Снова в море

После возвращения из первого боевого похода «Щ-303» поставили в док. «Старушка» нуждалась в большом ремонте. На корпусе корабля зияли пробоины от осколков бомб, пуль крупнокалиберных пулеметов, виднелись вмятины от близких взрывов. Требовалось исправить изуродованный форштевень, освободить винты от обрывков намотавшихся сигнальных сетей. Работы предстояло много, а выполнить ее надо было в минимальные сроки, потому что положение осажденного Ленинграда по-прежнему оставалось тяжелым.

В двадцатых числах августа меня вызвал к себе командир соединения контр-адмирал А. М. Стеценко:

— Командующий флотом в связи с решением Военного совета Ленинградского фронта приказал увеличить количество подводных лодок, находящихся в море. Поэтому мне надо знать, сколько вам еще потребуется времени на ремонт корабля.

Я ответил Стеценко, что мы будем готовы к выходу в море не раньше чем через сорок суток, и подал ремонтную ведомость. Командир соединения внимательно ее просмотрел, глубоко вздохнул и сказал:

— Даю вам на все ремонтные работы двадцать пять суток. [32]

Строго говоря, этого срока было совершенно недостаточно даже для того, чтобы выполнить корпусные работы. Ведь на лодке оказались деформированными носовые торпедные аппараты, помяты волнорезы. Но я понимал, что такой приказ вызван необходимостью. Обстановка на Ленинградском фронте была сложной, гитлеровцы морем перебрасывали в Финляндию войска и вооружение.

От командира соединения я направился к начальнику завода инженер-капитану 2 ранга Б. М. Волосатову, рассказал ему о беседе со Стеценко.

— Трудно будет, — сказал Волосатов. — Двадцать пять суток — короткий срок. Но раз нужно — сделаем.

Я повеселел — знал, что начальник завода умеет держать свое слово. Недаром этот энергичный, волевой человек пользовался среди моряков и заводских рабочих большим уважением.

Согласовав с Волосатовым конкретный план предстоящих работ, я вернулся на корабль. Как и в другие трудные моменты, решил прибегнуть к помощи партийной организации. Коммунисты и комсомольцы были главной силой корабля. Они всегда помогали экипажу с честью выходить из самых затруднительных положений.

Помню, мы и на этот раз провели партийное и комсомольское собрания. Внешне они проходили, как обычно — заслушивался доклад, выступали в прениях. Но это была большая зарядка человеческой энергии, мобилизация моральных и физических сил всего дружного, спаянного коллектива, каким был экипаж «Щ-303». Волю свою коммунисты выразили в лаконичной резолюции: «Привести корабль в полную боевую готовность досрочно, при артиллерийских обстрелах работу не прекращать».

Потекли дни напряженной работы. Матросы, старшины и офицеры не щадили сил, не считались со временем, чтобы быстрее отремонтировать корабль, тщательно отрегулировать механизмы.

Мне запомнился разговор старшины 2-й статьи Макарова с одним из подводников. Макаров в третий или в четвертый раз собирал и разбирал компрессор воздуха высокого давления. Товарищ стал над ним подшучивать. Макаров ответил ему:

— Лодка не может жить без воздуха высокого давления, а его дает компрессор. Лучше я сейчас, на базе, [33] не один раз проверю компрессор, зато в море он будет работать как часы.

Слово свое мы одержали. Вместе с рабочими завода, которые трудились так же самоотверженно, как и экипаж «Щ-303», ремонт корабля был закончен досрочно.

В середине сентября наша «старушка» вышла из дока. Мы вновь готовились к опасному плаванию, к новым боям. Матросы и старшины усиленно занимались боевой подготовкой. Офицеры подробно изучали обстановку в Финском заливе и в Балтийском море. Этому способствовало не только ознакомление с разведывательными сводками штаба флота и отчетами командиров кораблей, вернувшихся из походов, но и личные беседы с подводниками.

В конце сентября на «Щ-303» были приняты боеприпасы и все необходимое снаряжение, и уже в первых числах октября мы отправились во второй боевой поход.

Покидали базу в погожий осенний день. В лодке — все на своих местах. В ней еще не выветрился запах свежей масляной краски. Воздух сухой, теплый. Белый электрический свет полного накала отражается на стеклах приборов. Настроение у экипажа приподнятое, торжественное.

До назначенного командованием пункта нас сопровождали быстроходные тральщики — эти трудолюбивые «пахари» Финского залива, как называли их балтийцы. Потом они убрали тралы и легли на обратный курс. Дальше «Щ-303» должна была следовать на позицию самостоятельно. Предстоял тот же путь, что и прежде.

Днем погода стояла ясная, солнечная, но к вечеру задул холодный, порывистый ветер. В разрывах хмурых туч на черном октябрьском небе уже мерцали звезды, до рассвета было еще далеко, но из опасения быть обнаруженными противником мы не могли находиться на поверхности. К тому же пенные островерхие волны основательно раскачивали корабль. Начинался шторм, а внизу, на большой глубине, волнение почти не ощущалось. Мы погрузились.

Гитлеровцы, потерявшие за первые месяцы летней кампании 1942 года уже не один десяток транспортов с вооружением и войсками, значительно усилили противолодочную оборону. Особую опасность для нас представляли Гогландский и Найссар — Порккала-Уддский [34] противолодочные рубежи. Противник создал здесь мощные минные позиции, которые простирались от северного до южного побережья Финского залива и от поверхности воды до самого грунта. Многоярусные минные поля все больше уплотнялись гальваноударными, антенными и магнитными минами. Недаром балтийские подводники называли Финский залив «супом с клецками».

Ведение боевых действий в Финском заливе для подводных лодок осложнялось еще и тем, что глубины здесь очень неравномерны. Они резко убывают к востоку. И если у входа в залив глубина достигает ста метров, то в некоторых районах, где нам, кстати, предстояло прокладывать путь, от поверхности воды до грунта было всего десять — пятнадцать метров.

Кроме того, в Финском заливе много шхер, больших и малых островов, а у берегов часты мели.

В паре с нами выходила с базы подводная лодка «Щ-320», которой командовал Иван Вишневский. Он решил прорывать Гогландский противолодочный рубеж через Нарвский залив. Мы же преодолевали этот рубеж между банкой Викола и островом Большой Тютерс.

Шли, прижимаясь к северному берегу острова насколько позволяла глубина, стараясь попасть в мертвую зону вражеских гидроакустических установок, находившихся на Большом Тютерсе. Чтобы уменьшить шум винтов, давали самый экономический ход: полтора — два узла.

