В грозовом небе Ленинграда

1

Ровное поле аэродрома, раскинувшееся между дачным поселком Гражданка и селом Мурино, примыкало прямо к северо-восточной окраине Ленинграда. С юга оно было окаймлено лесом, вдоль опушки которого в капонирах были скрыты под маскировочными сетями «петляковы» из 73-го пикировочно-бомбардировочного авиаполка 8-й минно-торпедной дивизии военно-воздушных сил Краснознаменного Балтийского флота. На противоположной стороне летного поля виднелись капониры с истребителями «яковлевыми» и штурмовиками «ильюшиными».

Несмотря на скопление на аэродроме большого количества боевых самолетов, движения на нем не было заметно. Но это только внешне — для наблюдателей противника, которые находились рядом за Невой, на расстоянии артиллерийского выстрела. На самом деле жизнь фронтового аэродрома блокадного города не замирала ни на час: периодически с него быстро взлетали, уходили на боевые задания и возвращались группы пикировщиков и штурмовиков под прикрытием истребителей, готовились к вылетам другие. Но близость переднего края обороны заставляла морских авиаторов соблюдать строжайшие меры маскировки и предосторожности.

Возле КП первой эскадрильи пикировщиков стоял строй летчиков из восьми экипажей. Сентябрь 1943 года только начался, день выдался теплый, солнечный, но люди были одеты по-зимнему: в меховых комбинезонах [131] коричневого цвета, в шлемофонах с белыми шелковыми подшлемниками и желтых унтах из собачьего меха; из-за широких поясных морских ремней виднелись засунутые меховые перчатки — пикировщики летали на высотах, где температура воздуха была намного ниже нулевой.

Перед строем стоял высокий, стройный командир авиаэскадрильи, известный балтийский летчик, Герой Советского Союза Василий Иванович Раков. Сдвинутый на затылок шлемофон открывал его высокий чистый лоб, густые, черные с проседью волосы и худощавое, еще молодое лицо с прямым носом и строгими серо-голубыми глазами. Комэск держал в руках планшет с полетными картами и разглядывал линию фронта по южному берегу Финского залива. Собственно, эта линия ему была хорошо известна: она не менялась с октября 1941 года. Условные красная и синяя полосы огибали дугой Ораниенбаумский пятачок, прерывались на берегу у Стрельны и вновь появлялись на окраине Ленинграда в районе Автово-Пулково. Раков смотрел на условные знаки, обозначавшие немецкие дальнобойные артиллерийские батареи и ближние к ним аэродромы.

Рядом с командиром стояли флагманский штурман Сергей Степанович Давыдов, невысокий, худенький, светловолосый, тридцатишестилетний старший лейтенант, и примерно такого же возраста круглолицый адъютант эскадрильи майор Бородавка Давыд Данилович; чуть поодаль — воздушный стрелок-радист флагманского экипажа, начальник связи лейтенант Василий Михайлович Костромцов, небольшого роста, с худым лицом и припухлыми губами.

На аэродроме было тихо, но с юга из-за близкого леса доносилась артиллерийская канонада, глухой рокот которой напоминал грозу. Не обращая на нее внимания, Василий Иванович цепко оглядел строй летчиков и негромким, но четким, командирским голосом приказал:

— Внимание! Слушайте боевое задание. В районе [132] села Беззаботное снова активизировалась фашистская дальнобойная батарея. Только что она обстреляла Кировский завод и морской порт. Есть разрушения и жертвы. Нам приказано уничтожить эту батарею. Вылетаем звеньями. Головное поведу я, второе — мой заместитель лейтенант Усенко, третье — младший лейтенант Пасынков. Предупреждаю: батарея может быть прикрыта нарядом истребителей. Поэтому за воздухом всем смотреть особенно внимательно. Помните правило войны: в воздушном бою побеждает тот, кто первым увидит противника! Вопросы ко мне есть? Штурман, дайте свои указания!

Сергей Степанович шагнул вперед, громко сказал:

— Выход в море через входные ворота... Высоту три с половиной тысячи метров набираем по маршруту до острова Котлин, разворот над Кронштадтом, выход на цель от...

Усенко стоял на правом фланге эскадрильи во главе своего экипажа и поглядывал то на командира, то на дававшего предполетные указания флаг-штурмана, слушал его по-юношескн звонкий голос, но в содержание слов не вникал: боевое задание он знал до мельчайших подробностей — накануне сам участвовал в его подготовке, продумал ход выполнения. Его одолевали другие мысли. О них-то он мне и рассказал при нашей очередной встрече.

Близость осуществления затаенной мечты всегда волнует человека. Так было и с Константином. Едва он, готовый к полету, встал в строй и услышал боевой приказ, как на него нахлынули воспоминания о пережитом, и сердце сжалось от боли за безвременно погибших товарищей, еще не отомщенных, а желание быстрее скрестить с фашистами свое грозное оружие, покарать их овладело всем его существом. В ожидании предстоящего боя Костя вспомнил родной 13-й авиаполк и мысленно послал привет нам, своим друзьям и товарищам, оставшимся, как здесь говорили, на Большой земле.

Две недели назад мы еще были вместе, выполняли [133] важное задание — перегоняли боевые самолеты из глубокого тыла в действующие на фронтах авиаполки. Тогда-то из Москвы и пришел приказ, разъединивший нас: его, лейтенанта Усенко, откомандировывали в распоряжение командующего ВВС Краснознаменного Балтийского флота.

Услышав приказ, Костя обрадовался настолько, что на его худом лице от улыбки даже расправились шрамы. Он стал, как в лучшие довоенные годы, веселым, чуть не пустился в пляс. Я заподозрил его в том, что друг знал и ожидал эту весть, и упрекнул в скрытности. Костя от души рассмеялся, но тайну свою тогда не выдал.

Как положено, перед расставанием мы собрались в узком кругу, вспомнили Россь, Борисовщизну, бои под Ельней и Смоленском, в Подмосковье, погоревали о погибших, поговорили о том, как в конце 1941 года наш авиаполк вывели из боевого состава Западного фронта и отправили на Волгу за пополнением, как там к весне 1942 года завершили переформирование, выполнили с молодыми экипажами программу боевого обучения, выехали в Восточную Сибирь за материальной частью и... застряли в тоскливом ожидании очереди: оказалось, таких авиаполков, как наш, там скопилось несколько. Только через два месяца, в середине июня, мы наконец получили Пе-2 и приготовились лететь на фронт, когда Москва приказала передать пикирующие бомбардировщики морскому 73-му авиаполку, а нам в три дня переучиться на двухместные всепогодные истребители дальнего действия «петляков-3» и вылететь в заданный район.

