Мы из Гензана!

1

К концу сентября мы вообще оказались не у дел. Взамен временного штаба базы в Гензане был создан постоянный штаб. Прибыли на место и выделенные для базы подразделения. Командование ожидало лишь первой оказии, чтобы отправить наш сводный отряд во Владивосток. Но в ближайшее время никакой оказии не предвиделось. Мы знали, что корабли не будут заходить в бухту до тех пор, пока ее не очистят от мин. А к очистке практически еще не приступали.

Не помню, у кого возникла мысль отправить нас на Родину «своим ходом». Во всяком случае, появилась реальная возможность возвратиться на советскую землю, и мы с радостью ухватились за эту идею.

В рыбной гавани стояли у причалов десятка два шхун, принадлежавших раньше японскому военному ведомству. На этих шхунах японцы доставляли грузы в небольшие гарнизоны, на береговые батареи и на маяки. Теперь суденышки перешли к нам как трофеи.

Приобретение было не очень завидным. Шхуны давно состарились, двигатели их износились и требовали большого ремонта, деревянная обшивка местами прогнила. Появились сомнения: можно ли дойти на них до Владивостока? Путь не малый — семьсот километров, а то и больше. Осеннее море неспокойно, шторм может налететь в любую минуту.

Пока решался этот вопрос, мы готовились к длительному походу. Рабочие порта помогли нам привести [157] в порядок двигатели. Кое-где на корпусах шхун забелели свежие доски. Начали подбираться экипажи. На каждом судне должны были идти четверо или пятеро корейских рыбаков-мотористов. Брали только тех, кто вызывался добровольно, за соответствующую плату.

Когда поступил приказ о формировании каравана, все уже было готово. Командование базы учло, что среди нас нет людей, знакомых со штурманским делом, и снарядило в поход в качестве головного корабля портовый буксир, имевший опытного капитана. Общее руководство караваном возлагалось на старшего лейтенанта медицинской службы. Он, вероятно, был хорошим фельдшером, но в морском деле разбирался не лучше любого из краснофлотцев.

Мы оказались на шхуне втроем. Старшина 2-й статьи Федор Гребенщиков был назначен командиром, Василий Басов и я — матросами. Кораблик достался нам довольно дряхлый, зато двигатель на нем стоял почти новый, способный бесперебойно стучать до Владивостока.

Не повезло с грузом. На других шхунах трюмы были заполнены мешками с рисом, ящиками с рыбными консервами и галетами, жестяными банками с растительным маслом. Имелись там и шоколад, и кофе, и вино, и мыло — в общем, все, что угодно. А у нас трюм наполовину был засыпан углем, а сверху лежали большие мешки с каким-то фуражным зерном. Правда, в пути мы всегда могли воспользоваться тем, что имелось на соседних шхунах.

Какой-то шутник предложил присвоить нашим ноевым ковчегам названия дредноутов царского флота. Давать им современные названия было просто неловко. И вот каждый экипаж выбрал себе то, что ему нравилось. На почерневших от времени бортах шхун появились надписи, сделанные белой краской. Наше судно именовалось отныне «Три апостола» — по числу русской команды. Михайлов, Кузнецов и Платонов окрестили свою шхуну «Святой Марией». Появились у нас «Громобой» и даже «Не тронь меня!» (существовал до революции и такой броненосец). Что там ни говори, а все-таки приятней, когда у судна, в [158] экипаже которого ты состоишь, есть имя, а не просто номер.

Наконец суда вышли на рейд. Во второй половине дня на посту наблюдения и связи взвился флажный сигнал: «Счастливого плавания!» Портовый буксир, попыхивая закопченной трубой, двинулся к горлу бухты. Следом за ним вытянулись кильватерной колонной двенадцать шхун.

Я стоял на корме, прощаясь с Гензаном. На свете, пожалуй, немного таких живописных, утопающих в зелени городов с тенистыми улицами, старинными памятниками и древними храмами. Освобождая Гензан от японских захватчиков, мы не допустили там никаких разрушений. И никто, конечно, не мог предполагать в ту пору, что спустя всего шесть лет наши тогдашние союзники — американцы не оставят здесь камня на камне.

Прелюдией к этой страшной трагедии послужило столкновение вонсанских{7} партизан с одной из американских дивизий. Партизаны отрезали ей путь отступления на юг, загнали ее в Масокренское ущелье и там почти полностью уничтожили. [159]

Узнав об этом, тогдашний командующий американскими войсками в Корее генерал Макартур заявил в декабре 1950 года:

«Вонсан не должен существовать на Корейском полуострове. Вонсан должен стать озером крови и великой смерти...»

