«Готовьтесь к новым битвам»

- Васька, черт! Здоров! Дай-ка на тебя посмотреть. Похудел, возмужал. Что, не сладко пришлось в «гостях» у Керенского, на казенных харчах? Знакомьтесь, товарищи. Мой братуха. [219]

Так встретил меня Митя 28 июля поздно вечером, когда я, захлестнутый с утра вдруг навалившимися на меня делами, наконец-то добрался в Шелковый переулок. В нашей комнате кроме Мити застал двух незнакомых мужчин — «квартирантов».

Бурно ликуя по поводу моего освобождения, брат выставил на стол все свои припасы: сухари, буханку хлеба («снабдили на дорогу в Питер друзья-фронтовички»), селедку, несколько кусочков колотого рафинада.

«Квартиранты» (один — с густой черной шевелюрой, лет тридцати пяти; другой — помоложе, с чахоточным румянцем на щеках) посматривали на все эти приготовления с явным нетерпением.

— С утра — ни росинки, — первым заговорил черноволосый. — О вас, молодой человек, мы наслышаны. А теперь давайте знакомиться по-настоящему. Мы — делегаты съезда. Это товарищ Ломов из Москвы. Я — Безработный. Значит, пришлось отведать и царскую тюрьму, и Петропавловку при Керенском? Не тот теперь, говорите, тюремщик пошел? Ему, тюремщику, тоже не сладко. Попробуй угадай, кому завтра на коне сидеть, а кому — под конем. Вот уж воистину: «Помоги, боже, кому бог поможет, а кому поможет, за того и мы».

Мне сразу пришелся по душе наш «квартирант».

В двадцать три года, как я узнал потом от Мити, он стал одним из организаторов восстания моряков в Кронштадте и в Свеаборге (1906 год), чудом избежал военно-полевого суда, много лет провел в эмиграции.

Безработный (партийная кличка) оказался Дмитрием Захаровичем Мануильским. Жил он у нас в целях конспирации (Безработного — Мануильского хорошо знали ищейки Временного правительства) дня четыре-пять. Жил — не совсем точно сказано. Дмитрий Захарович уходил рано утром, а возвращался, случалось, в полночь. Но таким уж был этот человек, что после двух-трех встреч запоминался на всю жизнь.

Из разговоров, блестящих политических монологов-импровизаций врезались в память его слова: «Мельница истории мелет хорошо», «День после Февраля — год обычной тихой жизни», «Бонапартик Керенский — главноуговаривающий языкоблуд», «Революция на бивуаке? Скорее — на перепутье, на крутых поворотах».

— Основная масса еще в колебании, но какие, — восхищался Мануильский, — мощные подземные толчки. Ленин [220] прав. Сколько подспудных сил! Как быстро растет сознательность масс! Империалистической войны не хотят ни рабочие, ни крестьяне. Расстрел мирной демонстрации в июле развеял многие социал-оборонческие иллюзии... Не совсем, не до конца? Может быть. Но каждый день работает на нас. Читали последние статьи Ильича? Сколько в них оптимизма, веры! А ведь вынужден был — в который раз — уйти в подполье. Мы не случайно избрали его почетным председателем съезда. Он незримо с нами, среди нас.

Все это говорилось с прибаутками, перемежалось притчами, яркими иллюстрациями, словесными характеристиками, на которые Дмитрий Захарович был большой мастер.

Мануильский обладал величайшим даром перевоплощения. В нем как бы жили десятки, сотни людей, и каждому из них он давал слово по своему усмотрению, тут же комментируя, опять-таки по-своему: остро, разяще.

— Керенский — божок мещанских девиц... Министры-социалисты и министры-капиталисты — пауки-скорпионы в банке... Чернов — петух, теряющий свое куриное войско. Чхеидзе, Дан, Церетели (каждый голосом, мимикой, жестами поразительно скопирован) — калифы на час, социал-шовинистические кентавры. Не с той ноги плясать пошли.

