«Потопленные» оживают
К марту 1943 года все основные работы по ремонту нашего корабля были закончены. Командир бригады подводных лодок доложил командующему Балтийским флотом о своем намерении поручить гвардейскому экипажу «Щ-303» первому открыть летнюю кампанию. Тот одобрил это предложение.
Добросовестным, напряженным трудом добился личный состав «Щ-303» такой высокой чести. Оранжево-черные гвардейские ленточки на бескозырках, гвардейский знак и ордена на груди были для экипажа не только внешними отличиями. Они обязывали ко многому. Гвардейцы-подводники стали строже относиться к самим себе и к каждому члену своего коллектива.
Инженер-механик Ильин, только что пришедший из училища минер лейтенант Бутырский и старший лейтенант Пенькин, назначенный вместо Калинина помощником командира корабля, энергично готовили лодку к предстоящему походу.
Старшего лейтенанта Калинина, который приобрел на «Щ-303» немалый боевой опыт, командование направило на учебу. После переподготовки Калинин был назначен командиром одной из подводных лодок. Впоследствии за героические боевые действия ему было присвоено звание Героя Советского Союза. [60]
Перед самым походом встал вопрос о списании на берег по болезни акустика Мироненко, благодаря удивительной выдержке и высокому мастерству которого наша «старушка» не раз выходила невредимой из самых трудных, порой критических положений. Грохот бомбежек повредил ему слух.
На корабль пришел новый акустик — Васильев. Но Мироненко со слезами на глазах просил оставить его в экипаже.
Мы понимали, как трудно моряку уходить с лодки. Но что было делать? Ведь ему необходимо лечение. Однако я уступил настойчивым просьбам Мироненко и добился разрешения оставить его на корабле еще на один поход.
Блокаду восточной части Финского залива и этой весной противник осуществлял на прежних рубежах — Гогландском и Порккала-Уддском. Но основной противолодочный рубеж был теперь не в районе острова Гогланд, а в самом узком месте Финского залива — между островом Найссар и полуостровом Порккала-Удд.
Глубина Финского залива здесь колеблется от двадцати пяти до шестидесяти метров и только в одном месте, которое мы называли глубокой ямой, достигает восьмидесяти метров. Наибольшая ширина залива здесь двадцать миль.
По данным разведки мы знали, что этот район тщательно заграждается стальными сетями и минами разного типа.
К концу апреля на линии Порккала-Удд — Найссар противник выставил в два ряда сетевой бон, который протянулся от южного до северного берега Финского залива и полностью его перегородил.
Бон представлял собой подвешенную к многочисленным поплавкам и поставленную на тяжелые якоря массивную стальную сеть с квадратными ячейками. Сеть была изготовлена из троса диаметром восемнадцать миллиметров, каждая сторона ячейки равнялась четырем метрам. Длина отдельных секций сети достигала двухсот пятидесяти метров, а высота — сорока — семидесяти метров.
К началу летней кампании между островом Найссар и полуостровом Порккала-Удд гитлеровцы выставили восемь с половиной тысяч мин, в том числе пятьсот [61] шестьдесят донных магнитных, тысячу триста шестьдесят якорных магнитных и почти шесть с половиной тысяч контактных.
Авиация Краснознаменного Балтийского флота нанесла ряд ударов по кораблям и базам противника с целью помешать усилению противолодочных заграждений. Однако, как позже выяснилось, гитлеровцам все-таки удалось создать сильнейший Найссар — Порккала-Уддский рубеж.
Гогландский рубеж перекрывал залив по линии Гогланд — Большой Тютерс — Вигрунд и имел большую тактическую глубину. Он состоял из антенных, донных и якорных магнитных мин, выставленных ярусами по всей глубине, и расширенной системы постов наблюдения и Связи, прожекторных установок и береговых батарей на островах.
К началу действий наших лодок в Финском заливе фашистское командование вновь прислало сюда около ста двадцати противолодочных кораблей и катеров.
Кроме того, в районе острова Большой Тютерс и полуострова Порккала-Удд противник установил шумопеленгаторные станции.
Первая группа советских подводных лодок, которой предстояло действовать в Балтийском море, составилась из трех кораблей: нашей «Щ-303», «Щ-408» под командованием капитан-лейтенанта Кузьмина и «Щ-406» под командованием капитана 3 ранга Осипова.
Выход этой группы в море планировался на середину апреля 1943 года. Возвращение намечалось на конец июля.
Подготовку личного состава после длительного перерыва в боевых действиях в связи с ледовой обстановкой проводили у пирса и в Купеческой гавани. Конечно, хорошо отработать все действия экипажа возможности не представлялось. Однако мы готовы были выполнить приказ командования.
Неожиданно срок выхода подводных лодок в море пришлось перенести, потому что в апреле вражеская авиация участила налеты на Кронштадтскую военно-морскую базу и при этом сбросила магнитные мины на створе кронштадтских маяков.
Возникла необходимость произвести траление фарватеров; оно затянулось до 7 мая. За этот период [62] немецко-фашистское командование еще более усилило свои противолодочные рубежи. В то же время начался ежедневный артиллерийский обстрел кораблей, стоявших в гаванях Кронштадта.
Снаряды порой ложились совсем близко от нашей «старушки». Беспрестанно грохотали взрывы. Но корабль продолжал жить обычной размеренной жизнью. Матросы красили лодку, чистили ее, таскали мешки и ящики с продуктами для автономного плавания.
В один из апрельских дней командование пригласило меня и командира «Щ-408» капитан-лейтенанта Кузьмина на совещание. Этот весенний день был, вероятно, одним из самых теплых на Котлине, но так как враг вел сильный артиллерийский обстрел, пришлось целых три часа просидеть в укрытии.
Начальник штаба соединения капитан 1 ранга Л. А. Курников выступил первым с подробным планом прорыва подводных лодок в Балтийское море. Затем капитан-лейтенанту Кузьмину и мне были вручены боевые приказы. Начальник штаба обратился ко мне:
— Командование возлагает на вас как на опытного уже в преодолении рубежей командира задачу провести первые три лодки через Финский залив в море. Но если этот план осуществить будет невозможно, то изучите и исчерпывающе доложите в штаб соединения обстановку в районе противолодочных рубежей.
