Корабли и люди

Корабли и люди... Первое — это неприкосновенная частица советской территории. За границей никто не имеет права посягнуть на ее целостность. На палубах, внутри помещения поддерживаются советский образ жизни, наши обычаи и порядки. Корабль — это родной дом моряка. Вооруженный новейшим оружием и боевыми средствами — воплощением труда советского народа — он втройне дорог моряку.

Названия многих кораблей, которые ныне бороздят просторы океана, хорошо известны не только в нашей стране, но и за рубежом. Их экипажи — наследники славных традиций старых кораблей, отличившихся в многочисленных морских сражениях. Молодое поколение матросов приумножает их славу — на учениях, в дальних походах, на состязаниях на первенство Военно-Морского Флота. Честь и славу кораблям добывают люди.

Корабли и люди... В океане их связи и взаимоотношения ощутимы наиболее ярко. Моряк так привыкает к своему кораблю, что не мыслит службы на другом. И это оправдано. Когда матрос, старшина, месяцами, годами живет в одном кубрике, несет вахту на привычном ему боевом посту, когда он привык ко всему, что его окружает, — к койке, рундуку, — а главное, сдружился с товарищами, [191] коллективом, когда он освоился в лабиринте корабельных помещений и — завяжи ему глаза — найдет нужный трап, коридор, он ни за что не согласится перевестись в другой экипаж.

Длительное время походный штаб и политотдел отряда размещался на «Возбужденном». Мы сознавали, что наше присутствие доставляло командованию корабля дополнительные хлопоты. «Держать флагманский вымпел и иметь штаб на борту — дело нелегкое», — говорил нередко адмирал. Он требовал, чтобы офицеры штаба и политотдела не отгораживались от экипажа, активно участвовали во всех его делах. Мы старались избегать «ревизорских» проверок состояния дел в коллективе и придерживались в своей работе принципа: проверяя, помогай. Со временем это сказалось на всем: повысилась эффективность учебы, организация службы, действенность партийно-политической работы.

За время плавания этот экипаж стал для нас родным. И вот настал срок переходить на другой корабль. Мы думали, что командир корабля и заместитель по политической части будут довольны — свободно вздохнут. Но когда узнали, что переходим на «Строгий», оба искренне огорчились. В моей памяти сохранился последний день на «Возбужденном». Контр-адмирал пригласил на мостик командира, заместителя по политчасти и старшего помощника для подведения итогов. В спокойных тонах он отметил их недостатки, высказал советы. Помню, командиру корабля он высказал упрек, что редко обходил корабль, как это положено по уставу, мало бывал на боевых постах и в кубриках у личного состава. Подольский пытался оправдаться, ссылаясь на занятость управлением корабля. Флагман решительно отмел эту отговорку.

— На корабле есть кому подменить вас. Есть офицеры штаба... Вот старпом. Никто не снимал с вас обязанностей руководить боевой учебой, соревнованием, работать с личным составом. Почаще, дорогой, спускайтесь с мостика — на боевые посты, в кубрики. Больше пользы будет от этого.

Позже командир отряда заметил:

— Вообще, у некоторых командиров кораблей есть такая тенденция в море — отсиживаться на мостике, изображать занятого человека. При этом они рассуждают таю дескать, всеми остальными делами могут заниматься старпом и замполит. Это же в корне неправильно! [192]

Перед сходом флагман долго беседовал с командиром корабля — давал советы и наставления. В свою очередь, у меня состоялся обстоятельный разговор с замполитом «Возбужденного» Петром Федоровичем Никишиным. Впечатление о нем у меня сложилось неплохое. Конечно, в таком сложном деле, как политическая работа, трудно все охватить, но Никишин — человек старательный, работящий, стремился ничего не упустить.

Расставание с кораблем, что расставание с родным домом. С грустью оглядываешь каюту, где столько прожил, что была свидетельницей встреч, бесед. Обходишь корабль, где стал знаком каждый выступ, рым, трап.

И вот настал момент прощания. На верхней палубе выстроилась команда. На военной службе ценится сдержанность. Командир отряда строго по-уставному обошел строй моряков, вглядываясь в них — почти всех он лично узнал за время похода. Затем не спеша вышел на середину строя и поблагодарил всех за службу, пожелал успехов.

Последние минуты на корабле... Прощаемся с командиром корабля, его заместителем по политчасти, старшим помощником. У трапа покачивается катер. Сходим, вскинув руки к козырьку — последнее отдание чести флагу. Команда «Смирно!», и катер, вздрогнув, берет курс к «Строгому».

Невольно бросил взгляд на сигнальный мостик. Там увидел матроса Вахрушева. Он держал руку под козырек. Махнул ему рукой. Он улыбнулся и, чуть оторвав руку, тоже приветливо помахал мне в ответ. Чем-то дорог стал мне этот молодой матрос, который буквально на глазах проходил испытание океаном, превращаясь из ученика в опытного моряка.

