Станция Дно

Вскоре дальнейший ход событий полностью подтвердил правоту Ленина.

18 февраля германские полчища вторглись в пределы Советской республики на петроградском, московском и киевском направлениях. Старая армия начала беспорядочное отступление.

Вечером того же дня мне в составе группы из пяти человек во главе со Степаном Корчагиным пришлось, по личному распоряжению Подвойского, срочно выехать на станцию Дно. Наша задача была — приостановить самовольную демобилизацию армии, задержать эшелоны с солдатами, создать из вновь сформированных отрядов заслон против наступающих немецких частей.

В фильме «Красная площадь» очень правдиво показана обстановка тех дней. Станции, забитые эшелонами демобилизованных голодных, разъяренных, рвущихся домой солдат. И против этой стихии, против бурлящего течения — горсточка большевистских комиссаров-агитаторов.

Примерно такую же картину мы застали на станции Дно. 19 февраля, в полдень, на,м с трудом удалось задержать один эшелон. Паровоз мы отогнали. Что тут началось! Солдаты толпами хлынули из теплушек. Осадили здание вокзала, выбили стекла в комнате дежурного но станции. Угрожая винтовками, наганами, требовали немедленной отправки.

Подошел второй эшелон с демобилизованными. Повторилась та же история. Солдаты начали собираться на перроне. Железнодорожники по нашей просьбе прикатили две бочки из-под керосина, поставили одну на другую — и трибуна готова.

Я выступил первым. Сказал о наступлении немцев, о том, что демобилизация временно прекращается и что есть решение ЦИК о формировании вооруженных отрядов и полков.

Слушали меня, как мне показалось, внимательно. Мой внешний вид, как, впрочем, и Петра Семенюка, вызывал [342] доверие: мы были во фронтовых шинелях, с нашивками ранений.

Но вот на трибуне-бочке появился руководитель нашей группы Корчагин. В офицерской фуражке, в добротной шинели. Настроение толпы сразу изменилось.

— Эх вы, дурачье, рты разинули! Что вы гадов слушаете?! Разве не видите: немецкие они шпионы! — крикнул кто-то хриплым, простуженным голосом. — А этот, — показал на Корчагина, — форменный господин офицер.

Одной реплики оказалось достаточно, чтобы толпа вспыхнула, взорвалась:

— Бей их, сволочей! От Ленина, говорят? А документ? Ты мне документ подавай. Вроде от Ленина — грамоту.

— Добр волк до овец, да пасти ему не дадим!

— С офицерьем снюхались! А как же: ворон ворону глаз не выклюет!

— Сами клюнем. Расстрелять! В штаб Духонина! Судить гадов революционным солдатским судом!

Корчагина тут же стащили с трибуны. Я крикнул:

— Братцы, что вы делаете? Ну какой он офицер? Это же наш, путиловец.

Но не тут-то было. Озверевшая толпа, уже не внимая рассудку, нахлынула, подхватила меня и Семенюка, смяла, сбила с ног.

В ход пошли кулаки, приклады.

— За что, братцы? — услышал я сквозь боль, крики, обиду, обжигающую мозг, сердце, голос Петра Семенюка. — Мы же, черти, для вас жизни не жалеем, а вы нас убиваете.

Снова град ударов. Словно сквозь вату, пробивается ко мне незнакомый зычный голос:

— Что вы делаете? Прекратить самосуд!

Пистолетные выстрелы в воздух, и тот же голос:

— Прекратить! Немедленно!

Через несколько минут, окровавленные, в изорванном обмундировании, мы оказались под арестом в одной из комнат вокзала.

Толпа на платформе все еще продолжала бурлить. По доносившимся выкрикам мы поняли, что решаются два вопроса: как с нами поступить и где раздобыть паровоз.

Знакомый голос радостно воскликнул: «Вот они!» И тут мы увидели Волокушина и Белихина — товарищей из нашей группы. Их, к счастью, по непонятным причинам, [343] никто даже пальцем не тронул. С ними два пехотинца и один здоровенный детина, судя по отличиям — артиллерист. Последний спросил:

— Вы кто, большевики?

— Да, — ответил Корчагин. — Посланы Лениным, Центральным Комитетом, ЦИКом. Приказ Ленина: задерживать эшелоны, создавать заслоны — немцы перешли в наступление!

— Да ну, правда? — переспросил артиллерист и, видно, уже ни в чем не сомневаясь, побежал к митингующим солдатам.

Не прошло и двух минут, как мы снова услышали его голос. За всю свою жизнь я слушал трех, нет — четырех людей, обладающих голосом такой мощи: Свердлова, Маяковского, Шаляпина и этого солдата-артиллериста.

