Звезды над Крымом
1
Едва на Сиваш упали первые лучи солнца, как воздух потряс мощный грохот артиллерийской подготовки. А вскоре над разбуженным заливом появились самолеты, шедшие курсом на юг.
8 апреля 1944 года войска 4-го Украинского фронта начали разгром врага, окопавшегося в Крыму. Они нанесли одновременно два удара: вдоль Перекопского перешейка и с плацдарма на южном берегу Сиваша. Сломив сопротивление противника на его оборонительных рубежах, наша пехота стала продвигаться в глубь полуострова. Были освобождены Армянск и Джанкой.
Через три дня в наступление перешла Отдельная Приморская армия. Освободив Керчь, она устремилась вдоль Черноморского побережья. К середине апреля враг был выбит из Евпатории, Симферополя и Бахчисарая. А передовые механизированные части вышли к внешнему оборонительному обводу Севастополя.
В течение этой недели наш полк решал в основном две задачи: сопровождал бомбардировщиков и штурмовиков, прикрывал и поддерживал наступающие наземные войска. Вначале вражеская авиация действовала активно, пытаясь наносить удары по боевым порядкам наших частей. Но успеха она не смогла добиться. Советские летчики, прочно удерживая господство в крымском небе, срывали вражеские планы.
Через два дня после начала наступления наш полк перелетел на небольшую ровную площадку за Сивашом. [108] Здесь нас ожидала передовая команда технического состава, которая двигалась за вторыми эшелонами пехотных частей. Вместе с техниками и механиками летчики быстро осмотрели самолеты, заправили их горючим, пополнили боеприпасы и ушли в воздух. За первым вылетом последовал второй, третий...
Перед вечером, когда мы произвели последнюю посадку, адъютант эскадрильи Петр Корюков доложил, что нам разрешено отдыхать. Мне нравился этот энергичный, неугомонный человек. В недавнем прошлом он был хорошим боевым летчиком, отмечен несколькими наградами. После тяжелого ранения старший лейтенант Корюков снова вернулся в авиацию. Став начальником штаба, он и здесь проявил себя с самой лучшей стороны. Добросовестно выполняя свои прямые обязанности по службе, адъютант добровольно взял на себя также заботы о быте и питании личного состава.
Вот и на этот раз Корюков ухитрился почти на голом месте создать людям приличные условия для отдыха, организовать ужин и обеспечить всех топливом. Кто был на фронте, тот знает, как такая забота поднимает у бойцов боевой дух.
Возле Сиваша наш полк пробыл недолго. Вскоре мы перелетели на другой аэродром.
Со второй половины апреля началась непосредственная подготовка к штурму Севастополя. Проводилась разведка оборонительных рубежей противника, наземные войска пополнялись людьми и техникой, подтягивались тылы.
Однажды под вечер всех комэсков вызвали в штаб полка. Там были наш новый командир майор Попов, сменивший Корнилова, и командир дивизии полковник Корягин.
Комдив собрал нас затем, чтобы ознакомить со свежими данными о противнике. Он сообщил, что вражеская авиация сосредоточена в основном в двух местах: на мысе Херсонес и в районе поселка Шестая Верста. Там находятся преимущественно истребители, а бомбардировщики базируются на аэродромах Румынии.
— Нашей дивизии, — сказал в заключение полковник Корягин, — поставлена задача — завтра же нанести удар по аэродрому на мысе Херсонес. В налете будут участвовать [109] два полка — ваш и майора Рубахина. Вылет на рассвете.
...Мы стали готовиться к завтрашнему дню, а Федоров по приказу командира полка отправился на разведку аэродрома. Надо было уточнить место его нахождения, расположение на нем самолетов и нанести на карту позиции зенитной артиллерии.
— Аэродром находится на косе за Севастополем, — доложил Федоров, вернувшись из разведки. — Самолеты стоят у самой воды, их не меньше сотни. Зенитчики по мне не стреляли, их позиции не обнаружил...