Долго мы гадали, что крылось за таким крутым поворотом в пашей судьбе, но узнали только через неделю:

там, на Севере, экстренно создавалась ОМАГ — Особая морская авиационная группа — для выполнения весьма важного правительственного задания — прикрытия с воздуха союзных конвоев, следовавших в Советский Союз с военными грузами по Атлантическому и Северному Ледовитому океанам. 13-й авиаполк передавался в это [134] объединение. Мы, пикировщики, становились истребителями, да к тому же еще и морскими. То есть переходили в совершенно другой род авиации. Трудность, однако, была не только в спешной переквалификации. У нас совершенно не было никакой подготовки и даже представления о том, как летать над морями, да еще арктическими, как там воевать. Но что делать? Задание было ответственным, честь и доверие, оказанные нам, — высокими и почетными, и мы изо всех сил старались оправдать их.

Доверие Советского правительства мы оправдали: в ходе выполнения трудных боевых заданий все наши летчики, что называется, на ходу овладели специальностями истребителей, научились летать в заполярном небе над Белым и Баренцевым морями, приспосабливаться к климату и успешно громить отборные, специально подготовленные для войны в Арктике фашистские летные части, которые к тому же значительно превосходили нас числом.

Константин Усенко и на Севере одним из первых овладел сложнейшими полетами. Командир авиаполка майор Богомолов стал брать его с собой ведомым в наиболее опасные полеты. В экипаже с Костей стрелками-бомбардирами тогда летали Александр Гилим, но у него открылась на бедре рана, и его сменил адъютант Макар Давыдович Лопатин, а потом младший лейтенант Кронид Александрович Обойщиков.

В сентябре 1942 года лейтенант Усенко и старший лейтенант Лопатин отличились: во время поисков подходившего к советской операционной зоне союзного конвоя РQ-18 они рискнули удалиться в Ледовитый океан на предельный радиус и там, ко всеобщей радости, обнаружили конвой. Командование Северного флота и ОМАГ смогло заблаговременно четко спланировать операцию по охране судов, и почти без потерь они были приведены в порты разгрузки. За исключительную смелость, проявленную при поиске конвоя, летчиков отметили, а политотдел выпустил [135] посвященную им листовку. Через месяц после того памятного полета в жизни Константина произошло, как он выразился, самое главное событие — его приняли в члены Коммунистической партии.

Следует сказать, что летчики 13-го авиаполка за период с июля по ноябрь 1942 года вместе с другими авиаполками ОМАГ и моряками Северного флота надежно прикрыли пять огромных союзных конвоев: два пришедших к нам и три направлявшихся из наших северных портов на запад. В те грозные дни, когда враг рвался к Сталинграду и в предгорья Кавказа, мы обеспечили доставку на материк полученных от союзников артиллерийских орудий, танков, автомашин, боеприпасов, продовольствия. Хотя эта помощь, прямо сказать, была невелика (составляла менее двух процентов потребностей фронта), она была получена в очень трудное время. Вот почему благополучную проводку в наши порты каждого судна мы расценивали как победу.

Но радость этих трудных побед омрачилась тяжелейшими утратами: в жестоких схватках с гитлеровцами и с арктической непогодой погибли многие опытные летчики 13-го авиаполка, и среди них адъютант первой эскадрильи старший лейтенант Григорий Прокофьевич Диговцев, капитан Георгий Иванович Кузин, ставший комэском-два, старший политрук Сергей Митрофанович Хоменок, флаг-штурман Василий Григорьевич Родин, инженер Алексей Иванович Лысенко, Костин земляк и закадычный друг Александр Иванович Устименко...

Тогда-то Константин и попросился на самый тяжелый участок фронта, чтобы рассчитаться с фашистами. Но в конце ноября наш авиаполк был отведен в тыл на переформирование. Василий Павлович Богомолов, ставший подполковником, остался на Северном флоте заместителем командира авиационной дивизии, Гилима назначили флаг-штурманом разведывательной эскадрильи, а лейтенанта Усенко и еще двух летчиков взяли в ПВО Москвы. [136]

Такое назначение вначале обрадовало Константина, но, прибыв на место, он вскоре убедился, что ошибся: зимой 1942/43 года в небе Москвы боев с немецкой авиацией практически не было, так как гитлеровское командование не рисковало посылать туда даже разведчиков. Благодаря своей настойчивости Усенко добился возвращения в родной 13-й.

В то время мы в Северном Казахстане приняли пополнение молодых летчиков и спешно готовились к возобновлению боевых действий в Арктике. Командовал нашим авиаполком Герой Советского Союза полковник Василий Иванович Раков. Под его опытным руководством мы быстро обрели нужные бойцовские качества и уже закончили программу боевого обучения, когда случилось несчастье:

в марте в последнем учебном полете попали в снегопад и погибли помощник командира авиаполка Иван Щербаков со своим неизменным штурманом Василием Чернышевым, командир звена Гутенев Яков с Иваном Калининым и молодой летчик Василий Золин с Алексеем Кабаньяном. Василий Иванович уехал на Балтику, авиаполк доукомплектовали самыми опытными летчиками и поручили выполнить еще одно ответственное задание — перегонку боевых самолетов.

Первыми перегоночные маршруты из Восточной Сибири на запад прокладывала группа лучших пилотов. Среди них, естественно, был и Константин Усенко. Шесть раз в обоих направлениях Костя пересекал всю страну, доставляя в действующие авиаполки новейшие самолеты, обучая искусству полетов на них фронтовых летчиков. Свои кратковременные посещения Москвы он использовал, чтобы осуществить задуманное: попасть в число защитников Ленинграда.

И добился: в августе 1943 года его перевели на Балтику.

Так Константин оказался в Ленинграде, получил назначение в 73-й, где, к неописуемой своей радости, встретил [137] Василия Ивановича Ракова и теперь, стоя в строю, слушал приказ о проведении своего первого боя в небе Балтики.

Позади Усенко стоял его новый экипаж — пожилой и степенный штурман лейтенант Шигаев и подвижный, пышущий энергией воздушный стрелок-радист старший сержант Спаривак. Слетаться с ними как следует Константин еще не успел, но оба летчика были опытными и на своего командира произвели хорошее впечатление: взаимное доверие у них возникло в учебных полетах.

