В Генеральном штабе

С Генеральным штабом у меня связаны самые лучшие годы моей жизни. Переход мой со штабной на командную работу в феврале 1945 года, как я уже отмечал, был обусловлен гибелью И. Д. Черняховского, хотя освобождение меня от обязанностей начальника Генерального штаба произошло не без моей просьбы.

Верховный Главнокомандующий легко дал согласие на это, по-видимому, потому, что Генеральный штаб к тому времени уже имел у себя, в лице А. И. Антонова, кандидата на эту должность, вполне подготовленного, прошедшего хорошую штабную школу и заслужившего за последние полтора года своей работы в должности первого заместителя начальника Генерального штаба высокий авторитет не только в Вооруженных Силах, но и в Центральном Комитете партии, в ГКО и Ставке. Это во-первых. Во-вторых, по-видимому, потому, что война уже приближалась к своему победному концу. Успех же на завершающем ее этапе прежде всего зависел от выполнения запланированных и уже разрабатываемых в Ставке и Генштабе операций, особенно Берлинской, с целью разгрома здесь главной группировки войск врага. [472]

Немаловажную роль в создании благоприятных условий для успешного проведения Берлинской операции должен был сыграть 3-й Белорусский фронт. Перед ним, как известно, стояла задача завершить разгром восточнопрусской группировки немецко-фашистских войск и тем самым высвободить часть сил для использования в Берлинской операции. Когда И. В. Сталин предложил мне принять командование войсками этого фронта, я охотно согласился. Главным в этом, конечно, являлись интересы успешного окончания войны. Вместе с тем, сознаюсь, я имел в виду и возможность проверить себя на непосредственном командовании войсками фронта при решении столь серьезных задач. Склонен думать, что И. В. Сталин также предполагал нечто подобное, поскольку еще предстояла война против милитаристской Японии.

С большим сожалением я расстался тогда с замечательным коллективом Генерального штаба после почти восьмилетней непрерывной работы в нем. С этим коллективом я встретил и войну, с ним я пережил самые ее трудные и тревожные для страны дни, с ним я радовался и нашим первым победам, которые для нас, генштабистов, имели еще и особый смысл.

Мой уход из Генерального штаба заставляет меня специально остановиться на отдельных сторонах его работы в ту пору, которые не нашли должного освещения в предшествующих главах книги.

Некоторые любители исторической статистики подсчитали, сколько времени я на протяжении войны находился в Генеральном штабе и сколько на фронтах как представитель Ставки. Лично я не делал таких подсчетов. Так вот, оказывается, из 34 месяцев войны 12 месяцев я работал непосредственно в Генеральном штабе и 22 — на фронтах, выполняя задания Ставки.

Отсюда можно сделать два вывода. Кое-кто скажет, что хорошо, когда начальник Генерального штаба бывает много времени в Действующей армии. Другие, напротив, могут заметить: хорошо-то хорошо, но, видно, и спрос с него за работу Генштаба был помягче. А некоторые прямо бросают упрек Ставке, утверждая, что было бы больше пользы, если бы начальник Генштаба находился, как правило, в Генштабе, чем на фронтах, и что это позволило бы ему лучше обеспечивать такую работоспособность Генштаба, которая требовалась от основного оперативного рабочего органа Ставки Верховного Главнокомандующего.

Действительно, в период войны я часто и подолгу бывал на фронтах, выполняя задания Ставки в качестве ее представителя. Бывало это и тогда, когда на том или другом направлении фронта неожиданно создавалась крайне неприятная для нас, опасная в стратегическом отношении обстановка, и Ставка, прежде чем принять [473] соответствующее решение, для уточнения истинного положения и выработки более конкретных и правильных предложений срочно направляла на фронт своих ответственных представителей. Еще чаще она прибегала к использованию своих представителей при проведении наступательных операций. Как только задумывалась Ставкой где-либо крупная наступательная операция, мы с Г. К. Жуковым, а иногда и другие военачальники, как правило, отправлялись на фронт, сначала для ознакомления с обстановкой, детального изучения противника и данного направления, уточнения замысла, затем возвращались в Ставку для участия в принятии окончательного решения на операцию и для разработки в Генштабе плана, а затем, после утверждения Ставкой директив фронтам, летели на фронт с целью оказания фронтам помощи в ее проведении.

В тех конкретных условиях ведения вооруженной борьбы такая практика являлась, я бы сказал, не только правильной, но и необходимой для Ставки и Генерального штаба, так как она позволяла при принятии окончательных решений и при разработке планов проведения операций исходить не только из данных, которые имеются в Центре, но уже в значительной мере учитывать особенности обстановки непосредственно на месте и производить на этой основе более обоснованные расчеты.

Безусловно, нельзя отрицать при этом того, что, часто выезжая на фронт и находясь там, я, как начальник Генерального штаба, не мог принимать непосредственного участия в решении всех вопросов, над которыми обязан был работать аппарат Генштаба, и лишался возможности повседневного общения с его коллективом, а следовательно, и возможности оказывать постоянную, практическую помощь в работе его управлениям и отделам. И это немало беспокоило меня, беспокоило и потому, что я остро чувствовал и воспринимал ту довольно жесткую, не дававшую каких-либо скидок требовательность, которую предъявлял ко мне Верховный Главнокомандующий почти каждый раз за те или иные упущения или промахи в работе Генерального штаба. Поэтому я, будучи в отрыве от Генерального штаба, принимал все меры к тому, чтобы обеспечить себе возможность для более эффективного руководства его работой. Учитывая порою крайне слабую укомплектованность его руководящими кадрами, вынужден был неоднократно докладывать о своем беспокойстве за Генштаб Ставке Верховного Главнокомандования. Однако И. В. Сталин несколько проще относился к этому моему беспокойству.

Вспоминается хотя бы такой мой разговор с ним на эту тему. Он произошел в декабре 1942 года, когда с руководящими кадрами в Генштабе было особенно плохо. Назначенные по моей [474] просьбе в том году моими заместителями Н. Ф. Ватутин, а затем и П. И. Бодин, проработав лишь несколько месяцев, решением Ставки были направлены первый командовать войсками Воронежского фронта, а второй начальником штаба Сталинградского, а затем Закавказского фронтов, то есть в обоих случаях туда, где обстановка была наиболее острой.

Перед тем, как выехать на фронт под Сталинград, я вновь обратился к Сталину с просьбой усилить Генштаб руководящими кадрами. В данном случае я просил назначить начальником Оперативного управления и моим первым заместителем по Генштабу поступавшего в мое распоряжение бывшего начальника штаба Закавказского фронта генерал-лейтенанта А. И. Антонова. Ответ Сталина был характерен и запомнился мне:

— Напрасно вы так озабочены работой Генштаба. Главное сейчас для Ставки, для Генштаба, да и для всех — это успешное выполнение проводимых и намеченных нами операций, на них и должно быть сосредоточено все ваше внимание, сюда должно быть направлено и основное внимание Генштаба, к тому же все важнейшее по ним Генштабом уже сделано, а с остальными канцелярскими делами мы как-нибудь справимся и без вас, а когда вы будете необходимы здесь как начальник Генерального штаба при решении новых задач, то не беспокойтесь, мы вас не забудем и. пригласим. Если же у Генерального штаба в процессе его работы встанут какие-либо серьезные затруднения и появится необходимость помочь ему, то думаю, что вы сможете это сделать и находясь на фронте. А в основном сейчас не вы должны помогать Генштабу, а Генштаб вам.

Но я все же получил тогда согласие Сталина о назначении в Генштаб А. И. Антонова, хотя Сталин лично его не знал.

В условиях столь сложной войны с сильным, первоклассно вооруженным и столь опытным врагом, при крайне быстро меняющейся на фронте стратегической обстановке, начальник Генерального штаба при помощи аппарата Генштаба прежде всего был обязан:

непрерывно держать Верховное Главнокомандование не только полностью в курсе всех основных фронтовых событий, но и, располагая данными всех видов разведки, своевременно предупреждать Ставку о возможных замыслах коварного врага и тем самым оберегать фронт от всяких неприятных и неожиданных осложнений;

всячески обеспечивать Ставке принятие своевременных и правильных стратегических решений, наиболее отвечавших на данном этапе военно-политическим целям войны, сложившейся фронтовой обстановке и вполне осуществимым по силам и средствам; [475] организовать прочное, непрерывное управление войсками со стороны Ставки и всемерно помогать ей успешно и своевременно влиять на ход и развитие стратегической обстановки на фронтах и резко менять ее в свою пользу путем неожиданного для врага ввода в действие крупных стратегических резервов или подключением к операции соседних фронтов, а порою и организации новых мощных фронтовых ударов на других стратегических направлениях, приводивших в конечном результате к достижению единой военно-политической цели.

Полагаю, что широко применявшаяся Ставкой в период войны практика посылки начальника Генерального штаба на главные фронтовые направления, где решались основные оперативно-стратегические задачи войны, не только не мешала выполнению им этих основных обязанностей, но, как показал опыт и как я убедился в этом лично, при соответствующей организации его работы на фронте помогала ему в этом, способствовала его более конкретному руководству Генштабом.

Некоторые авторы, критически относящиеся к подобной практике, ссылаются при этом на такой крупнейший авторитет в штабной службе, как Б. М. Шапошников. Да, Борис Михайлович, образно называя Генеральный штаб «мозгом армии», вполне резонно и научно обоснованно говорил, что начальник Генерального штаба должен постоянно быть в центре военных событий, во главе его работы, его проблем, чувствовать пульс борьбы с врагом на всех фронтах и оказывать на нее влияние.

Но вряд ли справедливо усматривать в этих ценнейших советах Б. М. Шапошникова как бы его рекомендации, что наиболее выгодным, целесообразным и постоянным местом для работы начальника Генерального штаба для успешного выполнения им и Генштабом в целом возлагаемых на них ответственнейших задач в период войны могут быть лишь стены Генштаба и Ставки.

