Враги меняют тактику
Гражданская война на основных фронтах окончилась... Но кое-где на окраинах молодой Советской республики: на Дальнем Востоке, в Закавказье и Средней Азии — еще действовали недобитые контрреволюционные банды. Части Красной Армии вели с ними последовательную и настойчивую борьбу.
1921 год для нашей страны был годом перехода от войны к мирному строительству. Теперь судьба Советской власти решалась не только на полях сражений, но и на хозяйственном фронте.
Красная Армия частично также переключилась на социалистическое строительство. Была организована так называемая трудовая армия.
Возвращались в военную академию ее воспитанники, в разное время откомандированные на фронты гражданской войны. Среди них были такие видные военачальники, как Дыбенко, Федько, Триандафиллов, Белицкий, Урицкий, Алкснис и другие. Вернулся в Москву и я.
Высока была активность личного состава академии. Мы, слушатели, с огромным интересом изучали боевые операции гражданской войны, как бы подытоживая опыт частей и соединений Красной Армии, немало внимания уделялось и чисто теоретическим вопросам. Помню, какое большое впечатление произвел на нас доклад Михаила Васильевича Фрунзе о военной доктрине и Красной Армии.
В марте 1921 года должен был состояться очередной X съезд партии. Слушатели академии с нетерпением ждали его открытия. Некоторые из них были избраны на съезд делегатами, другие, в том числе и я, приглашены в качестве гостей. [104]
В день открытия съезда мы — Белицкий, Урицкий, Федько, Борщевский, Рошаль и я — чуть ли не первыми пришли в Кремль. Нам не терпелось увидеть Ленина, услышать его.
...Вот за столом президиума появился Владимир Ильич. Все присутствующие встали и бурными долгими аплодисментами приветствовали любимого вождя. Зал долго не мог успокоиться. Когда же Ильич начал речь, сразу воцарилась тишина.
Затаив дыхание слушали мы Ленина...
В этот относительно мирный период враг, разбитый в открытой, вооруженной борьбе, менял тактику. Опираясь на кулацкие элементы в деревне, он организовывал заговоры и мятежи. Вспыхивали они в Сибири, на Украине, в Тамбовской губернии и других районах.
За несколько дней до открытия съезда белогвардейские элементы во главе с бывшим царским генералом Козловским подняли контрреволюционный мятеж в Кронштадте.
Они выдвинули демагогический лозунг «Советы без коммунистов». Этот лозунг привлек недостаточно сознательные, нестойкие элементы, которых в Кронштадтском гарнизоне было немало.
Мятежники располагали 135 орудиями, приблизительно сотней пулеметов. Военные корабли, поддерживавшие их, стояли в гавани под нарами.
Наступала весна. Финский залив от Кронштадта до Питера вот-вот должен был освободиться ото льда, что позволило бы мятежникам вывести корабли в море.
Контрреволюционный штаб Кронштадта стремился оттянуть время и тем самым лишить возможности части Красной Армии наступать по льду.
5 марта была восстановлена 7-я армия под командованием М. Н. Тухачевского. Были созданы два боевых участка: Северный (сестрорецкий) и Южный (ораниенбаумский). Начальником Северного участка стал Е. Казанский, Южного — А. Седякин.
Командование 7-й армии послало мятежникам ультиматум. Но Кронштадт молчал. Тогда 7 марта Тухачевский отдал приказ о штурме крепости. 8 марта наши войска вышли на лед и двинулись в атаку. Форты и корабли Кронштадта открыли интенсивный огонь. Понеся большие потери, части 7-й армии отошли. [105]
Обстановка требовала принятия срочных мер. Тогда по предложению В. И. Ленина X съезд партии принял решение послать часть делегатов и гостей под Кронштадт. В числе посланцев съезда была и группа командиров из военной академии — Дыбенко, Федько, Урицкий, Саблин, Борщевский, Розе, я и многие другие. Кроме того, губкомы получили указание ЦК выделить лучших коммунистов для участия в подавлении мятежа.
Через некоторое время стали прибывать коммунисты и комсомольцы из Москвы, Киева, Твери, Смоленска, Пскова, Калуги, Рязани, Витебска, Новгорода, Иваново-Вознесенска. В самом Петрограде также была объявлена мобилизация коммунистов.
Рано утром 11 марта в Петроград прибыл спецпоезд — во главе с К. Е. Ворошиловым приехали делегаты и гости X съезда, члены ЦК, ЦКК, РВС, секретари губкомов, начальники и комиссары дивизий и полков, агитаторы, журналисты, писатели. С этим поездом приехал и я.