Хотя доклад Федорова не отличался обилием сведений, он все же помог командиру уточнить план выполнения задачи.
— Полк идет колонной, — объявил свое решение майор Попов. — Впереди — эскадрилья Машенкина, замыкает колонну эскадрилья Федорова. На Херсонес выходим через Северную бухту. За Севастополем начинаем снижение. Бомбы сбрасываем с первого захода. Затем используем пушки и пулеметы. Дальнейшие действия — в зависимости от обстановки.
...Мекензиевы горы остались позади. Показалась Северная бухта, прикрытая редким туманом. Хорошо видны вражеские корабли на рейде, развалины Севастополя.
— Растянуться в кильватер. Приготовиться к бомбометанию! — послышалась в наушниках команда ведущего группы полковника Корягина.
И в этот момент по истребителям открывают огонь крупнокалиберные зенитные орудия вражеских кораблей. Сначала снаряды рвутся где-то в стороне и сзади, но постепенно разрывы становятся все ближе и ближе. Приходится маневрировать.
Когда показался вражеский аэродром, майор Попов скомандовал:
— Машенкину — южная стоянка, Тищенко — западная. Я атакую северную.
Одна за другой восьмерки истребителей устремились вниз, сбрасывая бомбы. Над аэродромом взметнулись десятки разрывов, в нескольких местах вспыхнули пожары.
— Рубахин, с востока приближаются «мессершмитты», — услышал я голос командира дивизии, когда выводил самолет из пикирования. [110]
— Вас понял. Атакую!
Над аэродромом возникла своеобразная обстановка. Внизу, среди разрывов зенитных снарядов, кружили истребители нашего полка, атакуя стоянки самолетов. Чуть выше группа прикрытия вела бой с «мессершмиттами».
Во время второго захода ловлю в прицел «юнкерса» и даю по нему длинную очередь. Вижу, как снаряды рвутся на его плоскостях и фюзеляже. Вдруг мой «як», словно наткнувшись на какое-то невидимое препятствие, вздрагивает и начинает крениться. В него угодил снаряд зенитки. С трудом вывожу самолет в горизонтальный полет и направляюсь в сторону моря. Оглядываюсь: летчики эскадрильи идут за мной. Хорошо, думаю, все целы. И в этот момент в эфире раздалась команда полковника Корягина:
— Задание выполнено. Уходим вдоль побережья.
Едва мы успели произвести посадку, как над аэродромом пронеслась пара «фокке-вульфов». И сразу же рядом со стоянкой разорвалась бомба. А через несколько секунд, когда самолеты скрылись, грохнул второй взрыв — у командного пункта. От неожиданности мы на минуту растерялись, а потом бросились к щелям. Вот так штука! На штурмовку вражеского аэродрома фашисты немедленно ответили нам тем же.
— Двухсоткилограммовые! — определил кто-то калибр бомб. — А одна — с замедленным взрывателем.
— Находчивые, черти, — отозвался другой. — Момент для налета выбрали удачный: наши еще не успели заправить самолеты.
Начиная с этого дня налеты гитлеровцев стали регулярными. Стоило какой-нибудь группе сесть, как на аэродром с большой высоты неожиданно сваливались вражеские истребители. Сбросив бомбы, они на бреющем стремительно уходили прочь. Мы пытались бороться с ними, стали выделять дежурную пару для прикрытия посадки, но эффект был незначительным. Фашисты, внимательно наблюдая за нашим аэродромом, все-таки умудрялись выбрать подходящий момент, для того чтобы преподнести нам сюрприз.
Однако скоро налеты вражеских истребителей внезапно прекратились. Мы, конечно, не без удовольствия это восприняли и заинтересовались, кто же отучил фашистов от таких прогулок. Пристали с вопросом к Ивану [111] Федорову, которого недавно зачем-то вызывали в штаб корпуса.
— Верно, вызывали, — с лукавой улыбкой ответил Федоров. — А вы что, скучаете без гостей?
