С десантом на борту
1
То, к чему мы так долго готовились, произошло неожиданно и, я бы сказал, очень буднично. Утром 9 августа над кораблем висел туман. За серой пеленой смутно угадывались очертания мыса Чуркина. Вытянувшись цепочкой, покачивались на рейде большие охотники.
Я был дежурным радистом и сразу же после подъема побежал в рубку. Не успел открыть дверь, как на берегу тревожно ударил колокол: зенитчикам объявили тревогу. Подумалось: «Эх и служба у них — раз по двадцать за день бегают к своим пушкам».
Поразмялся немного, чтобы прогнать сонливость, проверил трансляционный узел, настроил приемник и ровно в 6 часов 20 минут, как было положено по инструкции, дал радио во все кубрики. А еще через несколько минут, умывшийся, свежий, сидел за столом с большой кружкой крепкого чая в руках. Вот так, за чаем, и встретили мы сообщение о начале войны.
Московский диктор торжественно говорил о том, что Советское правительство считает это единственным средством, способным приблизить наступление мира, освободить народы от дальнейших жертв и страданий и дать возможность самим японцам избавиться от тех опасностей, которые пережиты Германией.
Моряки слушали внимательно, но без удивления. Многие продолжали спокойно пить чай. А когда [37] смолкло радио, Николай Смирнов сказал старшине Груздеву:
— Ну, батя, теперь домой скоро.
— Точно, — улыбнулся Груздев. — Маршрут ясен: или через Японию или через Порт-Артур.
В дальнем конце стола какой-то скептик буркнул:
— Как бы еще акул кормить не пришлось....
Его высмеяли. Настроение у всех было приподнятое, деловое. Ожидая распоряжений, сидели в кубрике. Старшины вспоминали, какие где остались недоделки, говорили своим подчиненным, чем надо заняться немедленно, что необходимо сегодня же привести в полный порядок.
Меня вызвали к замполиту. В его каюте уже находились секретари партийной и комсомольской организаций корабля, комсорги боевых частей.
— Поздравляю, товарищи! — сказал замполит. — Наступила наконец и наша очередь показать свою преданность Коммунистической партии и социалистической Родине... Сейчас мы с командиром проведем общее собрание, а потом дело за вами: побеседуйте с каждым человеком, узнайте, у кого какие заботы. Объясните, что эта война справедливая, война за освобождение угнетенных народов, против милитаристов и колонизаторов. Она прокладывает путь к миру.
Замполит раздал нам листовки с текстом обращения Военного совета Тихоокеанского флота, и я отправился в свою рубку.
Возле двери стоял Александр Куколев. Вид у него был торжественный, даже, пожалуй, праздничный. Чистая роба, новый воротник. Лицо выбрито, короткие светлые волосы аккуратно причесаны.
— Тебя жду, комсорг, — строго сказал он.
По его тону и по тому, что Саша впервые обратился ко мне так официально, я сразу понял, в чем дело. Значит, наши беседы и споры не прошли даром. Значит, еще один верный и дельный товарищ прибавится в комсомольской семье. А может, и не один...
— Покажи, как заявление писать нужно, — попросил Куколев.
— А ты хорошо подумал? Ведь не на прогулку идем, воевать будем. С комсомольца особый спрос.
— Потому и вступаю... [38]
В тот же день состоялось комсомольское собрание корабля. Александр Куколен и другие товарищи, подавшие заявления, были приняты в ряды ВЛКСМ.
2
Минули сутки, потом вторые, а в нашей жизни почти ничего не изменилось. Делали то, что спланировано было раньше. Ходили на размагничивание, устраняли девиацию. Только тревоги теперь стали не учебно-боевыми, а боевыми. Спали не раздеваясь: по ночам приходилось часто вскакивать и бежать на боевой пост. В небе шарили лучи прожекторов. Изредка стреляли зенитки. Говорили, что к побережью пытаются прорваться японские самолеты.
Верхней команде выдали спасательные надувные жилеты. Краснофлотцы метко окрестили их «паникерками». Радистам жилетов не дали. На всех, вероятно, не хватило, и интенданты рассудили так: радист все равно обязан держать связь до последней возможности, жилет ему не поможет...
