Чужой берег

1

Ни я, ни мои товарищи почти ничего не знали в ту пору о городе, в котором мы должны были высадиться. Лишь во время боев, а точнее, уже после войны познакомились мы с Сейсином и узнали общий ход той операции, в которой нам довелось участвовать.

Сейсин, расположенный в 126 милях от Владивостока, являлся ключевой позицией японской обороны в Северной Корее. Здесь находились большие заводы и склады. Сюда с трех сторон тянулись стальные пути. Хорошо оборудованный порт способен был принимать корабли всех классов. Через этот порт снабжались не только японские дивизии, оккупировавшие Северную Корею, но и маньчжурская группа Квантунской армии.

Город, живописно вытянувшийся вдоль берега, был будто самой природой подготовлен к длительной обороне. На западе высились горные хребты с голыми скалистыми пиками. Оттуда к Сейсину не пробьешься. С севера тоже горы. А на подступах к порту горбатился лесистый мыс Колокольцева. Японцы умело использовали географическое положение города, разместили на господствующих высотах артиллерийские батареи, доты и дзоты.

Долговременные огневые точки были подготовлены и в самом порту, и на городской окраине, и на гряде сопок, отделявших город от порта. Для обороны использовались все каменные здания. Имелась целая система [57] траншей, ходов сообщений, проволочных заграждений, минных полей. Артиллерия перекрывала всю площадь укрепленного района трех-, четырехслойным огнем.

Гарнизон Сейсина состоял из полка пехоты, нескольких жандармских отрядов и сводного батальона, который был укомплектован слушателями офицерской школы усовершенствования и курсантами военного училища. Это были потомственные самураи, слепо преданные своему «божественному микадо» и воспитанные в духе самопожертвования.

В общей сложности японский гарнизон насчитывал около трех с половиной тысяч человек. Кроме того, возле Сейсина формировалась добровольческая бригада из полицейских и чиновников, из тех корейцев, которые предали интересы своей родины и перешли на службу к оккупантам. Эта бригада к началу войны не была еще обучена. Однако японцы ввели в бой и ее.

Противник стремился во что бы то ни стало удержать порт и железнодорожный узел, чтобы эвакуировать на юг свои главные силы, отступавшие под ударами советских войск из Северной Кореи. Наш десант был для японцев как кость в горле. Или вытащить ее, или задохнуться. Третьего выбора они не имели.

Я рассказываю все это для того, чтобы читатель понял, почему бои за Сейсин оказались очень жестокими и кровопролитными, хотя война с Японией была кратковременной и обошлась для нас без больших жертв. В ней блестяще проявились огромный опыт советских полководцев и боевая сноровка наших войск, приобретенные в битвах на западе.

В Сейсине столкнулись две силы: отборные самурайские подразделения и советская морская пехота, советские моряки, многие из которых прошли сквозь пекло боев в Заполярье, в Крыму, на Кавказе.

Когда отзвучали последние выстрелы, на улицах этого сравнительно небольшого города было собрано около двух тысяч трупов противника. Человек, побывавший на фронте, представляет, что это такое. А для тех, кому не довелось воевать, скажу: в некоторых местах убитые лежали навалом.

Наша группа высадилась на берег в самый разгар боев. Естественно, что меня и моих товарищей интересовало [58] не только увиденное собственными глазами, но и те события, которые происходили в Сейсине до нашей высадки. Я встречался со многими бойцами из первого эшелона десанта, толковал с несколькими офицерами, причастными к руководству операцией в целом. И постепенно у меня составилось более или менее полное представление о том, как развивались события.

Японцы не ожидали нашего прорыва в Сейсин морем. Это представлялось им слишком дерзким. Полагаясь на свои укрепления, они оставили в городе лишь небольшие подразделения, а главные силы гарнизона вывели на север, чтобы прикрыть важную дорогу.

И вдруг в ночь на 13 августа в порт на полном ходу ворвались четыре советских торпедных катера под командованием капитана 3 ранга Кострицкого. Это была разведка боем. Но боя, собственно, не произошло. Темный берег безмолвствовал. В порту не оказалось ни боевых кораблей, ни транспортов.