— Брось туманить. Выкладывай, как было, — насели на него летчики.
— Да очень просто. Караулили немцев неподалеку от их аэродрома. Как только они взлетали, мы прицеплялись к ним и учили их уму-разуму, — все так же весело продолжал Федоров.
— Кто это мы?
— Всего было пять пар, выделенных по распоряже_нию генерала Савицкого.
На наш аэродром села эскадрилья разведывательно-корректировочного полка. Старые знакомые! Анкудинову и мне было как-то неудобно смотреть в глаза летчикам после того злополучного случая с «илом». Но они поспешили заверить, что никакой обиды на нас не имеют, что, мол, глупо из-за нелепой случайности нарушать былую дружбу. Хорошие ребята, эти разведчики-корректировщики. И служба у них, пожалуй, потруднее нашей. Как ни говори, истребитель имеет больше возможностей вернуться с задания невредимым.
В исключительной выдержке и смелости наших боевых друзей мне пришлось вскоре еще раз убедиться. Нашей четверке истребителей приказали сопровождать «ила»-корректировщика. Мне казалось, что после взлета он наберет солидную высоту и станет корректировать огонь нашей тяжелой артиллерии, не перелетая линию фронта. Но не тут-то было. «Ил» углубился на вражескую территорию и, к моему удивлению, начал кружить над аэродромом у поселка Шестая Верста. Ну, думаю, пропал «горбатый», сейчас зенитки его собьют. А те и в самом деле ожесточились, сосредоточили огонь только по нему, будто нас и не замечали. Однако корректировщик, как ни в чем не бывало, продолжал выполнять свою нелегкую задачу.
С аэродрома взлетела пара «мессеров». Набрав высоту, они бросились на «ила». Мы преградили путь фашистам. Не приняв боя, они отвернули. Но через некоторое время еще раз попытались «клюнуть» корректировщика [112] сверху. И опять это им не удалось. Зная, что мы не можем покинуть корректировщика и вступить с ними в бой, фашисты совсем осмелели. На смену первой паре пришла другая, и все началось сначала. Но как ни старались гитлеровцы, они не смогли пробиться к нашему подопечному.
Вскоре корректировщик закончил работу, и мы взяли курс на аэродром. Когда сели, я вылез из кабины и поспешил высказать экипажу «ильюшина» свое восхищение его смелостью и выдержкой. Только начал было говорить, как летчик, махнув рукой, с улыбкой прервал меня:
— Что ж тут особенного? Это же обычный полет. Жаль вот «горбатого» немного поцарапали...
Посмотрел я на самолет и от удивления захлопал глазами. Хороши царапины! На крыльях и в фюзеляже зияли огромные рваные дыры. Буквально на честном слове прилетел. Представляю, как трудно им было управлять.
— Не такое случалось, — спокойно сказал летчик. — Недавно почти без хвоста сел. Не машина, а золото...
Подумалось: вот ведь какие у нас люди! Совершают подвиги и считают их будничным делом. Рискуют жизнью, а замечают только, что «горбатого» поцарапали. Начинаешь говорить им об этом, они или смущаются, или смеются. С такими никто не может сравниться по смелости, выдержке и моральной стойкости.
Взять хотя бы вражеских летчиков. Воюют они, кажется, с умом, расчетливо, в бою не очень теряются. А как только обострится обстановка или заметят, что их меньше, сразу спешат выйти из боя. Им наплевать, что их корректировщик оказался в беде и без помощи истребителей может погибнуть. Для них нет ничего святого, собственная шкура дороже всего.
1 мая 1944 года. Этот праздничный день порадовал нас удивительно теплой погодой. Под яркими лучами солнца изумрудом отливала молодая зелень. Весело чирикали неугомонные пичужки. Такой активный натиск пробудившейся природы в здешних краях наблюдается обычно лишь в июне.
