Необычайная встреча

Многими милями отмерено наше плавание. Перед Новым годом, пересекая экватор, мы весело отметили праздник Нептуна, с традиционным омовением в купели, которую боцман соорудил из досок и брезента. Свита Нептуна подготовила концерт. Веселые часы были хорошей разрядкой для снятия усталости и напряжения. Такая разрядка в длительном плавании необходима.

За долгую службу в Новый год мне доводилось бывать на глубине, под водой, приходилось встречать его в походе в море, но еще никогда не отмечал этот праздник в Южном полушарии под созвездием Южного Креста.

Стояли тропические душные ночи. Липкая влага океана теплым компрессом охватывала тело. Сначала не было [182] привычного новогоднего настроения. Сказывалась тропическая жара. Даже, когда на юте зажглась мастерски сделанная из поролона и бумаги, совсем как настоящая, красавица елка, и тогда было трудно поверить, что подошел Новый год.

Тем не менее постепенно мы настраивались на праздничный лад. Получили поздравительные телеграммы от главнокомандующего, члена Военного совета — начальника политуправления Военно-Морского Флота, от родных и близких, их добрые напутствия, пожелания счастливого плавания. Все это окрыляло, придавало силы. Моряки с глубоким удовлетворением воспринимали внимание руководства Военно-Морского Флота к нам, к нашим делам, заботам.

Мне вспомнились встречи с членом Военного совета — начальником политического управления Военно-Морского Флота адмиралом Гришановым В. М. Меня поражала и восхищала его целеустремленность, умение увидеть главное. Те сборы, совещания и семинары, которые он проводил, выливались в поучительные уроки работы с людьми, партийного подхода к оценке положения дел в экипаже.

Встречаясь с экипажем кораблей, он умел найти доброе слово, внести спокойствие и уверенность в успех. Учил командиров и политработников умению работать с людьми, заботиться о них. Моряк, прошедший большую жизненную школу, адмирал понимал, что в длительном плавании трудно, там нет мелочей. Поэтому он одинаково внимательно относился как к вопросам боевой подготовки, комплектованию экипажа, так и к таким, скажем, на первый взгляд не масштабным проблемам, как получают ли люди письма, предоставлен ли всему экипажу отдых...

...На юте, возле елки, поставлены столы. Весь экипаж должен быть вместе. Офицеры, мичманы, старшины, матросы — все за одним столом, единой дружной семьей.

Радисты позаботились о том, чтобы здесь, наверху, были слышны новогоднее поздравление правительства и бой кремлевских курантов.

— С Новым годом, товарищи! Нашей Родине — ура! — поднял кружку со сливовым соком командир отряда. Троекратное «Ура!» пронеслось над океаном. С удовольствием потягивая холодный сок из запотевшей матросской кружки, на минуту представил себе заснеженный морозный родной городок на берегу Тихого океана, семью... затосковал даже. [183]

После ужина смотрели концерт самодеятельности. Затем начались аттракционы, веселые викторины, конкурс на лучшую песню, пляску.

Утро Нового года принесло некоторую новизну. Прежде всего кончился душный штиль. Море посвежело. Небо покрылось белым маревом. Сквозь дымку пробивалось солнце, но оно не обжигало, как это было несколько дней подряд. В снастях мачт стали слышаться печальные нотки посвиста ветра. На волнах появились белые гребешки.

— Вот уже до трех баллов надувает, — заметил долговязый старшина сигнальщик.

Вахту сегодня он нес один. Вахрушева, которого он постоянно обучал, с ним не было. А когда поинтересовался, где же Вахрушев, старшина ответил, что у них, у сигнальщиков, теперь нет учеников — все могут нести вахту самостоятельно. Вахрушев сдал все зачеты и теперь несет вахту наравне со всеми.

— Вообще-то он парень ничего, только пока за ним глаз да глаз нужен, — сказал старшина.

