Кое-что о совместимости

После ужина офицеры разошлись по своим кубрикам. Мы с Харитоновым продолжали чаепитие, рассуждая о житейских проблемах. [124]

— Скажи, пожалуйста, тебе не приходилось задумываться над такой проблемой, как совместимость людей в экипаже? — спросил меня Харитонов.

— Почему же не задумывался? — недоумевая, ответил ему. — Люди расставлены с учетом деловых, моральных и физических качеств. Знаю, сколько коммунистов в отсеке, кто агитаторы, учитываем все, что надо...

— Нет, не то, — перебил меня Харитонов. — Я имею в виду расстановку людей по склонностям, по характеру, психологической совместимости.

Он улыбнулся, лукаво поглядывая на меня.

— Видишь ли, есть такой тип людей, который никак не может с каким-то другим быть вместе, работать... Обязательно у них возникает конфликтная ситуация! А это происходит от того, что руководитель плохо подумал об этой самой совместимости.

Слова его заинтересовали меня, так как и сам задумывался над этим.

— Нам надо не упускать это из виду, ведь в экипаже люди разные, у каждого свои привычки, воспитаны по-разному и все замкнуты корпусом корабля, — задумчиво сказал Харитонов и продолжил: — Понимаешь, людей без недостатков нет.

— Правильно, — киваю ему в ответ, — у одних их больше, у других меньше.

— Вот-вот, — поддержал Харитонов, оживляясь. — Или дурные привычки, скажем, грызть ногти или ковырять в носу.

— Есть люди со скверным характером, завистливые, жадные, просто корыстолюбивые, есть, как говорят, себе на уме, — продолжил разговор. — И такие, как рассказывал мне один видавший виды человек, что любят вкусненькое есть втихомолку, другие откажутся помочь и в беде не выручат.

— К сожалению, ты прав, — сказал Харитонов. — Но когда такие люди разбросаны по свету или рассеяны в массе, они почти незаметны. О них говорят и вспоминают как о чудаках, снисходительно. А вот возьми ограниченное пространство — отсек или купе в вагоне — и картина может получиться иная.

Мы вспоминали разные забавные ситуации, которые приходилось наблюдать в трамвае или поезде.

К примеру, едут в купе четверо. Один из спутников оказался непоседой, постоянно шуршит бумагой, куда-то уходит, приносит чай, гремит ложкой, размешивая сахар, [125] надоедает разговорами. Словом, одному из пассажиров — пусть вам или соседу — становится он антипатичен. Сошел непоседа на своей станции, и вы облегченно вздохнули.

А на подводной лодке? Здесь просто так не сойдешь! Поэтому личные симпатии или антипатии приходится учитывать. Надо учить людей вежливости. Здесь нужна терпимость, терпение и, безусловно, взаимопонимание.

Поговорили мы с Харитоновым, поспорили. Он считал, что все беды в основном от того, что уровень культуры у людей разный, и достичь совместимости можно при условии хорошего воспитания.

Мне же казалось, в чем убежден и сейчас, одним воспитанием здесь все не решить. Нужно еще учитывать и личные качества, наклонности, что ли. Ведь помню, например, как сам долго не мог ужиться с Пашкой Борисовым (об этом рассказано в первой главе), меня он раздражал не только своими репликами или махорочным дымом, но даже молчанием.

Одним словом, разговор с Харитоновым оказался не пустопорожней беседой. Вскоре мне пришлось вплотную столкнуться с проблемой совместимости. А было так.

Несли вахту и работали вместе два электрика, но два разных человека, один москвич — это Виктор Чирков, а второй — Вадим Веретельников, родом откуда-то из-под Рязани. Оба в одной боевой смене несли вахту. Один у правого электродвигателя, другой у левого.

Молодые люди вместе учились в учебном отряде, уровень подготовки, как электриков, у обоих был примерно равный.

Но по характеру они были весьма непохожи. Чирков, этот атлетически сложенный морячина, был несколько грубоват, парень, как говорят, с нахальней, ему все легко давалось, кроме того, когда требовалось подумать, найти верное решение. Мир возвышенных чувств — не для него, он прагматик до мозга костей. Взять неприятность с книгой Бидструпа. Смешные картинки — не больше.