В конце дня, когда летчики совершили по нескольку боевых вылетов, на аэродроме состоялось торжественное [113] собрание. Гвардия Пасынка к этому времени создала соответствующую обстановку: стол для президиума застелила кумачом, развесила географическую карту, красочные лозунги и плакаты. Все выглядело, как в доброе довоенное время. И настроение у людей было приподнятое.
С докладом выступил майор Пасынок, Его речь была образной, живой, насыщенной яркими примерами и свежими фактами. Он умел пользоваться и выразительной стихотворной строфой, и пословицами, и поговорками.
Тимофей Евстафьевич рассказал нам о международной обстановке, об успехах Красной Армии на фронтах, о славных трудовых подвигах советских людей в тылу, о положении в гитлеровской империи, которая стоит на пороге краха. Его слушали с исключительным вниманием. Редко доводилось мне встречать политработников с таким даром речи, с таким покоряющим обаянием.
После доклада состоялся концерт художественной самодеятельности. Он снова — уже в который раз — показал, что в полку — неиссякаемый источник самых разнообразных талантов.
После майских праздников в полк поступило распоряжение организовать разведку прибрежной полосы моря — от Качи до Севастополя. По ночам в этот район стали наведываться вражеские корабли и производить артиллерийские обстрелы наших войск. Такой удар они нанесли и по аэродрому Кача, где базировался один из полков нашего корпуса.
На рассвете мы с Андреем Кузнецовым вылетели на разведку. Невеселое это дело — полеты над морем. Смотришь вокруг, и не на чем глазу остановиться. Никаких ориентиров! В голове иногда проскальзывает тревожная мыслишка: если подобьют или откажет мотор, на спасение не рассчитывай. Но раз боевая задача поставлена, ее надо выполнять.
Бороздим небо над морем и посматриваем вниз. На темной глади воды видны лишь белесые гребешки волн.
Через несколько минут мы заметили, что с моря, в направлении Качи, движутся хлопья тумана. Связываюсь по радио с командным пунктом и предупреждаю об этом. Берем курс на юг, где небо над морем чистое. Но и там не видно ни одного корабля. [114]
— «Ястребы», «ястребы»! Немедленно возвращайтесь домой, — слышится в наушниках тревожная команда.
Что ж, домой так домой. Разворачиваемся и идем вдоль берега на север. А берег уже закрыли молочные клубы тумана. Ориентироваться трудно. Не поймешь, где кончается море и начинается суша. Кача словно сквозь землю провалилась. Как найти аэродром?
— Где находитесь? — спрашивают с командного пункта.
— Где-то в районе аэродрома, — отвечаю. — Но его не видим.
— Наш аэродром закрыт. Идите на восток.
Вот так история! Других предупредили о тумане, а сами не можем сесть! Хоть плачь, хоть смейся! На восток идти нет смысла: горючего осталось на пятнадцать минут полета. Неужели придется бросать самолеты и прыгать с парашютами? Кузнецов жмется ко мне, волнуется, ждет решения. Набираем высоту. И вдруг в небольшом окошке, образовавшемся в туманном покрывале, вижу посадочный знак. Аэродром!
— Андрей, за мной! — кричу ему по радио и направляю самолет к земле.
Оказалось, что это аэродром наших соседей — Альма-Тамак.
Едва успели сесть, как волна тумана окутала самолеты. Выключив моторы, побежали в штаб сообщить по телефону в полк о благополучной посадке.
Лишь на следующий день туман рассеялся. Вернувшись в полк, мы вместе с другими летчиками начали готовиться к выполнению новой боевой задачи.
2
Потерпев поражение на севере и востоке Крыма, немецко-фашистские войска откатились к Севастополю. Сюда морем и по воздуху было переброшено еще несколько тысяч вражеских солдат и офицеров. Противник укреплял оборонительные рубежи, особенно на Сапун-горе, Мекензиевых горах, в районах Сахарной Головки и Инкермана. Наши войска заканчивали подготовку к штурму города.