Я считаю, в этом вопросе Борис Михайлович полностью разделял линию Ставки. Работая под его непосредственным руководством в течение последних месяцев 1941-го и первой половины 1942 года и имея с ним в дальнейшем до 1945 года постоянную телефонную связь, которая позволяла мне нередко вести разговоры с ним и получать от него необходимые советы, я не мог не убедиться в этом.

По-видимому, существо вопроса, поставленного любителями такой статистики, целесообразно рассматривать не с точки зрения того, мог ли начальник Генерального штаба, находясь на фронтах, выполняя ответственные обязанности представителя Ставки на подготовке и проведению той или иной крупной стратегической операции, одновременно выполнять свои основные обязанности — [476] по руководству Генеральным штабом. Исчерпывающий, утвердительный ответ на этот вопрос дает ход военных событий, при которых Ставка Верховного Главнокомандования вынуждена была прибегать к этой практике.

Наиболее правильно, на мой взгляд, рассматривать этот вопрос так: каким образом начальник Генерального штаба, выполняя задания Ставки на фронте, находясь зачастую вдали от Генштаба, не оставлял его без своего руководства, без своей помощи.

Вот на этом вопросе я и позволю себе остановиться поподробнее и прежде всего напомню о том, что значительная и притом наиболее ответственная часть поручений, которые приходилось выполнять начальнику Генерального штаба в роли представителя Ставки, в то же время являлась и его прямыми обязанностями, независимо от того, где бы он ни находился. К тому же надо сказать, что во всех случаях такие важнейшие вопросы, связанные с предстоящей крупной операцией, как-то: выработка и подготовка стратегического решения, окончательное рассмотрение и утверждение его Ставкой, а затем и разработка основного плана проведения этой операции, вплоть до оформления соответствующих директив по ней фронтам, проводилась всегда при обязательном и непосредственном участии начальника Генерального штаба.

Хотелось бы в то же время подчеркнуть, что выезд начальника Генштаба на фронт хотя и являлся временным территориальным отрывом его от Генштаба, но такой отрыв благодаря ряду мероприятий, проводимых при этом, не лишал его возможности повседневно и, по оценке Ставки, довольно неплохо руководить деятельностью Генштаба, и особенно при отработке им наиболее важных вопросов. Приведу некоторые факты.

Всякий раз, когда по решению Ставки начальник Генерального штаба отправлялся на фронт для участия в подготовке, а в дальнейшем и в проведении операции, для него на одном из фронтов, действия которых он обязан был координировать, организовывался командный пункт. Пункт всегда имел мощный узел связи, обеспечивающий устойчивую постоянную линейную и радиосвязь с Москвой — Ставкой, Генштабом, органами Наркомата обороны, с правительством и другими наркоматами, а через узел связи Генштаба и со всеми другими фронтами и армиями и со штабами военных округов на территории страны. Этот узел связи в период Сталинградской битвы, в сражениях на Верхнем Дону, на Курской дуге, при освобождении Донбасса, во время действия советских войск по освобождению Левобережной и Правобережной Украины, Крыма, Белоруссии и Прибалтики да и в других операциях, как правило, обслуживался хорошо подготовленными и богато оснащенными частями связи. [477]

Наряду с вполне достаточными для выполнения указанных задач средствами проводной связи хорошо были представлены в этих частях и средства радиосвязи, к которым в нужных случаях не пренебрегали прибегать Генштаб и Ставка Верховного Главнокомандования.

Сошлюсь хотя бы на уже упоминавшийся факт. В ночь на 24 августа 1942 года я имел разговор с Верховным Главнокомандующим по радио и доложил ему о крайне серьезном положении, создавшемся у стен Сталинграда, о мерах, которые предпринимались нами и фронтом на месте для спасения города, и о том, что необходимо было срочно получить для этого от Ставки. И это было в тот период войны, когда Генштаб и Ставка вынуждены были вести борьбу с так называемой «радиоболезнью», которой еще страдало немало командиров войсковых частей, соединений и даже армий. Приблизительно к этому периоду относится решение Ставки Верховного Главнокомандования, обязывающее ввести личные радиостанции командиров корпусов и дивизий и командующих фронтов и армий, по которому, где бы ни был командующий или командир, личная радиостанция всегда должна была находиться при нем, а вместе с радистами на радиостанции обязательно должны были быть офицер оперативного отдела и шифровальщик.

Прочная техническая связь с Генштабом обеспечивала мне, как начальнику Генштаба, возможность неоднократно в сутки заслушивать доклады руководящих его лиц — о всех важнейших событиях, происходящих на фронтах, о постоянной деятельности Ставки, о важнейших донесениях и просьбах, поступающих от фронтов в адрес Ставки и Генштаба, о ходе выполнения тех или иных заданий Ставки, о ходе формирований, о состоянии стратегических резервов и обо всех основных затруднениях, с которыми сталкивался Генштаб в процессе своей работы. Тут же давались мною Генштабу все необходимые указания по обсуждаемым вопросам.

Большую помощь в деле руководства работой Генштаба в мою бытность на фронте оказывали мне систематические приезды ответственных работников Генштаба. Эти их выезды на фронт, практиковавшиеся до февраля 1945 года, проводились по их инициативе с моего разрешения или по моему вызову, а иногда и по указаниям Ставки Верховного Главнокомандования. Как правило, основными причинами таких посещений являлись доклады о разрабатываемых Генеральным штабом проектах или указаниях, подлежащих утверждению Ставкой, или проектах руководящих директив или указаний, исходящих от Генерального штаба в войска, а также рассмотрение и других вопросов работы Генерального [478] штаба, в том числе укомплектования или перемещения кадров в нем.

Одновременно при отъезде на фронт в помощь мне направлялась от Генерального штаба группа хорошо подготовленных офицеров. Состав этой группы подбирался в зависимости от характера и задач проводимой операции, а главным образом от важности того направления, на котором запланирована данная операция. Эта группа оказывала мне огромную помощь. Особенно памятна отличная работа при проведении Сталинградской битвы А. А. Грызлова, К. Ф. Васильченко, С. М. Енюкова, а при проведении в последующем других операций, под руководством состоявшего при мне для поручений генерала М. М. Потапова, группы офицеров — А. С. Беляцкого, К. И. Храмцовского, А. Н. Орехова, А. М. Хромова, А. С. Орлова, С. А. Лялина и других.

Немалую помощь мне и другим представителям Ставки оказывали работавшие при штабах фронтов, армий, отдельных корпусов, а иногда и дивизий постоянные представители Генерального штаба. Эти командиры так называемого «корпуса офицеров Генерального штаба» давали нам, представителям Ставки, а одновременно и Генеральному штабу немало дополнительных, очень ценных и наиболее объективных сведений о ходе боевой обстановки, о противнике, о положении и состоянии своих войск, об их обеспеченности всем необходимым для выполнения поставленных перед ними задач.

Большую пользу нам, ответственным представителям Ставки, оказывали назначаемые каждый раз Ставкой представители от родов войск. Вместе со мной в большинстве случаев работали: от ВВС — начальник штаба и заместитель Главкома ВВС Ф. Я. Фалалеев, заместитель командующего артиллерией Красной Армии М. Н. Чистяков, командующий БТ и МВ Я. Н. Федоренко или его заместитель.

Рассматривая роль представителей Ставки при проведении той или иной операции, должен отметить ту огромную помощь, которую мы получали, работая на фронте, от Верховного Главнокомандования. Уже одно то, что Ставка требовала от нас ежесуточно к 24 часам телеграфных отчетов о своей деятельности на фронте, обязывало нас иметь с ней самую прочную и непрерывную связь. Но этими донесениями наша связь с Верховным Главнокомандованием, особенно у Г. К. Жукова и у меня, далеко не исчерпывалась. Лично я телефонные разговоры со Сталиным часто вел по нескольку раз в сутки. Их содержанием было обсуждение хода выполнения заданий Ставки на тех фронтах, на которых в данный момент мы ее представляли, рассмотрение военных действий на остальных фронтах, целесообразности подключения к проводимой [479] операции соседних фронтов или организации новых мощных ударов по врагу на других стратегических направлениях; обсуждались также вопросы состояния и использования имеющихся резервов Верховного Главнокомандования, создания новых крупных резервов, боевого и материального обеспечения войск, назначения или перемещения руководящих кадров в Вооруженных Силах и другие.

Касаясь вопросов связи со Сталиным, не преувеличу, если скажу, что, начиная с весны 1942 года и в последующее время войны, я не имел с ним телефонных разговоров лишь в дни выезда его в первых числах августа 1943 года на встречи с командующими войсками Западного и Калининского фронтов и в дни его пребывания на Тегеранской конференции глав правительств трех держав (с последних чисел ноября по 2 декабря 1943 года).

Поскольку я затронул вопрос о работе представителей Ставки, будет уместно, хотя бы коротко, остановиться на их взаимоотношениях с Генеральным штабом.

Ответственный представитель Ставки всегда назначался Верховным Главнокомандующим и подчинялся лично ему. Но как только он получал указания и задачу на выезд в войска, он, как правило, отправлялся в Генштаб, чтобы ознакомиться со всеми сведениями, необходимыми для успешной работы. В Генеральном штабе он детально изучал замысел операции, план проведения ее по этапам, задачи, которые предстояло решать тем фронтам, на которые он направлялся, знакомился с задачами соседних фронтов. Немало внимания представитель Ставки уделял вопросам материального обеспечения операции и особенно резервам, на которые эти фронты могли рассчитывать в ходе операции, так как знал, что командующие фронтами всегда проявляли к ним повышенный интерес, да и сам он отлично сознавал их значение в успешном решении задач операции.

От Генерального штаба представитель Ставки получал все необходимое для организации его командного пункта (обеспечение его средствами связи, подбор рабочего аппарата), то есть все то, от чего во многом зависела его плодотворная работа в войсках.

