Освобождение Украины

В конце октября 1943 года я получил приказ перебраться на 1-й Украинский фронт. По дороге сделал несколько кадров о возрождении освобожденных городов Украины. Радостно было снимать такие кадры, как восстановление вокзала на станции Дебальцево, ремонт трамвайных вагонов в Ворошиловграде, монтаж аппаратуры на междугородной телефонной станции в Донецке. Памятен сюжет: длинный железнодорожный состав с искореженными трофейными орудиями, предназначенными на переплавку.

К этому времени уже освободили Днепропетровск, Киев и Житомир.

В ноябре войска 4-го Украинского фронта, форсировав Сиваш, с ходу заняли Перекоп. Сиваш неглубок, но его дно — белая жидкая глина. Чистая, отдающая даже синевой вода. Когда вступаешь в нее, то одну ногу немедленно засасывает выше колена, а пока ее вытаскиваешь, засасывает другую. В таких условиях бойцам приходилось тащить за собой лодки и плоты с лошадьми, орудиями, боеприпасами. Перешел Сиваш и я. На крымской земле мне удалось сфотографировать первых солдат и офицеров, форсировавших эту водную преграду, повторивших подвиг героев гражданской войны.

Беспрерывно били зенитные орудия, охранявшие переправу. Но все же некоторым вражеским самолетам удавалось прорваться. В один из таких моментов меня контузило. Помню, откуда-то сзади внезапно появился фашистский самолет и, не доходя до Сиваша, сбросил две большие бомбы. Я прыгнул в окоп, на меня навалились еще человек пять. Раздался сильнейший взрыв. Долго вылезал из окопа. Все видел, но ничего не слышал — сильная контузия. Шофер Миша Батов подошел ко мне и увел к машине. Прошло более двух недель, прежде чем я пришел в себя. Хорошо, что до этой бомбежки успел сделать довольно много нужных кадров. (Газета «Красная Звезда» напечатала часть из них к 40-летию начала освобождения Крыма.)

Наступил 1944 год. Наши войска освободили город Белая Церковь. Тогда же мне удалось сделать интересный кадр: наши танкисты занимают город Бердичев.

Между прочим, побывал я и в 90-м штурмовом авиаполку, где снял торжественный момент: летчики поздравляют с [102] сотым боевым вылетом трижды орденоносца старшего лейтенанта Георгия Берегового. Конечно, никто не мог предположить, что в будущем он станет космонавтом...

В тот год военные корреспонденты «Правды» потеряли двух боевых товарищей. Иван Дмитриевич Ерохин затонул под Новороссийском в подводной лодке, подорвавшейся на мине. Владимир Петрович Ставский погиб под городом Невель. Он был храбрым офицером-журналистом. Его грудь украшали два ордена Красного Знамени. Один из них — за Халхин-Гол.

В январе я снимал боевую жизнь полка танкистов полковника, Героя Советского Союза Сергея Филипповича Пушкарева. От него я узнал, что накануне в ближайший лес вошли партизаны. И 21 января я уже находился в одном из соединений, которым командовал Степан Федорович Маликов. Партизаны готовились к походу в Карпаты. Одеты — кто во что горазд. Один молодой партизан щеголял даже в цилиндре. За три с лишним года войны я привык к строгому армейскому порядку, и это «живописное» зрелище вызывало у меня только добрую улыбку. Но железная дисциплина чувствовалась во всем. Я сфотографировал диверсионную группу из шести человек, пустившую под откос 22 вражеских эшелона.

Вместе с конной группой мы вошли в одно село Костопольского района Ровенской области. Здесь сохранились почти все дома колхозников, а от местечка Людвиполь осталась одна только вывеска.

В феврале я снимал восстановление железнодорожного пути Ровно — Ковель. Недалеко от этого места я сфотографировал орудийный расчет на огневой позиции. Побывал в Новоград-Волынской МТС, где кипела работа, готовились к весеннему севу, ремонтировали сельхозинвентарь.

