Дела походные

Океан. Кругом неоглядный простор. Пустынный, безбрежный и в то же время наполненный особой жизнью. Каждый день океан выглядит по-разному: то спокойный, цвета бирюзы, ласковый, то темно-синий, волнистый, совсем хмурый, штормовой, неприветливый.

Всего несколько дней длится наше плавание, а океан успел показать нам свой норовистый характер.

После шторма мы наслаждались чудесными красками, прозрачной ясностью голубого неба, ласковым теплом щедрого солнца. На верхней палубе команде разрешено быть по пояс раздетыми. Пока еще солнце не жаркое, врач пошел на это, но предупредил, чтобы не увлекались — можно обгореть. С удовольствием подставил спину под лучи вечернего солнышка.

Наслаждаясь тишиной, теплом и простором, всматривался в горизонт и думал: пустынно очень, хоть бы посудина какая прошла, что ли. И в этот момент сигнальщик доложил. «Справа десять — цель, идет влево, предполагаю — военный корабль».

На мостик вышел адмирал.

— Что там за цель? Военный, говоришь? Ну-ка дай оптику.

Он взял бинокль и долго смотрел в сторону точки, которая постепенно приобретала очертания небольшого серенького корабля. [171]

Это был тральщик, который шел почти тем же курсом, что и мы. Наши матросы придирчиво рассматривали его, перебрасываясь замечаниями:

— Да, не очень-то следят там за порядком. На бортах — грязные потеки, матросы ходят в чем попало. На военном корабле, а терпят такое!

Тральщик даже не поприветствовал нас, хотя наш корабль по классу выше, значит, старше, поэтому приветствовать должен был первым тральщик.

Военные корабли приветствуют друг друга горном или свистком, а при встрече с гражданскими кораблями приспускают флаг. Это морской этикет. Нарушение его возмутило адмирала. Он приказал дать на тральщик семафор с напоминанием о вежливости.

По тому, как оживились на корабле, а в бинокль было хорошо видно, что там делалось, мы поняли, что они признали свою бестактность. Команда выстроилась. На мостике голый по пояс, но в фуражке, офицер взял под козырек.

Адмирал сердито махнул рукой, видимо, недовольный приветствием, и скомандовал вахтенному офицеру:

— Прибавить обороты!

Наш корабль вздрогнул и начал набирать скорость. Тральщик стал отставать, а затем постепенно скрылся за горизонтом.

— А вот еще один гость, — сказал командир отряда.

На горизонте показался крупный самолет. Это был американский патрульный самолет «Орион». Он быстро приближался к кораблю, летел низко, почти над водой.

Мы хорошо видели знаки государственной принадлежности на крыльях и стабилизаторе. Пролетев по корме, самолет развернулся и прошел теперь по носу, затем сделал несколько галсов параллельно нашему курсу и удалился.

— Повежливее стали, не безобразничают, как раньше, придерживаются соглашения, — пояснил мне адмирал. — Раньше, бывало, идешь спокойно, вдруг откуда ни возьмись выскочит на тебя самолет, летает над самыми мачтами, того и гляди зацепит! Ну летал бы рядом, как сегодня, а то нет — над самым кораблем, да еще атаку изображает. Раньше стоило нам появиться чуть подальше в океане, — продолжал адмирал, — как сразу подходил иностранный корабль и запрашивал: «Зачем вы пришли в наше теплое море?» Хотя на корабле прекрасно знали, что море открыто всем. А сейчас никого уже не удивляет, что мы плаваем. Приучили. [172]

Было время, когда империалисты постоянно бряцали оружием, угрожали нам атомной бомбой... Флоты ведущих морских держав капиталистического мира безраздельно властвовали на просторах Мирового океана. Демонстрация силы, военно-морской мощи были возведены в ранг государственной политики. Теперь это позади. Волею партии, замечательными руками советских судостроителей, наших славных тружеников, создан могучий океанский ракетоносный флот. Теперь советские красавцы-корабли плавают по всем океанам, наши моряки зорко несут морскую вахту, учатся в совершенстве владеть оружием и боевой техникой в разных климатических условиях.