Для изучения этих вопросов в Генштаб приходили почти все представители Ставки, но, пожалуй, наиболее активным в этом был Г. К. Жуков. Он, не считаясь с тем, что являлся заместителем Верховного Главнокомандующего, не уходил от нас, пока не ознакомится с планом операции, не получит всего того, что ему требовалось от Генштаба. Много работали в Генштабе перед выездом в войска С. К. Тимошенко, Н. Н. Воронов и другие. От К. Е. Ворошилова по его указанию обычно работали в Генштабе его помощники, к тому же почти во всех случаях его сопровождал при выездах в войска ответственный представитель Генерального штаба. [480]

Представители Ставки, располагая всеми данными о возможностях, замысле и планах Верховного Главнокомандования, оказывали существенную помощь командующим фронтами в выработке и принятии наиболее правильных оперативных решений, вытекающих из общего плана стратегической операции. Большую работу они проводили по разрешению на месте сложных вопросов стратегического взаимодействия между фронтами, видами Вооруженных Сил и родами войск, исходя из общего замысла Ставки на операцию. И конечно, командующие войсками фронтов получали от них помощь в обеспечении войск всем необходимым для выполнения задач. При подготовке и при проведении операции у командования фронтов возникало немало вопросов, требующих компетенции Верховного Главнокомандования и Наркомата обороны. При участии представителя Ставки они решались значительно быстрее.

В ходе осуществления операции представители Ставки также обращались в Генштаб. Вопросы были разные, но чаще всего интересовались, как обстоит дело с ходом выполнения задач соседними фронтами, с резервами, с поступлением в распоряжение командующих фронтами боевой техники, и особенно боеприпасов и горючего.

Все доклады представителей Ставки Верховному Главнокомандующему обязательно поступали в Генеральный штаб и докладывались И. В. Сталину. В свою очередь Генеральный штаб считал своим долгом и обязанностью оказывать представителям Ставки постоянную практическую помощь в их работе.

Кроме ежедневных докладов Ставка не требовала от своих представителей в войсках никакой отчетности. Но ежедневные доклады о проделанной работе за сутки и с предложениями по ходу военных действий являлись обязательными. И. В. Сталин, как я уже отмечал, строго взыскивал за то, если представитель Ставки задержится с присылкой доклада хотя бы на несколько часов.

Итоговые доклады по операции, как правило, с участием представителей Ставки и командующих фронтами, готовились Генеральным штабом.

Функции представителя Ставки не были неизменными. До июля 1944 года на нем, как уже говорилось ранее, лежала обязанность оказывать помощь командованию фронтов в подготовке и проведении операции, а также в налаживании четкого и постоянного взаимодействия фронтов и видов войск. Ни Г. К. Жуков, как заместитель Верховного Главнокомандующего, ни я, как начальник Генерального штаба и заместитель наркома обороны, ни тем более другие представители Ставки не имели права принимать в ходе операции какое-либо новое принципиальное решение, проводить [481] его в жизнь без санкции Верховного Главнокомандующего. И, более того, если представитель Ставки видел необходимость усилить войсками один фронт за счет другого, даже в том случае, когда речь шла всего лишь об одной дивизии или о каком-либо специальном соединении, он не мог этого сделать без разрешения Верховного Главнокомандующего. А если такие попытки и были, то, как правило, командующий фронтом, у которого намеревались взять войска, сейчас же звонил Сталину, возражал и жаловался, что его «грабят». Не мог представитель Ставки самостоятельно изменить в интересах проводимой операции и установленные Ставкой разграничительные линии между фронтами.

Изменения в функциях представителей Ставки произошли в период Белорусской операции, когда Станка поручила Г. К. Жукову не только координировать действия 2-го и 1-го Белорусских и 1-го Украинского фронтов, но и руководить ими, а мне то же самое было поручено в отношении войск 3-го Белорусского, 2-го и 1-го Прибалтийских фронтов. В связи с этим объем наших обязанностей, как представителей Ставки, а вместе с тем и ответственность значительно возросли.

После расширения прав представитель Ставки просто приказывал провести необходимую переброску войск, и приказ выполнялся. Так же просто решались и другие вопросы в интересах проводимой операции.

Расширение функций представителей Ставки позволило повысить конкретность и оперативность стратегического руководства войсками.

В оценках деятельности представителей Ставки имеются и отрицательные. Некоторые из командующих войсками фронтов говорили, правда уже после войны, что представители Ставки являлись чуть ли не лишним звеном в системе стратегического руководства вооруженной борьбой и будто бы лишь усложняли их работу. В таких утверждениях, по моему мнению, отсутствует должная объективность.

Значение института представителей Ставки определяется не только тем, что они оказывали помощь в проведении стратегических операций на решающих направлениях, хотя это само по себе очень важно и вряд ли можно всерьез не соглашаться с таким мнением. Представители Ставки играли также большую роль в неуклонном претворении замысла и всего плана операции, в подчинении интересов того или иного фронта общим интересам успешного проведения операции, задачам Верховного Главнокомандования.

Начиналось в данном случае все с точных и объективных докладов представителей Ставки Верховному Главнокомандующему [482] об обстановке на фронте, практических выводах командования по оценке врага, по осуществлению плана операции, вопросах взаимодействия фронта с соседними фронтами и внутри фронта между различными видами войск, об использовании резервов и т. д.

Основываясь на докладах и представителей Ставки, и командующих фронтами, Верховное Главнокомандование получало более точные сведения о всех событиях на фронте, о ходе операции и могло принимать правильные решения.

Когда нужно, представители Ставки активно вмешивались в процесс фронтового планирования и выступали против того, чтобы просить от Ставки дополнительных резервов и другую помощь при осуществлении замысла Ставки. Приведу хотя бы один довольно характерный пример этого из своей практики. Это было весной 1944 года во время борьбы за Правобережную Украину и при подготовке операции по освобождению Крыма. Я в то время, будучи начальником Генштаба, являлся представителем Ставки по координации боевых действий 3-го и 4-го Украинских фронтов. Как уже сказано в книге, задача по освобождению Крыма была возложена Ставкой на войска 4-го Украинского фронта и Отдельной Приморской армии, Черноморский флот, Азовскую флотилию и партизан Крыма. На основе, казалось бы, тщательного изучения сил, группировки и состояния обороны противника в Крыму решение по использованию необходимых сил и средств 4-го Украинского фронта для этой цели было принято командованием фронта и мною в феврале 1944 года и тогда же было утверждено Ставкой. В марте командование фронта и армий приступило к практической подготовке войск к проведению этой операции. В конце марта Верховный Главнокомандующий обязал меня встретиться с маршалом К. Е. Ворошиловым, являвшимся представителем Ставки при Отдельной Приморской армии, действовавшей на керченском направлении, с тем чтобы детально отработать с ним все вопросы, касающиеся взаимодействия в операции войск 4-го Украинского фронта и Отдельной Приморской армии. Я в то время находился в войсках 3-го Украинского фронта, проводившего Одесскую наступательную операцию. Наша встреча состоялась 29 марта в Кривом Роге, куда по указанию Верховного Климент Ефремович прибыл из Тамани поездом.

После ознакомления с составом сил и средств 4-го Украинского фронта и с теми задачами, которые предстояло ему решать, К. Е. Ворошилов усомнился в реальности успешного выполнения имевшимися силами спланированной фронтом и утвержденной Ставкой операции. Дальнейшее обсуждение плана операции в целом и увязку действий фронта с Отдельной Приморской армией мы по предложению Климента Ефремовича решили продолжить [483] на следующий день в Мелитополе с привлечением командования 4-го Украинского фронта.

При этой встрече после подробного доклада командующего фронтом Ф. И. Толбухина о плане проведения операции К. Е. Ворошилов сразу же поставил перед ним вопрос, достаточно ли хорошо знает он и его штаб противника, с которым придется иметь дело, и уверен ли он, что имеющимися силами фронт сможет выполнить поставленные задачи. При этом он сослался на то, что он с войсками Отдельной Приморской армии на керченском направлении, имевшими значительное превосходство в силах над противником, многократно пытались прорвать оборону врага, но успеха не имели.

— Уверен, что и вам,— закончил Климент Ефремович,— с вашими силами не удастся это, и вы подведете Ставку.

После такого выступления авторитетнейшего маршала Ф. И. Толбухин заколебался, заколебался и его начальник штаба С. С. Бирюзов, заявляя, что, конечно, силенок маловато и было бы куда лучше, если бы их добавили. Меня это встревожило, и я напомнил командованию фронта, что все расчеты, на которых строился утвержденный Ставкой план операции, исходили не только от меня, но и прежде всего от них и что при представлении этого плана в Ставку, да и по сей день уверенность в успехе операции была полная.

— Чем же объяснить изменение вашего отношения к плану операции?

В ответ К. Е. Ворошилов заявил, что вводить в заблуждение Ставку он не позволит и считает своим долгом доложить Ставке о своих сомнениях и сомнениях командования фронтом. После этого он предложил мне присоединиться к его мнению. Я заявил, что сомнения в успехе операции считаю совершенно необоснованными и напрасными и ставить о них в известность Ставку и просить у нее дополнительные силы не буду. Заявил и о том, что если Ф. И. Толбухин отказывается от ранее принятого нами решения на проведение операции, то я готов прямо отсюда доложить Ставке об этом и просить не изменять утвержденного плана операции и сроков для ее проведения и возложить на меня непосредственное ее проведение и командование войсками 4-го Украинского фронта. Такое заявление подействовало не только на Ф. И. Толбухина, но и на К. Е. Ворошилова. Он сказал, что не будет вмешиваться в действия 4-го Украинского фронта, а выскажет свои опасения в примечании к нашему донесению в Ставку, хотя и от этого потом отказался.

