До лучших времен...

Блокада партизанских лесов.—Воевода подает в отставку.— Репрессии.—Мы еще вернемся!

Все 20 лет оккупации не утихало всенародное сопротивление польским помещикам и капиталистам. Я участвовал в нем с 1920 по 1925 год и все это время восхищался стойкостью, мужеством, героизмом патриотов, поднявшихся на священную борьбу за свои права, за справедливость.

После Столбцовской операции, которая была крупнейшей на протяжении всех лет партизанской войны в Западной Белоруссии, командир корпуса по борьбе с повстанцами генерал Рыдз-Смигла докладывал в ставке Пилсудского, что у него не хватает сил для ликвидации партизан и что их поддерживает поголовно все западнобелорусское население. Многие польские осадники, получившие участки земли на оккупированной территории, бросали их и уезжали. Вслед за ними пустились в бегство некоторые чиновники, предприниматели, помещики.

Наш отряд радовался переполоху в стане врага и принимал меры, чтобы уберечь себя для дальнейших схваток с противником. На некоторое время мы перебрались в Рудницкую пущу, за 100 километров от нашего постоянного лагеря. Отсюда командование посылало связных в Варшаву, в Центральный Комитет Компартии Польши и в Вильно.

Связные возвращались с новыми указаниями и с польскими буржуазными газетами. И вот что мы в них читали:

«Сотни людей, которые прячутся в пущах, в своих воззваниях заявляют, что они ведут политическую борьбу, чтобы уничтожить польскую оккупацию в Белорусском крае. Женщины носят им продукты в лес. Из этого видно, что полиция не справляется с таким движением. Один выход — занять эти пущи войсками».

«Если в продолжение нескольких лет не будет изменений, то мы будем иметь на восточных кресах (в восточных провинциях) всеобщее вооруженное восстание. Если не утопить его в крови, оно оторвет от нас несколько провинций. Немедленно нужно ликвидировать все банды. Нужно найти тех, кто им помогает из населения, и со всеми расправиться быстро и беспощадно. На каждое выступление нужно отвечать виселицей. На все белорусское население должен обрушиться ужас, от которого в его жилах застынет кровь».

Тексты злобных писак недвусмысленно призывали правительство к удушению революционного движения. В партийных органах наших связных предупредили, чтобы мы были готовы к жестоким карательным акциям и бдительно следили за маневрами противника. Командование отряда приказало усилить разведку прилегающей местности и шире привлекать помощников из числа местных жителей.

И скоро разведчики сообщили, что в деревнях Беняконцах, Яшуках, Рудниках и Алькенаках появились каратели. Мы сверились с картой и убедились, что неприятель намерен взять Рудницкую пущу в кольцо.

— Будет блокировка,— сказал Яблонский. Я поправил:

— Для блокировки пущи надо слишком много сил. А вот напасть они нападут. Ночью, будь добр, проверь посты.

Однако ночь прошла спокойно, зато утром послышались выстрелы. Прибежал командир разведывательной группы Наркевич и доложил, что отряд карателей силой 150 штыков форсировал в районе Рудников реку Мерчанку и вошел в лес. Разведчики обстреляли их авангард и отошли.

В лагере раздались команды. Отряд занял удобные оборонительные позиции и стал поджидать врага. Мы выгодно расположили пулеметные точки, которые могли вести кинжальный огонь по наступающим. Когда те появились и приблизились, партизаны, оставаясь невидимыми за кустами и деревьями, стали косить атакующие цепи. Каратели бежали, бросая убитых и раненых.

Несмотря на успешный исход схватки, нам стало понятно, что задерживаться в Рудницкой пуще себе дороже, и мы, быстро свернув лагерь, вернулись на прежнюю базу в Налибокских лесах.

Осенью 1924 года на лесопильном заводе в Жерделях вспыхнула забастовка. Подпольная группа, входившая в наш отряд и руководимая Дмитрием Балашко, провела серьезную предварительную работу, и забастовщики держались твердо.

Основным их требованием было повышение заработной платы. Когда забастовочный комитет, в котором ведущую роль играли члены подпольной группы Михаил Щербацевич и Михаил Урбанович, высказал претензии рабочего коллектива управляющему заводом, тот взбеленился и отказался их удовлетворить. Главный его довод был такой:

— Здесь вам не Советы, здесь Польша!

Стачечный комитет стал убеждать его, что рабочий не может прожить на дневную зарплату, которой хватает лишь на килограмм хлеба и селедку. Тогда управляющий вызвал из Воложина отряд конной полиции. Каратели окружили завод, арестовали вожаков забастовки.

