Океанская одиссея

У родного причала

«Прощай, любимый город. Уходим завтра в море...» — эти слова чудесной песни Соловьева-Седого так и вертелись на языке, когда, ежась от утренней прохлады, стоял на мостике корабля. Сквозь сумрак уходящей ночи светились огни порта. Прогромыхал первый пустой трамвай. Главная улица города подступает вплотную к бухте. Прямо с мостика видны неоновые рекламы магазинов. А здесь, на причале, молча прохаживаются вахтенные у трапов боевых кораблей. Расплываются в темноте очертания надстроек, мачт, антенн локаторов. Тишина. Только через каждые полчаса характерным звоном разливается над бухтой колокольный звон — вахта отбивает склянки: один двойной — час, одинарный — полчаса. Корабли не спят. Вижу внизу на палубе инженера-механика с фонариком: он осматривает что-то в ограждении рубки. Быстро пробежал в корму рассыльный. Из боевой рубки выглянул на мостик штурманский электрик. Нет, не спится людям перед дальним походом! Сигнал «Корабль к бою и походу приготовить» прозвучит не скоро, но, видно, не могут люди быть спокойными, уходя в море, надолго оставляя родную землю, друзей, близких.

Как только мы отойдем от причала, наша жизнь будет полностью подчинена интересам выполнения учебно-боевых задач. Мы будем работать, учиться, занимать свои места по тревогам, стрелять по мишени — словом, делать все, что необходимо для победы в современном морском бою. На боевом корабле все подчинено тому, чтобы наиболее эффективно использовалось оружие, чтобы корабль был способен победить сильного и опытного противника. Все для боя, все для победы! Тем не менее конструкторы и судостроители сделали немало, чтобы человеку на корабле было удобно. Просторные уютные кубрики и каюты для экипажа, система кондиционирования воздуха, душевые, удобная мебель — все тщательно продумано, взвешено.

Прекрасные корабли вручил нам советский народ!

После длительной службы на подводных атомоходах снова на надводных кораблях. Но какие это корабли! Невольно сравниваешь их с теми, на которых пришлось служить, [151] бывать у друзей. То были хорошие, красивые корабли, но они ни в какое сравнение не идут с тем, что имеет современный моряк. Во много раз возросла их боевая мощь. Ракетно-артиллерийское вооружение, точные приборы, счетно-решающие машины создали большие возможности для того, чтобы корабли плавали далеко, долго и могли выполнить любую боевую задачу.

Вот и сейчас мы готовимся к дальнему плаванию. Волнение не покидает меня, хотя приходилось и ранее ходить далеко и надолго. Да, романтика странствий крепко живет в современном человеке!

Сколько же соотечественников наших с рюкзаками за спиной спешат посетить самые отдаленные уголки страны, исторические места или просто выбраться за город!

У нас, конечно, не туристический поход. Мы идем в море, чтобы вдали от Родины решать учебно-боевые задачи. Нас ждут и интересные встречи, нам предстоит выполнить официальный визит в Эфиопию.

Несколько дней подряд с командиром отряда и штурманом мы изучали маршрут перехода, район, где предстояло плавать.

Командир отряда контр-адмирал Владимир Сергеевич Кругляков бывал в тех краях не один раз. Когда задавал вопросы, он охотно и подробно рассказывал.

— Увидишь Африку! Всего насмотришься, испытаешь. Понимаешь, — говорил он, — есть своя, ни с чем не сравнимая поэзия посещения зарубежного государства на борту военного корабля, огромным смыслом наполнен для моряка сам ритуал входа в иностранный порт. Здесь своя особая красота. Представь себе: личный состав выстроен по большому сбору вдоль борта. Белизной сверкают чехлы бескозырок, словно белой лентой окаймляя голубое море матросских воротников; золотом сверкают, блестят на солнце шевроны и галуны на парадных тужурках офицеров и мичманов...

В раздумье наблюдал за начинающим светлеть небом и представил себе, насколько волнующей бывает церемония входа иностранного корабля в порт. Особенно сильное впечатление оставляет салют. Этот обычай салютовать как выражение дружеского приветствия и расположения возник давно, вошел в обязательный ритуал официальных встреч. Говорят, свое начало этот обычай берет со времен парусного флота, когда выстрел означал, что орудие разряжено и пришедший корабль имеет вполне добрые намерения. Хороший обычай! Когда рассказывал морякам [152] об этом, один из них очень верно подметил, что инициатива Советского правительства о всеобщем разоружении чем-то напоминает этот ритуал. Здесь тоже заложена идея добра и мира.

