Танки повернули к Эльбе
Стояла бесснежная зима с пасмурными, подернутыми туманной дымкой днями и непроглядными ночами. Сводки Совинформбюро бесстрастно вещали: «На всех фронтах существенных изменений не произошло».
Из показаний «языков», которых то и дело брали дивизионные и полковые разведчики, нашему командованию стало известно, что и в расположении врага пока все шло спокойно, на ближайшее время никаких особых неожиданностей не предвиделось. «Русские выдохлись и долго ничего не предпримут, — хвастливо заявляли в своих приказах фашистские генералы. — А если и предпримут, то тут же будут отбиты от наших хорошо подготовленных оборонительных рубежей».
По свидетельству все тех же разведчиков, рубежи противника и впрямь были подготовлены отменно. Гитлеровцы укрепляли свою оборону все последние четыре месяца, работая с раннего утра до позднего вечера. Перед их передним краем теперь уже шла непрерывная и довольно глубокая полоса противопехотных и противотанковых заграждений, минные поля. На танкоопасных направлениях, кроме того, устанавливались мощные фугасы. В добавление ко всему, вражеская оборона была плотно насыщена артиллерией. Причем орудия стояли или в надежных капонирах, или в дзотах. Такую оборону действительно на «ура» не возьмешь. [126]
...День 11 января 1945 года у нас, помнится, начался с политических занятий. Однако на этот раз ни о какой стойкости в обороне речи уже не шло. Вместо этого замполит батальона со значением, торжественно произнес слова, которых мы так долго ждали: «Начинаем, товарищи, завершающую битву в войне, вступаем на территорию фашистской Германии!»
Других занятий в этот день не было. Экипажи сразу же приступили к подготовке техники и вооружения к бою. Работали с особой приподнятостью, у каждого из головы не выходили слова замполита — «завершающая битва». Вот оно, наконец-то пришло то, о чем, как о далеком-далеком мечталось еще в заснеженных полях и лесах Подмосковья! Но тогда, в тяжелом сорок первом, подчас и не верилось: доживем ли? Дожили!
К вечеру на плацдарме стало тесновато. Одна за другой в сгущающиеся сумерки уходили разведгруппы. Вслед за ними бесшумными тенями исчезали в том же направлении саперы. Им предстояла нелегкая, сопряженная со смертельной опасностью работа — в кромешной темноте, под самым носом у врага проделать проходы для танков и пехоты, а затем вывести на них боевые машины и стрелковые подразделения.
Героические труженики эти саперы! Я не знаю более трудной и опасной профессии на войне, чем у них! Ведь на плечи саперов всегда ложилась самая тяжелая работа, будь то в обороне или в наступлении. Но особенно им доставалось при форсировании частями и соединениями водных преград. И, что греха таить, как часто они становились теми самыми «стрелочниками», на которых сваливали малейшую нашу неудачу, и реже всего вспоминали о них при дележе славы...
Командиров рот и взводов еще засветло вызвали к комбригу, и они вот уже который час обсуждали все детали предстоящего боя.
Но перед этим командиры танков и механики-водители побывали на рекогносцировке. И меня впервые не [127] было с ними. Ведь я, как говорилось выше, являлся теперь механиком-водителем танка командира бригады, мое место было уже не в линии родной роты, а за боевыми порядками батальонов первого эшелона. Именно оттуда, со своего подвижного НП, комбриг и будет руководить боем.
Я конечно же понимал, что это очень ответственная задача — водить танк командира бригады. И все же в мыслях постоянно был с теми, кто сейчас находился на рекогносцировке. Отчетливо представлял, как они лежат перед передним краем обороны противника и вполголоса уточняют, кому на какой ориентир идти, где и что уничтожать, как и кого прикрывать, где дозаправляться боеприпасами, куда отводить машину, если в нее вдруг угодит вражеский снаряд. Все это было мне знакомым и близким до боли. Ведь именно здесь, на рекогносцировке, трудности предстоящего боя делили на всех равными долями, исходя из закона войскового товарищества — сначала думай, как прикрыть соседа, а уж потом думай о себе...
Обычно наступление начинается на рассвете. Зимой — тем более. Ведь нужно засветло решить основные задачи боя. Но вот сейчас... Уже наступил рассвет, затем в полную силу вошло пасмурное, с непроглядным небом, утро 12 января, а на плацдарме по-прежнему все было тихо и спокойно.
Мы начали сокрушаться: неужели наступление отложили? И только по тому, как был напряжен и сосредоточен командир бригады полковник Пушкарев, какая строгая собранность виделась в работе штаба, я лично догадался, что решающий час просто еще не наступил, но вот-вот наступит.
И не ошибся в своем предположении. Где-то около полудня из-за Вислы раздался громовой раскат первого тысячеорудийного залпа, в него тут же вплелось скрипуче-визгливое [128] завывание «катюш», и вскоре все сплелось в сплошной, не прерывающийся ни на секунду грохот.