Невольно улыбнулся. «Глаз да глаз нужен» — это поговорка старшего лейтенанта, командира боевой части один — штурмана. Подражают нам матросы и старшины, подмечая порой то, чего мы сами не видим, не замечаем. А Вахрушев, конечно, будет стараться, поскольку ему наконец доверили нести самостоятельную вахту. Паренек он очень самолюбивый.

Для кого написаны уставы

Густая беззвездная ночь опустилась на корабль. Плавная качка сменилась резкими толчками. Шторм усиливался. Ночью просыпался несколько раз. Громыхнула, ударившись о палубу, настольная лампа. Зазвенела пепельница. Посыпались книги, неосторожно оставленные мной на шкафу. Опять притупилась бдительность: долгое плавание в штилевых условиях — и мы снова забыли о коварстве морской стихии. Отругал себя за беспечность.

Прибрав все, опять лег, пытаясь уснуть. Долго ворочался, раздумывая о нашем плавании. Лаг отсчитал много тысяч миль, прошло уже несколько месяцев, как мы оставили родные берега. Каждый изрядно соскучился по земной тверди, по родным и близким. Несколько раз мы получали почту. Ее доставляли нам попутным грузом проходящие суда или танкеры. Всегда приближение этого момента [184] вызывало волнение и оживление у членов экипажа. Весточки с Родины ждал каждый. Получить телеграмму хорошо, но разве можно сравнить ее с письмом! Никакая телеграмма не передаст той теплоты, какую принесет письмо!

Море расшумелось совсем некстати. На днях мы должны встретиться с танкером, который вместе с другими грузами передаст нам почту. Там будут письма, написанные в прошлом году, но все равно для нас они желанные. Письма — самый лучший новогодний подарок для моряков! Кто-то верно подметил, что, когда мужчины долго остаются одни, без женского общества, они теряют капельку мужества. Мне кажется, в этом есть доля правды.

Море двояко действует на моряка: с одной стороны, оно закаляет, делает его сильным, выносливым, а с другой — более чувствительным, сентиментальным, мягким. Даже самые завзятые прозаики и те берутся за томик стихов, слушают лирические песни.

Ждал писем и Владимир Сергеевич. Недавно на реплику матроса, что неплохо бы получить почту, он сказал:

— Дорогой мой! Я тоже жду писем. Думаешь, адмиралы не тоскуют?

Заснуть мне так и не пришлось. Сбросив влажную, теплую простынь, оделся и решил пройти по кораблю. Обойдя кубрики, спустился в машинное отделение.

Машинисты и котельные машинисты, или просто кочегары, как их называли раньше, любят, когда к ним заглядывают начальники. Поэтому стараюсь не проходить мимо машинного или котельного отделения, когда обхожу корабль. Здесь, по-моему, всегда самая трудная вахта. Грохот мощных турбин, и, словно из пасти дракона, полыхает душный жар, который, по сравнению с теплом на верхней палубе, кажется невыносимым. Вида не показываю, что жарко. В довершение всего качка не дает спокойно стоять и, чувствуя горячую поверхность клапанов, испытываю напряжение, как бы не схватиться за что-нибудь и не обжечь руку. Машинисты, прямо скажем, держались молодцом. Бойко доложил старший смены. Весело, словно им шторм нипочем, улыбаются и вахтенные. Воздав должное подтянутости нижней вахты, выбрался наверх.

Сквозь темноту угадывался сердитый океан. Сейчас он совсем другой, не тот лучезарно-ласковый, курортный, а жестокий и опасный. Его горько-соленый вкус постоянно ощущаешь на губах, стоит только подставить под ветер лицо. Сильный ветер срывает гребни волн, они хлестко [185] бьют в скулу корабля, накрывая всю надстройку тучами брызг.