А вокруг совершались такие события, что дух захватывало. Военные действия развернулись на огромном пространстве — от Байкала до Курильских островов. Преодолевая горные хребты и пустыни, стремительно продвигались вперед войска Забайкальского фронта под командованием Маршала Советского Союза Р. Я. Малиновского. Левее наступал 2-й Дальневосточный фронт во главе с генералом армии М. А. Пуркаевым. Взаимодействуя с Краснознаменной Амурской флотилией, его дивизии вступили во внутренние районы Маньчжурии. В то же время из Приморья, прорывая сильно укрепленные позиции японцев, неудержимым потоком хлынули на юго-запад войска 1-го Дальневосточного фронта, возглавляемые Маршалом Советского Союза К. А. Мерецковым. Ни ожесточенное сопротивление противника, ни глухая горная тайга, раскинувшаяся на сотни километров, ни бездорожье не смогли ослабить их натиск. С 1-м Дальневосточным фронтом взаимодействовал Тихоокеанский флот.
Мы на «Вьюге» завидовали морякам торпедных катеров, которые, возвращаясь в базу, салютовали выстрелами по числу потопленных кораблей. Завидовали [39] и десантникам: они, по слухам, уже дрались на причалах вражеских портов Юки и Расин...
13 августа «Вьюга» и «Метель» пришли в бухту Новик. Эта узкая и длинная бухта, со всех сторон закрытая высокими сопками, глубоко врезается в Русский остров и очень удобна для стоянки кораблей.
Погода держалась безветренная, теплая. В спокойной синей воде отражались белые облака. Зеленые вершины сопок были затянуты знойным маревом. Духота, тишина. Матросы сперва недоумевали: что нам тут делать? И только когда присмотрелись, начали понимать — подготавливается что-то очень серьезное.
В Новике собралось большое количество кораблей. Закамуфлированные, затянутые маскировочными сетками, они были так хорошо укрыты под берегами, что не только с воздуха, даже с бухты трудно было разглядеть их. Мы увидели несколько эскортных кораблей, но особенно много было десантных судов и больших охотников.
Капитан-лейтенант Кузьменко ушел куда-то на шлюпке. Все с нетерпением ожидали его возвращения, понимая, что командир обязательно привезет важные новости. И действительно, вскоре после обеда был сыгран «Большой сбор». Затопали по палубе тяжелые ботинки — все свободные от вахт бежали на корму и становились в строй.
Командир был краток. Он предупредил, что завтра «Вьюга» может пойти в боевую операцию. Необходимо еще раз проверить материальную часть, чтобы все было в полном порядке. Потом — отдохнуть, набраться сил перед трудным походом.
Каждый из нас уже столько раз проверял свое заведование, что, казалось, не может быть никаких неполадок. Но оборудование на корабле довольно поизносившееся, за ним только следи да следи.
Федор Гребенщиков, лучше меня знавший все слабые места, приказал прежде всего проверить, как включается боевая трансляция с мостика. Включалась она нормально, однако барахлил умформер, это можно было определить даже по звуку. Пришлось почистить коллектор, подогнать щетки.
Пришел главный старшина Карнаухов. Включил узел «В», ультракоротковолновую радиостанцию. Приказал [40] развернуть переносную «РБМ», проверил аккумуляторы, запасные части, антенну. Сказал с улыбкой:
— Все. Можете отдыхать...
В кубрике было очень душно. Иллюминаторы наглухо задраены и закрыты броняшками. Застоявшийся воздух казался густым и вязким. На лицах спавших в одежде матросов крупными каплями выступил пот. Какой уж тут отдых! Я взял шинель и решил поискать укромное место где-нибудь под ветерком. Устроился на кормовом мостике, подстелив пробковые спасательные пояса.
Ночь прошла спокойно.
3
Десант принимали с деревянного причала — времянки. Бойцы морской пехоты небольшими группами появлялись из распадка, заросшего кустарником. Они были тяжело нагружены: несли не только винтовки и автоматы, пулеметы и противотанковые ружья, но и запас патронов, гранат, продовольствия. Под ними покачивались и гнулись доски причала. Люди действовали быстро, но без суеты. Не один раз, вероятно, доводилось им грузиться на корабли.
Специально выделенные старшины встречали десантников у трапа и разводили по помещениям. Пулеметчикам и истребителям танков повезло — их расположили на верхней палубе. Остальным предстояло провести долгие часы в душных кубриках.
Десантники притащили с собой пушку. Ее закрепили на корме. Там же уложили ящики со снарядами.
Едва закончилась погрузка, «Вьюга» снялась с якоря и двинулась к выходу из бухты. С моря наползал туман, размывая очертания берегов. В Амурском заливе висела сплошная белая пелена. Видимость сократилась до двухсот метров.
Здесь нас ожидали «Метель» и еще несколько кораблей. Осторожно маневрируя, мы заняли свое место в строю.
Головным мателотом шел эскортный корабль. За ним кильватерной колонной вытянулось несколько десантных судов. Замыкала строй «Метель». Справа, [41] со стороны берега, шли два больших охотника. Слева, со стороны моря, колонну прикрывала «Вьюга».