Командование 7-й армии располагало в это время следующими силами: в Ораниенбауме находились 32-я бригада М. Рейтера, 167-я бригада Н. Боброва и 187-я бригада, возглавить которую поручили И. Федько. Все эти силы были сведены в дивизию под командованием П. Дыбенко. На подходе находились эшелоны с частями 27-й Омской дивизии В. К. Путны. 79 я бригада этой дивизии, возглавляемая Г. Д. Хаханьяном, уже разгрузилась в районе Ораниенбаума.
Политико-моральное состояние в полках 79-й бригады было нездоровое. Среди бойцов раздавались голоса, что по льду к морской крепости не подступиться — лед не выдержит, что силы мятежников сломить невозможно и т. п.
В результате 235-й Невельский и 237-й Минский стрелковые полки охватило волнение, и они отказались участвовать в штурме Кронштадта. В эти полки срочно выехали К. Е. Ворошилов, назначенный комиссаром Южной группы, начальник Сводной дивизии II. Дыбенко, комбриг И. Федько, ряд делегатов съезда. Был среди них и я.
14 марта в 17 часов полки были выстроены перед казармами. Перед ними выступил К. Е. Ворошилов. Он зачитал приказ командования 7 и армии, в котором говорилось, что 235 и Невельский и 237-й Минский полки за нарушение присяги и выступление против Советской власти [106] разоружаются, а зачинцики смуты отдаются под суд. Полки лишались боевых знамен, а личный состав — звания воина Красной Армии.
Этот приказ ошеломил бойцов. По команде Дыбенко они сложили оружие тут же на плацу. Разоруженные полки были отведены в казармы. Все мы отправились к ним и всю ночь при свете коптилок вели разъяснительные беседы. Опомнившиеся воины сами осудили зачинщиков. Бойцы попросили вернуть им оружие и послать на самый опасный участок наступления.
Начальник дивизии В. К. Путна, прибывший в Ораниенбаум несколько позже, также обратился к командованию с просьбой дать возможность полкам искупить свою вину при штурме Кронштадта.
Командование сочло возможным пересмотреть прежнее решение. Ночью же бойцам возвратили оружие. На рассвете 15 марта весь личный состав собрали на митинг. Здесь полкам были возвращены знамена.
Климент Ефремович Ворошилов выступил с яркой речью. Он призвал бойцов проявить героизм и первыми ворваться в Кронштадт. На этом же митинге Ворошилов представил меня как нового командира 237-го полка. Затем выступили начдив Путна и я, а также некоторые командиры и бойцы полка.
В тот же день, 15 марта, начальник штаба Южной группы Ю. В. Саблин подписал приказ о моем назначении, а вечером я присутствовал на оперативном совещании в Ораниенбауме, на которое были собраны командиры и комиссары соединений Южной и Северной групп войск, начальники артиллерии и другие специалисты.
На этом совещании был утвержден план штурма: совершив стремительный ночной бросок через Финский залив со стороны Ораниенбаума и Сестрорецка, наши войска должны были внезапно ворваться в крепость и разгромить мятежников. Решающая роль в штурме отводилась Южной группе. Начало штурма было назначено в ночь на 17 марта, артподготовки — на 14 часов 16 марта.
Ровно в назначенный час наша артиллерия открыла ураганный огонь по крепости, фортам и кораблям. Сразу же прозвучали ответные выстрелы. Огонь затих только с наступлением сумерек.
16 марта во второй половине дня я с командирами батальонов и рот под сильным артиллерийским огнем [107] проводил рекогносцировку. Мы наметили исходный рубеж наступления, районы для боевых порядков и тщательно определили азимуты движения подразделений.
Когда возвращались в полк, в небе появились наши самолеты. Они шли курсом на Кронштадт. Через несколько минут мы услышали оглушительные взрывы.
До наступления оставались считанные часы. Я отдал командирам батальонов последние распоряжения: еще раз проверить боеготовность, своевременно накормить людей и точно в намеченный срок прибыть на исходный рубеж для наступления.
Когда все было готово, я предложил своему комиссару и начальнику штаба полка пойти подкрепиться и немного поспать перед атакой.
17 марта в 4 часа 15 минут 235-й и 237-й полки и отряд питерских рабочих спустились на лед в районе Спасательной станции. Весь личный состав был одет в белые маскировочные халаты. Роты, наступавшие в первом эшелоне, получили штурмовые лестницы, доски и веревки для преодоления проломов во льду.
В последние дни перед штурмом началась оттепель, снег таял, вода разливалась поверх льда. Прошел слух, что мятежники разбили лед вокруг Кронштадта. Но это никого не испугало.
Боевые цепи бесшумно устремились к крепости. Связь поддерживалась по телефону и при помощи световой сигнализации, выработанной штабом полка.