Советское командование не стало терять времени на размышления о столь странном положении дел. Тотчас же в Сейсин было отправлено еще два торпедных катера с группой автоматчиков. На рассвете они вошли в порт, ошвартовались у мола и высадили автоматчиков на берег. Бойцы осторожно прошлись по пустым причалам. Они видели многочисленные укрепления, но не встретили ни одного человека, не услышали ни одного голоса. Казалось, порт вымер. Моряки с торпедных катеров рассказывали впоследствии, что они были не только удивлены, но и несколько разочарованы таким «холодным приемом».

Чтобы засвидетельствовать свое пребывание в порту, катерники сделали суриком надпись на бетонной стенке мола: «13 августа 1945 года здесь побывали торпедные катера Кострицкого. Лейтенант Бочарников, лейтенант Головинкин, лейтенант Алексеев, главный старшина Молевинский». Эта своеобразная расписка долго украшала сейсинский мол.

До сих пор неизвестно, почему японцы не открыли огонь по нашим разведчикам. Скорее всего, то была первая хитрость из целой серии хитростей и ловушек, с которыми пришлось потом столкнуться нашим десантникам. [59]

Если это так, то японцы в какой-то мере достигли своей цели. В предшествующие дни десанты Тихоокеанского флота освободили без серьезных боев два небольших порта — Юки и Расин, расположенных севернее Сейсина. Исходя из опыта этих десантов и донесений капитана 3 ранга Кострицкого (его катера продолжали оставаться в районе Сейсина и вести наблюдение за входом в порт), командование Тихоокеанского флота сделало вывод, что в городе либо совсем нет противника, либо он очень малочислен и серьезного сопротивления не окажет. Поэтому решено было послать в порт только разведывательный отряд Героя Советского Союза старшего лейтенанта В. Н. Леонова и роту автоматчиков старшего лейтенанта Яроцкого. Это были отлично сколоченные подразделения. Особенно отряд Леонова, действовавший до того на Северном флоте. Леонову и его боевым товарищам много раз приходилось высаживаться в тылу у немцев, совершать дерзкие налеты на вражеские штабы и другие важные объекты. Народ в отряде подобрался лихой. О леоновцах ходили легенды.

Возглавить первый бросок десанта было приказано начальнику разведотдела штаба флота полковнику А. З. Денисину, и он немедленно вышел на катере в район действий. Перед началом десантирования в Сейсине хорошо поработала советская авиация. Она нанесла массированные удары по порту и береговым укреплениям. Однако, как только торпедные катера с десантом приблизились к бухте, по ним с нескольких направлений открыла огонь неприятельская артиллерия.

Но не так-то просто было попасть в маленькие, быстро несущиеся кораблики. Они ворвались в порт без потерь, и десантники повели наступление на город.

Японцы вначале сопротивлялись слабо, их действия носили разрозненный характер. На флагманский командный пункт, во Владивосток, пошла очень бодрая радиограмма за подписью полковника Денисина. Однако полковник явно поторопился. Японцы сориентировались в обстановке, поняли, что главный удар по городу наносится не с суши, а с моря, и срочно возвратили в Сейсин весь его гарнизон. Сюда же были повернуты и некоторые другие части, отходившие под [60] натиском советских дивизий по шоссе на юго-запад.

К вечеру десант оказался раздробленным на несколько изолированных групп, каждая из которых вела бой самостоятельно. Отступать было некуда. В плен моряки не сдавались. Когда кончались патроны и гранаты, шли в рукопашную. Один взвод погиб полностью. Оставшись без боеприпасов, тридцать моряков кинулись на противника с ножами, и все сложили свои головы в этой отчаянной схватке.

Полковник Денисин запросил немедленной помощи. Но из его радиограмм невозможно было составить ясное представление об обстановке. В штабе флота решили, что десант ведет бой с мелкими подразделениями противника. На помощь послали пулеметную роту численностью в 80 человек. Торпедные катера высадили ее на Военную пристань. Это, разумеется, была капля в море. Пулеметчики не смогли установить связь с окруженными десантниками первого броска и сами оказались блокированными.

