Корниловщина

- Революция в опасности! Корнилов ведет войска на столицу! — Тревожная весть, черной молнией облетев трудовой Петроград, поразила своей внезапностью, хотя все, казалось, шло к этому.

После июльских дней контрреволюционная буржуазия, захватив власть, не могла не почувствовать шаткость, непрочность своей победы и, закусив удила, взяла курс на военную диктатуру.

Понадобилась сильная личность, человек с твердой рукой — и кандидат в диктаторы вскоре объявился: верховный главнокомандующий генерал Корнилов.

12 августа Керенский созвал в Москве Государственное совещание, которое Ленин назвал «коронацией» контрреволюционного правительства. Цель совещания — мобилизовать и сплотить все контрреволюционные силы, от крупной буржуазии, генералитета, духовенства до меньшевиков и эсеров, и договориться о способах подавления нарастающей революции. Единственной действенной мерой совещание сочло военную диктатуру.

Корнилов, выступая в Москве, требовал введения «железной дисциплины в армии и твердой власти в тылу», что означало не что иное, как открытый белый террор [246] против революционных народных масс. Генерал вступил в сговор с Временным правительством, с министром-председателем Керенским о практических шагах к введению диктатуры.

16 августа путиловцы на общезаводском митинге — я присутствовал на нем — слушали доклад о московском совещании. Зловещая формула Рябушинского, призывающего «костлявой рукой голода задушить революцию», введение смертной казни, слухи о планах генерала Корнилова воспринимались рабочими как открытое объявление войны революционному народу.

Собрание постановило: на выборах в городскую Думу голосовать за список большевиков (№ 6), протестовать против разгона финляндского сейма, выразить сочувствие финскому пролетариату.

Уже не только Путиловский завод был крепостью большевизма в те дни. Оплотом партии становилась вся Нарвская застава. 25 августа объявили результаты выборов в Петергофскую районную Думу. Большевики получили 17 254 голоса, эсеры — 8807, кадеты — 962, меньшевики еле наскребли 200 голосов. Районная Дума, ранее контролируемая эсерами, теперь стала большевистской. Все решающие организации района: Советы, продовольственная управа, профессиональные союзы, Дума — находились под контролем партии. В эти дни я принимал участие в работе ряда комиссий от «Военки» и подобную картину наблюдал на Выборгской стороне и в других районах Петрограда.

Не дремала и контрреволюция.

В ставке и при штабах фронтов спешно формировались специальные части, разрабатывались с ведома Керенского планы одновременного удара по революционным силам Питера, Москвы, Киева и других крупных пролетарских центров.

К Петрограду подтягивался 3-й конный корпус генерала Крымова — главная боевая сила для удара по революционной столице.

В день, когда намечалось празднование полугодовщины свержения самодержавия — 27 августа, Корнилов, сняв войска с фронта, двинулся на город.

Так начался мятеж.

О корниловщине писалось много. Читателю, надо полагать, история этого контрреволюционного заговора знакома еще по школьному курсу истории. [247]

И все же, думается, небесполезно напомнить, на что рассчитывали, как и почему просчитались враги революции.

Сначала об участниках и расчетах.

Как оказались в одной упряжке кадетская щука, эсеровский рак, меньшевистский лебедь-соглашатель? Что объединяло махровых монархистов и людей, которые все еще называли себя социалистами, революционерами, низвергателями самодержавия?

Ответ прост: страх перед социалистической революцией, ненависть к большевикам — истинным защитникам интересов народа.

Участники заговора, их покровители — все эти рябушинские, путиловы, представители союзнических военных миссий и посольств — при всем при том, что их объединяло, преследовали, однако, каждый свои цели и действовали по принципу: сперва ты меня повезешь, а потом я на тебе поеду.

Как стало известно уже после Октябрьской революции, банкир и заводчик Путилов присутствовал на тайном предварительном совещании в штабном вагоне генерала Корнилова. Он увидел в Корнилове русского Бисмарка, сильную личность, способную стать палачом революции и восстановить столь желанный бывшему владельцу Путиловского завода «железный порядок».