Как-то обратил внимание на двух небольших птичек, похожих на ласточек. Частенько в море наши пернатые друзья доверчиво отдыхают на мачтах или антеннах судов. Иногда, выбившись из сил, они садятся куда попало, даже у самых ног людей, позволяют брать себя в руки, совершенно не защищаясь. Присмотрелся и убедился, что это были действительно ласточки. Не знаю почему, но мне было очень приятно наблюдать за их стремительным полетом, легкостью, с какой они облетают тонкие нити антенн, топы мачт. И все время рядом с кораблем. Но не видел, чтобы они садились отдыхать, очевидно, на ночь они устраивались где-нибудь на корабле. Моряк, стоявший рядом со мной, сказал, что заметил их еще два дня назад, они так и летели рядом с кораблем. До ближайшей земли было неблизко, за два-три часа не долетишь!

Мне вспомнилось, как однажды на нашу подводную лодку уселась целая стая скворцов. Тогда, после долгого пребывания под водой, мы всплыли всего на несколько часов. Едва только показалась из воды рубка, — в это время наблюдал в перископ, — как скворцы стали садиться везде, где не было воды. Когда мы продули главный балласт, то насчитали около двух десятков птиц. Они не обращали внимания на то, что корпус лодки подрагивал, гремел дизель: мы заряжали аккумуляторную батарею... Отдохнув, птицы, словно по команде, сразу поднялись в воздух и скрылись в направлении к берегу.

Сейчас до суши далеко, несколько дней ходу. В Индийский океан нам предписано проходить через Сингапурский пролив. Со всех сторон Тихого океана — с юга, востока, севера — к этому проливу тянутся пунктирные линии, обозначающие международные грузовые и пассажирские коммуникации. И хотя до пролива еще далеко, но уже сейчас [173] навстречу нам попадается все больше судов под разными флагами. Бойкое место, живой район!

Мои раздумья прервал замполит корабля. Тронув за руку, он тихо отозвал меня из штурманской рубки, давая понять, что у него есть сообщить мне что-то срочное. Он был взволнован. «Случилось что-то неприятное», — подумалось мне тут же.

— Пропал матрос Вахрушев, сигнальщик, — сказал замполит.

— Как, пропал?

— Вот уже несколько часов ищем и никак найти не можем. Он должен был в шестнадцать заступить на вахту, не пришел, а сейчас уже скоро восемнадцать...

Взглянул на часы: было без четверти шесть. «Полтора часа, а не «несколько часов», — подумал с облегчением, а замполит продолжал: — Искали везде, в кубрике — нет, в рубке — тоже. Мы уже и по трансляции объявляли несколько раз. Все безуспешно.

— Не горячитесь, не суетитесь, — сказал ему как можно спокойнее. — Может, спит где-нибудь.

Все же был уверен, что здесь какое-то недоразумение. Тем не менее озабоченность замполита меня насторожила. Мысленно представил себе Вахрушева, молодого матроса. Не все ладилось у него со службой. Сам видел, как его отчитывал командир корабля за несвоевременный доклад о встречном судне. Вспомнилось мне, как сердито, в сердцах его ругал за какую-то оплошность старшина сигнальщик, называя «недотепой»... Мне тогда пришлось вмешаться и утихомирить не в меру усердного воспитателя.

Расстроенный, спустился вниз. Надо было доложить о происшествии командиру отряда.

Не успел дойти до каюты командира, как услышал возбужденные голоса. По коридору шла группа моряков во главе с замполитом. Среди матросов увидел Вахрушева. Лицо его было заспанное, спокойное. Кипятился замполит, что-то взволнованно говорил старшина и виновато посматривал на меня, видно, вспомнил «урок вежливости»...

— Ну что, нашелся? — спросил у замполита.

Тот, хмурясь, показал на матроса и с укоризной бросил:

— Явился, не запылился.

Пригласил замполита с Вахрушевым в каюту, отпустив остальных.

— Ну так где же он пропадал? — спросил замполита.

— Пусть сам расскажет, я еще толком не разобрался. Старшина команды привел его ко мне. [174]

— Я сам пришел, никто меня не приводил, — буркнул матрос.

Как мне показалось, он не чувствовал себя виноватым. Наоборот, он был больше обижен.