Первая эскадрилья 73-го авиаполка, в которой теперь служил Константин Усенко, ему понравилась. Ребята в ней подобрались исключительно молодые, отчаянно смелые, долг и службу ставили превыше всего. Самым «старым» был тридцатичетырехлетний Раков. Командир эскадрильи пользовался особым уважением и непререкаемым авторитетом не только у подчиненных, но и во всех подразделениях полка, чему Константин несказанно обрадовался, хорошо зная не только личные качества Ракова, его образованность и культуру, но и редчайшее бесстрашие.

Василий Иванович принадлежал к плеяде таких прославленных морских летчиков, как известный полярник Иван Черевичный, как Евгений Преображенский, первым бомбивший Берлин, как Николай Челноков, признанный мастер бомбардировок на Балтике. В авиацию Василий Раков пришел вместе с ними еще в 1928 году, будучи ленинградским рабочим, студентом рабфака. В боях с маннергеймовцами во время советско-финляндской войны он уже командовал эскадрильей скоростных бомбардировщиков, которая по праву считалась одной из сильнейших в военно-воздушных силах Краснознаменного Балтийского флота, выполняла самые сложные и трудные задания. За проявленное мужество и умелое командование Василий Иванович Раков был удостоен высокого звания Героя Советского Союза. Потом он учился и закончил Военно-морскую [138] академию. Уже во время Великой Отечественной войны участвовал в боях на Черном море, командуя авиационной бригадой. В последние дни обороны Севастополя был ранен, поправился, буквально рвался на фронт и потому попросился в 13-й авиаполк. Однако вновь скрестить оружие с фашистами ему удалось только в небе родного Ленинграда, где в блокаду погибли его отец и мать.

Среди других известных командиров-летчиков Василий Иванович Раков отличался главным образом особо вдумчивым и тактически грамотным подходом к организации каждого боя: он всегда умел преподнести врагу такие «сюрпризы», в результате которых цель под ударами пикировщиков уничтожалась, а экипажи «петляковых», как правило, возвращались домой без потерь. Летать и учиться у такого командира, как Раков, было большим счастьем для Константина Усенко. Он это сразу оценил.

Константин был приятно поражен, когда, присмотревшись, заметил, что и остальные летчики — Василий Голубев, Григорий Пасынков, Юрий Косенко — были под стать командиру. Такого еще не случалось, чтобы вражеские зенитки или истребители заставили бы их свернуть с боевого курса: любое задание командования они выполняли, добывали славу своей эскадрилье в напряженных боях, совершенствуя тактику бомбардировочных ударов с пикирования. Это они, раковцы, первыми в советской авиации применили и овладели самым сложным видом бомбометания пикировщиков одновременно двумя самолетами, а потом и тремя — звеном. Экипажи Голубев — Давыдов, Кабаков — Куликов, Веденеев — Проценко, Чубинидзе — Мошкарь, Косенко — Кабанов дерзким ударом прорвали сильную охрану и уничтожили железнодорожный мост через реку Нарову у города-крепости Нарва — на целый месяц прервали важнейшую для немцев коммуникацию из Таллина к группе армий «Север», осаждавших Ленинград. Они же отличились и в январе 1943 года при прорыве блокады, разрушив на берегу Невы железобетонное [139] здание ГЭС-8, превращенное гитлеровцами в неприступную левобережную крепость. За высокую меткость при бомбометании таких «точечных» целей экипажи Голубева, Кабакова, Пасынкова, Веденеева и Косенко первыми в стране стали называться снайперскими.

Такими были командиры звеньев в эскадрилье Ракова. Остальные летчики тоже отличались высоким боевым духом, весьма гордились славой эскадрильи, командирами, подражали им во всем, хотя показать себя в деле еще не успели, так как прибыли на фронт прямо из авиаучилища. В целом эскадрилья выглядела сплоченной, дружной, с высокой степенью боевой готовности.

Служить и воевать в такой эскадрилье было большой честью, а быть заместителем Ракова — вдвойне. Константин радовался назначению, хотя и понимал всю ответственность.

К появлению нового зама (прежний — Голубев стал командиром эскадрильи) летчики отнеслись по-разному: более старшие обрадовались зрелому боевому товарищу, молодежь поглядывала с недоверием, откровенно косилась на небольшое воинское звание, а некоторые посчитали Усенко даже за «службиста», «выскочку». Константин уловил эти настроения, но, поразмыслив, сохранил обычное хладнокровие и требовательности к подчиненным не снизил. Он понимал отношение к нему молодых летчиков. Что они знали о нем как о специалисте, о его боевой биографии? Ровным счетом ничего. Рассказывать о себе Усенко не собирался. Поближе узнают друг друга в деле.

Уже первые полеты лейтенанта Усенко тронули ледок недоверия, а потом, когда он стал обучать летчиков эскадрильи искусству слепых полетов, авторитет его вырос, укрепился, и все дружно признали его за своего.

Но Константин понимал, что окончательно преодолеть остатки недоверия можно только в бою. Вот еще почему он с таким нетерпением ожидал первого боевого вылета [140] здесь, в Ленинграде. Константин Усенко быстро освоился с новой обстановкой. Порядки в 73-м авиаполку почти не отличались от тех, которые были в 13-м. Разница была только в специфике. 73-й авиаполк помимо чисто флотских заданий — боевых действий на море — часто включался в состав контрбатарейного корпуса. Дело в том, что под Ленинград немцы подвезли дальнобойные осадные пушки мощных и особо мощных калибров — от 305 до 420 миллиметров и по специальному графику периодически вели варварские обстрелы города. Чтобы уберечь Ленинград от разрушения, командование Ленинградского фронта и Краснознаменного Балтийского флота приняло контрмеры: создали штаб контрбатарейного корпуса, который через систему наблюдателей выявил места размещения вражеских батарей, разбил их на секторы и за каждым сектором закрепил наши мощные батареи, корабли и самолеты. Как только фашисты начинали обстрел, на их батареи немедленно обрушивался огонь нашей тяжелой артиллерии, в воздух поднимались штурмовики и пикировщики.