С середины пути мы, не сговариваясь, оглянулись на «Возбужденный» и удивленно вздохнули: до чего же красив и грозен он издали, залюбуешься!

Вскоре увидели во всей красе другой корабль. Он отличался от того, на котором мы были, но в плавности обводов и стройности линий не уступал. Как только ступит нога адмирала на трап, на мачте взовьется флагманский флаг...

Корабли и люди... Помнились корабли, но больше все же люди.

Длительное плавание в отдалении от родной земли расценивается моряками как почетное государственное задание, [193] и они гордятся своей ответственной миссией, стремятся выполнить ее с честью.

В океане была получена радиограмма, что матросы и старшины, отслужившие свой срок, будут отправлены на Большую землю для увольнения в запас. Были составлены и объявлены перед строем списки тех, кто подлежит увольнению.

Эту весть не все моряки встретили радостно. Вечером в каюту командира постучался старшина 1-й статьи Иван Полтавский — старшина башни, авторитетный, примерный моряк. Глянув на него, командир сразу догадался, что старшина пришел по какому-то необычному делу, и, отложив все дела, приготовился выслушать его.

— По личному вопросу, товарищ командир, — волнуясь, сказал он. — Прошу меня не отправлять на Большую землю. Посудите сами: корабль будет решать в океане ответственную задачу, а в этот момент я должен его покинуть. Что же это получается? Словно с поля боя ушел... Я так не могу...

Смотрел на старшину, и чувство гордости за наших замечательных людей поднялось в сердце. Ведь плавание в океане тяжелое, но, несмотря на это, человек хочет остаться на своем боевом посту.

В те дни многие, кому предстояло уволиться в запас, обращались с просьбой оставить их на корабле, и это патриотическое движение моряков чем-то напоминало стремление фронтовиков не покидать передний край. Вот так живет исстари в российском человеке эта благородная черта, идущая от горячей преданности нашему общему делу.

Мастер на все руки, патриот своего дела, душевный и общительный советский матрос не раз вызывал удивление у многих зарубежных деятелей. Во время визита в одну из дружественных стран советский корабль посетил адмирал иностранной державы. Проходя по верхней палубе, он пристально всматривался в жизнерадостные лица наших матросов, а потом спросил, сколько лет этим молодым парням. Наш командир отряда ответил:

— Восемнадцать-девятнадцать лет.

Гость вскинул брови:

— Неужели? Как вы плаваете с такими мальчиками? Ведь они очень молодые и, наверное, еще ничего не знают и ничего не умеют. Скажу вам: на наших кораблях плавают моряки в возрасте тридцати — тридцати двух лет. [194]

— У нас другое дело, — сказал командир отряда. — Наши моряки имеют среднее, средне-техническое и высшее образование. На корабле они, кроме того, проходят обучение и становятся классными специалистами.

Адмирал удивленно пожал плечами.

— Прямо не верится. — И тут же добавил: — Хотя в вашей стране все может быть.

Наши моряки вызывают горячую симпатию жителей других стран своим поведением, культурой, обходительностью, широтой кругозора. Это особенно стало заметно в последнее время, когда советский флот в большом плавании, когда ежегодно тысячи матросов, старшин и офицеров сходят с кораблей на незнакомые берега.

Одна из зарубежных газет писала: «Как бы там ни было, факт остается фактом: русские завоевали симпатии всех жителей города. Завоевание происходит не силой оружия, хотя его достаточно на этом крейсере. Матросы завоевывают своим поведением, матросы покоряют, а жители капитулируют перед порядочностью моряков».

Чем же это объяснить? Прежде всего, тем, что советские моряки — представители первого в мире социалистического государства, созданного великим Лениным. Они — носители передовой идеологии, марксистско-ленинского мировоззрения, которое близко и понятно честным труженикам земного шара.

Восхищение вызывают не только наши моряки, но и наши корабли. «Я смотрел на ваши эсминцы глазами инженера-кораблестроителя, — сказал инженер Рэко Маркович. — Не берусь судить о их чисто боевых достоинствах, но что касается сугубо конструктивных и мореходных, — это превосходные корабли. Такие способна строить только высокоразвитая в техническом и научном отношении страна».

А вот высказывание капитана 1 ранга ВМС США Гарри Алендорфена: «Почти каждый раз, когда входишь в гавань и вам бросаются в глаза самые чистые и опрятные корабли, то, даже если не смотреть на флаг, вы можете с уверенностью сказать, что из десяти кораблей девять будут русскими».

Чистота и опрятность, красивый внешний вид наших кораблей — это одна сторона дела. Для советского моряка корабль — это больше, чем дом, больше, чем арена боевых действий. Это символ Родины. В дальнем заграничном [195] плавании чувства моряка ко всему отечественному обостряются.

