Горькая земля

Исторические судьбы народа. — Семь шкур за осьмушку махорки. — Фронтовики становятся подпольщиками. — В тылу врага. — Иду на связь. — Семья патриотов

Молодое Советское государство не могло сдержать чудовищного напора всемирной буржуазии. Буржуазно-помещичья Польша захватила западнобелорусские земли и ряд литовских районов, в том числе и город Вильно (Вильнюс).

В результате захватнической политики польских помещиков и капиталистов, поддерживаемых международным империализмом, многострадальный народ Белоруссии был насильственно разделен на две части — восточную, где сохранилась Советская власть, и западную, где воцарился социальный и национальный гнет панской Польши.

Народ Западной Белоруссии не мог примириться с господством польских панов и развернул вооруженное сопротивление захватчикам, которое продолжалось и после окончания военных действий на советско-польском фронте и заключения Рижского мирного договора. В частях Красной Армии служило много выходцев из западнобелорусских районов, они-то в первую очередь и просили командование, руководящие партийные органы послать их в партизанские отряды, сражавшиеся на оккупированных землях. Вместе с тем в числе добровольцев было немало белорусов из восточной части республики, а также представителей других народов, считавших своим интернациональным долгом помочь братьям по классу в их освободительной борьбе.

Судьба белорусского населения в оккупированных районах чем дальше, тем становилась все горше. Лучшие земли находились в руках помещиков, кулаков и церквей. Бедняцкие и даже середняцкие слои крестьянства жили в нищете, работали исполу за третий сноп.

Монопольные цены на предметы первой необходимости в сравнении с ценами на сельскохозяйственную продукцию были непомерно высоки. 1 литр керосина, например, стоил 50 грошей, коробок спичек—10, 1 килограмм соли — 20, осьмушка махорки — 70, 1 килограмм сахара — 1 злотый 10 грошей, а пуд хлеба — 1 злотый 80 грошей, 1 килограмм масла — 80 грошей, десяток яиц — 10 грошей.

Получалось, что за десяток яиц крестьянин мог купить лишь коробок спичек, за 1 пуд хлеба и 30 яиц — 3 осьмушки (150 граммов) махорки, за 1 килограмм сливочного масла — 1 литр керосина и 1,5 килограмма соли.

В результате такого соотношения цен, установленного по произволу буржуазно-помещичьего правительства, миллионы белорусских семей не имели самого необходимого, существовали впроголодь, находились в постоянной кабале у богачей. Как правило, весной, когда у бедняка кончались запасы хлеба, который он ел пополам с лебедой и головками клевера, ему приходилось идти на поклон к помещику или кулаку, просить взаймы полмешка ржи. А во время уборки хлебов надо было не только полностью вернуть долг, но еще и отработать несколько дней на хозяйском поле. Ростовщический процент на селе стал правилом и больно бил по изнемогавшим в труде и бесхлебье людям.

Наемные работники получали мизерную плату. За целый день жнея могла заработать 50—80 грошей (5—8 коробков спичек), а косец— 1,5 злотого (100 граммов махорки и коробок спичек). Хата крестьянина-бедняка или батрака вместо керосиновой лампы освещалась лучиной, кремень, трут и кресало заменяли ему спички. Основной обувью в деревне повсеместно были лапти, одежда шилась из домотканой дерюги.

На каждом шагу крестьянина подстерегали штрафы, душили всевозможные подати. Платить их требовалось в двухнедельный срок, за опоздание взимали в двойном размере.

Экономическое, социальное и политическое бесправие белорусского народа на западных землях порождало партизанское движение против польских захватчиков. Большое влияние на рост революционного сознания трудящихся оказывал факт существования Белорусской Советской Социалистической Республики, открывающей замечательные перспективы счастливой жизни для каждого гражданина.

В апреле 1920 года нас, бойцов и командиров, отобранных для военно-нелегальной работы в тылу белополяков, вызвали в Смоленск, в Центральный Комитет Компартии Литвы и Белоруссии. Нас принял товарищ Тадеуш. Его настоящего имени мы не знали, да этого нам и не полагалось знать.

Прежде всего он основательно познакомился со всеми членами нашей группы, подробно расспросил каждого: где родился, кто отец и мать, пришлось ли учиться, где и кем работал, когда вступил в Красную Армию, в каких боях участвовал, есть ли ранения. Коммунистам задавал вопросы о работе в ячейке, о политической учебе. Особо интересовался знанием языков — литовского, белорусского, польского, спрашивал, представляет ли человек, что его ждет во вражеском тылу.