Лишь 14 августа к Сейсину подошла сравнительно большая группа советских кораблей, доставившая в порт 355-й отдельный батальон морской пехоты под командованием майора М. П. Бараболько. Батальон потеснил японцев, соединился с десантниками полковника Денисина. Но и этих сил было слишком мало. К концу дня батальон понес значительные потери. В некоторых ротах осталось по 40 человек. А японцы все наседали и наседали. На их стороне было не только численное превосходство. Они имели больше орудий. Подтянули к месту боя два бронепоезда.

Десанту помогала авиация. Всякий раз, когда становилось невмоготу, морская пехота вызывала по радио самолеты. Они бомбили японские позиции, наносили удары по резервам противника. Выручала десантников и корабельная артиллерия. Тем не менее обстановка с каждым часом становилась все трудней, и в конце концов с кораблей пришлось высадить на берег часть экипажей. Отряду краснофлотцев под командованием капитана 3 ранга Г. В. Терновского было приказано установить связь с батальоном майора Бараболько и захватить одну из господствующих высот. Сам Терновский проявил тогда исключительное мужество, [61] за что был удостоен звания Героя Советского Союза. Такое же высокое звание получил и один из бойцов его отряда — молодой краснофлотец электрик Владимир Моисеенко.

Этого худенького, малорослого (из-за роста его даже не хотели брать в десант) и совсем еще юного паренька я видел несколько раз. И скажу откровенно, вначале просто не верилось, что он наделал столько необыкновенных дел. О его подвигах долго потом говорили на Тихоокеанском флоте.

...Путь морякам преграждали два японских дота. Пулеметы били по очереди: смолкал один, начинал другой. Ливень пуль не прекращался ни на секунду.

— Надо заткнуть им глотку, — сказал командир. — Кто пойдет?

— Я! — откликнулся Моисеенко.

— Иди! Тебе сподручней, ты маленький...

Владимир осторожно отполз назад. По густому кустарнику пробрался незаметно в тыл к японцам. С гребня сопки он хорошо видел подходы к дотам. Видеть-то видел, да как приблизишься к ним? Заметят из дота, и сам погибнешь, и товарищам не поможешь.

Выручила смекалка. На берегу горного ручья Моисеенко обнаружил хорошо замаскированную землянку, в которую японцы то и дело бегали за патронами. Часового тут не было. Моисеенко решил: надо взорвать боеприпасы, а когда поднимется переполох, — подобраться к дотам.

Осторожно подполз к складу, спрятался среди камней и бросил связку гранат. Близкий взрыв оглушил его, сверху посыпалась щебенка. У японцев началась паника. В сутолоке они действительно не заметили кравшегося к доту Моисеенко. Две противотанковые гранаты полетели в амбразуры, и пулеметы сразу умолкли.

После этого за Владимиром прочно укрепилась репутация «специалиста по долговременным огневым точкам». Он уничтожил еще несколько дотов. Ходил в разведку, отражал вместе со всеми атаки японцев. А когда был ранен командир группы, принял на себя, командование.

Ночью моряки закреплялись на занятой высоте. С рассветом бои там вспыхнули с новой силой. Японцы [62] бросили против нескольких десятков краснофлотцев две роты, поддержанные крупнокалиберными пулеметами. Одна контратака сменялась другой. Отряд таял. Вот уже в живых осталось только десять человек. Десять израненных, смертельно усталых моряков. На исходе патроны и гранаты. А японцы поднимаются опять.

Владимир Моисеенко вырвал из блокнота листок и написал на нем: «Умрем, а завоеванную высоту врагу не отдадим». Под этой клятвой подписались все десять. Каждый четко вывел свою фамилию. Лишь у одного получились неразборчивые закорючки: он был ранен в правую руку, а левой писал плохо.

Когда подоспели на выручку морские пехотинцы, они увидели страшную картину. Среди обгорелых кирпичных развалин лежали за трофейным пулеметом трое окровавленных краснофлотцев. У них уже не осталось патронов. Только последние гранаты.

Среди них находился и Владимир Моисеенко. В ту пору ему шел девятнадцатый год. После войны он долго еще служил на флоте. Флотская молодежь посылала его своим делегатом на XI съезд ВЛКСМ. А когда пришло время демобилизоваться, Володя возвратился в родной Ленинград и поступил работать на Балтийский судостроительный завод.