Мы подробно обсудили предстоящую нелегкую задачу. Прорываться через Найссар — Порккала-Уддский рубеж решили на больших глубинах, с наименьшей скоростью, в темное время суток. Если лодка застрянет в сетях, то, воспользовавшись темнотой, будем всплывать и освобождаться от них.
Договорились, что, прорвавшись через Гогландский рубеж и разведав его, я донесу в штаб точный путь прохода через минные поля, укажу район зарядки батареи, сообщу сведения о кораблях противолодочной обороны противника. После получения моего донесения с базы выйдет подводная лодка «Щ-408», за ней — «Щ-406». А нам в это время предстоит пробиваться через второй рубеж — Найссар — Порккала-Уддский. В случае успешного его преодоления остальные лодки последуют за нами.
Возвратившись на корабль, я склонился над рабочей [63] картой обстановки. Вновь и вновь изучал район предстоящих действий по прорыву рубежей Финского залива.
Я очень опасался за капитан-лейтенанта Кузьмина. Это был мужественный и способный подводник — я его хорошо знал, поскольку он раньше служил у меня на лодке штурманом. Но самостоятельно он выходил на столь тяжелое боевое задание впервые.
7 мая 1943 года с наступлением темноты на наш корабль прибыли командующий Краснознаменным Балтийским флотом и командир бригады подводных лодок. Еще раз обсудили мы мельчайшие детали предстоящего прорыва рубежей. Наконец командующий обнял меня, тепло попрощался с экипажем, и «старушка» пошла на запад в сопровождении пяти тральщиков и восьми катеров.
Не успели мы выйти за кронштадтские боны, как наш эскорт обстреляла вражеская артиллерия. Катера быстро поставили дымовую завесу и скрыли нас от неприятеля, а орудия линкора «Петропавловск» вступили в поединок с фашистскими батареями.
11 мая 1943 года, получив последнее донесение об обстановке в Финском заливе, мы покинули остров Лавенсари.
Гогландский противолодочный рубеж форсировали через Нарвский залив. Большую опасность здесь представляли магнитные и противокатерные мины. Особенно меня беспокоили последние: их можно было намотать на винт, поскольку фашисты связывали такие мины проволокой и притопляли.
Минное поле мы пересекали по наиболее выгодным глубинам. Шли, прижимаясь к самому грунту, только на одном электродвигателе. Скорость была минимальная — два узла.
При подходе к минному полю гидроакустик зафиксировал несколько глубинных взрывов в направлении Нарвского залива. Значит, там находились корабли противолодочной обороны. И почти в то же мгновение в переговорной трубе послышался взволнованный голос лейтенанта Бутырского:
— Справа по носу скрежет минрепа!
Тут и я услышал зловещий звук. Минреп будто за что-то зацепился или был притянут к корпусу лодки каким-то магнитом. Подал команду: [64]
— Право руля!
Минреп, а вместе с ним и мина, грозившая нам смертью, оторвались от корпуса лодки.
Все облегченно вздохнули. Но через несколько минут мы снова столкнулись с невидимым смертоносным зарядом, притаившимся в свицовых водах залива.
«Старушка», медленно продвигаясь почти по самому дну залива, то и дело сталкивалась с минрепами. Порой нам казалось, что пройти через это минное поле невозможно.
Но все-таки мы упрямо шли вперед. И смерть отступала.
Чем дальше мы продвигались, тем сложнее и сложнее становилась обстановка. Южная часть минного поля была заминирована плотнее. Наша лодка входила как бы в густой лес минрепов и мин.
В отсеках стояла такая тишина, что малейший удар чем-либо металлическим о палубу звучал, как взрыв глубинной бомбы. Слышалось только жужжание моторов да редкие негромкие команды.
По нашим расчетам минные линии отстояли одна от другой на расстоянии четырехсот или пятисот метров, а мины в каждой линии — на расстоянии сорока — пятидесяти метров.
Настало время изменить курс корабля.
Делать это на минном поле очень опасно, так как при повороте можно намотать минреп на винт.
Едва мы легли на новый курс, как из первого отсека доложили, что с правого борта слышны глухие удары о корпус. Я приказал медленно переложить руль вправо. Однако стуки продолжали продвигаться к корме. Казалось, будто о борт корабля кто-то бьет молотком.
Невольно подумалось, что это уже конец, что вот-вот мы подорвемся, так как на этот раз подводная лодка касалась уже не минрепа, а непосредственно мины.
Стараясь оставаться спокойным, я до боли сжал кулаки, так что ногти впились в ладони.
Наконец удары о корпус прекратились. Эти страшные мгновения показались вечностью.
С минрепами нам приходилось встречаться и раньше, но чтобы касаться непосредственно мины — такого еще не было. Пережитые тогда минуты остались в памяти на долгие годы. [65]
На этом минном поле «старушка» касалась минрепов еще не раз, но преодолела его благополучно.
13 мая мы вышли в западную часть Нарвского залива и произвели разведку. Район был чист от мин.
Лодка всплыла на поверхность. Электрики начали зарядку аккумуляторной батареи. Но не прошло и часа, как нас атаковали самолеты противника. Пришлось произвести срочное погружение.
А еще через полчаса акустик Васильев доложил, что приближаются корабли противолодочной обороны. На небольшом от нас расстоянии они сбросили глубинные бомбы.
Стало ясно, что в этом районе зарядить аккумуляторную батарею нам не дадут. Берег Нарвского залива был виден как на ладони, и посты наблюдения противника легко могли обнаружить лодку. Решили отойти на зарядку батареи к северо-западной части острова Вайндло.
Я послал в штаб бригады донесение о том, что Гогландский противолодочный рубеж мы преодолели.
На следующую ночь нам наконец-таки удалось зарядить аккумуляторную батарею без помех. При переходе в район Найссар — Порккала-Уддского рубежа произвели еще подзарядку батареи, чтобы начать прорыв с полной ее плотностью.