Так было и сейчас. Получив задание, летчики-пикировщики разбежались по боевым машинам. Лейтенант Усенко с экипажем тоже направился в ближайший капонир, где был укрыт его самолет. «Петлякова» уже выкатили из укрытия. Под его центропланом грозно чернели крупные авиабомбы. Рядом сновали матросы и офицеры технического состава. Один из них — рослый техник с почерневшим от загара лицом — шагнул навстречу летчикам и взял руку под козырек фуражки:

— Товарищ лейтенант! Самолет номер тринадцать к боевому вылету готов. Доложил техник-лейтенант Чуканов.

— Добро! — принял рапорт летчик. — Сейчас посмотрим вашу работу. Пошли?

Усенко занялся осмотром моторов и планера машины, а лейтенант Шигаев начал проверять подвеску авиабомб. [141] Петр Спаривак дотошно осматривал радиостанцию и пулеметы.

Замечаний у летчиков не было, и командир поблагодарил наземных помощников за отличную подготовку боевой машины.

— Внимание! Ракета! — крикнул техник.

— По местам! — скомандовал Усенко, бросаясь в кабину. Аэродромная тишина наполнилась мощным рокотом запускаемых моторов, и бомбардировщики гуськом потянулись к взлетной полосе. С другого конца обширного летного поля туда же устремились остроносые «яки» прикрытия. Взлет!

И вот под крылом «петлякова» раскинулся прославленный город. Он огромен: его южной границы не видно — она тает в туманной дымке. Разветвляясь на рукава, широкая синяя лента Невы и бесчисленные стрелки каналов разрезают Ленинград на неровные, связанные палочками мостов части. В чистое прозрачное небо упирается шпиль Петропавловской крепости, за ним высится Адмиралтейская игла и громада Исаакиевского собора; из желтеющей зелени бульваров и парков выглядывают дворцы, вереницы многоэтажных домов, пустые коробки развалин. Из нескольких мест кверху тянутся столбы дыма — там пожары; в воздухе поблескивают гладкими поверхностями серые камеры аэростатов заграждения. На юге небо искрилось огнем: стреляли зенитки, там густело темное облако разрывов. На западе, куда летели самолеты, кварталы города сменялись частоколом заводских труб и портальных кранов, а за ними просвечивала серо-голубая ширь Невской губы — это уже было Балтийское море, легендарная Балтика!

«Вот ты какой, Ленинград, непокоренная наша гордость!» — восхищался Константин, с высоты любуясь городом.

Впереди на глади воды выступал продолговатый остров, в юго-восточной части его темнели кварталы небольшого [142] города — это Кронштадт, военно-морская крепость. «Петляковы» развернулись и, оставляя справа остров, вышли на знаменитый Ораниенбаумский пятачок — Приморский плацдарм, удерживаемый войсками фронта и моряками-балтийцами с осени 1941 года.

Плацдарм хорошо просматривался с воздуха. Усенко увидел не только его передний край, изрезанный окопами и ходами сообщений, перепоясанный противопехотными и противотанковыми препятствиями, но и многочисленные позиции артиллерийских батарей, различные тыловые укрытия.

Пикировщики легли в боевой разворот, и ведущее звено Ракова бросилось в атаку на вражескую дальнобойную батарею. Небо вокруг самолетов сразу запестрело бело-черными шарами разрывов крупнокалиберных зенитных снарядов, пульсирующими нитями трасс скорострельных малокалиберных пушек «эрликонов». С каждой секундой количество шаров увеличивалось, нити уплотнялись, закрывая собой цель. Константин невольно сравнил: плотность огня здесь была намного больше, чем в подмосковном небе. Маневрируя в разрывах, он следил за звеном командира и за своими ведомыми — атака пикировщиков была смелой, решительной. Шигаев уже припал к прицелу и подавал летчику команды боковой наводки. Потом коротко бросил:

— Пошел!

Летчик с силой отжал штурвал, и «петляков» послушно опрокинулся в пике. Управляя самолетом, Константин ловил прицелом батарею. Что за черт? Ее не было. Какие-то домики, стога... Он хорошо запомнил цель, когда изучал ее по фотоснимкам. Сейчас ничего знакомого летчик не видел. Усенко не на шутку встревожился. Быстро бегут секунды при стремительном пикировании, еще быстрее надвигается земля. Пора выводить! Но где ж батарея?.. Прямо по носу пикировщика засверкали взрывы, вспухли черно-желтые кружочки — взорвались бомбы [143] звена Ракова, и среди них Константин ясно увидел длинное тело вражеского орудия...

— Выводи! — хлопнул рукой по плечу штурман. Летчик нажал кнопку на штурвале, самолет сразу приподнял нос, выходя в горизонтальный полет, задрожал:

вниз посыпались «сотки» — стокилограммовые фугасные авиабомбы. Батарея окуталась новым облаком огня и дыма. Огонь зениток стал еще яростнее. Шары разрывов, пронизываемые светящимися строчками от «эрликонов», мельтешили перед глазами, но под крылом промелькнула спасительная береговая черта, и «петляковы» полетели над гладью залива.

Константин почувствовал облегчение, мышцы рук, ног, всего тела постепенно освобождались от напряжения. Он оглянулся: справа и слева к его самолету пристраивались ведомые летчики, сверху появилась четверка «яков». От сердца отлегло: все живы!

— Как отбомбились, Николай Александрович? — спросил командир экипажа штурмана. Шигаев был старше летчика на одиннадцать лет, и Константин называл его уважительно.

— Бомбы ведущего звена и нашего цель накрыли. Заднего не видел... Ну и сильный огонек у немцев! Сколько да они установили этих зениток? За разрывами даже земля плохо просматривается. Раньше их было меньше... Угадайте, какое время мы были в атаке? Всего три минуты!

— Только три? — подключился к разговору стрелок-радист. — Но каких! Успеешь сто раз умереть и воскреснуть: столько металла в воздухе. После войны его здесь, наверное, будет целый слой, ничего не вырастет...

— Спаривак! — прервал радиста летчик. — Почему не докладываете обстановку в воздухе?

— Виноват!.. Все самолеты в строю! «Мессеров» нет. Вот и дом — аэродром. Один за другим «петляковы»

заходили на посадку, садились и сразу отруливали в укрытия. Там их встречали техники. [144]

2

На КП эскадрильи шумно, тесно: идет разбор полетов. Майор Бородавка уже успел обобщить донесения экипажей, отобразить их на схемах, картах, в таблицах. Все это развешано на стенах. Докладывали командиры звеньев, потом заговорил Раков. Константин, слушая его, волновался. Он знал, что задание они выполнили — цель поражена, но для него сейчас важнее всего была оценка боевых действий его экипажа. О строгости и бескомпромиссности комэска он знал. Тот умел отмечать грамотные действия летчиков в воздухе, но и промахов не прощал. Так, звену Пасынкова он устроил баню только за то, что оно всего на двадцать секунд удлинило боевой путь!

