«Задраен верхний рубочный...»

Мы стали ощущать качку: корабль вышел в океан. Теперь можно спуститься в центральный отсек. После леденящего холода особенно остро ощущаешь разлитое по отсекам атомохода тепло.

Здесь по-домашнему уютно. Яркий свет плафонов, теплое дыхание механизмов, их деловитый рокот и негромкое гудение, спокойствие и четкость в докладах вахтенных. Это все создает настроение уверенности и некоторой будничности. Мне было ясно, почему. Нашей подводной лодке в этом году пришлось много плавать, выполняя различные учебно-боевые задачи. Люди привыкли к морю. Но сейчас экипаж еще ничего не знал о тех необычайных задачах, [91] которые нам предстояло выполнить. По понятным соображениям, мы не могли до поры сказать что-либо, кроме того, что пойдем в море далеко и надолго и что надо тщательно готовиться...

Частые каркающие сигналы ревуна возвестили о том, что начинается погружение.

— Задраен верхний рубочный люк! Боцман, погружаться на глубину... — скомандовал командир.

Раздался глухой шум — это забортная вода ворвалась в балластные цистерны. В отсеках постукивание гидравлических машинок клапанов вентиляции, дифферент на нос. Заняли свои места в шахтах выдвижные устройства; развернут за ненадобностью трап, по которому в надводном положении моряки выходят наверх. Стрелка глубиномера ползет вверх, все глужбе и глубже уходят под воду наши корабли. «Начинается наша подводная орбита!» — подумалось мне.

Долгий напряженный день завершился. В календаре перечеркнута одна цифра — первый день плавания. Он был настолько насыщен событиями, делами, что казалось, прошла целая вечность.

Подводная жизнь приобрела свой ритм, свой особенный, свойственный только подводникам, режим. В этот первый день нашей кругосветки я записал в дневнике: «Волнение и суета, связанные с подготовкой к плаванию, закончились только после погружения. Несмотря на неоднократные указания командования последние несколько дней перед выходом в океан больше отдыхать — это у нас не получилось. «Как можно отдыхать, когда идем в плавание?» — говорили подводники. Мы с благодарностью отмечали, что нам помогали в подготовке и другие экипажи и проявлена была трогательная забота со стороны интендантов».

С погружением провели радиомитинг. По трансляции выступил командир, разъяснил задачу. Зачитал обращение главнокомандующего Военно-Морским Флотом. Моряки возбуждены — они только сейчас узнали цель похода и маршрут. В жилых отсеках вывешены карты мира, где дана разметка маршрута. Идут горячие споры, подводники размышляют, спрашивают.

«Вам предстоит пройти по океанам и морям, где более ста лет не ходили русские военные моряки», — эти слова из обращения главкома глубоко взволновали экипаж, наполнили чувством гордости за оказанное доверие.

Мы знаем, какое большое внимание развитию атомного [92] флота и нашему походу уделяет Военный совет Военно-Морского Флота. Вспоминаются совещания, которые проводил главком, приезжая к нам, его внимание ко всем, даже небольшим, проблемам. Ровная спокойная речь, терпеливое заслушивание командиров кораблей, политработников, командиров боевых частей, особенно электромеханических. Нас поражали осведомленность главкома, понимание наших вопросов, умение подсказать пути решения проблемы и здесь же дать указание Главному штабу, командованию флота.

— А что, мы вроде бы магелланы? — спрашивает турбинист Сергей Червоний.

Отвечаю ему:

— Да, магелланы атомного флота, советские мореходы.

— Это ж сколько миль-то намотает лаг! — любопытствует турбинст.

— Тысяч двадцать, если не больше, — сказал штурманский электрик Иван Анцулевич. Но говорит он несколько неуверенно, вопросительно смотрит на меня.

Подтверждаю:

— Длина экватора сорок тысяч километров. Это почти двадцать две тысячи миль. Но не это главное. Нам предстоит и большая исследовательская работа. Необходимо проверить работу механизмов в различных условиях и режимах, обитаемость отсеков.