Наступило 14 мая. Шел седьмой день нашего плавания. За это время мы преодолели небольшое расстояние, а уж не раз встречались с коварными действиями противника.
Передо мной стояла проблема: нужно ли расходовать плотность аккумуляторной батареи на обследование второго противолодочного рубежа или проходить его так, как было указано в плановой таблице перехода, то есть точно таким же образом, как мы проходили этот район в 1942 году? Решили следовать строго по рекомендованному штабом фарватеру.
Шли в подводном положении. На лодке выдался спокойный час, и я разложил на письменном столе морские карты, руководство к мореплаванию, плановые таблицы перехода Финского залива и другие документы, чтобы еще раз уточнить план прорыва Найссар — Порккала-Уддского рубежа.
При подходе к рубежу, примерно к северу от банки [66] Усмадалик, обнаружили пять кораблей противолодочной обороны Они, вероятно, охраняли восточную часть заграждения.
Обстановка вынудила нас произвести разведку этого района. Мы прошли его вдоль, с юта на север, наблюдали в перископ без хода.
Обнаружили буи и бочки на расстоянии приблизительно пятидесяти — семидесяти пяти метров друг от друга, тянувшиеся в два ряда от острова Найссар до маяка Порккалан-Каллбода. Это говорило о наличии стационарных сетей. Во время прохода вдоль сетей «Щ-303» снова несколько раз касалась минрепов.
Прорыв рубежа можно было осуществлять только ночью. Я решил пройти по отсекам и побеседовать с коммунистами и комсомольцами, узнать, что они думают в отношении предстоящего форсирования сетевого заграждения.
В первом отсеке вахту нес командир отделения торпедистов Алексей Иванов, секретарь комсомольской организации корабля.
— Как чувствует себя личный состав отсека?
Иванов ответил просто:
— Все в порядке, товарищ командир, ведь нам не впервой с минами встречаться. Так что за нас будьте спокойны.
Я заглянул в гидроакустическую рубку. Там сидел акустик Васильев, он впервые принимал участие в боевом походе.
Ну как, страшновато, товарищ Васильев?
Без привычки немного страшновато, товарищ командир. Но все, что от меня требуется, я выполню, уж вы не беспокойтесь.
Пройдя по всем отсекам, я еще раз убедился, что с таким личным составом можно выполнять любые боевые задачи.
С наступлением темного времени приступили к прорыву сетевых заграждений. Курс корабль проложили с таким расчетом, чтобы поднырнуть под сети на предельной глубине. Ход минимальный — два узла.
От давления толщи воды корпус нашей «старушки» немного потрескивает, но сальники и забортные отверстия держат хорошо. В лодке весь личный состав стоит на своих боевых постах и командных пунктах. Прислушиваемся [67] к забортным шумам. Аварийное имущество наготове.
При помощи гидроакустики тщательно прослушиваем горизонт.
Когда мы прошли по курсу приблизительно сорок пять минут, акустик доложил, что слышит какой-то звон. Застопорили ход; медленно легли на грунт. Я решил проверить, что слышит акустик. Действительно, странный звон прослушивался прямо по носу. Стало ясно: подводная лодка находится близко, совсем близко от заградительных сетей.
На поверхности моря разыгралась волна, и оттяжки сетей, которые, видимо, были сделаны из якорь-цепей, издавали звон. Мы подошли вплотную к расположению сетевых бонов.
Было совершенно бесспорно, что перед сетевым заграждением и позади него много мин. Мины есть и в сетях. Они, видимо, поставлены там на таком расстоянии, что могут разорвать на кусочки всякое инородное тело, которое заденет и потянет за собой полотнище сети.
Но решение оставалось одно — прорывать рубеж.
Война продолжалась, враги использовали морские коммуникации в полную силу, и мы обязаны были пройти на запад — в Балтийское море — во что бы то ни стало.
Штурман и помощник командира внимательно наблюдают за мной, видят, как часто я склоняюсь над картой, и догадываются о моих тревогах. Все трое еще раз обдумываем, как лучше пройти под сетями.
И вот «Щ-303» оторвалась от грунта. Дали самый малый ход. Идем курсом 230°. Примерно через десять минут боцман доложил, что лодка не слушается горизонтальных рулей, нарастает дифферент на нос. И тут же из первого отсека сообщили, что слышат скрежет сетей о борт корабля.
«Вот и началось!» — подумал я.
Застопорили электродвигатели. Дали ход назад. С трудом удалось оторваться от сетевого бона.
Изменили истинный курс на 280°. Еще раз пытаемся поднырнуть под сетевые заграждения.
Через пятнадцать минут — беда: снова попали в сети. Из носового отсека докладывают, что слышат [68] сильный скрежет о борт лодки, да я и сам, в центральном, слышу его.
На этот раз мы врезались в стальную сеть еще сильнее. Дали средний ход назад, изменяя дифферент то на нос, то на корму.
Неподалеку раздался взрыв. Вероятно, взорвался сетевой патрон. И тут же акустик доложил, что противолодочные корабли противника, находившиеся на стопе, услышав взрыв в сетях, дали ход и приближаются к нашему району, но вплотную к сетевому бону не подходят.
Я довел дифферент до 7° на нос, приказал дать самый полный ход назад. Подводная лодка задрожала, и вдруг как будто кто-то большой и могучий выпустил ее из своих объятий. Мы вырвались из сетей!
Развернулись на курс 170°, прошли вдоль сетевого бона. Через сорок пять минут еще раз изменили курс, рассчитывая пройти под заграждением через глубокую яму, где раньше при подъеме перископа не обнаружили на поверхности ни буев, ни сетевых бочек. И... снова попали в сети.
Дифферент на корму продолжал расти. Подал команду:
— Полный назад!
Но из пятого отсека доложили, что полного хода обеспечить не могут — плотность аккумуляторной батареи снизилась до 17°.
Принимая воду в кормовую дифферентную цистерну и откачивая ее, давая рывками ход назад, мы пытались оторваться от стальных сетей. Но все было безрезультатно. Положение становилось трагическим, однако ни малейшего замешательства в центральном посту не было.