Встречи и расставания с боевыми друзьями по оружию вдали от Родины оставляют глубокий след в сознании каждого. Это чувство впервые испытал лет десять назад, когда служил на дизельной лодке. После длительного плавания мы увидели встречный советский транспорт — сухогруз. Он отсалютовал нам флагом, дал басовитый гудок. Мы смотрели на своих соотечественников и махали им руками, а они всей командой высыпали на палубу и дружно, приветствуя нас, что-то кричали. Момент был весьма трогательный. Подводная лодка и транспорт удалялись друг от друга, а мы все махали, и на глазах кое у кого выступили непрошеные слезы.

При встречах в океане моряки советских экипажей стараются, если позволяет обстановка, побывать друг у друга. В этом случае они не жалеют ничего для своего собрата — делятся всем, чем богаты: литературой, кинофильмами, запчастями, продуктами и другими запасами.

Как-то к нашему кораблю подошел танкер заправить нас топливом, пополнить запасы. Произведя заправку, капитан танкера Исай Александрович — истинный моряк, проплававший по морям и океанам десятки лет, предложил нам показать концерт художественной самодеятельности. Мы охотно согласились. Как говорится, в океане вдвойне требуются музыка и песни. Вскоре на корабль прибыли самодеятельные артисты. Во главе их был помполит Юрий Михайлович Кочерженко и старпом, были среди моряков и две девушки; им, конечно, достались самые горячие аплодисменты.

Концерт всем понравился, и в знак благодарности мы показали артистам корабль, угостили чаем, а в заключение вручили каждому сувенир. Помполит пригласил нас посетить танкер. «Моряки наши с удовольствием бы послушали ваше выступление, — сказал мне Юрий Михайлович. — Приходите, а?» На следующий день мы были на танкере.

* * *

Если внешне танкер выглядел не так щеголевато, как, скажем, военный корабль, то на палубе, в кубриках, которые гостеприимно показывал мне капитан, виден был настоящий флотский порядок, а каюта капитана просто поразила своим уютом и даже комфортом. Просторный [196] салон, шкаф с книгами («Много поэзии», — отметил про себя), удобный письменный стол, кресло-вертушка, приемник, торшер — все это создавало обстановку «домашности». Попадая в каюту капитана, совсем забываешь, что ты на судне.

Бесшумно ступая по мягкому ковру, Исай Александрович выставлял чашки для кофе и все время рассказывал, рассказывал... Он был рад случаю встретиться с новым человеком. Другим членам экипажа, в частности помполиту Юрию Кочерженко, его истории уже сказаны-пересказаны. Тот сидит смирно, крутит приемник и с улыбкой поглядывает на капитана.

Наслаждаясь неожиданным комфортом, удобно устроился в кресле и внимательно слушал капитана. Нет, это не «морской волк», о каком писал Джек Лондон. Мне казалось, что он больше похож на скрипача или виолончелиста. Седая голова, тонкий профиль, длинные пальцы с почти прозрачной белизной кожи, манера говорить — все это как-то расходилось с тем, что он рассказывал. Слова «дрифтер», «топенанты», «крикнул им — майна помалу!» в его устах звучали как-то неестественно. Тем не менее чем больше его слушал, тем большей симпатией к нему проникался. И он это чувствовал. Мой интерес увлекал его, видимо, и, как все люди подобного склада, он стремился рассказать, удивить, заставить слушателя поволноваться, попереживать. Кстати, ему было что рассказать. Проплавал он на разных судах около пятидесяти лет. Ему сейчас шестьдесят с небольшим. Из его слов выходило, что этот рейс для него последний.

— Вернусь на Родину — и на пенсию, — вздохнул капитан. — Хотя, честно говоря, не знаю, как это будет выглядеть...

Побывал моряк в ста пятидесяти портах мира. Много видел, много знает, и рассказчик превосходный. Исключительная наблюдательность и остроумие делали его рассказы весьма занятными. Особенно внимательно слушал Исая Александровича, когда он говорил об острове Маврикий. Еще в далеком детстве услышал, что есть такая страна где-то в Индийском океане. Помогла филателия — ведь даже начинающие собиратели марок знают историю двух марок, изготовленных на этом острове, ставших необычной редкостью из-за ошибки гравера, который вместо слов «почта оплачено» вырезал слова «почтовая контора». Сейчас внимательно слушая капитана, восхищался этим удивительным уголком нашей планеты. [197]

— Вы не собираетесь туда? — спросил он меня.

