Глава шестая.

Последний бросок

Перед Одером

В большой комнате богатого особняка старшие офицеры корпуса ожидали комкора. В окнах нестерпимо мирная синева неба. Апрель. Разговор, естественно, шел вокруг только что завершенных боевых дел. Тяжелы были мартовские бои, на этом сходились все. Но в Восточной Померании с немецко-фашистскими войсками кончено. И главное, быстро! Командованию противника не удалось сковать на сколько-нибудь длительное время 2-й Белорусский фронт. В Восточно-Померанской операции снова проявилось превосходство советского военного искусства.

Константина Константиновича Рокоссовского любили в войсках. А сейчас, обдумывая добытую в боях победу, мы гордились им.

— Он разрубил противника пополам и еще надвое, — говорил Величко, имея в виду замысел операции и ее осуществление, — вначале удар, рассекавший померанскую группировку на две части, с выходом к Балтике севернее Кезлина, а затем удар на Цоппот, который еще раз рассек вражеские войска, затем уничтоженные по частям.

Да, служить в войсках, которыми командовал маршал Рокоссовский, считалось у нас, офицеров и генералов, большим счастьем и честью. И это хорошее чувство тоже, между прочим, помогало бороться за достижение победы над врагом. Пользуясь случаем, хотелось бы поставить перед общественностью вопрос. В 1965 году [308] наша Родина отмечает двадцатилетие победы в Великой Отечественной войне. Но обратитесь к литературе, и окажется, что она дает народу красивые образы многих военных начальников восемьсот двенадцатого года и не дала еще ни образа, ни даже портрета полководцев Отечественной войны 1941–1945 гг., значение которой в судьбах Родины и человечества неизмеримо. Отчего же так? Разве, скажем, в серии «Жизнь замечательных людей» нельзя рассказать строителям коммунистического общества о замечательных людях, отдавших себя делу вооруженной защиты родины социализма, — о командующих фронтами, о командармах, членах военных советов фронтов? И с этим надо бы спешить, пока живы свидетели их боевой деятельности, их соратники, могущие дать писателям богатый материал не только о таланте стратега, но и о глубоком интересном человеке, солдате нашей великой ленинской партии.

Но возвратимся в Данциг, к масштабам и делам дивизии.

— Куда-то бросят нас теперь? — говорил Комаров, сидевший рядом с Величко и Кудрявцевым. — У людей на уме и языке теперь одно слово...

— Берлин! — перебил его полковник Кудрявцев. — Да! С кем ни поговоришь, с солдатами, офицерами, — все мечтают.

— Хотите, я вам расскажу случай. Он, конечно, не для истории... хотя, как сказать, я — за улыбку истории. Вчера в крепости видел двух наших ребят. Из четыреста седьмого. Грудь в орденах. Однако согрешили у винного склада. Один держал кусок шелковой материи и, пятясь ко мне спиной, расстилал ее по мостовой под ноги приятелю. А тот гордо вышагивал вперед, покрикивая: «По шелку — до Берлина!»

Наш начподив был прекрасным рассказчиком. Он умел видеть не только пену факта. И, слушая его, я подумал, что мудрая Клио — античная муза истории, пожалуй, не сошлет со своих строгих пергаментов героя-сержанта на гауптвахту.

Командир 186-й дивизии слушал Комарова с задумчивой улыбкой, постукивая мундштуком папиросы о крышку «Казбека». Он протянул мне коробку:

— Закуривай, генерал... В общем, Эрастов правильно сделал, приказав вывести полки в пригород, подальше [309] от греха. Но, заметь, наш солдат перед боем не выпьет, а после — тут нужно держать дисциплину.

— Мне кажется, Семен Саввич, ты похудел за эти дни.

— И здорово, ремень подтянул на три дырки. При всем моем спокойном характере, скажу откровенно, волновался, командуя дивизией. К концу Данцигской операции как-то стал спокойнее. Видно, плотнее лег в дивизионный хомут... Правильно, Кудрявцев, так и надо ставить перед людьми вопрос! — Эта реплика была вызвана словами полковника, который говорил Комарову, что, где бы ни пришлось нашим частям воевать в ближайшем будущем, это будет битва за Берлин.

Вошел генерал Эрастов. В комнате стало тихо. Комкор сразу приступил к делу. Он был чем-то озабочен, или ему нездоровилось. Обычно перед началом совещания он бросит шуточную фразу в адрес кого-либо из присутствующих, спросит о житейских мелочах. Он был общителен и не терпел формалистики.

Сняв фуражку и положив ее вверх козырьком, комкор сказал:

— Перед нами, товарищи, новая и сложная задача. Армия с завтрашнего дня совершает ускоренный марш из Данцига в район Штеттина. Мы должны быть на Одере вечером тринадцатого апреля. Предстоит пройти триста пятьдесят километров. Движение корпуса по маршруту: Драйлинден, Леблау, Дзимлянин, Хойнице; район сосредоточения — Клюц, что в десяти километрах южнее Штеттина. Приказ на марш вы получите сегодня к шестнадцати ноль-ноль. Я требую от всего личного состава, в первую очередь от офицеров, строжайшей дисциплины на марше...

На Одер!.. Опять борьба за плацдарм, шестой по счету на боевом пути 108-й дивизии. Что же, опыт этого своеобразного боя, требующего от солдат и офицеров и стремительного натиска и железной стойкости, у нас был приобретен. Еще одна, и на этот раз последняя, водная преграда. Правда, тогда я не представлял, что такое Одер в его низовье...

Во время совещания были выяснены вопросы, касавшиеся марш-маневра. Комкор сообщил, что марш будет комбинированный, то есть часть пути мы пойдем своим ходом, а часть — на автомашинах, выделяемых [310] для соединений фронтом (в определенный день подходит к дивизии 500 грузовиков, сажаем всю пехоту и на максимальной скорости — вперед). Авиационное прикрытие обеспечено, но тем не менее нужно принять все меры противовоздушной защиты. Пополнение? Вероятно, оно будет уже на Одере. Там соединениям корпуса предстояло сменить части правого крыла 1-го Белорусского фронта. Марш-маневр будет совершаться по местам недавних боев. Подчеркивая это, генерал Эрастов еще раз требовал порядка, дисциплины и бдительности.