Ночь была ясной. Один из командиров батальонов недовольно заметил:
— Луна, шут ее дери, сегодня некстати...
Вдалеке чуть заметно вырисовывались темные линии фортов. Цепи приближались к ним без единого выстрела.
Внезапно яркие лучи прожекторов заскользили по льду. Стало светло как днем. От артиллерийских вспышек снег словно загорелся — такой яркий красный свет разлился по всему заливу.
Крепость засыпала наступающих снарядами.
Но уже усилился артиллерийский обстрел крепости и с нашей стороны. Это стреляла тяжелая артиллерия с Красной Горки. Крепость начала бомбить наша авиация.
Бой разгорался все сильнее и сильнее и к утру достиг наивысшего напряжения. [108]
Вот снаряд 12-дюймовой пушки линкора разорвался перед самой цепью 2-го батальона. Бойцы остановились.
— Вперед, только вперед! — скомандовал я.
Мы прошли форт, другой, подошли к Кроншлоту на окраине Кронштадта, преодолели в беспорядке установленные проволочные заграждения. Две роты обошли форт справа и слева и ворвались в него.
Силы противника на этом участке были небольшие, и он отступил. Я донес в штаб Южной группы, что форт Кроншлот занят 237-м полком и отрядом питерских коммунаров.
Но во второй половине дня противник подтянул резервы и перешел в контратаку. Началась рукопашная схватка. Форты по нескольку раз переходили из рук в руки. Силы были неравные... Мятежники все время подтягивали резервы и контратаковали нас.
Героически сражались красноармейцы, но удержать Кроншлот не удалось. Очень уж большие были у нас потери, связь нарушена, резервы исчерпаны...
Впоследствии Павел Ефимович Дыбенко точно и образно описал эти незабываемые часы штурма.
«В 4 часа 30 минут на левом фланге, возле фортов, сухо и как-то растерянно затрещал одинокий пулемет. Это полк Тюленева, в котором накануне часть бойцов подняла восстание и пыталась соединиться с кронштадтцами, сегодня жестокой рукой выбросивши из своих рядов изменников и предателей, с неимоверным энтузиазмом атакует форты мятежников. Еще минута, и треск десятков пулеметов и дружные залпы винтовок разорвали царившую до того тишину.
Как бы сорвавшись с железной цепи, загрохотали пушки мятежников. Где-то далеко пронеслись крики «ура», и снова, как бы затаив дыхание, все замерло.
...Телефоны не работают. Временные порывы связи. Одна за другой сметены контрольные станции, а вместе с ними и беззаветные герои-связисты. Зловеще свистят и рвутся в бешеном водовороте снаряды, сотнями воронок покрылся лед.
Дружные залпы стрелков, крики «ура» оглашали залив. Снова заработали телефоны. Геройски погибших связистов сменили другие. Уже сотни храбрецов легли мертвыми на подступах к Кронштадту. Их холодные трупы прикрыты белыми халатами. [109]
...Полк Тюленева, геройски, в неравном бою, дравшийся в течение часа, понес потери. ...Буденновец Тюленев, сознавая свою величайшую ответственность и учитывая усиливающийся бой за овладение Петроградскими воротами, еще раз пытается перейти в контратаку, но некому вести бойцов в бой. Нет командного состава — перебит. Нет штаба и даже нет посыльных»{3}.
Да, действительно было так. С разрешения штаба Южной группы полк был отведен и переброшен в распоряжение Сводной дивизии Павла Ефимовича Дыбенко, которая захватила площадь и вела бой в центре Кронштадта.
Только к 7 часам вечера бой стал стихать. Часть мятежников, в том числе и их главари Козловский и Петриченко, поняв, что сражение проиграно, бежали в Финляндию.
Окончательный удар деморализованному противнику нанесли кавалеристы, наступавшие по льду со стороны Ораниенбаума.
Всю ночь на 18 марта мы продолжали очищать город от мятежников.
18 марта бои в Кронштадте закончились. Весь его гарнизон был обезоружен. Участники штурма — делегаты и гости X партсъезда и высший начальствующий состав частей и соединений — собрались в бывшем Морском собрании. Ворошилов, принимавший непосредственное участие в бою, едва не погибший под пулеметным огнем (рядом с ним был ранен его порученец Хмельницкий), огласил доклад Центральному Комитету.
«Выдержка и спайка коммунистов еще раз победили... — говорилось в докладе. — Понадобилось невероятное напряжение, чтобы удержаться хотя бы на юго-восточной окраине города. У коммунистов нервы оказались крепкими. Потерпев неудачу в попытках выбить нас из Кронштадта, мятежники дрогнули, началось разложение...