Затем собрал всю группу и дал ряд советов по установлению связей и работе в подполье. Поставил главную задачу: оказывать практическую помощь местным подпольным организациям, создавать в тылу белополяков партизанские группы и отряды.

Командиром нашей группы был назначен мой бывший комбат белорус Иосиф Нехведович, мужественный и опытный воин, волевой, грамотный коммунист. Он был выше среднего роста, физически крепким, выносливым, хорошо знал местность, где нам предстояло действовать, потому что родился и жил в тех краях.

После ухода работника ЦК командир дружески нам улыбнулся, оглядел каждого и спросил:

— Ну что, товарищи, задача ясна? Может, кто раздумал идти во вражеский тыл и хочет остаться на фронте? Пусть скажет, пока не поздно.

Но решение у всех было твердым.

— Во мне прошу не сомневаться,— продолжал Нехведович.— Я к себе домой иду, туда, где ныне паны лютуют, казнят и правого и виноватого, жгут и грабят наподобие разбойников с большой дороги. Я им за те дела мстить поклялся, пока бьется сердце и рука держит оружие.

Он стал выкликать нас по фамилии, хотя всех, кроме двух парней, знал отлично как подчиненных и товарищей по батальону.

— Петр Курзин с кулаками-молотками. Хорош. Иван Жулега — старый разведчик. Тоже хорош. Ты, кажется, уже партизанил в Бобруйском уезде?

— Так точно. Партизанил.

— Еще лучше. Пригодится. Николай Рябов — фронтовик бывалый, к тому же давний большевик, хотя и бывший офицер царской армии.

Этого я не ожидал. Кто бы мог подумать, что краском Рябов бывший золотопогонник!

— Станислав Ваупшасов. Политрук. Комиссар батальона. Кроме русского знает литовский, польский и белорусский языки. Хорошо проявил себя в боях с врагами. Назначаю его моим заместителем. Ясно?

— Ясно.

— Ас этими двумя товарищами познакомимся впервые. Два молчаливых парня сделали шаг вперед и отрапортовали:

— Краском Чижевский.

— Краском Богуцкий.

Оба они оказались поляками, чем Нехведович остался весьма доволен: на оккупированной территории такие люди, великолепно знавшие национальную психологию, традиции, бытовой уклад, государственные институты, воинские порядки, были просто незаменимы.

Через некоторое время снова пришел представитель ЦК и спросил:

— Ну как, товарищи, перезнакомились? Сработаетесь?

— Конечно, иначе и быть не может,— ответил Нехведович, уже вошедший в роль командира группы.

Товарищ Тадеуш произнес короткую речь о том, что молодая Страна Советов ведет изнурительную борьбу на многих фронтах, созданных Антантой, и партии очень важно, чтобы и в тылу врага под его ногами горела земля.

— Помощников вы себе безусловно найдете среди рабочих и крестьян, бедняков и середняков. Очень важно всегда быть начеку, действовать продуманно, осмотрительно, так как малейшая неосторожность может привести к провалу и бессмысленным жертвам. Помните, что ваши жизни нужны народу для окончательного торжества над классовым врагом.

В заключение товарищ Тадеуш пригласил Нехведовича и меня в отдельную комнату и дал командиру группы явки и пароли для связи с Докшицким подпольным уездным комитетом партии.

— Все инструкции ЦК будете получать через уездный комитет. Связь с ним поддерживайте лично и при посредстве других его представителей. Никому не передоверяйте этой особо важной и сугубо секретной части вашей военно-нелегальной работы. И еще одна явка, друзья,— с местными патриотическими повстанческими группами...

Товарищ Тадеуш пригласил из соседней комнаты командира кавалерийского эскадрона, поляка Станислава Зыса. Отчим Зыса был солтысом (старостой) деревни Пядонь и вел нелегальную работу.

То обстоятельство, что подпольщиком оказался польский староста, нас отчасти насторожило, однако кавалерист заверил, что отчиму можно вполне доверять, человек он безусловно свой, преданный делу, и тут же написал ему личное письмо, в котором просил помогать нам во всем. О себе Станислав просил сообщить отчиму, что он будто бы пока находится на нелегальном положении в тылу белополяков и при первой возможности навестит родной дом. Так было нужно по условиям конспирации.

