Бросок на юг

1

Еще 14 августа правительство Японии заявило о своем согласии на безоговорочную капитуляцию. Однако в войска приказ о капитуляции поступил лишь через несколько дней. В Маньчжурии японцы стали складывать оружие только 18 августа. В Корее военные действия продолжались еще дольше.

Командующий Тихоокеанским флотом адмирал И. С. Юмашев дал указание немедленно прекращать огонь там, где его прекратит противник. Части и корабли флота точно следовали этому распоряжению.

А вот самураи вели себя иначе. Особенно в Северной Корее. Не только отдельные подразделения, но и целые соединения вражеских войск продолжали оказывать ожесточенное сопротивление, пробивались с боями на юг. Они рассчитывали погрузиться в южных портах на транспорты, на военные корабли и эвакуироваться в Японию.

Советское командование решило сорвать этот замысел, высадить в глубоком тылу противника еще один десант и захватить Гензан — последний крупный порт, оставшийся в руках японцев севернее 38-й параллели. Южнее этой параллели лежала зона, которую по союзническому соглашению должны были занять американцы.

В то же время корабли и части флота продолжали операцию по освобождению Курильских островов и Южного Сахалина. Готовились десанты в Порт-Артур [118] и Дальний. Собрать быстро крупные силы для высадки в Гензане было очень трудно. А успех дела зависел там именно от быстроты и решительности действий.

В Сейсине начал формироваться сводный отряд. В его состав вошли батальон морской пехоты, рота противотанковых ружей, батарея 120-миллиметровых минометов, батарея 45-миллиметровых пушек, разведывательная рота и еще ряд небольших подразделений. Общая численность отряда едва превышала 1800 человек. Но все эти люди уже имели практический опыт десантирования.

Для того чтобы доставить отряд к месту высадки, был выделен эскадренный миноносец «Войков», эскортный корабль «ЭК-3», два тральщика и шесть торпедных катеров. Возглавил десант капитан 1 ранга А. Ф. Студеничников. Эта фамилия говорила нам, морякам, о многом. Студеничников умело воевал на Черном море, принимал участие в Новороссийской и других операциях. Он командовал кораблями, которые доставили десант в Сейсин. Под его руководством был освобожден порт Одецин.

Поход на Гензан обещал быть нелегким. Силы десанта не шли ни в какое сравнение с силами противника. По данным разведки, подступы к Гензану с моря были прикрыты шестью береговыми батареями, две из которых имели орудия калибра 280 миллиметров. На Гензанском аэродроме базировалось до 50 вражеских самолетов. Гарнизон города насчитывал более 5000 солдат и офицеров. Такое же по численности соединение располагалось в 30 километрах от Гензана. А с севера прибывали все новые и новые японские части.

У нас в десанте каждый знал о капитуляции Японии. Но известно ли это солдатам и офицерам противника? Захотят ли они капитулировать на корейской земле или по-прежнему приложат все усилия для того, чтобы погрузиться на корабли и отплыть в Японию?

Мы готовились к худшему.

2

Отряд приблизился к Гензану утром 21 августа. Погода стояла жаркая, безветренная. Синяя вода ослепительно блестела под ярким солнцем. На палубах кораблей [119] негде было укрыться от палящих лучей. Металл нагрелся так, что невозможно тронуть рукой. Люди задыхались. Несколько человек свалилось от солнечного удара. Над ними хлопотали девушки из санитарной роты капитана Плетнера.

Гензанскую бухту можно сравнить с узкогорлым сосудом. Чтобы проникнуть в нее, надо миновать неширокий проход со множеством островков. Шесть береговых батарей на этих островках были подобны шести пробкам, закупорившим горло сосуда.

Первая задача любого морского десанта — зацепиться за землю, захватить плацдарм. Важную роль играет при этом неожиданность. Командир отряда капитан 1 ранга Студеничников хорошо знал, как это делается. Едва завиднелся берег, от главных сил отряда отделились шесть торпедных катеров с разведчиками старшего лейтенанта Леонова на борту.