Что касается сроков проведения операции по освобождению Крыма, то решили просить разрешения Ставки начать ее войсками [484] 4-го Украинского фронта на Перекопе и Сиваше 5 апреля, а на керченском направлении, по настойчивой просьбе Климента Ефремовича, через 2—3 дня после этого, то есть после того, как войска 51-й армии возьмут Джанкой и будут развивать наступление на Симферополь.

Операция по освобождению Крыма, как известно, была осуществлена успешно.

Еще раз считаю возможным заметить, что подобная практика, когда начальник Генерального штаба значительную часть времени находился на фронте в роли представителя Ставки, может, и не является лучшей формой его деятельности, но я не решусь ее осуждать. В тех конкретных условиях, как я уже и говорил, это, видимо, было неизбежно и способствовало конкретному оперативному руководству военными действиями со стороны Верховного Главнокомандования.

Генеральный штаб за годы войны проделал огромную работу, причем особенно она была плодотворной в период наступательных действий Вооруженных Сил СССР. Но прежде чем стать эффективным оперативным органом Верховного Главнокомандования, он прошел путь поисков своего места в стратегическом руководстве, своей организационной структуры, методов своей работы.

Мне приходилось слышать, что эти вопросы в предвоенные годы не были достаточно глубоко решены, а потому-де, как только страна вступила в войну, Генштаб был вынужден перестраиваться.

В принципе, полагаю, нет ничего необычного в том, что с началом войны Генеральный штаб в какой-то мере перестраивается, ищет более совершенные структуру и методы своей деятельности, Как бы ни была глубоко продумана его работа в мирное время, война неизбежно заставляет вносить те или другие изменения. Это объективно необходимые изменения, идущие на пользу делу.

Как только началась война, существовавшие в Генеральном штабе отделы Северо-Западный, Западный, Юго-Западный, Ближневосточный и Дальневосточный были упразднены и взамен них созданы направления по числу фронтов. Этой реорганизации требовали интересы руководства вооруженной борьбой.

Принес также .пользу созданный, хотя и временно, институт представителей Генерального штаба на фронтах, в армиях, отдельных корпусах и дивизиях.

Но поскольку война вначале пошла не так, как хотелось бы, поиски лучшей организационной структуры иногда велись поспешно и были не совсем оправданы. Опыт показал, что можно было бы не идти на создание с независимыми от Генштаба функциями Главного управления формирования и укомплектования войск, а также на передачу Управления военных сообщений в [485] Главное управление тыла Вооруженных Сил. Генштаб после этих введений смог больше времени уделять решению оперативно-стратегических вопросов. Но сразу же возникли организационные трудности. То, что за Генштабом были оставлены функции контроля за этими управлениями, оказалось недостаточным для решения по существу задач формирования и укомплектования войск и организации перевозов.

Дело в том, что план организационных мероприятий и укомплектования непременно должен быть увязан с оперативными задачами Вооруженных Сил и удовлетворять тем требованиям, которые предъявляет к организации и вооружению войск современный бой, а так как всеми этими данными в полной мере мог располагать только Генеральный штаб, следовательно, и разрабатываться этот план мог не где-либо, а только в Генштабе. Еще сложнее обстояло с военными сообщениями, потому что план объема и направления перевозок, и особенно оперативных, мог готовиться только в Генеральном штабе. Перед Московской битвой начальник тыла А. В. Хрулев с работниками Наркомата путей сообщения си-. дели у меня в кабинете и вместе с работниками Генштаба составляли план перевозок резервов оружия, боевой техники, боеприпасов и т. д. И так случалось каждый раз, когда приступали к подготовке очередной операции.

В годы войны трудно и практически неоправданно отделять от Генштаба как организационно-мобилизационную работу, так и военные сообщения. Поэтому уже в 1943—1944 годах, когда был накоплен достаточный опыт стратегического руководства, они вновь стали составными частями аппарата Генерального штаба. И. В. Сталин легко дал согласие на возвращение к той структуре Генерального штаба, которая в принципе была разработана в предвоенные годы и с которой мы встретили войну.

Бывало и так, что ненужность новых введений становилась очевидной почти сразу же. В первые дни войны по указанию Сталина был образован институт советников начальника Генерального штаба на положении его внештатных заместителей. Их было шесть. Для такой роли подобрали подготовленных и авторитетных военачальников. Они самым серьезным образом отнеслись к своему назначению и горели искренним желанием помочь Генеральному штабу. Но на практике получалось так, что приходит тот или другой советник к начальнику Генштаба, усядется и начинает высказывать, что, по его мнению, делается неверно и что нужно делать, как организовать работу Генштаба и управление войсками. Советники не несли ответственности ни за работу Генштаба, ни за деятельность командования фронтов, ни за состояние войск. Пришлось отказаться от такого института. [486]

Не принесли желаемых результатов, как уже об этом говорилось ранее, главные командования направлений, созданные в начале июля 1941 года.

Несмотря на то, что главкомами направлений были назначены наиболее опытные и авторитетные военачальники — К. Е. Ворошилов, С. М, Буденный и С. К. Тимошенко, наладить более конкретное и оперативное руководство через них не удалось и не удалось главным образом потому, что они не были наделены соответствующими полномочиями и у них не было для этого ни сильных, работоспособных штабов, ни резервов, чтобы активно воздействовать на военную обстановку. А так как события на фронтах менялись быстро, то Ставка, как правило, не имела возможности давать директивы фронтам через промежуточное звено, а вынуждена была обращаться непосредственно к исполнителям — командующим фронтами. Поэтому к лету 1942 года, как я отмечал, главные командования стратегических направлений были расформированы, и Ставка взяла на себя непосредственное руководство фронтами.

Несколько иначе произошло с управлением войсками на Дальнем Востоке. Здесь, при чрезмерной удаленности командования фронтов от Ставки, при крайне ограниченных по тому времени надежных средствах связи Москвы с Дальним Востоком, при единой стратегической цели, которую решали войска фронтов, Главное командование советских войск Дальнего Востока, по оценке Ставки и ГКО, полностью себя оправдало.

Затрону еще один вопрос, хотя он и не прямо связан с организационной структурой. Осенью 1941 года решением Ставки были расширены права и обязанности главнокомандующих и командующих родами войск Вооруженных Сил и некоторых начальников главных управлений Наркомата обороны, а сами они возведены в ранг заместителей наркома обороны.

Такая мера в принципе, казалось бы, давно назревала, и мы не возражали против нее. Но очень скоро почувствовали, что в ней не все продумано до конца. Когда каждый главнокомандующий войсками Вооруженных Сил и начальники многих Главных управлений стали заместителями наркома, в их действиях временами проглядывалась склонность к автономным решениям. Каждый из главнокомандующих и начальников главных управлений был, как и начальник Генштаба, в ранге заместителя наркома обороны и не всегда считался с указаниями начальника Генерального штаба, даже санкционированными Ставкой.

Подобные ненормальные отношения тормозили руководство Вооруженными Силами. Пришлось доложить И. В. Сталину. В результате последовало новое решение. Как только было сокращено [487] количество заместителей наркома обороны до двух, все встало на свое место.

Вряд ли нужны какие-то советы или выводы по поводу организационной структуры Генштаба в годы войны. Структура Генштаба — величина не неизменная. Все объективно необходимые изменения в ней обусловливались интересами повышения роли Генштаба в руководстве вооруженной борьбой. Свое слово в этом сказали и трудное начало войны, и огромный размах военных действий — от моря и до моря.

При всем этом ясно одно. Пусть иногда у нас принимались не совсем удачные организационные решения, но структура Генштаба, как и Наркомата обороны в целом, обеспечивали Верховному Главнокомандованию оперативное и весьма эффективное руководство вооруженной борьбой.

Правда, поначалу нашу работу осложняла некоторая недооценка И. В. Сталиным значения и места аппарата Генштаба в руководстве фронтами, да и в деятельности самого Верховного Главнокомандования. Как только страна вступила в войну, начальник Генштаба Г. К. Жуков был направлен на Юго-Западный фронт для помощи командованию фронтом в организации отпора врагу. Бывший до осени 1940 года начальником Генштаба Б. М. Шапошников отбыл на Западный фронт представителем Главного командования. Народный комиссар обороны С. К. Тимошенко был назначен главнокомандующим Западным стратегическим направлением. Первого заместителя начальника Генерального штаба генерала Н. Ф. Ватутина откомандировали на Северо-3ападный фронт, где он через некоторое время был назначен начальником штаба этого фронта. Заместитель начальника Генштаба В. Д. Соколовский и начальник Оперативного управления Г. К. Маландин с группой работников этого управления отбыли на Западный фронт. Из Генерального штаба также был откомандирован на фронты ряд квалифицированных работников.

Конечно, фронту нужно было дать самые подготовленные и сильные кадры. ЦК партии неуклонно проводил линию подбора на должности командующих, членов военных советов и начальников штабов фронтов и армий хорошо зарекомендовавших себя на практической работе военачальников. Командующие войсками ^; фронтов нуждались в советах, помощи, в налаживании связи с Верховным Главнокомандованием, и эта задача возлагалась на посылаемых в первые дни войны представителей Наркомата обороны и Генерального штаба.

Но Генеральный штаб также являлся исключительно важным звеном стратегического руководства. Оставлять его хотя бы на несколько дней совершенно без руководящих работников было [488] неправильно. Его роль как оперативного органа Верховного Главнокомандования была очень велика. Нужно иметь в виду, что вторая мировая война предъявила невиданно высокие требования к штабам, особенно высшим. Возросла не только потребность в централизованном, едином руководстве военными действиями. Неизмеримо поднялось значение Генерального штаба в разработке планов кампаний и операций, в обобщении и распространении опыта войны. В гигантских размерах увеличился и объем его организаторской работы. Не ошибусь, если скажу, что ни в одной войне прошлого не предъявлялись столь высокие требования к генштабам, как в минувшей. Вторая мировая война в определенном роде являлась и войной штабов.