Сейчас положение твердое. Мы победили, и победили прежде всего морально. Провокация белогвардейцев разоблачена. Кронштадт станет твердыней революции. [110]
Мы, члены съезда, работавшие в Кронштадтской секции, приветствуем избранный съездом ЦК и поздравляем его с красным Кронштадтом»{4}.
18–19 марта уточнялись потери. Мы в своем 237-м полку недосчитались больше половины бойцов. Многие погибли смертью храбрых, многие были ранены и эвакуированы в госпиталь.
Временное командование Кронштадтской крепостью было возложено на П. Е. Дыбенко. Старейший матрос Балтики, прекрасно знающий военно-морское дело, участник штурма Зимнего дворца, председатель Центробалта, вожак красноармейских масс в дни Февральской и Октябрьской революций, он энергично приступил к налаживанию порядка в Кронштадте.
И вот мы, его товарищи — Иван Федько, Семен Урицкий, Юрий Саблин и я, сидим с ним в штабе. Дыбенко делится с нами последними сведениями о мятежниках:
— Основная их масса осталась в городе. Они сознают свою вину перед Советской властью и обещают честным трудом искупить ее. Однако часть мятежников и наиболее матерые контрреволюционеры убежали в Финляндию. Жаль, что нам не удалось захватить Козловского и Петриченко, — вздохнул Павел Ефимович. — Эти «идейные» вожди мятежников не постеснялись увезти большую сумму денег из советской казны. Кое-кто из сподвижников этих негодяев хотел взорвать линкоры «Севастополь» и «Петропавловск», уже заложили под орудийные башни пироксилиновые шашки, но старые моряки поймали преступников. Команда «Севастополя» арестовала своих офицеров и отправила в Петроград радиограмму: «Сдаемся». Утром 18 марта сдался и линкор «Петропавловск».
Федько, обращаясь ко мне, пошутил:
— Это ты, Тюленич, упустил негодяев. Нужно было во что бы то ни стало отрезать им путь отступления в Финляндию.
— Да, это правильно, — согласился я. — Но, как говорится, выше себя не прыгнешь. Не удалось схватить Козловского и Петриченко.
— Силенок не хватило! — поддразнивал меня Федько.
— Ты, Иван Федорович, на Тюленева не нападай, — сказал Дыбенко. — Кто первым занял форт Кроншлот? [111]
Его 237-й полк. Вряд ли нам с тобой удалось бы так быстро занять Петроградские ворота и Угольную площадку, если бы полк Тюленева не ворвался в Кроншлот и этим не отвлек на себя силы мятежников о нашего направления.
Мы долго засиделись у Дыбенко за дружеской беседой. Вспоминали события недавно минувших дней гражданской войны.
Иван Федорович Федько рассказывал о том, как он с помощью коммунистов развернул вооруженную борьбу против банды татарского военного диктатора Джафара Сайдамета, который при помощи интервентов поднял мятеж против Советской власти в Крыму.
— А на Северном Кавказе, — продолжал вспоминать Федько, — нам пришлось столкнуться с авантюристом, бывшим командующим армией, Сорокиным, который 21 октября 1918 года расстрелял в Пятигорске членов президиума Северо-Кавказского ЦИК и пытался установить свою диктатуру.
Иван Федорович Федько в исключительно тяжелых условиях проявил незаурядные способности военачальника. Добрым словом и, главное, личным примером он поднимал боевой дух измученных бойцов и довел их с Кавказа до Астрахани. В Астрахани была создана новая 11-я армия, которая вместе с другими соединениями участвовала в разгроме Деникина, освобождала Северный Кавказ и Закавказье.
Иван Федорович все больше увлекался рассказом, а мы, хотя и знали все это, слушали его с живейшим интересом.
Посмотрев на часы, Дыбенко поднялся:
— Ну, кажется, на сегодня довольно. Завтра приглашаю вас, товарищи, побывать на линкоре «Севастополь».
В заключение Дыбенко объявил нам, что Реввоенсовет Республики приказал ему выдать всем слушателям военной академии, принимавшим участие в подавлении мятежа, комплект морского обмундирования с правом ношения его. Поздней ночью мы разошлись по своим комнатам.
На следующий день мы побывали на линкоре «Севастополь», осмотрели корабль и повреждения, которые он получил от снарядов тяжелой береговой артиллерии и авиационных бомб. [112]
Через несколько дней мы, слушатели академии, выехали в Петроград, а оттуда в Москву.