Тогда я приказал довести дифферент до 15° на корму и дать самый сильный, какой только возможно, рывок электродвигателями назад.
Лодка дрогнула, двинулась, как будто сползла с горы, и стала погружаться. А через несколько секунд «старушка» легла на грунт.
— Оторвались! — облегченно вскрикнули все, находившиеся в центральном посту.
В отсеках уже ощущался недостаток кислорода — «Щ-303» пробыла под водой довольно долго. Я приказал включить патроны регенерации и осмотреться. [70]
Инженер-механик Ильин подошел ко мне:
— Товарищ командир, плотность аккумуляторной батареи снизилась до 15°, необходима зарядка. Запаса сжатого воздуха осталось только на одно всплытие!
Фельдшер Андреенков в свою очередь доложил, что в лодке скопилось много углекислоты.
Дальнейшие попытки прорыва сетевого заграждения при низкой плотности батареи и с малым запасом сжатого воздуха стали невозможны.
Противолодочный рубеж имел большую глубину, и, конечно, если бы даже нам удалось найти лазейку в сетях, мы все равно при малой плотности батареи не смогли бы выйти на другую сторону заграждения.
Нужно было уходить из этого района на зарядку аккумуляторной батареи и пополнение воздуха высокого давления.
Буквально лежа на грунте, развернулись на противоположный от сетей курс.
При подходе к району зарядки опять легли на грунт, для того чтобы дать возможность отдохнуть личному составу (до наступления темноты оставалось еще десять часов). Да и сам я в течение двух суток не смыкал глаз. А главное — нужно было экономить электроэнергию и запас кислорода.
После того как лодка легла на грунт, я проверил отсеки. Все было в порядке.
Собрал офицеров и проинформировал их в отношении дальнейшего плана прорыва. Содержание плана было таково: после зарядки аккумуляторной батареи и пополнения воздуха высокого давления попытаться прорвать Найссар — Порккала-Уддский рубеж через другой проход.
С наступлением темноты в ночь на 22 мая «Щ-303» всплыла под перископ. Осмотрели горизонт, но видимость была плохая, ничего подозрительного мы не обнаружили. Акустик в свою очередь доложил, что никаких посторонних шумов не слышно. Прозвучала команда:
— По местам стоять к всплытию! Продуть среднюю цистерну!
Подводная лодка быстро всплыла на поверхность. Я выскочил на мостик и вдруг увидел неподалеку большое количество вражеских катеров противолодочной обороны, стоявших без хода. Заметив лодку, [71] неожиданно показавшуюся на поверхности моря, катера вошли на сближение.
— Срочное погружение!
Мгновение — и задраен люк, заполнена цистерна быстрого погружения. «Старушка» так же неожиданно, как и появилась на поверхности моря, исчезла в морских глубинах.
Надо было срочно уходить на предельную глубину. Это единственное наше спасение. Я приказал штурману проложить курс так, чтобы лечь на грунт в глубокую яму. Уклоняться ходом мы не могли из-за низкой плотности аккумуляторной батареи.
Едва лодка погрузилась, как акустик доложил, что слышит шум винтов множества кораблей на близком расстоянии. Через несколько минут противник начал глубинное бомбометание.
Мы услышали взрывы бомб совсем рядом. Самый близкий из них подбросил «старушку» метра на три. Свет в отсеках погас — повредило некоторые баки аккумуляторной батареи.
Ожесточенное бомбометание не прекращалось долго. Из-за близких сильных разрывов входные люки начали пропускать воду. Поврежденную, почти неспособную двигаться лодку трудно было удержать в подводном положении на заданной глубине. Но личный состав сразу же начал работы по исправлению электроосвещения и изоляции поврежденных аккумуляторов.
Казалось, что при тусклом свете аварийных фонарей нельзя выполнить подобную работу, но инженер-механик Ильин, электрики Бойцов и Гримайло, хорошо знавшие свое дело, быстро изолировали поврежденные аккумуляторы, и в цепи освещения появился ток.
Между тем возникла новая опасность: у «Щ-303» стал нарастать дифферент на нос, а помпы мы не могли привести в действие, в противном случае обнаружили бы себя. Устранить дифферент решили перемещением личного состава: часть экипажа перешла из носовых отсеков в кормовые. Это помогло — лодка выровнялась.
Вскоре матросы ликвидировали и поступление воды через входные люки.
А корабли противолодочной обороны все еще находились над нами и продолжали бомбометание. Глубинные [72] бомбы рвались то совсем близко, то в некотором отдалении.
И вдруг второй страшный взрыв сильно потряс лодку. Казалось, что стальной корпус корабля не выдержит, развалится.
Мы стояли, затаив дыхание. На момент наступила тишина. И снова треск и грохот. Что это, конец? Нас бросает из стороны в сторону.
Свет снова гаснет. Стиснув зубы, подводники исправляют повреждения.
«Щ-303» легла на грунт. Вражеские корабли по очереди продолжали сбрасывать глубинные бомбы. Но установка в сериях бомб, видимо, была рассчитана плохо. Порой взрывы слышались прямо над нашими головами и осколки падали на надстройку лодки, однако серьезных повреждений они не причиняли.
Дальнейшее пребывание в подводном положении становилось невыносимым. В отсеках все ощутимее чувствовался недостаток кислорода.
На наше счастье, шум винтов неприятельских кораблей стал удаляться. Видимо, гитлеровцы решили, что с нами покончено. Однако всплывать с грунта было еще опасно. Все ли корабли ушли? Может, враг застопорил ход, притаился на поверхности, прослушивает залив, нащупывая нас.
В лодке стояла гнетущая тишина. Казалось, жизнь в ней замерла. Мы остановили все механизмы, без надобности старались не двигаться. А чтобы при ходьбе не шуметь, матросы сняли обувь, обмотали ноги тряпками, на палубу набросали ветошь.
Совершенно бесшумно пробирался по лодке и строевой Титов, тот самый Титов, который прежде с таким грохотом бил стаканы и тарелки чудесного корабельного сервиза, вызывая справедливое негодование помощника командира за свою неуклюжесть. Теперь и он стал очень осторожен.