Катерники и разведчики получили задачу полным ходом прорваться в бухту мимо вражеских батарей и закрепиться на причалах. Маленькие суденышки унеслись вперед и вскоре исчезли из виду. Повел эту группу капитан 3 ранга М. Г. Малик{4}.

В воздухе несколько раз появлялись самолеты. Они проходили стороной, направляясь на восток, в Японию. Только один, вероятно разведывательный, описал в небе большую дугу, наблюдая за советскими кораблями. Летчик следил издали, не решаясь войти в зону зенитного огня. Покружился и ушел на аэродром.

С «ЭК-3» (в походе на Гензан он был флагманским кораблем) сигнальщики передавали распоряжения. Василий Басов разбирал флажные сигналы, читал нам семафоры. Капитан 1 ранга Студеничников приказал «Войкову» и тральщикам: если какой-либо корабль выйдет из строя — высадку не задерживать, помощь оказывать только после того, как десант закрепится на берегу.

Отряд двигался противолодочными зигзагами, и мера эта оказалась не лишней. На поверхности воды появился вдруг белый бурун. Сомнений не могло быть — такой бурун оставляет только перископ подводной [120] лодки. Его увидели все: и краснофлотцы, и солдаты морской пехоты. Люди замерли на местах. В тишине громко звучали команды. Ударили пушки и скорострельные автоматы.

«ЭК-3» шел прямо на лодку. Было такое впечатление, что корабль намерен таранить ее. И когда лишь десятки метров отделяли нас от перископа, корабль резко повернул в сторону. По курсу лодки легла серия глубинных бомб. Там, где они взорвались, возник на несколько секунд кипящий холм мутной воды. Перископ исчез.

Едва отвернули мы — лодку пробомбил «Войков». Минут через пять эскортный корабль снова прошел над тем местом, где прозвучали взрывы. На воде расплылось большое маслянистое пятно. Затонула лодка или была только повреждена — этого я не знаю.

С берега пришло сообщение: разведчики Леонова благополучно высадились на причалах. Охрана порта почти не оказала сопротивления. Японские солдаты разгуливали без винтовок. Разведчики с ходу захватили казарму. Безоружным солдатам ничего не осталось, кроме как сдаться в плен.

Надо было как можно скорее закрепить первый успех. А корабли шли медленно, опасаясь мин. В любую секунду мог громыхнуть взрыв. Но жди не жди — опасность не уменьшится. Чем скорей, тем лучше — так рассуждали на палубе. Однако на мостике думали по-другому.

Навстречу нам попадались небольшие парусные суденышки. Рыбаки, увидев советские военные корабли, поворачивали назад, к берегу. Потом из-за острова показалась моторная шхуна с японским флагом — красный круг на белом полотнище. Она тоже рыскнула вправо, намереваясь лечь на обратный курс, но прозвучал предупредительный выстрел, и на мачте нашего флагмана появился сигнал: «Подойти к борту».

Через несколько минут на палубу чистенького деревянного суденышка прыгнули краснофлотцы с автоматами. По трапу поднялись двое: плотный японец в зеленом кителе и форменной морской фуражке, а с ним молодой кореец. Капитан-лейтенант Собачкин повел их на мостик. Мы с Гребенщиковым шли следом — на всякий случай. [121]

Капитан 1 ранга Студеничников разговаривал с пленными через переводчика. Японец сразу заявил, что он невоенный и его обязаны отпустить. На все вопросы он отвечал только одно: не знаю. Когда ему дали карту, он сказал, что не разбирается в ней.

Я слышал весь разговор и, грешным делом, подумал, что это действительно так. Но если японец был упрямым и хитрым, то капитан 1 ранга оказался настойчивым и умным. Молодой кореец, с которым беседовали отдельно, сообщил, что его начальник является чиновником, смотрителем маяков. Это была удача. Человек, занимающий такую должность, не мог не знать, где выставлены мины. Возможно, ему не показывали схемы минных полей. Но не было никаких сомнений в том, что смотрителю известен безопасный фарватер, по которому входят в бухту японские корабли и сам он водит свою шхуну.