Корнилов не скрывал перед Путиловым и прочими основную цель своего похода: «Пора Ленина повесить, а Совет разогнать так, чтобы он никогда не собрался».

При этом будущий диктатор выражал уверенность, что генерал Крымов «не задумается в случае, если понадобится перевешать весь состав Совета рабочих и солдатских депутатов»{112}.

Это вполне устраивало и министра-председателя Керенского: руками генералов проделать всю грязную работу — кого перевешать, кого перестрелять, кого в кандалы заковать — и таким образом укрепить свою диктаторскую власть «верховного правителя», «отца нации».

Но у Корнилова было свое на уме. Он знал: двум медведям в одной берлоге не ужиться, и вовсе не собирался делить власть с «этим адвокатишкой» Керенским. А что [248] касается фонарей, то их, по его разумению, должно было с лихвой хватить не только на большевиков.

Двинув войска на Петроград, Корнилов потребовал ухода Временного правительства, немедленной явки Керенского к нему в ставку.

Министр-председатель, до этого сам участвовавший в заговоре, в последнюю минуту струсил. Куда ни кинь, везде клин. Поедешь в ставку — арестуют, а то и повесят; не пойдешь против заговорщиков — сметет волна народного гнева. Керенский круто, на 180 градусов, повернул руль, обратился к большевикам и рабочим за помощью, открыл для них военные склады.

Когда стало известно о выступлении Корнилова, я как раз находился на Путиловском заводе.

— Как быть? Что делать? — спрашивали друг у друга мои друзья-путиловцы.

Большевистская газета «Рабочий»{113}, выпущенная 27 августа, в первый день корниловского мятежа, дала четкий недвусмысленный ответ. И наши выступления, призывы большевистских агитаторов сводились к одному:

— Отбить Корнилова! Организовать сокрушительный отпор. Грудью отстоять боевое знамя революции.

Утром 28 августа в Путиловском театре собралась очередная конференция чернорабочих — более двухсот делегатов от пятидесяти девяти заводов. Конференция приняла решение разойтись по заводам и поднять рабочих против мятежного генерала.

Да, это были жаркие, тревожные дни. Я не помню ни одной ночи, чтобы пришлось хоть час-другой поспать. Если и удавалось где-нибудь вздремнуть, то днем, чаще — во время переездов — в повозке или в кабине грузовика. Мы, члены «Военки», по ее заданию ходили, ездили по заводам, полкам как пропагандисты, связные, инструкторы, уполномоченные. Собирали сведения о численном составе красногвардейских отрядов, а вечером 27 и утром 28 августа участвовали на митингах — мне довелось быть с В. И. Невским в Измайловском, а с Мехоношиным, Кедровым, Артузовым — в Волынском, Измайловском полках. Настроение солдат боевое: «Дадим отпор Корнилову». [249]

Все это заставило Керенского действовать более решительно. Он открыто объявил себя противником Корнилова. Засуетилось, забеспокоилось соглашательское руководство ЦИК Советов, узнав, что Корнилов не намерен щадить и их. Перепуганные эсеро-меньшевистские лидеры все больше убеждались: единственная реальная сила в столице, способная организовать разгром Корнилова, — большевики.

Верными мятежному генералу остались только кадеты, окончательно разоблачая себя этим перед народом. Выражая солидарность с мятежниками, они подали в отставку. Новый правительственный кризис на этот раз затянулся надолго. Завертелась, закружилась карусель. Не успеешь оглянуться — уже новый министр. В одной из газет, кажется в «Копейке», появились такие частушки:

Оставшись с несколькими министрами-социалистами, Керенский, как уже отмечалось нами, обратился за поддержкой к Советам. Вместе с Чхеидзе он стал уговаривать большевиков забыть старые распри и «объединиться» для борьбы с общим врагом.

— Все, что нужно, мы дадим, — обещал Керенский.