Нехведович спрятал письмо в карман гимнастерки и задал последний вопрос товарищу Тадеушу:

— Где переходить линию фронта?

— Через три дня вам надо быть на станции Крупки, оттуда двинетесь дальше. Вас встретят и помогут перейти на ту сторону местные товарищи, об этом они уже предупреждены. Желаю успеха, жду донесений.

Он вернулся с нами к остальным членам группы, крепко пожал каждому руку, заглянул в глаза, сказал еще несколько напутственных слов.

На другой день утром Нехведович получил в штабе бригады гражданскую одежду, литературу, взрывчатку и, рассовывая все это хозяйство по вещевым мешкам, сказал:

— Вот скоро переоденемся и ничего в нас красноармейского не останется. Мужики и мужики. Были фронтовики — стали партизаны, и что нас ждет впереди, никому неведомо. Но мы дали слово партии и должны его свято выполнить, а кто повернет...

— Нет у нас таких, командир! — откликнулся словоохотливый Жулега.— Мы не свернем с избранной дороги до самого окончания мировой революции, пока последнего буржуя не прикончим.

— Жулега у нас такой,— вмешался Петя Курзин.— Борьбу признает только во всемирном масштабе. Польский пан для него не пан, а мелкая козявка. Как даст по прическе — так и вырастет свежая могилка.

— Ну, если так, значит, еще повоюем,— сказал Нехведович.

Прислушиваясь к этому разговору, я благодарил судьбу за то, что она дала мне таких спутников. С ними действительно не страшно, хоть к черту на рога. Так они острили, подтрунивали друг над другом почти весь день. Только командир группы был серьезен. Он понимал свою ответственность и знал, как нелегко начинать новое боевое дело.

Смертельный риск поджидал нас с первых шагов. Уже сам переход линии фронта был сопряжен с большими опасностями. Польские жандармы и агенты дефензивы (контрразведки) держали под контролем все станции, деревушки, хутора, проверяли у прохожих и проезжих документы. Время от времени они устраивали массовые облавы, хватали всех подряд, а потом долго и нудно фильтровали задержанных, надеясь изловить подпольщика или партизана.

На станцию Крупки мы добрались глубокой мрачной и дождливой ночью, сильно усталые и промокшие. Неподалеку от приземистого станционного здания нас встретил человек, которого мы в темноте не успели разглядеть. Он бесшумно отделился от дерева, остановил шедшего впереди

Иосифа Нехведовича, обменялся паролем и стал объяснять дальнейший маршрут. Перейти линию фронта нам предстояло в районе деревни Старина. Там мы должны были переправиться на другой берег озера Палик, где начиналась территория, оккупированная польскими войсками.

Прежде чем повести нас к озеру, проводник предложил переодеться в гражданское и держать наготове польские документы, что мы быстро и проделали. Мешки с армейским обмундированием не без сожаления оставили в лесу.

Проводник привел нас через болото к берегу и тихо поговорил о чем-то с человеком в рваном зипуне, с черной окладистой бородой. Тот оказался лодочником, взявшимся переправить нас на ту сторону. Непрерывно подтягивая веревку, служившую ему поясом, он тепло попрощался с проводником. Вскоре мы сидели в грубо сколоченной лодке, слушали тихий плеск весел и вглядывались в беспросветную темень. Приближаясь к тому берегу, лодочник негромко сказал:

— Стану ждать вас до рассвета. Если что случится, успею забрать обратно. А пройдете благополучно — слава богу. Только вот мой совет... Поляки понаставили здесь всякие заграждения, будьте осторожны. Ну, прощевайте, товарищи...

— Будь здоров, батя.

Стараясь не шуметь, мы вышли из лодки на прибрежный песок и двинулись к хутору, где жили родственники Нехведовича. По пути Жулега неожиданно свалился в неприметную ночью яму. Сразу что-то загремело, загрохотало, где-то в стороне раздались отдельные винтовочные выстрелы. Мы вытащили Жулегу, обошли опасное место и вскоре залегли в лесу, чтобы передохнуть и осмотреться. Однако ночь была по-прежнему непроницаема, шел мелкий моросящий дождь, стояла тишина. Мы находились на земле, захваченной врагом. Она наша, родная, советская, но сегодня на ней жестокие оккупанты и жестокая борьба за ее освобождение. Как сложится она?