Японец продолжал упрямиться. А между тем текло драгоценное время. Капитан 1 ранга Студеничников, взглянув на часы, сказал решительно:

— Переводите. Он знает приказ о безоговорочной капитуляции, но оказывает сопротивление. Если хоть один наш корабль взорвется на мине, эта минута будет для него последней. Его жизнь в его руках. Все.

Корабль дал ход. Японец стоял молча, задумавшись. Потом попросил карту.

Да, лучшего «языка» найти было трудно. Смотритель маяков знал тут каждую вешку, каждый поворот извилистого фарватера. Поняв наконец, что его судьба действительно зависит теперь от него самого, он выложил все. Сообщил не только, где поставлены мины, но и какие именно. Сказал, что незадолго до прихода наших кораблей из Гензана ушла японская эскадра — крейсер и эсминцы, после чего фарватер был перекрыт магнитными минами. Они не страшны для деревянных судов. Но пройдет ли эскортный корабль и эсминец — этого смотритель не знал.

Вперед выдвинулись два тральщика. Вскоре перед одним из них с грохотом взорвалась мина. Помнится, и я и мои товарищи отнеслись к этому довольно равнодушно. На то, дескать, они и тральщики, чтобы море пахать. Все наше внимание было захвачено в это время другим. [122]

Корабль двигался мимо зеленого, заросшего кустарником островка. Островок был совсем рядом. Ни единого человека не появилось на нем. Зато хорошо просматривались закамуфлированные постройки и маскировочная сеть, а под ней стволы двух мощных орудий.

Артиллеристы на «ЭК-3» замерли возле своих пушек, наводчики прильнули к прицелам. Однако, что могла сделать наша корабельная артиллерия с этими гигантами, укрытыми в бетонных казематах? Мы надеялись на «Войков», орудия которого были мощнее. Но на него тоже нацелились стволы другой японской батареи.

Не знаю, сколько продолжалась эта война нервов. В те минуты казалось, что томительному ожиданию не будет конца. Думаю, что у многих бывалых людей появились в это время седые волосы.

Но вот батарея осталась за кормой. Корабль уходил все дальше от нее. И хотя мы по-прежнему оставались под прицелом, дышать стало легче: японцы не решились открыть огонь.

Горло Гензанской бухты наш отряд миновал благополучно. Впереди открылся большой южный город.

3

Мы высадились на берег без радиостанции. Морская пехота взяла под свой контроль улицы, прилегавшие к порту. А нашей группе было поручено охранять... митинг. Прямо скажем, мы были готовы ко всему: к наступлению, к отражению атак, к уличному бою, — но только не к этому.

Интересно, как он возник, этот необычайный митинг. Когда разведчики Леонова захватили причалы и обезоружили охрану порта, об этом сразу же узнали в городе. Слух о советском десанте разнесся по Гензану с быстротой молнии. Командование японского гарнизона заняло выжидательную позицию, намереваясь выяснить силы и задачу десанта. Войска гарнизона располагались в старинной крепости на окраине Гензана. В город вышли лишь некоторые подразделения и перекрыли все магистрали, идущие от порта.

Совсем иначе реагировали корейцы. Сотни людей [123] высыпали на улицы, направляясь к причалам. Шли и колоннами, и группами, и в одиночку. Несли плакаты и флаги. Я видел поспешно и неумело сделанную на куске материи надпись: «СССР». Видел старый, пожелтевший от времени портрет Владимира Ильича Ленина.

Люди радовались своему освобождению. А в полукилометре от порта наша морская пехота столкнулась с передовыми подразделениями японцев и поспешно окапывалась. То в одном, то в другом месте вспыхивала перестрелка.