Генералу было известно, что в городе нет войск, нет военных объектов. За поражение в бою он мстил мирным жителям. Несколько суток в небе над Вонсаном висели сотни бомбардировщиков Ф-80. Одна волна сменяла другую. С моря подошла эскадра. Ее тяжелые орудия тоже ударили по городу.

Бомбардировки города с воздуха и с моря не прекращались даже с наступлением темноты. Корабельные прожекторы нащупывали уцелевшие постройки, и самолеты пикировали на них.

Газеты сообщали, что только за одну ночь на 14 января 1951 года в Вонсане погибло 734 мирных жителя. Город был разрушен полностью. Американцы не пощадили ни старинных архитектурных памятников, ни санаториев, ни учебных заведений, созданных после освобождения.

Это была совершенно бессмысленная жестокость.

2

К вечеру погода испортилась. Усилился ветер, на воде появились белые барашки. Шхуну изрядно покачивало.

С портового буксира передали распоряжение остановиться. Для того чтобы суда не потеряли друг друга в темноте и тумане, головной шхуне было приказано подать трос на буксир. Со следующего судна подали трос на головную шхуну — так до самого конца колонны. Все тринадцать судов были теперь соединены толстым пеньковым тросом.

При спокойной погоде эта мера имела бы смысл. Но волна все увеличивалась. Легкие суденышки не могли строго выдерживать строй, их бросало из стороны в сторону, швыряло то вверх, то вниз. Трос провисал, мог намотаться на винт. Рывки были такими сильными, что у шхун трещали корпуса. [160]

Я стоял у штурвала. Впереди виднелся расплывчатый огонек — это горел фонарь на корме «Святой Марии». Огонек уходил то вправо, то влево. Я вращал тяжелое штурвальное колесо, стараясь уменьшить рывки. Если лопнет трос, это еще полбеды. Возможно худшее — у нашей старушки шхуны напрочь оторвется носовая часть.

К утру я очень устал. Рулевой на «Марии» тоже, вероятно, выбился из сил. Она теперь все время шла зигзагами.

С рассветом, однако, выяснилось, что странное маневрирование «Марии» обусловлено еще и другим: лопнул трос, связывавший ее со шхуной, идущей впереди, и рулевой не знал, каким курсом следовать. А у нас за кормой виднелся только «Громобой». Остальные суденышки разбросало штормом в разные стороны.

Наши три шхуны подошли ближе друг к другу. Крича во все горло, чтобы пересилить шум волн, мы начали совещаться. Старшина Михайлов предложил повернуть влево, добраться до корейского побережья и следовать на север, повторяя изгибы береговой черты. Это значительно удлиняло путь, но такой вариант казался самым надежным.

Шторм достиг шести-семи баллов. Высокие волны перехлестывали порой через шхуну. Сквозь старый брезент вода проникала в трюм. Намокший уголь отяжелел, и у судна появился дифферент на нос.

Гребенщиков не выдержал бешеной качки. Бледный, ослабевший старшина лежал на койке в тесной капитанской рубке. Вахту нес Басов. Широко расставив ноги, он стоял возле штурвала, вцепившись в рукоятки, чтобы не упасть при толчках. Стоял десять часов подряд: сменить его было некому. Я, намаявшись за ночь, спал как убитый.

В сумерки, когда шхуны шли уже вдоль берега и шторм начал стихать, потерялся «Громобой». Он все время следовал сзади, то отставая, то подтягиваясь, и вдруг исчез совсем. Мы ждали условленной ракеты: «Терплю бедствие, прошу помощи». Но ракета не появилась. Товарищи на «Громобое» решили, видимо, идти самостоятельно, не связывая наши шхуны, имевшие [161] хороший ход. А может, облюбовали на берегу бухту и свернули туда отдохнуть.

Я сменил Басова у штурвала. Напряженно всматриваясь в темноту, опять разыскивал фонарь «Марии». Но теперь вахта казалась более легкой. Волна уменьшилась, и не нужно было следить за тросом: мы давно уже выбрали его на палубу.

Под утро «Мария» круто изменила курс. Повернув на девяносто градусов, она полным ходом двинулась в открытое море. В первую минуту подумалось, что там заснул рулевой, и я, грешным делом, выругал Сашу Платонова.

Но на «Марии» творилось что-то неладное. В небо взлетела красная ракета. Я приказал мотористам дать самый полный ход и разбудил Гребенщикова.