Затем рассказал морякам о большой напряженной деятельности советского народа по выполнению пятилетнего плана, на цифрах и примерах проиллюстрировал заботу партии о благе народа, об укреплении обороноспособности страны. Особое место в моем рассказе заняла тема подготовки к предстоящему тогда XXIII съезду партии.

— Как вы думаете, если мы соцсоревнование начнем под девизом «XXIII съезду — наша отличная вахта, наша подводная орбита»? — спросил вахтенный инженер-механик второй боевой смены Мироненко.

— Хорошая мысль, — согласился с ним.

Именно такой девиз соревнования мы называли с командиром, когда думали о походе. Мне было очень приятно, что секретарь парторганизации нашего атомохода капитан-лейтенант-инженер Геннадий Михайлович Мироненко сам пришел к такой идее.

— Поговорите об этом на собрании боевой смены, — советую я ему. — Пусть люди сами все продумают, прочувствуют, взвесят... [93]

К вечеру пришел ко мне в каюту Геннадий Михайлович. В руках он держал листок бумаги. Лицо секретаря озабоченно:

— Вот посмотрите, что получилось. Это принято на собрании смены.

Взял в руки листок, но в нем трудно было что-либо разобрать. Он весь исписан, перечеркнут разными чернилами — видно, что над ним основательно поработали.

— Вы, пожалуйста, сами, — предложил я Геннадию Михайловичу.

Он смущенно улыбнулся и прочитал:

«...Все свои дела мы посвящаем родной партии, ее XXIII съезду. Каждый из нас обязуется высоко нести честь и достоинство советского моряка-подводника. Мы обязуемся:

проявлять высочайшую бдительность при несении ходовой вахты;

развернуть борьбу за секунды при выполнении боевых нормативов;

внести 15 рационализаторских предложений;

отработать взаимозаменяемость внутри команд;

освоить смежные специальности...»

В этот же день радиотрансляция возвестила по всему кораблю о почине второй боевой смены. Соревнование началось.

Подводные будни

Поход только начинался, впереди многие недели без солнца, без звезд, без дня и ночи, без голубизны неба и зелени трав...

Жизнь под водой определяется не сменой дня и ночи, а четким графиком вахт. Время бежит неторопливо. Улеглись волнения, связанные с началом плавания. Постепенно жизнь вошла в размеренный ритм. Дни стали очень похожи друг на друга. Вахты, занятия, учебные упражнения, отработка слаженности боевых постов и снова вахты...

Если бы вы спросили подводника, чем он занимается, находясь длительное время в прочном корпусе атомохода, он бы, наверное, ответил: «А ничем особенным — вахту несем, учимся, читаем, отдыхаем...»

Действительно, каждому подводнику, согласно боевому расписанию, определена вахта, обязанности. Таков порядок: все, что должен делать каждый член экипажа, [94] записано в Корабельной организации. В этом документе, как в хорошей пьесе, каждому отведена своя роль. В нем с особой флотской предусмотрительностью определены обязанности каждого подводника при различных обстоятельствах, в которых может оказаться подводная лодка, — в бою, при приеме топлива, погрузке боеприпаса, по приборкам, занятиям; каждому матросу определены койка, рундук, бачок... — все продумано, расписано, узаконено.

Весь экипаж разделен на три самостоятельные боевые смены, которые обеспечивают ход корабля, его жизнедеятельность и боеготовность. В каждой смене свое руководство — вахтенный офицер, вахтенный инженер-механик, парторг, комсорг, агитаторы...

Теперь, под водой, жизнь на атомоходе пойдет строго по распорядку дня: вахта, отдых, учеба, тренировки, приборки, занятия... Это многоликая, но в то же время довольно однообразная жизнь. Она идет в спокойном русле, сначала действует умиротворяюще, радует спокойствием, затем начинает кого-то раздражать, у других порождает меланхолию, равнодушие, а у некоторых пессимизм...