Однако и в этой сложной обстановке командование отряда решило все-таки провести краткий митинг. Из шпал и бревен моряки соорудили некое подобие трибуны. На нее поднялись офицеры-политработники. Вокруг бурлила тысячная толпа смуглых людей в белых рубашках и платьях. Сияли улыбки.

Нам понятны были чувства, владевшие корейцами, но мы понимали и другое: в этой толпе могли находиться и находились японские соглядатаи, непримиримые самураи, готовые стрелять в спину или броситься сзади с ножом. Мы внимательно следили за толпой.

Один из политработников, капитан 3 ранга Кузьменецкий, говорил с трибуны о том, что советские моряки пришли в Корею не как враги, а как друзья, чтобы помочь народу навсегда освободиться от гнета японских милитаристов. У переводчика, повторявшего слова Кузьменецкого, голосок оказался слабый, его слышали только те, кто стоял близко. Из толпы передали ему картонный рупор. Потом кто-то из краснофлотцев принес с корабля мегафон.

Духота стояла неимоверная. Почти у каждого корейца за поясом заткнуто было полотенце. Они то и дело вытирали этими полотенцами руки и лица. А с нас пот лился градом, хотя и вышли мы на берег в одних тельняшках. Нам предлагали веера. Сперва мы вежливо отказывались, потом начали брать. Представьте себе картину: стоит моряк с автоматом, с гранатами и обмахивается веером. Краснофлотцы подшучивали друг над другом. Но корейцы не смеялись: веера для них — вещь обычная. Вскоре освоились и мы. Веера были «приняты на вооружение». [124]

Митинг близился к концу, когда к трибуне подошел связной и сообщил что-то нашему капитан-лейтенанту. Тот жестом показал: «За мной!» Мы поодиночке, стараясь не привлекать внимания, выбрались из толпы.

Командир повел нас по бетонной стенке в сторону от причалов. Оказалось, что в одном из домов засели японские жандармы. Они стреляли оттуда по нашим бойцам. Нам было приказано уничтожить противника.

Длинное одноэтажное здание из серого камня стояло фасадом к морю. Мы зашли с противоположной стороны. Маскируясь среди тюков и мешков с цементом, подобрались поближе. Капитан-лейтенант распорядился: поднимаемся разом, бросаем гранаты и прыгаем в окна.

Через несколько минут все закончилось. Трое мертвых жандармов лежало возле окон. Четвертый, раненный, сам спустился к нам с чердака.

Когда мы возвратились к причалам, там было уже пусто. Корейцы разошлись по домам.

4

На улице появились два японских офицера. Размахивая белым флагом, они подошли к позициям нашей морской пехоты. Офицеры оказались парламентерами от командира Гензанской военно-морской базы контр-адмирала Хори и коменданта крепости полковника Тада.

Парламентеров провели в порт и пригласили подняться на флагманский корабль. Их принял капитан 1 ранга Студеничников.

Нет нужды напоминать о хитрости и вероломстве самураев. Эти качества считались у них большим достоинством и специально культивировались в японской армии. Посланцы Хори и Тада были хорошо подготовлены в этом отношении. Они вели себя очень осторожно, приглядывались. И когда выяснили, что старшим среди советских моряков является капитан 1 ранга, категорически заявили: контр-адмирал Хори может вступить в переговоры только с лицами, имеющими равный с ним чин. [125]

Было ясно, что японцы просто-напросто стараются затянуть время, чтобы эвакуировать из города войска, ценности и семьи чиновников. Но капитан 1 ранга Студеничников не позволил дурачить себя. Он ознакомил парламентеров с текстом радиограммы начальника штаба Тихоокеанского флота вице-адмирала А. А. Фролова.

В ней предлагалось контр-адмиралу Хори и полковнику Тада без промедления явиться на флагманский корабль и начать переговоры с капитаном 1 ранга Студеничниковым, который имеет на это все необходимые полномочия и является отныне командиром Гензанской базы. Одновременно Студеничникову предписывалось предупредить японцев, что, если они не сложат оружие, советская авиация будет действовать в соответствии с законами войны{5}.