Большевики потребовали оружия для рабочих отрядов и немедленного освобождения из тюрем всех товарищей, арестованных в июльские дни. И Керенский — парадокс истории — вынужден был пойти на это. Другого выхода у него не было, хотя, надо полагать, он знал, что играет с огнем. ЦК нашей партии решил направить в Комитет народной борьбы с контрреволюцией при ЦИК Советов своих представителей — с информационной целью, для координации действий и вооружения Красной гвардии.

В телеграмме местным партийным организациям сообщалось: «Во имя ликвидации контрреволюции работаем в техническом и информационном сотрудничестве с Советом при полной самостоятельности политической линии».

Мобилизуя все силы на разгром мятежа, партия не прекращала разоблачения Керенского и его союзников. Ленин разъяснял, что большевики будут воевать, воюют с Корниловым, как и войска Керенского. Но это не значит, [250] что большевики поддерживают Керенского. Они разоблачают его слабость. Это — разница. «Разница, — подчеркивал Ильич, — довольно тонкая, но архисущественная и забывать ее нельзя»{114}.

Чем жил в те дни пролетарский Питер, мне хотелось бы показать на примере нашего Нарвского района и Путиловского завода. Тут я проводил дни и ночи как пропагандист и уполномоченный инструкторского отдела «Военки». Не только собирал сведения и докладывал обо всем Подвойскому и Мехоношину, но и сам принимал Участие в организации дружин, выступал с беседами.

Снова по всем каналам была установлена надежная связь с частями гарнизона. 28 августа в Павловский полк приехали, представители Совета и завкома. В полку только что закончился митинг, на котором присутствовало нас четверо представителей «Военки». Выступал один — В. И. Невский. Члены полкового комитета заверили рабочих:

— Не отставали мы от вас до сих пор — не отстанем и теперь. Мы получили приказ из ставки немедленно выступить в город Юрьев. Как видите, приказа не выполнили. Будем действовать вместе.

Поднимались заводы, увлекая за собой революционных солдат частей гарнизона, с которыми они побратались еще во время февральских, июньских совместных действий.

Вооружение рабочих, организация отрядов, обучение их шло на Путиловском полным ходом. Был избран революционный комитет в составе восемнадцати человек. Он сразу же взял в свои руки дело снабжения, создал комендатуру, объединившую все вооруженные силы района в завода. Круглосуточную службу несли рабочие патрули. На улицах, площадях, на заводском дворе маршировали. Учились штыковому бою отряды красногвардейцев. К вечеру 28 августа в Красную гвардию записалось свыше Двух тысяч добровольцев.

— Оружие! Дайте оружие!

Оружия не хватало. На рассвете нас, человек двадцать активистов и членов «Военки», собрали у Подвойского. Заросший густой щетиной, шатающийся от бессонницы, он сообщил, что 29 августа, по распоряжению Керенского, откроют Арсенальские и Охтенские склады для выдачи оружия и боеприпасов. Ордера на получение будет выдавать [251] в комнате № 15 в Смольном член Комитета народной борьбы с контрреволюцией Ф. Э. Дзержинский. Наша задача — немедленно оповестить все заводы, проконтролировать, чтобы оружие попало в надежные руки. К утру я успел побывать на Химическом, «Розенкранце», Путиловском заводах. Оттуда в Смольный на машинах выехали депутаты Совета Степан Корнеев и Иван Газа. С ними и я.

Дзержинский выдал ордера на оружие, боеприпасы. Узнав, что путиловцы имеют связь с войсками Ораниенбаума и Петергофа, дал им ответственное задание: изолировать ораниенбаумскую школу прапорщиков, которая, судя по донесениям, может выступить на стороне Корнилова. Для этого окружить школу надежными солдатами гарнизона.

Степан Корнеев выехал в район за грузовиками, а Иван Газа — в Ораниенбаум выполнять поручение Дзержинского. С ним был послан и Артузов. Задачу они выполнили успешно.