Несколько раз слышали, как минрепы касались корпуса лодки. При этом раздавался такой звук, словно кто-то ножом водил по стеклу. Опять стопорили электродвигатели и ждали — взорвемся или нет.

Наиболее опасными были минуты, когда штурман определял место нашей «Щ-303». Двигаясь на перископной глубине, лодка могла легко подорваться на минах, поставленных против надводных кораблей. Поэтому для определения своего места мы всплывали без хода, вертикально.

Но вот Гогландский рубеж остался позади.

К западу от острова Родшер легли на грунт, чтобы выждать наступления темноты и дальше продолжать движение в надводном положении. Когда лодка на грунте, у вахтенных мало дела. Слушать — вот единственное, [35] что от них требуется. Если бы можно было курить! Но на лодке в подводном положении это запрещено.

Я приказал вахтенному офицеру разбудить меня при малейшем подозрительном шуме на поверхности и прошел в свою каюту, чтобы хоть немного отдохнуть. Прорыв противолодочного рубежа потребовал большого напряжения, и я чувствовал себя очень усталым.

Только прилег, как услышал в смежном отсеке приглушенный говор. Разговаривал рулевой с одним из бывалых подводников.

Рулевой наш — еще новичок на корабле. Это его первый боевой поход, и сейчас в притаившейся на дне моря подводной лодке, где стоит такая настороженная, гнетущая тишина, ему, конечно, не по себе.

— Слышал ты сегодня ночью взрывы бомб? — спрашивает он.

— Слышал. Ну так что?

— Как ты думаешь, что это было?

— Фашисты ищут нас днем и ночью. Может, это они ведут профилактическую бомбежку, может, тралят фарватеры и мины рвутся в тралах, а может быть, наша авиация бомбит их противолодочные корабли.

— А вдруг противник найдет нас на грунте?

— Ну нет, не найдет, — уверенно возражает опытный подводник. — Теперь октябрь, штормы да ветры. Видел вчера, когда мы погружались, каково на заливе было? Корабли противолодочной обороны в штормовую погоду отстаиваются где-нибудь в бухтах. Лодка сейчас в безопасности.

Наступает короткая пауза. Потом тот же голос продолжает:

— Два месяца назад мы здесь дважды проходили под фашистскими минами. Освоились уже. И ты учись, привыкай. Без этого не станешь настоящим моряком.

Сон отлетел. Я лежу и раздумываю над словами бывалого матроса. С каким непоколебимым спокойствием рассуждает он. И гордость, большая гордость за моих боевых товарищей охватывает меня.

Вдруг беседа обрывается. Видно, что-то неладное происходит в районе нахождения лодки. Слышу голос вахтенного офицера Филиппова:

— Разбудите командира, шум винтов миноносца с левого борта! [36]

Через несколько секунд я уже в центральном посту. Гидроакустик докладывает:

— Шум винтов миноносца удаляется!

Значит, не обнаружили нас фашисты. Хорошо!..

Финский залив мы форсировали без каких-либо особых происшествий. Выйдя в открытые воды Балтийского моря, проложили курс в направлении острова Готтска Сандэн. Этот район мне был очень хорошо знаком. Помню, в октябре 1936 года «Щ-303», на которой я служил тогда штурманом, имела здесь большую неприятность из-за неудачно проведенного маневра.

Дивизион подводных лодок шел в кильватерном строю. С флагмана последовал сигнал срочного погружения. Мы быстро погрузились на заданную глубину и думали уже, что хорошо выполнили маневр, как вдруг лодка стала круто наклоняться носом вниз. Дифферент нарастал с каждой секундой. Вскоре все стало ясно. Боцман доложил, что кормовые горизонтальные рули заклинило в положении «на полное погружение».

А между тем «Щ-303» со все увеличивающимся дифферентом проваливалась на глубину. Пузырек дифферентометра вышел за шкалу, разлился электролит. Положение создалось опасное. Командир отдал приказ:

— Стоп моторы, дать сжатый воздух в носовую цистерну!

Раздался свист врывающегося в балластные цистерны воздуха, и я почувствовал, как лодка медленно выпрямляется на ровный киль и быстро всплывает.

За нами всплыли и другие лодки. С флагмана по линии передали семафор: экипажам всех кораблей дивизиона обедать, а «Щ-303» — отрабатывать срочное погружение.

Этот случай я помнил хорошо, и он послужил мне полезным уроком.

Утром показался остров Готтска Сандэн, расположенный к северу от острова Гогланд. Здесь мы встретили два судна под шведским флагом. Пришлось их обходить.

Свежий осенний ветер, задувший с северо-запада, предвещал плохую погоду. Барометр медленно падал. Я решил возможно точнее определить свое место по маякам ближайших островов и кратчайшим путем достичь назначенного района. [37]

Темной ночью пришли, наконец, на свою позицию в северной части Балтийского моря. Приступили к разведке. Мы знали, что транспорта гитлеровцев, снабжавшие и пополнявшие немецкие гарнизоны в Финляндии, шли обычно шведскими территориальными водами, а затем Або-Аландскими шхерами.

В пятнадцати милях от маяка Сандсенкан обнаружили три маленьких судна. Чтобы не выдать им своего присутствия, погрузились, но, как только шум их винтов исчез, снова всплыли. Наверху дул ветер, низкие тучи неслись над морем. Крутые волны, с силой ударяясь о борта подводной лодки, разбивались на тысячи холодных брызг и обдавали людей, стоявших на мостике.

Если кто-либо из нас до сих пор еще не был настоящим моряком, то в эту ночь он сделался им. За несколько часов море превратилось в бешено кипящую массу. Со всех сторон на лодку надвигались, громоздясь все выше и выше, водяные горы. Наш корабль то отвесно скользил во впадины между волнами, то взбирался на седые гребни огромных валов.

К утру шторм не утих, а, наоборот, усилился. Мы были вынуждены погрузиться.

Балтийское море в осеннюю пору становится грозным. Даже под водой ощущается качка. На перископной глубине удерживать лодку невозможно — ее выбрасывает волной на поверхность.

Целый день «Щ-303» лежала на грунте. Но с наступлением темноты решили всплыть. По-прежнему наверху дул сильный, пронизывающий ветер. Крен лодки порой доходил до тридцати градусов, так что люди теряли равновесие. Многих членов экипажа укачало, однако вахту все несли исправно.

Вдали проходили транспорта. Мы их видели, но предпринять атаку в такой шторм — значило загубить торпеды. И, закончив зарядку аккумуляторной батареи, наш корабль снова ушел под воду.