И, не дождавшись ответа, стал рассказывать:

— Это замечательный остров! Там все поражает: природа, растительность, люди. Красивые, статные, в основном креолы, их более трети всего населения. Они ведут свой род от европейцев-колонистов и африканских рабов, привезенных сюда двести лет назад. Когда гулял по городу, забрел в парк, который носит имя маврикийского поэта Роберта-Эдварда Харта. Великолепная растительность, удивительные птицы: ярко-красные кардиналы, черноголовые пик-пик, прекрасные конде... Бродил я в парке, наслаждался прохладой и вдруг среди тропической зелени на одной из центральных аллей увидел памятник Владимиру Ильичу Ленину, а кругом цветы! Я был буквально потрясен. Это здорово!

Капитан оживился, видно, ему самому было приятно об этом рассказывать. Поглаживая седые волосы, он сея против меня, но, услышав, что забулькала кофеварка, опять вскочил.

— А вы бывали на Маврикии? — спросил Юрия.

Тот улыбнулся, утвердительно кивнул головой.

— Был, и не один раз. Страна действительно интересная. Но, знаете, я не очень-то в птицах разбираюсь, — сказал тихонько, чтобы не услышал капитан, но скажу, что влияние, с позволения сказать, капиталистической цивилизации здорово видно, как говорят, невооруженным глазом. Представьте, на этом острове были великолепные леса с очень ценными породами деревьев — красным, черным, эбеновым... и еще бог весть какими! Все вырублено! Нет лесов совсем! А это сказалось на климате. Старожилы говорят: раньше никогда не было таких страшных ураганов, вернее, последствий этих ураганов. Деревья защищали. Да и сахарный тростник был выше, сочнее. А теперь что?..

Мы молчали. Помполит взглянул на часы и стал собираться: подошло время политбеседы.

* * *

Поздно вечером перебрался на свой корабль. И память сохранила тот день встречи с моряками танкера, которые обладают замечательными качествами советского человека: гуманизмом, острой социальной восприимчивостью.

Много лет спустя мне вспомнился рассказ старого капитана о чудесном острове в Индийском океане, расположенном вблизи тропика Козерога... В 1975 году мировая [198] печать заговорила о многочисленных страданиях, выпавших на долю маврикийского народа. «Жервеза» — так назвали синоптики страшный ураган, который пронесся над островом. Стране был нанесен огромный ущерб. Разрушены сотни домов. Повреждены линии электропередачи, водопровод, дороги... Крейсеру «Дмитрий Пожарский» и советским океанографическим судам «Ямал» и «Севан» было предписано прибыть в Порт-Луи — столицу государства — и оказать помощь населению, пострадавшему от стихийного бедствия. Более двух недель советские матросы, мичманы, офицеры бок о бок с маврикийцами трудились с утра до ночи, восстанавливая водопровод, линии электропередачи, телефонной связи. Очищались от завалов дороги, восстанавливалась кровля жилищ, учреждений. Жители столицы восторженно встречали советских военных моряков. Каждому хотелось как-то отблагодарить русских за дружескую бескорыстную помощь. Много добрых теплых слов признательности было высказано в адрес советских моряков. Газета «Стар» («Звезда») писала: «Люди, так далеко живущие от Маврикия, оказались самыми близкими друзьями». Премьер-министр государства писал главе Советского правительства: «Я не нахожу слов, чтобы выразить Вашему превосходительству от себя лично и моего народа восхищение, высокую оценку и благодарность за эту своевременную помощь».

Да, действительно, помощь была оказана большая. Наши люди поработали напряженно и много. Помогали, как говорится, не только потом, но и кровью в самом прямом смысле этого слова. Многие советские моряки стали донорами, они отдали свою кровь для того, чтобы оказать помощь раненым.

Медицинские учреждения Маврикия постоянно испытывают недостаток крови. Из-за религиозных убеждений население не хочет сдавать кровь. И если в условиях обычной жизни медики как-то ухитряются обходиться тем скудным запасом, который они получают из Европы за золото, то при массовом травматизме, какой был во время стихийного бедствия, жизнь многих островитян была бы в опасности, не окажись здесь русские моряки...

Ракеты стартуют в океане

Программа нашего плавания предусматривала проведение нескольких учений. Одно из них было особенно сложным. Командир отряда запланировал проведение ракетных [199] и артиллерийских стрельб, ряд сложных маневров, которые потребовали от командиров большого искусства и высокой морской выучки.

Мы с Владимиром Сергеевичем на ходовом мостике флагманского корабля наблюдали за эволюцией ордеров, маневром каждого корабля. Контр-адмирал Кругляков, по радиосвязи давал указания то одному, то другому командиру. Наблюдая, не мог согласиться со всем тем, о чем он говорил в микрофон. Мое замечание он воспринял с улыбкой.

— Видишь ли, — заметил он, — этого сразу и не уловишь. Подводники, так те действуют больше в одиночку, поэтому тебе, старому подводнику, не все ясно, но поверь мне, что в этих эволюциях, маневре много великолепия и красоты. Вот когда начнут они выполнять огневые задачи, тогда сам увидишь и поймешь...