— Звено Усенко бросилось в другую крайность («Вот оно, началось!» — подумал Константин): настолько укоротило дистанцию, что буквально повисло на моем хвосте и этим не только сковало противозенитный маневр, но и увеличило вероятность быть сбитыми. Да и мое звено оказалось под угрозой: я уже поглядывал наверх, не посыплются ли на меня их бомбы? Такие дистанции, товарищ Усенко, держать пока рано. Мы будем так летать потом, когда летчики созреют для этого. А сейчас рано. В бою вы совершили еще одну ошибку: чуть дольше нужного («И это заметил!» — подосадовал Усенко) придержали цель в прицеле. В результате вышли из пикирования на высоте четырехсот метров. Я понимаю ваше стремление — так увеличивается мощность атаки. Но, во-первых, будь бомбы калибром покрупнее, вы погибли б от их осколков. Во-вторых, не учли, что рядом летят летчики менее опытные, чем вы. Надо думать не только об уничтожении врага, но прежде всего о сохранении ведомых.

Константин расстегнул крючки на вороте кителя, незаметно смахнул с лица капельки пота: ему стало жарко от слов командира. Но Раков был совершенно прав: огонь зениток был настолько плотен, что Усенко лихорадило [145] при мысли, что собьют раньше, чем он бросит бомбы. А когда вошел в пике и увидел в перекрестии прицела вражеское орудие, то обрадовался и всего на несколько мгновений потерял контроль над чувствами — так захотелось наверняка раздавить это смертоносное чудовище!

— Наибольшего успеха добилось звено лейтенанта Усенко. Вот на этих снимках четко зафиксировано прямое попадание его бомб в орудие. Я доволен вашим первым вылетом, Усенко. Хорошо вы начали войну на ленинградской земле. Объявляю...

Дальше Константин не слушал: он был рад! Результат оказался выше ожиданий, а положительная оценка Ракова лучше всяких наград.

3

— Слушай приказ! Уничтожить дальнобойную морскую батарею противника на острове Большой Тютерс...

Готовый к вылету летчик сидел в кабине «петлякова» и недовольно поглядывал на небосвод. Он не радовал: был плотно закрыт пеленой слоистых облаков. Во всяком случае, для бомбометания с пикирования такая погода не годилась. К тому же сильный ветер с моря гнал хлопья тумана. В мирное время не могло быть и речи о вылетах в таких сложных метеорологических условиях. Но шла война, и враг находился у стен города. Его надо было уничтожать!

«Неужели вылет отложат? — беспокоился Константин. — Могут из-за молодых. Почему же тогда метеорологи обещали в районе цели «ясно»? Уж если они дают такую сводку...»

Зеленая ракета взметнулась над КП, разом отметая все сомнения: вылет!

Ревут моторы, и вот эскадрилья пикировщиков в сборе. Впереди всех, разрезая крыльями облака, уверенно летит тройка Василия Ивановича Ракова. Справа от него [146] — звено Усенко, слева — Косенко. Огромным треугольником «петляковы» направляются в сторону моря. Вместе с ними — выше и ниже — четверки «яков», истребителей прикрытия. Командует ими майор Дмитрий Кудымов. Константин хорошо знаком с майором: вместе перегоняли самолеты из тыла на фронт. Знает, что Кудымов еще в декабре 1937 года, будучи в Китае летчиком-добровольцем, в отчаянной воздушной схватке сбил знаменитого японского аса, «короля неба» Ямамото. Великую Отечественную войну Дмитрий начал в первый же день в небе Одессы, дрался над Николаевом, Херсоном и Севастополем. Дмитрий был весьма опытным воздушным бойцом. Бомбардировщики летали под его охраной спокойно.

Внизу проносится и остается позади желтая полоска песчаного берега, окаймленная, как кружевами, пеной прибоя. Скосив глаза, Усенко видит, как сидящий справа сзади Шигаев карандашом делает пометку на полетной карте — записывает время пролета береговой черты; дальнейший полет будет проходить над морем, там ориентиров нет.

Море сегодня неспокойное. Большие свинцово-серые волны накатываются одна на другую. Сильный ветер срывает с их гребней пену, вытягивая ее в бесконечные белые полосы. Под порывами шквалистого ветра самолеты подрагивают, но с курса не сбиваются.

Погода ухудшилась. Все ниже к воде опускается кромка облаков. Вместе с ной снижаются и самолеты. Усенко с тревогой поглядывает на ведомых: справа — Журин, слева Аносов. Журин более опытный, держит свое место, как привязанный, на одном и том же уровне. А Аносов нервничает: то подходит к командиру вплотную, то отстает. Но тоже старается держать строй.

«Молодой еще! — с теплотой думает о нем Константин. — на «учебном» в облаках слетал уверенно. Будет хорошим летчиком».

По козырьку кабины застучали, заливая стекло водой, [147] капли дождя. И без того ограниченная видимость резко ухудшилась. Соседние самолеты скрылись в водяной пелене.

— Остров Сейскари! — доложил штурман. — Скоро поворот.

Группа Ракова вошла в зону. контролируемую фашистской авиацией. Берега здесь на севере и на юге заняты гитлеровцами. Они установили на них дальнобойные батареи и держат под обстрелом весь район моря. Прочно засели. Трудно будет выгнать их отсюда. Но знаем, придет этот час!

Ведущий, а за ним вся группа повернули на юго-запад. Прогноз оправдывался: дождь прекратился, облака приподнялись, в них появились окна. Заголубело небо. Блеснуло солнце. Все вокруг преобразилось, заиграло красками. Море, все еще неспокойное, на глазах меняло цвет: из темно-серого становилось светло-синим.

Самолеты стали набирать высоту. Впереди на горизонте появилась темная горбатая полоска.

— Виден остров Большой Тютерс!

— Внимание! — качнул с крыла на крыло ведущий. Радиопереговоры до атаки запрещены — в целях маскировки. Поэтому все команды в строю передаются движением самолета.

Раков качнул влево и повернул на юг.

«Обходит остров, — примечает Константин. — Хочет завести группу на цель со стороны солнца! Хитер!»