Напряженно прослушивает поверхность акустик Васильев, а вместе с ним и я. Но наверху как будто все тихо.
Я смотрю на своих товарищей. Белые, вытянувшиеся лица. Кое-кто спит, но какой это сон? Тяжелый, мучительный. Люди задыхаются. Вот трюмный старшина Макаров шепчет в забытьи:
— Испортилась... помпа испортилась... [73]
Макарову делается совсем плохо, ему оказывают необходимую помощь.
Уснул свободный от вахты электрик Савельев. У него учащенное дыхание, на губах выступает пена. Фельдшер корабля Андреенков будит его, дает консервированный виноград. Савельеву становится легче.
Но даже в этой тяжелой обстановке, когда жизнь висит на волоске, когда из опасения, что враг может подслушать, выключены все приборы, моряки не теряют самообладания.
Замполит капитан-лейтенант Цейшер проходит по отсекам, беседует с матросами, подбадривает их. Цейшер хорошо знает лодку — немало лет прослужил он на «щуке» матросом-электриком. В эти трудные минуты для каждого члена экипажа он находит теплое, ободряющее слово.
Во всех отсеках есть коммунисты. Спокойствием, выдержкой они служат примером всему экипажу. Впрочем, весь личный состав держится стойко.
Акустик Васильев тихонько рассказывает кому-то:
— Я слышу, как катятся бомбы по палубе катера, падают, шипят в воде. Сейчас взрыв! Тогда я отбрасываю наушники, чтобы не оглушило, а потом снова надеваю их и слежу за фашистами.
Голос у него спокойный, уверенный, и, видимо, это успокаивающе действует на его слушателя.
Крепится и наш новенький — штурманский электрик Сорокин. Он впервые участвует в боевом походе. Матрос чувствует на себе мой внимательный, испытующий взгляд и старается не показать, что ему тяжело. Огромными своими руками он ворошит тончайшие проволоки, исправляет сложную аппаратуру гирокомпаса.
Помощник командира Пенькин, который когда-то был штурманским электриком, помогает Сорокину ремонтировать гирокомпас. При этом он шутит, стараясь подбодрить людей, вызвать у них улыбку.
Тяжело подводникам. Немеют пальцы, деревенеют подошвы ног, кислородный голод иголочками покалывает тело. Дышать невмоготу. Но гвардейцы не падают духом. [74]
А наверху тишина. Но можно ли верить в нее? Ушли корабли противника или тоже таятся, выжидают?
Нас хотят взять на хитрость, — говорю я матросам, — но мы их перехитрим. Только смотрите, чтобы у нас все было в порядке!
Не беспокойтесь, товарищ командир, все будет, как надо...
Во второй половине дня в районе нахождения «Щ-303» гидроакустик услышал шум винтов двух кораблей. Они, видимо, имели задание наблюдать за лодкой и долгое время находились над нами без хода.
Теперь корабли уходили. Противник, несомненно, решил, что лодка потоплена.
Значит, не напрасно мы выжидали, не напрасно переносили муки удушья. Экипаж «Щ-303» благодаря своей железной стойкости вышел победителем и в этом поединке.
Сейчас необходимо было всплыть и уйти отсюда.
— По местам стоять к всплытию с грунта! — раздается команда вахтенного офицера.
Приказ повторяется по отсекам. Лодка оживает.
Ночью, в двадцать три часа (хотя ночей в это время, можно сказать, совсем и не было), мы должны находиться в районе зарядки аккумуляторной батареи. Но до этого места еще пять часов хода. А люди нуждаются в свежем воздухе, корабль — в электроэнергии.
Инженер-механик Ильин появляется в центральном посту.
— Команда стоит по местам, главные электродвигатели готовы! — докладывает он.
— Хорошо. Откачать из уравнительной семь тонн воды!
Уравнительная — это большая цистерна внутри прочного корпуса, которая может принять около пятнадцати тонн воды. Лодка на дне моря не становится на якорь, она только утяжеляется. Для этого в уравнительную цистерну принимается примерно пять — семь тонн воды, и тогда корабль плотно ложится на грунт.
...Для сохранения скрытности, поскольку работу помп может услышать противник, воду из уравнительной цистерны откачиваем постепенно: несколько минут работает помпа, затем мы ее стопорим, и акустик слушает, нет ли кораблей-преследователей. [75]
Семь тонн из уравнительной цистерны откачано! — докладывает Ильин.
Оба электродвигателя назад, малый ход!
Лодка начинает дрожать, стрелка глубиномера немного колеблется. Однако странно — она только колеблется, но не трогается с места.
Приказываю дать средний ход. Корабль по-прежнему не отрывается от грунта. В мирное время это явление не представляет ничего особенного. Очень часто на мягком илистом дне подводную лодку заносит илом за несколько часов, и она не может сразу оторваться от грунта. Но в боевой обстановке это может быть обусловлено и совсем иными причинами.
Откачали всю воду из уравнительной цистерны. Электродвигатели работают сильнее. Все взоры устремлены на большой циферблат глубиномера. На лицах напряженное внимание. Стрелка прибора по-прежнему колеблется на месте.
Откачали часть воды из дифферентных цистерн. Лодка содрогается от напряжения, но от грунта не отрывается.
Я задумался, потом дал команду проверить входные люки. И действительно, входные люки в результате бомбежки оказались заполненными водой. Все, за исключением центрального поста. Пришлось откачать часть пресной воды, после этого «Щ-303» оторвалась от грунта.
С наступлением темноты акустик тщательно прослушал горизонт и мы всплыли. Море — как зеркало, на вечернем небе — ни одного облачка. Видим невооруженным глазом северный и южный берега Финского залива.
Вдали заметили много противолодочных катеров противника. Они вели себя спокойно, как видно, нас не обнаруживали.
Мы приступили к форсированной зарядке батареи и пополнению воздуха высокого давления. Я направил командующему флотом радиограмму об обстановке в районе сетей и о том, что весь запас кислорода вышел, а зарядить аккумуляторную батарею трудно.