Из разговора выяснилось, что Вахрушев просто-напросто проспал. Но спал он не в кубрике, где положено, а на верхней палубе, в шлюпке, под брезентом. Меня удивило: как можно было там спать — ведь душно и жестко?

Опустив голову, Вахрушев молчал.

— Ну что же молчите, докладывайте, — требовал замполит. Мне почему-то вспомнились мои молодые матросские годы. Тогда тоже мог спать даже в самом неудобном месте. Был со мной случай, похожий на этот. Забрался однажды за щит турбогенератора, куда с большой опаской заглядывали сами электрики, и безмятежно проспал несколько часов беспробудным сном. Помню, тоже досталось тогда от мичмана.

Когда матрос ушел, порекомендовал замполиту провести работу с младшими командирами Вахрушева, чтобы не слишком усердствовали, занимаясь воспитанием незадачливого сигнальщика.

Вечером в кают-компании объектом острот и подначки был старший лейтенант, начальник Вахрушева. Ему желали получше изучить все укромные места, где могут устроиться, чтобы прикорнуть, его подчиненные.

Сингапурским проливом

Теплая звездная ночь незаметно опустилась на море. Она словно подкралась. Еще полыхали от заходящего солнца облака, а с востока надвигалась темнота. На сине-зеленом небе сначала тускло, а потом все ярче замигали звезды.

На мостик поднялся командир отряда. Он прошелся от борта к борту. Сделал несколько приседаний.

— На лодках, наверное, совсем плохо: размяться негде? — спросил он.

— Не так уж плохо, — отвечаю. — Кто хочет, тот всегда найдет возможность сделать зарядку. А уж приседание, самое простое упражнение, может сделать каждый и в любой тесноте. На подводных лодках имеется специальный инвентарь, эспандеры, гантели. Даже спортзал есть. Надо сказать, подводники умеют рационально пользоваться спортивным инвентарем и рады любой возможности подышать свежим воздухом. Это на надводных кораблях [175] избалован народ простором, обилием солнца и воздуха. Подводники не видят такой красоты. И только в редких случаях, когда подводная лодка подвсплывает на перископную глубину, через оптику можно увидеть всю прелесть океанского простора.

Владимир Сергеевич помолчал и задумчиво сказал:

— Уж так, наверное, человек устроен, что он по-настоящему ценит только то, что теряет или не имеет.

Нам навстречу то и дело попадались встречные суда. Зеленые и красные огоньки — отличительные огни правого и левого бортов — то и дело появлялись и исчезали. Видимость была отличная, но мы шли малым ходом. Штурман рассчитал наше движение так, чтобы к проливу мы подошли рано утром.

— Ну что, надышались? Пора и отдыхать. Завтра, вернее, уже сегодня утром, начнем самый сложный участок плавания, — сказал мне адмирал.

Проснулся от непривычной тишины. Выглянул в иллюминатор. Чуть брезжил рассвет. Поднявшись на мостик, убедился, что корабль лежит в дрейфе.

Несмотря на ранний час, на мостике было многолюдно. Здесь уже был и командир отряда. Он стоял в рубке. Освещение в ней было выключено, чтобы лучше видеть впереди по курсу. Ждали, когда рассветет.

— Ну, что же, пора, наверное, — сказал командир, бросая взгляд на часы. «Самый малый!» — скомандовал он вахтенному офицеру. Корабль слегка вздрогнул: турбинисты дали ход.

Слева, в утренней дымке просматривались гористые берега — это Индонезия. В бинокль виден остров Батан, а рядом с ним остров Бинт. Острова густо покрыты тропическими лесами. Никаких строений не видно, будто это необитаемая земля. Справа — остров Сингапур. На нем располагаются порт и столица самостоятельного государства.

Трудно переоценить роль Сингапура, этого крупнейшего морского порта, расположенного на пути из Тихого в Индийский океан, а по существу, на пути с Дальнего Востока в Европу и Африку.

Создав здесь в свое время мощную военно-морскую базу, правящие круги Великобритании надеялись, что одетая в железобетон, оснащенная тяжелой дальнобойной артиллерией морская крепость сумеет противостоять любому флоту. В канун второй мировой войны многие военные специалисты не сомневались в неприступности этой [176] крепости. Тем не менее жизнь опровергла их уверенность.