Начальник штаба корпуса полковник Лозовский ждал конца совещания, чтобы сделать текущие объявления. Он по привычке держал карандаш и ногтем отколупывал мелкие кусочки древесины. Всегда карандаш у него был как будто изгрызен. Мы с ним уже поговорили, он заметил, что оперативная сводка «прислана вчера вашим штабом с опозданием на два часа». Я ответил ему, что это не мой штаб, «ваши кадры, Лозовский, вы их воспитывали». В общем, друг друга поняли. Он все-таки скучал по дивизии.

— Как здоровье Константина Ивановича, я слышал, что он отказался эвакуироваться в тыловой госпиталь?

— Медленно, но поправляется. Четыре пули в плечо, легкое зацепило. Отсюда мы с Комаровым к нему заедем.

— Передайте, пожалуйста, ему и мой боевой привет!

После совещания комкор сказал нам с Комаровым, что во второй день марша, то есть 5 апреля, в дивизию прибудет командарм вручать орден Ленина.

— Подтяните внешний вид личного состава. Понятно?.. Ну, и с вас, конечно, причитается.

Мы пригласили товарищей офицеров и генералов, как близких боевых друзей 108-й дивизии, прибыть на наш праздник.

Медсанбат дивизии занимал ферму и рощу. Полковник Гроховский лежал на кровати, когда мы вошли в палатку. Он обрадовался, однако посматривал на нас с виноватым видом. Дело в том, что несколько дней назад командующий дивизионной артиллерией пробовал бежать. Переодевшись в обмундирование, которое он достал не без помощи одного офицера своего штаба, [311] Гроховский уже садился в замаскированную в кустах машину. Его заметила Лидия Николаевна Рахманова. Доктор была маленькой и хрупкой женщиной, но она вцепилась полковнику в рукав, заявив, что он уедет только через ее труп.

— Что же вы, товарищ Гроховский, бузите? Как плечо?

— Я совершенно здоров и могу стать в строй. А эти врачи...

В палатку вошла Рахманова с командиром медсанбата Вольским.

— Что же замолчали?

— ...врачи меня хорошо лечат, — смущенно закончил полковник.

Вольский сказал, что дивизионный артиллерист должен лежать не менее трех недель. Образовался свищ и прочие неприятности.

— Прикажите майору выписать меня. Все равно убегу!

— Да ведь рана не солдат, не прикажешь. Лежите смирно, пока мы на марше.

— Когда начнется наступление на Одере?

— Судя по темпу марша, время у нас ограниченное. За девять дней триста пятьдесят километров. Без дневок. Общая обстановка не позволяет затягивать. Германия на краю гибели; очевидно, Москва нас обяжет с выходом на Одер сразу начать наступление. Поправляйтесь, мы вас ждем. В боях за Данциг ваша артиллерия действовала отлично.

Гроховский вздохнул и посмотрел на Вольского так, будто говорил ему: «Ты, брат, это учти».

Затем мы с Комаровым побывали у других раненых солдат и офицеров. Множеством вопросов нас засыпали, и все больше о ходе боев в Данциге; каждого интересовало, как взяли тот дом, в котором он получил свою нелегкую рану. И сами товарищи, заново переживая все, что было сделано в бою, рассказывали о себе и своих друзьях. Трудно привести все эти рассказы, я ограничусь одним. Он интересен, между прочим, с точки зрения товарищеской выручки в бою.

Майор медицинской службы Рахманова, ведя нас к койке одного раненого, сказала:

— Толя Климов в сорочке родился. Нож фашиста [312] прошел в сантиметре от сердца. Теперь опасность позади, месяца через два будет вполне здоров.

Ниже вы прочитаете рассказ солдата 3-го батальона 407-го полка Анатолия Михайловича Климова таким, каким я в свое время его записал.

«Я был в штурмовом отряде нашего комбата капитана Куликова. С ним, я вам скажу, воевать можно, главное — умеет помочь огнем. Ну, хорошо. Мы штурмовали двухэтажный кирпичный дом. Из окон немцы вели сильный пулеметный огонь. Наше орудие с первого выстрела одну точку уничтожило, но тут фриц долбанул фаустпатроном. Он, знаете, ужас как бьет... Орудие погибло. Тогда наши четыре пулемета дали огня, и мы смогли подползти к стене этого самого дома. Бросили в окна не менее десяти гранат. Я и мой друг, Колька Шарапов, полезли. Комната большая. У окна убитый фашист пулеметчик. А рядом-то лежал раненый. Вижу, он схватил автомат; ну, он только взвел! Короткая очередь моего автомата его уложила.

Никого больше нет. Двинулись к двери. Сзади шорох. Гляжу, из-под кровати высунулась рука с белой тряпкой. Коля, кричу, фриц капитулирует. Он вылез, кисть одной руки раздроблена, бормочет: «Гитлер капут». Куда его? Надо же продолжать бой. И мы с Колей заперли его в клозет, а сами — на второй этаж. Здесь перебили шесть фрицев. Как будто все. Мне командир приказал осмотреть чердак. Тут бросился на меня фашист, вышиб автомат. Схватились врукопашную. Он был выше меня ростом, и это было мое преимущество. Чердак-то низкий, я стою на ногах твердо, а он пригибается. Потом упали. Думаю, ну, кто первый схватит за горло, того и верх. Вдруг такая боль в груди... дальше ничего не помню.

Коля приходил в медсанбат и рассказывал, что он услышал неладное на чердаке, бросился наверх, увидел фашистского офицера с ножом, а я лежу. Коля его убил из автомата, а меня доставил в медсанбат. Говорил, фрицы меня несли, он им сказал: «Если, гады, не донесете живого, пеняйте на себя...»

На следующий день начался марш. Вечером 4 апреля полки сосредоточились в районе Нидер-Кленау. Комкор уведомил — ждите начальство завтра. Всякое торжество обязывает, и даже здесь, в условиях войны, нам [313] хотелось показать свою родную дивизию Военному совету армии в лучшем виде. Сделали что могли. Приодели солдат. Недалеко от леска, на месте построения, поставили импровизированную трибуну — грузовик, украшенный кумачом. Ансамбль репетировал праздничную программу. Комаров не без иронии заметил: «Вот ведь пригодились музы-то!» Было у нас с ним разногласие на реке Шварцвассер. Тогда мы подчищали тылы, я решил, что теперь не до муз, вызвал ансамбль, намереваясь направить на передовую. Начальник политотдела заступился и отстоял искусство. Но артистов предупредил: «На глаза комдиву не попадаться. Ясно?»