— Июльские события? Как точно сказано Лениным (снова поразительная мимика, имитация), нечто значительно большее, чем демонстрация, и меньшее, чем революция. Это — взрыв революции и контрреволюции вместе , это резкое, иногда внезапное «вымывание» средних элементов. Ильич прав. Тысячу раз прав. Процесс поляризации, размежевания сил будет продолжаться: Россия чревата социалистической революцией.

...Мы расстались с Д. З. Мануильским в августе семнадцатого, а встретились осенью сорок пятого в Дрогобыче на первой послевоенной областной партийной конференции. Сидели в президиуме, почти рядом. Но я как-то не решался подойти. Министр иностранных дел УССР, первый заместитель Председателя Совета Министров Украины, и до этого — долгие годы — один из руководителей Коминтерна. Сколько людей прошло перед ним за эти годы! Вспомнит ли? Пришла моя очередь выступать. Во время перерыва Дмитрий Захарович сам подошел ко мне: [221]

— Так это вы тот самый Васильев? И военный атташе в Афганистане после Примакова тоже вы? А брат Дмитрий? Погиб? Еще тогда, в семнадцатом, вскоре после съезда? Нам обязательно надо встретиться, поговорить.

Потом мы часто виделись с Мануильским во Львове, в Киеве. Делились воспоминаниями о Владимире Ильиче Ленине. Впрочем, я больше слушал. Не встречал в жизни человека, кто бы мог так похоже передать характерные жесты (пальцы за жилет), милую картавость, смех Ильича. Имитировал не один, а два, даже три варианта смеха. Ленин улыбается удачной мысли, радуется успеху — тут тихий, добрый смех. А то откинется всем корпусом назад и смеется, хохочет победоносно, заразительно, от всего сердца. Это смех очень жизнерадостного, духовно здорового человека. Но вот характерное ленинское «гм» — и смех саркастический, смех-рапира («Обращаться к Временному правительству с предложением заключить... мир — все равно — этакая мещанская наивность! — что обращаться к содержателям публичных домов с проповедью о добродетели»).

Дмитрий Захарович рассказывал, как он при жизни Ленина разыгрывал общих знакомых.

Сидит очередная «жертва» розыгрыша, ждет прихода Ильича, а из соседней комнаты к нему доносится такой, скажем, диалог:

— А вам что — не ясно?

— Не ясно, Владимир Ильич.

— Ах, вам не ясно. Так я вам повторяю.

На подобную удочку даже Луначарский Анатолий Васильевич попадался. Постучит, откроет дверь, а в комнате, кроме Мануильского, никого.

А в одну из наших последних встреч он рассказывал, как работал со Щукиным — первым «говорящим» исполнителем роли Ленина (в фильмах «Ленин в Октябре», «Ленин в восемнадцатом году»).

— Надежда Константиновна посоветовала актеру обратиться ко мне. Щукин — талантище. Многое у него получалось. Смех, например. А вот картавость мы с ним недоработали. Картавость у Ильича (Надежда Константиновна тоже подтверждала это) — не только нечто врожденное, а — как бы точнее выразиться — состояние души: чем больше волновался, тем резче, заметнее картавил. И — наоборот. У Щукина — не так, не то. [222]

Я заметил, что внешнее сходство в актерском исполнении образа Владимира Ильича, может быть, не столь уж важно.

Дмитрий Захарович горячо возразил: «Ленин живет в памяти, в сердцах многих людей. Конечно, скованность, трафарет тут вредны, но и разрушать уже сложившийся в сознании образ нельзя».

...Каждая встреча с Дмитрием Захаровичем Мануильским возвращала меня в июльско-августовские будни VI съезда. Решение ЦК партии о переносе работы съезда за Нарвскую заставу себя оправдало полностью. В пролетарском районе, в окружении многих тысяч рабочих съезд мог работать спокойно. Наша застава и раньше не раз служила надежным убежищем для городских партийных организаций: после июльских событий здесь собиралась на свою конференцию «Военка», тут же расположился Петербургский комитет большевиков. И теперь случись что, на защиту съезда выступят тысячи рабочих Путиловского завода, «Тильманса», «Треугольника».