И действительно. Загремели колокола громкого боя, возвещая о том, что «противник» обнаружен. Гулкой дробью по кораблю простучали тяжелые матросские ботинки.

— Товарищ адмирал, корабль к бою готов! — доложил командир.

— Хорошо, — коротко бросил Владимир Сергеевич, а сам внимательно, чуть наклонив голову, прислушивался к докладам по радио. Его сейчас больше интересовали те корабли, которые по условиям учения изображали «противника».

На «Строгом» — настороженная тишина. Спустившись на главный командный пункт, надолго задержался у планшета обстановки в БИПе (боевом информационном посту). На экранах локатора высвечивались корабли, которых не было видно визуально с высоты ходовой рубки нашего ракетоносца. Здесь, на главном командном пункте корабля, производятся все расчеты на маневрирование, использование оружия. В любой момент, о чем бы ни спросил командир, отсюда идет на мостик короткий, четкий доклад. Увлекшись работой операторов, не заметил, когда подошел рассыльный:

— Вас адмирал приглашает на мостик.

Вышагивая по мостику, адмирал не задавал, а буквально штурмовал вопросами командира корабля. «Эге, — подумалось мне, — подошла и ваша очередь, товарищ Барабаш». Предстояла ракетная стрельба, и Владимиру Сергеевичу хотелось убедиться в том, что на флагманском ракетоносце все готово. [200]

Взяв бинокль, стал осматривать горизонт, стремясь увидеть все наши корабли, которые только что наблюдал на экранах локаторов.

— Ты не туда смотришь, — тронул меня за руку адмирал. — Вот куда смотри!

Носовая ракетная установка пришла в движение. Открылись щитки, легко вышли две остроголовые ракеты, застыв в готовности. Затем установка с ракетами развернулась, поискала по горизонту и замерла, уверенно двигаясь за невидимой для глаз целью. Увы, пропустил момент, когда стартовали ракеты: меня отвлекли артиллерийские залпы. По зенитной цели стреляли соседние корабли. Услышав гудение и рокот ракет, успел заметить лишь уходящий вдаль факел двигателей и дымчатый шлейф.

Наблюдая за уходящими ракетами, вдруг увидел маленькую точку — это была цель, и сразу рядом с ней появились две вспышки. В ясном, безоблачном небе еще долго не растворялись две дороги серовато-голубого дыма ракет да густая россыпь гороха-шрапнели от скорострельных зенитных автоматов.

— Ну как зрелище? — спросил меня адмирал.

— Да, ничего не скажешь, здорово! Впечатляет, — ответил с восхищением.

— Теперь соберемся все вместе, проведем разбор и начнем готовиться к ответственному визиту. Предстоит вояж в Эфиопию, — заключил адмирал.

С официальным визитом

Наш корабль взял курс на север. Надо было из Индийского океана пройти в Красное море и прибыть в военно-морскую базу Эфиопии — Массауа. У нас было достаточно времени, чтобы привести в порядок корпус, палубу и надстройки. Немножко подкраситься, помыть переборки, надраить медяшки, потускневшие от соленых морских брызг. Как любая хозяйка стремится создать уют в доме перед приходом гостей, так и моряки, когда идут в гости, тоже наводят порядок.

Ночью вошли в Баб-эль-Мандебский пролив, который разделяет Африку и Азию. Справа от нас Аравийский полуостров, слева — африканские берега. Темно. Только на горизонте заревом полыхает сильный свет маяка: какой бы ни был трудный день, все равно утром делаем [201] зарядку, а перед сном — прогулку. Правда, прогулка — это слишком, может быть, громко сказано, тем не менее на небольшой площадке, размером десять на пятнадцать метров, мы ходим час, а то и больше. Эту привычку вынес еще с лодок, там, правда, негде совершать моцион, но зарядку с многочисленными приседаниями, наклонами, велосипедным тренажером необходимо делать ежедневно.

Мы ходим молча, раздумывая каждый о своем. Во время подобных прогулок думается легко. Четко спланируешь свою работу на завтра, проанализируешь прожитый день — все это становится жизненной потребностью.

Настроение приподнятое. Радует итог учения. Корабли действовали слаженно, на разборе флагманом дана высокая оценка. Хороший разговор получился у нас и с политработниками. Радовало то, что многие молодые офицеры поняли значение соцсоревнования. При его организации проявили немало творчества.