Однако, наученный многими примерами активного сопротивления народа панским притеснителям, управляющий вскоре обрел способность мыслить реалистически. Он понял, что рабочих нельзя усмирить репрессиями, они пойдут в своем протесте дальше, тогда не избежать крупных неприятностей, и решил удовлетворить требования забастовщиков.

Ободренные удачей, наши подпольные группы, возглавляемые Степаном Бараном и Михаилом Лапытько, организовали стачки на кирпичном заводе в местечке Заскевичи Ошмянского уезда и на лесопильном заводе в Сморгони.

Много славных боевых операций осуществил и отряд моего друга Кирилла Орловского.

В сентябре разведка доложила ему, что польская полиция получила приказ усиленно охранять железную дорогу на участке Пинск — Лунинец, потому что 24-го числа здесь должен проехать в специальном поезде новый полесский воевода Довнарович. Орловский решил лично познакомиться с этим польским сатрапом.

Он взял с собой 40 бойцов и устроил засаду у станции Ловчи. Поезд воеводы, как не раз практиковалось, был остановлен ложным сигналом красного флажка. Партизаны окружили состав, отцепили паровоз, взорвали пути, обезоружили охрану и пассажиров. Кроме Довнаровича, в поезде ехали комендант XIV округа полиции Менсович, епископ Лозинский и сенатор Вислоух.

Кирилл Прокофьевич имел обстоятельную беседу с воеводой. Поняв, что перед ним партизаны, Довнарович изменился в лице. Как ни велика была шляхетская ненависть к повстанцам, а все паны, попав в подобные обстоятельства, непременно пугались и молили о пощаде. Новый воевода Полесья ничем не отличался от своих коллег и обратился к Орловскому с жалобной речью:

— Пан партизан, прошу учесть, что я приказал своим офицерам не оказывать сопротивления и сдать оружие. Сохраните мне жизнь, и я немедленно подам в отставку.

— Вы твердо решили, пан воевода?

— Да, да, пан командир! Слово польского дворянина.

— Подавайте! — сказал Орловский и велел бойцам проводить Довнаровича на станционный телеграф.

Воевода отправил телеграмму в Варшаву, вернулся в вагон-салон и предъявил Кириллу квитанцию.

— Но запомните, ясновельможный пан,— сказал Орловский,— если нарушите обещание, не сносить вам головы.

С этими словами Орловский покинул поезд. Партизаны забрали трофейное оружие, деньги, служебную корреспонденцию и скрылись в. лесу.

Эта операция вызвала жестокие репрессии, но Кирилл Прокофьевич оставался неуловим.

В ноябре 1924 года аналогичную акцию близ станции Лесной провели партизаны Барановичского уезда. Они остановили поезд, разоружили шестерых офицеров, нескольких сержантов и капралов, двенадцать солдат и двух полицейских. Власти бросили в погоню крупные подразделения полиции и армии, перекрыли все дороги, блокировали лес, где скрывались патриоты. Но храбрые бойцы сумели возле деревни Залесье прорваться сквозь вражеское кольцо. Шестнадцать участников налета на поезд в ночь на 13 ноября, измученные преследованием, зашли передохнуть в деревню Нагорную Чесновку. И здесь их спящих схватили уланы.

Суд напуганных и озверевших панов был скорым. Четырех героев — Харитона Кравчука, Ивана Струкова, Николая Ананько и Ивана Фирмачука расстреляли. Еще четверых — Адама Шопна, Алексея Лашука, Федора Макаровича и Николая Лавчука приговорили к пожизненному тюремному заключению.

В 1925 году партизанское движение в Западной Белоруссии пошло на спад. Причин тому было много — и политических и организационных. Широкие массы народа не были готовы к вооруженному восстанию, отсутствовал прочный союз рабочих и крестьян, революционные выступления на оккупированных землях не увязывались с борьбой польского пролетариата. Коммунистическая партия Западной Белоруссии не сразу учла изменившуюся ситуацию и с опозданием перешла к новой тактике. Большой вред партийной работе и руководству народным сопротивлением принесли провокаторы.

Используя ошибки освободительного движения, польское правительство перешло в ожесточенное наступление на революционные организации. В апреле 1925 года только в Новогрудском воеводстве было арестовано 1400 подпольщиков, партизан и их помощников. По всей западнобелорусской земле прокатилась волна террора, карательных экспедиций, расправ с мирным населением.