За сутки все в районе было подготовлено для успешной работы VI съезда партии. Подобрано два помещения, сформирована дружина по охране съезда. Командиром ее назначен Смолин, а я — старшим второй группы. В дружину отбирали красногвардейцев с оружием: у кого — наган, у кого маузер или крупнокалиберный «смит-вессон». По своей инициативе, мои пулеметчики установили на чердаке «максим», хорошо замаскировав его. Было решено, однако, без санкции руководства съезда оружие в ход не пускать. Мы готовы были в любую минуту преградить врагам путь к небольшому домику, где посланцы партийных организаций намечали новую тактику партии, вырабатывали курс, по которому партия пролетариата поведет народ к победе революции.

Делегатов на ночлег — кто в этом нуждался — устраивали так. Члены районного комитета приходили к рабочим, имевшим комнату или квартиру, и говорили: «Надо дать товарищу приют на несколько ночей». И хозяин предоставлял свою комнату, квартиру, не расспрашивая ни о чем. Конспиративная привычка-традиция крепко держалась у кадровых путиловцев. Школа нелегальной работы в годы самодержавия пригодилась и теперь, в послеиюльские дни.

Путиловцы и рабочие других заводов окружили делегатов съезда большим вниманием и заботой. Работники [223] производственной управы заготовили для делегатов хлеб, консервы, сахар. Каждый вечер мы отправляли группу дружинников на хлебозавод Путиловского общества потребителей, в районные базы. Нагрузив крытую путиловскую двуколку продуктами, они отправлялись к домику, где заседал съезд.

Уже 30 июля (11 августа) VI съезд партии возобновил свою работу на новом месте — в одноэтажном домике на Новосивковской улице, 23, в здании Нарвско-Петергофского райкома. В целях конспирации съезд затем перешел на Петергофское шоссе, 2, что напротив Нарвских ворот: на этом месте теперь Дом культуры имени М. Горького.

С 30 июля по 3 августа наша группа несла дежурство круглосуточно. Днем мы охраняли съезд, ночью патрулировали улицы: в любую минуту могли появиться юнкера, контрразведчики. Как командир группы я присутствовал на многих заседаниях съезда — 30 и 31 июля, 2 августа под председательством Я. М. Свердлова и урывками 3 августа.

На VI съезд собралось ядро партии. Не люди — кремень. Многих из них я успел в предсъездовские месяцы узнать и полюбить. Вот промелькнуло пенсне Якова Михайловича Свердлова. И уже слышен его могучий, с переливами голос, никак не отвечающий хрупкому телосложению. Яков Михайлович — центр съезда. Где бы ни появился, сразу обрастает людьми. Рядом с ним — Феликс Эдмундович, с болезненным румянцем на впалых щеках. Покашливая, расспрашивает, где, в каком количестве расставлены бойцы охраны, нуждаемся ли в пополнении, не появились ли ищейки Керенского. А вот и наш районный организатор Станислав Викентьевич Косиор, бритоголовый, в знакомой косоворотке. Серго Орджоникидзе — ученик и любимец Ильича. Поэт Демьян Бедный, часто выступающий в нашей «Солдатской правде» под полюбившимся читателю смешным псевдонимом: «Солдат Яшка — медная пряжка».

Среди делегатов пламенный Володарский, председатель нашей «Военки» Николай Ильич Подвойский, сдержанный, невозмутимый в любых обстоятельствах. Узнаю и наших «квартирантов»: Безработного — Мануильского и будущего народного комиссара юстиции, заместителя председателя Госплана СССР — москвича Ломова. [224]

На одном из заседаний — мы еще возвратимся к нему — Ломов председательствовал, и чувствовалось, с каким уважением относятся ветераны партии к своему старому товарищу.

...Ветераны партии, старые товарищи... Я невольно оказался свидетелем многих волнующих встреч. Последний съезд партии состоялся в Лондоне в 1907 году. Сколько пережито за десятилетие: труднейшее подполье между двумя революциями, столыпинские галстуки, вакханалия и торжество реакции, аресты, тюрьмы, ссылка, каторга, побеги, томительные годы в эмиграции вдали от Родины.

Рыцари революции. Удивительные люди. Удивительные судьбы.

На съезде присутствовало 264 делегата с решающим и совещательным голосом. 171 из них ответил на опросные листы мандатной комиссии.

