В горниле гражданской войны

В нашем запасном полку, куда я вернулся в декабре 1917 года, тоже полным ходом шла демобилизация. Солдаты торопились уехать домой. Многие, не дожидаясь документов, уходили на станцию, втискивались в переполненные вагоны и теплушки или устраивались на крышах.

В одной из полковых казарм шла запись добровольцев в красногвардейские отряды.

Формированием красногвардейских отрядов ведали Сызранский Совет солдатских депутатов и уездный военный комиссар. По их распоряжению я сколотил два конных отряда. Впоследствии один из них под командованием Жлобы сражался на юге. Другой был использован для охраны железнодорожного моста через Волгу, а также для оказания помощи комитетам бедноты на территории Сызранского уезда. Затем он действовал против мятежных белогвардейских частей чехословацкого корпуса.

Формирование отрядов оказалось делом нелегким. Правда, в отряд шли и принимались главным образом сочувствующие партии и Советской власти, по наряду с дисциплинированными солдатами попадали и бузотеры, которые отлынивали от боевой подготовки. В бой, мол, пойду с радостью, а от занятий — увольте! Эта братва шаталась по городу и являлась в казармы только к обеду и к ужину.

И все же в основной массе красногвардейцы готовы были выполнить любую боевую задачу, чтобы защитить власть Советов. И выполняли, не страшась смерти!

Взаимодействие между отрядами было налажено из рук вон плохо. В этих условиях особенно большое, значение приобретала информация о положении дел внутри страны. И надо сказать, поставлена она была хорошо. Политкомы отрядов чуть ли не ежедневно информировали [60] личный состав о текущем моменте, о положении, которое пережинала республика.

А положение ухудшалось с каждым днем. Империалисты всего мира в страхе перед социалистической революцией, которая могла перекинуться в их страны и привести к крушению капиталистических порядков, стремились во что бы то ни стало уничтожить молодую Советскую республику.

Установление Советской власти в России больно било и по экономическим интересам империалистов. Они не могли примириться с потерей такого богатого источника сил и средств, как царская Россия.

Владимир Ильич Ленин еще до Октябрьской революции предвидел неизбежность нападения империалистических стран на государство рабочих и крестьян, вставшее на путь социализма, и учил быть готовым к защите социалистического Отечества.

И теперь, когда над завоеваниями революции нависла угроза, Советское правительство приняло решение о создании регулярной армии. 28 января 1918 года В. И. Ленин подписал декрет об образовании Рабоче-Крестьянской Красной Армии. В декрете говорилось: «Старая армия служила орудием классового угнетения трудящихся буржуазией. С переходом власти к трудящимся и эксплуатируемым классам возникла необходимость создания новой армии, которая явится оплотом Советской власти...»{1}. В Красную Армию принимались те, кто был готов отдать все свои силы и даже жизнь для защиты завоеваний Октябрьской революции, власти Советов и социализма.

21 февраля 1918 года было опубликовано воззвание Совета Народных Комиссаров «Социалистическое отечество в опасности». Этот ленинский призыв прозвучал как набат, поднял и всколыхнул революционные массы, всех, кому были дороги Советская власть, революция.

В марте 1918 года меня приняли в партию большевиков. Это было окончательным утверждением пути, на который я ступил еще в Петрограде в 1917 году.

В конце мая наш Сызранский красногвардейский отряд получил приказание разоружить эшелоны с восставшими частями чехословацкого корпуса, стоявшие на станции [61] Сызрань. На предложение сдать оружие мятежники ответили ружейно-пулеметным огнем, а затем перешли в наступление. Силы были неравные. Мы вынуждены были оставить Сызрань и отходить в направлении Сенгиле.

Несмотря на упорное сопротивление отрядов и частей Красной Армии, контрреволюционным силам удалось захватить Самару, Симбирск, Казань. Части чехословацкого корпуса заняли все железнодорожные станции от Пензы до Челябинска. Сибирь и Урал были отрезаны от центральных промышленных районов. Петроград и Москва остались без продовольствия, были обречены на голод.

Оккупированная кайзеровскими войсками, Украина тоже не могла помочь продовольствием промышленным центрам России.

Весь август и начало сентября шли ожесточенные бои за освобождение волжских городов. К этому времени разрозненные красногвардейские отряды уже были переформированы в части регулярной армии. Еще не окрепшие, плохо сколоченные, они неудержимо рвались в бой, дрались самоотверженно и побеждали. Когда стало известно о злодейском покушении на Владимира Ильича Ленина, в подразделениях и частях прокатилась волна собраний и митингов. Бойцы и командиры требовали сурово наказать организаторов покушения на жизнь Ильича и быстрее дать отпор врагу.

В результате стремительного наступления 10 сентября 5-я армия освободила Казань, а 12 сентября 1-я армия — Симбирск — родину В. И. Ленина.

В телеграмме В. И. Ленину бойцы писали: «Дорогой Владимир Ильич! Взятие Вашего родного города — это ответ на Вашу одну рану, а за вторую — будет Самара!»

Владимир Ильич в телеграмме на имя В. В. Куйбышева ответил бойцам: «Взятие Симбирска — моего родного города — есть самая целебная, самая лучшая повязка на мои раны. Я чувствую небывалый прилив бодрости и сил. Поздравляю красноармейцев с победой и от имени всех трудящихся благодарю за все их жертвы»{2}.

После взятия Казани, получив пополнение — мобилизованных в строй старых кавалеристов, мы реорганизовали наш конный отряд в кавалерийский полк. Стали заниматься боевой подготовкой. [62]

В огне гражданской войны Коммунистическая партия и лично В. И. Ленин, руководя строительством новой армии, выращивали пролетарский командно-политический состав. Нелегкой была эта задача. Офицеры царской армии в большинстве своем находились в лагере врагов Советской власти. Небольшая же часть их, перешедшая на сторону Красной Армии, работала еще робко, красноармейцы относились к ней с недоверием. Необходимо было в кратчайшие сроки в тяжелых условиях войны выковать из солдат — рабочих и крестьян — командные кадры, преданные делу революции.

Командиры и политработники, выдвиженцы из народа, нуждались в военной подготовке. Поэтому была развернута сеть военных курсов, создана Академия Генерального штаба РККА.

Случалось и так, что на курсы и в академию некоторые красные командиры шли с неохотой, считали это чуть ли не наказанием. Так было и со мной.

В ноябре 1918 года, в дни празднования первой годовщины Великого Октября, меня вызвал губвоенком Казани Петренко.

— Ну как, Тюленев, — встретил он меня лукавой улыбкой, — еще не отвоевался?..

Я недоуменно пожал плечами. Конечно же, Петренко шутит. Ему, как и мне, хорошо известно, что положение на Восточном фронте тяжелое, следовательно, рано еще вешать на стену боевой клинок. Это я и высказал губвоенкому.

— И все же тебе, Тюленев, пока воевать не придется, — огорошил меня Петренко и уже без улыбки продолжал: — Есть решение губкома и губвоепкома послать тебя в Москву учиться. Одним словом: военная академия.

Я опешил. Какая еще академия! Какая тут учеба, когда надо драться!

Петренко спокойно выслушал мои возражения и сказал:

— Чудак ты, Тюленев! Тебя за тем и посылают, чтобы ты выучился бить контру по-настоящему. Тогда от тебя будет больше пользы. И еще учти: академия создана по личному указанию Ленина. Так что, если ты не подчиняешься нам, считай, что не подчиняешься Ильичу. Понятно? Вот и делай выводы.

После таких слов я перестал протестовать. [63]

В конце ноября 1918 года я прибыл в Москву. Академия Генерального штаба помещалась в Шереметьевском переулке, в здании бывшего охотничьего клуба.

Комната, в которой мне предстояло жить, была темная, без окон. Когда я вошел, в ней горел свет. Первое, что бросилось в глаза, — в два ряда вдоль стен узкие кровати. В проходе между ними нервно шагал, вернее, не шагал, а метался щеголеватый военный лет тридцати, с усиками, аккуратно, на пробор, причесанный.

Увидев меня, он остановился и громко, с издевкой сказал:

— Еще одна птичка пожаловала! Что, брат, фронт тебе надоел?

В ответ я только махнул рукой. Мой собеседник вздохнул:

— Приказали? Мне тоже приказали. Но черта с два! Уеду! Придумать такую несуразицу — боевых людей за парту!

Это был Василий Иванович Чапаев.

Мне досталась койка через одну от него. Много вечеров просидели мы вместе над учебниками и топографическими картами.

В первых числах декабря должно было состояться официальное открытие академии. Прошел слух, что к нам приедет Владимир Ильич. Мне повезло: в день открытия я был дежурным по академии. Легко понять, с каким нетерпением ждал я вечера. Ведь повязка дежурного давала мне право вместе с начальством встречать Ильича. Я столько раз подходил к швейцару, стоявшему в дверях, и так подробно инструктировал его, чтобы он, упаси боже, не задержал человека в штатском (следовало описание внешности Ильича), что старик в конце концов рассердился и накричал на меня.

Часам к пяти вечера в вестибюле собралось командование академии. Все думали, что Ленин приедет на машине, поэтому прислушивались к каждому гудку автомобиля. На улицу решили не выходить, чтобы не создавать излишней «помпы»: знали — Ильич этого не терпел.

Без десяти минут шесть неожиданно открылась дверь — и перед нами появился Ленин. С ним были еще два товарища. Ильич был бледен, вероятно, ранение еще давало себя знать. [64]

Начальник академии, оправившись от растерянности, начал докладывать, но Ленин остановил его, быстро протянул ему руку, потом коротким кивком поздоровался со всеми:

— Здравствуйте, товарищи! Если наши «академики» собрались, лучше сразу пройти в зал.

Когда Ленин появился на сцене, зал дрогнул. Овация была такая, будто тут было не сто, а по меньшей мере тысяча человек.

Владимир Ильич говорил о трудностях, переживаемых республикой, о том, что республика позволила себе такую «роскошь», собрав здесь на учебу в самый ответственный момент боевых командиров, но сделано это потому, что для будущей борьбы ей нужны опытные полководцы, которые хорошо разбирались бы в сложной обстановке гражданской войны, умели бить врага по всем правилам военного искусства.

С того памятного дня прежние наши настроения — мы-де тут вроде в ссылке — улетучились: раз партия и сам Ленин говорят, что надо учиться, значит, надо.

Даже Василий Иванович Чапаев, хотя и настаивал на своем решении вернуться на фронт, поутих, понял, что нужен веский предлог, без которого уйти из академии неудобно. В конце концов предлог был все-таки найден...

Военную историю преподавал нам бывший царский генерал А. А. Свечин. Предмет свой он знал безукоризненно, учил нас хорошо. Это был один из тех военных специалистов, которые сумели трезво оценить обстановку в России и встали на службу той настоящей Родине, за которую воевал народ.

Однажды на занятиях А. А. Свечин предложил Василию Ивановичу рассказать, как он усвоил лекцию о знаменитом сражении под Каннами, где войска Ганнибала наголову разбили чуть ли не вдвое превосходившие их по численности римские войска, показав тем самым классический образец окружения противника и уничтожения его по частям.