На ходовом мостике тесно. Здесь и свои офицеры, и начальство из дивизиона, два корреспондента из газеты и еще какие-то представители. Василий Басов, забежавший на минуту в нашу рубку, жаловался:
— Шагу ступить некуда. И все рассуждают, все советуют. Наш капитан-лейтенант предупреждал вежливо: «Товарищи, слишком много людей». А те хоть бы что. Звания-то у них повыше...
Навстречу кораблю катились невысокие волны, бугрившие спокойную поверхность воды, — шла мертвая зыбь. Колонна двигалась медленно, скорость не превышала 12 узлов — задерживали тихоходные десантные баржи. Мы находились еще в своих территориальных водах. Подвахтенные собирались в умывальнике покурить, обменяться новостями. Высказывались самые различные предположения. Одни считали, что десант направляется в Порт-Артур, другие почему-то утверждали, что идем к острову Цусима. Трюмные заявили, что воды и горючего взято много, хватит хоть до Формозы и обратно...
Кое-кто, торопливо покурив, сделав две-три затяжки, бежал писать письма родным и знакомым. Над такими подшучивали:
— Какой смысл? Если потонем, то и письма с нами на дно последуют. А возвратимся — во Владивостоке напишем.
По всему кораблю, по всем боевым постам прошел фельдшер — лейтенант Зизенков. Проверил аптечки, каждому краснофлотцу и каждому старшине вручил индивидуальный пакет. Объяснил, какие могут быть ранения и как при этом поступать. У него, конечно, своя служба, свои заботы, только от этих забот сразу как-то затосковала душа...
Надвигался вечер, темнело. Туман в сумерках стал еще гуще, видимость уменьшилась настолько, что мы не различали соседних судов. Сигнальщики напрягали зрение и слух, чтобы вовремя заметить опасность и избежать столкновения.
Из тумана выплыл вдруг темный силуэт.
— На барже! — крикнул в мегафон старший лейтенант Вьюницкий. [42]
— Есть, на десантном судне! — ответил густой, самолюбивый бас.
— На десантном судне! — усмехнулся Вьюницкий. — Держитесь на два кабельтовых правей!
— Есть, держаться на два кабельтовых правей!
И силуэт растаял в тумане.
Главная надежда была на радиолокацию. С той минуты, как корабль снялся с якоря, Александр Куколев не отходил от экрана. Доверить такую ответственную вахту молодым он боялся. Ведь нужно не только следить за морем, где в любой момент могут появиться вражеские корабли, но и внимательно наблюдать за судами конвоя, чтобы предупредить столкновение. С мостика один за другим следуют запросы, и Куколев [43] деловито отвечает на них, сообщает дистанции, курсовые углы.
В рубке душно, волосы Саши слиплись от пота. Однообразно, отупляюще гудит аппаратура. Слезятся глаза. Но Куколев продолжает следить за голубым экраном.
Щелкнуло реле трансляционного узла. Это — по моей части. Быстро проверил приборы: все в порядке, репродукторы включены. И тут же раздался голос командира корабля:
— Товарищи старшины и краснофлотцы! Мы идем в Сейсин. Там дерется сейчас передовой отряд. Он находится в трудном положении. Мы должны прорваться в порт, высадить десант и прикрыть его огнем наших орудий. Уверен, что в предстоящем бою все краснофлотцы и старшины «Вьюги» с честью выполнят свой долг перед Родиной!
Снова щелкнуло реле. Трансляция отключилась.
Ну что ж, теперь все ясно, гадать больше не о чем. Сейсин не так далеко, к утру, вероятно, будем на месте.
Краснофлотцы и старшины надевали чистое белье и парадную форму. Переоделся и я.
В кубриках тесно — полно десантников. На палубе — тоже. Ходить по кораблю им запретили, чтобы не создавали толчею. И они смиренно сидели или лежали на указанных местах. Подремывали, покуривали, пряча в рукава самокрутки.
Мертвая зыбь била в левую скулу корабля. Качка была хотя и небольшая, но самая противная: килевая и в то же время с борта на борт. Многие пехотинцы не выдержали — их рвало с самого выхода в море. В кубриках и на палубе держался неприятный тяжелый запах.
Краснофлотец из боцманской команды уныло рассуждал:
— Им что, они на берег уйдут. А нам целый день убирать да чистить придется...
Я отправился на корму, к нашим артиллеристам. Здесь возле орудий и зенитных автоматов находились не только дежурные, но и почти полностью все расчеты. Подвахтенные не уходили отдыхать. Сидели в касках, [44] с противогазами, готовые в любую минуту открыть огонь.