Оружие, боеприпасы рабочие брали без счета, не глядя на цифру, поставленную в наряде. Путиловцы привезли на завод военное обмундирование, патронташи, баклажки, подсумки, отрыли припрятанные в июле пулеметы.

Подвойский попросил нас передать путиловцам: «Главное теперь — делать пушки».

«Дать орудия» — такой приказ от заводского комитета получила пушечная мастерская. И в пушечной все пришло в движение. Пушечная заработала так, как никогда аа время своего существования.

Тяжелые лафеты и блестящие тела орудий вручную подавались к сборке; вручную выкатывали пушки для отправки на полигон. Без понуканий и приказов быстро, слаженно сновали чернорабочие, перебрасывая, куда нужно, детали, механизмы, собранные орудия, и выкатывали систему за системой, выстраивая их у выхода из мастерской.

Человеку со стороны могло показаться: все идет по-старому. Пушечники, как бывало всегда, стояли у своих станков. Огромные резцы ввинчивались в болванки, будущие стволы орудий. Привычная картина. Но опытный глаз сразу замечал нечто новое, небывалое в работе мастерской.

Вот знакомый слесарь с роскошными, под запорожца, усами — царь и бог в своем деле — переносит, укладывает [252] крупную деталь пушки. Еще вчера он ни за какие коврижки не стал бы сам утруждаться, считая это ниже своего достоинства. Позвал бы чернорабочих или помощника, а теперь сам старался вовсю. Пот — ручьем, а счастлив, улыбается: рукам — настоящая работа, душе — праздник.

Вокруг его станка ходит, как по кругу, старый мастер. Лицо растерянное. Чего только не насмотрелся он, но такое наблюдает впервые. Слесарь-усач и за двойную, тройную плату никогда так не старался, а тут гонит ствол за стволом.

Впервые за долгие годы старый мастер почувствовал себя в мастерской лишним, ненужным — все спорилось, двигалось, получалось без его вмешательства.

Долго крепился, Наконец подошел к усачу, спросил:

— Куда спешишь? Чего так стараешься?

Сверкнули зубы в гордой улыбке.

— Тебе, Потапыч, этого не понять. Пушки — наши! Тебя, старого дурака, защищать будут. Не на царское войско, не на хозяина — на себя работаем.

Пушки шли потоком. Без брака. Полигонщики жаловались:

— Не успеваем пристреливать.

— Отсылайте как есть, — пришло распоряжение из заводского комитета. — На фронте против кадетов их пристреляют.

Трое суток, не умолкая ни на минуту, гудели артиллерийские мастерские завода, трое суток вооружались рабочие. Сотня пушек вышла из стен завода для защиты революции. Автомобильная мастерская ремонтировала в спешном порядке грузовые машины «уайты», закупленные за границей, и устанавливала на них зенитные орудия. Башенщики ремонтировали броневые машины.

Ежечасно формировались отряды и команды Красной гвардии. Их вооружали и немедленно отправляли на фронт борьбы с Корниловым. Был даже сформирован отряд кавалеристов. Правда, на фронт он попал в пешем строю: лошадей не нашли. Отдельный отряд связи растянулся по всему фронту, занятому путиловцами от Дудергофа до Пулковских высот. Отряд заодно обеспечивал связь с заводом.

Появились и саперы. Они уводили с собой рабочих — команду за командой — для рытья окопов и устройства заграждений. У Нарвских ворот и у Шелкового переулка [253] революционный комитет организовал питательные пункты. Хозяйничали на них работницы завода. Под Пулково был отправлен женский санитарный отряд, наскоро обученный оказанию первой помощи раненым.

В течение трех суток только с Путиловского завода ушло на фронт восемь тысяч человек.

Так путиловцы, вся Нарвская застава откликнулись за призыв вождя, партии большевиков — задавить, разгромить в зародыше контрреволюционный мятеж генерала Корнилова.

Вместе со старшими уходила на фронт рабочая молодежь.