Чапаев начал излагать свою точку зрения с того, что назвал римлян слепыми котятами. Свечин не мог удержаться от иронического замечания:

— Вероятно, товарищ Чапаев, если бы римской конницей командовали вы, то сегодня мы говорили бы о разгроме Ганнибала римлянами. [65]

Василий Иванович вспылил:

— Мы уже показали таким, как вы, генералам, как надо воевать!

Он имел в виду знаменитый рейд своих отрядов летом восемнадцатого года. Попав под Уральском в мешок между белочешскими и белоказацкими частями, Чапаев предпринял дерзкий бросок назад, на занятый противником Николаевск, взял город и тем самым не дал соединиться двум крупным вражеским группировкам.

Одним словом, скандал разыгрался не на шутку. Чапаев хлопнул дверью.

В январе 1919-го Чапаев покинул академию, получив направление на Восточный фронт. Больше я его не видел.

В апреле того же года прервалась и моя учеба. В число сорока человек меня направили в действующую армию.

В ставке Южного фронта в Козлове я получил приказ ехать в Щигры, что недалеко от Курска, помощником начальника штаба дивизии, которую еще только предстояло сформировать. Я тяжело вздохнул, получив это назначение: опять не везет — надеялся попасть непосредственно на фронт, а тут формируйся.

Но один случай, не совсем, правда, приятный, повернул все в желанную для меня сторону... В Щиграх я встретил полковника Шмидта, под началом которого служил еще в 1915 году и который приказал мне всыпать однажды 25 шомполов. А теперь Шмидту предстояло командовать дивизией.

Что делать? Сколько ни убеждал себя — другое время, другая обстановка, — ничего по получалось: не могу работать с человеком, который приказывал пороть солдат.

В комнатах штаба я увидел множество бывших офицеров. Это мне показалось странным. Хотя в то время наша молодая армия не отказывалась от услуг бывших царских военспецов, но здесь, в Щиграх, с этим явно перехватили.

Штабной писарь, с которым я поделился своими сомнениями, сказал:

— Сплошное офицерье! Вот сформируем дивизию, а куда они ее поведут, еще неизвестно.

Где-то, вероятно, действовала предательская рука.

И действительно, впоследствии я узнал, что Шмидт и его свита, еще не успев полностью сформировать дивизию, переметнулись к белым. [66]

После встречи со Шмидтом я написал обстоятельное письмо в Москву, сообщил в академию о положении дел в дивизии, объяснил, почему не могу оставаться в Щиграх, и просил помочь мне получить направление в какую-нибудь действующую кавалерийскую часть.

Скоро пришел ответ: «Направляетесь в 4-ю кавалерийскую дивизию С. М. Буденного в Покровск».

Радости моей не было границ.

* * *

В конце июля 1919 года я с трудом добрался до Саратова, где располагался штаб 10-й армии, В нее входила 4-я кавалерийская дивизия. Штаб размещался на волжском пароходе, который стоял под парами у пристани.

Командующий 10-й армией А. И. Егоров в это время находился после ранения на излечении в госпитале. Его временно замещал начальник штаба Л. Л. Клюев, очень интеллигентный, скромный человек, прекрасный специалист, в прошлом полковник царской армии. Он принял меня приветливо, ввел в обстановку, которая к тому времени была не из приятных. Белогвардейские конные корпуса, прорвавшись в стыке 9-й и 10-й армий, обходили наш правый фланг и прижимали части 10-й армии к Волге. Шли ожесточенные бои красной конницы — 4-й и 6-й кавалерийских дивизий — в районе Топовка, Золотое. Справа от Буденного действовали наши моряки — знаменитый отряд Кожанова.

— Как видите, — заключил Клюев, — положение нашей армии очень тяжелое. Вам придется ехать через Покровск, а затем через отряд Кожапова. Только тогда вы попадете в вашу дивизию. Если устали в дороге, можете отдохнуть, у нас в городе есть общежитие. На пароходе же мест не хватает и для штабных работников.

Поблагодарив Л. Л. Клюева, я сказал, что отдыхать не буду и сегодня же выеду к месту назначения.

До Покровска добрался сравнительно быстро, зато долго искал штаб отряда Кожанова. Наконец недалеко от Волги, возле пристани Золотое, встретил трех всадников в морских бушлатах. Посмотрев мое предписание, они проводили меня к командиру.

Кожанов произвел на меня очень хорошее впечатление. Мы долго беседовали с ним.

— Вот мы, моряки, — говорил он мне, — стали конниками [67] и чувствуем себя неплохо. С буденновцами взаимодействуем хорошо. Думаю, что не только остановим врага, но скоро и сами перейдем в наступление. Так вы недавно из Москвы? Интересно, как здоровье нашего Ленина?

Я рассказал ему все, что знал.

Утром Кожанов сказал:

— Я приказал занарядить подводу. Отвезут вас в штаб Буденного.

Распрощавшись с Кожановым, я поехал к месту назначения вместе с кавалеристами Иваном Лютовым и Романом Кононовым, возвращавшимися из госпиталя в свои части. Они наперебой рассказывали мне о своих дивизиях.

— Бойцы у нас хорошие, — говорил Лютов, — а о командирах и говорить не приходится. Возьмем, к примеру, товарища Буденного, начдива нашего. Сам-то он из унтер-офицеров, но бывалый. В кавалерии еще в русско-японскую воевал и в империалистическую. Лихой командир, и смекалка у него большая.

Как только Лютов умолк, Кононов обратился ко мне с вопросом:

— Села Воздвиженку, Вознесенское, Рагули, Арагир, Александровское, что на Ставропольщине, знаете?

— Откуда мне знать? Я в этих краях никогда не был.

— Так вот, там тоже красные отряды начали расти, как грибы после дождя. Про Ипатова и Апанасенко слышали?

— Немного, — признался я.

— Они первыми стали формировать отряд. А о Ване Кочубее, о Блинове что-нибудь слышали? Это тоже отменные командиры. Недавно с Кубани, из района станицы Таманской, к нам прибыла еще большая группа войск под командованием Ковтюха. Вот так и образовалась наша 6-я дивизия. Батурин ею нынче командует.

— А где Апанасенко?

— Наверное, ранен и при части находится. Где ему еще быть?

— Нашего брата бойца, как только ранят, сразу в госпиталь, а сами командиры в строю остаются, — вмешался Лютов. — Никакого равенства!

* * *

Первыми, кого я встретил в 4-й дивизии, были ее новый начальник Ока Иванович Городовиков, начальник [68] штаба дивизии Иван Дмитриевич Косогов и комиссар Александр Митрофанович Детистов. Они приняли меня тепло и радостно. Особенно Ока Иванович. Он сразу расположил меня к себе.

— Вот хорошо, что вы приехали, нам нужно штаб дивизии формировать, а подходящих людей нет, — сказал он.

— А где же ваш штаб? — спросил я.

Ока Иванович с сожалением посмотрел на Косогова:

— Вот один остался.

— Да, это так, — подтвердил Косогов. — Как есть один, если не считать двоих писарей. Семен Михайлович почти всех наших работников штаба забрал, он штаб корпуса развертывает.

Городовиков представил мне своих боевых товарищей — комиссара и начальника штаба дивизии.

— Комиссар дивизии Александр Митрофанович Детистов, — сказал Ока Иванович, — мой земляк, донской казак станицы Качалинской. Был сельским учителем, добровольно пошел в Красную Армию, да не один, целый красногвардейский отряд привел с собой. — Ока Иванович сделал паузу, покрутил усы и продолжал: — Начальник штаба Косогов Иван Дмитриевич по профессии тоже учитель. В германскую его призвали в армию. В 1916 году он окончил военное училище и дослужился до чина капитана. В 1918 году вступил в Красную Армию. Начальник штаба он очень хороший...

— Ока Иванович, смотрите не перехвалите меня, — подал реплику Иван Дмитриевич Косогов.

Рассказал Ока Иванович и о других своих сослуживцах. Вот только о себе ничего не сказал.

Небольшого роста, очень подвижный, с веселой, какой-то детской улыбкой на лице, он вел себя просто и скромно. Я понял, что этот человек обладает незаурядным природным умом и большим практическим военным опытом.

В империалистическую войну Ока Иванович служил в Донском казачьем полку на Юго-Западном фронте. Осенью 1916 года, в одном из ожесточенных боев, он был ранен и эвакуирован в Ростов. В госпитале среди раненых солдат все чаще и чаще слышались недовольные голоса: за что воюем? Скоро ли кончится война? Однажды кто-то из выздоравливающих принес в госпиталь большевистскую листовку. В ней просто и ясно было написано о причинах войны, говорилось, кто ее виновник и что нужно делать, [69] чтобы покончить с ней. Оке Ивановичу особенно запомнилась фраза: «Солдаты, бросайте войну, уходите домой, отбирайте у помещиков землю...»

Домой, к сожалению, уйти ему не удалось. Из госпиталя его направили в 39-ю запасную отдельную казачью сотню, которая располагалась в районе станции Сулин и охраняла завод и рудники промышленника Пастухова.

Здесь в промышленном центре Городовиков впервые увидел нелегкую жизнь рабочих. Здесь же застала его Февральская революция. Вместе с рабочими он горячо приветствовал ее. Но радость была недолгой. Временное правительство продолжало вести войну до победного конца, сохранило прежние буржуазные порядки.

Восторженно встретил Ока Иванович Городовиков, как и весь калмыцкий народ, Великую Октябрьскую социалистическую революцию. По совету большевиков он поехал к себе в станицу Платовскую. Одним из первых в Калмыкии Ока Иванович создал конный отряд. Бойцы этого отряда отличались высокой дисциплинированностью и беззаветной преданностью идеалам социалистической революции. В этом большая заслуга О. И. Городовикова. Своим мужеством и стойкостью он показывал пример подчиненным. Его всегда можно было видеть среди конников. Ока Иванович любил пошутить, для каждого у него находилось теплое, душевное слово. Это был неустрашимый воин, «степной орел» — как называли его кавалеристы.

В дальнейшем, чем больше я узнавал О. И. Городовикова, тем больше убеждался, что это прекрасный командир, у которого есть чему поучиться.

...После беседы мы сели ужинать. Не успели закончить, как раздался телефонный звонок. Косогов взял трубку. Звонил начальник штаба корпуса В. А. Погребов. Закончив разговор, Иван Дмитриевич обратился ко мне:

— Семен Михайлович вызывает вас в штаб корпуса.

— К чему бы это? — удивился я.

— Наверное, и вас забрать хочет, — предположил Иван Дмитриевич.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

— Никакой бабушки! — решительно отрезал Ока Иванович. — Вас я не отдам!

На следующий день я пошел представляться С. М. Буденному. Признаться, эта встреча меня немного беспокоила. Я слышал о неудаче двух наших «академиков», посланных [70] ранее к Семену Михайловичу. Они ему не понравились, так как не проявили достаточной храбрости в бою. Семеп Михайлович видеть не мог, как он выражался, «чистоплюев» и трусов. Поэтому ехал я в 4-ю кавдивизию с тревожными сомнениями: а ну как тоже не придусь ко двору?

Я много слышал о геройских делах уже прославившегося в то время Буденного и ожидал какой-то необыкновенной встречи. Представлял себе, как войду в штаб, чеканя шаг, пройду к столу, из-за которого поднимется внушительного вида военный с пышными усами. Вытянувшись в струнку, я доложу Буденному о своем прибытии и в ответ услышу приветствие своего нового комкора.