В конце апреля Советская Армия освободила Черновицы. Я прилетел туда на самолете «У-2», когда над деревней, стоявшей на восточном берегу реки Прут, спускались густые сумерки. Мы сели на окраине. Вместе с летчиком подготовили самолет к ночлегу. Рано утром, захватив полевую сумку с аппаратурой, я направился к реке. Оба железнодорожных моста были взорваны. С трудом перебрался на другой берег. Черновицы меня поразили. Впервые за войну я увидел город с целыми стеклами в окнах. Над городом реяло Красное знамя. А на многочисленных рекламных досках еще висели уведомления о гибели солдат и офицеров германской армии на Восточном фронте.

Когда вернулся в хату, увидел на постели летчика, храпящего, как говорят, «во всю Ивановскую». Начинаю будить. Переворачиваю. Сильно трясу. Ничего не помогает. Стаскиваю с постели. На улице выливаю на голову два ведра холодной воды. Подействовало. Проснулся. Извиняется. [103]

Рассказывает, что друзья-танкисты чуть ли не силой заставили выпить с ними спирт. Меня это объяснение буквально выводит из себя. Время идет. Надо лететь в штаб. Чтобы не подвести редакцию, отправить материал в Москву.

Вспоминается популярная песенка Константина Симонова о военных журналистах

Наконец-то мы в воздухе. Летим на высоте шестьсот — восемьсот метров. Я уже почти успокоился. Смотрю вниз. Небольшая деревушка. На окраине стоят три «У-2». Мой летчик внезапно пикирует и на высоте приблизительно метров ста резко делает «горку» вверх. У меня сердце ушло в пятки. Вынимаю парабеллум и тычу летчику в спину. Он увидел и почувствовал, что не шучу. Через полчаса благополучно садимся на аэродроме штаба фронта. Оказывается, пикировал он потому, что решил поприветствовать своих ребят. Я ему ничего не сказал. И его начальству не пожаловался. Бог с ним. Пленку я быстро проявил и высушил. Надрезал нужные кадры. Отвез на аэродром. Потом... Потом — двое суток не было погоды. Пакет прибыл в Москву на третий день, и эти снимки были уже не нужны газете. И так бывало не раз. Газета живет один день, для нее требуются самые свежие факты.

Пишущим товарищам было намного легче: добрался до штаба фронта, в оперативном отделе познакомился со всеми событиями, происшедшими в частях фронта, а также к услугам военный телеграф, который в последние годы войны работал отлично.

Фотокорреспондентам было значительно тяжелее и опаснее. Освободили город — значит, надо быть и снимать в этом городе. Подбили вражескую технику — значит, надо быть около этой техники. Наши войска наступают — надо быть рядом с ними. И как верны слова К. Симонова:

И не потому, что мы были очень храбрыми. Нет. Любимая работа и ответственность перед газетой заставляли быть такими.

22 апреля 1944 года правдистов постигло большое горе. Погиб под Севастополем Михаил Михайлович Калашников, глава советских фотокорреспондентов. Осколок снаряда разорвал его сердце.

22 июня погибли Петр Александрович Лидов и Сергей Николаевич Струнников. Они прилетели в Полтаву, где [104] базировались американские «летающие крепости». Одна из «крепостей», возвращаясь с задания, притащила на хвосте «мессер», который сфотографировал аэродром. А ночью около трехсот фашистских бомбардировщиков разбомбили его.

Очерк П. Лидова «Таня» о Зое Космодемьянской, напечатанный в «Правде» 27 января 1942 года, обошел весь мир. Его дополнил впечатляющий снимок С. Струнникова «Зоя с петлей на шее». Тяжело сознавать, что погибли такие замечательные люди.

В сентябре близ города Станислава бандеровцы убили военного фотокорреспондента «Известий» Павла Артемьевича Трошкина. Паша хорошо снимал, был смелым парнем и отличным человеком.

В Доме журналиста на Суворовском бульваре установлена мраморная доска, на которой золотыми буквами выгравированы 172 фамилии московских журналистов, погибших во время Великой Отечественной войны. Даже для Москвы это очень много.

Гибли товарищи, но жизнь продолжалась. Наши войска успешно наступали. Гитлеровцы откатывались на запад, выдумывая разные «стратегические обоснования».