На следующий день личный состав кормовых отсеков услышал сильный скрежет металла, который в течение всего дня не давал возможности использовать гидроакустику. В надстройке что-то гремело, особенно когда увеличивался подводный ход. Надо было всплыть и разобраться. Для этого мы на некоторое время покинули район своей позиции. [38]

Ночью всплыли. Едва рубка показалась на поверхности, как лодку сразу же положило на борт. Море еще штормило. Быстро установили причину шума в надстройке. Оказалось, что ударом волн у нас сорвало съемные листы. Часть их смыло, а один лист стал вертикально между антеннами. При таком положении погружаться опасно — можно повредить антенны, к тому же предательский шум мог легко выдать лодку.

Ликвидировать аварию было нелегко. Высокие волны то и дело накрывали всю надстройку. Температура воды очень низкая.

Я обратился к личному составу корабля:

— Кто исправит повреждение?

Добровольцев оказалось куда больше, чем требовалось. Из них я выбрал лейтенанта Калинина и командира отделения трюмных Гусева. Обвязавшись концами и держась за штормлеер, оба моряка скользнули в водоворот, бушевавший на верхней палубе. Волны накрывали их с головой, но им все же удалось установить съемный лист на прежнее место.

Осенний шторм причинил нам и другую неприятность.

Еще перед первым походом наши мотористы, желая увеличить запасы соляра на корабле и тем самым продолжить автономное плавание подводной лодки, внесли предложение принять и хранить соляр в булевых балластных цистернах, хотя они и не предназначались для хранения топлива.

Своими силами мотористы провели дополнительную магистраль, соединившую соляровую цистерну питания дизелей с булевой балластной цистерной через вентиляционную трубу и этим, казалось, успешно решили задачу. Действительно, во время первого боевого похода «Щ-303» в летний период, когда не было сильных штормов, все обстояло благополучно и запасы соляра, хранившегося в балластных цистернах, мы использовали нормально. Но сейчас, в период жестоких осенних штормов, положение изменилось. Соляр смешивался с водой, и подавать его к дизелям стало невозможно, а это сокращало сроки нашего пребывания в море.

Надо было что-то предпринять. Я собрал в дизельный отсек мотористов и трюмных и попросил их попытаться сообща найти способ использования соляра из [39] булевых цистерн. Советовали разное, но приняли предложение старшины мотористов Лебедева: пока работают дизели, ни один клапан на главной водяной магистрали не открывать; трюмы осушать в подводном положении перед всплытием, а на поверхности в темное время суток перед пуском дизелей закрывать кингстоны. Для мотористов это создавало дополнительные трудности, так как при погружении лодки кингстоны надо было открывать очень быстро. Но подводники успешно справлялись с такой задачей. Мотористы — старшина 2-й статьи Суханов и старший матрос Голованов — оказались подлинными виртуозами своего дела. Даже при срочном погружении они успевали все делать своевременно. Таким образом, мы сумели использовать дополнительные запасы соляра, продлить сроки пребывания «Щ-303» на позиции и обрели ценный для боевых походов опыт.

Между тем день проходил за днем, а встреч с кораблями противника не было. Безрезультатные поиски начинали утомлять людей, снижать их боевой дух.

В этих случаях снова неоценимую помощь оказывали коммунисты корабля. Заместитель командира по политической части капитан-лейтенант Цейшер, члены партийного бюро чутко реагировали на все настроения экипажа. Они внимательно и заботливо относились к молодым подводникам, воодушевляя их рассказами о жизни нашей Родины, о героических действиях Советской Армии и Флота на фронтах Великой Отечественной войны.

С особым вниманием слушали подводники сообщения Совинформбюро, сводки которого мы систематически принимали по радио.

Наконец утром 11 октября при очередном подъеме перископа вахтенный офицер обнаружил корабль, следовавший без охранения.

Объявили боевую тревогу. Пошли на сближение. Но вскоре убедились, что это не вражеский транспорт, а пассажирское судно под шведским флагом. В мирные годы мне приходилось встречать его не раз. Оно курсировало между материком и островом Гогланд, перевозя курортников. Конечно, от атаки мы отказались.

Приблизительно через час вновь раздался взволнованный голос вахтенного офицера:

— Товарищ командир, по пеленгу триста пятьдесят градусов транспорт противника! [40]

Я бросился в центральный пост. Лодка изменила курс на сближение с обнаруженным кораблем. Все шло как нельзя лучше. Элементы движения транспорта были быстро определены. Подошло время ложиться на боевой курс. Вдруг штурман докладывает:

— Товарищ командир, под килем быстро уменьшается глубина, мы находимся недалеко от кромки шхер!

И вновь, к великой нашей досаде, пришлось от атаки отказаться.

В ночь на 18 октября «Щ-303» всплыла на зарядку аккумуляторной батареи и для вентилирования отсеков. Ночь выдалась на редкость лунная, светлая. Чистое звездное небо дало возможность штурману «запастись» высотами светил и определить место корабля.

Я стою на мостике и вглядываюсь вдаль. Сегодня несут вахту лейтенант Филиппов и сигнальщик старший матрос Ивлечев. Они тоже внимательно осматривают горизонт.

Из лодки через вытяжную трубу вентиляции доносится запах кофе. Строевой матрос Титов знает, как приятно теперь выпить чего-нибудь горячего, и подает мне большую разноцветную кружку. Кофе подбадривает. Прошу Титова прикурить папиросу в люке и дать мне. Она тоже должна отогнать сон в эту утомительную ночь поиска.

До района, куда лодка направлялась, осталось около трех миль, когда сигнальщик Ивлечев доложил:

— На горизонте по курсовому двадцать градусов правого борта показался белый огонь!

Действительно, вдали мелькнул яркий свет, но тотчас исчез. Увеличив скорость, «Щ-303» пошла на сближение. Вскоре зоркие глаза вахтенных различили три транспорта и до шести кораблей охранения.

— Стоп зарядка! Оба дизеля полный ход вперед!

В такую светлую ночь надо было действовать очень быстро, пока нас не обнаружили. По отношению к вражеским кораблям подводная лодка находилась в светлой части горизонта. Я начал маневрировать для выхода в атаку. Не видимые в крутых волнах, мы полным ходом пошли на пересечение курса конвоя. [41]

Пеленг на первый транспорт приближался к залповому.

— Носовые торпедные аппараты, товсь!