Рано утром 7 мая на Сапун-гору обрушился мощный шквал артиллерийского и минометного огня. В вебе [115] появились колонны бомбардировщиков и штурмовиков. Одну из них сопровождали летчики нашего полка. Ни плотный огонь зениток, ни противодействие истребителей противника не в силах были помешать советской авиации наносить сокрушительные удары.
После артиллерийской и авиационной подготовки на штурм Сапун-горы пошла пехота. На многоярусных оборонительных позициях фашистов завязались ожесточенные бои. Прикрывая наземные части, мы почти все время находились в воздухе. К исходу дня сопротивление гитлеровцев было сломлено, и Сапун-гора снова стала нашей.
Мне как-то довелось побывать в Севастополе и посмотреть панораму «Штурм Сапун-горы». Ничего не скажешь! Замечательное произведение создали художники студии имени Грекова. Но роль авиации в этом сражении они, на мой взгляд, показали несколько схематично. Художники в этом, конечно, не виноваты. Видимо, просто невозможно широко и полно отразить массовость и напряженность боевых действий бомбардировщиков, штурмовиков и истребителей, передать красками наше господство в воздухе.
8 мая советские войска подошли к внутреннему оборонительному обводу Севастополя, а на следующий день ворвались в город и освободили его. Всего трое суток понадобилось им для того, чтобы взять эту крепость.
Невольно вспомнились 1941 и 1942 годы. Тогда наши мужественные защитники Севастополя в течение восьми месяцев стойко обороняли город, срывая все фашистские планы. Они сковывали здесь огромные силы вражеских войск. Трое суток и восемь месяцев! Вот неопровержимое доказательство беспредельного мужества, железной стойкости и непоколебимого морального духа советского воина-патриота!
После освобождения Севастополя потрепанные части противника стали стекаться на «пятачок» — на мыс Херсонес. На что они рассчитывали — неизвестно. Эвакуация морем была нереальной: советская авиация не позволила бы уйти ни одному кораблю. А о воздушном пути им даже думать было нечего. Наши истребители стали полновластными хозяевами неба.
Видимо, фашисты верили, что их командование, удравшее [116] из Крыма на подводных лодках, что-то придумает и пришлет помощь. Потому и отклонили они разумное советское предложение о сдаче в плен. Пришлось убеждать врага более вескими аргументами — артиллерией и танками.
Стремительный захват нашими войсками мыса Херсонес, видимо, явился неожиданностью для немецко-фашистского командования. Оно рассчитывало, что оставшиеся в Крыму части, используя благоприятную для обороны местность, сумеют зацепиться за «пятачок» и задержат наступающие советские войска. Иначе чем можно объяснить тот факт, что и после захвата нами Херсонеса к нему пытались подойти вражеские корабли, а над ним нередко появлялись фашистские самолеты?
Взять хотя бы случай с «мессершмиттом». Над херсонесским аэродромом он появился несколько часов спустя после того, как было сломлено сопротивление последней группы вражеских войск. Выпустив шасси, самолет начал снижаться. Наши зенитчики не стреляли: пусть, мол, садится.
На последней прямой фашистский летчик заметил, что посадка невозможна: полоса была забита людьми, танками, орудиями и автомашинами. Делая круг за кругом, он бросал зеленые ракеты — просил освободить аэродром. Никто, конечно, не стал выполнять его просьбу. Только тогда, очевидно, до летчика дошло, что хозяева на аэродроме уже другие. Он мигом убрал шасси и попытался скрыться в сторону моря. Но не успел. На развороте «мессершмитта» настигла очередь зенитного автомата. Самолет свалился в крутое пике и упал в залив.
Едва улегся столб воды, поднятой упавшим самолетом, как кто-то из наших летчиков крикнул:
— Смотрите, фрицы плывут сдаваться...
Мы оглянулись. К берегу приближались два плота с белыми флажками. На них находилось десятка полтора немецких солдат. Вот плоты ткнулись в прибрежный, песок, и с них один за другим, с поднятыми руками, начали сходить «гости».
— Откуда? — спросил по-немецки наш офицер у первого появившегося на берегу солдата.