Дальний поход сопряжен с трудностями. В океане моряка подстерегают неожиданности, суровые испытания, трудная борьба со стихией, моральные и физические перегрузки. Нелегко также переносить разлуку с берегом, родными и близкими. Все-таки, несмотря ни на что, мы все очень земные, и от длительного пребывания в море сильно устают не только люди, но даже и техника. Инженеры нередко пользуются таким термином, как «усталость металла». По-моему, это правильный термин.

Вспомнил огромный объем работ, выполненный экипажем, и с удовлетворением отметил большой энтузиазм, с которым люди готовились к плаванию. В этом видел прежде всего умелую работу командиров, политработников, коммунистов и комсомольцев. Это они вдохновляли личный состав, были впереди на самых трудных участках. Подготовить людей, каждого члена экипажа к активным добросовестным действиям — задача не из легких. Поэтому несколько раз собирал политработников кораблей, готовящихся к походу, и мы обменивались мнениями, как лучше выполнить задачу. Помню, когда прикинули, что надо еще сделать, то с тревогой подумали: успеем ли? И в самом деле. Политработнику, как говорится, до всего есть дело, по есть нечто такое, что должен сделать только он. Кто, например, как не он должен проверить укомплектованность библиотеки, какие получены кинофильмы, есть ли в достаточном количестве литература для занятий... Всего и не перечислишь!

Все политработники, в том числе и молодые, понимали необходимость заниматься с каждым человеком, знать настроение каждого члена экипажа, систематически изучать морально-политические и боевые качества участников похода. Офицерам важно быть особенно чуткими и внимательными, уметь понять своего подчиненного, своевременно о нем позаботиться, применять власть тогда, когда этого требует необходимость.

Моряки кораблей, которым предстояло пройти не одну тысячу миль, гордились высоким доверием, искренне стремились пойти в длительный поход. Это радовало и в то же время настораживало. Ведь большинство из них впервые шло в столь длительное плавание. А как они почувствуют себя, когда на смену радостному удивлению и романтике [153] придут усталость и будничное однообразие окружающего мира, кубрика. Они, мои молодые спутники, еще не все знают, что их ждет трудная, полная опасностей жизнь...

Мои мысли прервал командир корабля капитан 2 ранга Вадим Николаевич Подольский. Аккуратный, подтянутый, он подошел ко мне и доложил, что через час начнется приготовление корабля к походу. Это значит, станут прогревать машины, проверять — уже который раз — системы, работу приборов, станций...

Мы разговорились о последних береговых делах. Командира уже больше не беспокоило, успеем ли все необходимое в плавании получить, подготовить, разместить, — все это пройденный этап! Все успели!

Хочется, чтобы корабль выглядел перед походом опрятным. Допоздна загружали свежие овощи, хлеб и скоропортящиеся продукты, которые обычно доставляют на корабль перед самым выходом в море. Во время ночной погрузки могли нарушить морской порядок, а утром, мы знали, на корабль прибудет командование флота — такова традиция. Вот и хотел командир представить корабль во всем блеске.

Колокола громкого боя разорвали тишину. Корабль словно очнулся и сбросил дремоту. Застучали тяжелые матросские ботинки по трапам, металлу палубы. Загудели включенные агрегаты, приборы... По трансляции прозвучала команда «Корабль к бою и походу приготовить».

Когда было уже совсем светло, на причале толпились провожающие. Они ежились от утренней прохлады, посматривали на корабль. На соседних кораблях моряки тоже поднялись пораньше, чтобы проводить нас. На флоте сложилась добрая традиция: провожать корабли в дальний поход. Выстраиваются экипажи других кораблей, гремит оркестр, проводится митинг, на котором присутствует руководство флота.

Сегодня, как всегда, первым прибыл член Военного совета — начальник политуправления флота. Он задал мне массу вопросов, побеседовал с замполитами кораблей. Адмирал шутил, рассказывал смешные истории из своей жизни, и мы с благодарностью отметили, что в его прощальных словах не было назиданий и нравоучений, — их уже столько было высказано!