А вышло все по-иному. Во дворе дома, где располагался Буденный, меня встретила молодая женщина, как я узнал позже, — жена Семена Михайловича Надежда Ивановна. Когда я спросил у нее, где могу видеть комкора, она крикнула в сторону сарая:

— Сема, ты скоро? Тут к тебе товарищ пришел.

В ответ из сарая послышалось:

— Где он там, этот товарищ? Пусть идет сюда.

Вошел я в сарай, смотрю — стоят двое, одетые в зеленые суконные френчи. Один высоченный, другой среднего роста. Подхожу к высокому, докладываю о прибытии, а он, смеясь, кивает головой в сторону другого, очищающего копыта коня. Я в смущении молчу. К нам подходит Надежда Ивановна и говорит, обращаясь к мужу:

— Сема, да брось ты с конем возиться, товарищ ждет тебя.

Буденный оторвался от своего дела, испытующе оглядел меня с головы до ног и лукаво улыбнулся:

— Тюленев? Добро пожаловать. Что, воевать приехали или только посмотреть, как мы воюем? Завтра предстоит большой бой. Я вот копя себе готовлю. А вы успеете собраться к утру, чтобы вместе с нами пойти бить врага? Я пробормотал что-то в ответ, означающее «успею».

Буденный усмехнулся в усы:

— Наверное, думали, что в штабе корпуса вам придется только бумагами заниматься? Нет, брат, у нас так не принято. Воевать так воевать по-настоящему, не карандашом, а саблей. Впрочем, пером тоже не грешно владеть. У нас в таких людях нехватка большая, замучили мы этим делом начальника штаба Погребова. Так вот вы [71] у него помощником и будете. Это, конечно, не значит, что вы засидитесь в штабе. У нас штабные работники больше на коне с саблей в руке...

— Слушаюсь, товарищ Буденный! — переборов робость, подтянулся я.

Узнав о моем назначении, Городовиков отправился к Семену Михайловичу просить его оставить меня в штабе дивизии, но получил решительный отказ. При встрече со мной Ока Иванович разочарованно махнул рукой:

— Значит, не судьба. Семен Михайлович не привык менять своих решений.

Однако позже Ока Иванович все-таки перетянул меня к себе на должность командира 2-й кавалерийской бригады.

Итак, я снова на передовой линии фронта, на одном из ответственных участков царицынского направления.

Генерал Деникин сосредоточил здесь большое количество конницы, намереваясь опрокинуть части 10-й армии в Волгу. Однако красные кавалеристы и отряд матросов под командой Кожанова отражали все атаки белогвардейских войск. Семен Михайлович Буденный вместе со штабом корпуса постоянно находился на самых трудных участках.

Мне, как начальнику разведки корпуса, по заданию комкора и начальника штаба приходилось бывать то в одной, то в другой кавалерийской бригаде. Я любил находиться в войсках, с которыми не раз участвовал в конных атаках. Это нравилось Семену Михайловичу, он был доволен моей службой. Когда в 1919 году из Москвы поступила телеграмма с предложением направить меня обратно в военную академию для продолжения учебы, Буденный наложил на ней такую резолюцию: «Согласен отпустить И. В. Тюленева, по только после окончания гражданской войны. С. Буденный». На вторую телеграмму Семен Михайлович также ответил отказом.

Это меня вполне устраивало. До конца гражданской войны я находился в корпусе Буденного, который впоследствии перерос в Первую Конную армию.

Здесь я приобрел много замечательных товарищей и друзей. Спаянная кровью в боях, эта дружба со многими из них сохранилась на всю жизнь.

Возглавляя разведывательный отдел, я работал в тесном контакте с начальником оперативного отдела штаба корпуса Степаном Андреевичем Зотовым. Этот уже не молодой, [72] приземистый, широкоплечий человек с типично русским лицом, пышными светло-русыми усами обладал завидной работоспособностью. Имея большой военный опыт, он был незаменимым консультантом по многим вопросам. Мы быстро подружились с ним. В свободные минуты часто рассказывали друг другу о себе.

«У нас, донских казаков, — делился со мной Степан Андреевич, — ребят с малолетства обучают военному делу: верховой езде, стрельбе, владению холодным оружием, фехтованию.

Я рос отчаянным парнем, любил военное дело. И надо сказать, давалось оно мне легко. Однажды на станичном празднике по рубке, верховой езде и скачкам я первым пришел к финишу. За это станичное правление выдало мне первый приз — казацкое седло. А коня у нас не было, на праздник одолжил его у дяди.

Да и то сказать: на что было отцу покупать коня, если жили мы бедно, а нас у отца было двенадцать душ. Поди прокорми такую ораву!

Подошел срок службы. Хотелось попасть в конницу, а для этого справа нужна. Нет справы, — иди, говорят, служить пластуном, значит, в пехоту. Из этой беды выручило станичное правление: как хорошего наездника и рубаку, оно решило снарядить меня за счет правления. Купили мне коня за 105 рублей, а еще на 104 рубля справили обмундирование, снаряжение, постельную принадлежность. Так я стал казаком на действительной царской службе, а за мной зачислили долг в 209 рублей...»

Из рассказов Степана Андреевича я узнал, что он начал службу в 4-м Донском графа Платова казачьем полку. Здесь он окончил полковую школу, а в 1907 году — фехтовальную и был произведен в младшие, а затем в старшие унтер-офицеры.

В 1908 году Зотов был оставлен на сверхсрочную службу, окончил школу подпрапорщиков, или, как называли казаки, подхорунжих. Степан Андреевич очень гордился этим званием, высоко почитавшимся казаками. Когда он прибыл в этом чине домой на побывку, вся станица во главе с заслуженными стариками встречала его с большими почестями.

В 1910 году Степана Андреевича перевели в 3-й казачий полк. Здесь он обучал молодых казаков, прибывавших на действительную службу главным образом из 2 го Донского [73] округа. Среди них встречалось много земляков. Однажды с новой партией прибыл казак из станицы Качалинской Александр Митрофанович Детистов. За активное участие в революции 1905 года его арестовали и приговорили к тюремному заключению. Отсидев срок, он прибыл проходить воинскую службу. Зотов назначил Детистова эскадронным писарем.

Детистов очень много читал, а книги имел обыкновение хранить под тюфяком. Все книги, которые читали казаки, полагалось отмечать эскадронной печатью.

Однажды сотенный приказал Зотову проверить, на всех ли книгах имеется печать. Степан Андреевич велел казакам явиться с книгами. И вот потянулись они, кто с молитвенником, кто с евангелием, кто с часословом. Детистов тоже принес евангелие и часослов. Вечером, когда все уже разошлись, Зотов вспомнил о привычке Детистова прятать книги под тюфяком. Сунул руку под тюфяк, а там действительно книга. Вытащил, стукнул печатью и положил на место.

Несмотря на различие в чинах, Зотов с Детистовым были большими друзьями. И вот как-то во время прогулки Детистов спрашивает:

— Степан Андреевич, это вы приложили печать к той книге, что под тюфяком лежала?

— Я. А что такое?

— А вы знаете, что эта за книга была?

— Откуда мне знать? Я ее не читал.

Детистов лукаво усмехнулся:

— Так это был «Капитал» Карла Маркса.

С 3-м казачьим полком 3-й кавалерийской дивизии Степан Андреевич прошел всю империалистическую войну. Четыре георгиевских креста и три медали — вот награды за его боевые подвиги.

В грозном 1918 году С. А. Зотов вернулся домой и сразу же вступил в красногвардейский отряд, который начал формироваться в Песковатке еще в декабре 1917 года.

К 15 апреля 1918 года в Песковатском красногвардейском отряде было уже около 500 пехотинцев, 140 кавалеристов, на 4 орудия батарейцев и на 6 расчетов пулеметчиков.

Боевая слава Песковатского отряда росла с каждым днем. В июле 1918 года отряд был реорганизован в полк. Ему присвоили наименование 1-го Советского революционного [74] казачьего полка. Позже на базе этого полка и влившихся в него отрядов была сформирована 2-я сводная Донская казачья дивизия. Впоследствии она слилась с Морозовско-Донецкой дивизией. При этом конные части согласно приказу штаба 10-й армии вошли в состав 1-го конного корпуса под командованием С. М. Буденного.

С. А. Зотов был назначен начальником оперативного отдела штаба этого корпуса.

В один из погожих летних дней 1919 года в районе станицы Островской началась сложная и ответственная операция. Наша конница во что бы то ни стало должна была выиграть бой, чтобы обеспечить переход частей армии в контрнаступление. В противном случае всей 10-й армии пришлось бы отходить на север.

Буденный приказал мне выехать в бригаду С. К. Тимошенко.

— Части Тимошенко будут действовать на главном направлении удара пехоты противника, — напутствовал меня Буденный. — Поезжайте к нему и покажите, чему вас учили в академии. Главное — объясните важность задачи и, если потребуется, помогите командиру бригады.

В штабе бригады за столом, накрытым картой, сидели комбриг, его помощник серб Данило Сердич и комиссар П. В. Бахтуров. Рядом, на подоконнике, стоял полевой телефон, по которому комбриг отдавал приказания командирам полков.

— С чем пожаловали? — спросил Тимошенко. Я изложил цель своего приезда.

— Хорошо. — Семен Константинович жестом пригласил меня к карте и продолжал: — Мы уже получили приказ и изучаем обстановку. Задача ясна. Трудная. Но, надеюсь, не подкачаем, выполним.

Условились, что Сердич поедет в один полк, Бахтуров — в другой, а мы с комбригом останемся на командном пункте бригады.

Когда все вопросы были детально обсуждены, комбриг пригласил нас к себе на ужин. По пути в соседнюю хату мы заглянули в сарай, где стояли, похрустывая сеном, лошади комбрига и комиссара.

— Какой из коней лучше? — повернувшись ко мне, спросил Тимошенко.

Я показал на рыжего донца, который, как оказалось, принадлежал Бахтурову. [75]

— А этот, серый?

— Тоже неплохой. Видно, в нем есть арабская кровь.

Бахтуров засмеялся, лукаво посматривая на Тимошенко. Природный донской казак, он понимал толк в лошадях и знал, что конь комбрига резвее. Но надо же было использовать момент, чтобы подтрунить над Тимошенко, гордившимся своим четвероногим другом.

— Ишь захихикал! Обрадовался! — беззлобно повысил на него голос Тимошенко. — А ведь мой конь обгоняет его барбансона. Верно я говорю, комиссар?

— Было такое, — ответил Бахтуров.

— Ну, то-то, — примирительно сказал Семен Константинович.

За ужином разговор шел о предстоящей операции, начало которой намечалось с наступлением противника, ожидаемым утром следующего дня.

Вскоре комиссар и помощник комбрига уехали. Коротать ночь перед боем мы остались вдвоем.

— Как изменила революция судьбы людей, — сказал Семен Константинович. — Вот я, к примеру, окончил только сельскую приходскую школу. Больше по пришлось. А теперь командую бригадой.

Свою военную службу Тимошенко начал в 1915 году. Его досрочно призвали в царскую армию и зачислили рядовым запасного батальона, расквартированного в городе Николаеве.