На торпедах, которые должны были быть выпущены по врагу, матросы сделали надписи. «За Сталинград» — написал сталинградец Панкратов. «За Харьков» — по просьбе Голованова написал Нечуняев. «За сестру» — старательно вывел Иванов.

Я выбрал цель — головной транспорт водоизмещением в десять — двенадцать тысяч тона. Выстрелили двумя торпедами с интервалом в семь секунд с дистанции десять кабельтовое. После залпа все замерли в напряженном ожидании — достигнут ли торпеды цели? Примерно через минуту один за другим последовали два мощных взрыва, и яркое зарево осветило ночное небо и море. На одно мгновение мы увидели с мостика, как тонет флагман конвоя, черпая бортом волны и задирая корму. [42]

А на лодку уже мчались сторожевые корабли, ведя беспорядочный артиллерийский огонь. Обнаружили все-таки! Впрочем, теперь это уже не так важно.

Наша послушная «старушка» стремительно ушла под воду. Боцман, докладывая все увеличивающуюся глубину, то и дело постукивал пальцем по стеклу глубиномера, будто от этого скорость погружения могла прибавиться. Стрелка дошла еще только до цифры двадцать пять, когда мы услышали первые взрывы глубинных бомб. Началось!..

Продолжая погружаться, мы маневрировали так, чтобы привести преследователей за корму и поднырнуть под оставшиеся транспорта. Но это не так-то просто: вражеских сторожевиков много.

Вдруг где-то совсем рядом грохнул взрыв такой силы, что кое-кто не удержался на ногах. Вслед за этим в лодке наступила настороженная, гнетущая тишина. Все прислушались — не шумит ли вода, нет ли пробоины? Нет, «старушка» держалась отлично!

Бомбы снова начали рваться по бортам, по корме, по носу. Лодка вздрагивала, словно живое существо.

Сторожевики, судя по всему, старались взять нас в кольцо. А мы пытались из него вырваться. Теперь все зависело от того, чьи акустики окажутся лучше, чей экипаж быстрее и точнее выполнит приказания своих командиров, осуществит задуманные ими маневры.

Экипаж нашей лодки, приобретший большой опыт и навыки в первом боевом походе, вел себя и на этот раз превосходно. Акустик Мироненко снова показал себя настоящим мастером своего дела. Он успевал следить за движением почти всех кораблей противника, и это помогло нам найти лазейку в их плотном кольце.

Наконец мы оторвались от вражеских сторожевиков и я поздравил экипаж с первой удачной атакой в этом походе.

А по отсекам уже пошел специальный выпуск боевого листка с большим ярким заголовком «Счет мести растет!» И когда только успели его выпустить! Это постарались члены редколлегии Голованов и Зятев и «собственный корреспондент» нашего корабля старший матрос Савельев.

В ту же ночь радист Широбоков и сигнальщик Толмачев подали заявления с просьбой принять их в ряды [43] Коммунистической партии. И это тоже было радостно: росла наша немногочисленная, но крепкая партийная организация.

...Боевые походы! В каждом из них мы обретали драгоценный опыт, оттачивали воинское мастерство, учились на удачах и на ошибках. А ошибки тоже бывали. Мы переживали их тяжело, но духом не падали и старались извлечь из них для себя уроки. Одну из таких ошибок мы допустили 20 октября.

На рассвете подняли перископ. Солнце еще не всходило, но по небу ползли уже заалевшие клочковатые облака. На северо-востоке над горизонтом увидели дым, затем различили две мачты, тонкие, как иглы. Но это очень далеко, дистанции взять невозможно. Лодка изменила курс и пошла навстречу неведомому судну.

Минут через двадцать увидели темный корабль. Он вел себя очень осторожно. Шел, выполняя противолодочный зигзаг. Мы наблюдали и контролировали движение противника с часами в руках. По нашим расчетам, судно меняло направление каждые пять — восемь минут и, по-видимому, каждый раз приблизительно на пятнадцать градусов. Рассчитав примерно его генеральный курс, нашли нужное нам направление для атаки.

Штурман, стоя возле меня, держит руку на кнопке перископа и то поднимает, то опускает его, чтобы я мог лучше наблюдать. В лодке — абсолютная тишина, только слышны команды.

Море наверху некстати разбушевалось. Чувствую, как тяжело боцману удерживать лодку на перископной глубине.

Противник только что изменил направление. Приказываю ложиться на боевой курс.

— Носовые аппараты, товсь!

Но произошло непредвиденное. В момент циркуляции боцман, боясь всплыть на поверхность, загнал лодку на двадцатипятиметровую глубину. Когда я поднял перископ, то оказалось, что мы находимся уже за кормой транспорта. Торпедная атака не состоялась. Мимо нас безнаказанно прошел фашистский корабль.

Сгоряча ругаю боцмана, но он ли один виноват? Анализирую причины неудачи и понимаю, что виноват и я. Ведь мог же я выпустить торпеды с глубины? Мог, но [44] не решился: чувствовал — не хватает опыта торпедирования из подводного положения.

Тогда же я понял, что у нас недостаточно было отработано и управление подводной лодкой в условиях шторма. Наш первый боевой поход проходил летом, когда преобладала штилевая погода, и мы не обратили внимания на этот важный элемент подготовки. Теперь надо было восполнить пробел, и я с того же дня приказал вести усиленную тренировку рулевых-горизонтальщиков.

После неудавшейся атаки мы продолжали свой путь на северо-восток, вдоль шхер. Акустик Мироненко несколько раз докладывал о загадочных шумах, напоминавших шум винтов подводной лодки. Пришлось принять некоторые меры предосторожности. Шли теперь переменными галсами, время от времени подвсплывая под перископ. Загадочный шум порой исчезал, но все-таки часто в рокоте волн Мироненко вновь улавливал посторонние звуки.

В два часа пополудни, когда команда лодки обедала, стоявший на вахте лейтенант Калинин заметил в перископ вражеский транспорт водоизмещением примерно в шесть — восемь тысяч тонн и два корабля в охранении. Раздался сигнал боевой тревоги. Мгновенно все заняли свои места.

Туман временами застилал транспорт. Пришлось при выходе в торпедную атаку пользоваться данными наблюдений акустика. Атака проводилась почти вслепую. Команда волновалась. Люди в отсеках приникли к переговорным трубам, стараясь как можно лучше воспринять все приказания. Вот торпедисты доложили о готовности торпедных аппаратов. Акустик Мироненко сообщил последние пеленги на цель.

Нам было удобнее стрелять кормовыми аппаратами. Через несколько секунд по переговорным трубам раздалась команда:

— Аппараты, пли!