В полках готовились с подъемом. Вечером 4 апреля в ротах выступали герои наревской страды и мастера форсирования водных преград. Еще перед выходом на марш политотдел с помощью командиров подразделений и партийного актива составил список солдат и офицеров, особенно отличившихся в борьбе с врагом на Десне, Днепре, Нареве, Висле. Мысль была одна: впереди Одер! Вооружить всех людей опытом форсирования, конкретным опытом лучшего сапера, такого, как Леонид Зубов; лучшего артиллериста — истребителя танков, такого, как сержант Харитонов; лучшего разведчика — как лейтенант Смелый, лучшего санинструктора — как знаменитый не только в 407-м полку Еременко (на груди его орден Ленина, ордена Красного Знамени, Красной Звезды и Славы за вынос с поля боя раненых с их личным оружием; больше ста солдат и офицеров он вырвал из объятий смерти)... Не так уж много оставалось в полках ветеранов. Тоненькая цепочка, из которой каждый бой вырывал золотое звено. Но наши офицеры вели с ними и вокруг них такую умную повседневную работу, что влияние ветеранов на массу солдат было огромным и плодотворным. Речь идет не только о передаче профессионального опыта солдата, научившегося побеждать врага в тяжелом бою. Это очень важная сторона дела, налаженного в дивизии усилиями С. И. Комарова, И. П. Семенова, Л. К. Демичева, Т. Я. Скорнякова и других офицеров партийно-политического аппарата. Но это еще не все дело. Своими докладами, беседами, заметками в солдатских газетах, шефством над новичками поддерживали ветераны неугасимым огонь боевого духа части и той скупой в выражении, [314] но глубокой любви к своему родному полку, которая так красит солдата и делает полк непобедимым.

Ищенко был очень доволен — за последние дни в полк из тыловых госпиталей возвратились замечательные люди. Догнал свою часть на марше связист Гареев. «Этот бесстрашный юноша, — говорил командир полка, — устанавливал и поддерживал связь на реке Друть под Бобруйском, на Буге и Нареве, где был тяжело ранен. Лучшего связиста не припомню. Будет учить людей...» (На Одере, в бою за высоту 65.4, Гареев снова отличился мастерством и личной доблестью, а был это один из самых тяжелых боев 407-го полка за всю войну.)

Вернулся в 407-й полк и Вася.

Рассказывал майор Демичев:

— Идет по дороге солдат, знаете — птичка-невеличка, скатка шинели, за плечом вещмешок. Сворачивает в наш лесочек. Капитан, — говорю Скорнякову, — да ведь это же Василий Шепиленко. Встречай комсорга!.. Парторг бросился ему навстречу, и уж они, доложу, обнялись! Со Сточека ведь не виделись. Теперь, думаю, Скорнякову будет намного легче, такая сила прибавилась.

Понимаете, пришел один старший сержант, а заместитель полка по политической части говорит: «Такая сила прибавилась». Правильно это было сказано. Своего любимца 407-й полк встретил с радостью, и это так хорошо подошло к предстоящему дивизионному празднику. Допоздна Василий Иванович Шепиленко был нарасхват. Встречи со старыми боевыми друзьями, кто жив остался; ведь наревское испытание произошло без комсорга полка. Те, кто его не знал, спрашивали, что же это за сержант. Подполковник Ищенко сказал: «Это действительный герой. По своим героическим подвигам!» Да, этому солдату, вожаку полковых комсомольцев, волею военной судьбы суждено было совершить на одерском плацдарме еще по меньшей мере три выдающихся подвига (историю с кухней я тоже считаю за подвиг!) и получить 26 апреля 1945 года третье тяжелое ранение; осколок пробил ему грудь. Командарм наградил В. И. Шепиленко орденом Ленина. Комсорг вернулся в полк уже по окончании войны, и мы-таки послали его учиться. [315]

Не все герои возвращались, но тот, кто не вернулся, тоже был с полком. Помню митинг бойцов. Вынесено боевое Знамя с орденом Красного Знамени. Рядом с ним — большое полотнище черного бархата, и на нем золотом написаны имена и фамилии тех, кто, добывая полку славу, пал смертью храбрых.

* * *

Командный пункт дивизии разместился в доме, брошенном хозяевами на произвол судьбы.

Мы стояли на крыльце особняка под звездным небом. К нам присоединился Иванов. Он сказал:

— Его нужно слушать под открытым небом. Не правда ли, эта музыка ищет простора?

На втором этаже старший лейтенант Кошкин играл на рояле. Он хорошо владел инструментом. Музыка казалась знакомой, но это была созвучность настроению, так как я ее слышал первый раз.

— Что он играет?

— По-моему, марш из двадцать восьмой сонаты Бетховена... Послушайте, сейчас начнется адажио. Всегда у меня от него сердце замирает.

Мы стояли и слушали. Старший лейтенант кончил.

— Не могу поверить, — сказал Иванов, — что эта музыка рождена на этой земле. У меня впечатление, что ее сюда принесли мы.

Да, впечатление было именно такое.

В городе Трептове был случай. Начальник дивизионного клуба также играл на рояле. По улице шли две немки, одна из них, лет двадцати, услышав, остановилась. К ней подошел Каретников, что-то сказал, и они быстро поднялись внутрь. Мать томилась внизу. На ее лице можно было увидеть все ужасы, которые ждали ее дочь. Девушка распахнула окно и крикнула:

— Мама! Они знают нашего Бетховена. Они его играют!..

Святая наивность? Нет, это был результат подлой системы воспитания целого поколения, которому забивали голову сказками о варварах-большевиках. Когда я услышал восторженный крик девушки, то вспомнил другой — истерический крик старухи в подвале, в Данциге: «Вешайте нас здесь!»

Между прочим, у С. И. Комарова хранится колечко [316] — подарок той девушки. Растроганная, она его сняла и надела на палец начподива. Правда, у подполковника под руками оживал не рояль, а гитара, но и этот инструмент сослужил нам, как будет видно, неплохую службу.

Настал новый день. 5 апреля. Полдень. Тогда мы еще не знали, что ровно месяц осталось нам воевать — боевые действия в Великой Отечественной войне закончились для 108-й дивизии вечером 4 мая 1945 года.

Весь личный состав построен с алыми знаменами. Оркестр играет встречный марш. Командарм и член Военного совета обходят замерший строй.

В центре перед фронтом дивизии ее боевое Знамя.