Вадим Веретельников и внешностью был не столь внушительный, не мог похвастаться бицепсами и не подбрасывал по нескольку десятков раз двухпудовку, как это делал Чирков. Но он был достаточно развитым, эрудированным пареньком, тянулся к общественной работе, его выбрали комсоргом боевой смены.

Трудно сказать, что явилось первопричиной обоюдной антипатии. Может быть, анекдотичный случай на занятиях по специальности. Электрики рассказывали, будто Чирков [126] задал нелепый вопрос: «Как переменный ток (графическое изображение его в виде синусоиды) идет по прямому проводу?» На это Веретельников не без ехидства пояснил: «Почему по прямому? По крученому. Видел дома электропроводку, она ведь скручена. А здесь у нас в этой схеме ток постоянный. Видишь кабель — он прямой...»

Но, скорее всего, причиной конфликта было то, что эти люди оказались очень разными.

Это уж после мы узнали, что словесная перепалка у них во время вахты нередко заканчивалась взаимными оскорблениями, до большего дело не доходило потому, что Веретельников был выдержаннее, пропускал мимо ушей выпады напарника. Но эмоции нездоровые накапливались.

Старшина команды электриков мичман Румянцев, конечно, старался остепенить подчиненных, даже прикрикивал: «Хватит вам, крючки, опять сцепились! Накажу обоих, тогда уйметесь!» Наступало затишье, однако при случае перебранка возникала снова. Румянцеву бы обстоятельнее разобраться, пристыдить парней или развести бы их в разные смены, но он не придавал этой «мышиной возне» особого значения... Как выяснилось позже, отношения между электриками не были пустяком, как посчитал Румянцев.

Однажды чуть не произошло такое, что могло бы весьма сильно огорчить наш коллектив, да и сами-то герои после бы уж наверняка пожалели о случившемся.

В один из последних дней похода оба электрика готовились к сдаче вахты. Они, как положено, проверили механизмы, сделали замеры изоляции и принялись за приборку.

Каждый старался побыстрее закончить работу, чтобы своевременно сдать вахту. Веретельников, парнишка попроворнее, первым справился с задачей. Чирков тоже торопился, думаю, и ему хотелось сделать все, как лучше, но быстро у него не получалось. Это, наверное, выводило его из равновесия, тут еще как назло подвернулся Червоний. Сдав вахту, он направился в свой отсек, но путь ему преграждал склонившийся над палубой Чирков. Зная, что тот ни за что его не пропустит, Червоний решил перешагнуть, этак перемахнуть через Чиркова.

Но из его затеи ничего не получилось. Не рассчитав своих сил, а может, поскользнувшись, он уселся прямо на шею Чиркову. От неожиданности тот пришел в ярость и грубо обругал турбиниста. Червоний сам опешил и, понимая, что получилось нехорошо, просил извинения. Однако [127] Чирков, не стесняясь в выражениях, продолжал оскорблять Червония.

Веретельников, наблюдавший за этой сценой, хотел как-то разрядить обстановку, он попытался урезонить своего товарища по команде и отвести его гнев от Червония, который, воспользовавшись заминкой, быстро проскочил в соседний отсек.

Теперь Чирков — он словно ждал этого, благо «горючего материала», как выяснилось после, накопилось немало — накинулся на Веретельникова. Побагровев от злости, он угрожающе двинулся на Веретельникова. Вадим, побледнев, стоял молча, готовый к отпору. Но, как нельзя кстати, в это время из трюма поднялся Румянцев. Твердо и спокойно он преградил путь Чиркову...

Так был предотвращен очень неприятный инцидент.

Узнав о происшедшем, мы приняли все меры, чтобы в дальнейшем избежать подобных вещей.

Но главное заключалось в том, что после похода, когда прошло совсем немного времени, оба электрика искренне недоумевали: «И с чего это мы так?» Краснея, оба даже оправдывались: «Подумаешь, ничего особенного не было». Взвесив все, подумал: «Особенного» не было и не могло быть. Была самая настоящая несовместимость, которую мы не сразу разглядели».