2

В ночь на 15 августа положение десанта в Сейсине ухудшилось до предела. Обескровленные подразделения были либо блокированы японцами на отдельных высотах, либо прижаты к берегу, к пирсам. С великим трудом отбивая контратаки, советские [63] бойцы удерживали полоску земли шириной в 200–400 метров.

Еще час-другой, и противнику удалось бы, вероятно, сбросить десантников в воду. Но в этот критический момент прибыли долгожданные корабли с бойцами 13-й бригады морской пехоты под командованием генерал-майора В. П. Трушина...

Нашу корректировочную группу катер доставил к высокому портовому крану, который издалека, за дымом, казался скелетом какого-то чудовищного животного. Ребята быстро высадились на берег. Гребенщиков и я сошли последними.

Капитан-лейтенант Собачкин приказал ждать и куда-то исчез. Мы с любопытством озирались по сторонам. Причал был искалечен взрывами крупных авиабомб, вывернувших глыбы бетона, раздробивших рельсы. В воронках лежали и сидели раненые. Возле них хлопотали девушки-санитарки. Раненых было очень много. Их грузили на катер и перевозили на эскортный корабль. А к берегу несли и вели все новых и новых.

С эскортного корабля било носовое орудие, направленное прямо в нашу сторону, и я боялся, как бы снаряд не задел за верхушку крана. Стреляли и японцы. Их снаряды со свистом пролетали над нами и рвались в бухте, на причалах. Недалекий взрыв заставил нас тоже укрыться в воронке. Но любопытство пересилило все иные чувства — вскоре мы с Гребенщиковым снова вылезли на пирс. Не удержался от соблазна и Кузнецов.

В порту еще горели склады. Дым от них был таким ядовитым, что выжимал слезы из глаз. Летели крупные хлопья сажи. По верхней части крана то и дело что-то щелкало. Но столько было шума и грохота вокруг, что никто не обращал на это внимания. Кузнецов хотел даже подняться на кран, чтобы посмотреть, не видно ли «Вьюги», но какой-то незнакомый боец с перевязанной головой стукнул его в бок кулаком и обложил крепкими словами:

— Тебе что, жить надоело? С какой стати сам под пули лезешь?!

Совсем уже рассвело, а командир наш все не возвращался. От нечего делать решили позавтракать (зачем [64] тащить на себе лишние буханки?). Старшина Михайлов выдал каждому по большому куску хлеба с маслом.

Пока ели — набежал фотокорреспондент. Взъерошенный, в расстегнутом кителе и сразу с тремя аппаратами. Он потребовал, чтобы мы выстроились на краю причала. Прячась от пуль за станиной крана, сфотографировал нас, торопливо записал фамилии и сказал бодро:

— Если останетесь живы, следите за газетами.

Фотографа мы больше не встречали. Снимков его тоже не увидели, о чем я лично ни капельки не жалею. Очень уж неказистым был, наверное, мой тогдашний вид. Навьючен, как ишак: рация, противогаз, подсумок, гранаты. На голове — огромная каска. В руках винтовка, на которую я опирался, как на палку. Нелегко было сесть или лечь при такой нагрузке. А подняться — еще труднее...

Наконец вернулся и наш капитан-лейтенант. Вместе с ним пришли пехотный офицер и пожилой сержант — проводник. Сержанту можно было только позавидовать — он явился налегке, с одним автоматом. У него была какая-то странная походка, мягкая, совсем неслышная. Не шел, а будто крался.

Капитан-лейтенант объяснил задачу. Приказано пробиться в расположение батальона майора Бараболько и развернуть корректировочный пост на одной из высот. В чьих руках высота — еще не вполне ясно. Батальон отрезан от порта, дерется в полуокружении, но, пока кольцо еще не сомкнулось, проникнуть туда можно. Так, по крайней мере, считал пехотный офицер. Однако мне казалось, да я уверен в этом и теперь, что в то время и наши и японские офицеры имели весьма приблизительное представление о происходящем. Настолько все перемешалось, перепуталось!