Февральская революция застала С. К. Тимошенко в должности фельдфебеля пулеметного эскадрона одной из кавалерийских дивизий. Он пользовался большим уважением солдат, и они избрали его в солдатский эскадронный комитет. Когда совершилась Великая Октябрьская социалистическая революция, Тимошенко вместе со своими пулеметчиками, не колеблясь, пошел за большевиками.

1-й красногвардейский Черноморский отряд Матузенко, куда вступил Семен Константинович, позже был преобразован в 1-й Крымский конно-гвардейский полк. Его командиром стал С. К. Тимошенко.

В период боев за Царицын в состав полка был включен интернациональный отряд под командованием серба Данило Сердича. Затем к нему присоединился Качалинский казачий отряд Павла Васильевича Бахтурова. Крымский полк был преобразован во 2-ю бригаду 4-й кавалерийской дивизии, которой в то время командовал С. М. Буденный. [76] С. К. Тимошенко назначили командиром бригады, Сердича — помощником, Бахтурова — комиссаром.

Засиделись мы в ту ночь с Семеном Константиновичем допоздна. Много рассказывал он о бойцах и командирах, хвалил интернационалистов.

— Надежные друзья и хорошие бойцы. На них можно смело положиться в любом деле, — говорил Тимошенко.

Заснули мы на исходе короткой летней ночи. С рассветом загрохотала артиллерия противника. Вражеская пехота перешла в наступление. На линии сторожевого охранения завязался бой.

Полки бригады были тотчас же подняты по тревоге и заняли исходные рубежи. Мы с Семеном Константиновичем вскочили на коней и через несколько минут уже находились на его командном пункте. Комбриг быстро разобрался в обстановке и отдал соответствующие распоряжения командирам полков.

— Будем действовать, как решили, — сказал Тимошенко. — Позволим пехоте противника переправиться на левый берег Хопра, скуем ее здесь огнем, а затем стремительным ударом во фланг и тыл отрежем от реки и пленим.

Я заметил, что план рискованный по соотношению сил и может сорваться в случае наступления крупных частей белогвардейской конницы.

Комбриг успокоил меня:

— Не волнуйтесь. У нас есть хорошие пулеметчики и артиллеристы. Прикроемся справа дивизионом, усиленным пулеметами и пушками. Кроме того, — добавил Тимошенко, — я прошу начдива поддержать бригаду ударом по пластунам слева.

Все было предусмотрено. Задача решалась правильно, хотя с явным, но вполне оправданным риском.

В середине дня пехота противника форсировала Хопер и стала медленно наступать, сдерживаемая с фронта сковывающей группой бригады.

Но вот наша артиллерия перенесла огонь по левому флангу врага. Это было сигналом к атаке. Через полчаса мы увидели, как конники 23-го полка бригады устремились в тыл вражеской пехоты. Белогвардейцы начали отступать.

— Все как надо, — молодецки тряхнул головой Тимошенко. — Оставайтесь здесь, а мне пора. [77]

Он пришпорил коня и, возглавив второй полк бригады, повел его в наступление. Его мощная фигура на крупном коне хорошо просматривалась в бинокль.

Пластунская бригада генерала Сутулова была разбита наголову. Конники Тимошенко взяли в плен около 1500 белогвардейцев, захватили несколько пулеметов и артиллерийскую батарею.

С большим удовлетворением я докладывал комкору о бое бригады и действиях ее командира.

С. М. Буденный усмехнулся в усы и сказал:

— Ничего удивительного. Любая наша бригада может с успехом громить казачью дивизию. В особенности бригада Тимошенко. Он сам отличный пулеметчик и умело использует мощную силу пулеметного огня. Но это еще не все. В его бригаде много бывших пехотинцев, обученных владеть шашкой. Они хорошо стреляют и неплохо владеют холодным оружием, в то время как белоказаки не любят возиться с огнестрельным оружием, не умеют использовать преимущества огня.

Позже я неоднократно видел Семена Константиновича в боях. Это был храбрый воин, душевный командир. Он умел подбодрить бойцов веселой шуткой, вовремя похвалить за инициативу и смекалку, проявлял трогательную заботу об их материальном обеспечении. Бойцы любили его и беспрекословно повиновались.

Тимошенко обладал поразительной выносливостью, мог без сна и отдыха долго находиться в седле, а потом часами сидеть над картой, анализируя прошедший бой или разрабатывая новую операцию. В 24 года он уже командовал прославленной 6-й кавалерийской, впоследствии Чонгарской Краснознаменной дивизией, которая громила конницу генералов Мамонтова и Шкуро, освобождала Воронеж и Касторную, сражалась с деникинцами в Донбассе.

Воевал С. К. Тимошенко рука об руку с бригадным комиссаром П. В. Бахтуровым и своим помощником Д. Ф. Сердичем.

Павел Васильевич Бахтуров был исключительно яркой, одаренной личностью: жизнерадостный, остроумный, прекрасный оратор, поэт и музыкант, стойкий большевик, отважный воин.

Не менее колоритной фигурой был и Данило Федорович Сердич, человек большой души и скромности, умелый [78] организатор, храбрый, беззаветно преданный делу революции командир.

Серб по национальности, он в 1912 году, гонимый нуждой, приехал в Россию к своим дальним родственникам. Работал в Одессе, Екатеринославе.

Сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции, в конце 1917 — начале 1918 года, на Украине, где было больше всего югославских товарищей, под руководством Коммунистической партии стали формироваться добровольческие интернациональные красногвардейские отряды, которые потом вливались в ряды Красной Армии.

Дапило Сердич в это время находился в Днепропетровске (бывший Екатеринослав). Здесь он сформировал и возглавил 1-й сербско-советский отряд. Этот отряд вошел в состав революционной Украинской армии и вел ожесточенные бои с кайзеровскими войсками, оккупировавшими Украину. Позже все интернациональные отряды влились в регулярные части Красной Армии. Конница, в частности, вошла в корпус С. М. Буденного.

Глубоко убежденный в победе над врагами социалистической революции, Д. Ф. Сердич не знал страха в бою. Раз и навсегда усвоил он, что командир-коммунист должен идти в бой первым, а выходить из него последним. Все мы были уверены, что Данило Федорович не подведет в схватке. Какая бы трудная задача ему ни ставилась, он находил пути для ее успешного выполнения.

Помнится, тяжелая обстановка сложилась для частей 10-й и 11-й армий. Между ними образовался большой разрыв. Белогвардейцы воспользовались этим и бросили значительные силы для удара по флангам 10 и и 11-й армий.

Сердичу было приказано объединить под своим командованием все отряды, находившиеся в районе Нижнего Чира, и устранить надвигающуюся угрозу. Дапило Федорович блестяще справился с этой задачей. Неоднократными контратаками он разбил до двух полков пехоты противника. В результате брешь между армиями была закрыта и угроза ликвидирована. За эти боевые действия Сердич был представлен к ордену Красного Знамени.

Неувядаемой легендарной славой овеяно имя и другого сына сербского народа — гусарского офицера Олеко Дундича. [79]

Дундич бежал из германского плена в Россию. Здесь его застала Февральская, а затем Великая Октябрьская социалистическая революция. Прогрессивно настроенные сербы, хорваты и словенцы взялись за оружие, чтобы защищать завоевания Октября. Олеко Дундич сформировал сербский советский отряд, из которого впоследствии были образованы 1-й югославский Коммунистический полк и кавалерийский дивизион. Потом они влились в 1-ю сводную Донскую кавалерийскую дивизию, а затем в конный корпус С. М. Буденного.

После одной из успешных атак полка, которым командовал Олеко Дундич, С. М. Буденный сказал:

— Вот, товарищи, мы с вами бьемся на своей земле, защищаем свою страну, а они воюют на чужой земле. Они защищают ваши интересы, как свои собственные, потому что понимают общность дела всех пролетариев. Это истинные интернациональные бойцы, это настоящие герои-революционеры.

Дундич свободно мог командовать крупным войсковым соединением. Однако он каждый раз отказывался от предложения принять бригаду или дивизию. Проникнуть в тыл врага с горсткой храбрецов, посеять там панику, захватить и привести «языка» или собрать важные сведения — вот что было стихией Дундича. Конники безгранично любили своего командира, готовы были идти за ним в огонь и в воду.

Перед наступлением конного корпуса Буденного на Воронеж было решено произвести тщательную разведку противника, выяснить систему его обороны. 23 сентября 1919 года кавалерийский разъезд под командованием Дундича переправился через реку в расположение противника.

Стояла ночь. Красные разведчики без труда обнаружили сторожевую заставу и конные патрули, курсировавшие вдоль линии фронта. Как миновать вражеское охранение?

— Прицепить погоны! — приказал Дундич.

Когда подъехали к перелеску, из темноты раздался окрик:

— Стой, кто едет?

Два казака, выбежавшие навстречу, наставили дула винтовок на разведчиков. Ни один мускул не дрогнул на лице Дундича. Он выехал вперед и властно крикнул:

— Вы что, хамы, ослепли? Не видите, что свои едут? Да я вас, подлецы... [80]

Казаки растерялись и пропустили красный разъезд через линию фронта. Дундич со своими разведчиками поскакал в глубь территории белых, запоминая расположение окопов заграждения и места, где, минуя их, можно ворваться в город. Ценные сведения были собраны. Теперь предстояло проскочить обратно через линию фронта к своим. Но белые, придя в себя, поняли, что в их тыл прорвался красный разъезд, и бросились на розыск.

Генерал Шкуро ждал, что вот-вот приведут пленных буденновцев. Но не тут-то было! Разведчики посекли преследователей и благополучно вернулись к своим.

24 сентября Воронеж был освобожден.

Сколько раз Олеко Дундич с небольшой группой лихих бойцов выполнял задачи, которые были под силу целому полку! Он был 24 раза ранен, но ни разу не покинул поля боя.

Имя Дундича, легендарного героя, гремело по всему фронту. Красный Дундич — так с легкой руки К. Е. Ворошилова звала его вся армия.

В июле 1920 года под Ровно отряд Дундича прорвался в тыл польских частей, посеял там невероятную панику, уничтожив свыше двух десятков солдат и офицеров. Обратно ему пришлось пробиваться сквозь вражеские цепи под двухсторонним огнем. Лихо вынес скакун Олеко Дундича, но вслед грянул залп, и отважного бойца революции не стало...

Много героев, талантливых командиров, беззаветно преданных делу революции людей выросло в рядах Первой Конной армии. Среди них Александр Пархоменко, Федор Морозов, Федор Литунов, Григорий Мироненко, Константин Трунов, медсестра Таисия Плотникова, награжденная двумя орденами Красного Знамени, и многие другие.

* * *

В середине сентября 1919 года конный корпус Буденного из района Кепинская, Усть-Медвединская был переброшен в район Воронежа для борьбы с белой конницей генералов Мамонтова и Шкуро.

В то время когда Буденный преследовал отходивших со станции Таловая мамонтовцев, конница Шкуро в районе Тулинова атаковала и отбросила на восток 12-ю стрелковую дивизию. В результате между нашими 13-й и 8-й армиями образовалась брешь, которая давала Шкуро [81] полную свободу действий в северном направлении и возможность двинуться против красной конницы.