На практике же, к сожалению, наш Генштаб, оставшись в первые дни войны без своих ответственных руководителей, которые могли бы с успехом представлять его в Верховном Главнокомандовании, работал далеко не так, как требовалось.

В июньские и июльские дни 1941 года мне, как первому заместителю начальника Оперативного управления, приходилось не раз за сутки бывать у нового начальника Оперативного управления В. М. Злобина. Я его хорошо знал по учебе в Академии Генерального штаба и по совместной поездке в Германию в 1940 году. Это был очень способный, подготовленный, опытный и трудолюбивый, судя по прежней и последующей работе, командир, отличный штабник и хороший товарищ, пользовавшийся авторитетом в коллективе наркомата. Но когда я докладывал ему сведения, получаемые с фронта, и проекты предложений по ним от себя и работников управления, меня каждый раз поражало его спокойствие, казавшееся равнодушием ко всему происходящему. Правда, он внимательно выслушивал, обсуждал доклад, соглашался с ним, делал иногда довольно дельные замечания, но почти всегда кончал одним и тем же:

— Ну хорошо, а что же дальше? Что я буду делать с этими нашими предложениями, если меня никто слушать не хочет, если все решается без нас, наверху? Мы, по существу, превратились в простых технических передатчиков не только принимаемых, но и уже оформленных там решений.

Убежден, что активное использование В. М. Злобина, а через него и всего коллектива Оперативного управления, равно как и коллективов других управлений Генштаба, принесло бы значительную пользу и, быть может, избавило бы Верховное Главнокомандование от некоторых просчетов и ошибок в первые месяцы войны.

Несколько слов о внутренней жизни Генерального штаба.

Коллектив Генштаба являлся сплоченным и дружным. Многое для этого делали его политотдел и партийные организации управлений [489] и отделов. Но поскольку генштабисты представляли живой, растущий коллектив, у него постоянно возникали свои проблемы.

На первых порах работу аппарата осложняли так называемые «фронтовые настроения». Я не рассматриваю их в отрицательном плане, они являлись выражением высоких патриотических чувств генералов и офицеров Генштаба. Но они создавали не совсем рабочую атмосферу в тех управлениях и отделах, куда пришли в начале войны выпускники Академии Генерального штаба. Многие из них считали свое пребывание в Генштабе временным и настойчиво добивались откомандирования на фронт. Они, конечно, сознавали, что служить в Генштабе — высокая честь, но фронт все же тянул их больше. Они, как советские патриоты, хотели скорее включиться в непосредственную борьбу с врагом. Мотивом у таких генералов и офицеров являлось: на фронте идет борьба, там больше нужны кадры, знания, а мы тут сидим с бумагами. Руководство Генштаба, политотдел были вынуждены провести работу, чтобы изжить фронтовые настроения. Мне пришлось выступить на общем партийном собрании со специальным докладом о роли генштабиста в ходе войны, показать смысл и назначение его работы в руководстве вооруженной борьбой. А ряд молодых офицеров, которые очень рвались на фронт, все же пришлось откомандировать, и они в своем подавляющем большинстве показали себя там с самой лучшей стороны, отдельные из них снискали известность и признание как полководцы. Основная же масса молодых офицеров и генералов закрепилась в аппарате, и из них выросли квалифицированные работники Генштаба. Они также заслужили всеобщее признание, а некоторые стали в дальнейшем видными советскими военачальниками.

Возникали в ходе войны и другие вопросы нашей внутренней жизни. Не раз приходилось заниматься тем, чтобы повышать четкость и дисциплину в действиях каждого работника Генштаба, которые имели исключительно важное значение при большом потоке информации, поступавшей в Генштаб, и при высочайшей требовательности Ставки к каждому докладу об обстановке на фронте и каждому документу, представляемому Верховному Главнокомандующему. Мы уделяли внимание и тому, насколько умело и с какой пользой работали генштабисты в войсках, воспитанию у них качеств профессиональной деловитости. Эти и подобные им вопросы разрешались в интересах всемерного улучшения работы Генерального штаба.

Генеральный штаб постоянно ощущал заботу и внимание Центрального Комитета партии, но руководство ЦК ВКП(б) Генеральным штабом в годы войны несколько отличалось от довоенного. Генеральный секретарь ЦК партии стал Верховным Главнокомандующим [490] и наркомом обороны. Генеральный штаб, являясь основным рабочим органом Ставки по руководству вооруженной борьбой, получил возможность решать все вопросы, требующие рассмотрения и санкции Центрального Комитета партии, непосредственно у Сталина, в присутствии членов Политбюро ЦК ВКП(б) и членов ГКО. Рабочая связь Генштаба с ЦК партии, таким образом, поддерживалась постоянно и являлась более многообразной. Несмотря на огромную сложность проблем, вставших перед Генштабом, под руководством ЦК партии, ГКО и Ставки они решались успешно.

Особое внимание уделялось рассмотрению всех основных вопросов, связанных с проведением крупных стратегических операций. Обсуждение и решение этих вопросов в Ставке с участием членов Политбюро ЦК партии и ГКО, как. правило, происходили с вызовом или, во всяком случае, при участии соответствующих командующих войсками фронтов. Утвержденные Ставкой и ЦК партии, решение и план операции становились законом, и Генштабу было сравнительно легко вести всю организационную работу по подготовке и проведению операции.

Нередко бывало, что решение на крупную операцию, а в дальнейшем и ход ее по нескольку раз рассматривались на Политбюро а в Ставке. Так происходило при проведении Сталинградской операции, Курской битвы, при освобождении Украины, Белоруссии и т. д. А ход Берлинской операции рассматривался Политбюро ЦК и Ставкой почти ежедневно.

Важное значение имело обсуждение в ЦК ВКП(б) итогов проведенной той или иной крупной операции или итогов военных действий за ту или иную кампанию войны.

Так в марте 1942 года с докладом выступил начальник Генштаба Б. М. Шапошников. Политбюро и ГКО, рассмотрев представленные Ставкой итоги борьбы за зимнюю кампанию 1941/42 года, приняли решение перейти к обороне, накопить силы и уже затем возобновить наступление.

13 ноября 1942 года на заседании Политбюро ЦК партии и Ставки после подведения итогов оборонительным сражениям под Сталинградом был заслушан и утвержден доклад Г. К. Жукова и мой по проведению контрнаступления советских войск с целью окружения и ликвидации основной группировки немецких войск под Сталинградом.

В декабре 1943 года на совместном заседании Политбюро ЦК партии, ГКО и Ставки глубоко и всесторонне были рассмотрены итоги вооруженной борьбы за 1943 год, вопросы военно-политического положения страны, произведен тщательный анализ соотношения сил и перспектив войны, что позволило определить наиболее [491] целесообразный плав дальнейших военных действий. С докладами о ходе борьбы на фронтах и ее перспективах выступили от Генштаба я и А. И. Антонов, по вопросам военной экономики — Н. А. Вознесенский. Принятое решение помогло Ставке и Генеральному штабу тщательно спланировать предстоящую операцию; ее замысел точно отражал наши политические цели в войне на данном ее этапе и возможности нашего народного хозяйства дать фронту материально-технические средства. План операции исходил из правильной оценки намерений и сил противника.

Центральный Комитет партии также рассматривал наиболее важные вопросы военного строительства, развития и укрепления Вооруженных Сил. В числе других обсуждались вопросы введения института военных комиссаров и отмены его, установления полного единоначалия в Вооруженных Силах, введения новых знаков различия — погон. Постоянно в поле зрения Политбюро ЦК партии находились и основные аспекты организационной структуры Генштаба, всего Наркомата обороны, Вооруженных Сил в целом, назначения и перемещения кадров.

С докладом на Политбюро ЦК партии выступали члены Политбюро, Г. К. Жуков, А. И. Антонов, я и другие военачальники Наркомата обороны.

Большое внимание ЦК партии уделял материально-техническому обеспечению операций. Начальник Генштаба докладывал расчеты, называл цифры, сколько требуется для ее успешного проведения оружия, боевой техники, боеприпасов, горючего и прочего, а также соображения об оперативных перевозках. Вопрос материально-технического обеспечения являлся одним из самых сложных и трудных и был связан с работой народного хозяйства, его возможностями произвести требуемое количество продукции.

Должен отметить, что ЦК партии предпринимал большие усилия для развертывания военного производства. И все же в первый год войны, когда наше хозяйство переходило на военные рельсы и налаживалась работа перебазированных в глубь страны предприятий, фронт получал значительно меньше того, что было необходимо для наращивания ударов по врагу. Приходилось весьма тщательно распределять материально-технические средства ведения военных действий. Причем такая тщательность была необходима и в то время, когда военное производство давало максимальное количество продукции, ибо тогда и у нас появлялось оправданное стремление планировать более мощные действия против врага.

Стратегическая операция минувшей войны являлась крупным организационным и материально-техническим мероприятием. Успех такой операции обеспечивался в том случае, если ее замысел и способы действия войск в полной мере подкреплялись резервами [492] и материальными средствами ведения вооруженной борьбы. Благоприятные условия решения военных задач, конечно, должны были сочетать с умелой и искусной работой командования фронтов и армий, командиров соединений и частей.

Как только народное хозяйство увеличило выпуск военной продукции, Ставка и Генштаб планировали операции только на основе строгого учета реальных возможностей производства.

А наши запросы при рассмотрении операции являлись просто колоссальными. Известно, что на решение задачи освобождения Белоруссии потребовалось войскам 1,5 млн. тонн грузов. В Берлинской операции их нужно было еще больше. Исключительно сложным делом являлась их перевозка.