Вражеский остров все ближе. На серо-синем фоне воды размеры его растут, очертания, будто проявляясь, становятся четче, наливаются красками. Желтеет песчаная поверхность, на холме темнеет лес. Где-то там, в лесу, скрыты огромные орудия. Это они держат под обстрелом акваторию моря на десятки километров, топят наши корабли.

— Внимание! — радирует Раков. — Южнее острова вяжу пару истребителей противника. Будьте внимательны! [148]

— Ломакин! — командует Кудымов. — Займись! Два «яка» на большой скорости бросаются к противнику.

— Произвести боевое развертывание! — приказывает Раков. — Атака цели одиночно с пикирования! Я — ноль десятый!

«Петляковы» перестраиваются и, вытянувшись, как журавли в стае, цепочкой, следуют за вожаком.

Константин присматривается к действиям ведущего, прислушивается к его командам, запоминает — он впервые летит бомбардировать морскую стационарную батарею. Надо учиться. Учиться у такого мастера, как Василий Иванович! Внимательно, добросовестно, как всегда.

— Разворот!

«Петляков» Ракова первым устремляется на врага. Николай Шигаев закончил расчет данных для бомбометания, сообщил летчику. Тот установил их на своем прицеле — таков порядок у пикировщиков: штурман выводит самолет на цель и подает команду начала пикирования. Остальное за летчиком. Экипаж к атаке готов.

— Ищи цель! — приказывает командир экипажа. Две пары глаз всматриваются в приближающийся берег. Где же батарея? Не видна. Замаскирована.

Во время поиска цели наблюдение за воздухом на бомбардировщике снижается. Враги знают об этом, стремятся незаметно подкрасться, атаковать неожиданно. Так и сейчас! Но в эфире звучит торопливый голос Юрия Косенко:

— Девятнадцатый! К тебе снизу крадутся «худые»! Смотри!

«Худые» — так летчики называют немецкие истребители Ме-109 за их удлиненный тонкий фюзеляж и короткие, будто обрубленные крылья.

— Вас понял! Давно следим!

— Четвертый! — врывается голос Кудымова. — Отбить атаку! [149]

Константину не видно, что происходит сзади его самолета, но он спокоен: по голосам товарищей чувствуется, что летчики за обстановкой в воздухе следят. Вдруг заметил, как два «мессершмитта» бросились на самолет Ракова.

— Ноль десятый! Вас справа сверху атакуют «мессера»!

Раков не ответил, но наперерез фашистам устремились два «яка». От них протянулись цепочки огоньков заградительных трасс. «Мессершмитты» боя не приняли. Блеснув на солнце желтым брюхом и черными крестами, они отвернули в сторону и исчезли внизу на темном фоне воды.

Фашистских истребителей стало больше. Не удивительно, с близлежащих береговых аэродромов в Эстонии пришла подмога. Чем ближе пикировщики подлетали к острову, тем настырнее становились вражеские атаки. Эфир наполнился голосами: раздавались предупреждения, команды. Иногда врывалась немецкая речь. В воздушный бой вступили уже все пикировщики: стрелки-радисты и штурманы огнем своих пулеметов отбивали атаки врага.

Но вот «мессершмитты» прекратили бой, улетели, а по курсу бомбардировщиков появились первые взрывы зенитных снарядов. Вспыхнув, вырастали в объемах лохмы дымных шаров. С каждой секундой разрывов становилось больше. Уже весь берег опоясался бело-желтыми огоньками залповых выстрелов. От острова к самолетам потянулись светящиеся пунктиры снарядов скорострельных малокалиберных пушек. Они летят намного ниже «петляковых», но стреляют и тем самым отрицательно действуют — давят на психику летчиков. Темп стрельбы зениток бешено нарастает. Головные бомбардировщики окутались дымами разрывов, но продолжают полет, маневрируя, сбивая прицельный огонь зенитчиков. А ведущий уже выпустил тормозные решетки, лег на боевой курс, летит ровно, строго. Вражеский огонь по нему усиливается. [150] Маневрируя своим самолетом между разрывами, Константин не спускал глаз с ведущего. Новый залп зениток закрыл Пе-2 Ракова сплошным дымом. «Не сбили бы», — забеспокоился Усенко.

Но нет! Вот, блеснув раздвоенным хвостом, самолет ведущего вошел в пике.

— До чего ж здорово! Красиво! — восхищается Константин. Он, побывавший в десятках атак, повидавший в боях таких отважных командиров, как Богомолов, Рубленко, Челышев, не мог не восторгаться боевым почерком Василия Ивановича Ракова. И летчик старался во всем подражать своему командиру.

— Вижу цель! — обрадованно закричал Шигаев. — Вон!

— Где? Где? — Перенес взгляд на остров летчик.

— Да вон же, в лесу! От берега к лесу ведет дорога. От нее в стороне подковка. Это ж артиллерийский портик! Орудие!

— Ага! — кричит и летчик. — Вот оно какое! Размалеванное!

А Раков уже вышел из пикирования и отходит от острова. За ним мелькнул самолет Григория Пасынкова, затем Сохиева.

— Правее шесть градусов! — наводит на цель Шигаев. — Пошел!

Чудовищная сила инерции отрывает тело от сиденья, бросает вперед. В плечи больно врезаются привязные ремни. Но Константин прильнул к прицелу, ловит в него замаскированное длинное орудие, нажимает на кнопку сброса бомб, ощущает привычное вздрагивание машины и перегрузку. Но вот в глазах посветлело. «Петляков» уже мчится над синими волнами туда, куда повернули отбомбившиеся экипажи.

Все пикировщики быстро стекаются в группу. Усенко взглянул на часы и поразился: от боевого развертывания до выхода из боя прошло всего четыре минуты! Вот это [151] организация! Как же много в бою зависит от командира!

На развороте виден остров. Большая его часть окутана дымом и пылью. Особенно густые клубы там, где располагалась батарея.

С гордостью думает Усенко о своих новых боевых товарищах.

При разборе боевого вылета Василий Иванович опять отметил грамотные действия и меткость бомбоудара своего заместителя.

Когда летчики покинули КП, Усенко подсел к комэску.

— Товарищ командир, можно вопрос?

— Пожалуйста! — кивнул Раков, не отрываясь от бумаг: он уточнял боевое донесение. — Что у вас?

— Та-а... Почему вы на цель выходите не прямо, как все, как учили еще в авиашколе, а с разворота?