Но грохотало, повторяю, за Вислой. А над нашими головами выло, свистело, шелестело. И плотный рой снарядов устремлялся в сторону вражеской обороны. Оттуда, приглушенный расстоянием, доносился в ответ частый перестук, будто миллионы огромных молотов торопливо били в могучую грудь земли. И она, даже на нашем плацдарме, исходила непрерывной знобкой дрожью.
Обычно с началом артиллерийской подготовки танки выходили из своих капониров и выдвигались на рубеж атаки. Но сейчас с момента открытия огня прошло уже не менее получаса, а никаких таких команд нам никто не давал. Даже не было команды «По машинам», и экипажи по-прежнему находились в своих окопах и щелях.
Минут через сорок адский грохот из-за Вислы неожиданно оборвался, и нас оглушило звенящей тишиной.
— Сорвалось! — досадовали бойцы. — Надо думать, из-за авиации. Вишь, погода-то нелетная!
— Оклюзия! — высказал кто-то непонятное словечко.
— Чего-чего?
— Оклюзия, говорю. Плохая погода у летчиков так называется.
— Ну, оклюзия так оклюзия. Сыпани-ка табачку. Подымим хоть с досады...
Так за перекуром и разными солдатскими догадках пролетело еще полчаса. И вдруг небо вновь раскололо от грохота. Только теперь он был во много крат мощнее.
И вмиг ожили оба берега реки. Как по мановению волшебного жезла, легли через Вислу частые нитки понтонных мостов, и по ним сразу же устремились танки, пехота, артиллерийские тягачи — сплошной и бесконечный поток людей, техники и оружия.
Наши экипажи тоже заняли места в танках. А грохот из-за Вислы все нарастал и нарастал, охватывая все небо доселе неслыханной грозой. [129]
Вот он, гром грядущей победы! Могучий, неотвратимый!
Дана команда «Заводи!». И минут черен пять в небо взвилось разноцветье ракет. Значит — вперед!
Нашей бригаде во взаимодействии с частями 172-й стрелковой дивизии предстояло прорвать оборону противника в районе Ракува, к исходу дня овладеть населенным пунктом Шецно. В последующем, врезаясь стальным клином южнее города Кельце в стык между кельце-радомской и краковской группировкой противника, проделать в этом стыке брешь и обеспечить ввод в нее 4-й танковой армии и 25-го танкового корпуса. Что и говорить, задача сложная!
Мы предполагали, что после такой мощной артиллерийской подготовки наши экипажи вряд ли встретят сколько-нибудь организованное сопротивление противника, что мы так и пройдем едва ли не до германской границы в предбоевых порядках. Но уже в районе Ракува бригада наткнулась на довольно сильный заградительный огонь вражеской артиллерии, и батальоны вынуждены были развернуться для атаки.
Со стороны бой бригады я наблюдал впервые. Ведь одно дело, когда ты идешь в боевых порядках роты и чаще всего видишь лишь соседние экипажи. И совсем другое — обозревать всю лавину атакующих танков сразу. Грандиозное и грозное зрелище!
Ракув взяли с ходу и через час ворвались уже в Дембувку. Но за Дембувкой случилась задержка — минные поля. Преодолевали их по проходам ротными колоннами, потеряли драгоценное время, поэтому еще стремительнее помчались к Целину, разгромив по пути колонну вражеской пехоты и артиллерии, удиравшую на запад.
Темп наступления высокий. Наши стрелковые подразделения вскоре начали отставать. Посадили их десантом на танки и снова вперед, только вперед! Без особых хлопот [130] выбили гитлеровцев из Паперни, Голендров, Пини и вот перед нами уже Шецно — небольшое, всего на 100 дворов, село. Кругом его охватывает лес, а вот с нашей стороны, как назло, местность ровная, как блюдце, и совершенно открытая.
С окраины Шецно нас встретили довольно сильным огнем. Завязался двухчасовой бой. Лишь к 17.00 противник оставил село.
Итак, с начала наступления танки бригады прошли вперед уже 60 километров. Из них 25 — с боями.
Потеря этого небольшого польского села, по-видимому, не входила в планы гитлеровцев. Ибо уже через три часа они предприняли первую контратаку. Ее мы отбили. Но к рассвету к фашистам подошло подкрепление, и они возобновили бой, который с небольшими перерывами продолжался почти сутки.
К исходу 13 января противник понял бесплодность своих попыток вернуть село обратно и отошел. А бригада получила приказ с утра 14 января продолжать двигаться на указанный ранее рубеж южнее Кельце.
По пути нам то и дело приходилось либо громить отходящие группы противника, либо уничтожать его засады и арьергарды, которые оказывали упорное сопротивление, цепляясь за каждый хутор, за каждый лесок.
Я уже и не помню, как назывались те населенные пункты, которыми обозначался рубеж ввода в бой 4-й танковой армии и 25-го танкового корпуса. Помню только, что вошли мы в них на рассвете 15 января. И вошли без боя. Как потом выяснилось, гитлеровцы сами нацеливались нанести удар по правому флангу нашей группы (я имею в виду нашу бригаду и части 172-й стрелковой дивизии) с направления севернее Кельце. Поэтому наш выход южнее города оказался для них совершенно неожиданным.