Парламентеры понимающе закивали и отправились в обратный путь. А ближе к вечеру на «ЭК-3» прибыли контр-адмирал Хори и полковник Тада. Их сопровождала многочисленная свита штабных офицеров.

В кают-компании по одну сторону стола сели наши представители, по другую — японцы. Маленький, тощий, одетый в какой-то полувоенный костюм, Хори совсем не был похож на адмирала. Он явно нервничал, не зная, куда деть руки, покрытые морщинистой дряблой кожей, вертел длинной шеей, оборачиваясь то в одну, то в другую сторону. Иначе вел себя полковник Тада. Грузный, угрюмый, он неподвижно сидел в кресле, сцепив крепкие пальцы. Лицо его оставалось невозмутимым. Только по тяжелому частому дыханию можно было понять, что полковник тоже волнуется.

И опять японцы попытались затеять дипломатическую игру, начали петлять вокруг да около, выискивая предлоги для того, чтобы оттянуть подписание акта о безоговорочной капитуляции. Даже нам, рядовым матросам, выполнявшим здесь роль посыльных и совсем не умудренным в такого рода делах, было ясно: самураи хитрят.

Хори и Тада не отрицали, что знают о рескрипте микадо, согласно которому войска должны повсеместно [126] и без всяких оговорок сложить оружие, но ссылались на то, что не имеют на этот счет никаких указаний от непосредственных начальников. Они стали доказывать, что должны обязательно запросить соответствующие инструкции.

— Нет, — ответил им Студеничников. — Никаких запросов и никаких инструкций. Решение японского правительства о безоговорочной капитуляции обязательно для всех военнослужащих, никто не может толковать его по-своему.

Хори и Тада продолжали вилять. Они, разумеется, могут обойтись и без инструкций, это формальность. Акт о капитуляции можно подписать немедленно, если в него будет внесено несколько частных оговорок. Уступка за уступку.

— Никаких уступок и оговорок, — еще решительнее возразил Студеничников. — Мы собрались здесь не для того, чтобы торговаться...

А тем временем японские войска вышли из крепости и заняли центр Гензана. Противник имел по меньшей мере десятикратное превосходство в силах и действовал нагло. Японские солдаты, взявшись за руки, оттесняли наши малочисленные патрули. Но огня не открывали. Наши тоже соблюдали приказ — не стрелять первыми.

Солнце уже скрылось за зубчатыми гребнями дальних гор. С моря наползали сумерки. Хори и Тада согласились наконец подписать акт о безоговорочной капитуляции, но обратились к советскому командованию с просьбой отложить фактическое разоружение до утра. Сейчас, дескать, неподходящее время: в темноте могут возникнуть нежелательные недоразумения между японскими и советскими войсками.

На минуту в кают-компании воцарилась напряженная тишина. Довод, выдвинутый японцами, был достаточно веским. Но, с другой стороны, Хори и Тада, вернувшись в город, будут иметь в своем распоряжении целую ночь, и, кто знает, как они воспользуются ею.

Следовало найти решение, единственно правильное в этой ситуации. И оно нашлось. Переводчик сообщил японцам, что советское командование согласно отложить разоружение до утра. Однако для пользы [127] дела обоим представителям японских вооруженных сил не следует покидать корабль до тех пор, пока не взойдет солнце.

Нужно было видеть лица адмирала и полковника, когда они услышали это! У Хори дрожали губы. Полковник Тада побагровел.

Удар пришелся в самую точку. Как выяснилось впоследствии, это решение советского командования зачеркивало все хитроумные планы противника.

Оба японца заявили, что они категорически возражают и требуют немедленно отпустить их. Студеничников повелительным жестом остановил никчемные препирательства:

— Советское командование высказало свое мнение. В противном случае оно не может гарантировать вам личную безопасность при проходе через боевые порядки.