— Хм! Ясно почему! Так выгоднее, лейтенант. Не понимаете? — Василий Иванович отодвинул бумаги. — Стараюсь поставить себя на место врага: что бы я делал при виде чужих самолетов? Конечно, изготовился бы к бою, определил элементы движения целей, их курс, высоту, скорость и стал бы ждать, когда они приблизятся к упрежденной точке. Так?

— Так-то оно так! Но при чем здесь...

— Стоп-стоп! Не спешите, слушайте! Итак, противник изготовился, ждет. А я что делаю? Делаю вид, что пролетаю стороной. На самом деле рассматриваю размещение нужных целей, расположение зениток, уточняю направление своей атаки. А противник в это время, видя, что я пролетаю стороной, может решить, что я его не трону, иду на другую цель. У него, естественно, наступает спад боевой готовности, он в какой-то степени демобилизуется. Вот тогда-то, когда он меньше всего ждет, я его и атакую!

— Понимаю. Это здорово! Но... Почему все-таки с разворота?

— Все потому же! Когда я прохожу стороной, зенитчики измеряют высоту полета моего самолета — а [152] определяют они ее весьма точно, сами знаете. Значит, у них все расчеты подготовлены для измеренной высоты, а я разворотом набираю еще двести, триста метров! Пока они опомнятся да внесут поправки, эти драгоценные секунды работают на меня. А дальше? Попробуйте с ходу без подготовки попасть в центр мишени, в «десятку»! — Василий Иванович хитро прищурил глаза и, довольный, заразительно рассмеялся.

Константин раздумывал над ответом Василия Ивановича, хмыкал.

— Но... Разве таким маневром вы не затрудняете себе и ведомым выход на боевой курс? Ведь мы заранее на карте определяем исходный пункт начала боевого пути. От него штурман производит все расчеты, я устанавливаю нужный режим работы моторов, выдерживаю заданную скорость и высоту. Потом штурман наводит самолет на цель, и мы атакуем ее. Просто!

Раков усмехнулся:

— А после атаки по дороге на свой аэродром строй распадался, вы летели уже не компактной группой, а поодиночке и... становились добычей «мессеров»?

— Ведь потери на войне неизбежны...

— Да! Но их можно намного уменьшить! Как? В моем тактическом приеме все научные элементы бомбометания выдерживаются. Разница состоит в том, что в исходный пункт я выхожу не прямолинейно, а с намеренной дезинформацией противника. И строй моей группы не распадается, так как ведомые знают и ждут маневра. «Мессерам» же к строю не подступиться! Ясно?

Усенко опять задумался. Потом решительно ответил:

— Ясно! Ваш метод беру на вооружение! Спасибо за науку...

С каждым боевым вылетом рос авторитет отважного воздушного бойца и вскоре стал таким же непререкаемым, как и командира. [153]

Большим праздником в жизни Константина Усенко стал день накануне 26-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Командующий ВВС флота генерал-лейтенант авиации М. И. Самохин прикрепил к его груди правительственную награду — орден Отечественной войны 1-й степени и поздравил с новым воинским званием — старшего лейтенанта.

4

Приближался новый. 1944 год. По отдельным признакам старший лейтенант Усенко все больше убеждался, что надвигались значительные события. Начальника штаба полка и его помощника по разведке все чаще вызывали в дивизию и к командованию ВВС. В полк стало наведываться высокое начальство. Неожиданно устраивались проверки. Усилилась партийно-политическая работа. По всему было видно, что готовится что-то значительное. В кругу летчиков рассказывали, что с Большой земли в Ленинград по «Дороге победы»{4} — железной дороге, проложенной по отвоеванному в январе 1943 года узкому коридору у Ладожского озера, прибывали новые контингенты сухопутных войск, а с пирса канатной фабрики на пароходы и боевые корабли грузили танки, артиллерию, автомашины, людей, боеприпасы, и все это балтийские моряки под носом у немцев в условиях тяжелейшей ледовой обстановки перевозили на Ораниенбаумский пятачок.

Сообщения радио и печати, выступления политработников свидетельствовали о том, что обстановка на фронтах для советских войск складывалась все более благоприятная. Советская авиация в жестоких боях 1943 года захватила господство в воздухе и прочно его удерживала. В результате осеннего наступления от гитлеровцев был очищен

Новороссийск, затем Таманский полуостров, на крымской [154] земле захвачен важный плацдарм. Великим праздником для Константина явилось сообщение об освобождении родного села Кирово, Донбасса, Запорожья, Киева. Такие же радостные вести поступали с западного направления; усилились удары по врагу наших партизан — на исстрадавшейся за долгие годы оккупации советской земле начался долгожданный праздник: она очищалась от фашистской нечисти.

Балтийские летчики, зажатые непогодой, упорно готовились к новым схваткам с врагом: 73-й авиаполк доукомплектовывался до штатного состава, пополнялся новыми машинами, ремонтировались самолеты, подвозились боеприпасы, бомбы, горючее.

Спустя неделю после Нового, 1944 года — 8 января, задолго до рассвета авиаполки были подняты по тревоге, и с утра эскадрильи пикировщиков начали уничтожать артиллерийские батареи и доты — на Синявинских высотах и южнее. Как всегда, ведущим головной группы был Василий Иванович Раков. Вслед за ним в бой шел его заместитель Константин Усенко. На второй и третий день удары балтийских пикировщиков были перенесены на Мгинский укрепленный район врага, и везде после их бомбардировок надолго умолкали вражеские огневые точки, на месте бывших складов зияли обугленные воронки. Каждый день в адрес командования авиаполка поступали благодарственные телеграммы от наземных войск.

5

13 января пикировочный авиаполк получил новое задание. Цели, которые предстояло уничтожить, находились к западу от Ленинграда — в Стрельне, Ропше, Петергофе...

А на следующее утро поздний ленинградский рассвет взорвался мощным грохотом артиллерийской канонады. Доносилась она до аэродрома Гражданка с юго-запада. [155]

Комиссар полка капитан Савичев собрал летчиков и технический состав на митинг и сообщил, что началось наступление войск Ленинградского и Волховского фронтов совместно с Краснознаменным Балтийским флотом за окончательное освобождение города Ленина от фашистской блокады, что на штурм мощнейших укреплений Северного вала, которые немцы сооружали более двух лет, первыми с «ромбовского» пятачка бросились войска 2-й ударной армии генерала И. И. Федюнинского и бригады морской пехоты.