Чтобы попасть в батальон Бараболько, наша группа вынуждена была повернуться спиной к порту. Бой шел и сзади нас, и справа, и где-то далеко впереди. Появления самураев можно было ожидать в любую секунду и с любой стороны.

Мы шагали по широкой мощеной улице. Слева тянулись постройки — двухэтажные каменные особняки. Справа — большая сопка с гранитными выступами и [65] множеством валунов у подножия. В ней зияли черные жерла тоннелей. Их было очень много. Потом мы узнали, что некоторые из них были пробиты при заготовке строительного камня, другие же пронизывали сопку насквозь и служили для стока воды.

И я и мои товарищи с опаской косились на эти черные провалы, на пустые окна домов. Очень уж необычной была обстановка. Чужой город, полный специфических острых запахов от гниющей рыбы и фруктов. Стрельба вокруг и в то же время эта тихая, не тронутая войной, чистенькая улица. На ней спокойно бродили куры, кукарекал петух. А людей — ни души! Но кто знает, может быть, это только так кажется? Может, за тем вон поворотом — засада, а где-нибудь на чердаке притаился японский пулеметчик?

Мы инстинктивно сбивались в кучу. Сержант ругался, требовал, чтобы держались порознь. Его досада была понятна, но он, как видно, не понимал нас, не чувствовал, что люди тянутся друг к другу непроизвольно.

Наконец не выдержал и наш молчаливый, невозмутимый с виду капитан-лейтенант Собачкин:

— Вы что хотите, чтобы одной гранатой накрыли всех? — спросил он, приостанавливаясь. — А ну, Гребенщиков и Платонов — на тротуар! Второй радист — на ту сторону! Михайлов — туда же!..

Мы приближались к невысокому перевалу между портом и городом. В лицо ударили лучи только что поднявшегося над морем солнца. Стало жарко. Я начал расстегивать ворот бушлата. И вдруг — крик:

— Стой! Тамаре!.. Стой!.. — орал сержант-проводник.

Метрах в ста от нас перебегал улицу человек в белом. Крик подхлестнул его. Он ринулся напрямик, к жерлу тоннеля. Следом за ним бежали сержант и Александр Кузнецов. Потом старшина Михайлов.

Александр мчался резвее всех. Но было видно, что и ему не догнать японца. Сам поняв это, он начал на ходу стрелять из винтовки. Мимо... мимо... и еще раз — мимо!.. Ударяясь о камень, пули с визгом рикошетили.

Японец скрылся в тоннеле. Александр сгоряча последовал туда же. И в эту секунду сзади, из-за груды [66] камней, прыгнул на него другой японец, тоже во всем белом. Блеснул на солнце занесенный тесак...

Я держал винтовку на изготовку, но не мог стрелять, боясь попасть в Кузнецова. А он не видел врага. Еще мгновение, и мы лишимся друга. Но прозвучала короткая пулеметная очередь. Михайлов ударил из пулемета стоя, с руки. И конечно, не промахнулся! Сказалось мастерство старшины вьюговских пулеметчиков. Японец упал замертво, а удивленный Кузнецов отпрянул в сторону и оглянулся.

На всякий случай мы постреляли в тоннель. Александр Кузнецов, бледный от пережитого, подобрал японский тесак и долго рассматривал его: эта блестящая штука могла оборвать его жизнь. Потом, сколько я помню, он не расставался с тесаком, берег его как реликвию, а старшину Михайлова считал своим спасителем.

Вот такой была наша первая встреча с самураями. Продолжалась она буквально секунды. У меня еще вздрагивали от возбуждения руки, а капитан-лейтенант уже торопил:

— Не задерживаться! Быстро вперед!..

На сопке, вдоль которой мы шли, все время маячили какие-то фигурки. Издалека трудно было разглядеть, свои это или японцы. Они не стреляли в нас, и на этом основании было решено: наши. Заблуждение рассеялось, лишь когда мы обогнули сопку: по склону цепочкой поднимались солдаты в чужой форме. К счастью, они не заметили нас.

Мы бегом миновали перекресток шоссе и укрылись в кустарнике. Капитан-лейтенант и проводник разложили карту.

— Что за черт! — выругался Собачкин. — Мне сказали, будто эта высота уже взята.

— Значит, еще не взята, — спокойно ответил сержант.