Раздумывая о наших делах, вспомнил о предстоящем визите. Всплыл в памяти 1935 год, когда весь мир говорил о героической борьбе абиссинского народа против итальянских фашистов. Тогда, при попустительстве некоторых стран, войскам Муссолини удалось растоптать свободу народа Эфиопии. Используя новейшее оружие, а также применив отравляющие вещества, которые запрещены были международными соглашениями, итальянские генералы уже тогда показали всему миру, что для фашистов нет ничего святого, если им надо достигнуть своих империалистических целей. Господству оккупантов пришел конец с разгромом фашизма. Но гнет и бесправие народа остались. Император и его семейство сосредоточили в своих руках огромные богатства страны, народ же влачил жалкое существование.

Владимир Сергеевич, видно, тоже размышлял о стране, куда мы держали путь. Он остановился и задумчиво сказал:

— Когда я был в Эфиопии прошлый раз, я просто поражался бедности этих людей. Сначала думал, что хоть армия, опора императора, содержится в более или менее приличных условиях. А оказалось, император даже на армию жалел средств.

Он помолчал, раздумывая, потом добавил:

— Действительно, все познается в сравнении. Мы у себя дома привыкли, что о нас кто-то думает, заботится. И знают люди, что их не оставят в беде, не позволят обидеть советского человека. А здесь, — он показал рукой [202] вперед по курсу корабля, — человека за человека-то не считают... В прошлый раз я стал свидетелем дикого случая. Одному из солдат во время фейерверка оторвало два пальца. Может, пиротехник просчитался, делая ракету, а может, сам солдат допустил оплошность. Бедный человек буквально взвыл от боли, закричал, размахивая окровавленной рукой. Вместо того чтобы его в больницу или госпиталь... так его в карцер, а потом, говорят, казнили, за то, что омрачил праздник императору...

Утром на мачте рядом с красным флагом развевался эфиопский. Три разноцветные полосы — зеленая, желтая, красная, а посредине — лев. Вахтенный офицер пояснил:

— Час назад вошли в территориальные воды Эфиопии.

День выдался теплый, но не солнечный. Молочное марево скрывало горизонт. К полудню нас встретил катер. Мы приняли на борт двух морских офицеров. Это офицеры связи, высокие, молодые люди, одетые в белоснежную морскую форму. У обоих палаши. На время нашего визита им поручено решать все вопросы с советскими гостями.

Через сильную оптику приборов с волнением рассматривал очертания незнакомого города, порта, ландшафт. Город небольшой. Безлесые берега. А дальше такие же безлесые высокие горы. Справа видны причалы, небольшие военные корабли типа сторожевых катеров. Это и есть военно-морская база.

Слева по кранам угадывался порт. Вплотную к нему подступают улицы города. Немного зелени, среди которой выделялось роскошное здание — дворец императора. Такие дворцы есть почти в каждом более или менее большом городе Эфиопии. Совсем близко — вход в огражденную молом бухту. С наших кораблей грянул первый залп салюта наций. За ним следующий. Когда отзвучал последний двадцать первый залп, стали палить пушки военно-морской базы. Огромная стая портовых голубей взметнулась и носилась над гаванью.

Нам определили самое крайнее место, это хорошо: удобней швартоваться. «Строгий» осторожно подошел к стенке. Небольшой эфиопский буксирчик суетился рядом, готовый прийти на помощь. Но мы отказались от его услуг. При швартовке за маневрами нашего корабля наблюдали сотни моряков других кораблей — американских, французских, английских, кроме того, портовые рабочие и представители нашего посольства во главе с Чрезвычайным и полномочным послом Советского Союза в Эфиопии. [203]

Нелегко было нашему командиру. Он облегченно вздохнул лишь тогда, когда был заведен последний швартов. Адмирал, человек весьма скупой на похвалу, все же заметил, будто про себя:

— Неплохо сработано.

— Молодец командир, хорошо подошел, — похвалил впоследствии посол.

Несмотря на свой возраст — ему было около шестидесяти лет — посол легко взбежал по трапу, принял доклад, отметил бравый вид почетного караула, который был выстроен в его честь. Тогда же стало известно, что наш корабль на сей раз считается старшим и на нем должен состояться обед, на котором будет император с семьей. Заметим, что это сообщение озаботило командира отряда. Хлопотное это дело — принимать на борту корабля и кормить обедом императора.

Как только была подана сходня, сразу началась на корабле иная жизнь. Прибыли военный атташе, представители посольств — наши советские люди приехали из Аддис-Абебы, столицы страны, расположенной высоко в горах, чтобы побыть среди своих соотечественников, походить по родной территории, этому маленькому кусочку Родины!

— Ах, какая прелесть наш черный хлеб! — говорила жена одного из сотрудников посольства. Она ела хлеб как лакомство, отламывая по кусочку и жмурясь от удовольствия.

— Приходите к нам обедать, угостим флотским борщом...

— А на закуску, наверное, селедочку дадут, — перебил меня секретарь посольства и блаженно улыбнулся.

— Дадут, обязательно дадут.