С дистанции около восьми кабельтовое произвели залп двумя торпедами. Подводную лодку подбросило, вынесло почти на поверхность. Но инженер-механик Ильин своевременно заполнил цистерну быстрого погружения, и «старушка» ушла на глубину.

Через несколько секунд мы услышали глухие взрывы. [45]

Это наши торпеды попали во вражеский транспорт. В тот же момент из первого отсека доложили: — Слышен шум мотора самолета! О том же шуме сообщили из других отсеков. Но это был, конечно, не самолет. То прошли по правому и левому борту нашего корабля торпеды.

Так вот откуда загадочный шум, который постоянно улавливал Мироненко! Фашистская подводная лодка, коварно таясь, преследовала нас в течение нескольких часов, то приближаясь к нам, то несколько отдаляясь.

Теперь, воспользовавшись тем, что мы, атакуя транспорт, находились на постоянных курсе и глубине, фашисты пытались нас торпедировать. Они выпустили три торпеды и... безрезультатно.

Я поднял перископ. Неприятельские сторожевые корабли метались из стороны в сторону, а на воде плавали шлюпки. Транспорта на поверхности уже не было. Он затонул быстро.

Сторожевики нас не преследовали. Как видно, из-за крутой волны и тумана они не обнаружили лодку. Пожалуй, это была самая спокойная атака.

После того как мы потопили два транспорта, противник усилил в контролируемом нами районе противолодочную оборону. Вражеские дозорные корабли стали использовать в темное время сильные прожекторы. Много раз лучи прожекторов нащупывали нас, и тогда нам приходилось уклоняться, срочно погружаясь на глубину. Я принял решение на время покинуть нашу позицию. Осторожность в соединении с сильным наступательным духом — наиболее правильная тактика подводников. Не всегда нужно идти напролом. Первое условие успеха — оставаться незамеченными и нападать внезапно.

Была и другая необходимость покинуть район своих действий: после капитального ремонта мы не успели уточнить подводную и надводную экономические скорости «Щ-303» и у нас имелись небольшие ошибки в счислении.

На следующий день после удачного торпедирования мы пришли в район западнее острова Готтсюа Сандэн и легли на грунт для перезарядки торпедных аппаратов. Я решил дать отдых команде.

На переходе нам удалось принять сводку Совинформбюро, в которой говорилось о Сталинградской битве. [46]

Замполит Цейшер побывал во всех отсеках и рассказал экипажу о том беззаветном мужестве, с каким оборонялись сталинградцы.

Сводка взволновала каждого. Помню, зашел я тогда в пятый отсек. Вижу: вокруг старшего матроса кандидата в члены партии Панкратова собралось человек шесть — семь. Уроженец Сталинграда, Панкратов с воодушевлением рассказывал товарищам о своем городе. Он даже начертил на листе бумаги план города, и все внимательно рассматривали этот нехитрый рисунок, стараясь представить себе те места, где разгоралось величайшее в истории сражение.

На вторые сутки мы довольно точно определили подводную и надводную скорости лодки, после чего легли на курс, ведущий в контролируемый нами район. Море становилось все неприветливей, погода снова портилась.

Гитлеровцы, убедившись, что им не удалось запереть советские подводные лодки в Финском заливе, стали чрезвычайно осторожны. Их конвои ходили теперь редко, преимущественно в темное время суток и с большим охранением. Но мы настойчиво продолжали искать врага.

Часто над морем стоял густой туман, и тогда верхнюю вахту приходилось нести с предельным напряжением. Ведь каждую минуту можно было встретиться лицом к лицу с противником.

Однажды, едва успев передать свой бинокль в рубку для просушки и заменить его другим, я увидел, что вахтенный сигнальщик показывает рукой вправо:

— Курсовой двадцать градусов — судно!

Я быстро поднес бинокль к глазам, но мелкий дождь серой пеленой закрывал горизонт и мешал разглядеть силуэт вражеского корабля. Подал команду:

— Право по компасу двадцать градусов торпедная атака!

Снова пытался я разглядеть врага, напрягая зрение. Но удалось различить только две трубы над вытянутой и расплывчатой массой. Похоже было, что это не транспорт. И действительно, вскоре выяснилось, что шел миноносец.

Принял решение атаковать его, пока лодка оставалась незамеченной. Но тут миноносец резко повернул в нашу сторону, взвилась белая ракета: нас обнаружили! Надо уходить на глубину. Подал команду: [47]

— Срочное погружение!

Несколько раз волны подбрасывали лодку вверх. Наконец стрелка глубиномера показала погружение: пять, семь, двенадцать метров, и вдруг «старушка» получила значительный дифферент на нос и стала стремительно проваливаться.

Боцман доложил, что носовые горизонтальные рули заклинило в положении «погружение на полный угол». Мне сразу вспомнился случай, происшедший на учениях в районе острова Готтска Сандэн в 1936 году. Стрелка глубиномера показывала уже более восьмидесяти метров, когда я приказал:

— Дать сжатый воздух в носовую цистерну. Стоп электромоторы!

Лодка стала выравниваться и постепенно всплывать. Ильин вскоре удифферентовал корабль без хода, регулируя глубину погружения посредством перископа. Это значит, что, поднимая перископ, он увеличивал плавучесть, а опуская, уменьшал ее и тем самым удерживал лодку на заданной глубине. Такой маневр у нас был отработан очень хорошо.

Тем временем миноносец сбросил несколько глубинных бомб и оставил нас.

Спустя два часа мы всплыли. Рулевые и электрики выяснили причины заклинивания носовых горизонтальных рулей, устранили неисправность. Над морем занялось серое, хмурое утро. Вновь мы погрузились и вновь начались настойчивые поиски противника. В лодке стояла тишина: вахту несла одна смена, остальные отдыхали. Я тоже отправился отдыхать на своё излюбленное место — в пятый отсек, где было тепло и уютно. Но только сомкнул глаза, слышу — объявляется торпедная атака. Бросился в центральный пост. Помощник командира лейтенант Калинин, дав команду ложиться на курс сближения с обнаруженным кораблем, продолжал наблюдать в перископ. Увидев меня, он доложил обстановку.

Оказалось, что сильная рефракция — преломление света, что очень редко бывает в осеннее время на Балтике — мешала определить, к какому классу кораблей относится цель.

Я пережил несколько тревожных минут, думая, что идущий корабль — это тот самый эскадренный миноносец, который нас вчера атаковал. Не могли мы точно [48] определить и расстояние до противника, так как не знали еще класса корабля.