Естественно, что на Политбюро высказывались различные мнения о возможности производства удовлетворить запросы Генштаба. Вносились различные предложения. Но самым авторитетным являлось слово члена ГКО, председателя Госплана СССР Н. А. Вознесенского. Он нередко не соглашался с мнением И. В. Сталина, других членов Политбюро и точно называл количество материально-технических средств, которые может дать промышленность для рассматриваемой операции. Его мнение являлось решающим. Н. А. Вознесенский прекрасно знал народное хозяйство, имел точные сведения о его работе и в своих суждениях, оценках почти никогда не ошибался.

Я сохранил о Н. А. Вознесенском самые лучшие воспоминания. Его отличало не только глубокое знание народного хозяйства, но и постоянная целеустремленность, заряженность на работу. Он любил работать много и не уставал от дела. Николай Алексеевич обладал колоссальной энергией. Когда ни позвонишь, неизменно найдешь работающим. Н. А. Вознесенский являлся и сильным организатором: если поручалась какая-то задача, можно было быть уверенным в том, что она будет решена. И еще запомнился он как человек — обаятельный, доступный, благожелательный. Он был цельной и яркой натурой, прекрасным представителем государственных и хозяйственных кадров ленинской школы.

Лично я считаю, что важным фактором партийного влияния на деятельность Генштаба являются ежедневные доклады его начальника в Ставке. Эти доклады, на мой взгляд, не в меньшей мере являлись и докладами в ЦК партии, поскольку делались в присутствии Генерального секретаря ЦК партии и ряда членов Политбюро и ГКО, которых всегда было больше, чем членов Ставки.

Я думаю, что безусловно будет правильным, говоря о докладах начальника Генерального штаба или его заместителя на рабочих заседаниях Ставки, говорить о них как о докладах Ставке, Политбюро ЦК партии и ГКО. В пользу такой точки зрения свидетельствует, [493] на мой взгляд, сам порядок рассмотрения этих докладов и характер принимаемых по ним решений. Я лично считал и считаю такие свои доклады как доклады ЦК партии и Ставке.

Обычно вечером, если я находился в Москве, звонил И. В. Сталин (или его секретарь А. Н. Поскребышев) и приглашал прибыть в Центральный Комитет часам к 20—21. У Верховного Главнокомандующего не существовало особого рабочего кабинета. Кабинет Генсека ЦК партии являлся и кабинетом Ставки. Повестка доклада предварительно не называлась. Приходилось самому определять, какие вопросы кроме общей обстановки на фронтах будут интересовать И. В. Сталина и присутствующих у него членов Политбюро и ГКО. Просматриваю материалы, готовлюсь. Когда приходил в Центральный Комитет, случалось, что И. В. Сталина интересовал какой-то другой вопрос. Но чаще всего обсуждались положение на фронтах и вопросы материального обеспечения действующей армии.

Доклады приходилось делать очень быстро. В них говорилось не только о положении на фронтах, но давалась и оценка их действиям, вносились предложения, докладывались просьбы военных советов фронтов и предложения Генштаба. Протоколов этих заседаний никогда не велось. Но по обсуждаемым вопросам, если требовалось, тут же готовились решения, причем оформлялись они, в зависимости от содержания рассматриваемого вопроса, постановлением ЦК партии или ГКО, директивами Ставки Верховного Главнокомандования.

Генштаб повседневно держал связь с Политбюро ЦК ВКП(б). Большой круг вопросов в работе Генерального штаба, требующих санкции ЦК ВКП(б), решался при участии специально прикрепленного к Генштабу члена Политбюро. Я повседневно держал с ним связь, обращался к нему за помощью при решении тех вопросов, которые не мог решить сам, а также тех, которые не требовали внимания и без того чрезмерно перегруженного И. В. Сталина.

И надо сказать, что эту помощь Генштаб почти всегда получал, особенно часто это касалось укомплектования Генштаба соответствующими кадрами, перевод и назначение которых требовали санкции ЦК ВКП (б).

Существенна была помощь Генштабу со стороны Политбюро в скорейшем разрешении тех вопросов, с которыми Генштаб вынужден был обращаться, выполняя решения Ставки, в соответствующие наркоматы и, конечно, прежде всего в наркоматы, ведающие оборонной промышленностью.

Политбюро было в курсе всех дел Генштаба. Представитель Политбюро принимал участие почти во всех заседаниях, проводимых в Генштабе с целью реализации принятых Ставкой и ЦК [494] решений, на которые приглашались представители наркоматов. Наиболее трудные вопросы выносились на решение Ставки, ЦК ВКП (б). Прикрепление Политбюро ЦК одного из членов в помощь Генеральному штабу в период Великой Отечественной войны вполне себя оправдало. Значительно упростилась наша повседневная связь с ЦК ВКП (б), с правительством и наркоматами.

Практиковались выезды отдельных членов Политбюро на фронт. Обычно они ехали туда, где было особенно трудно, где складывалась сложная военная обстановка. Эти поездки приносили бесспорную пользу.

Хочу дополнительно сказать несколько слов о И. В. Сталине, как Верховном Главнокомандующем.

Полагаю, что мое служебное положение в годы войны, моя постоянная, чуть ли не повседневная связь со Сталиным и, наконец, мое участие в заседаниях Политбюро ЦК ВКП (б) и Государственного Комитета Обороны, на которых рассматривались те или иные принципиальные вопросы вооруженной борьбы, дает мне право сказать о нем. При этом я не буду в полной мере касаться его партийной, политической и государственной деятельности во время войны, поскольку не считаю себя достаточно компетентным в этом вопросе.

Оправданно ли было то, что Сталин возглавил Верховное Главнокомандование? Ведь он не был профессионально военным деятелем.

Безусловно, оправданно.

В тот предельно трудный период наилучшим решением, учитывая величайший ленинский опыт периода гражданской войны, являлось объединение в одном лице функции партийного, государственного, экономического и военного руководства. У нас была только одна возможность: немедленно превратить страну в военный лагерь, сделать тыл и фронт единым целым, подчинить все наши силы задаче разгрома немецко-фашистских захватчиков. И когда Сталин, как Генеральный секретарь, Председатель Совета Народных Комиссаров, Председатель ГКО, стал еще и Верховным Главнокомандующим, наркомом обороны, открылись более благоприятные возможности для успешной борьбы за победу.

Такое объединение в лице И. В. Сталина функции партийного, государственного и военного руководства не означало, что он в годы войны единолично решал все вопросы.

В Постановлении ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий» справедливо говорится:

«Нельзя сказать, что не было противодействия тем отрицательным явлениям, которые были связаны с культом личности и тормозили [495] движение социализма вперед. Более того, были определенные периоды, например, в годы войны, когда единоличные действия Сталина резко ограничивались, когда существенно ослаблялись отрицательные последствия беззаконий, произвола и т. д.

Известно, что именно в период войны члены ЦК, а также выдающиеся советские военачальники взяли в свои руки определенные участки деятельности в тылу и на фронте, самостоятельно принимали решения и своей организаторской, политической, хозяйственной и военной работой, вместе с местными партийными и советскими организациями обеспечивали победу советского народа в войне. После победы отрицательные последствия культа личности вновь стали сказываться с большой силой»{116}.

Конечно, Сталин, принимая руководство сражающимися с врагом Вооруженными Силами, не обладал в полной мере военными знаниями, какие требовались в области современного оперативного искусства. Но у него был опыт гражданской войны, он знал процесс советского военного строительства и развития военного дела. Однако решающим, полагаю, являлся громадный политический авторитет Сталина, доверие к нему народа, Вооруженных Сил.

По моему глубокому убеждению, И. В. Сталин, особенно со второй половины Великой Отечественной войны, являлся самой сильной и колоритной фигурой стратегического командования. Он успешно осуществлял руководство фронтами, всеми военными усилиями страны на основе линии партии и был способен оказывать значительное влияние на руководящих политических и военных деятелей союзных стран по войне. Работать с ним было интересно и вместе с тем неимоверно трудно, особенно в первый период войны. Он остался в моей памяти суровым, волевым военным руководителем, вместе с тем не лишенным и личного обаяния.

И. В. Сталин обладал не только огромным природным умом, но и удивительно большими познаниями. Его способность аналитически мыслить приходилось наблюдать во время заседаний Политбюро ЦК партии, Государственного Комитета Обороны и при постоянной работе в Ставке. Он неторопливо, чуть сутулясь, прохаживается, внимательно слушает выступающих, иногда задает вопросы, подает реплики. А когда кончится обсуждение, четко сформулирует выводы, подведет итог. Его заключения являлись немногословными, но глубокими по содержанию и, как правило, ложились в основу постановлений ЦК партии или ГКО, а также директив или приказов Верховного Главнокомандующего. Но бывало, [496] что кто-то по указанию Сталина прямо на заседании готовит проект. Сталин подойдет, прочитает написанное, иногда внесет поправки, а если проект не удовлетворяет, сам продиктует его новый вариант.

Подобная практика существовала и в Ставке. Если во время обсуждения вопроса возникала необходимость, Сталин предлагал кому-либо, в том числе и мне, готовить директиву. Написанная от руки, она тут же подписывалась Сталиным или как Верховным Главнокомандующим, или как наркомом обороны, и ее немедленно несли на шифр и телеграф для передачи в войска. Однако такая практика работы над документами не снижала требовательности Сталина к их содержанию и литературным качествам.

Я уже отмечал, что в первые месяцы сказывалась недостаточность оперативно-стратегической подготовки Сталина. Он мало советовался тогда с работниками Генштаба, командующими фронтов. Даже руководящие работники Оперативного управления Генштаба не всегда приглашались для отработки наиболее ответственнейших, оперативных директив Ставки. В то время решения, как правило, принимались им единолично и нередко не совсем удачные. Так было с постановкой задачи Юго-Западному фронту в начале войны, с планом зимней кампании 1941/42 года, с планом на весну и лето 1942 года.