Пролив Дрейка

Еще до того как атомоход подошел к проливу Дрейка, однажды после обеда, когда мы сидели в кают-компании и рассуждали об искусстве коков делать шашлыки, поступил доклад, что прямо по носу гидролокатор обнаружил цель, и вахтенный офицер, резко сбавив ход, начал маневр на уклонение.

Командир приказал сыграть боевую тревогу. Прощупывая перед собой пространство, луч гидролокатора натыкался на крупный предмет, словно на стену. Резко упала температура за бортом. Мы встретились с дитем Антарктиды — айсбергом.

И вот пролив Дрейка. Дурная слава идет о нем среди моряков всего мира. Суровые полярные штормы, жестокие ветры, плавающие льды, айсберги... Многие мореплаватели выбирали более безопасный переход из южной Атлантики в Тихий океан через Магелланов пролив. Но [128] наша подводная орбита пролегала именно через пролив Дрейка.

Опасное соседство антарктических айсбергов нас очень беспокоило. Эти гигантские, в несколько миллионов тонн, ледяные острова, оторвавшись от Антарктиды, направляются в самостоятельное плавание. Течения их гонят в высокие широты, где они постепенно тают, опресняя соленую воду. Возвышаясь над уровнем моря сравнительно немного, айсберг глубоко, порой на сотни метров, уходит под воду. Он величественно сверкает белизной снегов, как бы оживляя бесконечную, однообразную синеву моря и неба.

Но горе тому мореплавателю, который не заметит айсберга! Трагическая гибель «Титаника» памятна многим поколениям моряков. Для подводных лодок айсберг не менее опасен. Чтобы избежать столкновения с ним, от подводников требуются большая осторожность и высокое искусство.

В записках Д. Стила, командира американского атомохода «Сидрэгон», много и подробно рассказано об айсбергах. И хотя мы не встречали их в таком изобилии, как об этом пишет Д. Стил, все же призывали экипаж к соблюдению высочайшей бдительности. Акустики несли нелегкую напряженную вахту. Гидролокатор непрерывно прощупывал пространство по курсу нашего атомохода. Мы сбавили ход до минимального, идем осторожно.

Видимо, наверху сегодня погода штормовая. Волны чувствуются даже здесь, на глубине. Трудно рулевым, но они точно держат курс и глубину.

Памятуя о недавней досадной беспечности наших снабженцев, командир дал команду: «Осмотреться в отсеках», «Закрепить все по-штормовому».

Спешу в центральный пост. Хочется воспользоваться случаем и взглянуть в перископ, чтобы потом рассказать экипажу, каков он, этот знаменитый пролив Дрейка.

В центральном посту сейчас та особая атмосфера деловитой озабоченности и напряженного спокойствия, какая бывает, вероятно, только на подводных лодках при следовании на перископной глубине. Дело в том, что в этом положении опасно находиться: плавающие льды или другие предметы могут повредить выдвижные устройства. Но еще опасней встреча подводной лодки с надводным кораблем! Надо ли пояснять это? Подвсплытие под перископ будоражит весь экипаж. Здесь, видимо, сказывается сознание близости воздуха, звезд, неба — привычной, естественной для человека среды. Все, к чему мы привыкаем в обычных [129] условиях и чего порой просто не замечаем в повседневной жизни, приобретает особую значимость в длительном подводном плавании.

С легким шипением гидравлика вытолкнула из шахт выдвижные устройства. Командир кивнул, разрешая занять место у перископа. Прильнул к окулярам. Хмурая синева уходящего дня. Серым, бесцветным маревом закрыт горизонт, и не видно, где же разделяются море и небо. Крупные хлопья снега падают на линзы перископа и тут же смываются брызгами, сорванными ветром с гребней волн.

Уступив у перископа место командиру, еле удерживаюсь: сильно качает. В такие моменты слышно, как захлебывается компрессор.

— Да, неуютное место! Есть же на нашей планете такие забытые богом углы! — сказал командир, не отрываясь от окуляров.

— Кто такой Дрейк? Как сюда попал этот пират?