Гости ходили по кораблю, засиживались в матросских кубриках, с интересом рассматривали графики соревнования, боевые листки, аккуратную заправку коек, стопочки книг в рундучках матросов. Они охотно рассказывали морякам об Эфиопии, о нравах ее народа.

Американцы прислали на торжества эсминец, англичане — сторожевик, французы — два небольших сторожевых кораблика, а Судан прислал на праздник катера.

Внешне все корабли выглядели неплохо, но всеобщее внимание привлек наш красавец «Строгий». Его современный вид — с антеннами локаторов, мачтами, острым, высоко поднятым форштевнем, аккуратность на палубах, [204] надстройках — как бы подчеркивал высокую морскую культуру экипажа.

На берегу около «Строгого» всегда толпились люди, местные жители, но их немного, и видно, что это не простой люд. Больше всего матросов и офицеров с соседних кораблей. Группами стояли англичане. Они тихо переговаривались, показывая на нос и корму, — их интересовали ракетные установки.

Американцы, подойдя совсем близко к борту, громко говорили, смеялись. Часто повторяли: «Рашен шип, рашен шип, гуд». Им явно нравился наш корабль. По сравнению с их «Уодделом» наш «Строгий» выглядел современно, как бы подчеркивая последнее слово кораблестроения. Наши моряки гордились этим. Никто на палубе не стоял без дела, хоть и одеты были в парадную форму: белые брюки, форменка, белый чехол на бескозырке. Хлопотное дело — носить такую форму! Уж очень она маркая! Тем не менее моряк драит ветошью медяшку, и без того блестящую, или стирает пыль с переборки. Хочется, чтобы корабль был еще лучше!

Ожидая адмирала, отмахивался от назойливых мух, которые, несмотря на ветерок, надоедливо кружились над кораблем. Мухи везде: в кубриках, на камбузе, даже в машинном отделении. Наш врач совсем извелся: могут ведь заразу занести.

В дверях показался адмирал, тоже весь в белом, золотые лавры на козырьке, мелодично позванивают медали, кортик... До чего же красивая морская форма!

— Поехали на прием, — сказал адмирал дежурному по кораблю, — будем к ужину.

Два офицера связи, переводчик и мы с Владимиром Сергеевичем еле поместились в тесном автомобиле какой-то иностранной марки. Проезжая через город, мы с любопытством разглядывали незнакомые улицы, строения, людей... Проехав дамбу, машина замедлила движение у КПП, где в красно-белых касках стояли солдаты. Жестом показывая направление движения, они что-то гортанно выкрикивали, притопывали и снова замирали по команде «Смирно!». Мы въехали во двор, окруженный со всех сторон зеленью. Впереди было небольшое строение, и около него выстроен караул и оркестр. Как только мы вышли из машины, заметили у входа в штаб фигуру человека. Он, улыбаясь, двинулся к нам. Несколько гортанных выкриков, притопывание караула, оркестр заиграл марш. Командующий местным флотом подошел к нам. Он постоянно улыбался, [205] обнажая ровные белые зубы. Был подвижен, но не суетлив. Держался просто и довольно-таки приветливо.

Проходим в просторный кабинет. Командующий флотом выразил удовлетворение тем, что командование сочло возможным послать для участия в празднике корабль. «Как мне доложили, — сказал он, — корабль очень красивый, новый, самый современный».

Мы пригласили его посетить корабль.

— Я с большим удовольствием воспользуюсь вашим приглашением, сегодня же, если для вас это удобно.

На «Строгий» командующий флотом прибыл с группой офицеров, видимо, офицеров штаба и военно-морского училища. Бегло все осмотрев, он поинтересовался возможностями корабля для того, чтобы провести обед. Мы показали ему кают-компанию. Она его вполне удовлетворила. Раньше никогда мне не приходилось бывать на приемах, где бы собирались дипломаты, а тут случилось так, что посол Алексей Дмитриевич рекомендовал обязательно побывать на приеме, который давал итальянский посол. Учитывая, что в одно и то же время надо было быть на двух приемах, Владимир Сергеевич направился к англичанам: они принимали на своем корабле, а мы с послом поехали в отель «Красное море» — самый фешенебельный в Массауа. В этом году итальянцы не присылали корабля — Суэцкий канал закрыт, а вокруг Африки идти слишком далеко. Вот и решило итальянское командование самолетом направить оркестр и подразделение моряков для участия в параде.

В отель меня доставил офицер связи. Шефство надо мной здесь взял приветливый молодой работник нашего посольства. Отведя в сторону, он тихонько рассказывал о гостях, которые важно расхаживали по холлу, ожидая приглашения к столу. Меня поражала чопорность и напускная важность, с какой они ходили друг за другом, раскланивались. Среди них были графини, князья... Смотрел на них и думал: «Попал, как в прошлый век».