Не прошло и часа, как нас обнаружили катера противника. Они пошли на сближение, открыв артиллерийский огонь. «Старушка» срочно погрузилась.
Пришлось снова лечь на грунт, так как плотность аккумуляторной батареи была еще очень мала. И снова [76] в течение нескольких часов нас атаковали глубинными бомбами, но, видимо, противник точного местонахождения лодки не установил; взрывы слышались на большом от нас удалении.
Трое суток подряд мы пытались произвести зарядку аккумуляторной батареи в этом районе, но каждый раз корабли противника загоняли «старушку» под воду. Количество электроэнергии продолжало уменьшаться, снова ощущался недостаток кислорода.
Мы давно уже не ели ничего горячего, даже чай не кипятили — экономили электроэнергию, и каждая кружка воды была на учете.
Строевой Титов радовал нас всех — даже в этих тяжелых условиях он был такой же, как всегда, — жизнерадостный, бодрый. По своему обыкновению он шутил, раздавая подводникам сгущенное молоко, белые сухари, шоколад. Такое меню устанавливалось лишь на время кислородного голодания.
У нас уже имелось приказание командования возвращаться в Кронштадт. Но сделать этого мы не могли: необходимо было зарядить батарею хотя бы до 25°.
Положение создалось очень серьезное. Я собрал экипаж и объявил:
— Мы вынуждены отказаться от форсирования Найссар — Порккала-Уддского рубежа ввиду отсутствия кислорода и патронов регенерации. Но задание по изучению обстановки в Финском заливе, порученное кораблю, выполнено. Надо возвращаться в базу. Надеюсь на вашу выдержку и впредь. Нас могут встретить еще большие трудности. Рассчитываю на вашу поддержку. А вам обещаю, что как бы трудно ни было, но лодку в базу приведу, хотя бы на швартовах.
Северо-восточнее маяка Кэри противник установил минное поле только из гальваноударных мин и не очень плотное. Вражеских кораблей противолодочной обороны в районе минного поля не наблюдалось.
Выход из создавшегося положения был один: пойти на это минное поле и попытаться там пополнить электроэнергию и воздух высокого давления, а также провентилировать отсеки. Я знал, что выполнить это решение — значит подвергнуть корабль и весь экипаж большому риску, но обстановка вынуждала к этому. [77]
В центр минной позиции «Щ-303» прошла благополучно, лишь один раз задела минреп. Там мы обследовали квадрат в одну милю, сделав несколько зигзагов в подводном положении.
Убедившись, что в данном квадрате мин нет, с наступлением темноты всплыли без хода в надводное положение по рубку и приступили к зарядке аккумуляторной батареи. Чтобы наблюдать, нет ли дрейфа лодки, бросили балластину и взяли ограничительные пеленги на маяк Кэри.
Этой ночью мы имели возможность находиться на поверхности и производить пополнение электроэнергии примерно час — полтора. На вторую ночь нас атаковали два самолета противника, но «старушка» уклонилась от них срочным погружением.
В течение десяти суток каждую ночь всплывали мы в центре обследованного квадрата на минном поле. За это время удалось довести плотность аккумуляторной батареи до 28°, что давало возможность возвратиться в Кронштадт.
Дальнейшее пребывание в Финском заливе стало просто немыслимым: противник все время наращивал силы своей противолодочной обороны. К тому же чувствовалась сильная усталость личного состава. Еще бы, ведь нам пришлось пробыть около двадцати суток в таком напряжении!
Как мы потом узнали, фашистское радио за это время несколько раз сообщало о потоплении нашей «Щ-303».
Было решено с наступлением темноты покинуть район зарядки и проложить курс на восток, к родным берегам, а дневное время использовать для отдыха команды. Впервые за много дней инженер-механик Ильин разрешил приготовить горячий обед.
В двенадцать часов раздалась команда:
— Отсеки приготовить к обеду!
Когда я вошел в отсек, который во время обеда являлся кают-компанией, то увидел, что стол накрыт празднично. Тут был даже торт с надписью «35-летие!»
Я остановился, с недоумением оглядел присутствующих.
— Разве сегодня праздник какой-нибудь?
А помощник в ответ поздравил меня с днем рождения. [78]
В этом суровом, труднейшем походе я совсем о нем забыл. А они, мои боевые товарищи, не забыли! И какая-то горячая волна залила мое сердце.
Так, находясь на дне Финского залива, вдали от родной базы, экипаж подводной лодки «Щ-303» отметил день рождения своего командира.
Возвращаясь в базу, мы вновь должны были пробиваться через Гогландский противолодочный рубеж. Форсировать его решили тем же путем, которым шли сюда.
Но едва наша лодка вышла за пределы минного поля, где пополняла электроэнергию, как акустик доложил, что слышит шум винтов надводных кораблей.
Один из них находился на близком от нас расстоянии. Я решил развернуть «старушку» прямо на вражеский корабль и приказал соблюдать полную тишину, слушать забортные шумы.
Противник начал поворачивать вправо, а вместе с ним разворачивались и мы, готовясь к взрывам глубинных бомб.
Затем новые шумы винтов нескольких кораблей стали прослушиваться с курсового угла 60° по левому борту.
Увеличили ход до четырех узлов. Через две — три минуты началось сильное бомбометание.
А еще через десять — пятнадцать минут корабли противника стали прослушиваться с кормовых курсовых углов. Они шли на большой скорости прямо на нас. Это значило, что лодка обнаружена.
Я приказал застопорить ход и резко положить руль вправо. Но опять началось ожесточенное бомбометание на расстоянии двух кабельтовов с левого борта...
Чтобы оторваться от противника, решил снова уйти на минное поле, в тот квадрат, где недавно пополняли электроэнергию. И как только мы достигли его, преследование прекратилось.
Срезав угол минного поля, вышли на фарватер, рекомендованный штабом флота.
7 июня «Щ-303» вошла в район Нарвского залива. Плотность аккумуляторной батареи вновь упала до 15°. Впереди оставалось одно препятствие — Гогландский противолодочный рубеж.