На деревянных стеллажах разложены длинные снаряды с желтыми медными гильзами. Палуба вокруг посыпана песком, чтобы не скользили ноги. На леера натянута сетка — стреляные гильзы не скатятся за борт.
Где-то слева остался остров Фуругельм, невидимый в темноте и тумане. Корабли пересекли государственную границу. Люди заняли места по боевому расписанию.
Поспешил на свое место и я. Но ни мне, ни Федору Гребенщикову делать нечего. На этот раз строжайше приказано соблюдать полное радиомолчание, чтобы противник не мог запеленговать наш отряд. В радиорубке дальней связи радисты работают только на прием. А ультракоротковолновую рацию вообще нельзя включать. Особый режим установлен и для трансляционного узла: пользоваться им может лишь командир, имеющий на мостике свою пусковую кнопку и микрофон.
В нашей крохотной рубке не повернешься — по тревоге в нее втиснулись еще два радиометриста. Мы явно мешали Куколеву наблюдать за экраном, и я перешел к Гребенщикову в штурманскую. Сюда же явился и фельдшер, тоже пока ничем не занятый.
Сидели в темноте, приоткрыв дверь. Над головой — командирский мостик. Там сосредоточено все управление кораблем, и до нас долетали обрывки команд и распоряжений, отдаваемых капитан-лейтенантом.
Мы уже знали, что где-то в море находится мощный отряд японских кораблей{1}. Предполагалось, что отряд этот, возглавляемый крейсером, движется на перехват нашего десанта. Если японцы обнаружат конвой, с ним будет покончено в считанные секунды. Орудиям крейсера достаточно дать несколько залпов, чтобы уничтожить всю колонну. [45]
В своих водах туман только мешал нам. Зато теперь он был очень выгоден. Под его прикрытием, да еще в ночное время, кораблям легче было проскочить мимо японского отряда, мимо береговых батарей и беспрепятственно ворваться в Сейсин. Но, как назло, погода стала улучшаться, подул ветер. Уже не было сплошной белой пелены, туман тянулся длинными полосами, отделенными друг от друга чистым пространством. Стали видны очертания десантных судов, идущих правее нас.
На «Вьюге» объявили готовность номер один. Фельдшер ушел в кают-компанию. За тонкой перегородкой, которая отделяла нас от боевой рубки, старшина артиллерийских электриков Панин разминал затекшие от долгого сидения ноги. Мой приятель и ровесник Александр Кузнецов пристроился под маленькой лампочкой возле артиллерийского прибора. В руках — книга. Кузнецов читал всегда и везде, где имелась хоть маленькая возможность.
Засвистело в переговорной трубе — радиометристы просили подойти капитан-лейтенанта Кузьменко. Куколев быстро и встревоженно доложил о чем-то.
— На орудиях! — раздался сдержанный, преувеличенно спокойный голос командира артиллерийской боевой части лейтенанта А. В. Алехина.
— На орудиях! — дублирует его команду Александр Кузнецов.
— Правый борт, курсовой... Целик... Прицел... Снаряд фугасный...
«Вьюга» резко прибавила скорость, в открытую дверь рванул ветер. Корабль накренился на повороте.
— Ор-рудия зарядить!
Федор Гребенщиков перехватил мой вопросительный взгляд и пожал плечами. Мы сотни раз слышали эти привычные команды. Их подавали на каждом учении. Но мы еще не осмыслили, не осознали, что они прозвучат и в настоящем бою...
Грянул первый залп. Корабль встряхнуло, с подволока посыпалась пробка, рубка наполнилась запахом гари.
Еще залп. И еще несколько. Потом — команда прекратить огонь. [46]
Корабль сбавил ход. За туманом виднелось желтое пламя. Там горело подбитое судно. С него подавали световые сигналы, принятые на нашем флоте.
Комендоры «Вьюги», как всегда, стреляли отлично. Они поразили цель с третьего залпа. И артиллеристы не повинны в том, что на этот раз им пришлось стрелять по своим. Произошло печальное недоразумение.
Я уже писал, что мы ожидали встречи с крупным отрядом противника. После войны стало доподлинно известно, что японское командование посылало к Сейсину крейсер, четыре эсминца и сторожевики. Однако из-за плохой видимости они не смогли обнаружить нас и ближе к утру, опасаясь советских самолетов и подводных лодок, повернули на юг — ушли в Гензан.
Мы, разумеется, не могли предугадать этого. Все были предупреждены, что в открытом море наших кораблей нет и встретить можно только японцев. В это напряженное время командир 2-го десантного отряда нашего соединения обнаружил, что в строю нет большого охотника № 306. Флагману командир отряда не доложил, надеясь, видимо, что судно найдется.