— В Румынию плыли, — ответил тот. — Потом раздумали и решили сдаться в плен.
— А зачем плыли? Дорога трудная...
— Офицер приказал...
— Где же он?
— Там, — и солдат махнул рукой в сторону моря. — Капут.
Итак, Крым опять стал нашим, советским. Удивительно необычной казалась наступившая тишина. Мы привыкли к раскатам артиллерийского грома, к разрывам авиабомб и снарядов, к перебранке пушечных и пулеметных очередей в воздухе. А теперь тишина нарушалась лишь смехом, песнями и лихими переборами баяна. Казалось, война уже за тридевять земель от нас. Может, именно таким явится к нам День Победы? Нет, он будет другим — наполненным оглушительным звоном оркестровой меди, победными залпами отвоевавшего оружия, гирляндами праздничных салютов, улыбками и песнями счастливых людей.
Вот об этом мы и разговорились однажды вечером. Никто не сомневался, что День Победы станет самым большим праздником. И конечно, каждый хотел, чтобы в этот день на его груди сверкали награды, как оценки фронтового труда, чтобы на какой-то странице истории упомянули и его имя.
— Знаете, все-таки обидно, что нас обходят, — проговорил в раздумье Алексей Машенкин.
— Кто, кто обходит? — раздались голоса.
— Газетчики. Развернул сегодня газету, и опять в ней статья о Покрышкине и братьях Глинках. А о наших летчиках по-прежнему — ни слова.
— Это точно, — поддержал его инженер полка Ерохин. — Все знают, что Покрышкин и Глинки — отличные летчики, но ведь не одни они воюют... Им самим, наверное, уже неудобно от такого внимания прессы.
— А что о нас писать? — саркастически заметил Иван Федоров. — Корпус молодой, героев — раз-два и обчелся. А газетчиков, как видно, больше всего интересуют известные имена...
«В самом деле, — подумал я, — почему о нас не пишут? Почему ни одного журналиста не побывало в нашем полку? Наши летчики прошли Кубань, Украину, а теперь вот Крым. Воевали на совесть. Разве не заслуживают Иван Батычко, Тимофей Новиков, Федор Свеженцев того, чтобы о них написали? Они отдали свои жизни [118] за победу, но продолжают служить для нас примером высочайшего патриотизма, мужества и смелости. А Иван Федоров и Алексей Машенкин? Разве их фронтовые биографии не могут стать образцом для летной молодежи?».
Подходит майор Пасынок. Послушав нас, он спокойно говорит:
— Будет и о нас написано, друзья. Не сейчас, так позже. Но не в этом самое главное. Важно то, что Крым очищен от оккупантов, что над ним снова сияют красные звезды. Будем же гнать фашистов дальше. До самого Берлина!
— А куда теперь нас направят, Тимофей Евстафьевич?
— Этого не знаю. У нашего корпуса начальство — Ставка, — ответил Пасынок и после небольшого раздумья прибавил: — Туда, где наиболее трудно. Как всегда!
Улицу Аджи-Булата окутала темнота южной ночи. В небе мерцали россыпи звезд. Они и в самом деле казались красноватыми. Легкий ветерок доносил прохладное дыхание моря.
Вдруг под Севастополем взметнулись в небо синие лучи прожекторов и затараторили зенитки. Мы поспешили на командный пункт, чтобы узнать, в чем дело. Оказывается, над Крымом появился фашистский бомбардировщик. Он сбросил несколько бомб и поспешил скрыться в сторону моря. Нас не стали поднимать в воздух.
А со следующей ночи вражеские самолеты стали наведываться в Крым регулярно. Особого ущерба нашим войскам они не наносили, но беспокойства от них было немало. Видимо, в этом и заключалась цель налетов.
Снова летчикам нашего полка, как и на Сиваше, пришлось выполнять задания ночью. Причем в воздух поднимались лишь те, кто имел опыт таких полетов. Прожекторов в Крыму было немного. Взаимодействие с ними истребителей тоже нельзя было назвать хорошим. Это, естественно, создавало дополнительные трудности в борьбе с вражескими бомбардировщиками.