Звучат слова указа:

«За образцовое выполнение заданий командования в боях с немецкими захватчиками при прорыве обороны на наревском плацдарме севернее Варшавы и проявленную при этом доблесть и мужество наградить 108-ю стрелковую Бобруйскую Краснознаменную дивизию орденом Ленина».

Указ был подписан дорогим для каждого советского человека именем Михаила Ивановича Калинина — Всесоюзного старосты.

Приспущено красное полотнище. Командарм прикрепил к нему орден, поздравил с высокой наградой, и вот уже знаменосцы со строгими и взволнованными лицами проносят Знамя перед всем фронтом дивизии.

Комаров, поднявшись на грузовик, открыл митинг. Выступали командующий и член Военного совета армии. Выступали наши герои. Обращаясь к генералам, сержант Харитонов говорил:

— Мы готовы к наступлению. Мой орудийный расчет будет, как и прежде, беспощадно уничтожать фашистскую нечисть, смело расчищать путь пехоте. Мы заверяем Военный совет армии и просим передать это Центральному Комитету партии и Верховному Главнокомандующему, что наша дивизия с честью выполнит свою задачу на Одере и еще выше поднимет наше Знамя с сияющим орденом Ленина!..

Торжественный обед ждал товарищей в особняке командного пункта дивизии. Кроме наших офицеров и солдат-ветеранов здесь были многие боевые друзья, плечом к плечу с которыми мы били ненавистного врага. [317] Величко с Кудрявцевым, Акимушкин и, конечно, Кожемячко...

108-я дивизия услышала в этот день много хороших слов. Я приведу одно выступление. Когда командарм поднялся, я думал, что он, как принято в таких случаях, скажет о бойцах. Но он сказал о другом:

— Командир дивизии! За вашу опору — за командиров полков сто восьмой дивизии. — П. И. Батов обернулся к офицерам:

— В свое время, товарищи, я долго командовал полком в славной Московской Пролетарской стрелковой дивизии и знаю, какой это нелегкий труд. Но ваш труд благороден и благодарен. От него зависит победа. За вас, полковник Гречко!..

И старейший командир полка дивизии, помнящий еще и Жиздру, и Крестьянскую Гору, поднялся. Открытая радость и удовлетворение были на его круглом простом лице крестьянина и солдата.

— ...за вас, подполковник Ищенко!

И второй наш славный офицер встал рядом с могучей фигурой Гречко, откинув рукой со лба непокорный чуб.

— ...за вас, подполковник Абилов! — Хитрая улыбка чуть показалась у командарма: — Вы здесь недавно служите. Приятно отметить, что боевые традиции дивизии вам дороги и вы их умножили...

Последним командарм поздравил командира 575-го артиллерийского полка Зенько. Четыре офицера стояли рядом, и все, кто был в комнате, им аплодировали. Батов пригубил бокал и поставил на стол. Офицеры сделали то же, только А. В. Зенько не удержался и одним духом хватанул все, что было. Нашему артиллеристу никогда не хватало ста граммов.

Прощаясь, командарм сказал:

— Можете попраздновать пару часов. Но — порядок!

— Безусловно! Как контроль у нас остается генерал Эрастов.

— Хм!.. Ну, ладно. Завтра совершаете очередной марш. Послезавтра получите колонну автомашин для переброски пехоты.

Мы получили без малого пятьсот грузовиков. Посадили на них все батальоны, погрузили лошадей и даже повозки. Шоссе здесь отличные. Дивизия двигалась вперед, на Одер. [318]

Схватки в пойме

14 апреля генерал Эрастов на своем НП, располагавшемся в километре восточнее моста через Ост-Одер (Одер в низовье имеет два русла: восточное — Ост-Одер и западное — Вест-Одер), отдал боевой приказ на наступление. Присутствовали командиры и командующие артиллерией всех трех дивизий корпуса — 108, 186 и 413-й.

Корпусной наблюдательный пункт расположен удачно. Видимость не только в полосе наступления корпуса, но и на флангах хорошая. Перед нами лежала река. Ее предстояло форсировать. Странный и неприятный для глаза командира вид: не река, а целый речной комбинат. Два русла самого Одера, восточное и западное, разделялись трехкилометровой заболоченной поймой; по середине поймы, поближе к Ост-Одеру, проходил канал под названием Шнелле-Хольцрубе, то есть уже третья река. В пойме то здесь, то там поблескивало зеркало воды. В полосе наступления корпуса реку и пойму пересекала автострада Штаргард — Берлин. Мосты были взорваны противником при отступлении. Их железобетонные покрытия с западной стороны рухнули в реку, а часть, обращенная к нам, высоко поднялась над водой, удерживаясь на мостовых опорах и закрывая их, подобно гигантскому щиту. Через пойму шла дамба, по двадцатипятиметровому полотну которой и пролегала шоссейная магистраль. Дамба, пожалуй, единственное сухое место во всей этой смеси рек, речушек, озер и болот. Поэтому, принимая решение, высшее командование, естественно, тяготело к ней.

В Одерской операции 65-я армия, развернувшись на семнадцатикилометровом фронте на рубеже Альтдам — Фердинандштайн, по решению командарма главный удар наносила левым крылом, силами 18-го и 46-го корпусов, форсируя Одер и прорывая оборону противника на рубеже Куров — Кольбитцев и развивая успех в направлении Варнимслав — Зоннеберг. В своем решении командарм подчеркивал необходимость широко использовать как подход к Вест-Одеру Берлинскую автостраду. 46-му корпусу в соответствии с этим была поставлена задача нанести главный удар вдоль автострады. Для обеспечения наивыгоднейшего исходного положения [319] командарм планировал частную операцию по очистке поймы.

— Нравится речушка? — спросил комкор, после того как мы долго молча рассматривали арену предстоящего боя.

— Н-да, — протянул Величко. — Заковыристое дело, товарищ генерал.

— Полюбовались, и будет. Прошу за дело. Прежде всего должен поставить вас в известность, что о противнике мы пока ничего не знаем. Он занимает оборону по западному берегу Вест-Одера. Вот и все. Мы приняли рубеж от войск, которые здесь стояли несколько дней и активных действий не вели. Это и не входило в их задачу. Таким образом, что за противник, сколько его там, какая огневая система, где резервы — для нас темная ночь. Понимаю, что это неприятные новости, но что делать? И в этих условиях мы будем наступать. Время для подготовки ограничено, не более пяти-шести суток... А теперь слушайте мое решение. Наш корпус, имея боевой порядок в два эшелона, наносит главный удар вдоль Берлинской автострады, форсирует Одер и во взаимодействии с восемнадцатым корпусом уничтожает противника в районе высота шестьдесят пять четыре — Нойцехонген и к исходу дня овладевает рубежом Притцлов — Шмелленрин. В дальнейшем наступает в направлении на Грамбов...