Мы это тяжело переживали. Всех опытных работников Генштаба он немедленно отправлял на фронт. Фронту, конечно, были очень нужны кадры. Но я бы сказал, в такой же, если не в большей мере они требовались и рабочему органу Ставки. На мое очередное возражение против посылки из Генштаба в войска того или иного опытного генерала он обычно отвечал:

— Там он нужнее.

А когда я весной 1942 года обратился с просьбой вернуть с фронта Н. Ф. Ватутина, ибо мы, что называется, задыхались без квалифицированных штабных работников, он серьезно спросил: «А что он не годится на фронте?»

Тем не менее я не хочу, чтобы у читателя сложилось неверное представление, что в начальный период войны со стратегическим руководством обстояло плохо. Такой категорический вывод делать было бы неоправданно. Верховное Главнокомандование осуществляло повседневное руководство действиями фронтов.

Поворотной вехой глубокой перестройки Сталина как Верховного Главнокомандующего явился сентябрь 1942 года, когда создалась очень трудная обстановка и особенно потребовалось гибкое и квалифицированное руководство военными действиями. Именно в это время он стал по-другому относиться к аппарату Генштаба, командующим фронтами, вынужден был постоянно опираться на [497] коллективный опыт военачальников. От него с той поры нередко можно было услышать слова: «Черт возьми, что же вы не сказали!»

С тех пор, прежде чем принять решение по тому или иному важному вопросу ведения вооруженной борьбы, Сталин советуется, обсуждает его при участии своего заместителя, руководящих работников Генерального штаба, Главных управлений Наркомата обороны, командующих фронтами, а также наркомов, ведающих оборонной промышленностью.

Завершился и процесс роста Сталина как военачальника. Я уже писал, что в первые месяцы войны у него порой проскальзывало стремление к фронтальным прямолинейным действиям советских войск. После Сталинградской и особенно Курской битв он поднялся до вершин стратегического руководства. Теперь Сталин мыслит категориями современной войны, хорошо разбирается во всех вопросах подготовки и проведения операций. Он уже требует, чтобы военные действия велись творчески, с полным учетом военной науки, чтобы они были и решительными и маневренными, предполагали расчленение и окружение противника. В его военном мышлении заметно проявляется склонность к массированию сил и средств, разнообразному применению всех возможных вариантов начала операций и ее ведения. И. В. Сталин стал хорошо разбираться не только в военной стратегии, что давалось ему легко, ибо он превосходно владел искусством политической стратегии, но и в оперативном искусстве.

Думаю, Сталин в период стратегического наступления Советских Вооруженных Сил проявил все основные качества советского полководца. Он умело руководил действиями фронтов, и все советское военное искусство за годы войны показало силу, творческий характер, было значительно выше, чем военное искусство хваленой на Западе немецко-фашистской военной школы.

Большое влияние Сталин оказал на создание делового стиля работы Ставки. Если рассматривать этот стиль начиная с осени 1942 года, то его характеризовали: опора на коллективный опыт при разработке оперативно-стратегических планов, высокая требовательность, оперативность, постоянная связь с войсками, точное знание обстановки на фронтах.

Составной частью стиля работы И. В. Сталина как Верховного Главнокомандующего являлась его высокая требовательность. Причем она была не только суровой, что, собственно, оправданно, особенно в условиях войны. Он никогда не прощал нечеткость в работе, неумение довести дело до конца, пусть даже это допустит и очень нужный и не имевший до того ни одного замечания товарищ. [498]

В подтверждение этого позволю себе привести один пример — о серьезной неприятности, которую пришлось пережить одному из опытнейших работников Оперативного управления Генерального штаба, В. Д. Иванову.

Во время событий на Халхин-Голе в 1939 году, как известно, советским командованием из советских и монгольских войск была создана 1-я армейская группа под управлением комкора Г. К. Жукова, а для координации действий этих войск на базе Забайкальского округа была образована фронтовая группа под командованием командарма 2-го ранга Г. М. Штерна. Своевременному прибытию его из Москвы в Монголию — в район боевых действий — правительством и наркомом обороны придавалось большое значение. Организация перелета была возложена на Генеральный штаб, а непосредственное и ежечасное наблюдение за перелетом было поручено начальником Генштаба временно исполнявшему должность начальника Оперативного управления В. Д. Иванову. Пользуясь информацией Иванова, Б. М. Шапошников периодически докладывал о ходе полета правительству и И. В. Сталину. В назначенный день и час Штерн долетел до Читы, с тем, чтобы сразу же перелететь в конечный пункт, для чего требовалось всего лишь менее часа времени.

На следующее утро Б. М. Шапошников, когда ему позвонил Сталин, доложил, что Штерн уже находится на месте, то есть доложил то, что ему только что было доложено Ивановым. Прошло какое-то время, и снова Сталин звонит Шапошникову и начинает гневно выговаривать:

— Ваши люди лгут. У меня в руках телеграмма от Штерна, он еще в Чите. Разберитесь, и виновного под трибунал.

В. Д. Иванов был уверен, что пустячный по расстоянию перелет от Читы в Монголию совершен, не проверил этого, тогда как разыгравшаяся в Чите и на трассе буря задержала самолет.

В трибунал В. Д. Иванова все же не передали, судили судом чести и отчислили из Генштаба, а в дальнейшем он был назначен начальником штаба одной из дальневосточных армий. С началом войны он сразу же обратился к начальнику Генштаба с настойчивой просьбой перевести его для работы на фронт. В зиму 1941/42 года, когда Генштаб и особенно Оперативное управление испытывали очень острую нужду в опытных штабных работниках, я, посоветовавшись с некоторыми членами Политбюро ЦК партии, возвратил его для работы в Генштаб. Все шло нормально, и работал он хорошо. Но однажды, перед тем как ехать к Сталину, я взял Иванова с собой и по прибытии в Кремль сам отправился в кабинет Сталина, а его попросил побыть в комнате телеграфных переговоров Ставки и установить связь с командованием Южного фронта, [499] но никого к аппарату не вызывать до моих указаний. У Сталина я получил, как это и частенько бывало, нагоняй, в данном случае за тяжелое положение на юге и указания немедленно связаться по телеграфу с командующим Южного фронта — генерал-лейтенантом Р. Я. Малиновским, уточнить у него на данный момент фронтовую обстановку и получить ответы на целый ряд вопросов, интересовавших Ставку. Во время моей беседы с Малиновским, при которой тут же присутствовал и В. Д. Иванов, в переговорную вошел Сталин в сопровождении некоторых из членов Политбюро. Послушав мой разговор, Сталин рукой отстранил меня от аппарата и, не говоря о себе, сам повел разговор с Малиновским, и разговор куда более внушительный и доходчивый, чем мой. Малиновский потом делился со мной, что он сразу не мог понять, что к чему, но очень быстро до него дошло, что отчитывает его не Василевский, а сам Сталин.

Закончив свой разговор с Малиновским, Сталин вернулся в кабинет, а я продолжал говорить с Родионом Яковлевичем. Когда я вошел затем к Сталину, он строго спросил меня:

— Это тот самый Иванов, который солгал нам о Штерне? Он опять на своем тепленьком местечке. Выгнать его немедленно!

Я стал упрашивать оставить его в аппарате Оперуправления, так как работы уйма, а квалифицированных работников мало.

Сталин помолчал-помолчал, потом ответил:

— Ну черт с вами, только чтобы здесь я его больше не видел.

Владимир Дмитриевич хорошо работал и помогал мне. В период Сталинградской операции и операций на Верхнем Дону он был со мной на фронте и в период борьбы за Харьков был тяжело ранен и эвакуирован. По излечении он продолжал отлично нести ответственную работу на фронте, в частности, при проведении Дальневосточной кампании в 1945 году в роли заместителя командующего Забайкальского фронта он выполнил ряд сугубо важных заданий. После войны он до самой смерти также отлично работал на весьма важных постах в Вооруженных Силах — первого заместителя начальника Генерального штаба и затем начальника Академии Генерального штаба.

Я привел этот случай с В. Д. Ивановым, чтобы еще раз показать, насколько был нетерпим Сталин к малейшей неаккуратности при исполнении служебных заданий и как трудно было к нему вновь войти в доверие. Резкость и суровость Сталина в таких случаях не знали пределов.

Сталин как Верховный Главнокомандующий в большинстве случаев требовал справедливо, хотя и жестко. Его директивы и приказы указывали командующим фронтов на ошибки и недостатки, учили умелому руководству всевозможными военными [500] действиями. Получали иногда соответствующие указания и мы, представители Ставки. В книге мною приведено немало тому примеров. Приведу еще один. Во-первых, потому, что он сам по себе достаточно любопытен, а во-вторых, он характеризует в определенной степени военное мышление и оперативность И. В. Сталина при принятии решений.

Это было в 1943 году в боях за Днепр. Когда я при очередном телефонном докладе Сталину подчеркнул, что задержка в быстром осуществлении наших планов на Нижнем Днепре вызывается нехваткой сил, которые мы, выполняя утвержденные и продиктованные Ставкой решения, вынуждены дробить здесь между несколькими направлениями, решая целый ряд задач одновременно, Сталин ответил:

— Если это так, то и не надо наступать сразу всюду. Поставьте Толбухина в оборону, ограбьте его и отдайте все, что можно, Малиновскому, пусть он наступает. Потом, когда основные задачи, стоявшие перед Малиновским, будут решены, поставьте его в оборону, ограбьте его, отдайте максимум возможного Толбухину и толкайте его в наступление. Вот это и будет правильная координация сил двух фронтов.

Я нарочно оставляю без изменения выражения, примененные Верховным, чтобы передать читателю обычный колорит его речи. Он говорил, как правило, точно, скупо и прямо.

Приходилось разное слышать по поводу личного знакомства Сталина с жизнью фронтов. Он действительно, как я уже отмечал, выезжал на Западный и Калининский фронты в августе 1943 года. Поездка на автомашинах протекала два дня и, безусловно, оказала влияние на моральный дух войск.