«Мы, юноши, наученные горьким опытом своих отцов, зная, как опасно брататься с буржуазией, заявляем, что страшен будет тот час, когда мы, юноши, для спасения революции выйдем на улицу и своими молодыми руками уничтожим тех паразитов, которые живут потом и кровью трудящихся»{115}, — заявили на митинге молодые рабочие заводов «Лангензиппен» и Путиловского.

Всем записаться в Красную гвардию! — таким было единодушное решение Социалистического Союза Рабочей Молодежи Нарвского района.

Ушел на фронт и я — командиром районной пулеметной дружины. Левым флангом мы упирались в Пулковские высоты. Два дня рыли окопы, готовили пулеметные гнезда и площадки для орудий. Определяли сектора обстрела для пулеметов и пушек.

Решительные и суровые лица красногвардейцев лучше слов убеждали: враг не пройдет. Так оно и случилось. Мятежные войска Корнилова не только не прошли, но даже не подошли к Петрограду.

Главные силы корниловских войск, задержанные железнодорожниками и распропагандированные большевистскими агитаторами, не сдвинулись с места, остались на станциях и полустанках, где их высаживали в спешном порядке.

«Солдаты и рабочие! — призывал Центральный Комитет нашей партии. — В братском союзе, спаянном кровью февральских дней, покажите Корниловым, что не Корниловы задавят революцию, а революция сломит и сметет с земли попытки буржуазной контрреволюции»{116}. [254]

В ответ да призыв партии поднялись пролетариат, войска гарнизона. И контрреволюционная авантюра провалилась. Корнилов и некоторые его сообщении: Деникин, Долгоруков, Марков, Эрделя — оказались под арестом.

Керенский даже опубликовал распоряжение о создании Чрезвычайной следственной комиссии «по делу Корнилова».

Как в надо было ожидать, комиссия, дабы не выносить сор из соглашательской избы, затеяла волынку, которой не видно было ни конца, ни края.

«Страдания» следователя по корниловскому делу высмеял на весь Петроград Демьян Бедный:

Не в бровь, а в глаз била сатира. Суд над мятежными генералами так и не состоялся. Комиссия в действиях Корнилова «признаков государственной измены» не установила.

Но трудовой народ России, революционные массы готовили свой суд над Корниловым и Керенским, над Милюковым и Родзянко — над всей контрреволюцией. Разгром корниловщины стал предвестником, началом конца и керенщины.

Повсеместно развернулась большевизация Советов. Достаточно было «свежего ветерка» корниловщины, обещавшего хорошую бурю, писал в те дни Ильич, чтобы все затхлое в Совете отлетело на время прочь и инициатива революционных масс начала проявлять себя как нечто величественное, могучее, необоримое.

Победа над корниловщиной окончательно решила бесславную судьбу эсеро-меньшевистского руководства Петроградского Совета и ЦИК. Рабочие и солдаты на своих собраниях отзывали меньшевиков и эсеров из Петроградского Совета, заменяя их большевиками. [255]

31 августа Петросовет впервые за все свое существование привял большевистскую резолюцию. А 5 сентября эсеро-меньшевистский президиум Совета вынужден был подать в отставку. Я присутствовал на этой историческом заседании не как депутат, а с пригласительным билетом.

Вечером началось поименное голосование. Со всей тщательностью сверялись списки с депутатскими удостоверениями. Меньшевики и эсеры, взбудораженные, растерянные, сновали всюду, подозрительно присматриваясь, принюхиваясь. Им все казалось, что голосовать собираются и те, кто, якобы для этой цели, приглашен большевиками. К нашей группе несколько раз подходили прапорщик Крымов и Суханов, редактор полуменьшевистской газеты «Новая жизнь». Но придраться было не к чему. Голосование шло медленно. К трем часам проголосовали соглашатели, а очереди тех, кто отдавал свои голоса большевикам, все еще не видно было конца. К четырем проголосовали все. За столом появились члены президиума. Мы — на балконе. Чхеидзе, не поднимая головы, загробным голосом читает результаты голосования.