По решению генерала Эрастова 108-я дивизия наносила главный удар, седлая автостраду и прорывая на западном берегу реки оборону немцев на рубеже высоты 65.4 — кирпичный завод. По другую сторону автострады наступала 37-я гвардейская дивизия (18-й корпус). Иначе говоря, нам и гвардейцам выпала трудная честь быть, так сказать, на острие стрелы в этой наступательной операции.

Рука невольно снова и снова поднимала бинокль. Западный берег Вест-Одера явно господствовал над всей впереди лежащей местностью, и в системе высот отметка 65.4 с ее крутыми обнаженными скатами выглядела серьезным препятствием... Крепкий орех!

Исходное положение для атаки — восточный берег Вест-Одера — дивизии должны были занять в ночь на 20 апреля. К этому времени нужно было очистить пойму от противника. [320]

Комкор погрозил пальцем:

— Имей в виду, за междуречье отвечаешь прежде всего ты. Батов придает большое значение этой частной операции. Так что с дамбой поторопись.

Полковник К. И. Гроховский все-таки дезертировал из медсанбата. Я был рад снова видеть его рядом. В качестве артиллерийского усиления дивизия получила два истребительных противотанковых, один артиллерийский и три минометных полка. Знания и опыт полковника были просто необходимы. Мы возвращались в штаб дивизии вместе. Левую руку его поддерживала перекинутая через шею повязка. Мне нравилось в нем, что он не только знал свое дело, но и любил его и трудную задачу встречал с увлечением. В данном случае трудность заключалась в том, что задача попалась с двумя неизвестными — не знаем о противнике на западном берегу и не знаем о противнике в пойме.

— Второе неизвестное мы решим сегодня ночью боевыми действиями разведроты. А как решить первое?

— Я думаю, — сказал Гроховский, — что сегодняшняя ночь даст, хотя бы отчасти, ответ и на этот вопрос. Противник, находящийся в основной полосе обороны, будет поддерживать свои подразделения в пойме огнем. На это рассчитывает и Михельсон, он сейчас командует артиллерией армии. Мне звонил начальник его штаба полковник Гусаров, интересовался, как мы организуем артиллерийскую разведку во время боя за пойму.

— А если боя в пойме не будет?

— Вряд ли это возможно. Дамба для него важна не меньше, чем для нас. Часть своих средств он покажет, а остальную огневую систему вскроем в процессе боя за Вест-Одер. У нас семь полков артиллерии, это не частый случай усиления!

— Провести бы боевую разведку основной обороны! Комкор не разрешит...

— Да, такого разрешения мы, конечно, не получим. Очевидно, командующий хочет, чтобы противник не верил в возможность серьезного наступления с нашего рубежа. Местность такова, что гитлеровцы вполне могут ждать здесь лишь сковывающих активных действий...

Мой Халин оставался самим собой. «Виллис» шел на [321] большой скорости. На ухабе подбросило, и Гроховский вскрикнул.

— Рановато убежал! — сказал я ему. — Полечить бы руку надо.

— Нет. Это так что-то кольнуло.

— Всеволод, скорость не больше сорока километров. После войны я тебя рекомендую в пожарную команду. Можешь рассчитывать.

У штаба Гроховский спросил:

— Когда выходим на НП?

— Часа через два. Подготовьте соображения об использовании артиллерии, с расчетом — главный удар дивизия наносит по высоте. И заходите ко мне обедать.

В блиндаже никого из офицеров не было. Можно было в спокойной обстановке оценить все, что предстояло сделать дивизии. Долго смотрел на карту и почему-то больше на пойму, вернее — на дамбу. Надо полагать, что немцы ее хорошо прикрыли как живой силой, так и огнем. Дамба — ключ к междуречью. Пока немцы на ней, они не дадут нам шагу шагнуть в пойме.

Брать ее можно только ночью. Днем солдату в этой грязи и воде негде укрыться от огня. К завтрашнему утру узнаем силу противника на дамбе. Если разведрота не собьет немцев, то в ночь на 16 апреля очистим пойму вводом в бой пехоты. Это — в интересах армии. Замысел командарма по очистке поймы мне нравился. Этим он приближал свои войска к противнику на три километра. Форсировать Одер одним броском, то есть восточный рукав, пойму и западный рукав реки одновременно, очень трудно. Вряд ли это сулит успех. А при очистке поймы войскам обеспечиваются нормальные условия форсирования, перед ними будет только Вест-Одер и до переднего края противника — 300–400 метров. Да, это действительно будет «бой наверняка».

На обоих рукавах реки мосты автострады имели мощные береговые опоры из железобетона. Они выглядели как четыре крепости, поднимающиеся над рекой и поймой.

Ключом обороны противника на его переднем крае является высота 65.4. Взятием ее мы ослепляем немцев и обеспечиваем инженерным войскам армии возможность [322] навести переправу около взорванного моста на Вест-Одере. Во-вторых...

Пришел Гроховский.

— Как с артиллерией, полковник?

— Я предлагаю правофланговому полку, нацеленному на высоту, придать два артиллерийских и один минометный полк, а левофланговому — один артиллерийский и один минометный. В дивизионной артгруппе оставить девятнадцатую минометную бригаду без одного полка... — И он положил на стол данные об артиллерийских подгруппах стрелковых полков.

— Прекрасно, так и сделаем. Давайте обедать.

Начальник штаба доложил, что оперативная группа уже на НП. К 17.00 туда прибудут командиры полков и приданных частей. Он добавил:

— Подполковник Кожемячко только что был в штабе. Он заверил, что по вашему решению его полк будет взаимодействовать с нашим четыреста сорок четвертым. Он поехал к Абилову, оттуда прибудут оба на НП.

— Я ничего не решал, это он сам решил. Ну, пусть приходят оба, там разберемся, с кем ему воевать.

В 17.00 14 апреля был отдан боевой приказ. Согласно ему 407-й полк с ротой 3-го штурмового саперного батальона форсирует Вест-Одер, взаимодействуя с 444-м полком, уничтожает противника в районе высоты 65.4, овладевает дорогой Куров — Вильгельмсзее и продвигается к железнодорожной станции Кольбитцев; полк поддерживают два артиллерийских и один минометный полки. 444-й полк тоже с ротой саперов форсирует Вест-Одер, уничтожает противника в районе кирпичного завода и наступает на высоту 61.7.