Многое сделали наши кораблестроители, чтобы в тесном объеме герметичного отсека человек не очень чувствовал неестественность своего существования. Здесь обилие мягкого дневного света, уютные каюты, современные кондиционеры дают приятную прохладу или тепло. Даже окраска помещений, пультов, отсеков сделана на основе последних достижений науки — подобран такой колер, чтобы цвет способствовал работе, не утомлял глаз.

И все же мы знали, что это не заменит земных условий, к которым привык человек. Ну хотя бы, к примеру, общение с окружающей средой, не только биологической, но и социальной. Как только корабль отходит от берега, сразу сужается круг лиц, с кем имеет связь, контакты моряк. Также сокращается поток информации. Ведь телевидение, печать, радио, кино прочно вошли в наш быт. Они несут обилие информации, которая стала для нас жизненной потребностью, а ограничение этого потока сказывается на психике человека.

И мы, понимая это, стремились как-то компенсировать недостаток внешней информации ежедневными радиогазетами, постоянным общением с людьми, четко продуманной организацией работ, вахт, сна, отдыха. Особое внимание было уделено физической закалке моряков. Приходилось учитывать, что на подводной лодке, при всех ее сравнительно больших размерах, нет места для прогулок, и недостаток [95] физической нагрузки будет сказываться. Поэтому были взяты на вооружение такие спортивные снаряды, как гантели, эспандеры, двухпудовые гири.

Физзарядка стала неотъемлемой частью распорядка дня. Кроме того, врач следил, чтобы каждый подводник регулярно принимал ультрафиолетовое облучение кварцевой лампой. По этому поводу наши шутники даже сочинили стихи:

Физкультура помогала сохранить форму. Надо заметить, что немало смекалки и изобретательности проявили в этом отношении и сами подводники.

В одном из отсеков застал моряка, который почему-то рассыпал по палубе спички. Смотрю, он не собирает их сразу, а по одной складывает в коробочку.

— Это сразу пятьдесят два наклона, — поясняет моряк. — К тому же спички — дерево. Их понюхаешь — лесом пахнет, будто и легче становится. Курить вот бросил перед погружением. Мне почти каждую ночь снится, что курю. Просто наваждение какое-то, — сетует моряк.

Сочувствую ему, но для порядка говорю о вреде курения, о лошади, которую убивает никотин одной сигареты. В то время на атомных подводных лодках не было курительного салона, поэтому с мечтой о сигарете мы расставались всем экипажем, как только над нами смыкались волны.

Забот у меня не убывает. С каждым днем подводная жизнь настойчиво требует решения различных проблем. Выяснилось, что не очень удачно продумана система оценочных баллов в социалистическом соревновании и ее надо дорабатывать, посоветоваться с партийным бюро. Надо усовершенствовать выпуск радиогазеты и, если возможно, рассказывать о морских обитателях, но главное — чем живет тот подзвездный мир, который мы оставили за поверхностью океана. Нужно подготовиться к докладу на партийном собрании, поговорить с командиром, секретарем партбюро. Агитаторам нужно дать новый материал, «подпитать» их цифрами, фактами...

Побывал на камбузе, побеседовал с коками. У них хороший ассортимент продуктов. Готовят вкусно. Моряки довольны. На коках лежит ответственная задача. Если что-то [96] не ладится, скажем, у электрика, то это не всегда чувствуют другие члены экипажа, лишь бы был ход и свет. А вот если у коков что-то не так, это каждый сразу почувствует, едва сядет за стол. А ведь за стол садятся все по нескольку раз в сутки!

Политзанятия... Политинформации... Заботы... Вахты...

Обойти отсеки, повидаться с людьми. Как настроение экипажа, что волнует? Своевременно откликнуться на вопрос, отреагировать на негативное, дать ход новому, полезному.

Помогла ли критика?