Последние напутствия... Команда «Смирно!», поданная в тот момент, когда командование флота сошло на берег. Над бухтой гремит марш. На мачтах соседних кораблей взвились сигнальные флаги: «Счастливого плавания». [154]

— Сходня на борту, — доложили на мостик с юта.

Корабль вздрагивает — это заработали машины. Винты всколыхнули спокойную гладь воды, на поверхность поднялись мутные, илистые разводья. Корма все дальше и дальше отходит от причала. На его бетоне осталась группа провожающих. Их фигурки становятся все меньше и меньше. А затем совсем сливаются в темную полоску. Они не уходят, ждут, пока корабль не скроется с глаз.

В южные широты

Для меня этот поход имеет особое значение. Глядя на уплывающий берег, на корабли, стоящие в бухте, я невольно вспоминал кругосветное плавание на подводной лодке. Погрузившись под воду, мы не всплывали на поверхность и не видели ни звезд, ни моря, не вдыхали запаха водорослей. В тесных отсеках подводной лодки человек как бы зажат приборами и механизмами, там негде даже сделать настоящую зарядку, пробежку, размять мышцы. Не то что на нашем корабле. Здесь раздолье! От носа до кормы десятки метров — можно прогуляться. Помещения просторные, светлые, удобные. Когда мы вышли в открытое море, с удовольствием подумал: «А ведь не надо торопиться докуривать последнюю сигарету, жадно глотать свежий воздух! Впереди не будет недостатка в солнце, ночных звездах...»

В последний раз взглянул в сторону берега. Он слился в сплошную полоску. Возвышенности, силуэт города, растительность — все это приобрело одно название — Земля. Она осталась за кормой на много дней.

Ходовой мостик нашего корабля не очень велик, но на нем достаточно места для нескольких человек. Спереди он защищен специальным стеклом, в него вмонтирована «вертушка» — стеклянный диск, который, вращаясь, разбрасывает брызги волн или дождя, позволяя сквозь чистое стекло наблюдать, что впереди по курсу. Вообще-то этой вертушкой не пользуются. Когда плохая видимость, то включается специальная навигационная радиолокационная станция, которая дает возможность вовремя увидеть и принять меры, если по курсу корабля будет находиться другой корабль или плавающий предмет. В рубке много разных приборов. Они обеспечивают управление не только кораблем, но и оружием. [155]

Когда вошел в рубку, то увидел здесь адмирала — командира отряда. По радио он переговаривался с командирами других кораблей. Принимая от них доклады, Владимир Сергеевич Кругляков удовлетворенно кивал головой.

Наш командир отряда опытный моряк. Он много плавал на надводных кораблях, хорошо знает их. Среди надводников пользуется репутацией грамотного командира-тактика. Как моряк, он очень предусмотрителен. Перед походом внимательно разбирался во всех деталях подготовки, терпеливо и внимательно выслушивал доклады не только командиров, но и других офицеров. Его интересовало буквально все, начиная от боеприпаса до дрожжей для выпечки хлеба, посуды для приемов. Во все он вникал, всем интересовался, до всего ему было дело. Мне особенно нравилось, что адмирал уделял большое внимание политико-воспитательной работе и сам любил общаться с людьми, выступать на собраниях, политических занятиях. Несколько позже я узнал, что эти качества он унаследовал от отца, который был политработником Красной Армии.

Переговорив с командирами кораблей отряда, Владимир Сергеевич молча наблюдал за горизонтом, бросая взгляд то на репитер гирокомпаса, то на тахометр — счетчик оборотов винта. Понятно, что сейчас, когда корабли вышли в открытое море, на очень оживленную дорогу, где сплошь и рядом встречаются различные суда, нужна особая бдительность. Нам попадались сухогрузы, танкеры, рыболовные сейнеры... Японские, вьетнамские, индийские.

— Видишь, что делается. А ночью, когда войдем в Корейский пролив, там движение еще больше, — обращаясь ко мне, проговорил адмирал.

Внимательно смотрю на море, на проходящие мимо суда, а сам испытываю чувство радости и подъема. Сколько раз мне представлялась возможность пойти в большой поход в дальние страны, но все не удавалось. И вот мечта сбылась!