Разгромив американский флот в военно-морской базе Пирл-Харбор, японские вооруженные силы развили активные действия по захвату островных и континентальных территорий противника. Понимая, что взять с моря такую мощную крепость трудно, японский генеральный штаб разработал план захвата крепости с суши. В начале февраля 1942 года 70-тысячная сухопутная армия провела ряд успешных операций на Малаккском полуострове. 8 февраля японцы форсировали узкий Джохорский пролив, который отделяет остров Сингапур от материка, высадились на нем, захватили аэродром и водохранилище. Лишенные воды защитники крепости через неделю сдались...

Теперь уже не как крепость, а как крупнейший торгово-промышленный и транспортный центр славится Сингапур. Через морской порт проходит до шестидесяти пароходных линий.

Сквозь утреннюю дымку видны высокие дома. Они поднимаются над зеленью — это конторы, банки, магазины торгово-промышленных кампаний. Нам открылась часть порта. В этом районе города расположилось большинство промышленных предприятий — судостроительные верфи, судоремонтные заводы.

Идем самым малым ходом. Нужно соблюдать осторожность. На вахте самый опытный рулевой. То и дело уточняет маршрут по створам штурман. Движение судов здесь очень оживленное. Друг за другом проходят суда многих наций. Теплоходы, танкеры, сухогрузы...

Исподволь наблюдаю за сигнальщиком Вахрушевым, Меня интересует, как повлияла на него и его начальника, младшего командира, история с розыском. Судя по всему, для Вахрушева это был хороший урок. Матрос бойко докладывает о встречных судах и шлюпках, которые нам изрядно докучают своим опасным маневрированием. Вот промелькнула почти под самым нашим форштевнем какая-то пирога. Два гребца, как каноисты, стоя на одном колене, ловко орудуют веслами. Пока пересекали курс, что, в общем-то, осуждается моряками всех стран, они гребли изо всех сил. Было видно в бинокль, как напряжены их лица. Как только пересекли курс, сразу же устало бросили весла, заулыбались, стали махать нам руками. Это были мальчишки.

— Вот сорванцы, — беззлобно ругнулся штурман, — уши бы вам надрать, помахали бы тогда руками. [177]

Затем вынырнул небольшой катерок под тентом. На нем группа в несколько человек. Это уже не ребята, а солидные мужчины. Они с фотоаппаратами, кинокамерами, снимают нас, проходя совсем рядом. Они тоже пересекли курс, перейдя на другой борт, продолжая фотографировать.

— Во второй половине дня покажу тебе сказочный остров Сатуму, расположенный прямо на фарватере, — сказал Владимир Сергеевич.

Действительно, Сатуму с маяком Рафалс похож на остров из сказок. Белоснежный, оригинальной формы маяк окружен высокими пальмами. Глядя на остров, решил его зарисовать.

К вечеру берега постепенно раздвинулись. Пролив стал шире. На горизонте показались парусные, очевидно рыбацкие, шхуны. Три жестких паруса, изготовленных из джута, подобно вееру разделенные реями, придавали им приличную скорость.

Вечерело. Не хотелось уходить в каюту. Вестовой уже несколько раз приглашал к столу на ужин. И тогда вспомнил, что вечером во время ужина мы должны отметить день рождения начальника штаба отряда Анатолия Григорьевича Грукало. В океане любое событие приобретает иную окраску, чем в обычных условиях на берегу. В море и день рождения отмечается по-особенному. Прежде всего о нем знает весь экипаж. Имениннику посвящается боевой листок, о нем рассказывает радиогазета. Коки обязательно испекут праздничный пирог. И так каждому члену экипажа.

В кают-компании было оживленно. Стол накрыт как обычно, только перед каждым стоял бокал с фруктовым соком. Владимир Сергеевич пожелал имениннику и дальше заполнять свою флотскую биографию сотнями, тысячами миль океанского плавания и, конечно, пожелал доброго здоровья.