Завершился очередной день нашего большого плавания. Вернувшись в каюту, по привычке перечеркнул еще одну цифру в календаре — она была уже не однозначная. Разменяли вторую декаду. Сел в кресло и только теперь почувствовал, как сильно устал. Невольно подумалось: если бы каждый член экипажа имел, подобно мне, возможность несколько раз в день проходить по кораблю от носа до кормы и обратно, то, наверное, не пришлось бы психологам говорить о «сенсорном голоде», который угрожает космонавтам, подводникам — людям, действующим в ограниченном объеме.

Чтобы знать настроение экипажа, надо постоянно бывать с людьми, присутствовать на тренировках, посещать боевые посты, камбуз, лазарет... Все это не только занимает немало времени, но и требует физической закалки. Дело в том, что на подводной лодке, которая разделена водонепроницаемыми переборками, не так-то просто пройти из одного отсека в другой. Надо поднять тугой рычаг кремальерного затвора, нажать на ручку защелки, осторожно придерживая массивную стальную дверь, с определенной ловкостью нырнуть в люк. После этого плотно и надежно дверь закрыть. А дверей-то не одна! К исходу дня чувствуешь, как наливаются мышцы тяжестью.

Каждые сутки стараюсь сделать краткую запись своих впечатлений: поход ведь необычный, много из того, что происходит сейчас на атомоходе, наши наблюдения за работой техники, за поведением людей — все это станет материалом для глубокого анализа, пригодится для тех, кто потом пойдет подобной дорогой. Мы на этом пути первые, но, естественно, не последние. [97]

Только сел я подводить итог дня и делать записи в дневник, как ко мне пришел турбинист второй боевой смены Сергей Червоний.

— Что у вас? — спрашиваю, хотя догадываюсь, что его привело ко мне.

Только что закончилась передача радиогазеты, в которой прозвучал довольно едкий фельетон о «позабытом, позаброшенном» масляном насосе, который находился в его, Червония, заведовании. При очередной проверке на масляном насосе была обнаружена пыль, медяшки потускнели, чувствовалось, что рука Червония к нему давненько не прикасалась.

«Позабыт, позаброшен с молодых, юных лет» — на мотив известной песни беспризорников двадцатых годов пел насос в этом фельетоне и жаловался на свою сиротскую судьбу. Конечно, не мог Червоний этого не слышать, а если сам не услышал, то ему уж наверняка все рассказали в деталях и с интонациями.

— Так что же случилось, товарищ Червоний? — спрашиваю его, стремясь дать разрядку молчанию, которое становилось тягостным.

Он быстро заговорил, загорячился:

— Опозорили по всему кораблю! За весь поход замечаний даже вот такусеньких нэ було. — Показал он на ноготь мизинца, сбиваясь с русского на украинский язык.

Выжидаю: пусть выговорится — легче станет. Но он и сам замолчал, его, видимо, насторожило, что я не возражаю.

— Фельетон правильный. Вы не первый год служите, знаете традицию подводников и крылатую поговорку: «Техника любит ласку, чистоту и смазку». Всей боевой смене баллы сброшены из-за вашего «позабытого».

Убеждать и утешать Червония больше не пришлось. Он ушел, а я был уверен, что моряк отправился в отсек, где будет работать с тройным усердием, чтобы вернуть доброе имя. Самолюбивый парень. Для него этот фельетон сильнее дисциплинарного взыскания.

Кстати, вспомнилось, как два года назад обратил на него внимание.

* * *

Был хмурый осенний день. В Заполярье осень приходит рано. Выстроенные в одну шеренгу, молодые матросы, прибывшие из учебного отряда, зябко поеживались. Около [98] каждого — вещевой мешок, рабочие ботинки, добросовестно стоптанные на строевых занятиях в учебном отряде. Все будто бы одинаковые, незнакомые. Только лица разные и глаза...