Напомню, что части дивизии были укомплектованы не более чем на 50 процентов. В бою за Данциг командарм обещал пополнение. Прибыло, но мало. Поэтому в полках у нас было по два батальона трехротного состава. Крайне неудобно для ведения боя! Командиру трудно выкроить себе резерв. Взять хоть одну роту из батальона. И его ослабишь, и резерв будет слабенький, вряд ли способный существенно повлиять на ход боя. Все же командиры полков сумели, не трогая батальонов, создать резерв по две роты. Как раз за счет нового пополнения. В первую очередь это сделал Ищенко.

Под конец работы на НП я сказал офицерам, что [323] сегодня ночью произведем в пойме разведку боем. Абилову было поручено подготовить один батальон для ночных боевых действий на 16 апреля, если разведчикам не удастся сбить противника. Иванову — выделить взвод саперов и обеспечить переброску разведроты на западный берег Ост-Одера.

— Руководство боем роты возлагаю на вас, майор Кузоро.

В течение ночи в пойме шел сильный бой. Основную задачу разведчики выполнили: открыли нам глаза. Под утро я приказал отвести роту на исходное положение. В 6.00 Кузоро с Ивановым прибыли на НП дивизии, мокрые до последней нитки и основательно уставшие. Майор доложил, что разведрота за сорок минут была переброшена саперами на западный берег Ост-Одера и в 23.00, развернувшись в боевой порядок на фронте в триста метров, начала продвигаться к дамбе. Немцы, как обычно, освещали местность ракетами. Они обнаружили разведчиков на расстоянии двухсот метров от дамбы и открыли сильный огонь из шести точек.

— Кроме того, два пулемета, один из них крупнокалиберный, вели огонь из амбразур мостовых опор. Оттуда же действовали фаустники. На пойме — вода и грязь. Окопаться там нет никакой возможности. Люди все перемокли, зуб на зуб не попадает.

— Какой же ваш вывод, товарищ Кузоро?

— Я считаю, что от канала Шнелле-Хольцрубе до Ост-Одера у противника имеется до усиленной стрелковой роты. Западнее канала гитлеровцы тоже вели огонь, но там их силы не уточнены.

— Хорошо, майор. Приводите роту в порядок. Обсушите солдат. Замените белье и портянки. К ночи — быть готовым к бою. Отдайте распоряжения и сами ложитесь отдыхать.

Инженер сообщил еще некоторые подробности. При подходе к дамбе подорвались на минах два наших сапера. Немцы выскочили из каземата (так Иванов назвал бетонную крепость в мостовой опоре), открыли огонь, — очевидно, в каземате большой гарнизон. Дамба сильно заминирована.

Инженер отметил мужественную и инициативную работу группы саперов, которая под руководством старшего лейтенанта Владимира Павловича Павленко перебросила [324] разведчиков за Ост-Одер. Из подручного материала был связан плот. Быстрое течение его сносило, и Павленко решил привязать канаты, разделить своих бойцов на две группы и таскать плот через реку, как челнок. Он спросил, кто возьмется вплавь перебросить конец каната на другой берег. Вызвался сержант Зубов. Он взял конец длинной тонкой веревки и поплыл.

Леонид Зубов — первый боец 108-й дивизии, вступивший на западный берег Ост-Одера!

Скажу сразу, что в ночь на 16 апреля наши саперы сумели под сильным огнем, в процессе боя, сделать проходы в прикрывавших дамбу минных заграждениях, и части стрелков удалось на нее взобраться. В ночь на 17 апреля саперы разминировали всю дамбу. В ночь на 18-е — они ворвались в третий каземат и заставили сдаться засевших там гитлеровцев (в плен сдалось 12 солдат и один офицер, в каземате было 20 убитых и до 40 раненых; как видите, солидный гарнизон!). Да, подвиг саперов 172-го отдельного Плоньского орденов Александра Невского и Красной Звезды батальона на Одере достоин восхищения.

Обстановка после ночного боя несколько прояснилась. Мы обязаны были вести атаку с выходом на дамбу, и только на дамбу. Все, что ляжет перед ней в воде и грязи, будет расстреляно пулеметным огнем. Решение: в ночь на 16 апреля ввести в дело усиленный батальон 444-го полка.

На НП Абилова прибыли майор Иван Алексеевич Свиридов и его заместитель по политчасти майор Семен Семенович Мельник, которому накануне был вручен орден Красного Знамени за бои в Данциге. Мы вчетвером подробно разработали план боя. Он сводился к следующему. Одна стрелковая рота вместе с дивизионными разведчиками наступает к береговой опоре, остальными силами Свиридов атакует центральный участок автострады, прикрывается с запада взводом пехоты с пулеметами, теснит противника к Ост-Одеру и уничтожает его. Таким образом, половина дамбы уже будет в наших руках.

Против береговых опор мы решили поставить на прямую наводку 122-миллиметровую гаубицу.

Снова ночь. И снова бой в междуречье. Комбат сделал правильно: он начал атаку правофланговой ротой [325] на каземат, отвлек сюда весь огонь немцев и дал возможность батальону ворваться на дамбу и отрезать от Вест-Одера подразделения противника, находившиеся восточнее канала.

Темным-темно. С НП ничего не видать. Только вспышки огня. По сигналам Свиридова дамбу накрывает дивизионная артиллерия.

Через час после начала боя доложили: орудие произвело четырнадцать выстрелов по мостовой опоре. Толку никакого. Снаряды отлетают как от стенки горох. Стены казематов оказались двухметровой толщины. Конечно, разрушить их не смогла даже 122-миллиметровая гаубица.

В 2.00 доклад Свиридова:

— Овладел дамбой на протяжении километра от канала к Ост-Одеру. Очень сильный пулеметный огонь вдоль дамбы с Вест-Одера. Такой же мощный огонь противник ведет из амбразур береговой опоры восточного рукава. На полотне автострады удерживаюсь с трудом. Какой результат стрельбы гаубицы?

— Гаубица без пользы, майор. Высылай к каземату группу бойцов с гранатами. Где правофланговая рота?

— Вместе с разведчиками залегла под огнем из каземата.

— Свиридов! Используй темное время. Разделывайся с гитлеровцами в казематах. До рассвета эвакуируй раненых.