Находясь в войсках 1-го Украинского фронта, я снимал взятие Владимира-Волынского и Золочева, где мне удалось сделать несколько кадров о наступающих частях.

Был у меня хороший друг, командир 368-го Тернопольского полка тяжелых самоходных орудий подполковник Иван Григорьевич Кузнецов. Человек веселый, хороший рассказчик. Воевал грамотно, умело. В его полку царила дружеская обстановка. За боевые дела многие солдаты и офицеры награждены орденами и медалями. Как-то приехал к нему и прошу: «Иван, подскажи, пожалуйста, что я могу снять интересное, необычное?»

Иван Григорьевич подумал и говорит мне: «Есть у меня командир роты. Храбрый и умный офицер. Он еще молод. Лет ему двадцать восемь. Награжден боевыми орденами и медалями. За проявленный героизм и спасение подчиненных представили его к присвоению звания Героя Советского Союза. Но дали ему орден Ленина. Интересна и необычна его судьба. До войны Дмитрий Максимов слыл в Сибири знаменитым «медвежатником» — специалистом по вскрытию сейфов. «Работал» чисто. И только перед войной попался. Его судили. Началась война. Он подал заявление о посылке на фронт. И писал до тех пор, пока не добился своего. Его отправили в штрафную роту. Воевал самоотверженно. Через год его направили в полк самоходных орудий. Быстро освоив технику, не раз доказывал преданность Родине. На поле боя действовал разумно. Его храбрость порой не знала предела. Вытащил на себе много тяжело [105] раненных товарищей по оружию. Артиллеристы полюбили его и стали звать с уважением «Батя».

Подполковник показал мне на карте расположение подразделения Максимова. Около землянки командира меня встретил среднего роста темно-русый старший лейтенант Максимов. Красивое, волевое и умное лицо с большими серыми глазами. Чистая и отглаженная гимнастерка. Подтянут. Блестят ордена и медали. Побеседовали.

Утром я ушел к орудиям поговорить с солдатами. Самоходки тщательно замаскированы. Шла проверка готовности к бою. Когда речь заходила о Максимове, бойцы говорили о нем как о родном отце. Великое это счастье для человека — заслужить такую любовь и уважение. (К сожалению, негативы не сохранились.)

27 июля наши войска молниеносно взяли город Львов. Фашисты не успели его разрушить. В город я вошел вместе с передовыми частями. Сфотографировал памятник Адаму Мицкевичу, Оперный театр и наши войска, движущиеся на запад. Сделав дело, тронулся в сторону штаба фронта. Заранее договорился с командиром авиаполка, что в 30 километрах от Львова меня будет дожидаться «У-2». Еду по шоссе. По левой его части в сторону города движутся — глазом не окинешь — танки, орудия, обозы, войска. Как всегда, спешу. А тут перед машиной ползет крестьянская повозка. Возница не обращает никакого внимания на сигналы. Я выскакиваю из машины, подбегаю к телеге, ору на извозчика и вдруг слышу слабый голос: «Товарищ капитан!..»

Смотрю и узнаю Максимова, лежащего в повозке.

Оказалось, его тяжело ранили при взятии Львова. Вся грудь перевязана бинтами. Местами кровь просочилась. Он сказал, что уже несколько часов тащится в этой колымаге. Останавливаю свою «эмку», освобождаю от вещей место в машине и вместе с шофером осторожно усаживаю раненого. Проехали километров около сорока. Нашли фронтовой госпиталь и сдали Максимова дежурному хирургу. На прощание пожали друг другу руки, и я пожелал этому храброму офицеру быстрого выздоровления.

Уже после войны, осенью 1947 года, Дмитрий Максимов позвонил мне в редакцию, сказал, что, не подбрось мы его на машине, как знать, сумели бы врачи спасти его или нет... Оперировали дважды. Потерял много крови. И долго пришлось лечиться.

Работал он тогда в Прокопьевске на шахте. Женился. Уже есть дочка. Ожидает сына. Мы пожелали друг другу доброго здоровья, Дмитрий обещал в следующий приезд встретиться. Но вот прошли десятилетия а его все нет.. [119]