— Товарищи! — рыкнул он, аж стекла задрожали. — Что же мы делаем? Вчера немцы перешли в наступление.

Толпа загудела:

— Вранье! Не посмеет немец. На всякую беду страху не напасешься.

Артиллерист продолжал, покрывая своим зычным голосом гул и крики толпы:

— Ленин прислал большевиков, чтобы они нам, дуракам, разъяснили, что происходит, как нам дальше быть: домой на печку к бабам разъезжаться или революцию от беды, от гибели боронить. А мы их, как шпионов, до полусмерти избили.

— Туды твою в бога Христа мать! — гаркнул пожилой солдат. — Кто кричал, что они шпионы? Ну-ка, признавайся, выходи на круг.

В ответ молчание. Охотников «признаваться» что-то не нашлось.

Нас немедленно и даже как-то торжественно освободили. Уже без конвоя, скорее в сопровождении почетного караула из доброго десятка активистов, мы снова оказались на перроне.

Корчагин, выступая второй раз, ни словом не обмолвился об инциденте, который чуть не стоил ему и всей нашей группе жизни, рассказал о немецком наступлении. Напомнил:

— Перед лицом смертельной опасности нужна дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина. На повестке дня теперь может стоять только один вопрос: как остановить армию кайзера, спасти революцию. [344]

Не прошло и часа, как на перроне выстроился готовый к отправке на фронт сводный (из двух эшелонов) революционный отряд. Нашего спасителя-артиллериста избрали командиром, а комиссаром — Корчагина. Под вечер отряд отправился в сторону Пскова.

Вместе с Корчагиным на фронт ехали наши товарищи — Волокушин и Белихин. Мне и Семенюку Корчагин приказал немедленно возвратиться в Петроград, доложить обстановку.

20 февраля старшие групп собрались у Н. И. Подвойского. Тут я встретил своих старых друзей по предоктябрьским и октябрьским боям. Помню С. Я. Аллилуева — электрика, А. М. Любовича — солдата Кексгольмского полка, О. П. Дзениса — из Павловского, Я. М. Рудника — из Финляндского.

Никто никаких докладов не делал. Ограничились короткими сообщениями о том, что на какой станции произошло. Подвойский вышел ненадолго, а возвратившись, сказал, что всех нас приглашает на беседу Владимир Ильич. В кабинете мы застали Я. Свердлова, Ф. Дзержинского, А. Смирнова. Владимир Ильич показался мне крайне уставшим. Видно, сказывались бессонные ночи, огромное нервное напряжение. Каждый из нас, представляясь, называл станцию, куда был командирован. Звучало это примерно так: «Васильев, прибыл со станции Дно».

Николай Ильич Подвойский сделал краткий обзор положения на фронте. Остановился на том, сколько и на каких станциях задержано эшелонов с солдатами, где именно удалось сформировать революционные отряды. По памяти назвал командиров и комиссаров вновь созданных отрядов, среди них и нашего Корчагина. Владимир Ильич что-то записывал, по ходу докладов задавал уточняющие вопросы. В первую очередь его интересовало настроение солдат. Когда я сказал, что толпа на станции Дно наверняка находилась под влиянием анархистов, он поморщился, будто от зубной боли:

— Вы, товарищ Васильев, явно преувеличиваете роль и влияние анархистов. Дело, думается, не в них, а в общем настроении уставших, да, да, смертельно уставших от войны солдат. Человек с ружьем в массе своей еще не разобрался до конца, что и как надо защищать. Неразбериху, сумятицу враги используют по-своему, — продолжал [345] Ильич. — И не только анархисты, но и переодетые офицеры, агенты контрреволюции.

Спросил о численности отряда, сформированного на станции Дно. Я сказал:

— Что-то около девятисот штыков.

— Нельзя ли, — услышал я в ответ, — поточнее? Нам нужна абсолютно точная информация.

Владимир Ильич внимательно выслушал всех товарищей.

— Положение, — подвел он итоги краткому совещанию, — крайне опасное. Задержать продвижение немецких частей, разбить их передовые силы — в этом сейчас главная задача. Нужны командиры, отлично знающие военное дело. Этим придется заняться, и незамедлительно, товарищам Работенко, Дзенису, Васильеву. Отправляйтесь, — сказал нам в напутствие Владимир Ильич, — в надежные революционные полки: Волынский, Павловский, Измайловский. Подберите среди унтер-офицеров, прапорщиков, пользующихся доверием солдат, будущих красных командиров. Передайте им от имени Советской власти: революция на них надеется, ждет.