В 4.00 комбат доложил, что попытки уничтожить противника, засевшего в береговых опорах на Ост-Одере, успеха не имели. Сидят в своем каменном мешке! Ничем не возьмешь. А у них пулеметы и фаустпатроны. Перед рассветом правофланговая рота и разведчики были отведены, а остальные силы батальона удерживали дамбу, ведя огневой бой в западном и восточном направлениях. Сначала трудно было понять, как наши герои могли закрепиться на полотне автострады. С нее все сметал пулеметный огонь немцев из противоположных опор. По ней били вражеские орудия и минометы. Семенов сказал просто: «Выручила солдатская находчивость. Мы подкапывались под автостраду и там прятались от огня. Ни один снаряд не брал наше укрытие». Иванов, который тоже вернулся с дамбы, подтвердил: «Будьте спокойны, [326] теперь наших оттуда не выбьешь. Бетонное дорожное покрытие двадцатисантиметровой толщины. Под ним и отрыли окопчики». Оба офицера были перепачканы в болотной грязи, но глаза у них горели. Конечно, батальон майора Свиридова действовал геройски. То, что он оседлал дамбу, — большое достижение. Но пока в казематах немцы, задача дивизии — очистка поймы — не решена. А вторые сутки закончились.

— Что же будем делать, товарищ генерал? — спросил Комаров.

— А черт его знает! Фашисты блокированы. Располагали бы мы временем, они бы там передохли с голоду или израсходовали боеприпасы. Время поджимает. У нас остается единственное средство, — я посмотрел на подполковника Иванова. Он понял и ответил:

— Взорвать?

— Да, готовьте подрывников и соответствующее количество взрывчатки.

Телефонист дал трубку.

— Теремов, как с поймой?

— Неважно, товарищ генерал. — Я доложил обстоятельно результат ночного боя.

— Что думаешь делать?

— Ночью введу еще батальон четыреста сорок четвертого полка с задачей уничтожить противника западнее канала Шнелле-Хольцрубе и выйти на восточный берег Вест-Одера. Фашистов, засевших в казематах, взорву. Задача будет выполнена.

— Правильное решение. Командующий каждое утро интересуется ходом очистки поймы. Он беспокоится за исходное положение.

— Я понимаю. Доложите Батову, что всё сделаем. — Положив трубку, я обратился к офицерам: — Слишком многое зависит от нас, товарищи!..

— Если саперам не удастся взрыв, — сказал Комаров, — то мы имеем еще один выход.

— Какой?

— Коммунисты, вперед!

— Что ты имеешь в виду конкретно?

— Отберем группу коммунистов и комсомольцев. Они ворвутся в каземат. Ворвутся, раз это нужно дивизии, корпусу, армии. Я понял из вашего доклада командиру [327] корпуса, что вы вводите весь полк. Разрешите, я пойду, и мы с Семеновым проделаем эту работу.

— Спасибо, Сергей Иванович. Иди! Передай Абилову, что через час я буду у него. Пусть вызовет комбата Афанасьева. И предупредите подполковника Семенова, как бы он сам не полез в каземат. Я его знаю! Его место не там.

Комаров ушел. Я задумался над его словами. Хорошие слова. Но прольется кровь самых лучших людей. А не очистишь пойму, кровь прольют сотни и сотни. Коммунисты!.. А кто же, как не они, решает самые трудные задачи?..

— Я считаю, что необходимо...

Раздумье помешало разобрать первые слова Гроховского.

— Простите, полковник, что вы сказали?

— Считаю необходимым накрыть артиллерийским огнем минометные батареи, которые бьют с западных скатов высоты.

— Не надо! Ни одного выстрела по западному берегу Вест-Одера. Задача у вас одна — засекайте всю его огневую систему. Мы их накроем в период артподготовки. Сегодня ночью батальон Афанасьева будет выходить по дамбе к Вест-Одеру. Несомненно, противник поведет усиленный огонь с переднего края. Надо принять все меры артиллерийского наблюдения.

Через час мы с Гроховским и Ивановым были на НП 444-го полка и сразу приступили к работе. У нас осталась только одна ночь.

Задача у батальона Свиридова была прежняя — уничтожить противника в восточной части дамбы и береговых опорах Ост-Одера. Второй батальон наносил удар вдоль автострады на запад. Майор Василий Дмитриевич Афанасьев уже знаком читателю. В страшных боях на наревском плацдарме 4–5 октября он умело сражался в окружении. Он мастерски действовал при прорыве вражеской обороны на реке Шварцвассер и в бою за товарную станцию в Данциге. Энергия молодости и зрелость офицера! Когда он сказал: «Завтра к утру я буду на Вест-Одере», то это не звучало хвастовством. Я знал, что батальон это сделает.

— А казематы? — спросил командир полка.

— Подумайте! [328]

— Взорвать?

— Вам Иванов придаст взвод подрывников. Взрывайте, если ничего лучшего не придет в голову.

— Крепко, проклятые, сидят. Наверно, отборные фашисты-смертники.

— Как бы крепко ни сидели, а к утру семнадцатого апреля задача должна быть выполнена. Обстановка сложилась так, товарищ Абилов, что мы можем поставить под угрозу задачу корпуса, если не больше. Будет нужно, мы на Одере поставим памятник вашему славному героическому полку. Вы меня понимаете?

Абилов смотрел на меня своими черными глазами и только сказал:

— Ясно.

— Учтите, что севернее дамбы в направлении береговой опоры будет действовать одна рота четыреста седьмого полка. Предупредите Свиридова, чтобы в ночном бою с ней не перестрелялся. Как его батальон?

— Хорошо врылся в дамбу. Плохо одно — большинство солдат мокрые. Остыли. Только с наступлением темноты удалось доставить им горячую пищу.

— Ну, все, товарищ Абилов. Начало в двадцать два ноль-ноль. Докладывай по обстановке.

— Я думаю управлять боем с западного берега Ост-Одера.

— Неплохо. Только не теряйте со мной связи.

Таким образом, в ночь на 17 апреля для окончательной очистки поймы были задействованы 444-й полк, рота 407-го полка и саперный взвод. По соотношению сил мы, возможно, бросили в междуречье несколько больше подразделений. Но это диктовалось жестким сроком и, главное, местностью. Я вспомнил слова своего учителя комдива профессора Корсуна, преподававшего в Академии имени Фрунзе тактику. У него было такое определение касательно соотношения сил: «Взвод пехоты, умело и грамотно занявший оборону в горных условиях или на местности, явно господствующей над окружающей, может заставить уважать себя целый полк». В нашем бою нет гор. Но имеется болото, среди которого возвышается почти трехметровая по высоте дамба, и сила у немцев не взвод, а минимум усиленная стрелковая рота.