В конце апреля я сдал зачеты по военной истории и приступил к дипломной работе о боевых действиях Первой Конной армии под Ростовом. Казалось, что больше уже никаких боевых выездов для слушателей академии не предвидится. Но я ошибался. Вскоре мне пришлось отложить дипломную работу и снова нацепить на ремень наган и шашку. В мае большую группу слушателей отправляли в Тамбов для ликвидации антоновщины.
Меня вызвали в Главный штаб, где предложили принять во временное командование 15-ю Сибирскую кавалерийскую дивизию, которая входила в состав войск Тамбовского района.
В сущности, кронштадтский мятеж и антоновщина были звеньями одной и той же цепи. Классовый враг пытался применять новую тактику. Он стремился вырвать власть из рук большевиков уже не в открытом бою, а путем взрыва советского строя изнутри.
Мятежи вспыхнули в Сибири, на Украине, в Тамбовской губернии и некоторых других районах страны.
Если в Кронштадте мятежники выдвинули лозунг «Советы без коммунистов», то антоновские банды действовали под таким флагом: «Борьба с продразверсткой», «За свободную торговлю». Они портили железные дороги, срывали подвоз хлеба к центру, убивали партийных и советских работников, уничтожали и грабили советские учреждения, чинили чудовищные насилия над трудящимися. Пользуясь поддержкой местного кулачества и обманутой ими части крестьян-середняков, главари антоновщины к концу 1920 года организовали две армии, в составе которых были дезертиры, уголовники и уцелевшие белогвардейцы.
Сначала борьба с бандами Антонова велась силами местных отрядов, которые, естественно, не могли полностью их ликвидировать.
Для окончательной ликвидации антоновщины весной 1921 года на Тамбовщину были посланы части Красной Армии и создана комиссия ВЦИК.
Первоначально войсками Тамбовского района командовал Павлов. В мае он был отстранен, и на эту должность назначили Тухачевского. Он укрепил штабы соединений и частей слушателями военной академии, совместно [113] с комиссией ВЦИК разработал план операции по ликвидации антоновщины.
Район действий был разбит на боевые участки. В каждом из них были созданы политические комиссии в составе секретаря укома, начальника и комиссара участка, начальника ВЧК и прокурора. Комиссиям предоставлялись большие полномочия. Они имели право самостоятельно, на месте, предавать суду и выносить смертный приговоры за бандитизм.
Из Тамбова я направился в Козлов, где размещались штаб 15-й Сибирской кавалерийской дивизии и две бригады этой дивизии, третья действовала в районе города Кирсанова совместно с бригадой Григория Котовского.
В состав Козловского боевого участка помимо кавалерийских частей входили местные отряды МОП, укомплектованные коммунистами, рабочими и комсомольцами. Эти отряды охраняли главным образом железнодорожную линию, которая тоже была разбита на участки.
Антоновцы действовали отдельными бандами от 50 до 500 человек. Вооружены они были винтовками, пулеметами и обрезами. Передвигались бандиты верхом на лошадях и на подводах. Тактика антоновцев сводилась к тому, что они часто меняли место пребывания и нападали только на мелкие подразделения Красной Армии. Когда же банды сами подвергались нападению, они разбивались на мелкие группы и уходили в разных направлениях. Затем собирались в определенное время и в определенном, заранее намеченном пункте.
Главари банд узнавали о действиях Красной Армии через местных кулаков, которые активно поддерживали антоновское движение.
Обычно, когда мы окружали то или иное село, в кото ром находились бандиты, те вдруг исчезали. Войдешь в село — ни одного. Как потом выяснялось, бандиты прятали оружие и начинали выполнять ту или иную крестьянскую работу, выдавая себя за мирных жителей.
В районе станции Кочетовка кавалерийские подразделения неоднократно атаковали банду, скрывавшуюся в Хобатурском лесу, но каждый раз неудачно. Оказалось, что кулаки близлежащих сел крыльями ветряной мельницы или кострами уведомляли бандитов об опасности.
Вспоминается мне такой эпизод. Находясь в селе Кочетовка, я получил сообщение, что банда Карася в [114] составе 500 всадников расположилась в Хобатурском лесу.
Поднятый по тревоге полк выступил ускоренным аллюром. Однако, прибыв на место, мы никого там не нашли. Пришлось выслать разъезды по всем направлениям, чтобы тщательно обследовать лес. Разведка обнаружила банду Карася вблизи небольшого ручья с заболоченными берегами, поросшими высокой травой. Очевидно, бандиты ожидали темноты, чтобы внезапно налететь на Кочетовку (об этом нам еще раньше рассказали лесники).