13–14 октября корпус Шкуро, приняв сосредоточенный в районе Усмани (Собакино) конный корпус Мамонтова за красных, завязал с ним бой. Ошибка была обнаружена только после пятичасовой потасовки. Корпуса белых объединились для совместных действий. Конный корпус Шкуро расположился в районе Графская, Усмань, Воронеж, а генерала Мамонтова — юго-восточнее Воронежа.

Войскам Южного фронта предстояло в боях под Воронежем вырвать у врага инициативу, приостановить его наступление и подготовить условия для контрнаступления.

Южный фронт усиливался. Только с 15 сентября по 15 октября 1919 года в его распоряжение прибыло 2000 ответственных партийных работников. Центральный Комитет отстранил Троцкого от участия в руководстве операциями на юге. Сюда были направлены И. В. Сталин, К. Е. Ворошилов, Г. К. Орджоникидзе и другие видные деятели партии. Все соединения были пополнены новыми частями, прибывшими из Москвы, Петрограда, Иваново-Вознесенска, Твери и других крупных городов.

Район действий нашей конницы в границах Усмань, Землянск, Касторная, Воронеж представлял собой плоскую равнину, пересеченную реками Воронеж и Дон, по берегам которых тянулись оборонительные сооружения белых. Мостов не было. Инженерных переправочных средств буденновцы не имели.

По железнодорожным линиям на участках от Графской до Лиски, от Воронежа до Касторной и от Ельца до Касторной курсировало 5–7 бронепоездов противника. Они тоже ограничивали действия красной конницы. Северная окраина Воронежа была опоясана проволочными заграждениями. Дороги из-за дождей стали труднопроходимыми. А позднее началась еще и гололедица.

Учтя особенности местности, расположение сил противника, его оборону, командование Южного фронта определило основное операционное направление для действий конницы через Воронеж на Касторную. Это направление по кратчайшему пути выводило корпус в тыл противника. С захватом Воронежа и станции Касторной срезался клин, образованный войсками белых в районе Орла. А разгром корпусов Шкуро и Мамонтова вел к срыву авантюристического плана похода Деникина на Москву. [82]

К началу боевых действий в районе Воронежа конный корпус Буденного имел 4-ю и 6-ю кавалерийские дивизии, приданные корпусу конные подразделения 8-й армии, железнодорожную стрелковую бригаду и две бронеплощадки. Всего в корпусе было около 5500 сабель, 594 штыка, 180 пулеметов и 26 орудий.

Силы белых в районе Воронежа составляли: корпус Шкуро (до 5000 сабель, около 2 полков пехоты и 7 бронепоездов) и конный корпус Мамонтова (3000–4000 сабель). Общее командование конницей противника принял на себя Шкуро. Корпуса белых находились на значительном удалении один от другого и действовали разрозненно. Поэтому численного превосходства белогвардейцев в решительные моменты боя почти не ощущалось.

В сражении под Воронежем и Кромами врагу был нанесен чувствительный удар. Наделавшая много шума своими грабежами белая конница Мамонтова и Шкуро с позором отходила на юг. В районе станции Касторная, на скрещении железных дорог Воронеж — Курск и Елец — Валуйки, прикрываясь реками Олым и Кастора, белогвардейские войска вновь создали сильную группировку. В этот район были стянуты офицерские полки так называемой Марковской дивизии. Здесь же было сконцентрировано много техники, вплоть до танковых подразделений. Танками марки Рено, только что полученными из Франции, белогвардейское командование намеревалось устрашить и остановить части Красной Армии.

Чтобы овладеть касторненским оборонительным рубежом, предстояло форсировать реку Олым. Это была невероятно трудная задача. Река к тому времени, несмотря на сильные морозы, еще не замерзла. Танки маневрировали перед передним краем, в глубине обороны противника; на железнодорожных линиях Елец — Касторная — Оскол, Касторная — Нижнедевицк курсировали до десятка бронепоездов.

Наша 4-я кавалерийская дивизия занимала район Ведуга, Гнилуша, Меловатка. Она должна была наступать в направлении Касторной и разбить противостоящую ей группировку противника. 6-я кавалерийская дивизия сосредоточилась в районе Киевка, Новая Ведуга. Ей ставилась задача: наступать в направлении станции Касторная, обеспечивая левый фланг корпуса.

Начальник штаба корпуса Виктор Андреевич Погребов, [83] начальник оперативного отдела Степан Андреевич Зотов и я долго сидели и ломали голову над тем, как в создавшихся условиях провести Касторненскую операцию. Казалось, все было против нас.

— Как назло, и погода ни к черту, — хмурился Виктор Андреевич, — да и дивизии наши сильно разбросаны. Правый фланг — Успенское, в 40 верстах. Туда только подошли 11-я кавалерийская дивизия и бригада Колесова. 4-я и 6-я дивизии — на левом фланге.

— Позвольте, Виктор Андреевич, мне кажется, такое расположение частей позволяет корпусу нанести противнику концентрические удары с обоих флангов, — высказал я свое мнение.

— Верно, — согласился наштакор, — но для этого нужно иметь численное превосходство, которого у нас нет.

Начальника штаба поддержал начоперотдела С. А. Зотов.

— Да, погода для наступления, конечно, неподходящая. Но что остается делать? — настаивал я на своем. — Топтаться на месте, чтобы противник вновь навязал нам свою волю? Пойдем к Семену Михайловичу, доложим ему наши соображения, пусть он скажет свое слово.

Так и решили.

Когда мы переходили улицу, порывистый ветер со снегом чуть не валил нас с ног.

— Держись, Тюленев! — весело крикнул мне Погребов. Когда мы вошли в сени и стряхивали с себя снег, он сказал:

— Видал, какая погода? А ты говоришь — наступать. Да в такую погоду хороший хозяин собаку со двора не выпустит.

Буденный нас ожидал. Зотов доложил ему наши соображения, упомянув о неподходящей погоде.

— А я считаю, погода самая подходящая для нашего наступления, — сказал Семен Михайлович. — Обеспечит нам внезапность. Надо полагать, беляки нас не ожидают, а мы им как снег на голову свалимся.

Говорил Буденный убедительно. Взвешивая все «за» и «против», он подробно изложил нам план предстоящей операции.

— Наступать надо завтра же утром, при любой погоде, — заключил Семен Михайлович.

Больше всего Буденного беспокоило, успеем ли мы [84] передать приказ, чтобы все части корпуса подготовились к наступлению.

Решили, что в 11-ю дивизию и в бригаду Колесова поеду я, в 4-ю — Потапов, а Семен Михайлович со штабом будет находиться на левом фланге, в главной группировке.

Было очень поздно, когда я вернулся из штаба. Ординарец ожидал меня с ужином.

— Не до ужина, готовь лошадей, выезжаем в 11-ю дивизию.

— В такую-то стужу? Да ведь до одиннадцатой верст сорок.

— А хоть бы и сто! Нужно ехать.

— Мне что, я готов. Пока вы покушаете, лошади будут готовы.

Ночью я со взводом охраны выехал из Стадницы, где был штаб корпуса. Снежная метель продолжала свирепствовать, мороз крепчал. За околицей села бойцы еще раз проверили седловку копей, а я тем временем уточнил по карте маршрут.

Двигаясь переменным аллюром, мы в точно намеченный срок добрались до штаба 11-й дивизии.

Когда я вошел в штабную избу, с головы до ног облепленный снегом, все — а здесь собрался весь командный состав дивизии — удивленно посмотрели на меня.

— Вы из штаба Буденного? — спросил начдив Матузенко.

— Так точно! — Я еле шевелил языком, долго потирал замерзшие руки и наконец вытащил пакет с приказом о наступлении.

Матузенко быстро пробежал его глазами, удивленно взглянул на меня, потом вслух прочел приказ находившимся здесь комиссару дивизии Озолину, комбригам Маркозашвили, Подмозко, Патоличеву и Колесову.

— Все будет в порядке, Тюленев, так и доложите товарищу Буденному, — сказал Колесов после оглашения приказа, обращаясь ко мне как к старому знакомому.

— А я не собираюсь уезжать, мне приказано остаться с вами.

Комбриги получили боевую задачу. Замысел операции был прост: атаковать противника с юга и севера, окружить и разгромить в районе станции Касторная.

Расходились далеко за полночь. Мне отвели квартиру [85] для отдыха, но я с удовольствием принял приглашение комиссара Озолина и пошел к нему.

Квартировал комиссар дивизии в бедной крестьянской хате. Мы с удовольствием растянулись на охапке душистого сена, брошенного ординарцем прямо на пол. Усталость после трудного пути давала себя знать, слипались веки, но мне хотелось поближе познакомиться с Озолиным, поговорить с ним, поподробнее расспросить о боевом и политическом состоянии дивизии.

Как будто отвечая на мой вопрос, Константин Иванович сказал:

— Дивизия крепкая!.. Много бойцов служили в царской коннице. Кавалерийское дело знают и любят. Коммунисты и комсомольцы есть в каждом полку, они задают тон. Немало добровольцев из рабочих, откликнувшихся на призыв партии: «Пролетарий — на коня!» Многие командиры воевали еще в красногвардейских отрядах. Так что сила вполне надежная! Да что я расхваливаю? Завтра сами увидите дивизию в бою. — Озолин помолчал, заложил руки под голову и, вспоминая недавнее, продолжал: — Перед выступлением на фронт мы во всех полках провели митинги. Вы не представляете себе, как ликовали бойцы, когда мы сообщили им, что наша дивизия вливается в состав конного корпуса Буденного. Земля дрожала от восторженного «ура». По одному этому можно судить о настроении наших бойцов. Я уверен, что одиннадцатая дивизия не посрамит боевой славы буденновцев!

— А скажите, Константин Иванович, — спросил я, — мороз не устрашит ваших бойцов?

— Нет, мороз для нас не помеха. Бойцы хорошо обмундированы, — ответил он и как бы в доказательство протянул мне свой суконный шлем: — Настоящий буденновский...

Постепенно наш разговор перешел на личные темы. Далеко за полночь Константин Иванович задремал, а я еще долго лежал и думал об этом человеке, испытавшем столько невзгод за свои 26 лет, но сохранившем крепость духа.

Родился Озолин в семье рабочего Либавского порта. Жила семья бедно. В шесть лет Костю отправили в деревню к дяде, который сам батрачил на барона. Через два года мальчик вернулся и стал обучаться переплетному ремеслу, а по вечерам учился грамоте. В революцию 1905 года, когда отец и его товарищи рабочие сражались на баррикадах, [86] 12-летний Костя по их заданию расклеивал и разбрасывал прокламации.

Много переживаний и потрясений принес Константину 1914 год. В то время он работал подмастерьем-мукомолом в имении Грендсгоф Добенского уезда. Здесь он полюбил дочь арендатора мельницы Ирину. Девушка отвечала взаимностью, но ее отец и мачеха и слышать не хотели о браке. Тогда молодые люди убежали без родительского благословения. Поселились они в Тукумском уезде, где Озолин, считавшийся уже квалифицированным мукомолом, получил место мастера на мельнице акционерного общества.

Недолгим, однако, было счастье молодоженов. Разразилась мировая война, немецкие войска оккупировали Курляндскую губернию. Захватчики грабили население. Не обошли они, конечно, и мельницу, на которой работал Озолин. Молодому мастеру иногда приходилось вести переговоры с немецкими солдатами. Когда в губернию вступили русские войска, по чьему-то доносу власти арестовали Озолина «за общение с неприятелем».