Через два часа с эскортного корабля «ЭК-1», имевшего сильную радиолокационную станцию, на «Вьюгу» был передан семафор: «Неопознанная цель идет на сближение». Еще восемь минут — и новый семафор: «Командиру СКР «Вьюга». Пеленг триста семь градусов, дистанция тридцать кабельтовых. Неопознанная цель идет на сближение». Теперь за неизвестным судном следили не только с эскортного корабля. Его «схватил» и Александр Куколев.
Морской бой скоротечен. Выигрывает его тот, кто раньше обнаружит противника и нанесет удар первым. Дело решают секунды. И когда неизвестное судно подошло ближе, капитан-лейтенант Кузьменко принял единственно верное в тех условиях решение: открыть огонь.
После третьего залпа артиллеристы перешли на поражение. Стреляли они буквально считанные секунды. Но за эти секунды большой охотник № 306 получил несколько пробоин. Шесть человек было убито и десять ранено. [47]
Ни во время войны, ни после нее никто не обвинил командира «Вьюги» в неправильных действиях. Больше того, после Сейсинской операции капитан-лейтенант Кузьменко, проявивший высокое мастерство, решительность и личное мужество, был награжден орденом Красного Знамени. А все-таки история с подбитым катером сыграла свою роль. Командиры других кораблей, принимавших участие в этой операции, были удостоены более высоких наград. Сами корабли, имевшие такие же заслуги, как и наш сторожевик, получили звание гвардейских. В частности, гвардейским стал второй сторожевик нашего дивизиона — «Метель». А «Вьюга» этого звания не получила.
Подбитый катер остался пятном на боевой репутации корабля, хотя ни командир, ни личный состав не были в этом повинны. Они добросовестно выполнили свой долг.
4
После полуночи туман рассеялся окончательно. На небе высыпали крупные южные звезды. Впереди на горизонте появилась розовая полоска. Она быстро расширялась, наливаясь зловещим багровым светом. Это горел Сейсин. Там, на клочке земли, прижатые к морю, дрались с японцами советские моряки. Удержатся ли они до высадки нашего десанта?
Что ожидает там нас самих?..
Около двух часов ночи старший лейтенант Вьюницкий объявил по трансляции о том, что мы вошли в зону действия береговых батарей противника. Но вокруг тихо. Только гудят машины, шумит вода за бортом. Люди разговаривают приглушенно, будто на берегу могут услышать нас.
Закрадывалась надежда, что опасное место мы сможем проскочить незамеченными. Однако справа вспыхнул прожектор. Сильный голубой луч рассек небо, уперся в воду и медленно пополз в нашу сторону. Второй прожектор появился еще правее и быстро нащупал одну из десантных барж. Она резко отвернула в сторону, но не ушла от голубого луча. Он цепко держал ее. Видно было, как метались на суденышке люди. И сразу же гулко ударила береговая батарея. [48]
Я не заметил, куда упали снаряды. «Вьюга» рванулась вперед, на корме химики зажгли дымовые шашки. Полным ходом мчались мы вдоль колонны, прикрывая ее дымовой завесой. Орудия вели огонь по берегу. Рядом с нами грохотала «Метель».
Потеряв за дымом колонну, японцы вцепились в сторожевики. Наши два корабля приняли на себя весь их артиллерийский удар. Надо было «ослепить» неприятельскую батарею. «Вьюга» и «Метель» ринулись к берегу, на прожекторы.
Корабли маневрировали. Яркий сноп света бил то прямо в лицо, то будто отскакивал в сторону и лихорадочно шарил по воде. Японская батарея никак не могла пристреляться. Снаряды ее взметывали водяные смерчи за кормой.
Корпус «Вьюги» трясся от напряженно работавших машин, содрогался от залпов корабельной артиллерии. Людей на палубе хлестали тугие волны горячего воздуха. От грохота и звона гильз болели уши.
В довершение всего на «Вьюге» вспыхнула от перегрева сажа в трубе. За кораблем потянулся шлейф пламени, и этим не замедлила воспользоваться японская батарея. Возле самого борта выросли вдруг два белесых, кипящих фонтана. «Вьюгу» сильно качнуло. Воздушная волна швырнула меня из проема распахнутой двери в рубку. Кто-то закричал пронзительно. Палубу окатило водой.
Гребенщиков, оттолкнув меня, с силой захлопнул дверь, как будто это имело значение. Ведь рубка и дверь небронированные, они не могли спасти даже от осколков. Недаром матросы шутили: снаряды нам не страшны. В случае попадания они прошьют «Вьюгу» насквозь и разорвутся в воде...