Ну а мы... Мы быстро расширили брешь до требуемых размеров, и в нее тотчас же устремились части и соединения 4-й танковой армии и 25-го танкового корпуса. [131]
А бригада, чтобы уберечь их от флангового удара гитлеровцев, тут же получила задачу круто повернуть на север и штурмом взять город Кельце, до которого было не более 15 километров.
Кельце — довольно крупный населенный пункт, состоявший из более чем двух тысяч каменных домов. К нему сходятся четыре железные и шесть шоссейных дорог. Дальние подступы к городу прикрывает река Белянка, которую противник тоже может использовать в своих интересах. Кельце окружает большое количество рощ, хуторов и холмов, покрытых небольшими лесками. Одним словом, здесь отовсюду можно было ждать крупных неприятностей: засад, неожиданных контратак, ловушек. И уж если за небольшое село Шецио нам пришлось сражаться целые сутки, то тут-то мы ждали еще более тяжелого и напряженного боя.
К нашему удивлению, мы овладели этим городом лишь после короткой и непродолжительной схватки, потеряв при этом всего три танка. Одним из них был танк командира 2-го батальона майора Хватова. Его подожгли на моих глазах, метрах в ста от нашей машины. Отходивший в город «тигр» последним выстрелом угодил в борт комбатовской тридцатьчетверки, и она сразу же загорелась. Экипаж успел выскочить, и так как мой танк был к нему ближе всех, то танкисты и бросились ко мне. К тому же майор в суматохе боя, видимо, не разобрался, что перед ним танк командира бригады, а принял его за одну из машин своего батальона. Поэтому без раздумий и ввалился в башню, а за ним туда же вскочили башенный стрелок и стрелок-радист.
Кстати, в танке я находился один. Комбриг в это время управлял боем со штабного бронетранспортера, остальные члены нашего экипажа тоже были с ним. И вот теперь...
— Вперед, механик! — скомандовал мне майор.
Я не стал ему объяснять, чей это танк, потому как [132] понимал: ему нужно туда, где дерется его батальон. И я, не раздумывая, включил стартер.
— Командир! Справа, у церкви, — «тигр», тысяча! — почти тут же закричал Хватову стрелок-радист младший сержант Черезов.
Башня резко крутнулась вправо.
— Подкалиберным, огонь! — услышал я короткую команду комбата.
Грянул выстрел, и вражеский танк почти сразу же задымил. Как оказалось, то был сверхмощный фашистский танк — «королевский тигр»...
Это была моя последняя атака. Потому что вскоре после боя за Кельце меня назначили на должность танкового техника в роту капитана Максимова. Здесь моим непосредственным начальником стал мой давний друг старшина Баженов, который занимал в этой роте должность заместителя командира но технической части.
Мы овладели Кельце 15 января. А 23 февраля нам перед строем зачитали Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении бригады за взятие этого города орденом Красного Знамени.
В должность танкового техника я вступил в конце января 1945 года. Бригаду к этому времени вывели в резерв, и она теперь выполняла охранные функции при штабе 1-го Украинского фронта. В предыдущих боях мы понесли значительные потери, немало танков требовало серьезного ремонта. Но они, эти требующие ремонта машины, были разбросаны по пути наступления батальонов. И вот теперь мне приходилось колесить едва ли не по всей Польше, стягивая тягачами в район расположения роты поврежденные танки. Здесь мы уже более детально определяли характер повреждения, решали, какую машину отправлять сразу на переплавку, какую на ремонтную базу, а какую можно отремонтировать своими силами. [133]
А район расположения роты менялся довольно часто. Ведь темп наступления войск 1-го Украинского фронта был высоким, его штаб долго на одном месте не задерживался, следовательно, меняла район дислокации и бригада. А это создавало дополнительные трудности. Бывало, прибуксируешь танк на место, а здесь не только твоей роты, но и всей бригады давно нет. И начинаются поиски, подчас многодневные. А найдешь своих, только надумаешь делом заняться, а тут — приказ на новый марш.
Между маршами мы в основном и ремонтировали танки. А марши, кстати, являлись самым объективным и строгим контролером нашей работы. Пришел отремонтированный нами танк в новый район сосредоточения без вынужденной остановки в пути — экипаж скажет технарям спасибо. А встанет на полдороге машина, подъедешь к ней, а ее механик-водитель такими глазами на тебя глянет, что хоть сквозь землю проваливайся. И нет горше минуты в жизни, чем та, в которую тебя твой же брат танкист укорит за недобросовестную работу: «Ты что же, технарь, никак, кувалдой мне насос ремонтировал? Хорошо, что я на марше встал, а если бы в бою? «
Да, бой есть бой. Здесь каждый должен быть уверен в другом. И в том, кто рядом в бой идет, и в том, кто ремонтировал твою машину. В бою ведь мелочей нет. И повернуть все обратно нельзя. И какой-нибудь маломальский шплинт, поставленный корявой рукой, может стать причиной гибели всего экипажа. И машины, над которой сотни людей трудились. Трудились недоедая, недосыпая.