Озолин сидел в камере вместе с группой латышских и польских социал-демократов. Некоторые из них провели в тюрьмах по пятнадцать лет. В камере часто велись беседы на политические темы, порой разгорались жаркие споры. Здесь-то Константин узнал, что у рабочих есть своя партия, цель которой — свергнуть царское самодержавие, установить в стране власть пролетариата.

Несколько месяцев Озолин находился под следствием. Ему угрожал военный суд. Но вдруг тюремные ворота распахнулись. По настойчивому требованию латышских патриотических батальонов, действовавших на фронте, власти вынуждены были освободить несправедливо арестованных латышей.

Выйдя из тюрьмы, Константин поехал в Нижний Новгород, намереваясь поступить на завод, где работал его дядя. Но едва он явился на регистрацию к воинскому начальнику, его мобилизовали в армию и зачислили в 62-й запасный полк. Предстояла отправка на фронт. Воевать за чуждые народу интересы он не хотел и добился назначения в команду специалистов. Несколько месяцев работал на военных предприятиях. Потом его все-таки послали на Юго-Западный фронт, во 2-й отдельный тяжелый артиллерийский дивизион. [87]

В марте 1917 года на многолюдном собрании солдат и унтер-офицеров рядового Озолина избрали председателем комитета, возглавившего воинскую часть.

В августе «ненадежный» артдивизион сняли с передовой и отправили в Смоленск. Константин Озолин установил там связь с местной большевистской организацией и был принят в ряды партии.

В дни Октябрьского вооруженного восстания дивизион становится опорой большевиков. Он принимает активное участие в разоружении войск, верных Временному правительству. В октябре 1917 года личный состав дивизиона избирает К. И. Озолина своим командиром.

Из Смоленска артдивизион отправили в Тамбов на расформирование. Здесь К. И. Озолин создает из остатков бывших латышских батальонов так называемую колонну латышских стрелков. К латышам присоединились передовые, революционно настроенные солдаты из числа военнопленных. Так родился Коммунистический отряд особого назначения под командованием Константина Озолина.

Отряду Озолина сразу же пришлось выступить против врагов рабоче-крестьянской власти, участвовать в подавлении контрреволюционного мятежа в Тамбовской губернии.

Летом 1918 года по приказу Реввоенсовета Республики отряд Озолина прибыл на Южный фронт, в 9-ю армию. Здесь он влился в Латышскую ударную группу. Спустя два месяца по приказу Реввоенсовета армии Озолин формирует особую кавалерийскую бригаду и назначается ее комиссаром.

Целый год он был комиссаром этой бригады. А тогдашний год по стремительности событий, по напряженности стоил иного десятилетия. Затем Константина Ивановича назначили комиссаром 11-й кавалерийской дивизии.

...И вот наступило утро.

Начинать операцию должны были два полка из бригады Маркозашвили. Спешившись, они шли к пере нраве через реку Олым. Справа от них находилась бригада Подмозко, слева — бригада Колесова. Бригада Патоличева располагалась в центре.

Комиссар находился в первом спешенном эшелоне, действия которого решали успех боя.

Спешенные кавалеристы, пройдя лощину, приближались к реке. Противник огня не открывал. Как только наши [88] вышли на берег Олыма, начали бить вражеские пушки. Однако нашим батареям удалось быстро нейтрализовать огневой удар.

Олым был затянут тонким слоем льда. Первый же вступивший на него боец провалился по пояс в воду и выскочил обратно на берег.

— Что же, придется искупаться, — весело, как будто ничего особенного в этом не было, сказал Озолин.

Подминая ледяную корку, он вошел в холодную воду. За ним последовали бойцы.

Затем ринулись в атаку кавалеристы бригад Колесова и Патоличева. Пехотные части белых, не ожидавшие такого стремительного броска, стали поспешно покидать переправы на правом берегу Олыма.

В мокром, обледеневшем на морозе обмундировании бойцы сели на коней, переправленных через реку, и продолжали преследовать врага.

Почти до самого селения и станции Касторной дошли наши конники. Но здесь наступление захлебнулось. Генерал Постовский бросил для защиты железнодорожного узла офицерские полки, за спиной которых пришла в себя и отступившая пехота белых.

Начдив Матузенко, комбриг Колесов и я, перебравшись на новый командный пункт, с беспокойством наблюдали за полем боя, пытались восстановить связь с 42-й стрелковой дивизией, которая должна была подойти на правый фланг, но все еще не подходила.

Долго длилось сражение. Наши полки то в конном, то в пешем строю атаковали позиции белых. Однако безуспешно. К вечеру противник перешел в контрнаступление. На левом фланге мы отражали атаки, а на правом бригаде Подмозко приходилось отходить. Но вот наконец подошли передовые части 42-й дивизии, и продвижение врага было приостановлено. В это же время главные силы корпуса прорвали фронт противника юго-восточнее Касторной. 4-я и 6-я дивизии, которые вел сам Буденный, перерезали железную дорогу и преградили белым путь отхода на юг.

11-я дивизия снова ринулась в стремительную атаку. И противник уже не смог выдержать этого удара, солдаты партиями сдавались в плен. Только 11-я кавалерийская дивизия на своем участке взяла в плен полторы тысячи солдат, захватила три бронепоезда и много всякого военного имущества. [89]

Касторненская операция была блестяще завершена.

Победа красной конницы под Касторной знаменовала собой начало нашего общего наступления и поражения белых армий генерала Деникина.

* * *

17 ноября 1919 года Реввоенсовет Республики по докладу командования Южного фронта принял решение о переименовании 1-го конного корпуса Южного фронта в Конную армию РСФСР. В Реввоенсовет армии вошли К. Е. Ворошилов и Е. А. Щаденко, а затем бывший секретарь Царицынского комитета РКП (б) С. К. Минин.

Для официального оформления этого акта в село Великая Михайловка Старо-Оскольского района, где находился штаб корпуса, прибыло командование Южного фронта — А. И. Егоров и И. В. Сталин.

На объединенном заседании Реввоенсоветов Южного фронта и корпуса командующий фронтом Александр Ильич Егоров зачитал приказ о переименовании 1-го конного корпуса Южного фронта в Конную армию РСФСР.

— Отныне, — сказал он, — штаб корпуса принимает на себя все функции армейского организма и становится штабом Копной армии. Прошу врид начальника штаба Первой Конной армии С. А. Зотова доложить командованию Южного фронта обстановку и те задачи, которые выполняют части армии.

С. А. Зотов раскрыл папку и начал докладывать:

— На фоне общей задачи разгрома противника в Донбассе в соответствии с директивой фронта Первая Конная армия по решению командарма Буденного и его штаба должна явиться основной силой — тараном, разрезающим врага от порога Донбасса до Азовского моря. Ее решительные действия дадут возможность войскам Южного фронта уничтожить вражеские силы по частям.

Члены Реввоенсовета фронта одобрили доклад Зотова. И. В. Сталин сказал в заключение:

— Наша задача состоит в том, как правильно доложил товарищ Зотов, чтобы рассечь фронт противника на две части, не дать войскам Деникина, находящимся на Украине, отойти на Северный Кавказ. В этом залог успеха. И эту задачу командование фронта возложило на Первую Конную армию.

Задача очень ответственная, она потребует максимум [90] сил и напряжения. Конной армии придется идти через Донбасс, где может не быть фуража. Но ее будет встречать пролетариат Донбасса, который ждет Красную Армию и отдаст все, что может... Руководство фронта примет в свою очередь все меры к тому, чтобы обеспечить Конную армию всем необходимым.

На этом заседании С. М. Буденному было вручено Почетное революционное оружие (шашка) с орденом Красного Знамени на нем, а С. А. Зотову — золотые именные часы.

В штабе работы прибавилось, и она значительно усложнилась. Выполняя обязанности начальника разведки армии, я уже не ограничивался только перечислением добытых разведданных, а тщательно анализировал их и делал соответствующие выводы, да еще с прогнозом на будущее. В то же время не раз задумывался: «А по плечу ли мне это? Не лучше ли уйти в строй?»

Свое желание я высказал командованию. Семен Михайлович Буденный и Климент Ефремович Ворошилов и слышать не хотели о моем уходе из штаба.

— Что, бежать хочешь? — сказал Ворошилов. — Трудностей испугался? А может быть, с нами работать не хочешь? Нет, батенька мой, твой пост здесь. Придет время — мы тебя направим на командную должность. А пока работай здесь и не бойся трудностей — не боги горшки обжигают. Опирайся на своих помощников, да и мы поможем...

* * *

В первой половине декабря 1919 года Конная армия выдвинулась на исходный рубеж для решительного удара. Час освобождения Донбасса настал.

Деникин сосредоточил свои силы у Купянска, стремясь здесь задержать наступление Красной Армии. Нам предстояло взять станцию Сватово и перерезать железную дорогу, идущую с севера в Донбасс. Эта задача была возложена на ударную группу в составе 4-й и 11-й кавалерийских дивизий.

16 декабря, серым холодным утром, три бригады четвертой дивизии подошли к станции Сватово и... «осадили назад». Пять бронепоездов открыли по ним огонь.

За полотном железной дороги до самого ската высокой длинной гряды раскинулось огромное село Ново-Екатеринославль. [91] К нему вела одна-единственная дорога — через полотно. Но наши разведчики все же сумели проскочить в село и сообщили, что войск противника там нет, лишь на станции у бронепоездов сосредоточились офицерские роты и разные команды.

Узнав об этом, командир второй батареи Шаповалов решил атаковать бронепоезда с тыла. Его батарея рванула с места и под яростным пулеметным огнем с грохотом проскочила за полотно. Прошло несколько минут, и с тылу по бронепоездам ударили шаповаловские пушки. Удар достиг цели — паровоз предпоследнего бронепоезда сошел с рельсов и преградил путь остальным. Только одному бронепоезду удалось уйти. Удирая, он беспорядочно стрелял по красной коннице, которая лавиной неслась к станции...

Белых не на шутку встревожил этот прорыв в их тыл. Враг решил во что бы то ни стало разбить здесь наши части. Генерал Мамонтов посадил на крестьянские подводы две тысячи офицеров. Под прикрытием двух конных дивизий и остатков конницы Шкуро и Улагая они устремились к селу, надеясь застать нас врасплох. Но наша разведка не дремала. На рассвете командир 19-го полка Стрепухов докладывал Городовикову:

— Товарищ начдив! От Купянска по хребту движутся обозы белых, прямо на нас прут... А конницы при них мало. Дозволь враз забрать.

— Чего же дозволять? Выступай и действуй. Только донеси, нет ли там чего посерьезнее обозов, — напутствовал его Городовиков и приказал поднять дивизию по тревоге.

Не успел 19 и полк приготовиться к атаке, как из обозов стали выскакивать пехотинцы. Их цепи ринулись вперед. Дивизия, не успевшая развернуться, была атакована пехотой и конницей белых. Наши полки шаг за шагом отходили обратно к селу. А там — станция с огромными трофеями, да еще свои обозы!.. В сумерки все части 4-й дивизии спустились в село. Вслед за ними туда же ворвались и пехотные цепи противника. Утомленные ночным походом и дневным боем, белые не в состоянии были развить уличную схватку. Наша конница тоже была изрядно потрепана и не могла перейти в контратаку.