Прогремело еще несколько залпов, и сразу наступила тишина. Я опять приоткрыл дверь. В том месте, откуда светил японский прожектор, что-то горело. Второй пожар разгорался дальше и выше, вероятно на японской батарее. Кочегары успели погасить факел над трубой. «Вьюга», сбавив ход, устало покачивалась на волнах. Снова было темно, снова мерцали в небе звезды, уже потускневшие перед рассветом. И прямо не верилось, что вокруг только что бушевала смерть. Но таков уж морской бой. Годы учебы, годы тренировок [49] — и несколько минут полной отдачи всех знаний, опыта и душевных сил.
На мостик поступали доклады с боевых постов: контужено несколько краснофлотцев, сорван взрывной волной обвес кормового мостика, поврежден дальномер, осколки пробили борт выше ватерлинии. А «Метель» вышла из этого боя совсем без потерь.
Оба сторожевика устремились за своим отрядом, который уже миновал зону обстрела. Нагнали его у самого входа в Сейсинскую бухту.
Впереди над берегом вздымалось яркое зарево. Туда умчались торпедные катера, приняв часть десанта. Бой шел уже на причалах. Японцы спешили занять их, чтобы наши корабли не смогли пришвартоваться.
Появились неприятельские самолеты. Они летели высоко в темном небе. Навстречу им со всех кораблей понеслись цветные цепочки трассирующих снарядов и пуль. Трассы сходились почти в одной точке и, переплетаясь, образовали какой-то фантастический, быстро меняющийся рисунок.
Японские летчики, встреченные таким дружным огнем, не решились, вероятно, выйти в атаку. Они сбросили бомбы где-то в стороне. Лишь несколько самолетов с ревом промчались над бухтой, обстреляв из пулеметов десантные баржи.
Все это произошло как-то между прочим. Внимание людей было приковано к берегу, объятому пламенем. Ночью всякий пожар кажется очень большим, а тут действительно горели сразу десятки построек.
К причалам подтягивались десантные суда. По ним с берега не переставая били японские орудия и пулеметы. Корабельная артиллерия пыталась подавить огонь противника.
Не исключалась еще и возможность появления японской эскадры. Поэтому наше командование переместило сторожевики мористее, чтобы прикрыть отряд с тыла.
Сейчас я рассказываю обо всем этом с неторопливой последовательностью. А ведь тогда события протекали в очень стремительном темпе, переплетались одно с другим. Кораблей было довольно много, каждый делал свое дело. И может быть, не всегда то, которое [50] нужно. Мы находились в чужой, незнакомой бухте, к тому же ночью. То там, то тут начиналась стрельба, возникала неразбериха.
Неподалеку от «Вьюги» появился какой-то темный силуэт. Осветили прожектором: чужой корабль. Дрейфует, людей не видно. Капитан-лейтенант приказал приготовить шлюпку и вызвать добровольцев — захватить судно. Только хотел я бежать в коридор кают-компании за винтовкой, как на мостике раздалось:
— Перископ слева тридцать! Идет на нас!
Атака подводной лодки в таком узком месте и с такой дистанции — верная гибель. Опять счет секундам: кто быстрей? Наши комендоры ударили по перископу сами, не ожидая команды. Сигнальщик Басов навел на перископ прожектор, ослепил его, чтобы на лодке не могли точно прицелиться и пустить торпеду.
«Вьюга» понеслась прямо к лодке. Капитан-лейтенант Кузьменко повел сторожевик на таран. Риск огромен: можем повредить корпус своего корабля. Но игра стоит свеч: подводная лодка будет потоплена наверняка.
На корабле все замерли, ожидая удара. Прилепились к орудиям комендоры, застыли на мостике офицеры, каждый ухватился за что-нибудь руками.
Секунда, другая, третья... Проходим над тем местом, где был перископ. Толчка нет. Может, лодка успела уйти под воду? Комендоры бьют ныряющими снарядами, чтобы настичь ее в глубине...
После войны некоторые историки, изучавшие Сейсинскую операцию, писали, что японской подводной лодки в бухте не было и что сигнальщики ошибочно приняли за перископ веху навигационного ограждения. Но веха стоит на месте, не движется, не оставляет за собой бурун, характерный для перископа. А ведь бурун видели десятки людей не только с нашего, но и с других кораблей.