Хори и Тада поняли, что протестовать бесполезно. Но, как показал дальнейший ход событий, они не отказались от своего коварного замысла.

5

Через час после того, как закончились переговоры, один из японских офицеров, сопровождавших адмирала, попросил вывести его на палубу. Это был пожилой рослый майор. Зеленый китель плотно обтягивал его крепкую фигуру. Майор жаловался на головную боль и хотел подышать свежим воздухом.

Конвоировал его молодой краснофлотец с автоматом на груди. Он спокойно шел за японцем по верхней палубе. Да и о чем беспокоиться! Убежать самураю некуда. Вокруг свои, у трапа стоят часовые.

На шкафуте левого борта было пустынно и темно. Майор неожиданно повернулся и ударил краснофлотца ногой в низ живота. Моряк упал без сознания. Самурай выпрыгнул за борт.

Вполне возможно, что ему удалось бы бежать, пользуясь темнотой. Но он угодил не в воду, а в спасательный катер, стоявший возле борта. Двое мотористов, возившихся возле двигателя, были ошеломлены, когда сверху плюхнулось на них тяжелое тело японского майора. [128]

При падении японец сломал ногу, но все же нашел в себе силы выброситься из катера и поплыть. Однако это была уже попытка с негодными средствами. Вслед за ним с катера кинулся один из мотористов, а с верхней палубы прыгнули двое краснофлотцев из нашей группы.

Самурай продолжал сопротивляться даже в воде. Он выхватил нож и успел ранить моториста в плечо. Но наши стукнули его так, что он потерял сознание. Очухался майор уже на борту корабля. Завизжал, стал кусаться. Мы с трудом связали его и отнесли в механическую мастерскую.

Хори и Тада оставались между тем в полном неведении о случившемся. Охранявшие их матросы потом рассказали мне, что и адмирал и полковник все это время сидели молча, поглядывали на часы и внимательно прислушивались. Тишина успокоила их. Они повеселели, но спать не легли.

А мы продолжали возиться с майором. Обыскали его, вытащили документы, сняли мешочек с лезвием для харакири. Пришел фельдшер, осмотрел сломанную ногу, наложил шину. У незадачливого беглеца наступил упадок сил. Он лежал, закрыв глаза, и стонал сквозь зубы. Вероятно, не столько от боли, сколько от обиды и злости.

Лишь через несколько дней, после допроса пленных, стало известно, какие надежды связывали адмирал Хори и полковник Тада с побегом этого офицера. Он должен был передать японским войскам приказ об окружении и уничтожении десанта. Превосходство противника в силах позволяло ему справиться с этой задачей в считанные часы, тогда как советские стрелковые дивизии, наступавшие с севера, могли войти в Гензан в лучшем случае через двое суток. За это время Хори и Тада рассчитывали вывезти на самолетах в Японию многие ценности, офицерский состав, чиновников. И конечно, надеялись улететь сами.

Посланцу их не повезло, и за свой провал он сам казнил себя. Наутро, когда дежурный офицер пришел проверить его состояние, майор был мертв. Он привязал к дверной задрайке башмачный шнурок и повесился. [129]

6

Пожалуй, никто из десантников не спал в ту ночь. Не спали и японцы. Они с трех сторон окружили порт, где закрепилась морская пехота. На каждого нашего бойца приходилось по десять — пятнадцать солдат противника, на каждый пулемет — два десятка вражеских пулеметов.

Нет сомнения, что японцы могли одним ударом сбросить десант в море. Тут решал дело простой закон численности. Но победа далась бы врагу дорогой ценой. В наших окопах сидели бойцы, решившие драться до последнего патрона, а после этого — еще и штыком и прикладом. За спиной десантников стояли корабли, готовые поддержать своих артиллерийским огнем. Японские солдаты и офицеры понимали, с кем они имеют дело, и это, вероятно, охлаждало их пыл.