Пока добрался до ходового мостика, промок до нитки. Теплая вода нисколько не освежала. Взялся было за рычаг, чтобы открыть плотно задраенную дверь, как волна накрыла меня с головой. Трудно передать то состояние беспомощности, какое испытал в тот момент. Горько-соленая вода захлестнула с ног до головы. Мне стало жутко. Дышать нечем. Руки ослабли, пальцы судорожно скребли гладкую поверхность металла. К счастью, волна схлынула. С трудом поднявшись и выбрав момент, довольно быстро по скобтрапу взобрался на сигнальный мостик, ноги у меня дрожали. Не передать того удивления, какое было написано на лице вахтенного сигнальщика. Еще бы! По этому трапу на сигнальный мостик забирались только матросы. Чуть отдышавшись, постоял рядом с матросом, каясь, что поступил необдуманно, отправившись в ненастную погоду по кораблю не через штормовые проходы, которые позволяют, не выходя на верхнюю палубу, пройти в любое помещение корабля, а верхом.

Отжав куртку и брюки, незаметно вошел в ходовую рубку. Здесь была спокойная, деловая обстановка. Над картой склонился штурман, что-то вымеряя циркулем.

Все заняты делом. Ничего не случилось! Все смотрят вперед. «Унесла бы волна, — подумалось мне, — и никто бы не нашел и не заметил...»

Чувство стыда и горечи испытывал целый день.

Стало светать. Утро занималось медленно, словно нехотя. Низкие облака, цепляясь за мачту, быстро проносились над кораблем. Две стихии словно слились воедино, и невозможно было различить, где кончается море и начинается небо.

Побритый, румяный адмирал зашел в рубку. Здесь стало тесно. Не от его крупной фигуры, а оттого, что он постоянно двигался, смотрел на показания приборов, задавая вопросы, требовал повторить доклады... Потом, угомонившись, стал рядом со мной и тихонько сказал:

— Сегодня у нас свидание. К вечеру рандеву с танкером. Письма получим!

— Хорошо, только в такую погоду танкер не подойдет.

— Ну не скажи, — запротестовал Владимир Сергеевич. — К тому времени погода еще десять раз переменится! Штурман!.. Сколько миль до точки? Нет, отставить! Рассчитайте время встречи! — Он сам подошел к карте, взял у штурмана измеритель и сказал: — Придется пораньше [186] выйти на рандеву. А погода переменится, помяни мое слово, — закончил он убежденно.

Настроение командира отряда повлияло на всех в рубке. Улыбается рулевой, перебрасывается взглядом с радиометристом. Давно заметил, что настроение адмирала отражалось на настроении экипажа. Это закономерно и естественно. Человек, наделенный большой властью, обладающий немалым командирским авторитетом, создает настроение. Конечно, у каждого человека есть свои слабые и сильные стороны. Их видят все, кто работает рядом, их видят подчиненные. Люди вообще-то великодушны, они снисходительны к человеческим слабостям. Они простят ошибку и промах. Но не простят высокомерия, фальши, двоедушия. Таких недостатков не было у нашего командира отряда. В большом и главном он был верен себе — беззаветно отдавался делу, которому служил. Как подлинный военный, он по-настоящему готовил себя к тому, чтобы руководить боем. Нередко его можно было видеть за расчетами различных военных теорий и концепций. Он хорошо понимал значение и роль политико-воспитательной работы. Охотно сам выступал перед личным составом и тщательно готовился к каждому выступлению. Оратором он был хорошим, умел зажечь людей, овладеть вниманием аудитории. Сейчас, в условиях трудной штормовой погоды, Владимир Сергеевич видел, что настроение у нас неважное, и понимал необходимость повлиять на людей, создать атмосферу уверенности.

— К обеду посветлеет, море поутихнет, получим весточку из дома. Потом проиграем учение со стрельбами... — сказал он.

Но к обеду не посветлело, хотя барометр показывал на улучшение погоды. Море оставалось беспокойным. За столом поделился своим ночным приключением. Рассказывая, подтрунивал над собой. Однако мой рассказ не вызвал улыбки. А командир отряда, сердито взглянув на меня, укоризненно покачал головой и сказал, обращаясь к офицерам:

— Вот вам еще одно подтверждение той мысли, которую я вам высказал на сегодняшнем занятии, что в море нужно твердо выполнять корабельный устав, правила, которые сформулировала сама жизнь. Волна не разбирает, кого смыть за борт — адмирала или матроса-первогодка.