Анатолий Григорьевич улыбался. Из сорока трех он прослужил на флоте более половины. Плавал на подводных лодках, на надводных кораблях. Он обладал великолепными морскими качествами: умением быстро ориентироваться в сложной обстановке, проявлять выдержку и хладнокровие. Это был очень общительный, приветливый человек, который охотно помогал людям. Причем делал это с удовольствием, так, будто для себя. Никогда он не жаловался на трудности, наоборот, чем труднее была обстановка, тем больше он шутил. Все эти качества и вызывали симпатию к нему со стороны всего экипажа. Поэтому мы с особым удовольствием отмечали его день рождения. [178]

Было весело. По традиции коки испекли большой пирог. Внес его торжественно кок старшина 2-й статьи Владимир Агапов. В безукоризненно белой куртке и таком же колпаке, он собственноручно поднес пирог виновнику торжества. Мы замерли, рассматривая это произведение кулинарного искусства.

В тот вечер мы долго засиделись в кают-компании. У всех было праздничное настроение.

Самый теплый океан

Напрасно мы ждали вечерней прохлады. Было душно. Спать не хотелось, несмотря на то, что день был трудовой. Прохаживаемся с Владимиром Сергеевичем по сигнальному мостику. Под ногами вздрагивает корпус корабля, чуть-чуть покачивает. Влажный теплый ветерок доносит сладкий, пряный аромат каких-то цветов и горьковатый запах дыма.

— Чувствуешь, землей пахнет? — заметил командир отряда.

Справа от нас бисером сверкают линия ртутных ламп и более тусклый пунктир еще каких-то огоньков.

— Это домики рыбаков, — поясняет Владимир Сергеевич. — А ртутные лампы — это автотрасса. Она тянется вдоль побережья.

Вскоре огоньки скрылись за горизонтом. Только светлая береговая черта обозначалась в темной густоте тропической ночи. Над нами дрожали крупные тропические звезды — такие крупные и яркие, каких не увидишь у нас.

Вахтенный доложил, что вошли в Индийский океан. Индийский океан — самый теплый среди других океанов. Он меньше Атлантического и Тихого. И все же океан есть океан. Если, скажем, на Мальдивских островах занимается день, то в Африку он придет только через одиннадцать часов.

Раньше мне не доводилось бывать в Индийском океане. Сейчас, всматриваясь в фосфоресцирующую темноту воды и отраженные звезды, думал о событиях далекой древности. Вспоминались первооткрыватели и великие путешественники, перенесшие немалые испытания, исследуя Индийский океан и материки Юго-Восточной Азии. Среди них наш соотечественник купец из Твери Афанасий Никитин. Он и сушей, и морем добирался до Индии и оставил интересное описание далекой страны. Через полвека португалец [179] Васко да Гама причалил к индийскому порту Калькутта, но местные жители встретили его недружелюбно — пришлось убираться восвояси. Кстати, где-то здесь, рядом, пролегал курс армады русских судов под командованием адмирала Рожественского.

Русские моряки часто бороздили Индийский океан, месяцами плавали по его просторам. Они стойко переносили трудности плавания в тропиках. Русские писатели К. Станюкевич и И. Гончаров, пересекая этот океан, восторгались восходами и закатами солнца, ласковыми порывами ветра, переливами волн, прозрачностью воды и нарисовали превосходные картины морского пейзажа, флотского быта, но больше всего их восхищала сила духа русских моряков, которые все переносили в тропиках — и зной, и качку, и тяжесть корабельных работ, и суровое обхождение начальствующего состава.

И вот сейчас теми же курсами плывем мы.

Утро. Наш корабль легко скользит по поверхности воды. От форштевня отваливаются в стороны пласты волн. Стайки летающих рыбок планируют по ходу корабля. Словно зачарованный, стою у борта и не могу оторваться от этого живущего своей жизнью мира. И вдруг надо мной раздается голос:

— Смотри, смотри, дельфины! Во дают! Надо же — сколько их!

Подняв голову, увидел на сигнальном мостике двух моряков-сигнальщиков. В одном узнал Вахрушева.

И сам залюбовался стайкой дельфинов — их было не больше десятка. Они следовали один за другим, выпрыгивая из воды, показывая темную блестящую спину с острым плавником. То обгоняя корабль, то отставая, они словно играли с нами. Уходя под воду, дельфины скользили темной тенью, а потом появлялись снова. Один из дельфинов выскочил так близко, что мы увидели блестящий добрый глаз.

— Смотри, как близко! Вот ружьишко бы! — азартно воскликнул Вахрушев.