На мой взгляд, для Сталина, возглавлявшего руководство партией, страной в целом, не было острой необходимости в таких выездах. Наиболее выгодным и для фронта, и для страны являлось его пребывание в ЦК партии и Ставке, куда сходились все нити телефонной и телеграфной связи и потоком шла разнообразная информация. Верховному Главнокомандующему регулярно докладывали командующие фронтами об обстановке на фронтах и всех существенных изменениях в ней. На фронтах, кроме того, находились представители Генерального штаба и главных управлений Наркомата обороны. Большая информация шла Ставке также от политорганов фронтов через Главное политическое управление Красной Армии. Так что у Верховного Главнокомандующего имелась обширная информация на каждый день, а иногда и на каждый час о ходе военных действий, нуждах и трудностях командования фронтов, и он мог, находясь в Москве, оперативно и правильно принимать решения. [501]

У Сталина была удивительно сильная память. Я не встречал людей, которые бы так много помнили, как он. Сталин знал не только всех командующих фронтами и армиями, а их было свыше ста, но и некоторых командиров корпусов и дивизий, а также руководящих работников Наркомата обороны, не говоря уже о руководящем составе центрального и областного партийного и государственного аппарата. В течение всей войны И. В. Сталин постоянно помнил состав стратегических резервов и мог в любое время назвать то или иное формирование.

Сошлюсь на один небольшой случай, который обескуражил меня, но который в какой-то мере подтверждает сказанное.

В один из ноябрьских вечеров 1941 года в период жесточайших оборонительных боев за Москву Сталин при моем личном докладе ему о положении на фронте, установив, что я в результате напряженнейшей работы чрезмерно переутомился, вызвал в кабинет своего секретаря А. Н. Поскребышева и попросил его немедленно выяснить в санатории Архангельское, можно ли там обеспечить хороший отдых в эту ночь Василевскому. Быстро был получен ответ, что санаторий готов меня принять. Сталин приказал мне немедленно по возвращении к себе отправиться в санаторий и до утра как следует поспать... В Генштабе меня уже ожидал начальник Главного военно-санитарного управления Наркомата обороны Ефим Иванович Смирнов. Выполняя указания Сталина, мы отправились в Архангельское. К нашему приезду был готов ужин, но не успел я сесть за стол, как Сталин позвал меня к телефону. Он попросил меня напомнить, где находится Иваново-Вознесенская ополченческая дивизия. «Я что-то забыл»,— добавил он.

Я не жаловался в те времена на свою память, но замешкался — дивизия передислоцировалась, и я не смог сразу назвать точно место ее нахождения на данный момент. Сталин немного подождал, а потом говорит: «Ладно, не надо, я вспомнил»,— и повесил трубку. Такая память давала Сталину преимущество как Верховному Главнокомандующему. Он не нуждался в постоянных справках, хорошо знал обстановку на фронтах, положительные стороны и недостатки военачальников, возможности промышленности удовлетворять запросы фронтов, наличие в распоряжении Ставки запасов вооружения, артиллерии, танков, самолетов, боеприпасов, горючего, так необходимых войскам, и сам распределял их по фронтам.

Сталину были присущи большие организаторские способности. Он сам много работал, но и умел заставить работать в полную меру сил других, выжать из них все, что они могли дать.

Однако было бы неверно рассматривать Сталина лишь с одной точки зрения. Прямо скажу, что характер у него был на редкость [502] нелегкий, вспыльчивый, непостоянный. Сталин трудно сходился с человеком, долго присматривался к нему. Я уже писал, как не сразу допустил он к работе в Ставке заместителя начальника Генерального штаба А. И. Антонова. Но как только узнал его, проникся к нему уважением, и, когда пришла пора в 1945 году переключить меня для работы в качестве комфронта, он пошел на то, чтобы назначить его начальником Генерального штаба.

Если Сталин был чем-либо недоволен, а в войну, особенно в ее начале, поводов для этого имелось много, он мог резко и несправедливо отругать. Но в ходе войны он заметно изменился. К нам, работникам Генштаба и главных управлений Наркомата обороны, командующим фронтами, стал относиться сдержаннее, спокойнее, даже тогда, когда на фронте что-то случалось неладное. Встречаться с ним стало гораздо проще, чем ранее. Видимо, война, ее повороты, наши неудачи и успехи оказали влияние на характер Сталина.

Такую же мысль высказал однажды К. Е. Ворошилов.

В последних числах марта 1944 года я встретился с ним, как уже отмечалось, в Мелитополе, чтобы решить вопросы, связанные с взаимодействием войск 4-го Украинского фронта с войсками Отдельной Приморской армии, где К. Е. Ворошилов являлся представителем Ставки. Когда все вопросы были решены, мы остались с Климентом Ефремовичем наедине у него в вагоне и разговорились на разные темы, в том числе о характере Сталина. Вечер был теплый, тихий, и погода, да и обстановка на фронте располагали к «душевной» беседе, и Климент Ефремович довольно охотно отвечал на мои вопросы. Когда я спросил: неужели нельзя было раньше высказывать Сталину в необходимых случаях свои возражения, ведь сейчас, в период войны, на заседаниях Политбюро или ГКО при обсуждении того или иного принципиального вопроса, касающегося ведения вооруженной борьбы или развития народного хозяйства, вопреки высказанному Сталиным мнению члены Политбюро довольно смело и настойчиво вносят свои предложения, и они Сталиным не только не отвергаются, но и охотно обсуждаются; и если предложение разумно, оно принимается.

Точно так же и при работе в Ставке мы, военные, имеющие прямое отношение к вооруженной борьбе, вносим свои предложения, и Сталин считается с нами.

Климент Ефремович, подумав, ответил:

— Раньше Сталин был не таким. Наверное, война научила его многому. Он, видимо, понял, что может ошибаться и его решения не всегда могут быть самыми лучшими и что знания и опыт других могут также быть полезными. Сказались на Сталине и годы: до войны он был моложе и самоувереннее... [503]

О личной жизни Сталина мне писать почти что нечего. Да, видимо, это и не имеет значения. По моим наблюдениям, у Сталина мало оставалось времени для отдыха и культурных развлечений, если не считать эпизодических посещений им театра и просмотра кино. Сталин вел жизнь человека, целиком занятого государственными делами.

После того как советские войска освободили Минск, Сталин был в прекрасном, приподнятом настроении. Как-то в один из вечеров он пригласил к себе на квартиру группу военачальников, чтобы отметить такое большое событие. На прием к И. В. Сталину С. М. Буденный пришел с баяном, и это создало непринужденную праздничную обстановку. Сталин первым положил начало откровенности и дружественности в отношениях между присутствующими. Произносились тосты, пели, кое-кто плясал. Сталин с удовольствием смотрел на пляшущих, подбадривал, а потом всех обнимал и некоторых даже целовал. За время неудач советских войск он много выстрадал, сейчас же был глубоко удовлетворен ходом военных действий на фронтах и не хотел скрывать своих чувств.

В ряде книг приведено немало интересных сведений о жизни Сталина. Но в некоторых из них, к сожалению, содержатся не совсем точные данные. Ради истины остановлюсь и на них.

Приходилось читать, что Сталин не был в первые месяцы войны во время налетов немецко-фашистской авиации на Москву в особняке на улице Кирова и станции метро «Кировская». Это, конечно, неверно. Сталин многократно бывал и в доме на улице Кирова, и в станции метро «Кировская», где для членов Политбюро ЦК ВКП(б) была оборудована специальная комната.

Не совсем точно показано также рабочее место Сталина. Пишут, что Сталин работал за письменным столом. За все время войны, а я бывал у него в это время часто, да и после войны ни разу не видел, чтобы он что-то за этим столом писал. Документы и бумаги действительно лежали на этом столе. Но читал ли он документы, писал ли — он всегда сидел за длинным концом стола заседаний. Отработает документы, берет и относит на письменный стол, а оттуда берет новую пачку бумаг.

Полностью согласен с Г. К. Жуковым по поводу злополучного глобуса. Его в рабочем кабинете И. В. Сталина не было, он находился в его комнате отдыха, а туда мало кто приглашался. У Сталина всегда имелись подготовленные Генштабом рабочие карты по всем направлениям и театрам войны, в каких была необходимость.

И еще деталь. Сталин любил пить чай. Обычно во время заседания он нажимает кнопку, Поскребышев приносит стакан чаю и лимон. Сталин берет и выжимает в стакан лимон, затем идет в комнату отдыха, приносит бутылку армянского коньяка, льет из нее [504] в чай ложку или две и тут же уносит бутылку обратно и потом во время работы пьет чай по глотку...

Сталин прочно вошел в военную историю. Его несомненная заслуга в том, что под его непосредственным руководством как Верховного Главнокомандующего Советские Вооруженные Силы выстояли в оборонительных кампаниях и блестяще провели все наступательные операции. Но он, насколько я мог его наблюдать, никогда не говорил о своих заслугах. Во всяком случае, мне этого не приходилось слышать. Звание Героя Советского Союза и звание Генералиссимуса ему было присвоено по письменному представлению в Политбюро ЦК партии командующих фронтами. И наград у него имелось меньше, чем у командующих фронтами и армиями. О просчетах же, допущенных в годы войны, он сказал народу честно и прямо в своем выступлении на приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии 24 мая 1945 года:

«У нашего правительства было не мало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941—1942 годах, когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Ленинградской области, Прибалтики, Карело-Финской республики, покидала, потому что не было другого выхода. Иной народ мог бы сказать Правительству: вы не оправдали наших ожиданий, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Но русский народ не пошел на это, ибо он верил в правильность политики своего Правительства и пошел на жертвы, чтобы обеспечить разгром Германии. И это доверие русского народа Советскому правительству оказалось той решающей силой, которая обеспечила историческую победу над врагом человечества,— над фашизмом»{117}.