— За недоверие президиуму исполкома голосовало большинство депутатов. Итак, президиум слагает с себя полномочия...

Все встали.

— С победой! Да здравствует победа, товарищи!

Нам с балкона было хорошо видно, как бывшие члены бывшего соглашательского президиума покидали зал. Мало кто в эти минуты всеобщего торжества заметил их исчезновение.

— Так им и надо. От ворон отстали, а к павам не пристали. Хвалились, хвалились, да от вранья повалились, — на следующий день говорили рабочие, по-своему комментируя отставку соглашателей.

После разгрома корниловщины не по дням, а по часам росло влияние большевиков. Оживились Советы, вышедшие на широкую дорогу революционной борьбы. Большевизировались профессиональные союзы, фабрично-заводские комитеты, революционизировалась армия. Повсеместно поднимались против помещиков крестьяне, захватывали и делили землю. Беднота теснее сплачивалась вокруг партии большевиков.

Чем объяснить столь резкий крен влево? Почему лозунги большевиков становились в те дни близкими, понятными миллионам, каждому пролетарию и деревенскому [256] бедняку, еще вчера темному, забитому, невежественному, аполитичному или запутавшемуся в паутине эсеро-меньшевистского словоблудия?

Очень убедительный, на мой взгляд, ответ мы находим у того же Джона Рида, американского писателя, коммуниста, большого искреннего друга нашей страны. К нему мы еще будем обращаться не раз. Большевики, писал он, «взяли простые, неоформленные мечты масс рабочих, солдат и крестьян и на них построили программу своих ближайших действий. И вот в то время как меньшевики-оборонцы и социалисты-революционеры опутывали себя соглашениями с буржуазией, большевики быстро овладели массами. В июле их травили и презирали; к сентябрю рабочие столицы, моряки Балтийского флота и солдаты почти поголовно встали на их сторону»{117} (курсив наш — В. В.).

В сентябре лозунг «Вся власть Советам», после разгрома корниловщины снова выдвинутый Лениным, стал лозунгом подготовки к вооруженному восстанию. Все мы, близкие к «Военке», испытывали в те дни необычайный подъем. Так бывает после грозы, когда легко и вольно дышится, все чувства обострены. Но тут пришло известие, надолго омрачившее мою радость. В дни корниловского мятежа погиб брат Митя. Подробности я узнал значительно позже — от Тимофея Барановского.

В последний раз мы с братом виделись мельком 28 августа. Перекинулись несколькими словами. Митя, как всегда в минуту опасности, был особенно оживлен, собран. Сказал, что накануне познакомился с очень интересным, стоящим человеком.

«Стоящим человеком», как потом выяснилось, был С. М. Киров. В августе он побывал в Петрограде. На обратном пути узнал, что в начатом генералом Корниловым мятеже активное участие принимает так называемая «дикая дивизия», в составе которой были горские национальные части. Корнилов, готовясь к молниеносному захвату Петрограда и заранее составляя списки подлежащих аресту и расстрелу, возлагал особые надежды на эту дивизию. Он был уверен, что большевистским агитаторам не удастся распропагандировать тщательно подобранные отряды горцев, плохо знающих русский язык. [257]

Так думал Корнилов и просчитался. По предложению Сергея Мироновича в «дикую дивизию» была направлена от Центрального Комитета горских народов специальная делегация для разъяснения контрреволюционных замыслов Корнилова. Вместе с делегацией выехало несколько активистов и членов «Военки», в том числе и Дмитрий...

...Эшелон остановился за станцией Пулково. Митя выступал на митинге и был застрелен в упор офицером-фанатиком, каким-то князем.

Подлый выстрел, смерть посланца революционного Питера потрясла солдат. Князя-убийцу и других офицеров-корниловцев, отличавшихся особой жестокостью, горцы тут же порубили клинками.

«Дикая дивизия» на Петроград не пошла.