Не боюсь преувеличить, если скажу, что основа моего послевоенного трудового успеха, которого я со своими товарищами добился в 1947 году на полях совхоза «Галля-Арал», закладывалась именно здесь, на войне, когда я учился восстанавливать технику в тяжелейших условиях боя. Ведь как часто бывало, что под рукой у нас не оказывалось [134] даже самой немудрящей шайбы, а танк любыми способами нужно было вернуть в строй!
Те, кому пришлось восстанавливать народное хозяйство в первые послевоенные годы, помнят, какие неимоверные трудности приходилось им преодолевать, чтобы выполнить ту или иную задачу. Но ни одна из них ни в какое сравнение не идет с теми трудностями, с которыми нам, военным ремонтникам, приходилось сталкиваться на войне.
Забегая вперед, хочу вспомнить лишь один бой. Батальон вел его уже на территории Германии, в районе Голдберга. После него в строю у нас осталось всего лишь 5 танков, а 10 были подбиты огнем вражеской артиллерии. И вот тогда майор Безруков приказал нам, ремонтникам, восстановить поврежденные танки... к утру. В нашем распоряжении была лишь ночь. А сделать нужно было многое. Во-первых, вытянуть в безопасное место хотя бы часть танков, оставшихся на нейтральной полосе. Во-вторых, раздобыть недостающие для их ремонта детали. А те в свою очередь пришлось снимать с тех машин, которые уже невозможно было вернуть в строй.
Делать всю эту работу, естественно, нужно было под самым носом у врага, подчас на расстоянии, на котором он мог свободно достать тебя огнем стрелкового оружия.
Не буду рассказывать о всех подробностях этой работы. Скажу только, что к утру зампотех батальона доложил командиру о выполнении приказа. И хотя мы не ходили в атаку, но были среди нас после той ночи и раненые, и убитые...
Границу Германии мы перешли рано утром 31 января 1945 года. А произошло это так. На рассвете танки бригады подошли к небольшой польской деревушке Прашка. Она стояла на берегу речки Проска. Перешли эту речку вброд. Ее противоположный берег и был границей фашистской Германии. [135]
Через три километра сделали короткую остановку уже в первом немецком селении Ландсберг. Добротные двухэтажные из красного кирпича дома, огороженные фасонной металлической решеткой или сеткой, при каждом доме — фруктовый сад. К поселку ведет асфальтированная дорога, а улицы самого Ландсберга выложены брусчаткой. Кирха, железнодорожная станция. И все целым-целехонько.
Среди танкистов пошли разговоры:
— А ведь ничего живут, сволочи! Зачем же тогда войну-то затеяли?
— Видать, лучше захотели. О мировом господстве, видишь ли, мечтали!
— И домечтались! С битыми боками домой придут. И то не все, а небось через одного!
— Сами виноваты. Давно ведь сказано было: «Кто с мечом к нам придет...»
— По маши-инам!
К полудню достигли небольшого городка Нидер Кунцендорф. Миновав его, остановились в Шенвальде, что в переводе означает «Прекрасный лес». Лес и в самом деле был красив, а главное — ухожен, что твой парк культуры и отдыха. Только скучной показалась нам эта красота, какой-то чужой, неласковой. На земле — ни шишки, ни иголочки. Зато диверсантов и просто бродячих фашистов здесь хватало. Больше двух недель мы простояли в лесу, и все это время были настороже. Ведь всякое могло случиться.
Бои на территории Германии сразу же приняли довольно ожесточенный характер. Казалось бы, все ясно: война гитлеровцами проиграна, проиграна окончательно и бесповоротно. Зачем лишние жертвы? Так нет, фашисты гнали под ружье даже шестидесятилетних стариков и пятнадцатилетних подростков. Неужели еще на что-то надеялись?
Потом нам все стало ясно: фашистское командование просто старалось хотя бы из последних сил сдержать советские [136] войска, дать возможность англичанам и американцам захватить как можно больший кусок Германии. Немецкий кровавый империализм выбирал из двух зол более приемлемое для себя, родственное ему как по классу, так и по духу.
В конце февраля на нашем пути встала очень мощная оборонительная полоса гитлеровцев. Она проходила по линии городов Голдберг, Хундорф, Штригау, Цобея. Штрелен и имела протяженность более 100 километров. Одной бригадой такую оборону не прорвешь, и нас решили подчинить командованию 1-го гвардейского кавалерийского корпуса.
Кстати, это был тот самый корпус, в котором в составе 27-го бронедивизиона 20-й горнокавалерийской дивизии я получил боевое крещение еще под Москвой. И вот теперь, на территории Германии, снова пришлось повоевать в нем.
Мы получили задачу совместно с кавалеристами прорвать оборону противника в районе города Голдберга, а затем в случае успеха развивать наступление дальше, в направлении Дрездена. Однако бои на нашем направлении сразу же приняли затяжной и тяжелый характер. Немало пришлось потрудиться и нам, ремонтникам. В этой связи вспоминается такой случай.