5
Справа остался длинный волнолом. Впереди, загораживая полнеба, высились темные горы. А у подножия их, в порту, горели пакгаузы. При свете пожаров видны были причалы, затонувшие возле них корабли, [51] ажурные башни кранов. До нас доносился частый сухой треск выстрелов. Казалось, что трещат и рушатся постройки, охваченные огнем. В бухту то и дело падали снаряды. Изредка посвистывали шальные пули. Ходить по палубе было опасно.
Я перебежал в рубку автосигнальной связи. Здесь по-прежнему нес вахту Александр Куколев. Он не покидал свой пост со вчерашнего дня, с той минуты, как мы вышли в море. Вглядываясь воспаленными глазами в светящийся экран, озабоченно сказал:
— Боюсь, аппаратура не выдержит. Перегрелась без отдыха. Хоть бы рассвет скорей.
Невольно позавидовал ему: «Вот человек действительно занят нужным делом, а я только болтаюсь из рубки в рубку. Трансляционный узел работает нормально, достаточно проверить его раза три в сутки. Вахта закрыта. Неужели так и придется мне до конца похода оставаться праздным наблюдателем?»
Торпедные катера уже взяли с «Вьюги» часть морских пехотинцев и ушли к берегу. Мы ожидали, когда они вернутся за остальными десантниками.
Раздался привычный щелчок пускача. Я инстинктивно посмотрел на приборы: вольтметр, амперметр, накал — все в порядке.
— Корректировочной группе приготовиться к высадке! — приказал по трансляции старший лейтенант Вьюницкий.
Из радистов в корректировочную группу входил старшина 2-й статьи Гребенщиков. Незадолго до войны у корректировщиков была тренировка. Гребенщиков высаживался с рацией на островах Римского-Корсакова, и я держал с ним связь.
Сейчас у Федора куча дел. Надо получить оружие и патроны, одеться, проверить рацию.
Радиостанция «РБМ» была упакована в два довольно тяжелых металлических ящика с заплечными ремнями. В одном — аппаратура, в другом — аккумуляторы и сухие батареи. Один ящик должен нести сам Федор, другой — сигнальщик из группы прикрытия. Кроме рации на Гребенщикове противогаз, наган в кобуре, мешочек с гранатами. В руках киса{2} с запасными [52] частями. Нагрузился так, что ступить трудно.
— Федя, я с тобой пойду!
Он обрадованно взглянул на меня.
— Правильно! Вдвоем надежней. Если один того, — Гребенщиков выразительно махнул рукой, — второй на связи останется... Спроси Карнаухова.
Старшину группы нашел в радиорубке. Он был очень занят. От сотрясения во время боя нарушился контакт в передатчике, и главстаршина вместе с Груздевым проверяли схему, искали повреждение. Карнаухов сначала не понял, о чем, собственно, я прошу его. Потом покачал головой: зачем же рисковать еще одним человеком?
— Товарищ главстаршина, — взмолился я. — Гребенщикову тяжело, а ведь у меня сейчас никаких дел нет.
— Ладно. Ступай к командиру. Доложи, что не возражаю.
Бегом — к мостику. Капитан-лейтенант Кузьменко спускался по трапу, на ходу отдавая распоряжения помощнику.
Встал на его пути.
— Разрешите обратиться?
— В чем дело?
Торопливо пересказываю ему то, о чем только что говорил с главстаршиной. А в это время у трапа появился и сам Карнаухов, запыхавшийся, с засученными по локти рукавами кителя.
— Отпустить Успенского? — спрашивает его командир.
— Следовало бы.
— Идите...
Я бросился в коридор кают-компании. Схватил винтовку, подсумок с патронами. Засунул в карманы брюк несколько гранат. Кто-то подал тяжелую каску. Саша Кузнецов помог надеть ящик с радиостанцией. [53]
И хотя утро было прохладным, после такой беготни, да еще с грузом, мне сделалось жарко.
Прозвучала команда:
— Корректировочной группе построиться на шкафуте!
На правом фланге встали мы, двое радистов. Потом старшина 1-й статьи Михайлов — командир корабельных пулеметчиков, пожилой, спокойный человек и отличный знаток своего дела. На плече у него ручной пулемет. Дальше — молодежь: сигнальщик Василий Басов, артиллерийский электрик Александр Кузнецов, торпедист Александр Платонов и еще человек пять, все с винтовками (автоматов на корабле еще не было).
Капитан-лейтенант Кузьменко вышел к нам с незнакомым офицером.
— Это капитан-лейтенант Собачкин. Он поведет вас на берег. Желаю успеха, товарищи.
— На катер! — скомандовал Собачкин.
Краснофлотцы прикрытия быстро попрыгали на палубу катера. Мы с Гребенщиковым спустились осторожно: с нашим грузом не разбежишься.