При очередном подъеме перископа цель начала вырисовываться яснее. Можно было предположить, что перед нами буксир с двумя большими баржами. Решили подойти поближе, чтобы как следует рассмотреть и оценить, стоит ли их атаковать.

И хорошо, что проверили цель: баржи оказались пустыми — рули у них высовывались на поверхность, и ватерлиния находилась много выше уровня воды. От атаки, конечно, отказались.

День за днем чередовались позиционные будни. Наступал самый неприятный на Балтике месяц — ноябрь.

2 ноября я получил радиограмму. В ней сообщалось, что через нашу позицию, возможно, пройдет вражеский танкер с бензином, следующий в Финляндию. Проложили курс в район вероятной встречи с танкером. Море штормило. Седые гребни волн беспрестанно обрушивались на палубу. Лодку сильно покачивало. Я стоял на мостике и, поеживаясь от холода, курил папиросу за папиросой. Переведя взгляд на сигнальщика и заметив, что он очень внимательно рассматривает что-то на горизонте, я направил в ту сторону свой сильный ночной бинокль и увидел два транспорта в охранении четырех сторожевиков. Дистанция между нами была приблизительно двадцать пять кабельтовов.

Легли на боевой курс. Атаку хотелось провести быстро и скрытно, а тут, как назло, улучшилась видимость и усилился ветер.

Но вот черная громада транспорта подошла к залповому пеленгу.

— Аппараты, товсь! Пли!

Торпеды пошли с сильным ревом, так как крутая волна часто оголяла их винты.

— Право на борт!

Разворачиваемся на контркурс. Ждем взрыва. Проходит тридцать, сорок, пятьдесят секунд, проходит минута, другая, а взрыва все нет. Сильная волна сбила торпеды с курса.

Повторить атаку мы не имели возможности из-за малой скорости лодки. Да и не стоило делать этого в такой сильный шторм.

Конвой уходил от нас, даже не подозревая, какая [49] страшная опасность грозила ему. А я едва сдерживался от досады. Невыразимо жаль было торпед, выпущенных напрасно. Как большое личное горе, переживал эту неудачу и весь экипаж...

И снова начинаются поиски врага. С трудом борется подводная лодка с мощными штормовыми валами. Но мы упорно пробиваемся вперед.

В холодный осенний вечер «Щ-303» углубилась в северную часть Балтийского моря, к плавучему маяку Альмагрундет. Это был наиболее спокойный район моря, и я специально привел сюда «старушку», чтобы за ночь основательно проветрить отсеки. На «Щ-303» существовал дополнительный люк дизельного отсека. Мы открыли и рубочный и дизельный люки. Вдруг раздался взволнованный голос вахтенного наблюдателя:

— Три военных корабля справа тридцать градусов! Это было для нас настолько неожиданно, что лодка ушла под воду буквально пикирующим нырком. Здесь, возле маяка Альмагрундет, я никак не рассчитывал встретить противника.

Погружаясь на глубину, мы каждую секунду ждали тройного удара глубинных бомб. Но вначале все было тихо.

Я приказал наблюдать гидроакустическими приборами за движением противника и вскоре по нарастающему с кормы шуму винтов понял, что вражеские корабли увеличили скорость и пошли на нас в атаку. Не успела «старушка» изменить курс вправо, как раздался тройной взрыв глубинных бомб, а за ним еще и еще. Мы пытались ускользнуть, делали зигзаги, повороты и меняли скорость хода. Постепенно гул взрывов стал отдаляться. Нам удалось оторваться от преследователей.

Но что это? На лице инженер-механика Ильина отразилось беспокойство: он пытался удержать лодку на заданной глубине, а она продолжала быстро погружаться. Из четвертого отсека старшина группы мотористов Лебедев доложил:

— Товарищ командир, через нижнюю крышку люка дизельного отсека поступает вода!

Я приказал укрепить крышку люка подпорками. Поступление воды прекратилось. Тем временем Ильин успел удифферентовать лодку, и она шла на заданной глубине.

Корабли противника больше не прослушивались. Мы [50] всплыли в надводное положение, осмотрели не только нижнюю, но и верхнюю крышки люка дизельного отсека. Повреждение оказалось незначительным: в результате близкого разрыва бомб вышла из своего желоба уплотнительная резина. Матросы быстро ликвидировали неисправность, и мы опять возобновили поиски вражеских транспортов.

Приближалась 25-я годовщина Великого Октября. Знаменательную дату наш народ встречал в самоотверженной, героической борьбе. Хотя мы и не имели возможности регулярно слушать известия по радио, но знали, как советские люди готовятся к празднику. Рабочие выпускали сверх плана танки и самолеты, колхозники перевыполняли нормы поставок. А мы? Всем на лодке хотелось принести Родине свой боевой подарок к празднику. И вахтенные офицеры с сигнальщиками пристальнее вглядывались в свинцовые воды Балтики, еще более чутко прислушивался к разноголосым звукам моря гидроакустик Мироненко.

4 ноября с наступлением темного времени, как обычно, всплыли в надводное положение. Затянули свою песню дизели. Электрики начали зарядку.

Вахтенным офицером заступил лейтенант Калинин. Час, второй, третий идет лодка в темном осеннем море. Неужели и эта ночь пройдет безрезультатно?

Чтобы лучше видеть вокруг, Калинин взобрался на тумбу перископа. У него орлиные глаза, он не отрывает взгляда от горизонта. Мы непременно хотим найти врага, должны найти.

Зоркие глаза Калинина не подвели и на этот раз. Около полуночи радостным голосом он вдруг громко крикнул сверху:

— Справа на курсовом сорок градусов силуэты нескольких кораблей!

«Щ-303» полным ходом пошла на сближение. Туман то застилал небо и море, то рассеивался.

Наконец мы ясно увидели конвой врага, который состоял из двух транспортов и шести сторожевиков в охранении. Головной транспорт был огромный, водоизмещением около пятнадцати тысяч тонн. Такой заманчивой цели нам еще не попадалось.

— Торпедная атака! Приготовить трехторпедный носовой залп! [51]

Но через несколько минут картина меняется: все суда поворачивают круто влево и строятся в одну линию, ложась приблизительно на курс 350°. Теперь во главе колонны идет военный корабль. Расстояние до противника быстро уменьшается, перед нами отчетливо выступают контуры большого транспорта. Мачты и надстройки ясно вырисовываются на горизонте.

В такие напряженные моменты даже у самого хладнокровного человека сердце не может биться спокойно. Старшему лейтенанту Филиппову, командиру отделения торпедистов Алексею Иванову передается мое волнение. Они — в первом торпедном отсеке, а я — на мостике, но у нас одно желание: во что бы то ни стало уничтожить врага!