С глубоким волнением читаю и перечитываю ответы, из которых как бы складывается, вырастает коллективный автопортрет партии в канун Октября.

Вот какие вопросы были в анкетах о личном составе VI съезда. Возраст. Образование. Профессия. Работа в социал-демократическом движении и в большевистских организациях. Подвергался ли арестам? Сколько лет провел в тюрьмах, на каторге, в эмиграции?

Итоги опроса: средний возраст делегатов — 29 лет, причем самому молодому делегату было 18, а самому старшему — Ногину — 47; общий стаж их революционной деятельности — 1721 год: в среднем — 10 лет на делегата. Их арестовывали 549 раз, и примерно 500 лет делегаты провели в тюрьмах, на каторгах. Некоторые подвергались аресту 5-8, даже 15 раз. 27 человек провели в эмиграции 89 лет. И только 79 делегатов Февральская революция застала на воле. Их не сломили царские тюрьмы, этапы, кандальный звон, смертные приговоры. Тюремные камеры становились для будущих секретарей ЦК, наркомов, полководцев, дипломатов, экономистов «николаевскими университетами». Вряд ли какая другая партия дала человечеству такую блестящую плеяду высокообразованных, талантливых людей, теоретиков и практиков, ученых, публицистов, счастливо сочетающих огромный политический опыт, глубочайшие всесторонние знания с умением слово облекать в живую плоть дела.

Вот какие люди, бойцы ленинской гвардии, собрались [225] на свой съезд. Самого Ленина не было среди делегатов. Но из своего подполья он руководил съездом. В основу важнейших съездовских решений легли работы Ильича «К лозунгам», «Уроки революции» и другие.

За работой съезда внимательно, с надеждой следили питерские пролетарии, солдаты и матросы столичного гарнизона.

Значение VI съезда огромно: он взял курс на восстание, стал съездом непосредственной подготовки Октября.

Газета «Рабочий и солдат» с материалами съезда зачитывалась до дыр, передавалась из рук в руки. Помимо этого делегаты ежедневно вечерами приходили в райком, на заводы, активно информировали коммунистов, рабочих о заседаниях съезда. Отовсюду шли приветственные телеграммы, письма. 31 июля VI съезд приветствовала делегация путиловцев. «...Приветствую Всероссийский съезд как авангард сознательного российского пролетариата, — выступил от имени шрапнельной мастерской рабочий Турнев. — Выражаю уверенность, что избранные товарищи делегаты из армии сознательного пролетариата преодолеют все трудности ввиду создавшейся реакционной атмосферы и укажут путь для дальнейшей борьбы с угнетателями капиталистами, путь, по которому все, как один, весь российский пролетариат, высоко подняв красное знамя, пойдет организованно на борьбу с хищниками в защиту своих классовых интересов, и еще сильнее раздастся клич российского пролетариата на весь мир: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Да здравствует Всероссийский съезд РСДРП!

Да здравствует Российская революция!

Да здравствует III Интернационал!

Беспощадная организованная борьба пролетариев к беднейших слоев крестьянства против капиталистов, помещиков, кадетов и К°! Беспощадная критика разлагателей революции — социалистов-революционеров и меньшевиков»{98}.

Для ответного приветствия съезд послал на завод своих делегатов: Володарского и Ярославского.

На одно из заседаний И. П. Флеровский — делегат Кронштадта — привез только что отпечатанную брошюру Ленина «К лозунгам». Она была роздана всем делегатам. Получили ее и мы, командиры дружин и групп. [226]

У всех была велика тревога за жизнь Ильича. Это теперь, задним числом, все кажется просто. Какой суд?! Какая явка?! Разве неизвестно, чей это кончилось для вождей немецкого пролетариата Карла Либкнехта и Розы Люксембург? Разве не готовилось заранее продуманное убийство? Никто, в том числе и новоиспеченный диктатор Керенский, и не помышлял о суде.

До суда и не должно было дойти. Только звериная злоба, желание любой ценой обезглавить революцию руководили теми, кто выдал ордер на арест и направлял кампанию клеветы.