Приемы, визиты, опять приемы. Поздно вечером, усталые, переполненные впечатлениями, мы собирались на корабле, на верхней палубе, обменивались мнениями. Люблю вечерком побывать с командой на баке. Здесь в непринужденной обстановке можно поговорить с матросами и старшинами, почувствовать «пульс» жизни команды и самому сказать что-то полезное. Вечерняя прохлада располагала к отдыху. Приятно сбросить с себя мундир [206] в в легкой походной корабельной курточке посидеть, выкурив сигарету, другую.

Заметил, что в такие минуты моряки охотно разговаривают на любые темы. Меня интересовало, какое впечатление осталось у них от города, людей, встреч.

— Мы видели, как работают на заготовке соли. Тут рядом, почти в городе, целые горы соли. Они соль добывают просто: заливают соленой водой такие большие квадраты, на солнце вода испаряется, а соль остается. Я только удивился, как можно без сапог работать, босиком. Мы еще заметили, что здесь много разных национальностей. Люди разного цвета кожи: одни совсем черные, аж синие, другие шоколадного цвета, а есть совсем как наши, вот как Федор Почтарь. — Моряк засмеялся, хлопнув по плечу высокого молдаванина.

Тот тоже улыбнулся и сказал:

— Правильно, есть и в Эфиопии мои земляки. Мы их встретили, когда бродили по городу. Ходили, ходили... Жара, разморило, пить охота. Хотели найти газировочки, как у нас, из автомата. Ничего подобного! Попытались спросить у одного, другого... не понимают! Смотрим, навстречу идут мужчина и две женщины. Только взглянул на них — сразу будто родных встретил! Лица совсем наши, такие милые, родные... Подходят они к нам. Мужчина молчит, улыбается, а женщины так радостно: «Мальчики, вы что, пить хотите?» Оказалось, что это наши советские врачи. Они вместе с работниками посольства приехали из Аддис-Абебы, где работают в госпитале. Не советовали они нам пить ни воду, ни пепси-колу.

Он помолчал, а потом заметил:

— Они, оказывается, были у нас на корабле. Очень понравилось им. Так расхваливали чистоту, порядок, что даже неудобно слушать было.

— Были, и даже я их чаем поил, — вмешался в разговор вестовой кают-компании.

— Вы знаете, — обратился ко мне лейтенант Пошибайло, — когда мы были на «Протее», французском корабле, я разговаривал с их корабельным врачом. Рассказываю ему, что у нас школьники хорошо знают историю Франции, ее революционные традиции. Что у нас в Ленинграде есть улица Марата, набережная Жореса... Он удивился — не предполагал такого, а мне сказал, что в Париже есть музей Ленина и одна улица названа Сталинградской в честь нашей замечательной победы. Приятное впечатление осталось после такого визита и встречи. [207]

И вот настал день проводов. Команда построена по большому сбору. Оркестр играет марш «Прощание славянки». Вижу на берегу грустные лица. Руку в приветствии держит посол. Прослезилась его жена Мария Леонтьевна. Приветливо машут товарищи из посольства...

«Прощай, Эфиопия!» Мы снова взяли курс на юг. Плещется соленое Красное море. Жаром веет с африканского материка.

Прошло совсем немного лет, и снова жизнь привлекла внимание мировой общественности к Эфиопии, к Красному морю. Что касается событий в Эфиопии, то читатель знает о них. Народ недолго терпел тиранию самодержавия и его клики. Революционная буря всколыхнула народные массы. В стране начались демократические преобразования. Революционный процесс продолжается.

Здравствуй, Родина!

За время долгого плавания нам втройне стало дороже все, что напоминало родной дом, город, край.

В конце нашего длительного похода моряки, следя за картой плавания, часто спрашивали командиров, куда держим курс. Не домой ли?

Как всегда, приказ о возвращении домой поступил неожиданно. Командир еще не успел объявить его личному составу, а уже эта весть облетела кубрики, каюты. Люди не скрывали радости. И в этом, думается, нет ничего предосудительного. После тяжелого длительного похода моряка тянет домой, как солдата на побывку.

В ожидании встречи, в хлопотах время летело незаметно. И вот уже показались знакомые очертания берега, маяков, створов. Последний поворот — и перед нами открылись долгожданные сопки, причал и чуть в отдалении наш городок.

Родина тепло встретила своих сыновей. Мы смотрели на волнующие объятия, крепкие рукопожатия и с радостью отмечали: на русском и советском флотах так уж повелось — тепло встречать возвращающихся с победой из дальних походов моряков. Так встречали эскадру Нахимова после битвы под Синопом, так встречали североморских подводников после успешных подводных атак, так чествовали нас, подводников, совершивших кругосветное плавание вокруг Земли. В незабываемое торжество вылилась и встреча отряда наших кораблей.