Меня забросали вопросами в отсеках, когда стал рассказывать экипажу о проливе, его гидрометеорологических особенностях. Пришлось сообщить морякам, как с монаршего благословения Елизаветы англичанин Френсис Дрейк совершал грабительские набеги на города Латинской Америки, как он в 1578 году, пройдя Магеллановым проливом, вышел в Тихий океан, где попал в жесточайший шестинедельный шторм. Потеряв три других корабля, Дрейк на своей «Золотой лани» оказался на пять градусов южнее. Этот случай и дал возможность Дрейку сделать вывод, что Огненная земля не выступ Южной Америки, а архипелаг, за которым простирается море.

В XIX веке, с открытием Антарктиды, широкий проход между Огненной землей и Антарктидой, вопреки исторической справедливости, назвали проливом Дрейка. По праву он должен был бы именоваться проливом Ф. Осеса. Именно испанец Франсиск Осес за полвека (в 1526 году) до англичанина при схожих обстоятельствах на корабле «Сан-Лесмос» оказался в этом проливе. Но что такое скромный испанский негоциант? То ли дело Дрейк с его скандальной репутацией во времена нарождавшегося капитализма.

...Позади зловещий пролив, прошли очередную тысячу миль. Жизнь экипажа, уже больше месяца разлученного с родной землей, идет своим чередом. В этой жизни тоже есть свои вехи, свои события. [130]

Вот, скажем, чем не событие: приняли старшину 1-й статьи Николая Прокоповича, комсорга первой боевой смены, кандидатом в члены партии. У него отличная команда, все стали специалистами первого класса. Секретарь партбюро Геннадий Мироненко удивительно емко выразился, сказав, что Николай Прокопович — человек с большим атомным весом.

Думали ли мы тогда, на далеком тихоокеанском меридиане, что совсем скоро, через каких-нибудь два месяца, Николай Прокопович, двадцатилетний юноша из Гжатска, станет кавалером ордена Ленина и будет послан флотским комсомолом делегатом на XV съезд ВЛКСМ. И что именно ему будет доверено вручить президиуму съезда Военно-морской флаг, под которым наш атомоход совершал свою историческую кругосветку. Этот волнующий эпизод будет запечатлен в кадрах кинохроники и в газетных отчетах, его увидят миллионы телезрителей! Кстати, на съезде Николай Прокопович встретился со своим земляком Юрием Гагариным. Им было о чем поговорить — и о своих витках вокруг планеты, и о родных местах, и о задумках первопроходцев...

На глубине мы отмечали День Советской Армии и Военно-Морского Флота, а затем и Международный женский день 8 марта.

Об этом рассказ особый.

День рождения

Во время длительного плавания моряки обычно ведут свой календарь, свой отсчет времени. У меня тоже есть план-календарь. Это лист бумаги, расчерченный на клетки, по семь клеток в каждом ряду. На каждый день здесь отмечено, что предстоит сделать: провести ли собрание или инструктаж агитаторов, какой будет демонстрироваться кинофильм, у кого день рождения, юбилей...

День рождения каждого члена экипажа, участника плавания, всегда отмечается весьма торжественно. Сказать человеку доброе слово, уделить внимание, вручить сувенир — всегда приятно, но в условиях, когда человек находится вдали от родины, от близких и родственников, да еще под водой, поверьте, теплое слово и внимание во сто крат дороже.

Отметить день рождения своего товарища на подводной орбите было важной задачей всего экипажа. К тому [131] же мы учитывали, что такое торжество даст боевому коллективу разрядку.

Завтра день рождения командира дивизиона движения Олега Андронова. На столе у меня подготовлены поздравления, приветствия, которые передадут по трансляции в очередном выпуске корабельной радиогазеты. Здесь и выступление его товарища и друга Геннадия Мироненко, поздравление от моряков, которое передаст Николай Прокопович, пластинки с его любимыми песнями. А вот «удостоверение» о том, что «мореход Олег Андронов свой 29-летний юбилей отметил на большой глубине в южной Атлантике».

Получить такой документ подводники считают особой честью. Еще бы! Сколько былей и небылиц можно рассказать потом дома, на берегу, когда закончишь поход.