Да, теперь все кажется предельно ясным. Но в конце июля семнадцатого года делегатам съезда совсем не так просто было решать вопрос о явке или неявке Ленина на суд Временного правительства. В связи с этим вспоминается разговор с Дмитрием Захаровичем Мануильским в один из последних его приездов во Львов на областной партактив, если не ошибаюсь, весной 1951 года.

Вечером Дмитрий Захарович пригласил меня к себе в скромный номер гостиницы.

Снова засиделись мы допоздна, вспоминали события, общих знакомых. Не помню, кто первый, кажется, Дмитрий Захарович, заговорил о Ярославе Галане, которого любил, как сына. Я тоже лично знал Ярослава Галана. Трагическую гибель его от рук наемных убийц — бандеровцев принял как личную утрату.

Все — и процесс над убийцами — еще свежо было в памяти.

— Ошибка наша. Не уберегли мы его, — глухо произнес Дмитрий Захарович. — Недооценили жестокость и коварство врагов. Непоправимая ошибка.

Он дважды повторил последние слова. Мысль эта, видно, не переставала тревожить его. Так неожиданно определилась тема нашей ночной беседы.

Дмитрий Захарович говорил в эту ночь о себе строго, безжалостно, словно подводил итоги. Не прибеднялся, сознавал: жизнь прожита не зря. Многое сделано. Но были и серьезные промахи, ошибки, были и временные отходы от ленинской линии.

— Разные бывают ошибки. Одно дело — ошибки молодости, роста, допущенные не по злому умыслу, ошибки, на которых учатся, которые можно исправить. Хуже, когда ошибка, пусть даже по недомыслию, непоправима. [227]

И тут Мануильский рассказал об одной своей ошибке, которую помнил всю жизнь. Когда на VI съезде обсуждался вопрос явки Ленина на суд, мнения делегатов разделились. Не секрет, что вначале сам Владимир Ильич считал явку на суд возможной и даже полезной для партии.

По мнению отдельных делегатов, уклонение от суда могло быть не понято массами{99} и повредить интересам революции, интересам и достоинству партии. Даже в резолюции, предложенной Сталиным, было условие (полная гарантия безопасности), при котором Ленин мог явиться «в республиканскую тюрьму». Кое-кому весьма привлекательной казалась идея использовать суд как политическую трибуну, превратить дело Ленина в суд над Временным правительством («У нас, — утверждал В. В. Володарский, — все гарантии того, что наша партия выйдет победительницей из этого процесса»).

На съезде, как вспоминал Мануильский, все еще велись разговоры о «гарантии справедливого суда», о «честном буржуазном суде».

— Мне виделся, — продолжал, горько улыбаясь, Дмитрий Захарович, — грандиозный политический процесс, где наши товарищи — подсудимые выступят в роли грозных обвинителей — что-то вроде дела Дрейфуса{100}. Конечно, любой из нас, делегатов, был готов отдать свою жизнь за вождя. Я так и заявил на съезде: если бы все сводилось только к этому, только к личной безопасности, каждый член партии сказал бы, что Временное правительство скорее перешагнет через наш труп, чем получит Ленина. Но, полагал я, надо обязательно принять вызов, дать бой контрреволюции, выступить с открытым забралом. Вот почему я поддержал на съезде резолюцию моего друга Володарского о явке Ленина «при определенных гарантиях». Думалось, при таком решении мы будем исходить из интересов партии. Нельзя, полагал я, рассматривать вопрос о явке в плоскости личной безопасности.

Теперь понимаю: это была ошибка. С ужасом думаю, [228] к каким роковым последствиям она могла бы привести, прими съезд нашу точку зрения.

В тот незабываемый вечер Дмитрий Захарович говорил о дальновидности Свердлова, Дзержинского, сразу осознавших, что нельзя отдать вождя революции на классовый пристрастный суд контрреволюционных банд.

— Какое счастье, — продолжал Мануильский, — что у нас были в то время такие люди, как Свердлов, умеющие принимать молниеносные и почти всегда безошибочные решения. Это по его настоянию Владимир Ильич ушел в подполье. Свердлов, Дзержинский, Орджоникидзе, Скрыпник оказались в этом вопросе самыми прозорливыми среди нас.