С «Марии» донеслось несколько выстрелов. Гребенщиков и Басов, схватив оружие, бросились к борту. Едва шхуны поравнялись, оба прыгнули на соседнее судно. Возле рубки «Марии» стояли, подняв руки, трое мотористов. Старшина Михайлов не спускал с них ствол автомата.

Я уже писал, что мотористы для наших судов были набраны в Гензане из числа местных рыбаков. Среди них оказалось довольно много японцев. Позже нам стало известно, что они рассчитывали захватить шхуны в пути и повернуть их на восток, в Японию.

Мотористы «Марии» разработали хитроумный план. Они решили прежде всего усыпить советских моряков. Вечером угостили их соленой рыбой, а в ящик на корме, в котором хранилась питьевая вода, насыпали снотворный порошок. Вода эта уже начала портиться, и сам черт не разобрал бы, что в ней подмешано.

После ужина Кузнецов и Платонов выпили по кружке. Только Михайлову вода не понравилась, и он налил себе кислого вина.

Платонову, как и мне, предстояло всю ночь крутить тяжелый штурвал, а Михайлов и Кузнецов прилегли отдохнуть. Старшина расположился в рубке, за соломенной перегородкой, где хранилось оружие. Ночью он услышал какой-то шум. Схватив [162] автомат, Михайлов распахнул дверь. Возле штурвала стоял японец, а двое других связывали Платонова. Старшина дал предупредительный выстрел и пустил красную ракету...

Наша помощь подоспела вовремя. Мы обыскали японцев и заперли их в кормовом отсеке. Двум мотористам «Марии», не принимавшим участия в бунте, пришлось теперь управляться за пятерых.

Пересмотрен был порядок несения вахты. Решили так: каждый из нас четыре часа стоит у штурвала, потом четыре часа дежурит с оружием на палубе, а затем столько же часов отдыхает.

Мы на «Трех апостолах» почти не видели своих мотористов. Они все время находились либо у двигателя, либо в кубрике для команды. Четверо из пяти были корейцами, и в последующие дни у нас с ними завязалась хорошая дружба. Даже ели, как говорится, из одного котелка.

Особенно запомнился мне Ирем, невысокий кореец, лет тридцати пяти. С его смуглого лица никогда не исчезала улыбка. Прибежит, бывало, во время шторма из машинното отделения грязный, мокрый. Спросишь его: «Ну как?» Ирем смеется, показывает большой палец: «Холосо, товалиса, холосо!..»

На третьи сутки мы окончательно вышли из штормовой полосы. Вокруг лежало спокойное море с прозрачной, густо-синей водой. Вдали виднелся берег. Оттуда дул легкий сухой ветерок. Шхуна быстро бежала вперед. Все было бы хорошо, но у нас кончался запас пресной воды. В кормовом ящике ее оставалось еще порядочно, а пить нельзя. Вероятно, во время шторма в ящик попали соленые брызги, и вода испортилась.

Пили мы из бидона. Его хватило бы на дальнейший путь, но при одном условии: если не изменится погода и не будет других задержек. Можно, конечно, набрать воды на берегу. Но не хотелось сворачивать с курса и терять время. Пока штиль — только идти да идти.

Надумали запросить о погоде по радио. Вместе с Гребенщиковым развернули на палубе рацию и начали вызывать Сейсинскую базу. Позывных мы не знали. [163] Я сидел в одних трусах на теплом деревянном настиле и твердил в микрофон:

— Сейсин, Сейсин, говорит шхуна «Три апостола»! Мы из Гензана! Мы из Гензана!

Переходя с одной волны на другую, нам удалось в конце концов поймать базу. И когда радист узнал, с кем имеет дело, он буквально вцепился в нас:

— Апостолы, апостолы, одна ваша шхуна уже пришла в Сейсин. Где остальные? Где остальные? О вас беспокоятся. Нужна ли помощь?

Мы ответили, что у нас все в порядке. Спросили, не будет ли шторма. Радист сообщил, что погода ожидается хорошая. Решили двигаться дальше без остановки.

3

26 сентября «Три апостола» и «Святая Мария» вошли в бухту Новик. В ту самую бухту, откуда полтора месяца назад отправился наш десант.

Здесь, пришвартовавшись одна к другой, уже стояли пять шхун. Мы присоединились к ним. Это было все, что осталось от нашей «эскадры».

О судьбе других судов узнали позже. Одно зашло в Сейсин. Второе добралось до Посьета и осталось там: сломался двигатель. Третье, проплутав в открытом море, вышло к побережью значительно севернее Владивостока, возле Находки.