Полк немедленно приступил к окружению банды. Два эскадрона ворвались в центр ее расположения, захватили до 200 пленных, зарубили около 50 бандитов. Лишь немногим из них, в том числе и раненому Карасю, удалось бежать. После этого банда, орудовавшая в основном на территории Липецкого уезда, перестала существовать.
Занимались мы и ликвидацией банды Лобана, насчитывавшей более 100 человек. Она действовала в районе Кочетовка, Александровка, Мосаловка. В одном из этих сел банду захватил кавалерийский полк первой бригады 15-й Сибирской кавалерийской дивизии. Командир полка доложил, что главарь банды Лобан убит, опознан жителями и зарыт. Но через неделю «воскресший» Лобан с несколькими бандитами опять появился в селе Александровка, учинил расправу над крестьянами-бедняками, угрожал местью тем, кто не хотел помогать бандитам.
Перепуганные крестьяне известили об этом штаб кавалерийской бригады. Я приказал срочно расследовать это дело. При осмотре трупа оказалось, что убитый как две капли воды похож на Лобана. Обрадованные крестьяне упустили особую примету Лобана, которому в одном из боев начисто отхватили пятку сабельным ударом. У его же мертвого двойника нога была цела.
Борьба с антоновщиной могла затянуться на более продолжительное время, если бы на помощь Красной Армии не пришло население. Крестьяне-середняки стали все больше осознавать преступность замыслов кулацкого восстания, перестали оказывать помощь бандитам. Этому содействовало и принятое партией и правительством решение об отмене продразверстки и замене се продналогом. Все чаще местное население само стало разоружать мелкие бандитские шайки.
В конце июля 1921 года я должен был вернуться в [115] Москву в академию. В связи с этим на должность начдива 15-й Сибирской кавалерийской дивизии был назначен Н. Д. Томин, прекрасный командир Красной Армии, героически сражавшийся на Восточном фронте против войск адмирала Колчака и банд атамана Дутова.
Однако командующий войсками Тамбовского района М. Н. Тухачевский задержал меня, предложив принять командование 1-й кавалерийской бригадой. Одновременно я был назначен председателем 3-й районной политической комиссии, штаб которой находился в селе Старо-Сеславино.
Хочу рассказать об одном эпизоде этого периода.
Нам стало известно, что на хуторе в районе Старо-Сеславино часто укрываются бандиты, делят награбленное имущество.
Прибыв на хутор, мы допросили хозяина: не бывали ли у него бандиты и не спрятано ли что-либо в доме или на усадьбе. Хозяин на все вопросы отвечал отрицательно бандиты в хуторе никогда не были и у него ничего не спрятано.
— Если что-нибудь найдете, отвечаю головой! — заявил он.
После непродолжительного обыска около сарая в яме, забросанной хворостом, бойцы обнаружили большие тюки с мануфактурой. Кулак растерялся, но продолжал упрямо твердить:
— Знать не знаю, кто закопал мануфактуру.
— Что еще припрятано? — спросил я.
— Ничего нет, а найдете, хоть вешайте!..
Мы долго вели обыск, но так ничего и не нашли. Вдруг мне в голову пришла мысль: а не закопано ли что-нибудь на огороде, под грядками? Я приказал кавалеристам клинками прощупать землю. Очень скоро они обнаружили две ямы: одну под грядкой лука, другую — под грядкой огурцов. В них было полным-полно всевозможных товаров, награбленных на станции Кочетовка.
— Все? — снова спросил я хозяина.
Он опустил голову, стараясь скрыть волчий блеск глаз:
— Да, теперь все. Делайте со мной что хотите.
Мы уже собирались уезжать, когда комиссар заметил недалеко от дома кучу мусора и золы.
— А что, Иван Владимирович, — обратился он ко мне, — нет ли и тут для нас подарочка? [116]
Он подошел к куче и ткнул в нее клинком. Клинок вошел в землю, как нож в масло. Оказалось, что и тут была свежая яма, из которой бойцы извлекли около 50 винтовок, ящик со штампами и печатями так называемого «крестьянского союза», а также списки сельских активистов, принимавших участие в борьбе с бандитизмом.
Кулак, хозяин хутора, получил по заслугам.
К осени 1921 года антоновщина в Тамбовской губернии в основном была ликвидирована, и я возвратился в Москву для продолжения учебы в военной академии.
До начала учебного года оставалось свободное время, и я по совету товарищей отправился на Кавказ, чтобы немного отдохнуть.
Северо-Кавказским военным округом тогда командовал К. Е. Ворошилов. Когда я прибыл в Ростов и доложил Клименту Ефремовичу о цели своей поездки, он направил меня в Сочи, сказав при этом:
— Сочи — прекрасный курорт, там вы хорошо отдохнете. Кстати, повидаетесь с товарищем Озолиным. Он командует Сочинским оборонительным районом. Константин Иванович все и устроит, а вы ему поможете в работе...