С большой теплотой, я бы сказал, нежностью, говорил Дмитрий Захарович о своих товарищах, делегатах VI съезда, о самых, на его взгляд, интересных, поучительных заседаниях.

Одно из них очень четко запомнилось и мне.

Я был свидетелем больших споров на съезде вокруг вопроса о временном снятии лозунга «Вся власть Советам!». После выступления Сталина часть делегатов выступила против точки зрения ЦК, Ленина. Что греха таить, и большевики, и беспартийные рабочие в разговорах между собой в те дни выражали опасение: «Прав ли Ильич?» «Вся власть Советам!» — наш, пролетарский, большевистский лозунг. Почему Ленин предлагает снять его?» Особенно горячим было заседание 31 июля. Оно запомнилось мне еще и потому, что председательствовал на нем наш «квартирант» Ломов.

После приветствия{101} съезду от рабочих Трубочного завода председатель огласил внеочередное заявление, подписанное группой товарищей. Авторы заявления просили до прений по текущему моменту предоставить слово докладчику (И. Сталину) для ответа на вопросы, вызванные нечеткостью некоторых его аргументов и выводов. Делегатов интересовало, какие формы боевой организации предлагаются вместо Советов рабочих депутатов, каким должно быть, в связи со снятием лозунга «Вся [229] власть Советам!», отношение к тем Советам, где большевики находятся в большинстве.

Высказывалось опасение, что снятие популярного лозунга, недоверие Советам могут иметь трагические последствия для революции. Нельзя вместе с водой выплескивать ребенка. Взяв власть в свои руки, на другой день после восстания, говорили делегаты, мы возвратимся к Советам, а народ скажет: «Опять Советы, зачем они нам? Вы же сами их клеймили».

Многие предлагали сохранить знаменитый лозунг. Именно это заставило одного из делегатов в своем выступлении напомнить слова Ленина о том, что во время революции события развиваются с кинематографической быстротой, сознание революционеров не всегда поспевает за бегущими событиями и старые концепции, старые лозунги мучительно давят на сознание политических деятелей.

Сталину и другим товарищам приходилось_по нескольку раз выступать и доказывать делегатам, что предложение Ленина о временном снятии лозунга «Вся власть Советам!» отнюдь не означает отказа от Советов вообще как органов революционной борьбы и власти. Речь идет только о безвластных эсеро-меньшевистских Советах, скатившихся в лагерь буржуазии, контрреволюции.

— Каким Советам теперь передать власть? — спрашивали они. — Тем, во главе которых стоят предатели: эсеры, меньшевики, запятнавшие себя кровью рабочих? Тем Советам, которые вместе с Временным правительством на Московском совещании готовят поход контрреволюции? Разве возможно сейчас мирное развитие революции? Ленин ставит другую задачу: готовиться к вооруженному восстанию, не надеясь на мирный переход власти в руки Советов, ибо он невозможен. Мирный период развития революции кончился, наступил период немирный, период схваток и взрывов. С такими доводами выступали товарищи на съезде партии, отстаивая ленинскую линию.

Исходя из того, что лозунг «Вся власть Советам!» уже не соответствовал новой обстановке, VI съезд вынес решение временно снять его. Подчеркивалось, что это решение вовсе не означает призыв «Долой Советы!», отказ большевиков от работы в них. Речь шла не о Советах вообще, а лишь об обанкротившихся эсеро-меньшевистских Советах, сдавших власть в руки буржуазии. Перестав [230] после июльских дней быть органом власти, Советы, однако, оставались центрами сплочения революционных масс. Большевики не вышли даже из ЦИК Советов, использовали его трибуну для разоблачения предательской политики соглашателей.

VI съезд партии положил начало новому этапу подготовки социалистической революции — подготовки вооруженного восстания.

Руководствуясь ленинским научным анализом обстановки, выводами и конкретными его предложениями, съезд определил перспективу развития социалистической революции. Весь комплекс этих вопросов обсуждался при рассмотрении докладов: «Война и международное положение», «Политическое положение», «Экономическое положение». По этим вопросам проходила острая полемика на съезде, в ходе которой утверждалась ленинская политика — тактика партии и революции.