На шкафуте толпятся все свободные от вахты. На прощание каждый старается пожать руку. Кто-то сует хлеб, консервы. Из радиорубки выскочил Олег Смилянец.
— Володя, адрес! Адрес домашний!
Я бросил ему записную книжку. Там адреса, а главное — стихи. Олегу можно доверить и это. Другим показывать свои стихи я стеснялся.
— Бескозырки взяли? — напоминает лейтенант Алехин.
Все лезут за пазуху, проверяют. Конечно взяли. На головах у нас каски — так положено. Но когда начнется бой, каски поснимают. И не только потому, что в них неудобно. Испокон веков сложилась традиция: в атаку моряки идут в тельняшках и бескозырках.
Катер отвалил от борта «Вьюги». Знакомые очертания сторожевика быстро исчезли за пеленой дыма и предрассветного тумана. [54]
6
О событиях, которые развернулись на «Вьюге» после отправки корректировочной группы, я узнал через некоторое время от своих товарищей.
Сторожевик получил распоряжение подойти к берегу и высадить прямо на причал остатки десанта, а также выгрузить боеприпасы. Японцы, засевшие в прибрежных каменных постройках, стремились воспрепятствовать этому, стреляли по десантникам и кораблю. Но нашим союзником была плохая видимость. Неприятельские пули щелкали по металлу, не причиняя потерь.
На причале пусто, некому принять с корабля конец. «Вьюга» остановилась. Еще минута, другая — и корму занесет в сторону. Тогда нужно будет делать новый заход.
— Двоим — на берег! — распорядился капитан-лейтенант Кузьменко.
Комсомольцы Скачок и Лазицкий быстро сбросили с себя одежду и прыгнули в воду, Плыли среди разбитых ящиков, бревен, отталкивая трупы. Плыли к берегу, занятому противником.
Прикрывая смельчаков, с кормового мостика «Вьюги» ударили крупнокалиберные пулеметы. Здесь же, на корме, устроились с винтовками лучшие наши стрелки.
Старшина минеров Баклыков принес противотанковое ружье и прямо с палубы открыл огонь по окнам дома, из которого бил японский пулемет. После нескольких выстрелов пулемет замолчал. А Баклыков выискивал все новые и новые цели.
Скачок и Лазицкий благополучно доплыли до берега, вылезли на причал и, пригибаясь под пулями, приняли концы, вытянули и закрепили трос.
Началась выгрузка.
Японцы нажимали. Предприняв контратаку, они прорвались к самой бухте. Завязался рукопашный бой. Густо летели пули. Одна из них разбила иллюминатор в каюте командира корабля. Появились пробоины в дымовой трубе. Но «Вьюга» не покинула десантников. Когда возникла опасность, что японцы ворвутся по трапу на палубу или забросают корабль гранатами, [55] Кузьменко только оттянулся на швартовых метров на двадцать.
Предчувствуя близкий успех, противник усилил натиск. В просветах между горящими складами появились его свежие подразделения. И тогда вступили в дело 102-миллиметровые орудия «Вьюги». Артиллеристы дали восемь залпов картечью.
Очевидцы говорили, что это было страшное зрелище. Пушки били почти в упор, и картечь буквально сметала самураев. А те из них, кому посчастливилось уцелеть, в панике бежали с причалов...
Много лет спустя мне довелось встретиться с одним из участников того памятного боя, продолжающим и поныне службу на флоте.
— Строго говоря, ваш командир действовал в тот раз не совсем правильно, — заявил мой собеседник. — Он рисковал кораблем.
Трудно, конечно, мне, бывшему тогда матросом, полемизировать с этим авторитетным работником крупного штаба. Но согласиться с ним не могу. Да, командир наш рисковал. Однако вправе ли мы осуждать его за это? Ради чего пришли тогда в Сейсин и «Вьюга», и «Метель», и многие другие корабли? Ради того, чтобы высадить десант. Так разве имели мы право оставить десантников на произвол судьбы в самые трудные для них минуты? Разве можно было допустить, чтобы противник сбросил их в воду?
Наш скромный капитан-лейтенант, который у себя в базе швартовался всегда с такой осторожностью, в тот раз поразил своей лихостью самых завзятых ухарей. Честь и хвала ему за это!
Командир батальона морской пехоты, дравшегося тогда на причалах, прислал на «Вьюгу» связного с короткой запиской:
«Сердечно благодарим за поддержку. Перехожу в наступление».
Не обязательно самому побывать в составе десанта и разделить с ним все превратности боя на чужом берегу, чтобы представить, насколько увереннее чувствуют себя люди, зная, что за спиной у них боевой корабль, слыша залпы его орудий. [56]