Поблагодарив товарища Ворошилова, я направился в Сочи через Новороссийск, где находился штаб другого моего знакомого по фронтам гражданской войны — Кожанова. Он организовывал оборону по всему Черноморскому побережью.
Встретились мы как старые друзья. Кожанов предоставил мне катер, на котором я и прибыл в Сочи. Прямо с берега направился в штаб оборонительного района к Озолину.
Много времени прошло с тех пор, как мы виделись в последний раз. И вот он, Костя Озолин, снова передо мной — все такой же энергичный, неутомимый в работе, каким я его знал по одиннадцатой кавалерийской дивизии.
Тут же с ходу Константин Иванович достал из сейфа топографическую карту, показал мне, как он намерен строить оборону Черноморского побережья на своем участке, и предложил, если я не очень устал, завтра выехать с ним на рекогносцировку, а также заняться выбором огневых позиций для береговых батарей.
Сочинский оборонительный район находился на военном положении. Шпионы, контрабандисты и прочие вражеские элементы шныряли по всему побережью. Целыми [117] днями мы с К. И. Озолиным носились верхом, выбирали огневые позиции для артиллерии и наиболее удобные места для расстановки охраны побережья.
Так прошел мой «отдых». Когда я приступил к занятиям, на меня навалилась уйма работы: предстояло сдать зачеты по разным военным дисциплинам и начинать писать дипломную работу. Много дней и бессонных ночей просидел я над книгами и конспектами.
Именно в это время произошло событие, вдохновившее меня на большой упорный труд. На пленуме Московского Совета рабочих и крестьянских депутатов в феврале 1922 года, в день празднования 4-й годовщины Красной Армии, мне посчастливилось встретиться с Владимиром Ильичей Лениным. На торжественном заседании в Большом театре присутствовал почти весь высший командный состав. Здесь были Сталин, Фрунзе, Склянский, Уншлихт, С. С. Каменев, Лебедев, Муралов и другие. Приглашены были и мы, слушатели военной академии: Дыбенко, Федько, Урицкий, я и другие. Еще до открытия собрания Ильич подошел к нам, слушателям военной академии, и стал расспрашивать о том, как мы живем и учимся.
— Вот вы скажите, — обратился Владимир Ильич ко мне, — что труднее — учиться или воевать?
— Учиться, — ответил я.
Меня поддержали другие слушатели академии. Владимир Ильич рассмеялся, а потом сказал серьезно:
— Красная Армия била врагов очень хорошо. Но все-таки теперь наша главная задача — учиться, причем учиться по-настоящему.
Говоря это, он всматривался в каждого из нас, как бы проверяя, согласны ли мы. Затем, немного помолчав, добавил с доброй усмешкой.
— Это надо же придумать: воевать легче! — и снова рассмеялся.
На пленуме все мы были награждены грамотами президиума Моссовета и ценными подарками.
Эта грамота хранится у меня как драгоценная реликвия и память о той радостной незабываемой встрече с Ильичем.
Шли годы. После разгрома Красной Армией внешних и внутренних врагов Советского государства в ходе гражданской войны мы смогли приступить к восстановлению [118] разрушенного народного хозяйства. Но в то же время Коммунистическая партия ни на минуту не забывала о капиталистическом окружении, о возможности повой агрессии со стороны империалистов. Она призывала рабочих и крестьян всемерно укреплять обороноспособность Советского государства, быть в постоянной мобилизационной готовности.
Много поистине величественных событий произошло за два десятилетия после гражданской войны... Кто из людей моего поколения не помнит овеянные героикой мирного созидательного труда годы первых пятилеток — яркие огни Днепрогэса, первый отечественный трактор, сошедший с конвейера Сталинградского завода, строительство Магнитки, трудовые подвиги Изотова, Стаханова и московских комсомольцев, прокладывавших тоннели метрополитена.
Но видели мы и другое: снова над миром сгущались грозовые тучи.
В один из жарких сентябрьских дней 1939 года меня вызвала к прямому проводу Москва. Вызовы такого рода для меня, командовавшего в то время Закавказским военным округом, были не в диковинку. Нарком обороны, Генеральный штаб регулярно запрашивали о боевой учебе войск, о мерах по охране государственных границ с Турцией и Ираном.
Но на этот раз меня ожидало совсем другое — приказ Наркома обороны К. Е. Ворошилова о немедленном выезде в Киев.
Обстановка была напряженной, и я не удивился срочному вызову в Киев. На Западе фашистская Германия «малой кровью» одерживала одну победу за другой.