Еще две шхуны долгое время считались пропавшими. Шторм забросил их на пустынный остров, где моряки провели несколько недель, питаясь предусмотрительно захваченными продуктами и рыбой. Потом их обнаружил и снял какой-то корабль.

К нам в Новик прибыли на катере представители трофейной комиссии. Они осмотрели суда и распорядились, кому и где сдавать груз. Корейцев-мотористов приказано было пересадить на танкер, который отправлялся в Сейсин. Мы тепло простились с Иремом и другими членами нашего экипажа.

«Святая Мария» ушла куда-то на север. А нам повезло. Мы снялись с якоря и направились прямо во Владивосток, на один из причалов в самом конце бухты Золотой Рог. [164]

И вот наконец подписан акт о сдаче доставленного из Гензана имущества. Выполнены и все остальные формальности. Можно возвращаться на «Вьюгу».

Мы шли по главной улице города. Люди с любопытством смотрели на нас, одетых в непонятную форму: бескозырки и матросские брюки плохо гармонировали с японскими кителями. Ко всему прочему мы были с головы до ног обвешаны оружием. У меня за спиной рация, на груди автомат, справа на боку трофейный пистолет, слева — тесак. Согласитесь, что не часто увидишь таких грозных вояк в мирном городе. Все без исключения патрули останавливали нас и требовали документы...

«Вьюгу» мы нашли у одного из заводских причалов. Дежурный по кораблю лейтенант Зизенков даже ахнул от неожиданности, потом долго и взволнованно тряс нам руки. Оказывается, на корабле давно потеряли след корректировочной группы и уже не надеялись на ее возвращение.

Много было в тот день расспросов и разговоров. Едва успевали мы закончить рассказ, приходили новые товарищи, и все начиналось сначала.

Саша Куколев притащил с камбуза бачок борща и буханку хлеба. Олег Смилянец позаботился о том, чтобы трюмные дали в душ горячую воду. Огорчил меня только корабельный писарь.

— Слушай, Успенский, о тебе уже извещение послано.

— Какое извещение?

— Что ты числишься в списке пропавших без вести...

К счастью, мои мать и сестра находились в то время в пути, ехали из Сибири на запад. Извещение, отправленное по старому адресу, не нашло их.

А у меня начались обычные флотские будни. Главный старшина Карнаухов уже на другой день после нашего возвращения приказал мне как можно больше работать на ключе и принимать на слух. Старейший радист корабля Груздев готовился к демобилизации. Я должен был занять его место в радиорубке дальней связи.

Самые лучшие воспоминания молодости связаны у меня с Тихоокеанским флотом, с «Вьюгой». На этом [165] флоте прошел я суровую матросскую школу, научился ценить дружбу и навсегда полюбил море. На этом корабле я стал коммунистом.

Несколько позже «Вьюга» после больших учений снова зашла в Сейсин (Чхончжин). Командир корабля капитан-лейтенант Кузьменко разрешил группе моряков побывать в городе. Молодых матросов повели мы, участники событий, разыгравшихся на этом берегу два года назад. Показали новичкам сопку, на которой стояла наша радиостанция. Провели их по улицам, которые очищали когда-то от самураев-смертников.

На центральной площади города высился среди цветов гранитный обелиск, воздвигнутый над братской могилой десантников. На пьедестале памятника сверкали золотом десятки фамилий советских бойцов и командиров, павших здесь смертью храбрых.

Сняв бескозырки, моряки молча постояли у обелиска.

А вечером мы собрались возле портового крана, в той воронке, в которой укрывались от пуль, когда высадились на охваченные пожаром причалы. Пришли сюда старшина 1-й статьи Александр Куколев, старший матрос Александр Кузнецов, командир отделения сигнальщиков старшина 2-й статьи Василий Басов, командир отделения торпедистов старшина 2-й статьи Александр Платонов и автор этих строк — тоже старшина 2-й статьи, командир отделения радиотелеграфистов дальней связи. В нашей дружной компании не хватало только Михайлова да Гребенщикова. Первый уже демобилизовался, а второй остался на сверхсрочную, но служил теперь старшиной группы на гвардейском сторожевом корабле «Метель».

Мы долго сидели, ведя неторопливый разговор о том, что довелось пережить здесь. Почти каждый из нас оставил на этой прокаленной солнцем земле капли своей крови...

А когда «Вьюга» возвратилась во Владивосток, я сдал обязанности комсомольского секретаря Саше Платонову, и товарищи проводили меня на вокзал. Мой путь лежал в Ленинград.

Впереди были учеба и новая служба.