Во время одной из атак фашисты подбили танк нашей роты. Машина встала, но не загорелась. Экипаж же на вызовы почему-то не отвечал. Вышла из строя рация? Или тут что-то другое?
Подбитый танк стоял на открытом месте, на тягаче к нему не подъедешь. Но надо было выяснить, что же случилось с его экипажем. И если он погиб, то хотя бы выручить машину.
Начинало уже вечереть, однако до наступления темноты было еще далеко. А гитлеровцы могли в любую минуту либо расстрелять неподвижный танк, либо утянуть к себе. [137]
Быстро оценили обстановку. Позади танка, метрах в сорока, проходила довольно глубокая вымоина, не иначе как русло пересохшей реки. Ею-то и решили воспользоваться. Нагрузили на тягач все имеющиеся в пашем распоряжении буксирные тросы и рванули вперед. В вымоину проскочили под прикрытием кустов. Но вот дальше... Все вокруг простреливается пулеметным огнем. К танку, следовательно, можно было подобраться только ползком.
Поползли вдвоем — я и красноармеец Григорий Маляр. Каждый из нас потянул за собой по одному буксирному тросу. Дело не из легких, но иного выхода просто не было.
Остальные ремонтники в это время начали растаскивать у тягача другие тросы и сращивать их между собой так, чтобы этой сценки хватило на все расстояние до подбитой машины.
Подползти к танку и накинуть тросы на кормовые буксирные крюки было делом нескольких минут. Но теперь следовало незаметно для гитлеровцев проникнуть в машину, узнать, что с ее экипажем.
Приказав Маляру следить за противником и в случае чего прикрыть меня огнем, я нырнул под днище. Десантный люк был открыт. Влез в него по пояс. Огляделся. Механик-водитель сидел на своем месте, но в такой позе, что я сразу понял — убит. У боеукладки лежал башенный стрелок. Тоже убит. Не было лишь командира и стрелка-радиста. Где же они?
Как мы потом выяснили, это они открыли десантный люк и попытались отползти от танка. Но оба погибли от пулеметного огня противника.
Повторяю, это мы выяснили потом. А пока же я сдвинул мертвого механика к стрелку-радисту, выключил передачу. Теперь танк можно было буксировать.
Но сначала все же попробовал, нельзя ли завести двигатель. Но, к сожалению, воздушные баллоны, которые мы применяли для заводки двигателя, были пусты. [138]
Посмотрел в триплекс. Бой уже шел чуть правее. Вылез опять через десантный люк, дал сигнал Маляру следовать за мной, и мы ползком вернулись в вымоину.
Тягач взял танк сразу, и минут через пять мы сволокли его к себе, в сухое русло. Сняли с тягача баллон, и машина завелась уже со второй подачи воздуха.
А утром этот танк с новым экипажем ушел в бой...
Пять дней мы вели бой за Голдберг, но взять его так и не смогли. Здесь-то и был ранен мой друг старшина Баженов, и меня назначили вместо него заместителем командира роты по технической части.
Утром 1 марта бригада была переподчинена командующему 5-й армией и, совершив девяностокилометровый марш, сосредоточилась в населенном пункте Вырвитц. Нам пообещали две недели на восстановление боеспособности, однако уже 8 марта подняли по тревоге. Дело в том, что в районе Штригау гитлеровцам удалось взять в окружение довольно большую группу наших войск. На их-то выручку и была брошена 14-я стрелковая дивизия, поддержанная танковыми батальонами бригады.
Наиболее тяжелая задача выпала при этом батальону майора Хватова. Он должен был обойти Штригау с севера, неожиданно ворваться в кольцо к окруженным и уже вместе с ними пробиваться навстречу дивизии и остальным нашим батальонам, наносившим удар по противнику с юга.
Из Вырвитца до Штригау часов семь ходу. Мы же затратили больше десяти. Дело в том, что внезапно разыгралась свирепая метель. Мокрый снег наглухо забивал триплексы и смотровые щели. Все экипажи шли с открытыми люками, но все равно даже впереди идущая машина просматривалась с трудом.
Сосредоточились в указанном районе. Вскоре сюда подошли и полки 14-й стрелковой дивизии. Пора бы, кажется, и начинать боевые действия по деблокированию [139] окруженной группы наших войск. Но метель не унималась.
Прождали три дня. И наконец 11 марта решили действовать, несмотря на непогоду.
Но странное дело! Едва мы начали бой, как метель стала заметно стихать, и к обеду небо вообще прояснилось. Бой сразу же обострился. Гитлеровцы непрерывно контратаковали. Причем всякий раз с нового направления.
Во время отражения одной из таких контратак был тяжело ранен наш комбат майор Безруков.
Бои под Штригау продолжались непрерывно пять дней. Мы никак не могли осуществить на практике задуманный нами план. И лишь утром 16 марта батальону Хватова все же удалось пробиться к окруженным. А к полудню прорвали кольцо окружения и мы. Попавшие в беду наши части были деблокированы!