Продолжаем маневрировать. Огромный вражеский транспорт обращен к нам своим широким бортом.

— Носовые аппараты, товсь!

Нос транспорта пересекает нить ночного прибора торпедной стрельбы. На нить прицела приходит фок-мачта.

— Аппараты, пли!

Результаты превзошли ожидания. Одна торпеда взорвалась у борта сторожевого корабля. А через несколько секунд вторая попала в транспорт. Ночь раскололась! Все стоявшие на мостике — вахтенный офицер, сигнальщики и я — услышали страшной силы взрыв, увидели огромное белое пламя, вырвавшееся из чрева транспорта. Стало ясно — в трюме этого судна были боеприпасы.

А невдалеке от транспорта раздваивалось стальное тело сторожевика. Его быстро поглотила морская пучина.

И почти в то же мгновение сигнальщик Толмачев заметил, как из-за пламени показался темный силуэт. Это один из уцелевших сторожевиков мчался полным ходом, стремясь таранить подводную лодку. Его отделяло от нас незначительное расстояние. Я дал сигнал срочного погружения. Трюмные Гусев и Панкратов под руководством инженер-механика Ильина сработали отлично.

Сторожевик промчался над местом, где только что виднелась рубка подводного корабля.

Вскоре, как и следовало ожидать, началась ожесточенная бомбежка. Мы услышали шум винтов сразу трех [52] сторожевиков. Несомненно, они нас обнаружили. Единственное, что нам оставалось, — это уйти на предельную глубину и соблюдать тишину.

Шум винтов нарастал. Один из сторожевиков вторично прошел прямо над лодкой от кормы к носу, второй — с правого, а третий — с левого борта. Напряжение достигло крайних пределов. Неужели сейчас будет сброшена серия бомб? Они прямо угодят по лодке.

Но этого не случилось. Мы резко повернули вправо, чтобы привести преследователей за корму и как можно быстрее оторваться от них. Когда раздался взрыв серии глубинных бомб, «Щ-303» была уже далеко.

Подарок к празднику получился! Я прошел в первый торпедный отсек и поблагодарил каждого торпедиста за хорошую службу, поздравил весь экипаж с большой победой.

У торпедистов мне бросились в глаза мелом написанные на красной клеенке лозунги: «За нашу Родину!», «За нашу Партию!», «За город трех революций — Ленинград»!

Утром была направлена радиограмма командующему Краснознаменным Балтийским флотом адмиралу В. Ф. Трибуцу: «Боеприпас израсходован, потоплено четыре вражеских корабля, жду указаний».

Вскоре получили ответ: «Поздравляю с победой, возвратиться в базу».

Мы взяли курс на восток с расчетом в светлое время подойти к маяку Ристна, где можно более точно определить свое место и начать форсирование Финского залива. В канун праздника Великого Октября мы благополучно пришли к намеченному пункту и «Щ-303» легла на грунт.

Ночью радист принял по радио приказ Народного Комиссара Обороны. Все свободные от вахты собрались в одном из отсеков. Замполит капитан-лейтенант Цейшер прочел текст приказа.

Мы, затаив дыхание, слушали его, взволнованно думали в этот момент о нашей Родине, о близких, о друзьях. Каждому хотелось поделиться с товарищами своими мыслями и чувствами. И здесь, на глубине нескольких десятков метров, в водах, захваченных врагом, как-то непроизвольно возник митинг. Люди говорили от всей души. Это были простые и сердечные слова о любви [53] к родной земле, о непоколебимой вере в нашу победу, о готовности, если потребуется, отдать жизнь за Отчизну, за советский народ.

Я слушал подводников и с теплотой думал о нашем экипаже.

Какую суровую, жестокую проверку, какое огромное «испытание на прочность» прошел за эти походы каждый из находившихся в лодке!..

Затем состоялся праздничный ужин. Мы по достоинству оценили кулинарное искусство нашего кока Тимофеева. После ужина в одном из отсеков начался шахматный турнир. Здесь же матросы обступили Гримайло и Панкратова, которые декламировали стихи.

Так, вдали от Родины, но вместе с нею в сердцах и в мыслях, отпраздновали мы 25-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции.

7 ноября «Щ-303» начала форсировать Финский залив. Четвертый раз в этом году вам приходилось преодолевать противолодочные рубежи, прорываться сквозь расставленные противником минные поля. Трудный, тяжелый путь, на котором уже немало наших товарищей сложили свои головы...

Штурман Магрилов произвел точное определение места корабля. Старшему лейтенанту Пенькину, который ходил с нами в поход как внештатный вахтенный офицер, эти места были хорошо знакомы. Здесь в августе 1941 года, будучи тогда штурманом, вел он в базу свою искалеченную подводную лодку. После гибели командира корабля и его помощника Пенькин оставался на этой лодке старшим. Дважды из-за поврежденных механизмов проваливалась она на предельную глубину и дважды удавалось смельчакам вырваться из капкана смерти...

Основную часть Финского залива форсировали благополучно, если не считать нескольких касаний минрепов, но в районе банки Викола лодку обнаружили противолодочные корабли врага. И опять посыпались на нас глубинные бомбы, опять смерть шагала по нашим стопам... И обидней всего было подвергаться риску потому, что мы находились почти дома.

Маневрироваиие затруднялось из-за мелководья. Нам не оставалось ничего другого, как лечь на грунт и затаиться. [54]

Взрывы глубинных бомб то приближалась, то удалялись. Но вот к уже привычному их гулу прибавился новый, более сильный. Это уже не глубинные бомбы, а авиационные! И по тому, как поспешно стали удаляться вражеские корабли под защиту зенитной артиллерии острова Большой Тютерс, мы поняли — на выручку прилетела наша авиация.

Бой между советскими самолетами и кораблями противника шел прямо над нами. Благодарные своим боевым товарищам — летчикам, мы всплыли с грунта, благополучно преодолели оставшийся путь и вскоре пришли на остров Лавенсари.

Раздвигая форштевнем первый, еще совсем молодой лед, наша «старушка», побелевшая от изморози, завершала свой второй боевой поход. В отсеках тем временем происходила авральная приборка. Матросы до блеска чистили механизмы, приводили в порядок обмундирование.

Вот и родной Кронштадт с его высоким куполом собора, Домом флота, приземистыми строениями на берегу гавани. Вот и наши друзья-подводники, встречающие нас на пирсе.