Я понимал, что осуществлять прорыв этого заграждения тем же курсом, которым мы шли сюда в начале [79] похода, очень опасно. Ведь тогда лодка много раз касалась минрепов. Поэтому решил проложить курс не через середину минного поля, поставленного между банками Неугрунд и Намси, а через восточную его кромку.
«Щ-303» медленно продвигалась вперед, вплотную прижавшись к байке Намси, где, как я предполагал, гитлеровцы поставили меньше мин. Следовали на предельной глубине, имея под килем всего несколько метров.
Но и этот путь оказался тяжелым. Мы просто со счету сбились, сколько раз корабль касался минрепов. Мы «чувствовали» мины то справа, то слева и, маневрируя, с трудом уклонялись от невидимой грозной опасности.
Бесконечно тянулись часы, которые наша «старушка» провела на плотном минном поле. Но вот, наконец, заминированный район остался позади.
8 июня, во второй половине дня, мы пришли в назначенный район залива, где нас должны были встречать советские корабли. Это было недалеко от острова Лавенсари. Я дал радиограмму в штаб.
Через несколько часов акустик доложил, что по пеленгу 100° слышит шум винтов большого количества кораблей. Мы поняли, что это идут наши.
Подводная лодка всплыла на поверхность.
Я вышел на мостик. Полной грудью вдохнул свежий воздух и вдруг почувствовал, как все поплыло вокруг, палуба стала уходить из-под ног — закружилась голова. Но я устоял. А вот сигнальщик только вышел на мостик и тут же упал в обморок. Сказалось долгое кислородное голодание.
Корабли окружили лодку со всех сторон. Моряки радостно кричали «ура» в честь нашего возвращения. Оказывается, нас считали погибшими. Это и неудивительно.
Мы больше месяца пробыли в Финском заливе и почти не имели возможности сообщать о себе командованию. За этот период на лодку было сброшено более двух тысяч глубинных бомб. Много раз корпус корабля касался минрепов. Среднее нахождение под водой — двадцать три часа в сутки.
В восемь часов вечера «старушка» ошвартовалась у пирса острова Лавенсари. Нас обступили моряки. Все искренне радовались нашему нежданному «воскрешению». [80]
Ко мне подошел командир дивизиона тральщиков капитан 3 ранга Михаил Опарин. Мы были с ним друзьями, вместе когда-то учились в военно-морском училище.
— Здравствуй, командир! — с неуклюжей лаской обнял он меня. — Скажу честно, уж не ждали.
С горечью я узнал тогда, что остальные лодки — под командованием Осипова и Кузьмина — не вернулись.
Позднее стало известно, что экипаж подводной лодки «Щ-408» под командованием капитан-лейтенанта Кузьмина вел неравный бой с военными кораблями противника в надводном положении — лодка имела пробоину в корпусе и потому не могла погрузиться. «Щ-408» героически погибла в этом бою.
На другой день, 9 июня, около полуночи, в сопровождении тральщиков, катеров и охотников за подводными лодками под прикрытием истребительной авиации мы начали переход в Кронштадт.
На траверзе мыса Колгомпя вахтенный сигнальщик Ивлечев доложил:
— С правого борта торпедные катера противника! [81]
Только лодка успела развернуться вправо, как по бортам прошли торпеды, выпущенные противником.
А через полчаса наш эскорт атаковали вражеские самолеты. Но прикрывавшие нас истребители быстро отогнали фашистских пиратов. Два «юнкерса», объятые пламенем, врезались в спокойную гладь залива.
В ночь на 11 июня 1943 года «Щ-303» вернулась в Кронштадт.
Подводники сошли на берег. Они оглядывали все вокруг повлажневшими глазами, ощупывали руками землю.
— Комарики! — воскликнул кто-то удивленно и радостно, увидев кружившихся над нами комаров.
Что ж, можно было обрадоваться и комарам! Ведь большая часть экипажа в течение многих и многих суток не видела ни солнца, ни звезд, не дышала свежим воздухом.
Утром меня вызвал командир соединения капитан 1 ранга С. Б. Верховский. Он рассказал, с каким нетерпением ждали в базе от нас сообщений, а их не было. Докладывали командующему флотом адмиралу В. Ф. Трибуцу о том, что «Щ-303» не дает о себе знать, хотя истекли все сроки. Но командующий убежденно говорил:
— Этот корабль вернется, он не может погибнуть! Адмирал помнил раннюю кронштадтскую весну, когда экипажу «старушки», еще стоявшей во льдах, торжественно вручали завоеванное в тяжелых походах гвардейское знамя. Адмирал верил в личный состав «Щ-303». И он не ошибся.
Вернувшись на лодку от командира соединения, я передал матросам благодарность командования за отличную службу. Ведь только хорошее знание ими своего корабля, высокая боевая выучка и крепкая, сознательная воинская дисциплина явились залогом нашего успеха.
Весь экипаж лодки был спаян большой неразрывной дружбой. Она выковывалась в торпедных атаках, под ударами глубинных бомб, в жестоких схватках со смертью. Это была святая флотская дружба. Потому-то и шел с нами в третий боевой поход гвардии матрос Мироненко.
Вскоре в одной из флотских газет появилось стихотворение о мужестве советских подводников-гвардейцев. [82]
Оно было, вероятно, несовершенно по форме, но содержание его дошло до сердца каждого из нас.
Струится солнце над водою,
Над зеркалами синих волн.
Широкой лентой золотою
Корабль подводный обведен.
Флаг распрямлен легко и вольно,
Орудий контуры резки.
На узкой палубе продольной
Стоят шеренгой моряки.
И точно так, по-братски, рядом,
Немного времени назад
Вы возвращались.
Жадным взглядам
Приоткрывался Ленинград.
Друзья хорошие, простые,
Вы победили смертный мрак.
В глубины с вами шла Россия
И выбирала цель атак.
Прими от Родины награду,
Подводник Балтики.
Она — За оборону Ленинграда,
В ней ясность зорь отражена.
Ваш подвиг, ваш порыв гвардейский
Запечатлен для всех времен,
Чтоб гордый шпиль адмиралтейский
Сиял, ничем не омрачен.