Но партизаны — люди не из пугливых. Наш отряд и в этих условиях продолжал боевую деятельность. В апреле мы решили разгромить полицейский гарнизон в Ошмянах. Это должен был быть второй налет на уездный город, причем также с освобождением политзаключенных из тамошней тюрьмы.

Я уже заканчивал отработку плана, когда в мою землянку пожаловали двое товарищей. Первый был наш подпольщик Николай Рак, второй — связной из Вильно Николай Врублевский. Мы давно поддерживали контакты с Врублевским, но никогда еще не видели его у себя в лагере. Значит, его привело к нам дело чрезвычайной важности. Посланец партийного центра был серьезен и невесел.

— Кончай партизанить, Воложинов,— сказал он.— Вот письмо ЦК КПЗБ ко всем партизанским отрядам.

В большой тревоге и недоумении взял я поданную бумагу. Центральный Комитет призывал нас прекратить партизанские методы борьбы и сконцентрировать все усилия на организационно-массовой работе среди крестьян.

— Как это понять, товарищ Врублевский?

— А вот так, друзья. Переходим к новой тактике. Если же продолжать по-старому, то погубим людей и навредим делу партии.

— Да понимаешь ты, умная голова,— продолжал я.— У нас же операция запланирована: нападение на уездный город, освобождение политзаключенных. Не можем же мы вдруг отказаться от всего.

— Надо отказаться. Директива ЦК.

Я был вне себя. Столько лет провести в лесу, в боях, и вдруг все летит к чертям.

— Послушай, Врублевский, разреши провести последнюю операцию, а уж потом распустить отряд.

— Не могу разрешить, не уполномочен. Выполняй партийные указания.

Нечто подобное я испытал, когда 5 лет назад отменили вооруженное восстание в Литве. Умом понимал, что так надо, что партия знает, как поступить в той или иной ситуации, а душа не принимала.

Всю ночь я и Филипп Яблонский беседовали с Николаем Врублевским. Опытный, хорошо теоретически подкованный партийный работник, он рассказал нам, как непросто и нескоро пришел Центральный Комитет к выработке новой тактики и как важны, злободневны эти партийные решения.

У меня и Филиппа было множество вопросов к Врублевскому. Один из самых сложных такой: как жить дальше партизанам, давно и окончательно перешедшим на нелегальное положение? Ведь они не могут вернуться в свои деревни, их там схватит охранка и расправится беспощадно. И в лесу нельзя оставаться, отряд будет распущен. Что же им делать?

— И об этом подумал Центральный Комитет,— отвечал связной.— Часть людей партия обеспечит деньгами, документами, и они уедут в другие районы, станут жить по-прежнему на нелегальном положении. Партизанский актив, командиры отрядов и групп перейдут через границу в Советскую Белоруссию.

— Эх, товарищ Николай,— сказал Филипп Яблонский,— не с такой вестью ждали мы вас.

— А ты думаешь, нам легко? Мы считаем, все трудности впереди, а вешать голову коммунисту не пристало, что бы ни произошло.

— Все понимаю,— ответил Филипп,— с 1918 года в партии. А сердце болит.

Да Врублевский и сам тяжело переживал поворот в событиях.

После отъезда Николая мне и Яблонскому пришлось проводить разъяснительную работу среди партизан и подпольщиков. Трудное это было дело, мы и сами-то еще не примирились с новой тактикой, а следовало убеждать людей, которые лучшие силы души отдали вооруженной борьбе.

В июне на последнем общем собрании я еще раз повторил указания ЦК о том, что партизанское движение не может освободить Западную Белоруссию от ига польских панов, что освобождения можно добиться только после свержения буржуазно-помещичьего строя во всей Польше, поблагодарил всех за мужество, верность, бесстрашие.

— Освобожденные народы никогда не забудут ваших подвигов, дорогие мои товарищи! — сказал я в заключение.

Аплодисментов не было. Каждый невесело думал о случившемся и о своей дальнейшей судьбе. Над нашими головами прощально шумел партизанский лес, вдали куковала кукушка. Костя Абанович тихо и печально запел:

Все тучки, тучки понависли,
На море пал туман.
Скажи, о чем задумался,
Скажи, наш атаман...

После расформирования отряда судьба его бойцов сложилась так, как говорил Врублевский: одни переехали на жительство в удаленные от родных мест уезды, другие ушли в Советскую Белоруссию. Я находился среди вторых.