Нужно было идти дальше, на большую сопку, высившуюся между портом и городом. Но если японцы здесь, они могут быть и там!.. Однако выбора у нас не оставалось. Мы обязаны где-то обосноваться и развернуть рацию. Без этого артиллеристы «Вьюги» и «Метели» не сумеют эффективно помочь десантникам. [67]

Пока капитан-лейтенант Собачкин совещался с проводником, мы разглядывали японские трупы, сваленные на дне распадка. Я насчитал их шестнадцать. А неподалеку — свежий глинистый холмик и три бескозырки на нем. На одной потускневшая золотая надпись: «Северный флот». Вот ведь где нашел свою смерть заполярный моряк!

— Леоновцы тут вчера перекресток держали, — объяснил сержант. — Только вечером отошли...

Дальше двигались по каким-то задворкам, по тропинкам, среди огородов и высоких — в рост человека — зарослей гаоляна. Шли очень быстро. Где-то стреляли. Неподалеку рвались бомбы, сброшенные нашими самолетами. Но я, по совести говоря, ничего уже не видел и ничего не запомнил, изнывая под тяжестью навьюченных на меня громоздких предметов. Не хватало дыхания. Лицо горело. Глаза заливал пот. Думалось только об одном: как бы выдержать, не упасть.

Федор Гребенщиков тоже шел покачиваясь, едва переставляя ноги. Остальным было полегче, но и они при подъеме в гору дышали, как загнанные лошади. Вася Басов взял у меня винтовку.

Когда раздалась команда «Ложись!», я почти замертво ткнулся между какими-то грядками. Отдышавшись, начал осматриваться. Слева пологий спуск, кустарник, гаолян. А внизу, на окраине города, — японские окопы. Там суетились солдаты. Справа довольно крутой подъем, голый скат, поросший рыжей, выгоревшей травой. На вершине сопки шел бой. Рвались гранаты, перебегали сгорбленные, пригнувшиеся фигурки. В общем, мы очутились между молотом и наковальней.

В другое время, возможно, сделалось бы страшно. Но в тот момент я был настолько измучен, что мечтал лишь об одном: полежать бы вот так еще минут десять. Первым делом снял осточертевшую тяжелую каску — «тыкву» (так мы их называли) и отбросил в сторону. Вместо нее надел бескозырку. Ту же самую операцию произвел и Федор Гребенщиков...

Неподалеку от нас в распадке, среди фруктовых деревьев, стоял маленький мирный домик. Из него вышел во двор мужчина в штатском. Невольно подумалось: [68] «Куда его несет? Сидел бы себе в подвале!» Но почему в руках у него винтовка?.. Вот он пристроился возле каменной изгороди и начал стрелять вверх, по нашим бойцам, которых все больше появлялось на сопке.

Я толкнул Гребенщикова: «Федор, смотри!» Он вытащил из кобуры наган, вытянул вперед правую руку, нажал спусковой крючок. Выстрела не последовало — получилась какая-то задержка. Пока Федор, чертыхаясь, возился со своей «пушкой», я взял у Василия Басова мою винтовку. Прицелился. Японец стоял спокойно. Мушка легла точно посередине его спины.

Мы с Басовым выстрелили одновременно. Японец качнулся назад, потом, согнувшись, боком побежал к дому и упал возле угла. Ощущение было неприятное. Мы еще не ожесточились и пока не знали, что японцы переодели в штатское платье сотни офицеров, жандармов и полицейских, которые, укрывшись в засадах, причиняли десантникам очень много вреда. В штатском действовали и целые подразделения добровольческой бригады: их снабдили оружием, но они не успели получить обмундирование...

Постепенно бой на вершине сопки стал стихать, отодвинулся дальше. Наверху остались наши. Но чтобы добраться до них, нужно было пробежать метров триста по крутому склону, почти лишенному растительности.

Едва поднялись на ноги, нас заметили японцы, сидевшие в окопах у подножия сопки. Сперва они стреляли только из винтовок. Потом снизу ударил и пулемет. Резкий посвист пуль заставил меня упасть. Рухнул со всего маху. Радиостанция ударила по спине. Казалось, хрустнули кости. Пулеметная очередь выбила фонтанчики пыли впереди меня.