Первым в нашем полку на перехват противника ночью вылетел Алексей Машенкин. С командного пункта ему сообщили, что к Севастополю с запада, на высоте [119] трех километров, приближается фашистский бомбардировщик. Машенкин направился в указанный район. А там уже рыскали по небу лучи прожекторов. Летчик отошел чуть в сторону а стал наблюдать.
Вдруг прожекторные лучи скрестились, выхватив из темноты какой-то самолет. Машенкин устремился туда и, подойдя поближе, доложил на командный пункт:
— Вижу «хейнкеля». Атакую!
Только летчик начал заходить в хвост бомбардировщику, как прожекторы почему-то погасли, и противника поглотила темнота. Машенкин напряг зрение. Вот впереди показались два темно-красных пульсирующих ручейка. Это светились выхлопные патрубки «хейнкеля». Ориентируясь по ним, летчик довернул истребитель и прибавил скорость. Ручейки пламени стали быстро расти. Зная, что ночью светящиеся предметы кажутся ближе, чем днем, Машенкин не спешил с открытием огня. Он понимал, что стрелять надо с короткой дистанции, наверняка.
Привычным движением Машенкин уменьшил накал сетки прицела и стал накладывать его центр на темное пятно между светящимися выхлопами. Томительно потянулись секунды. Пора! — решает летчик и нажимает на гашетку. Темноту прорезает яркая трасса. Через мгновение «хейнкель» вспыхивает как свеча и, резко накренившись, устремляется вниз. Машенкин разворачивается и берет курс на свой аэродром.
Пришлось выполнять задания ночью и другим летчикам полка. Но не все их вылеты были успешными. Иногда прожекторы уделяли истребителям чрезмерное внимание, и, ослепленные, летчики теряли из виду вражеские самолеты. А когда мы наладили взаимодействие с прожектористами и приобрели некоторый опыт ночных действий, фашисты перестали наведываться в Крым. Видимо, поняли, что потери самолетов не компенсируются результатами их бомбовых ударов.
Во второй половине мая в полк, которому присвоили наименование Севастопольского, поступило распоряжение сдать боевую технику, погрузиться в эшелон и следовать в тыл.
— Ясное дело, за новыми самолетами, — утверждали полковые провидцы. И конечно, не без оснований. Все знали, что там, куда мы поедем, находится большой [120] авиационный завод, выпускающий истребители Яковлева.
На этот переезд я возлагал большие надежды. Наш путь пролегал в каких-то ста километрах от села, где жила моя семья. Жену и дочь я не видел около полутора лет, и каждый поймет, как велико было желание встретиться с ними. Впереди нас ждали новые фронтовые дороги, новые бои, и, кто знает, когда еще представится возможность повидаться с семьей. И представится ли вообще? Командир полка разрешил мне отлучиться на несколько дней. Посматривая в окно вагона, я подсчитывал часы, оставшиеся до встречи с родными.
На узловой станции я покинул товарищей и забрался в товарный поезд. Несколько часов езды показались вечностью. Вот и конечная станция. От нее до села Телегино около пятнадцати километров. Еще не начало рассветать, когда я пешком отправился в путь.
Часа через три я уже входил в село. Кажется, никогда раньше не было у меня такой волнующей встречи с близкими! Двухлетняя дочурка Мила сначала не признавала меня. А потом все время повторяла одно и то же слово: «Папа, папа, папа». Жена, радостная и чуть растерянная от неожиданности, не отпускала меня от себя.
Три дня пролетели, как три часа. Надо возвращаться в полк. Как тяжела минута прощания! Как трудно сделать первый шаг от родного порога! Но этого не избежать. Суров, но нерушим воинский долг. Война еще не окончена. Я обязан вернуться к боевым друзьям. И иду. Иду ради того, чтобы больше не было разлук и прощаний. [121]