Постепенно стал входить в походную обстановку. По опыту знал, что надо приложить немало усилий, чтобы отладить, отстроить сложный механизм походной жизни. Как всегда, первые несколько дней будет все «притираться». Экипаж начнет вживаться в походный ритм.

До глубокой ночи бодрствовали. Когда окончательно стемнело, мы наблюдали огромное количество рыболовных судов, Они добывали сайру. Яркие ртутные лампы — [156] люстры — словно заревом освещали горизонт. Их было так много, что, казалось, невозможно пройти мимо них, не зацепившись за рыбацкие снасти. Только к утру их стало меньше.

Венок на волне

На Тихоокеанском флоте сложилась хорошая традиция. Когда моряки проходят Цусимский пролив, на корабле проводится памятный митинг, воздается должное героизму и мужеству русских моряков. В этом проливе в мае 1905 года разыгралось Цусимское сражение. Оно показало исключительно высокий моральный дух русских моряков, их мужество, самоотверженность, верность воинскому долгу, но показало также и бездарность царских флотоводцев и отсталость царской России.

Двухдневное сражение — и из двадцати военных судов России с 12–15 тысячами экипажа потоплено и уничтожено тринадцать, взято в плен четыре, спаслось и прибыло во Владивосток только одно («Алмаз»). Погибла большая половина экипажа, взяты в плен «сам» Рожественский и его ближайший помощник Небогатов, а японский флот вышел почти невредимым из боя, потеряв всего три миноносца.

«Русский военный флот окончательно уничтожен. Война проиграна бесповоротно...» — так, беспощадно обличая самодержавие, резко и со свойственной ему точностью писал Владимир Ильич в газете «Пролетарий» 9 июня 1905 года. Эта статья названа многозначительно «Разгром».

...Грустная мелодия старинного вальса «На сопках Маньчжурии» негромко лилась из динамика. Поднимаюсь на мостик. Тихое хмурое утро. Море пустынное, нигде не видно ни одного суденышка, а ведь ночью их было так много! Мутные, словно взбаламученные кем-то волны разбегались по сторонам, оставляя белопенный след за кормой.

— Обозреваешь место сражения? — тронул меня за плечо адмирал. — А я зашел в каюту, дай, думаю, прихвачу человека на утренний моцион. Смотрю, на столе «Цусима», несколько ленинских томиков. Ну, а где же, думаю, сам?

Помолчали, ожидая, когда доложат о том, что личный состав собран на митинг. Потом спустились с мостика и прошли на ют. Кругом было тихо. Слышны только жалобные [157] вскрики чаек да журчание воды за бортом. Корабль идет самым малым.

Команда «Смирно!» прозвучала над морем. Застыли в строю моряки. Командир четко доложил, что личный состав построен. Мы проходим вдоль строя. Сосредоточенные, серьезные лица. Легкий ветерок треплет матросские ленты. Небо просветлело, и солнце, будто специально ради того, чтобы наполнить жизненным оптимизмом наш грустный ритуал, пробилось сквозь марево тумана и заиграло на меди труб оркестра, на синих с белыми полосками воротниках, на золоте офицерских фуражек.

Открыв митинг, невольно прислушиваюсь, как странно звучит мой голос, усиленный микрофоном. Давно не испытывал такого волнения. Волнуются и другие участники митинга.

На середину строя вышел старшина 2-й статьи Станислав Олесик — комсомольский секретарь. Подойдя к микрофону, он взялся за стойку. Мне видно, как дрожат его пальцы. В другой руке — листок бумаги. Это тезисы «на всякий случай». Но они ему не понадобились. Он умеет говорить.

— Флот наш русский славен героизмом и мужеством в борьбе с врагами. Все лучшее, передовое, революционное от русских моряков мы берем себе на вооружение. Будем служить так, чтобы не пришлось краснеть отцам и матерям... Команда турбинистов берет на себя обязательство обеспечить на походе любой режим движения...

Он помолчал, подбирая слова. Встряхнув головой, расправил скомканный листок и прочитал:

— Мы обязуемся нести ходовую вахту только на отлично; не иметь ни одной поломки и предпосылки к ней; сэкономить горючих и смазочных материалов...

Эмоционально приподнятую речь произнес на митинге командир отряда.