Бойцы кое-как задремали под густым намокшим кустарником, а Нехведович ушел на хутор. Мне не спалось. Командир вернулся на рассвете, поеживаясь от сырости и холодного ветра. Несмотря на полную опасностей бессонную ночь, выглядел он бодро и даже весело.

— Подъем, фронтовики! — заговорил Иосиф.— Царство небесное проспите! Закусим — и к делу!

После походного завтрака в непросохшем лесу командир группы дал мне первое поручение.

— Задание тебе, Станислав, будет такое. Слушай внимательно. Вот то самое письмо, которое написал кавалерийский краском своему отчиму Иосифу Зысу, помнишь? Прикинься сельским парнишкой, разыскивающим заблудившуюся корову, и доставь это письмо по адресу. При встрече с людьми поменьше говори и побольше слушай. Все, что узнаешь от Зыса, запомни и доложи мне. Первая разведка, первые сведения для нас сейчас самое главное. С письмом будь осторожен. Если оно попадет в руки врага, сам понимаешь, и тебе несдобровать, и может погибнуть ценный товарищ. При явной опасности — уничтожь, сожги. Ясно?

— Ясно. А как связь с уездкомом?

— Будь спокоен.

Я попрощался с друзьями и отправился разыскивать деревню Пядонь. Не зря говорят, что незнакомый путь вдвое длиннее. Долго и осторожно, стараясь не попадаться на глаза местным жителям, пробирался я лесами и полями, пока не очутился на проселочной дороге, которая вела в Пядонь. Но сразу войти в деревню посчитал неразумным: как бы не нарваться на засаду или полицейский пост. Нехведович предупредил меня, что в этом районе дислоцируется 24-й пехотный полк польской армии, так что, кроме жандармов, можно было встретить и «жолнежов» — строевых солдат.

Залег в лесу и из-за деревьев стал наблюдать за местностью. День был на исходе, солнце садилось, потянуло сумеречной прохладой. По дороге двигались фуры, нагруженные мешками, дважды медленно проехали верхом полицейские. Вроде бы ничего подозрительного и опасного не было. И все же я заставил себя дождаться глубокого вечера и лишь тогда, пользуясь темнотой, вошел в деревню. Она была небольшой, всего дворов тридцать, так что отыскать хату солтыса по ранее сообщенным мне приметам не составило особого труда.

С сильно бьющимся сердцем постучал в дверь. Мне открыл широкоплечий мужчина. Он вопросительно и довольно сурово поглядел на меня, однако ни удивления, ни раздражения не выказал.

— Вам кого? — спросил.

— Мне бы пана солтыса... пана Зыса.

— Я и есть Зыс. Входите, пан юноша, добро пожаловать.

Я вошел в дом и здесь рассмотрел хозяина: выше среднего роста, представительный, в синем пиджаке, из-под которого выглядывала белая с мудреной польской вышивкой сорочка. Лицо его было спокойным, глаза дружелюбно улыбались, и весь он походил на добродушного, довольного жизнью человека. Это меня немного насторожило. Разве подпольщики могут быть такими? Многого я еще не понимал.

— Вы по какому вопросу? — спросил он вежливо, но официально.

— Вам привет от Станислава,— сказал я, доставая конверт.— И письмо.

Солтыс дважды внимательно прочел письмо, пытливо оглядел меня, вздохнул и пригласил в соседнюю комнату.

Она была поменьше первой и потеплей. Присели к столу. Хозяин сжег письмо в печке. Помолчал немного и спросил:

— А где же Станислав? Почему сам не пришел?

Я объяснил, что он вместе с друзьями находится далеко в лесу, входить в деревню не рискует, чтобы не подвергать опасности ни себя, ни своего отчима.

— И правильно делает, что не рискует,— ответил Зыс.— Может, еще когда и встретимся. Передайте своему командованию, что мы тоже не сидим сложа руки. Нет никакой возможности терпеть подобные порядки, которые установили польские паны. Вы ко времени пришли на эту горькую землю. Здешним парням не хватает знаний, организованности, боевого опыта.

Он умолк, потому что в комнату вошла красивая светловолосая девушка. Зыс кивнул ей на меня и сказал:

— От брата Стася весточка.

Девушка обрадовалась, хотела было что-то спросить, но отец показал глазами на дверь.

— Потом... потом... Да погляди там, чтобы все было в порядке.