Подводная лодка «Щ-303» после похода стояла в базе в боевой готовности. Но выходить в море нам не разрешали.
В июне по решению командования флота авиация провела доразведку Найссар — Порккала-Уддского рубежа и всей системы его обороны. Произведенная аэрофотосъемка района заграждения подтвердила наши разведданные.
Действительно, были обнаружены два ряда сплошных сетей, а также надводные корабли и авиация противника, которые имели задачу не допускать всплытия советских лодок на поверхность для зарядки аккумуляторной батареи.
Авиация Краснознаменного Балтийского флота наносила систематические удары по вражеским дозорам, проводила успешную бомбардировку минных полей на Финском [83] заливе, бомбами и торпедами разрушала сетевой бон. Всего для обеспечения выхода лодок в Балтийское море было совершено более двух с половиной тысяч самолето-вылетов.
Однако нанести существенный ущерб силам и средствам Найссар — Порккала-Уддского противолодочного рубежа оказалось невозможно из-за удаленности этого района от наших баз и аэродромов. Радиус действия истребительной авиации флота был недостаточен для прикрытия бомбардировщиков при налетах на данный рубеж.
С наступлением темных августовских ночей советские подводные лодки предприняли еще одну попытку прорваться через Найссар — Порккала-Уддский рубеж, но успеха не имели. Балтийские подводники оказались заблокированными в восточной части Финского залива.
С этого момента вся тяжесть борьбы на морских сообщениях противника в Балтийском море легла на торпедоносную авиацию.
По газетам, радио и документам мы постоянно следили за действиями подводников Северного и Черного морей. Они приумножали свои победы, а у нас создалась большая пауза в боевой жизни.
Наступил февраль 1944 года. Однажды меня вызвали в Ленинград в штаб соединения.
— Вы назначены командиром на новую большую подводную лодку, — сообщил мне капитан 1 ранга Верховский.
Напрасно просил я оставить меня на «Щ-303» до конца войны. Командир соединения сказал, что приказ уже подписан и что в течение пяти суток необходимо сдать лодку другому командиру, а самому явиться к новому месту службы.
И вот настал день прощания с нашей «старушкой».
Она по-прежнему стояла у пирса, крепко прижатая льдом к деревянным стропилам. На ней в одну шеренгу по борту построился весь личный состав.
Шагаю по трапу на лодку, подхожу к выстроившимся гвардейцам своего родного корабля. Начинаю речь, но чувствую — не могу говорить, что-то сдавило горло. Вижу: у инженер-механика Ильина подозрительно повлажнели глаза. [84]
Жму руку каждому из моряков, благодарю за совместную службу. А сам еле сдерживаю слезы. В тяжелых походах, под ожесточенными бомбежками, в минуты смертельной опасности умел я держать себя в руках, умел не показать своих тревог, опасений, волнения. А тут — никак не могу. Трудно расставаться с боевыми товарищами — ведь сколько пришлось пережить вместе — и с кораблем, на котором прослужил почти восемь лет.
Я прибыл на «Щ-303» в 1936 году после окончания Высшего военно-морского училища имени М. В. Фрунзе. Помню, как впервые пришел на корабль, представился командиру. Беседа с ним продолжалась минут десять. В заключение командир приказал подготовить вверенную мне боевую часть к походу и сделать предварительную прокладку курсов до Лужской губы к восьми часам утра следующего дня.
Вернувшись в отведенную мне каюту, я задумался — не знал, с чего начинать. Вдруг в дверь кто-то постучал. Вошел комиссар капитан-лейтенант Фролов. Он ввел меня в курс всех дел на лодке, рассказал о подчиненных мне матросах, посоветовал, как лучше выполнить приказ командира, и у меня стало легко на душе.
Помощник командира капитан-лейтенант Тарадин так же чутко отнесся к молодому офицеру. Он подробно ознакомил с задачами предстоящего похода, подсказал, как следует подготовить боевую часть.
На другой день в шесть часов утра я уже был на лодке. К моему удивлению, боцман явился на корабль раньше меня и уже все подготовил к выходу корабля в море. На штурманском столе лежал полный набор карт района боевой подготовки, были приготовлены все метеоприборы, разложен прокладочный инструмент.
Я доложил командиру о готовности боевой части и предложил ему просмотреть предварительную прокладку курсов.
После тщательной проверки моих расчетов командир сказал:
— Так и впредь исполняйте свои обязанности!
В двенадцать часов мы прибыли в полигон торпедных стрельб, заняли свою позицию. Все шло хорошо. Но, когда начали осуществлять торпедную атаку, я растерялся. Все расчеты, которые требовались командиру, [85] задержал — сказалось отсутствие практического опыта. Хорошо, что на лодке находился штурман соединения, он-то меня и выручил.
Первый поход благодаря помощи командира, его помощника и штурмана соединения прошел благополучно, но я понял, что мне надо еще многому учиться. Теоретические знания, приобретенные в училище, нужно было теперь умело применять на практике.
Вскоре всех молодых офицеров соединения, а нас было восемь человек, вызвал к себе командир дивизиона. Побеседовав с нами и обсудив недостатки, выявленные во время боевой подготовки, он назначил нам срок один месяц для тщательного изучения всего устройства подводного корабля и сказал, что принимать экзамен будет сам.
В освоении устройства лодки мне помогал весь экипаж. Тогда я понял, какую силу имеет коллектив. Офицер должен не только учить личный состав своего корабля, но и учиться у него. Пренебрежение этим принципом может привести его к зазнайству и в конечном итоге к провалу в работе. Личный контакт со своими подчиненными дает к тому же возможность ближе узнать каждого из них.
Задачу по изучению устройства лодки, поставленную командиром дивизиона, мы выполнили. Это были дни настоящей учебы, которая в дальнейшей службе мне очень многое дала.
Прощаясь с подводной лодкой «Щ-303», я вспомнил все долгие годы, проведенные на этом корабле, и как-то особенно ясно осознал, что в трудной профессии подводника и есть мое истинное призвание.