Смолкли выступления. Наступила торжественная минута. В тишине раздался взволнованный голос старшего помощника:

— В память героев-моряков, участников сражения в Цусимском проливе, снять головные уборы... Колена преклонить!

Все — от адмирала до матроса — обнажили головы, преклонив колена...

Опять звучит мелодия вальса «На сопках Маньчжурии». Осторожно, медленно опускается на воду огромный венок. На ленте надпись: «Героям Цусимы — от Моряков-тихоокеанцев». [158] Взоры всего экипажа устремлены на этот небольшой зеленый островок, который, раскачиваясь на зыби, постепенно удаляется от нас, превращаясь в точку.

И вот над волнами взлетела мелодия «Варяга». Ее подхватили сотни голосов. Пели мы с вдохновением, чувством гордости за тех, кто показал пример героизма и мужества, прославив себя в веках.

Митинг окончен. Корабль вздрогнул, прибавил ход; за кормой взметнулись чайки; винты взбудоражили воду.

Командир отряда заспешил на мостик, а я остался на юте. Мне хотелось побыть с людьми, поговорить с ними. Направляюсь к группе матросов, стоявших около обреза, Они вели разговор о русско-японской войне.

— Я читал книгу одного офицера, который вместе с Новиковым-Прибоем участвовал в Цусимском сражении. Не помню его фамилии, но он тоже здорово описал эти события, — сказал мичман-музыкант. Он держал под мышкой валторну и прикуривал сигарету.

— А знаете ли вы, что крейсер «Аврора» тоже участвовал в Цусимском сражении? — обращаюсь к морякам.

* * *

По молчанию и недоуменно-удивленным взглядам понял, что им надо рассказать об «Авроре», этом прославленном корабле. Готовясь к плаванию, перечитал литературу о нем. Крейсер отечественной постройки был гордостью русского судостроения. Великолепная броневая защита, мощные орудия, отличные мореходные качества ставили его в разряд лучших боевых кораблей своего времени. В 1904 году в составе эскадры крейсер «Аврора» был направлен с Балтики на Дальний Восток. В неравном бою у острова Цусима крейсер был сильно поврежден. Большие потери понес экипаж. Из пятисот семидесяти человек сто четыре были ранены и убиты. Погиб в бою и командир крейсера капитан 1 ранга Егорьев: в боевую рубку через бойницу ворвался шальной осколок и смертельно ранил его.

Евгений Романович Егорьев, офицер демократических взглядов, пользовался большим уважением экипажа. В память о своем командире умелые матросские руки сделали уникальный его портрет. Сейчас на борту корабля-мемориала «Авроры» он среди прочих замечательных экспонатов. На паспарту, представляющем собой кусок брони, наклеен портрет; сквозь рваную пробоину величиной в ладонь смотрит серьезное, сосредоточенное интеллигентное [159] лицо офицера-моряка. Рамкой этого портрета служат палубные доски крейсера, отшлифованные матросскими руками. Семья Егорьева подарила этот портрет музею. Фамилию Егорьева услышал, когда служил на «Комсомольце». Он командовал три года «Океаном», с 1901 по 1904 год, то есть до назначения на «Аврору». Авроровцы стойко сражались с врагом, флага не спустили. Вместе с крейсерами «Олег» и «Жемчуг» «Аврора» была интернирована в нейтральных водах.

* * *

Наш разговор затянулся. Солнце, пробившись сквозь плотное марево тумана, стало припекать. Корабль развил хорошую скорость. За кормой расходились по сторонам белые полосы буруна. Чайки неотступно следовали за нами. Они то парили над мачтами, то камнем бросались в воду, ловко выхватывая серебристую рыбу. Задумчиво мы смотрели на них. Кажется, можно целый день разглядывать этих спутниц моряков и думать о чем-то возвышенном, далеком...

— Вахрушев! Вахрушев! Ты что, забыл, что на вахту пора заступать? — слышу громкий голос.

Оглянувшись, увидел молодого матроса, к которому обращались эти слова.

— Извините, товарищ капитан первого ранга, — обратился ко мне высокий худощавый старший матрос-сигнальщик. — Нам с Вахрушевым на вахту пора.

С интересом смотрел на молодого матроса, фамилия которого была Вахрушев.

«Надо будет разобраться, сколько с нами таких вот молоденьких моряков, — решил про себя. — Им следует уделить особое внимание».