1 сентября 1939 года немецко-фашистские войска вторглись в Польшу. Захватив Верхне-Силезский промышленный район, они уже на десятый день форсировали реку Сан и вышли к Львову.
Могло ли Советское правительство спокойно смотреть, как гитлеровские войска подходят к нашим государственным границам? Могло ли оно бросить на произвол судьбы миллионы западных украинцев и белорусов?
Прилетев в столицу Украины на двухместном разведчике-истребителе Р-10, я прямо с аэродрома направился в штаб Киевского особого военного округа, где был принят командующим С. К. Тимошенко. [119]
— Есть приказ Наркома обороны о вашем временном назначении на новую должность, — сказал мне Тимошенко. — Принимайте 12-ю армию Украинского фронта в составе танкового, двух кавалерийских корпусов и двух отдельных танковых бригад. Это — фронтовая подвижная группа. Ее задача — двинуться навстречу немецко-фашистским войскам, остановить их продвижение на восток, обеспечить безопасность населения Западной Украины.
В тот же день я отбыл в районный центр Городок, где размещался штаб группы советских войск, которые должны были принять участие в освободительном походе.
План, разработанный нами в штабе группы, был прост: форсировать Буг, стремительно выдвинувшись за Чортков. Никакой артиллерийской подготовки не предпринимать, чтобы не вызвать жертв со стороны мирного населения.
И вот 17 сентября наши войска перешли советско-польскую границу на всем ее протяжении. Вскоре мы были уже за рекой Стрый, в непосредственной близости от ударных частей 14-й немецкой армии.
«Как поведут себя фашисты, встретившись с нами лицом к лицу? — думал я. — Решатся ли они на открытое столкновение, чтобы силой пробиться дальше на восток?..»
Встреча с представителем немецкого командования состоялась в Дрогобыче. Подтянутый надменный офицер молча выслушал мое требование об отводе немецких частей за реку Сан. Затем он сказал, что тотчас же свяжется со своим начальством и передаст ему содержание нашего разговора.
— Надеюсь, это не ультиматум и мы останемся добрыми друзьями, — усмехнулся офицер. Но улыбались одни только губы, в глазах же было недоброе... — Что же касается этих... поляков, — он пренебрежительно махнул рукой, — то с ними кончено...
Меня передернуло от этих циничных слов, и я резко оборвал фашиста:
— Мы с Польшей не воюем. Но не следует забывать, что народы, населяющие Западную Украину и Белоруссию, несправедливо отторгнуты от Советского Союза и стремятся к воссоединению со своей Родиной.
— Яволь! — щелкнул каблуками гитлеровец, словно вполне соглашаясь со мной.
Фашисты не пошли на открытый военный конфликт. Была установлена временная демаркационная линия, определено [120] точное время отхода немецко-фашистских войск за реку Сан. К слову сказать, отступая, они не удержались, чтобы не отомстить нам — подожгли и взорвали в Дрогобыче нефтеперегонный завод. Немало пришлось потрудиться нашим саперам, чтобы спасти город от огня.
Несмотря на наше решительное предупреждение, гитлеровцы под всякими предлогами оттягивали окончательный отход за демаркационную линию. Уж очень им хотелось похозяйничать на Западной Украине. Свои проволочки они мотивировали тем, что еще не сломлено сопротивление группы польских войск под командованием генерала Андерса.
Ослепленный ненавистью к Советскому Союзу, Андерс пытался задержать продвижение наших войск, но, получив сокрушительный удар, бросил своих солдат, решив бежать в Венгрию. Переодетый в штатское, легко раненный, Андерс вместе с несколькими своими офицерами попал к нам в плен.
Чтобы избежать излишнего кровопролития, я предложил Андерсу написать обращение к польским солдатам, в котором призвать их добровольно сложить оружие. Андерс долго не соглашался, но в конце концов сделал это.
Через несколько дней Западная Украина была полностью очищена от гитлеровцев.
28 сентября в Москве был подписан советско-германский договор о границе. Демаркационная линия отодвинулась к Бугу. Вскоре Западная Украина по волеизъявлению своего народа добровольно вошла в состав Украинской Советской Социалистической Республики.
Кончилось мое временное пребывание в войсках Киевского особого военного округа. Вскоре я вернулся на Кавказ.
После сентябрьских дней 1939 года мне часто вспоминался надменный гитлеровский офицер, с которым пришлось вести переговоры в Дрогобыче. Как бы подчеркнуто учтиво он ни держался, какие бы фразы о дружбе ни произносил, я чувствовал, что передо мной враг и что с подобными ему нам еще доведется встретиться на поле боя.
Так оно и случилось... [121]