В решениях по докладам о текущем моменте и задачах партии съезд определил курс на вооруженное восстание, выразив глубокую уверенность в том, что «новый неизбежный подъем русской революции поставит у власти рабочих и беднейших крестьян раньше переворота в капиталистических странах Запада».

Закрывая съезд, член партии с 1898 года В. П. Ногин сказал: «...на долю нашей партии, и только ее одной, выпала счастливая задача быть не только пропагандистом идей социализма, но вплотную подойти к практическому претворению в жизнь начал нового устройства общества...

Как бы ни была мрачна обстановка настоящего времени, она искупается величием задач, стоящих перед нами как партией пролетариата, который должен победить...

А теперь, товарищи, за работу!»{102}

Очень важным документом нового состава ЦК партии явился манифест «Ко всем трудящимся, ко всем рабочим, солдатам и крестьянам России», изданный по поручению съезда. В нем партия звала народ к победе над классовыми врагами.

«...Рано торжествует контрреволюция свою победу, — говорилось в манифесте. — Пулей не накормить голодных. Казацкой плетью не отереть слезы матерей и жен. Арканом и петлей не высушить море страданий. Штыком не [231] успокоить народов. Генеральский окриком не остановить развала промышленности.

Работают подземные силы истории. В самых глубинах народных масс назревает глухое недовольство. Крестьянам нужна земля, рабочим нужен хлеб, и тем и другим нужен мир»{103}.

Манифест заканчивался пламенным призывом: «Готовьтесь же к новым битвам, наши боевые товарищи! Стойко, мужественно и спокойно, не поддаваясь на провокацию, копите силы, стройтесь в боевые колонны! Под знамя партии, пролетарии и солдаты! Под наше знамя, угнетенные! деревни!»{104}.

VI съезд партии принял особую резолюцию «О Союзах молодежи». Это решение заложило основу, из которой вырос Коммунистический союз молодежи. Партия ставила задачу перед пролетарскими юношескими организациями добиваться «по преимуществу цели развития классового самосознания пролетарского юношества путем пропаганды идей социализма, энергичной борьбы с шовинизмом и милитаризмом и одновременной защиты экономических и политических правовых интересов несовершеннолетних рабочих и работниц»{105}.

Мне вспоминается ночь на 31 июля. После долгого бурного заседания делегаты съезда разошлись кто на заводы, кто на отдых. На огонек к молодым в Нарвский райком партии заглянули Н. К. Крупская и В. И. Невский. Из вожаков молодежи присутствовали Василий Алексеев, Андрей Афанасьев, Иван Скорино и др. Мы более трех часов обсуждали каждый пункт только что принятой съездом резолюции «О Союзах молодежи».

На основании резолюции съезда партия большевиков повела широкую работу среди молодежи, закрепляя пролетарские юношеские организации за партией как партийный резерв.

Юношеские организации, возникшие на Путиловском и других заводах в апреле, вскоре превратившиеся в Нарвско-Петергофский социалистический союз рабочей молодежи (ССРМ), с самого начала твердо стали на большевистские позиции. Во главе молодежных организаций стояли молодые рабочие-большевики. По поручению [232] Петербургского комитета партии большевиков, райкома партии, большую работу среди молодежи проводили Н. Крупская, С. Косиор, С. Рахья, В. Слуцкая, А. Слуцкий, М. Менжинская, М. Урицкий, В. Володарский, С. Афанасьев и многие другие.

Вскоре у нас за Нарвской заставой в помещении районного комитета партии большевиков состоялась первая общегородская конференция пролетарских юношеских организаций. На этой конференции оформился Петроградский социалистический союз рабочей молодежи.

Резолюция VI съезда партии «О Союзах молодежи» начала успешно проводиться в жизнь. Петроградская рабочая молодежь становилась надежным резервом и помощником партии большевиков в борьбе за социалистическую революцию. В дни демонстраций молодежь шла у знамен в первых рядах, в составе вооруженных отрядов первая бросалась на врага, когда дело доходило до схваток. В дни Великого Октября в рабочих красногвардейских отрядах рабочей молодежи было до 38-45 процентов.