Мне было очень неловко, хотя и попытался обратить все в шутку. [187]

Великая сила конверта

Предположение адмирала все же оправдалось. Погода начала улучшаться. Сквозь тучи стало проглядывать солнце, хотя волна не уменьшилась и качка продолжалась.

Закончив инструктаж агитаторов и пропагандистов боевых смен, оставил в кают-компании политработников, чтобы послушать их о том, каково настроение личного состава. В целом был удовлетворен их докладами. Больных нет. Вахту моряки несут.

— Настроение хорошее, — радостно сообщил лейтенант Вежис, — команда ждет писем!

Все заулыбались. Было видно, что каждый думал о почте, которая приближалась. Мне уже доложили, что с танкером ведет переговоры по радиотелефону командир отряда, что радиометристы видят судно на экране. Закончив беседу, направился на мостик. Трудно объяснить, почему меня, словно магнитом, притягивало к тому месту, где чуть ли не случилось непоправимое. Мне хотелось еще раз, теперь уже днем, при более спокойном море пройтись тем же ночным маршрутом. Ветер стихал. Личному составу было разрешено ходить по верхней палубе. Остановился около той двери, ручка которой спасла меня от большой неприятности. Глянул вперед и увидел довольно близко корму танкера. Постояв, по скобтрапу, тем же путем, что и ночью, забрался на сигнальный мостик. Правда, не с той быстротой, которую ночью мне придавал страх. Оба сигнальщика, прильнув к окулярам оптических приборов, внимательно рассматривали танкер. Меня они не заметили, поэтому весьма откровенно обменивались репликами:

— Сейчас она опять, наверное, выйдет.

— Молодая? Красивая?

— Лет тридцать. Буфетчица, наверное, или повариха.

Узнав Вахрушева, попросил у него бинокль. Он смутился, покраснел.

— Ну-ка, что там интересного вы увидели?

Мне видна была только кормовая часть судна. Танкер шел впереди нас по курсу с той же скоростью. Сразу понял замысел адмирала. Раз погода свежая и волна приличная, то лучше перегрузку провести кильватерным способом.

На танкере видна чуть подзакопченная труба с красной полоской и изображением серпа и молота. Аккуратно покрашена белая надстройка. На юте в тельняшке-безрукавке загорелый человек. Он набирает колечками бросательный конец. Делает это медленно, не спеша. Торопиться [188] некуда: от нашего форштевня к кормовому полуклюзу танкера тянется толстый капроновый трос. По нему будут передаваться грузы.

Вдруг в надстройке открылась дверь и показалась женская фигура в голубом сарафане. Женщина посмотрела в нашу сторону, постояла в задумчивости, и тряхнув головой, выплеснула воду из миски за борт.

— Некультурно... за борт прямо! Нет на нее нашего старпома, — засмеялся старшина.

— Да, непорядок. Это грубое нарушение корабельных правил. У нашего старпома получила бы два наряда, — поддержал его шутку.

Быстро, сноровисто действуют матросы обоих экипажей. Отлажена система тросов, по которым побежали ящики, мешки. Протянулся шланг для топлива...

* * *

Мешок за мешком скользит наша почта. Сильные матросские руки подхватывают их бережно, осторожно передают вниз, в закрытое помещение. Через несколько минут разобранная почта будет роздана по каютам, кубрикам, рубкам. Зашуршат листки почтовой бумаги, притихнут ненадолго люди, схватывая быстро новости. А потом, выбрав свободную минутку, уединившись, подробно, слово за словом, вновь перечитают написанное.

Шелестят газетные страницы. Люди жадно читают. Нет-нет да сорвется возглас удивления:

— Надо же! У нас новая линия метро! А я даже не знал. Вроде бы внимательно радио слушал...