Девушка молча вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Наша беседа с солтысом Зысом продолжалась больше часа. Он рассказал, что польские власти не считают белорусов и польских бедняков за людей. А чтобы они беспрекословно повиновались, в населенные пункты часто наезжают карательные отряды и свирепо расправляются с недовольными. По малейшему подозрению в нелояльности людей арестовывают, секут розгами, расстреливают, а имущество репрессированных конфискуют, то есть попросту грабят. Между прочим Зыс спросил:

— А вы знаете, что я поляк?

— Знаю,— ответил я,— но дело же не в этом. Дело в классовой позиции человека, а не в его происхождении. Знаете, в Красной Армии много бойцов различных национальностей, однако никто никогда не интересуется, кто какому богу поклоняется, у всех у нас вера одна — Революция, и за нее сражаются все, потому что она главней, она важней всего остального.

— Ну и добже,— удовлетворенно заметил Зыс.— Поляк поляку — рознь. Одно дело — паны и помещики, другое — мы, крестьяне, или, как нас называют господа, быдло.

Иосиф Зыс сказал мне, что на оккупированной территории организовались и по мере сил действуют народные подпольные повстанческие группы. Он сам стоит во главе одной из таких групп. Принадлежность к польской национальности и должность солтыса помогают ему в подпольной работе, начальство доверяет, чем он и пользуется в интересах партизанского движения.

Информация Зыса была обнадеживающей. Она открывала перед нашей группой отчетливую перспективу активных действий. Народ поддержит, значит, остается по-настоящему выполнять наказ ЦК о том, чтобы под ногами оккупантов горела земля.

Мы обменялись с Зысом паролями, наметили места явок и договорились, что через сутки он придет в лес к месту нашей стоянки, чтобы подробнее договориться о совместных действиях.

Деревню уже давно окутала глухая промозглая ночь, и Зыс посоветовал мне поспать до рассвета, иначе можно и заблудиться в незнакомой местности. Но в это время во дворе послышался конский топот и отрывистые команды.

— Наверное, уланы,— встревожился Зыс.

В комнату вбежала его дочь и сказала, что во двор въехал полувзвод улан, командир требует накормить коней, дать людям хлеба, сала и яиц, а ему горячий ужин, бутылку водки и отдельную комнату.

Хозяин только руками развел.

— И ничего не попишешь! Попробуй откажи — дом спалят!

Дочери он сказал:

— Спрячь товарища на сеновале.

Девушка проводила меня на сеновал, навалила на меня несколько ворохов сена и мгновенно исчезла в темноте. Я только услышал, как звякнула щеколда, закрывавшая вход на чердак.

Всю ночь солтыс и его дочь потчевали домашними запасами подгулявших улан, а я грустно и одиноко, одолеваемый разными думами, мерз на чердаке. Когда хмурый рассвет стал разгонять тьму и пробиваться на сеновал через слуховое окно, уланы сели на коней и уехали. Только тогда я чуть забылся в полусне. Но вот снова звякнула щеколда, и дочь Зыса, разбросав сено, негромко окликнула:

— Выходите, товарищ. Они ускакали!

Девушка обмахнула меня веником, чтобы грубошерстное пальто не выдавало место моего ночлега, сняла с меня шапку и гребнем причесала мне волосы. Мы спустились вниз.

Иосиф Зыс, улыбаясь, спросил:

— Напугались?

— Ничего не напугался,— сказала дочь.— Он смелый.

От завтрака я отказался, так как спешил до наступления утра выбраться из деревни. Простился с хозяином, девушка вывела меня задами к дороге, показала, куда идти, и в предрассветной полутьме я зашагал к заждавшимся меня друзьям.

Впервые в жизни я выполнил разведывательное задание в тылу врага, поэтому настроение у меня было приподнятое.

Не чувствуя ног от усталости, я добрался до нашего лагеря. Нехведович усадил меня на траву и терпеливо выслушал мой подробный доклад.

— Зыс человек надежный,— заверил я.— А какого о нем мнения в уездкоме?

— Хорошего,— сказал Иосиф.— Будем работать с ним и с его подпольщиками. В округе немало патриотически настроенных крестьян, рвущихся в дело. Наша задача — вовлекать их в боевые операции, показать на практике, что бить оккупантов не только нужно, но и можно.

Потом командир собрал группу и сообщил, что связь с местным подпольем налажена и что на днях мы начнем боевые операции совместно со здешними повстанцами.