— Перебежками! — скомандовал капитан-лейтенант.

Я попробовал. Пробежал метров десять и снова упал. Опять ударила по спине рация. Нет, так невозможно!

А ребята уже далеко впереди. Приотстал только Гребенщиков. Да рядом со мною — Вася Басов (вероятно, из-за солидарности).

Я решил — ложиться не буду. Едва смолкла длинная очередь, вскочил и побежал напрямик что было [69] сил. Сбоку сопел Басов. А за спиной опять застучал пулемет. Казалось, он бьет специально в меня. Но я не лег. Бежал, пока не кончились силы. Упал почти возле самой вершины. Сверху стреляли свои, снизу — японцы. Пули над головой шли роем. Здесь, на последних метрах, ранило кого-то из наших. Товарищи дотянули его на руках.

Мы с Басовым добрались до вершины ползком. Перевалили за гребень и сразу оказались в таком месте, куда не доставали пули. Саша Кузнецов помог мне подняться, снять рацию и бушлат.

Не успел стереть грязь с лица, уже команда Гребенщикова:

— Готовь питание! Ставь антенну!

Работали быстро, дело привычное. Я поглядывал по сторонам. Слева на сопке, мимо которой мы проходили, продолжался бой. Сопка была ниже нашей, отчетливо просматривались японские траншеи. Часть наших бойцов стреляла по ним, часть — в сторону города. Некоторые окапывались на гребне. Капитан-лейтенант Собачкин возился у стереотрубы.

Гребенщиков устал не меньше, чем я, и сердито бурчал себе под нос:

— Какая тут к черту романтика. Один пот... На физзарядку ходить надо, все легче было бы...

Что правда, то правда. Мой старшина уклонялся от физзарядки при каждом удобном и неудобном случае. Хорошо, хоть теперь пожалел об этом.

— Какую антенну ставить? — спрашиваю его.

— Давай диполь!

Диполь так диполь... Где только натянуть этот длинный медный шнур?

Неподалеку замечаю подходящий столбик. Забыв об опасности, поднимаюсь во весь рост. И вдруг — трах, трах, трах! От столбика полетели щепки, а я, не помню как, очутился на земле. В руках кусок перебитой антенны с раздробленным изолятором. Капитан-лейтенант кричит:

— Вниз!.. Отползайте вниз!.. Штыревую поставьте!..

Потом мы попытались еще раз натянуть диполь. Такая антенна, конечно, улучшает слышимость. Но в наших условиях использовать ее оказалось почти [70] невозможно. Буквально через полчаса она была оборвана пробегавшими мимо бойцами десанта. Потом ее сбил близкий взрыв мины. А штыревая не подвела ни разу!..

Пока развертывали рацию, наши наблюдатели засекли бронепоезд. Он медленно выполз из-за домов со стороны железнодорожной станции, ведя беглый огонь по порту. Я лишь на минуту увидел его: паровоз и четыре низкие черепахи — платформы... Капитан-лейтенант остался у стереотрубы и приказал мне занять место в какой-то ямке неподалеку от себя. Я голосом передавал его команды Гребенщикову. А уж тот — на корабль.

— Эр-ка, эр-ка! Я фе-ка, я фе-ка! — кричал старшина в микротелефонную трубку. — Готовы ли открыть огонь по квадрату номер...

Собачкин быстро уточнил расчеты и вот наконец произнес долгожданное слово: «Залп!»

— Залп! — взволнованно крикнул Федор.

С рейда докатился до нас мощный удар: «Вьюга» громыхнула двумя орудиями. Где-то высоко над нашими головами прошли снаряды. Все вытянули шеи, глядя на бронепоезд. Он по-прежнему попыхивал дымком. Но вдруг перед паровозом вздыбились два черных конуса. Бронепоезд будто натолкнулся на невидимое препятствие, замер на месте.

— Недолет! Больше два! — корректировал капитан-лейтенант.

Гулкое эхо опять раскатилось в сопках. На этот раз земляные конусы взметнулись по обеим сторонам бронепоезда. Ему уже не до стрельбы. Он полным ходом мчится назад и вскоре исчезает за постройками.