Так и ночевали войска обеих сторон в разных концах одного и того же села. Лишь на рассвете совместно с подошедшей бригадой 11-й дивизии части 4-й дивизии быстро [92] выбили противника из своего расположения. Белые отошли к югу в село Меловатка, где начали собираться и группироваться, прикрываясь бронепоездами, подошедшими из Донбасса.

Два последующих дня велись бои, не приносившие успеха ни нам, ни противнику. Особенно мешали бронепоезда белых. Были они и у нас, но не могли подойти из-за неисправности пути.

Поздно вечером 19 декабря Буденный, Ворошилов, Зотов и я прибыли в штаб 4-й дивизии. Познакомившись с обстановкой, приступили к обсуждению плана дальнейших действий. Совещание затянулось до рассвета.

Вдруг тишину декабрьского утра разорвал грохот взрыва. Это бронепоезд белых в сумерках подполз к селу. Рвануло еще два разрыва, совсем близко.

— Видимо, не дадут нам сегодня вздремнуть, а мы и вчерашнюю ночь не спали, — спокойно сказал Семен Михайлович.

Я осторожно посоветовал им перебраться на другую окраину села, куда снаряды противника не долетали.

— А вы, дорогой, не беспокойтесь за нас. Когда нужно будет, переберемся. Лучше узнайте-ка, почему молчат наши трофейные бронепоезда? — попросил Климент Ефремович и принялся за чай, принесенный ординарцем.

Не успел я дойти до станции, как раздались наши ответные выстрелы. Захваченные у белых бронепоезда за ночь были отремонтированы и ударили по вражескому бронепоезду. Не ожидавший этого, он моментально смолк.

Вскоре разведка донесла, что от Меловатки на хребет начали выдвигаться большие колонны конницы. Наши полки тоже стали вытягиваться на хребет, не ожидая, пока противник появится под самым носом.

Часов около одиннадцати белые заметили наше встречное движение и стали развертываться для атаки. Невооруженным глазом было видно, как огромные колонны конницы расходились в стороны от большака, разворачивались во фронт целыми полками.

О. И. Городовиков обратился к подъехавшим на командный пункт комбригам:

— Видите сами, противник собирается нас атаковать. Мое решение: второй бригаде встретить его тут. Приготовить батарею. Огонь открыть по моему сигналу. Первая [93] и третья бригады движутся балкой к деревням Юрьевка и Марьевка. Как только белые подойдут сюда, атакуйте их во фланг.

Вдалеке справа гулко грохотала артиллерия. Там наступала наша 9-я стрелковая дивизия. 1-я и 3-я бригады быстро свернули в балку и двинулись вперед.

Противник между тем приближался. Вскоре он открыл огонь двумя батареями. Перелет. Недолет. Но вот одна граната разорвалась в тридцати шагах от командного пункта. Осколки и куски мерзлой земли пронеслись над головами. Шарахнулись лошади. Климент Ефремович, удерживая своего коня, шутливо заметил:

— Вот дураки! Чего зря снаряды расходуют? А вы что ж, когда угостите их? — обратился он к командиру 2-й батареи Шаповалову.

— Да вот, как товарищ начдив прикажет... По-моему, пора начинать, а то нащупают батареи, придется менять позицию, — ответил Шаповалов и ожидающе посмотрел на Городовикова.

— Ну и начинай! Бей их обеими батареями! — ответил Городовиков.

Мимо командного пункта прошел 21-й кавалерийский полк и стал развертываться для атаки. Бойцы, заметив Буденного и Ворошилова, весело приветствовали их.

— А! Доно-ставропольцы, — узнал старых знакомых Климент Ефремович. Он помнил их по царицынским операциям, когда командовал 10-й армией.

— Батареи... огонь!.. — скомандовал Шаповалов. Грянул залп.

Четыре черно-серых столба поднялись над цепями противника.

— Хорош!.. Первая батарея, по колонне... гранатой!.. Вторая — по батарее... огонь! — выкрикивал Шаповалов.

На ровной местности цепи были видны как на ладони. Артиллеристы работали без устали. В считанные минуты они буквально забросали противника гранатами и шрапнелью. Белые не ожидали такого яростного огня. Цепи дрогнули, расстроились. Спасаясь от обстрела, пешие, всадники, повозки шарахались из стороны в сторону, усиливая беспорядок и неразбериху.

И вот уже на врага, словно горные потоки с круч, сверкая клинками, сотрясая воздух громовыми раскатами «ура», стремительно ринулись полки 2-й бригады... [94]

— Видишь, Семен Михайлович, какой паник получился кадетам! — радостно воскликнул Городовиков. — Разреши и мне пойти в атаку, мне тут делать нечего...

— И нам тут нечего делать, — поддержал его К. Е. Ворошилов и, приподнявшись на стременах, пустил коня вскачь.

Мы понеслись за ним. Ветер свистел в ушах, шапки ломило назад. Кавалеристы преследовали небольшие группы отставших всадников. Белая конница, в три раза превосходившая нашу вторую бригаду, была так потрясена огневым шквалом и конным ударом, что не смогла опомниться и оказать сопротивление.

В двадцатых числах декабря Конная армия вступила в Донбасс. Остановились мы на станции Переездной.

С фуражом было плохо. Меня одолевали тревожные мысли: «Чем накормить коней?» Заглянул в конюшню, а кони похрустывают сеном!

Зашел в хату, смотрю — мой ординарец сидит с хозяином, старым шахтером, и пьет чай, вернее, не чай, а заваренную травку. А хозяйка печет коржики.

— Откуда это? — удивился я.

Рабочий укоризненно поглядел на меня:

— Что же ты, товарищ командир, думаешь, мы от беляков спрятать кое-что не сумели? Или, думаешь, мы вас не ждали?

Я с удовольствием уселся за стол к самовару. До чего же вкусной показалась мне эта травка!

Но не успел выпить и кружки, как меня срочно вызвали в штаб. Туда то и дело приходили рабочие — молодые и старые, просили принять их в армию.

Вечером ординарец сказал мне:

— Ну и народ золотой эти шахтеры, товарищ командир! Самому есть нечего, а он последнее отдает.

Никогда конармейцы не забудут теплых товарищеских встреч с донецкими рабочими. Не было ни одного района, села или города, где бы нам навстречу не выходили шахтеры с песнями, знаменами, хлебом-солью.

В тылу у белых восстал Луганск — родной город Климента Ефремовича. Это восстание лишило противника возможности производить какие-либо маневры на левом фланге нашей армии.

Рабочие тоже вели войну с белыми: заваливали шахты, уносили и прятали инструменты, выводили из строя электростанции [95] и оборудование. Но как только требовался свет и уголь для Красной Армии, рабочие немедленно исправляли все повреждения.

Помню, как однажды пленный офицер с ненавистью сказал:

— Мы пытались задержаться на Северном Донце, но в этом проклятом районе все за вас, красных. Жаль, — добавил он, — что мы слишком поздно узнали об этом!

...Разбитые, рассеченные на две части, белые армии спешно уходили в Крым и за Дон.

2 января 1920 года Деникин объединил все войска на Дону под общим командованием генерала Сидорина, которому подчинил в оперативном отношении и «добровольческий» корпус генерала Кутепова. Ростов-на-Дону прикрывался «добровольцами», Новочеркасск — Донской армией, в центре же, на уступе, сосредоточились конные корпуса генералов Топоркова и Мамонтова.

Белые рассчитывали задержать наступление красных у Ростова, чтобы успеть эвакуировать ценности из Ростова и Таганрога и вывести армейские тылы за Дон. Но их расчеты не оправдались. 6 января они отошли на ростов-новочеркасский плацдарм.

Несмотря на ожесточенные многодневные бои в Донбассе, Красная Армия не утратила своего боевого порыва. Она с ходу атаковывала врага.

8 января в 20 часов 6-я кавалерийская дивизия ворвалась в Ростов. На окраинных улицах было тихо и безлюдно. Лишь в центре шел пьяный разгул офицеров. Опомнились они лишь тогда, когда красные конники заняли половину города. Завязались уличные бои. До утра не утихали выстрелы. Наши освобождали улицу за улицей.

В тот же вечер 4-я кавалерийская дивизия заняла станицу Нахичевань. Противник предпринял отчаянную попытку вернуть утраченные позиции. К рассвету сюда подошли два пехотных полка белых и атаковали наших конников. Но те спешились и перешли в контратаку. После двухчасового боя оба вражеских полка были взяты в плен. Большую помощь нашим кавалеристам в этом бою оказал автоброневой отряд имени Свердлова.

Утром 9 января 4-я кавалерийская дивизия заняла станицу Аксайская, а 10 января от белых был окончательно очищен Ростов. [96]

Требовалось еще одно усилие, еще один мощный согласованный удар, чтобы на плечах врага форсировать реки Дон и Маныч. Но надо было подготовиться к наступлению: создать ударную группировку из кавалерийских дивизий, перегруппировать части 8-й армии.

Однако командование Северо-Кавказского фронта по сделало этого. Помешали головокружение от успехов и недооценка сил противника. Наступление было начато бел необходимой подготовки, а белые к тому времени успели закрепиться.

Утром 17 января наши 4, 6 и 11-я кавалерийские дивизии двинулись в направлении станицы Ольгинская, а 9-я и 12-я стрелковые дивизии, обеспечивая правый фланг армии, — на Батайск. Одновременно из Ростова должны были выступить части 8-й армии. Однако их перегруппировка затянулась, и в нужный момент к батайским позициям они так и не подошли.

В 10 часов утра части Конной армии по льду переправились через Дон. Противник не препятствовал переправе, но на левом берегу предпринял контратаки. Бой длился весь день. Болотистая местность, затруднявшая действия конницы, отсутствие артиллерии (ее не удалось переправить) заставили нас отойти.

19 января наша кавалерия и пехота, подтянув артиллерию, возобновили наступление на Батайск. В полдень конница обеих сторон развернулась лавой. Исход шестичасового боя решили артиллерия и бронепоезда, которых у белых было больше, чем у нас. Противнику удалось снова отбросить наши части на правый берег Дона.

Реввоенсовет Первой Конной армии доложил командующему фронтом о невозможности добиться успеха в районе Батайска и предложил ранее разработанный план, который сводился к перегруппировке сил Первой Копной, сосредоточению их в районе станицы Платовская и нанесению оттуда удара в направлении станицы Тихорецкая. Но командующий фронтом не поддержал нас и на этот раз. Он приказал снова перейти в наступление и во что бы то ни стало овладеть Батайском.

21 января опять разгорелись бои. Станица Ольгинская несколько раз переходила из рук в руки, но к Батайску мы так и не смогли подойти. Во второй половине дня для нас создалось тяжелое положение. Противник попытался отрезать наши войска от переправ. Только благодаря [97] решительным действиям 1-й бригады 4-й кавалерийской дивизии (резерв Конной армии) удалось ликвидировать угрозу окружения, но нам вновь пришлось отойти.

В безуспешных боях за Батайск Первая Конная и 8-я армии понесли тяжелые потери, хотя крепко досталось и противнику. К концу января наши войска попытались наступать на реке Маныч. Но и здесь из-за несогласованности в действиях и отсутствия необходимой подготовки бои были неудачными для нас.