Листаю заметки. В них тепло, доброжелательно, с большой симпатией, говорится об Андронове, инженере, командире подразделения, товарище, друге. Невольно думаю: как расщедрилась природа, сколько «изюминок» вложила в этого неброского на вид молодого человека! Но пожалуй, главное качество, которое особенно высоко мы ценили в Андронове, так это его техническая культура, инженерный талант. Как классного специалиста, его уважали не только в экипаже, но и в части.

Главный конструктор нашего подводного корабля, этот опытнейший инженер-кораблестроитель, с восхищением говорил об Олеге Андронове, называя его не просто хорошим или способным, а талантливым инженером.

Действительно, Андропов отлично знал атомный реактор, все тонкости его обслуживания. Разумеется, все это не пришло само собой, а потребовало большой напряженной работы по практическому изучению новой очень сложной техники. Помню, как наши молодые офицеры-инженеры после теоретического курса обучения жадно и самозабвенно изучали технику, пользуясь тем, что лодка стоит еще на заводе и можно посмотреть, пощупать, потрогать любой механизм, любую систему.

Однако при всех положительных качествах был у Андронова и недостаток, своя «ахиллесова пята», — его характер. Не всегда уместная мягкость, боязнь острого прямого разговора и оправданного конфликта были предметом обсуждения и критики на партийных собраниях или на служебных совещаниях. Думается, эта черта характера в еще большей мере отражалась на его личной жизни. Если подчиненные старшины и матросы учитывали эти [132] особенности характера Андронова и старались не приносить ему хлопот, а если что и случалось, так сами же переживали не менее командира, то дома этим не очень дорожили. Вообще-то он неохотно делился своими бедами. Мне вспомнились первые дни нашего знакомства, когда, беседуя с ним, пытался выяснить причину семейных неурядиц. Нам с командиром это было известно, и было решено побеседовать с молодым офицером с глазу на глаз.

Выбрав удобный момент, мы остались вдвоем с Андроновым в ленинской комнате. Было тепло и уютно. Казалось, сама обстановка располагала к откровенности, и я радовался, слушая интересный, полный жизненных деталей рассказ Олега. Однако Андронов упорно не касался домашней темы. Тогда напрямик спросил его:

— Ну, а как дела на семейном фронте?

Он помолчал, словно раздумывал, говорить или нет. А потом, отвернувшись к окну, сказал:

— Я знал, что вы зададите этот вопрос. Но просто так на него не ответишь.

Мы молчали. Чтобы разрядить обстановку, я предложил ему сигарету, хотя в ленинской комнате категорически запрещалось это делать. Андронов по достоинству оценил мое великодушие, глубоко затягивался и выпускал дым гонкой струйкой в приоткрытую форточку.

— Вы знаете, — начал он не вполне уверенно, — мне почему-то судьба преподносит сюрпризы именно в делах сердечных. Я еще мальчишкой влюблялся сильно и часто...

И он опять интересно и с увлечением рассказывал о своих романах, разочарованиях, ошибках. Причем себя он выставлял в невыгодном свете, словно потешался над своей наивностью.

Слушал его и думал, как ловко он уводит меня от больного вопроса, от щекотливой темы. Так и не удалось мне тогда вызвать Андропова на откровенность. Своими горестями он не делился ни с кем, хотя был общительным и компанейским офицером. Его в экипаже любили, особенно за умение подчинить свои личные интересы интересам коллектива. Андронова, к примеру, не надо было упрашивать сыграть на аккордеоне или гитаре, кстати, он хорошо играл и на кларнете. Не менее охотно он брал в руки кисть и искусно оформлял стенную газету. У него получались неплохие стихи. На наших «подводных» конкурсах он неоднократно Отмечался.

Кажется, немного времени прошло с тех пор, когда совсем молоденький инженер-лейтенант Олег Андронов [133] прибыл для прохождения службы на наш подводный атомоход, а на самом деле позади пора возмужания, пора превращения вчерашнего курсанта военно-морского инженерного училища в опытного офицера-подводника, зрелого руководителя важного подразделения электромеханической боевой части. Он любил экипаж, жил его интересами.

Вот такие люди, как Олег Борисович Андронов, делали биографию нашего атомохода. А завтра ему весь экипаж скажет: «С днем рождения, дорогой товарищ, счастливого плавания!»