17 марта бригада вернулась в прежний район, в Вырвитц, где и продолжила ремонтно-восстановительные работы,
А 19 марта мы прощались с ветераном бригады Героем Советского Союза майором Николаем Григорьевичем Безруковым, скончавшимся после тяжелого ранения, полученного им в боях под Штригау. После прощания гроб с телом комбата в сопровождении почетного эскорта был отправлен во Львов, где покоится и поныне на Холме Славы.
И здесь хочется внести некоторую ясность. В 1973 году в одной из центральных газет мне довелось прочесть небольшую корреспонденцию «Отважный танкист». В ней некто А. Биггер утверждает, что майор Безруков якобы погиб в Польше. Это не соответствует действительности. В боях за польский городок Кельце наш комбат был лишь легко ранен и уже на следующий день принял участие в новом бою. Погиб же он на территории Германии, на окраине города Штригау. И мы, ветераны 150-й отдельной танковой бригады, живые тому свидетели. Об этом же [140] говорят и записи в журнале боевых действий 1-го танкового батальона, который и сейчас хранится в Центральном архиве Министерства обороны СССР.
23 марта наш 1-й танковый батальон был поднят по тревоге и отдельно от бригады переброшен в район Петервитца. Противник, как оказалось, активизировал здесь свои действия, и особенно у населенных пунктов Каршау и Добергат.
Батальон едва ли не с ходу вступил в бои и вел их почти без передышки до 2 апреля. Мы здорово потрепали гитлеровцев, но и сами понесли потери.
Помнится, во время отражения одной из вражеских контратак снаряд попал в танк капитана Максимова и вывел из строя коробку перемены передач. Ротный приказал в течение ночи восстановить его машину.
Осмотрел коробку. Сразу же стало ясно: ее надо менять. Но коробка — не диск фрикциона, весит около 300 кг. Следовательно, нужна не только новая коробка, но еще и ремлетучка с талью.
Обращаюсь за помощью к зампотеху батальона. Тот в ответ:
— Ничем не могу помочь. Коробок нет даже в бригаде.
— Как же быть?
— Трайнин! Ты какой год воюешь? Не задавай наивных вопросов!
Что ж, надо возвращаться в нейтралку, искать еще какой-нибудь подбитый танк, но с исправной коробкой.
— Таль нужна, товарищ капитан, — опять напоминаю зампотеху батальона.
— Еще бы не нужна! Но и ее нет. Сам же знаешь, что наша летучка вчера на мину наскочила. И болтов от нее не осталось...
— Как же быть?
— Выполнять приказ командира роты. Восстанавливать танк! [141]
Я стал зачем-то подробно объяснять капитану, что такой ремонт в роте делать не положено, что коробку без тали и не вынуть, и не поставить. Тот слушал меня внимательно, не перебивая. Затем сказал:
— Тебе бы учителем, Трайнин, быть! Хорошо объясняешь. Доходчиво. А теперь иди и работай. К утру доложишь!
Обижаться на капитана не имело смысла. Он ведь действительно не факир, из воздуха мне ни коробки, ни тали не сделает. Ну а что касается «положено не положено»... У боевой обстановки свои законы.
Вскоре вместе с ремонтниками мы отыскали на поле танк с начисто разбитым двигателем, но исправной коробкой перемены передач. Прибуксировали его в расположение роты. Итак, коробка есть. Но вначале надо вынуть ту, разбитую, что стоит на танке командира роты. Как?
— Товарищ старшина! А что, если перебросить трос вон через тот толстый сук дуба и попробовать тянуть ручной талью? — предложил мне ремонтник Кононенко.
— Через сук?.. А ведь ты дело придумал, Михаил! — обрадовался я. — Давай попробуем.
И закипела работа. С трудом, но все же вынули коробку из машины капитана Максимова, оттащили ее в сторонку. Потом подтянули под дуб танк с исправной коробкой перемены передач и извлекли ее тем же способом. Опустили в трансмиссионное отделение машины ротного. Остальное уже пошло проще...
Но просто это только сейчас. А тогда все было намного сложнее: ночь, света зажигать нельзя, сук трещит, того и гляди обломится, таль ручная, ее рукоятку мои помощники крутят из последних сил... А рассвет вот-вот наступит, и с рассветом — бой, в котором каждый танк на счету.
И все-таки утром машина Максимова ушла в бой!
Действуя в отрыве от бригады, наш батальон ворвался в город Штрелен. Здесь отличился командир башни [142] младший сержант Ткаченко. Заменив выбывшего из строя командира танка, он приказал экипажу продолжать бой, первым оказался на поврежденной тридцатьчетверке в Штрепене, уничтожил 5 вражеских орудий и до роты автоматчиков.
Аналогичный подвиг совершил в этот день и старший сержант Дронов. В ходе атаки их танк был подбит и загорелся. Из экипажа уцелел лишь один он, башнер. Не долго думая, Дронов пересел на другой танк, где тоже погиб командир. Экипаж, руководимый уже старшим сержантом, смело вступил в единоборство с двумя «пантерами»: одну из них уничтожил, а другую обратил в бегство.