С. М. Буденному доложили, что погиб комиссар 11-й дивизии К. И. Озолин.

— Очень и очень жаль, что мы потеряли такого чудесного человека. Но берегут себя наши комиссары и командиры, — тяжело вздохнул Буденный.

К нашей великой радости, весть о гибели К. И. Озолина оказалась неверной, и через несколько дней он появился в Ростове.

Как выяснилось позже, Константин Иванович был ранен во время поездки на правый фланг дивизии. Истекая кровью, он добрался до села. Там ему удалось достать лошадь и прискакать в станицу, занятую красными. На льдине он переправился через Дон, а затем на волах добрался до Ростова.

* * *

Белые делали все возможное, чтобы удержать Северный Кавказ. С этой целью спешно проводилась мобилизация.

Генералу Деникину удалось пополнить свои войска и создать мощную конную группу под командованием генерала Павлова. К 24 февраля у Павлова насчитывалось 15 900 сабель, 3 бронепоезда и около 4000 штыков.

Таким образом, врагу удалось собрать и привести в боевое состояние солидные силы. Правда, после поражения в Донбассе и под Ростовом вера в победу у белогвардейских солдат была сильно подорвана. В предгорьях Кавказа многие из них предпочитали дезертировать в так называемые «зеленые отряды».

Требовалось срочно принимать все меры для ликвидации деникинщины. Партия, В. И. Ленин укрепили руководство Северо-Кавказским фронтом. Командующим фронтом был назначен М. Н. Тухачевский, членом Реввоенсовета — Серго Орджоникидзе. Новое руководство [98] приняло решение начать наступление. Первая Конная армия во взаимодействии с общевойсковыми армиями должна была нанести противнику поражение ударом во фланг и тыл.

Выполняя эту задачу, дивизии Первой Конной армии сломили сопротивление врага и нанесли ему сокрушительные удары в районе станций Торговая, Белая Глина, Егорлыкская. Крах всей южной группировки контрреволюционных сил был предрешен.

Особенно отличились наши артиллеристы и пулеметчики. Артиллерия быстро выдвигалась вперед и с открытых позиций била по колоннам противника. Тачанки с установленными на них пулеметами врезались в передовые группы конницы, и пулеметчики получали возможность вести огонь с 300–400 шагов. Командование противника растерялось и перестало управлять боем. В результате началась паника, повальное бегство.

Уцелевшие кавалерийские части белых отошли в Егорлыкскую. 26 и 27 февраля при поддержке пехоты они пытались наступать, но энергичным контрударом Конной армии были отброшены в исходное положение.

В начале марта Реввоенсовет Кавказского фронта приказал частям 10-й армии и Первой Конной армии окончательно разбить конную группу генерала Павлова в районе Егорлыкской.

3 марта под Егорлыкской завязался ожесточенный бой. Он закончился поражением белой конницы.

Конармия Буденного в боях под Торговой, Белой Глиной и Егорлыкской захватила 7000 пленных, 67 орудий, 153 пулемета, около 1000 подвод и 5 бронепоездов.

Полевой штаб Первой Конной армии находился непосредственно в боевых порядках своих дивизий.

Как-то наша штабная колонна двигалась через хутор Козюрин и станицу Платовская, то есть по тем местам, где Буденный начал формировать свой первый конный отряд. Ворошилов предложил наехать к родным Буденного. Он шутливо обратился к нему:

— Ну так как же, Семен Михайлович, сегодня гостим в твоем родовом имении? Посмотрим, как живут твои родичи.

— На хуторе Козюрин у меня осталась теща Дарья Андреевна, — отозвался Буденный, — замечательная женщина. Мать пяти боевых сыновей, а шестая у нее дочка [99] — жена моя, Надежда Ивановна. Все они в 1918 году пошли в конно-партизанские отряды защищать Советскую власть. Старшего сына Григория зверски замучили белые под Куберле, а средний, Никифор, погиб смертью храбрых под Гашуном. Сейчас в нашей армии осталось трое бойцов Гончаровых и четвертая — Надежда Ивановна. Вот она какая, моя родня! А «имение» у нас не больше той железнодорожной будки, в которой вы когда-то со своим папашей жили, Климент Ефремович. Разница лишь в том, что ваша будка была деревянная, а у Дарьи Андреевны хата глиняная.

— Как бы нам не проехать такой хутор.

— Тюленев, прикажи бойцам хорошенько посматривать, — обратился ко мне Семен Михайлович. — А то как пить дать проедем мимо. Был со мной такой случай. Правда, осенью. Решили мы заскочить в хутор повидаться с родными. Кружили очень долго, а хутора найти не могли — как сквозь землю провалился! Наконец наткнулись на скирды сена и решили заночевать. А утром проснулись, оказалось — ночевали рядом с хутором. Вот ка кие чудеса бывают...

Ехавшие впереди бойцы заговорили с кем-то. Мы остановились, стали прислушиваться.

— Куда вас черти несут, землянку мне развалите, а я гостя дорогого жду, — услышали мы громкий женский голос.

— Потише, мамаша, тут сам Буденный едет, а с ним и Климент Ефремович Ворошилов, — объяснили ей бойцы.

— Да что ж вы, разбойники, раньше-то мне не сказали? — всплеснула руками женщина. Это была Дарья Андреевна, теща Семена Михайловича Буденного.

После приветствий она пригласила нас в глиняную хату. Мы с трудом разместились в ней.

— Ну, мамаша, расскажи, как вы тут жили? — спросил Буденный.

— Когда красные отряды начали отходить к Царицыну, и мы, всем нашим хутором, решили уйти вслед за ними, — стала охотно рассказывать Дарья Андреевна. — Только тронулись по большаку, как вдруг, откуда ни возьмись, конные белогвардейцы. Несколько раз возвращали они нас обратно, но, как только казаки скрывались из виду, мы снова поворачивали на ту дорогу, по которой ушли красные отряды. Целую неделю кружили так по [100] степям. Однажды, как на грех, при обыске у мальчишки Медведева беляки нашли винтовку и патроны. Что было нам за это, рассказать трудно. Били плетьми мальчонку... Измучились мы. Да и волы и коровенки пристали — не могут двигаться. Еда была на исходе. Так и вернулись ни с чем на хутор. — Дарья Андреевна тяжело вздохнула, потом продолжала, обращаясь к зятю: — Белогвардейское начальство замучило нас расспросами о тебе, Сема. Скажи, говорят, бабка, что он, зять-то твой, из себя представляет? Мне бы смолчать, а я не могу. Говорю им: молодец он у нас, ой как вам еще от него достанется! Они меня за это нагайкой, нагайкой! Сколько раз пороли, счету нет. Все карточку твою спрашивали, а она у меня была надежно припрятана.

Немного помолчав, Дарья Андреевна стала рассказывать о своих сыновьях:

— Жаль старшего, замучили его белогвардейцы. В балке их расстреляли, несколько человек. Две недели трупы валялись непохороненные. Поехали мы взять трупы, а нас белогвардейцы гонят: мол, ежели еще раз придете, то угостим свинцом. Еле удалось мне тело Никифора забрать и похоронить по-христиански.

Слезы ручьем текли по старческим щекам Дарьи Андреевны.

Ворошилов и Буденный успокаивали ее как могли.

* * *

Части Первой Конной армии после разгрома деникинских полчищ расположились в предгорьях Кавказа. Используя свободное время, бойцы ремонтировали конское снаряжение. А приведя все в порядок, заскучали. Одних потянуло домой повидаться с родными, другие, особенно молодежь, мечтали о ратных подвигах.

Теплые лучи весеннего солнца оживили природу. Кубань зацвела яблоневыми садами.

Вскоре Первая Конная армия выступила в поход против белопанской Польши. К этому времени я получил уже новое назначение — стал командиром бригады в 4-й кавалерийской дивизии.

Как-то во время похода я придержал коня около колонны 21-го кавалерийского полка, которая стояла на привале. Меня окружили бойцы. Многих из них я знал отлично. [101]

— Ну, как чувствуете себя? — спрашиваю.

— Нормально, — отвечают хором. — Только вот сегодня выступили не позавтракавши. Хорошо хоть коней напоили. Мы-то без еды не пристанем, а вот ежели коням не давать корма, вряд ли до Украины доскачем.

Да, с продовольствием и фуражом положение было тяжелое. На месте продовольствия не оказалось, а своевременно подвезти его хозяйственникам не удалось.

У меня в этот день болела раненая голова, но я пытался шутить, чтобы хоть как-то развеселить бойцов. Комиссар бригады попросил гармониста сыграть «Казачка» и при общем одобрении бойцов пустился в пляс. Ему на смену в круг вышли комендант штаба бригады Лосев, лучшие плясуны из бойцов. Кончилась пляска, бойцы, смеясь, говорили:

— Ну вот и подзаправились, теперь можно двигаться дальше...

...К Ростову все дивизии Конной армии подходили одновременно. Предстояла встреча с трудящимися города.

В воскресный день с раннего утра по железнодорожному мосту через Дон сплошной лентой тянулись колонны кавалеристов.

Садовая улица, по которой двигались конные полки, была убрана красными флагами. По обеим ее сторонам стояли горожане, радостно приветствуя нас. Полковые оркестры, блестя медью начищенных труб, играли военные марши.

За городом на ипподроме состоялся парад, на котором пролетариат Ростова и его партийные и советские органы вручили Реввоенсовету Первой Конной армии знамена — в память о победе над деникинскими полчищами.

Чем ближе подходила Первая Конная армия к фронту, тем труднее становились переходы. Эти трудности вызывались частыми перебоями в получении продовольствия и фуража. Железная дорога полностью еще не была восстановлена, поезда ходили нерегулярно. Местных ресурсов не хватало.

По пути следования Конармия должна была уничтожить некоторые белогвардейские банды, в частности банду Махно.

Помнится, ранним утром, когда 2-я кавалерийская бригада двигалась южнее Чигирина, к нам на коне прискакал [102] местный житель и сообщил, что на рассвете банда Коцуры ограбила городской банк, а теперь расправляется с советскими и партийными работниками.

Получив такое донесение, я немедленно выслал два эскадрона, которым приказал окружить и уничтожить банду в городе. Одновременно повернул главные силы бригады к Чигирину. Бандиты были перебиты, а те, кто уцелел, почти все попали в плен. Из награбленного бандой имущества было изъято около двух миллионов денежных знаков. В городе водворился порядок.

Совершив тысячекилометровый переход, красная кавалерия своевременно достигла пункта сосредоточения, намеченного высшим командованием, и этим самым резко изменила соотношение в силах сторон. Она прорвала польскую оборону в районе местечка Сквиры и вынудила армию Пилсудского не только оставить Киев, но и откатиться до Львова и Варшавы.

Важнейшие операции Первой Конной армии на польском фронте: житомирский прорыв, взятие Ровно, действия на подступах к Львову и под Замостьем — представляют собой классические примеры боевой деятельности конницы в гражданской войне.

В те далекие боевые годы мы часто пели нашу любимую песню, сочиненную военкомом поэтом П. В. Бахтуровым:

И Красная Армия дала эту последнюю битву, закончившуюся нашей полной победой. [103]