— А у нас в поселке комбинат бытового обслуживания открылся, — заметил другой.

Вечером, уютно устроившись в кресле, стал перечитывать письма. «...На здоровье не жалуемся. Дела в школе у Алеши идут хорошо... Сергей прислал коротенькое письмецо, собирается приехать на каникулы к нам. Курсантская форма ему идет... А по вечерам тоскливо и одиноко... Про вас все знаем. Каждую пятницу ходим на прием к начальнику политотдела...»

Хорошая традиция сложилась в нашем соединении — командование проводит еженедельный прием членов семей тех, кто находится в длительном плавании. Жены с детьми приходят в Дом офицеров, как на свидание с мужем и отцом. Здесь они узнают о том, как проходит плавание, высказывают свои просьбы. Они с достоинством переносят нелегкое одиночество, ревниво оберегают доброе имя жены [189] моряка. Между ними складываются те особые отношения солидарности, какие бывают только у семей военных, моряков в отдаленных гарнизонах. И если у какой-то из них не хватит сил ждать, не устоит перед соблазном, то самым строгим судьей ей станут они, кто предан, верен...

Вечерний чай в кают-компании проходил оживленно. Главная тема разговора — домашние новости. Хороший заряд бодрости придали они экипажу. Несколько молодых офицеров получили благоустроенные квартиры. У кого-то прибавление в семье. С лица молодого папаши не сходит улыбка. Еще бы! Разве не приятно узнать, что родился сын с таким подбородком, с такими же, как у тебя, глазами!

— А мне вот какой привет прислали, — говорит старший лейтенант, показывая листок ученической тетради, на котором запечатлена детская ручонка — маленькая пятерня, обведенная карандашом.

— А как у вас дома? — спрашиваю инженера-механика.

Он слегка покраснел: человек он очень скромный, даже застенчивый. Достал из нагрудного кармана пачку плотной бумаги и показал нам. Детский рисунок привлек наше внимание. Огромный серый пароход с ракетами, орудиями плывет по синему бурному морю. Голубое небо, оранжевое солнце. Из трубы корабля валит черный дым.

— Хорошо рисует сын, но в школе не только рисование ценится, там надо знать еще и арифметику, и русский... Вот и жалуется на него учительница, что ему бы только рисовать да рисовать.

— А может быть, из него Айвазовский выйдет? — шутит адмирал, рассматривая детские рисунки. — И, видно, сын знает, за что папку командир ругает: вон какой шлейф дыма нарисовал.

Все засмеялись. Настроение было приподнятое, праздничное...

Теплым ласковым утром зашел в штурманскую рубку и здесь застал матроса Вахрушева. Он готовился к заступлению на вахту. Из кармана робы виднелась пачка писем. Поинтересовался, откуда столько писем. Он чуть смутился и, глядя на меня голубыми глазами, ответил тихо:

— Это все от мамы.

Слово «мама» он произнес по-детски непосредственно, тепло, значит, любит маму. Разговорился с ним. За невзрачной внешностью угадывалась нежная, добрая натура. [190]

— Ну, что пишет, как жизнь? — спросил его.

Он, пожал плечами, явно не настраиваясь на разговор. Понятно, что так просто с этим пареньком не пооткровенничаешь. Здесь нужен постепенный подход.

— Слышал, что вы теперь допущены к самостоятельной вахте? — перевел разговор на служебную тему.

Он улыбнулся, показав белые ровные зубы, и утвердительно кивнул головой.

— Несу сам, замечаний нет, вчера командир проверял, как я по международному своду сигналов читаю, похвалил, — сказал он, опустив глаза.

— Ну, что же, молодец, только больше в шлюпку не забирайся, а то долго искать, да вахту неси так, чтобы лучшим сигнальщиком стать. Слышал, сейчас конкурс объявлен на звание лучшего сигнальщика?

Вахрушев неопределенно пожал плечами. Помолчал. Затем, взглянув на часы, попросил разрешения заступить на вахту: подошло время.