К сожалению, вскоре экипаж под командованием старшего сержанта Дронова погиб...
3 апреля батальон, с честью выполнив стоявшую перед ним задачу, вернулся в бригаду.
В середине апреля гитлеровцы повели себя как-то странно, непонятно. То с невиданным упорством удерживали южную и юго-западную части территории Германии, а то вдруг едва ли не бросили все свои рубежи и начали изо всех сил рваться на север.
Через несколько дней все стало ясно. Оказывается, наши войска в это время развернули грандиознейшее наступление на Берлин. И гитлеровское командование, решившее всеми силами воспрепятствовать вступлению советских войск в столицу фашистского рейха, стало спешно стягивать сюда все, что еще можно было стянуть.
22 апреля после полусуточного напряженного марша наша бригада вышла в район Прибуса. И эта гонка не была случайной. Как донесла разведка, противник по дороге Гойерсверд — Лоза пытался отвести свои части на север. А мы должны были оседлать эту дорогу и поломать планы врага.
Но едва прибыв в заданный район, бригада получила новую задачу — действуя совместно с частями 2-й польской [143] армии, овладеть городом Бауценом, главным городом славянских поселений на территории Германии — лужицких сербов. Мы, естественно, обрадовались, что пойдем на выручку своих единокровных братьев славян. Но еще больше нас взволновало то обстоятельство, что в тюрьме Бауцена, как предполагалось, продолжает томиться вождь немецкого пролетариата Эрнст Тельман. Значит, мы освободим его!
И кто же знал, что жизнь этого пламенного революционера и антифашиста уже оборвалась. И не в тюрьме Бауцена, а в лагере смерти Бухенвальде, куда Тельмана по личному приказу Гитлера перевели в августе 1944 года.
Но и на Бауцен нам идти не пришлось. Бригаде уже вторично за этот день поменяли задачу, приказав срочно двигаться к железнодорожной станции Гойерсверд. Здесь, в лесах севернее станции, в окружение попали несколько подразделений из 2-й польской армии, и нам нужно было выручить товарищей по оружию.
Вперед в качестве передового отряда пошла рота старшего лейтенанта Ягущина. Но она вскоре нарвалась на вражескую засаду и была почти полностью уничтожена. Теперь эти же функции возложили на нашу роту.
Капитан Максимов, получив задачу, приказал всем экипажам погрузить на каждый танк дополнительно еще по четыре ящика снарядов. И когда рота, шедшая впереди бригады, встретилась с противником, капитан, поставив один взвод в оборону и приказав ему вести с места по возможности самый интенсивный огонь, отвлекая внимание гитлеровцев на себя, с двумя остальными взводами двинулся лесной дорогой в обход, выискивая брешь в кольце вражеского окружения.
И такой узкий коридорчик был найден! Два наших взвода проникли через него, соединились с польскими стрелковыми подразделениями и тут же ударили по противнику. А с внешней стороны кольца окружения на гитлеровцев поднажали остальные роты бригады… [144]
Выручив польских друзей, бригада вышла затем на рубеж Угист, Лоза и до 30 апреля вела бои, громя немецко-фашистские части в районах Вейскольм, Ратцен, Липпеп, Кроста. Здесь отличился экипаж старшего сержанта Демиденко, уничтоживший один «фердинанд», противотанковое орудие и до роты вражеской пехоты.
Отлично действовал экипаж лейтенанта Крыжановского, подбивший 3 «пантеры». А затем, когда кончились боеприпасы, их тридцатьчетверка раздавила гусеницами 7 орудий и минометов и 15 пулеметов.
В бою за город Липпен отличилась и наша рота. Действуя совместно с батальонами из 289-го стрелкового полка, мы не только овладели этим городом, но и ворвались в Бремен, очистив его к исходу дня от фашистов.
Итак, к 30 апреля все батальоны нашей бригады сосредоточились в Липпене в надежде хоть немного отдохнуть, пополниться техникой и людьми, а главное — как следует отпраздновать день 1 Мая. Однако именно в предпраздничную ночь противник вновь перешел в наступление, смял наши стрелковые части в Альсдорфе и Ростиче и вплотную подошел к Грюнхайму. Бригада тут же совершила марш в район Штрогау и к утру встала там броневым заслоном на пути гитлеровцев, снова, кстати, устремившихся на юг.
И поведение гитлеровцев было теперь понятно. Советская артиллерия уже несколько дней вела огонь непосредственно по Берлину. Помнится, когда я впервые услышал эту весть, то живо представил себе и зиму 1941 года, и небольшую подмосковную деревеньку возле Крюково, и огромное, правда опрокинутое и искореженное, фашистское «чудо»-орудие, из которого гитлеровцы намеревались выпустить снаряды по московскому Кремлю. У них тогда ничего из этого не вышло. А вот у нас в 1945 году получилось! И не какое-то там отдельное орудие, даже не дивизион, а целые артиллерийские части уже [145] вели прицельный огонь по площадям и улицам главной цитадели фашизма!