Громовое «ура» было ответом балтийцев на сообщение комиссара о наступлении. Летчики рвались в бой. Но... небо было хмурым, облака цеплялись за верхушки оголенных деревьев, все время валил густой липкий снег:

авиация в такую погоду не летала. Не должна летать. А балтийские штурмовики полетели! В сплошном снегопаде на высоте двадцати — двадцати пяти метров от земли при видимости менее километра они звеньями появлялись над укреплениями врага, крушили их бомбами, взрывали реактивными снарядами, расстреливали пушечным огнем — расчищали путь штурмующим батальонам. Уже в обед радио, газеты и листовки донесли до жителей города имена героев этих бесстрашных штурмовых ударов: Карасева, Клименко, Фоменкова, Максюты, Родионова...

Пикировщики гордились собратьями по оружию и... завидовали им. Увы! Их держала проклятая погода.

Второй день начался мощным наступлением наших войск в районе Пулкова. Здесь помимо армейской артиллерии ударили орудия главного калибра линкора «Октябрьская революция», крейсеров «Максим Горький», «Киров», «Петропавловск», десятков эсминцев. Под гром этой небывалой канонады в наступление устремились гвардейцы 30-го стрелкового корпуса генерала Симоняка, все войска 42-й армии генерала Масленникова.

А морские пикировщики все ожидали погоды.

И тогда не выдержал самый выдержанный из летчиков [156] Василий Иванович Раков, он позвонил прямо командующему:

— Разрешите мне попробовать звеньями? Не могу сидеть!

Командующий Михаил Иванович Самохин сдался наконец и поставил задачу: уничтожить командный пункт дивизии СС в Ропше.

Вылетели тремя звеньями: впереди Раков, за ним Усенко и Косенко. А снегопад над аэродромом не прекращался. Видимости — никакой, как в тумане. Прижимаясь из-за низких облаков почти ко льду, балтийские пикировщики пересекли Финский залив и появились над берегом. Погода здесь была получше: снег шел, но не так густо, как на севере Ленинграда, а облачность приподнялась до тысячи двухсот метров, горизонтальная видимость увеличилась до двух километров. «Петляковы» сразу попали под ливень снарядов вражеских зениток. Уклоняясь от них, звенья пикировщиков, не сворачивая, держали курс на Ропшу.

— Второй вариант! — раздалась по радио команда Ракова.

Это значило: бомбить звеньями с пикирования! С такой высоты пикировать — вещь почти немыслимая: не успеешь войти в пике, как надо выводить, иначе врежешься в землю. Константин был удивлен такой командой ведущего. Но ее же подал Василий Иванович! Он-то наверняка знает, что можно, а что невозможно. Риск, конечно, преогромный. Однако если быть предельно точным...

— Николай Александрович! Как хочешь, но должен меня вывести точно на цель! Ни метра в сторону! — приказал Шигаеву.

— Попробую. Только и ты дай мне нужную скорость и высоту.

Справа промелькнул дырявый купол петергофской церкви. Вокруг земля почернела, обуглилась, затянулась дымами и взрывами — там шел тяжелый бой. Самолеты [157] вышли на прямую дорогу. Она вела к Ропше. По обеим сторонам дороги громоздились руины некогда прекрасных зданий, уничтоженных гитлеровцами, сожженных пригородных поселков Луизино, Настолово, Сибилево. Удручающая картина разрушений острой болью отдавалась в сердце летчика. Он уже не думал об опасности варианта удара, а только об уничтожении фашистского логова.

Впереди показались развалины Ропши. Где-то там в полусохранившемся дворце прятался вражеский штаб...

— Ведущий лег в разворот! — предупредил Шигаев.

— Вижу! — ответил летчик. — Все вижу, Николай! Небольшой доворот — и головное звено уже ринулось в атаку. Зениток здесь было тоже много, особенно «эрликонов», — самолеты сразу попали в море огня. Но разве есть у фашистов такая сила, которая заставила бы его, Костю Усенко, балтийского летчика, его товарищей свернуть с боевого курса?!

— Пошел!

В прицел попали взрывы бомб звена Ракова, видно, как оседают стены дворца. Константин подводит перекрестие на уцелевшую часть здания, сбрасывает бомбы и выводит машину из пике почти у земли. Под крыло с бешеной скоростью несутся верхушки оголенных деревьев, печные трубы на месте сожженных домов, движущиеся за танками по заснеженному полю густые цепи советских бойцов в белых маскхалатах.

— Цель накрыта! — музыкой звучит в душе летчика радостный крик Шигаева. — Скоро Ропшу возьмут! Вон как наши пошли! Теперь их никто не остановит до Берлина!

На аэродром «петляковы» возвращаются иссеченные осколками и пулями. Были и горестные потери. Но общее радостное настроение охватило всех. Стояла жестокая стужа. Руки примерзали к металлу. Дул сильный пронизывающий ветер, а технический состав на открытом воздухе ремонтировал боевые машины. [158]

Враг не выдержал натиска наших войск, дрогнул, начал отступление. Михаил Иванович Самохин немедленно перенацелил авиаполки на удары по коммуникациям. Звенья пикировщиков Ракова, Усенко, Пасынкова, Косенко, летчиков других авиаэскадрилий полка непрерывно штурмовали немецкие колонны на дорогах, уничтожали железнодорожные эшелоны на станциях Волосово, Елизаветино, Молосковицы, разрушили железнодорожный мост в Кингисеппе.

Под могучим натиском советских войск сверхмощный Северный вал затрещал и рухнул: 19 января войска 2-й ударной и 42-й армий соединились у поселка Русско-Высоцкое: девятисотдневная блокада Ленинграда была ликвидирована. Войска фронта отбросили противника на сто пятьдесят — двести километров и вышли на реку Нарва к границе с Эстонией.

За мужество и героизм, проявленные личным составом при снятии блокады Ленинграда, 73-й пикировочно-бомбардировочный авиаполк военно-воздушных сил Краснознаменного Балтийского флота был преобразован в 12-й гвардейский.

Герой Советского Союза Василий Иванович Раков уходил из авиаполка: он был назначен заместителем командира 9-й штурмовой авиадивизии. Прославленный командир передал эскадрилью в надежные руки своего заместителя Константина Степановича Усенко и, тепло распрощавшись с однополчанами, уехал к месту новой службы.

На плечи молодого комэска легли новые заботы.