В середине ночи капитан-лейтенант послал меня на берег с запиской к одному из командиров рот. Морские пехотинцы лежали на кучах угля. За спиной — вода. Впереди — широкая улица.

В 100–150 метрах от наших позиций расположились японцы. Они перетаскивали пулеметы, устраивая их поудобнее.

Расстояние было таким ничтожным, что не позволяло снимать палец со спускового крючка винтовки или автомата. Опоздаешь с открытием огня на несколько секунд, и будет уже поздно: навалятся кучей, сомнут.

Тысячи готовых к бою людей ждали команду. Но стоило отойти немного от передовой — и будто ничего нет. Темнота, тишина да звездное небо.

Нервы людей были натянуты до предела. Я уверен: сорвись в эти часы случайный выстрел, случайная очередь — и сотни пулеметов сразу ударили бы с обеих сторон. Остановить их было бы выше человеческих сил.

Но выстрел не раздался. Самураи, не получив приказа, оставались на месте. А наши бойцы выдержали напряжение.

7

Японцы любят рисовать восходящее солнце. Они считают его символом своего могущества и вечной молодости. [130] Японские милитаристы кричали на весь мир, что их солдаты пойдут вслед за солнцем до самой Европы. Самураи действительно не раз пытались сделать это. Их били по рукам, но, пожалуй, не слишком больно. И вот наконец ударили по-настоящему.

Утром 22 августа 1945 года солнце в Гензане взошло явно не для самураев. Едва рассвело, вражеские войска начали покидать позиции. Им было приказано вернуться в казармы и приступить к сдаче оружия.

Прямо скажем, это распоряжение выполнялось не очень охотно. Тут, видимо, действовал еще и психологический момент. Японский гарнизон был слишком велик, а десантников — слишком мало. Некоторые вражеские подразделения начали разбегаться, другие устремились к железной дороге.

Особенно упорствовали офицеры и курсанты военного училища — их насчитывалось около двух тысяч. Они наотрез отказались капитулировать. Не лучше обстояло дело и на прибрежном аэродроме. Оттуда поднялось и улетело в Японию несколько самолетов. Готовились к отлету и остальные.

Разведчикам старшего лейтенанта Леонова снова пришлось погрузиться на торпедные катера, которые быстро доставили их к аэродрому. Люди, проведшие на передовой всю войну, знали, как поступают в таких случаях. Стычка продолжалась буквально несколько минут. Убедившись, что советские бойцы пользуются оружием решительно и умело, японцы из аэродромной команды подняли руки вверх.

Нечто подобное произошло и возле училища. Молодые самураи встретили разведчиков огнем из винтовок. Но когда наши бойцы полоснули по дверям казармы автоматными очередями, а в окна полетели гранаты, воинственный пыл курсантов угас. Они послушно выстроились на плацу{6}.

К полудню десантники, действуя небольшими отрядами, взяли под свой контроль железную дорогу и все ключевые позиции в городе. Нашей корректировочной группе было приказано продвигаться к крепости и систематически [131] докладывать по радио на флагманский корабль об обстановке в городе.

Первый сеанс связи мы провели с чердака здания, в котором помещался банк. Капитан-лейтенант сообщил, что банк и телеграф заняты морской пехотой и возле обоих этих учреждений выставлена охрана.

Навстречу нам все чаще попадались колонны пленных. Странная это была картина. Глядишь, марширует по улице вражеская рота в полном боевом снаряжении с офицерами впереди, а где-то в конце колонны идут трое-четверо усталых моряков.

Потом колонны двинулись почти непрерывным потоком. Одновременно по другим улицам катили в порт автомашины с различным военным имуществом, ехали повозки. Сами же японские солдаты перетаскивали в портовые склады груды оружия и боеприпасов.

В центре города встретили мы десятка полтора походных кухонь. Ездовые, увидев нас, замахали руками: они не знали, куда ехать. Мы объяснили им жестами. Недавние наши противники теперь улыбались. Вероятно, радовались тому, что дожили до конца войны.