Молодость любопытна. И наши ребята и морские пехотинцы, окапывавшиеся рядом, повылезали на гребень — посмотреть на поединок «Вьюги» с бронепоездом. Едва отгремел последний залп, вылез на вершину и я. Начались пересуды и гадания: какие повреждения получил бронепоезд, появится ли он снова? А кончилось все тем, что лежавший рядом со мной молодой парень выронил из рук самокрутку и ткнулся лицом в землю. Его оттащили назад, перевернули. Пуля попала прямо в лоб. [71]

После этого печального случая любопытства у нас поубавилось...

С нашей сопки практически можно было наблюдать за всем, что происходило в Сейсине. Но событий было так много, они так быстро сменяли друг друга, что память сохранила лишь отдельные эпизоды. Запомнились мне разведчики из отряда Леонова. Их было человек десять. Они по-хозяйски расхаживали по траншее, рассматривая в бинокли и стереотрубу японские позиции. Особенно колоритной фигурой был среди них главстаршина. Рослый, плечистый, в сапогах и солдатских галифе, но во флотской фуражке и во флотском кителе. На груди — автомат. Под расстегнутым кителем видны гранаты на брючном ремне. По его команде разведчики ползком перебрались через вершину сопки и скрылись в мелком кустарнике.

— За «языком» пошли, — уважительно сказал кто-то из десантников.

Едва проводили разведчиков, раздались свистки командиров и крики: «Воздух! Воздух!»

Два японских самолета неслись почти на бреющем полете. Казалось, вот-вот заденут брюхом нашу сопку. Но не задели, прошли, держа курс на корабли.

Четыре высоких водяных столба взметнулись на рейде. Прямых попаданий не было. Только одна из бомб взорвалась настолько близко от эсминца, что палубу его залило водой и смыло за борт нескольких краснофлотцев.

Освободившись от бомб, самолеты развернулись и пошли вдоль наших позиций, обстреливая десантников из пулеметов. За самолетами тянулись огненные хвосты трасс. По ним били корабли с рейда. И не только из зенитных орудий. Завеса огня над бухтой была настолько плотной, что японцы не решились повторно атаковать корабли.

А вдоль траншей, занятых десантниками, прошлись еще раз. Однако и здесь их ждал достойный прием. По ним стреляли из винтовок, из противотанковых ружей и даже из автоматов. Японские летчики маневрировали, меняли высоту, бросали свои машины то вправо, то влево. Казалось, им удастся благополучно уйти. Они уже были над морем, когда ведомый [72] вдруг задымил, повернул к берегу и резко пошел вниз. Упал он где-то за сопками.

При такой массовой стрельбе совершенно невозможно было определить, кто сбил машину. Естественно, что каждый корабль хотел записать ее на свой счет. Каждому зенитчику казалось, что именно он точно послал снаряд. Долго потом среди моряков шли споры об этом. Но официально сбитый самолет числился за «Метелью».

3

Разведчики скоро вернулись. И действительно привели «языка». Вернее, не привели, а приволокли. Пленный, хоть и был крепко скручен, все время дергался, пытаясь вырваться.

Довольные успехом, леоновцы сели перекурить. Самурая обыскали, вытащили из карманов документы. Он попросил пить. Ему освободили руки и дали котелок.

Вокруг разведчиков собрались бойцы. Начались расспросы. Пленный со связанными ногами лежал в стороне. Это был офицер лет тридцати с узким желтым лицом и выпирающими зубами. О нем на какое-то время забыли. А когда подошли к нему, он был мертв.

Оказалось, что у него на груди было спрятано тонкое обоюдоострое лезвие. Японец снизу вверх распорол этим лезвием свой живот — сделал харакири. Мне не раз приходилось слышать о таких изуверских выходках, но как-то не верилось в это. И вот, пожалуйста, доказательство налицо...

Разведчики были очень огорчены случившимся. Им пришлось снова идти в поиск. Мы потом тщательно обыскивали всех пленных. У некоторых находили лезвия в потайных карманах, у других они висели на груди в специальных мешочках. Это была «привилегия» офицеров. У солдат такого, с позволения сказать, «оружия» мы не встречали. [73]