Где-то в двадцатых числах апреля мы узнали, что советские войска завязали бои на окраинах Берлина, а еще через три-четыре дня радио сообщило, что вся берлинская группировка немецко-фашистских войск рассечена на две изолированные друг от друга группы. Вот тут-то, потеряв всякую надежду на сдачу Берлина англичанам и американцам, те гитлеровские части и соединения, которые избежали окружения, ринулись на запад и юго-запад. Только теперь они спасали от советских войск не территорию рейха, а свои собственные шкуры, предпочитая англо-американский плен русскому.
Под вечер 1 мая бригада вновь пошла вперед и стремительным марш-броском вышла в район Линца, перерезав первоклассную автостраду, ведущую в Ортранд, к которому с запада подходили американские войска. Гитлеровцы организовали против нас ряд сильных контратак, стремясь все же пробить себе дорогу к Эльбе и в Австрию. Но в тот день мы сдержали их натиск.
2 мая пал Берлин. Это еще больше подстегнуло удиравших гитлеровцев. Они продолжали драться с отчаянием обреченных. Им даже удалось временно выбить наши заслоны из Паникау. Но туда сразу же были брошены остатки роты Ягущина и наша почти полнокровная рота. Положение они восстановили, путь на Ортрапд снова оказался перекрыт.
Тем временем главные силы бригады двинулись к Эльбе и утром 6 мая уже завязали бои в северном предместье Дрездена — в. Вансдорфе. Противник начал отходить в южную часть города, к переправам через Эльбу. Но наперерез фашистам устремился батальон майора Хватова. Он перекрыл все пути из города, ведущие на юг и юго-запад. Гитлеровцы оказались в западне.
Но добивать фашистов в Дрездене нам не пришлось, ибо в ночь на 8 мая бригада получила приказ сдать свои [146] позиции подошедшим стрелковым частям и форсированным маршем двигаться на помощь восставшей Праге.
До Праги от нас было около трехсот километров пути. Но какого пути! Мы шли по узким, как козья тропа, горным дорогам, проложенным к тому же среди мощных лесных массивов. На них не очень-то разгонишься.
Но главным препятствием на дорогах были толпы беженцев, тянувшиеся нескончаемым потоком. Иной раз людские пробки забивали их на многие километры, а нас ведь ждала восставшая Прага. Там ежеминутно гибли люди, лилась кровь. И мы продолжали путь подчас впритирку к потоку беженцев.
Шли без боев, если не считать мелких стычек нашей разведки и охранения с разрозненными группами гитлеровцев.
Весть о безоговорочной капитуляции фашистской Германии застала нас на рассвете 9 мая уже в небольшом чехословацком городке Терезин, в пятидесяти километрах от Праги. Конечно же мы очень обрадовались этому известию. Но радовались недолго, так как через полтора часа завязали ожесточенный бой на северной окраине чехословацкой столицы. К полудню Прага была уже полностью очищена от немецко-фашистских захватчиков.
Две недели мы простояли в предместье Праги — небольшом поселке Тржеботов. Там нас и застала весть о том, что за участие в боях за Дрезден бригада награждена орденом Богдана Хмельницкого. Теперь она стала именоваться 150-й отдельной, Киевско-Коростеньской Краснознаменной, орденов Суворова, Кутузова и Богдана Хмельницкого танковой бригадой.
20 мая мы передислоцировались в район городка Фрайберг. Там и отпраздновали наконец праздник Победы, к которому шли 1418 неимоверно тяжелых дней войны. Но все-таки дошли!
Итак, танки заглушили моторы. Мы, техники и ремонтники, начали помогать экипажам в обслуживании боевой техники. За трудами и заботами незаметно наступила [147] осень. И вот 21 сентября пришел приказ о демобилизации первой группы танкистов бригады. В эту группу попал и я.
Провожать нас выстроилась вея бригада. Торжественно, под звуки оркестра, вынесли Боевое Знамя. Мы, демобилизованные, по очереди подходили к нему, вставали на колено и целовали пропахшее пороховым дымом, израненное, как бывалый солдат, пулями и осколками полотнище.
Да, это была торжественная, но в то же время и грустная минута. Ведь мы прощались со Знаменем бригады, под сенью которого пройдено более 6 тысяч километров фронтовых дорог, хожено в сотни яростных атак, во время которых уничтожено около 200 фашистских танков, более 400 орудий, 206 дзотов, более 33 тысяч вражеских солдат и офицеров. Девять раз салютовала Москва боевым подвигам танкистов нашей бригады, столько же раз упоминалась она наряду с другими частями и соединениями в благодарственных приказах Верховного Главнокомандующего. 10 Героев Советского Союза и 3115 воинов-орденоносцев воспитаны в ее ротах и батальонах!
А затем в торжественном марше перед нами прошли наши боевые друзья и товарищи, те, с кем мы поровну делили и смертельные опасности и радости побед. Им еще предстояло служить. А нас уже ждали другие дороги и другие дела — мирные. [148]