Заканчивая эти страницы о VI съезде, хочется сказать, какие мысли и чувства он вызывает у меня сегодня, много лет спустя.

Прежде всего — огромную гордость. Да и как не гордиться партией, которая собирается на свой ответственнейший форум почти сразу же (прошло всего три недели) после драматических событий 3-5 июля. Разгромлено помещение штаба партии, запрещена «Правда». В тюрьмы и казематы снова брошены тысячи большевиков, от ищеек Временного правительства вынужден скрываться Ленин. Волна клеветы и лжи, гнуснейших обвинений, казалось, достигла высшей точки. Враги большевиков ликуют, празднуют победу, а на съезде полузапрещенной, почти загнанной в подполье партии ни паники, ни растерянности, ни уныния. Спокойная уверенность в правоте своего дела, в неминуемом торжестве грядущей революции — таково преобладающее настроение делегатов.

Не могу не вспомнить атмосферу съезда, где рядом сидели, решали вопросы, от которых зависела судьба партии, самой революции, люди, казалось бы, очень разные и по профессиям, и по возрасту (от 18 до 47 лет), и по образовательному цензу — от «низшего», «тюремного», как писали в анкетах, — до высшего. [233]

Но это был съезд равных. И парнишка кудрявый, которому шел в ту пору восемнадцатый год, и убеленный ранними сединами ветеран партии, ее рядовой солдат, и секретарь ЦК жили одними надеждами, одними стремлениями, одними страстями.

Я как бы сызнова пережил это удивительное ощущение слитности съезда равных, перечитывая старые протоколы.

Протокол... Какую снисходительную, ироническую улыбку вызывает порой это слово. Что, казалось бы, может быть скучнее протокола. Но от протоколов VI съезда (ты можешь сам в этом убедиться, читатель) веет таким высоким напряжением мысли, поиска истины, таким драматизмом!

Явиться или не явиться вождю на суд? Сохранить или снять один из важнейших политических лозунгов партии? Как в новых условиях бороться, строить партию пролетариата, «плыть в революцию дальше»?

Все впервые. И нет однозначных ответов. Но есть Ленин. И есть огромный, купленный дорогой ценой опыт борьбы. И ответственность перед товарищами по партии, пролетариатом, революцией. Отсюда споры, острейшие дискуссии вокруг всех докладов. Те самые споры, то столкновение мнений, доводов, аргументов, из которых рождается истина. И в этих прениях делегаты ссылаются на труды Маркса и Ленина, цитируют Дантона, проявляя такое глубокое знание, понимание истории, что просто диву даешься. И при всем уважении к корифеям мысли — никакого начетничества, никакого слепого преклонения перед авторитетом, догмой.

Все взвешивается, всесторонне обсуждается. Съезд единомышленников? Да! Но отнюдь не одинаково мыслящих.

И в этом, думается, тоже сказывалось незримое присутствие Ильича на съезде. Не встречал человека, который бы с такой терпимостью, как Ленин, умел в кругу единомышленников отнестись к противоположной ему точке зрения, если только она, эта точка зрения, не была враждебна марксистскому учению, идеям партии, не вела к фракционной борьбе.

Когда писались эти строки, мне попалась на глаза брошенная вскользь, как само собой разумеющееся, фраза в одном из последних ленинских писем. Ленин замечает своему адресату, что «надо не видеть «интригу» или [234] «противовес» в... инакоподходящик к делу, а ценить (разрядка наша. — В. В.) самостоятельных людей »{106}.

Для Ленина-диалектика такой подход к честному спору, коллективному поиску истины, к людям был обычной нормой поведения.

Поиск истины, иной подход к делу не вызывали у него ни резкостей, ни раздражения, ни, тем более, желания мстить, низвергать, уничтожать. Такая позиция, такой подход не могли не послужить уроком, примером для его соратников, учеников, товарищей по партии.

С высоты прожитого глубже понимаешь, чем в канув Октября стал VI съезд для его участников, для всех нас, для всей тогда еще малочисленной, но сплоченной, молодой по духу партии. Какой великолепной школой — политической, философской, нравственной.