* * *

Еще будучи замполитом на дизельных подводных лодках, старался обязательно бывать на приеме молодого пополнения. Этому придавал особое значение: с первого знакомства и впечатления начинаются совместная работа, сложная жизнь подводников, с этого момента берут свое начало процесс воспитания будущих «покорителей глубин океанов», формирование у них тех специфических качеств, которыми должны обладать военные люди, моряки-подводники. Смотришь на них, на будущих членов экипажа, и стремишься угадать, с чем он идет к нам. Будет ли он помощником в сложном и многогранном процессе, который называется службой, или пойдет трудной дорогой ломки гражданских привычек, с недоверием и трудом воспринимая подводную службу с ее спецификой. Разные люди, разные глаза, выражающие свое, особенное: тревогу, озабоченность, настороженность, насмешку, уважение... и многое сложное, непередаваемое. Одни смотрят прямо в лицо, другие куда-то мимо...

Не знаю, чем, но одни, темно-карие, привлекли внимание. Они смотрели как-то особенно доверчиво. Мне захотелось заговорить с парнем. Не успел задать вопрос, как он тут же:

— Матрос Червоний, ученик-турбинист...

Меня поразила эта готовность. Подумалось: «Этот парень будет заметный».

Он действительно был заметным. Нет, не своими выдающимися способностями, не особым каким-то талантом, Его «заметность» была, если так можно выразиться, в неугомонности, в активности, в стремлении сделать что-то важное, значительное. Одних это настораживало: «Лезет везде, все ему надо — выслуживается...» Другие принимали его таким, как он есть: «Старательный, любит корабль, за коллектив готов в огонь и в воду...»

Первый год на лодке для него был трудным. Командир турбинной группы лейтенант Петр Харченко отнесся к нему настороженно: «Говорлив больно, за все хватается, а на самостоятельное управление боевым постом еще не сдал». [99]

Однако время шло, и мнение о Сергее Червоний менялось. «Звезд с неба не хватает, о уж если взялся за дело, то можно не проверять — сделает как надо». «Серьезный парень...» — говорилось о нем на комсомольском собрании перед походом.

Во время бесед с матросом вырисовывалась его жизнь до призыва. Воспитывался Сергей на Украине в селе Грушка Кировоградской области. Семья большая. Отец Порфирий Михайлович не работник: без руки и слепой совсем — таким с войны пришел. Мать Ольга Давыдовна тоже хворая. Вот и помогал Сергей, самый старший в семье, по хозяйству. Пришлось везде успевать: и в школе, и дома. Работы уйма!

С началом нашего кругосветного плавания он всячески стремился принести своей смене дополнительные очки в соревновании. Не без улыбки вспоминаю его усердие. Как-то Червоний пришел ко мне в каюту.

— Вот, на конкурс стихи... — застенчиво краснея, сказал он. — Как, добавится балл нашей смене?

Прочитал стихи. Они были весьма посредственные, но не хотелось его огорчать, и потому сослался на жюри: дескать, оно рассмотрит в конце первого этапа плавания.

На другой день он принес рационализаторское предложение:

— А теперь как, добавят?

— И теперь не знаю, этим вопросом займется инженер-механик.

Предложение его тоже не было оригинальным.

Вот так, видимо, борясь за честь мундира смены, он и забыл про свое заведование, масляный насос..Мне представилось, сколько горьких минут пережил Сергей Червоний!

На другой день во время обхода корабля решил побеседовать с командиром отделения турбинистов старшиной 2-й статьи Александром Смагиным. Фельетон о подчиненном он тоже, наверное, принял без восторга...

— Вот посмотрите, прошу вас. У меня порядок. Насос... — будто только того и ждал, когда я приду, заговорил Червоний.

Рядом с Червонием стоял Смагин. «Проработка состоялась, — подумал я. — Червоний вон до сих пор красный!»

— Ну и как, — задаю вопрос Смагину, — можно давать заметку «Критика помогла»?

— Можно, — ответил Смагин, с укоризной глядя на Червония. [100]