Взглянул на него с упреком, и он, заметив мой взгляд, сконфузился.

Пришлось поведать ребятам несколько удивительных историй об этих дружелюбных животных. С особым интересом слушали моряки мой рассказ о белом дельфине Джеке, который, как лоцман, помогал парусным судам пересекать пролив Кука в Новой Зеландии. Говорят, благодарные мореплаватели поставили ему памятник. [180]

Матросы слушали внимательно, а более понятливый сослуживец тронул Вахрушева и с укором кивнул головой, как бы говоря: «Эх ты! Ружьишко...» Матросы ждали продолжения рассказа, и мне вспомнилось, как на Черном море, в районе Евпатории, к пляжу близко подплывал молодой дельфин, играл с детьми, позволял им кататься на себе.

Наш разговор прервал командир отряда. Поднявшись на мостик, он отчитал вахтенного офицера:

— Нельзя давать такие распоряжения, дорогой товарищ! На съедение акулам, что ли, выбрасываете эту бумагу? Безобразие! Сколько можно повторять одно и то же...

Адмирал кивнул в сторону кормы:

— Посмотри, что там делается...

Действительно, увидел за кормой плавающий картонный ящик. Он и был причиной гнева адмирала. Обычно на корабле бумагу и мусор сжигают на корме в металлическом обрезе, чтобы не засорять океан. Адмирал строго следил за тем, чтобы соблюдался порядок во всем и даже в том, как в походе обходятся с отходами и отбросами.

— Недавно читал книгу Тура Хейердала, — сказал он, — и больше всего поразился тому, что среди океана он обнаружил густую пленку нефтеотходов. — Владимир Сергеевич глянул на меня. — Представляешь, как это опасно?.. Я совсем недавно узнал, что две трети кислорода нашей планеты производит не зеленая растительность, а фитопланктон, водоросли океанов... А соляр и мазут губят эти водоросли.

Он вспомнил случай с гибелью танкера «Тори-Каньон» у берегов Нормандии, в результате чего огромная нефтяная масса разлилась вокруг, уничтожив животных и птиц, лишив тысячи семей средств к существованию.

Вспоминая другие случаи загрязнения морей и океанов, мы вошли в ходовую рубку. Склонившись над картой, Владимир Сергеевич указал циркулем на остров:

— Печальной известности остров. На нем живут люди, больные проказой. Здесь они работают, здесь же и умирают...

Вахтенный офицер, который только что получил внушение за выброшенный мусор, оживился: «Гроза пронеслась». Стараясь как-то искупить вину, он услужливо предложил лоцию, раскрыв как раз то место, где говорилось об острове.

— А вот на этом острове, что рядом, есть аптека. — Слово «аптека» лейтенант произнес иронически. Дескать, невидаль какая! [181]

Владимиру Сергеевичу насмешливый тон не понравился. Он нахмурился и исподлобья глянул на лейтенанта.

— Для этих стран аптека — достижение. У нас она на каждом углу, и мы считаем это в порядке вещей, а здесь другой мир, другие законы.

Лейтенант молчал, чувствуя, что опять попал впросак. Он стоял перед адмиралом, виноватый, похожий на школьника, которому только что поставили двойку.

Жаркий, знойный день был на исходе. Постепенно остывал раскаленный металл надстроек. Наслаждаясь прохладой, матросы собрались на юте. Кто-то прихватил гитару. Знакомая русская песня о ямщике лилась над Индийским океаном. Кто-то из русских морских писателей рассказывал, как матросы после тяжелого трудового дня собирались на верхней палубе и пели грустные песни. Сейчас время другое и песни другие. Вот смолкла старинная песня, и в воздух взлетела «На побывку едет молодой моряк». Матросы пели удивительно дружно.

Солнце постепенно склонялось к горизонту. Облака окрасились багрянцем. По воде будто разлился расплавленный металл. Постепенно тона менялись, превращаясь в палевые, оражево-сиреневые. Еще мгновение — и солнце опустилось за горизонт, напоследок полыхнув багряным светом. Лишь карминно рдели освещенные кромки облаков. Через закатный свет едва пробивались звезды — они еще едва заметны. А с противоположной стороны горизонта, откуда наступала ночь, была видна узкая полоска нарождающегося месяца.