К боевому счету «Щ-303» прибавилось еще четыре уничтоженных корабля. Родина высоко оценила мужественные действия личного состава, наградив и на этот раз всех нас орденами и медалями.

С ноября 1942 года боевые действия наших подводных лодок на Балтийском море из-за ледостава прекратились. Часть экипажа «старушки» после похода приступила к ремонту, а часть ушла в отпуск.

В номере, посвященном двадцатипятилетию Советской Армии и Военно-Морского Флота, газета «Подводник Балтики» писала: «Подводная лодка «Щ-303» в двух боевых походах потопила пять транспортов противника и один сторожевой корабль. Общий тоннаж потопленных кораблей составляет около пятидесяти тысяч тонн. Что значит потопить шесть кораблей? Много это или мало?

Постройка транспорта водоизмещением в десять тысяч тонн стоит пятнадцать — двадцать миллионов рублей. В глубоких трюмах и на палубах такого транспорта может быть размещено и перевезено за один рейс двести танков среднего типа, или девяносто тяжелых танков, [55] или две тысячи солдат и офицеров с вооружением и боеприпасом, или пять — шесть тысяч тонн угля, или двухмесячный запас продовольствия для пехотной дивизии. ...Если бы эта сила попала на сухопутный фронт, то могло бы погибнуть много наших отцов, братьев и матерей».

В марте 1943 года нашему кораблю было присвоено гвардейское звание. Лодка стояла тогда в Кронштадте, в Купеческой гавани. Гавань еще сковывал лед, порой легкий морозец пощипывал лица, но уже как-то по-весеннему пригревало солнце, и ветер, налетавший с моря, тоже веял весной.

В один из дней на пирсах и кораблях выстроился весь личный состав бригады подводных лодок. На «Щ-303» прибыл командующий Краснознаменным Балтийским флотом адмирал В. Ф. Трибуц.

На невысоком флагштоке лодки впервые поднимается гвардейский Военно-морской флаг. Звучит Государственный гимн Советского Союза. Мы — гвардейцы!

Перед торжественным ужином в клубе всему личному составу лодки вручали гвардейские ленты и нагрудные значки. В числе первых значки получили главстаршина радистов Алексеев, радист Широбоков, акустик Мироненко.

Благодаря этим людям мы, находясь далеко в море, никогда не чувствовали себя оторванными от Родины. Им мы были обязаны тем, что, не всплывая даже под перископ, заблаговременно знали о приближении врага и могли точно судить, сколько идет кораблей, какие они, каким курсом следуют.

Потом вручили нагрудные значки гвардейцев матросам-электрикам Савельеву и Гримайло. Высокую выучку, подлинное мастерство проявили они во время боевых походов. Был на «Щ-303» такой случай. Однажды, когда вражеские сторожевики ожесточенно бомбили лодку, от сотрясения ослабло крепление реостата, несколько его секций замкнулось, на станции левого борта возник пожар. Гримайло не растерялся. Продолжая управлять уцелевшей станцией, он в то же время боролся с огнем и спас лодку от верной гибели...

От имени нашего экипажа выступил старшина группы мотористов Лебедев. [56]

Он служил на «старушке» давно, с 1936 года, — прибыл на корабль прямо из школы специалистов, в одно время со мной, — и считался у нас ветераном.

По поручению товарищей Лебедев горячо поблагодарил командование за высокую награду.

На следующий же день к нам стали поступать приветственные телеграммы и письма. Поздравляли моряки других гвардейских и Краснознаменных кораблей. Писали матросы, ранее служившие на «старушке».

Прислал своим друзьям привет и отважный подводник, бывший рулевой нашей лодки, сражавшийся на сухопутном фронте, старшина Николаев. Мы знали о подвиге товарища, гордились им.

Это было в первое лето войны, на одном из небольших островов в Балтийском море, обороняемом горсткой отважных моряков.

Гитлеровцы решили овладеть островом во что бы то ни стало. «Мессершмитты» на бреющем полете прочесывали его вдоль и поперек. С катеров, со шлюпок под прикрытием минометного и орудийного огня высаживались враги на землю, обильно политую кровью советских воинов.

Из оборонявшихся в живых остались только двое — старший матрос Николаев и его друг. Оба моряка, уже раненные, скрылись в глубине острова, в лесу, и наблюдали за врагом. Они видели, как фашисты выгружали орудия, спешно окапывались, устанавливали батареи.

Здесь был узел водных коммуникаций, неподалеку от острова часто проходили советские корабли с войсками и военными грузами.

Николаев и его товарищ ночью пробрались на берег по черному, высохшему от жары болоту, проскользнули мимо немецких патрулей в закрытую бухточку, которую приметили раньше. Здесь, стянув ремнями валявшиеся на берегу бревна, они смастерили небольшой плот и ушли на нем в море.

Днем их обнаружил вражеский самолет. Он летел так низко, что кресты на плоскостях были отчетливо видны. Самолет сделал над плотом круг. Со второго захода застрекотали пулеметные очереди.

Притворившись мертвыми, погрузив лица в воду, матросы слушали, как с противным свистом стегали по волнам свинцовые прутья. Наконец самолет ушел. [58]

Миновала еще одна ночь. В море разыгрался шторм. Ремни, связывавшие бревна, набухли, стали скользкими, плот каждую минуту мог развалиться.

На четвертый день смельчаков прибило к берегу другого острова. Ослабевшие матросы выбрались на землю.

— Если и здесь фашисты, — сказал Николаев, — будем драться до последнего патрона.

Матросы шли, обнявшись, поддерживая друг друга — от истощения и ран силы их иссякали. На берегу — брошенные врагом орудия без замков, винтовки, ящики с патронами. Остров был пуст.

Вскоре на горизонте показался катер. Далеко — флага не разобрать. Неужели гитлеровцы?

— Бери винтовку, — сказал Николаев товарищу, — заползем в блиндаж, будем отстреливаться.

Но отстреливаться не пришлось. Когда катер причалил к берегу, с него сошли советские моряки...

В эти же дни из героического Сталинграда пришло письмо гвардейцу-подводнику Евгению Панкратову от матери.

«Женя, наш поселок под Сталинградом весь разрушен, но от этого он стал еще дороже. Когда мы подплывали по Волге к городу, сердца наши наполнились лютой злобой к проклятому врагу. Враг сломал здесь свой хребет, а город наш, как богатырь, стоит над красавицей Волгой. Он был, есть и будет, и слава о нем пройдет по всей земле».

Читали гвардейцы-моряки эти письма и снова рвались в бой. [59]