Неподалеку от крепости мы попали на узкую зеленую улочку, поднимавшуюся в гору. Возле одного из домов стояла женщина в черном. Сначала не обратили на нее никакого внимания. Мало ли любопытных попадалось нам в тот день! Шагали себе по мостовой, смеясь и переговариваясь. Но вдруг женщина, раскинув руки, бросилась нам навстречу:

— Русские! Русские!

Мы подхватили ее, иначе она упала бы. Женщина сразу и смеялась и плакала, исступленно повторяя одно и то же:

— Русские!

Ей дали воды. Посадили на скамейку. Однако она не могла усидеть, потащила нас к себе в маленькую хибарку, чуть попросторнее собачьей конуры. Оказалось, что отец этой женщины эмигрировал из Советской России после революции. С двенадцати лет она мыкала горе в чужих краях. Была в Маньчжурии, в Китае. Эмигрантов везде встречали недружелюбно. С работой было трудно. Отец и мать умерли. Она перебралась в Корею. [132]

Особенно невыносимой стала жизнь после того, как Япония вступила в союз с фашистской Германией. На русских смотрели как на врагов. Притесняли во всем. Наша знакомая, которую, помнится, звали Наташей, хорошо играла на пианино, умела печатать на машинке. Но ей не разрешали давать даже частные уроки музыки. Пришлось работать поденщицей, судомойкой.

Женщина засыпала нас сотнями вопросов, но мы не могли задерживаться долго. Капитан-лейтенант посоветовал ей сходить в советскую комендатуру. Там, безусловно, потребуются люди, знающие японский и корейский языки.

Мы распрощались и двинулись дальше своей дорогой. Еще несколько раз связывались с флагманским кораблем, передавали сведения о положении наших и японских войск. Потом нам приказали отвести в порт группу пленных офицеров.

На причалах было шумно и многолюдно. Сложившие оружие японские подразделения шеренгами сидели на земле, ожидая дальнейших распоряжений. Громоздились штабели винтовок, бесформенные кучи пистолетов и офицерских тесаков самых различных форм и размеров. Каждый из нас выбрал себе холодное оружие по вкусу. Я взял небольшой тесак в лакированных ножнах, с причудливой рукояткой.

Поздно вечером командование подвело итоги. Стало известно, что количество сдавшихся в плен перевалило за четыре тысячи. Цифра сама по себе весьма значительная. Но это было только начало. Капитуляция продолжалась потом еще четверо суток...

23 августа нас опять послали в крепость. Здесь, на высоком холме, чуть в стороне от казарм, размещались склады. Специально выделенные команды десантников принимали их содержимое. Мы поддерживали по радио связь со штабом, передавали сводки, получали указания, куда и какие грузы нужно отправить.

Запомнилась такая картина. На зеленой полянке вытянулось в ряд десятка полтора трофейных пушек. Возле крайней из них замер по стойке «смирно» японец с нашивками младшего командира. Перед ним — [133] советский сержант с завесой орденов и медалей на широкой груди.

— Ты что, первый год служишь?! — кричал на японца возмущенный сержант. — Не знаешь, как с матчастью обращаться?! Эх ты, а еще очки надел! — тыкал сержант пальцем в замок орудия. — Тут и без очков ржавчину видно! Вот не приму от тебя пушку, и баста!

Японец, будто поняв русскую речь, снял свои очки.

— Слушай, сержант, — засмеялся Федор Гребенщиков. — Да на кой черт она тебе нужна, пушка эта? Принимай ржавую, все равно на переплавку пойдет!

Сержант успокоился. Закурил трофейную сигарету и сел на траву возле чужого орудия. Сосредоточенно морща лоб, он не спеша делал карандашом пометки в какой-то ведомости...

Наблюдая эту сцену, я впервые, кажется, по-настоящему осознал, что война закончилась. [134]