Имя еще одного офицера должно быть здесь названо [329] и поставлено рядом с именами майоров Свиридова и Афанасьева. Это — капитан Романенко. Он командовал в бою за дамбу сводной ротой 407-го полка. Ищенко с большой ответственностью отнесся к поставленной задаче. Он лично отобрал в своем полку бывалых солдат, произвел рекогносцировку, выработал план действия. Характерно, что в эту роту командир полка вызывал добровольцев. Желающих пойти на опасное дело было гораздо больше, чем требовалось.

На всей трехкилометровой дамбе, за исключением ее центральной части, разыгрался напряженный бой. Слышалась беспрерывная автоматно-пулеметная стрельба. Афанасьев, использовав захваченную батальоном Свиридова часть дамбы, развернул боевой порядок: одна рота наступала севернее, другая — южнее дамбы, а третья шла в стыке по самой автостраде, и батальон с боем гнал противника к Вест-Одеру. Свиридов и Романенко атаковали немцев, в решительной схватке вышли к береговой опоре, но ворваться в единственную узкую дверь каземата не смогли. Из амбразур по-прежнему стреляли немецкие пулеметы. Тут, у мостовых опор, и наши и гитлеровцы не могли поражать друг друга, они оказались в мертвых пространствах. Саперы подтащили взрывчатку. Штурмовая группа коммунистов была наготове. И вдруг этот необычайно напряженный драматический момент разрядился совершенно неожиданным образом. На дамбу, спеша и что-то крича, взбирался подполковник Абилов.

— Снимай телогрейки! — кричал он. — Зажигай! Бросай сверху к двери и амбразурам. Выкуривай фашистов!

Едкий дым горящей ваты проникал внутрь. Зажженные телогрейки просунуты и сброшены в амбразуры вместе с гранатами. Подполковник восклицал своим высоким тенором:

— Фрицы! Вы окружены войсками генерала Абилова. Предлагаю прекратить бессмысленное сопротивление! Сдавайся! Сожжем!

Видимо, немцы задыхались в каменной ловушке. Их огонь ослабел. Прекратился. В амбразуре показалась белая тряпка. Офицер застрелился, а солдаты сдались. Они были из 8-го полицейского полка СС егерской бригады. Они показали, что в междуречье находился [330] их батальон, имея задачу не допустить русских форсировать Ост-Одер.

В 3.30 В. Д. Афанасьев доложил, что его батальон вышел на восточный берег Вест-Одера. Потеряв до сорока человек убитыми, гитлеровцы на лодках спешили за реку.

— Считаю долгом отметить, — говорил комбат, — что первой к Вест-Одеру вышла рота старшего лейтенанта Огнева.

(Напомню, это тот самый молодой и лихой офицер, который ночью ползком провел свою геройскую роту из Побылково Мале сквозь боевые порядки врага, соединился с полком и вел бой до победы на наревском плацдарме.)

Лодка с гитлеровцами была на середине реки. Рота Огнева дала залп. Лодка потеряла управление и поплыла по течению вдоль переднего края вражеской обороны. Вскоре она скрылась в предутреннем тумане.

Командарм высоко оценил мужество солдат и офицеров, боровшихся за пойму. На следующий день он наградил орденом Красного Знамени больше ста наших боевых товарищей. П. И. Батов им сказал: «Вы, товарищи, нам открыли глаза. Теперь мы знаем силу и огневую систему противника».

До начала армейской операции оставалось немногим более двух суток.

Вода и огонь

Пока славный 444-й полк вел бой в междуречье, остальные части дивизии усиленно готовились к броску через Одер. Штабы занимались планированием и организацией предстоящего боя. Подразделения учились. Главное внимание было направлено на то, чтобы отработать все, что нужно для форсирования реки и атаки переднего края. На войне нет мелочей. В тылу дивизии было озеро, спрятавшееся в лесу. Здесь солдаты практиковались быстро садиться в лодки, быстро причаливать, выскакивать на берег и — тотчас же бросок на «передний край противника». Очень важное дело — отобрать и подготовить гребцов. Не менее важно выявить лучших пловцов. Из них в каждом батальоне создавали специальные [331] спасательные команды. Они действовали на отдельных лодках. Пока что они «спасали» на озере выброшенных из лодок непривычных к воде бойцов. Но придет грозный час, и они на Вест-Одере, среди смерчей, поднятых немецкими снарядами, не одному боевому товарищу протянут руку, помогут достичь западного берега, чтобы скорее броситься на врага. Не говорю уже о спасении раненых на реке, о чем тоже надо было позаботиться. Фамилии пловцов-спасателей, к сожалению, не удержала память. Запомнился Василий Аверкин из саперного батальона. О нем много говорили потом наши солдаты. Младший сержант все утро 20 апреля провел на воде под огнем и не раз бросался вплавь на выручку. Этот подвиг обслуживания форсировавших Вест-Одер стрелков тоже должен быть отмечен. Подвиг рождается там, где делают то, что нужно.

Личный состав батальонов заранее был расписан по лодкам. В каждой — не меньше двух-трех членов партии и комсомольцев. Скажу кстати, что лодки дивизия получила из армии. Генерал П. В. Швыдкой организовал силами армейской саперной части массовое их производство для всех соединений. Большую помощь оказал нам во время подготовки и при форсировании 3-й штурмовой саперный батальон.

Вся подготовительная работа шла нормально. Единственная трудность — крайне мало осталось времени для тренировки бойцов 444-го полка. Он ведь уже три ночи вел бой, — и нелегкий! — солдаты и офицеры измотались в гиблой пойме. Они сделали огромное дело. Устали. Держались на пределе воли. Я решил 17 апреля оставить на восточном берегу Вест-Одера батальон В. Д. Афанасьева, а остальных людей отвести в тыл, за Ост-Одер, где они приведут себя в порядок, отоспятся и подготовятся к форсированию и атаке.

Подчеркиваю — 17 апреля на восточном берегу Вест-Одера уже закрепился один батальон 108-й дивизии. Звонил лично командарм. Интересовался, какие силы у нас на Вест-Одере. Теперь он мог быть спокоен за исходное положение. После захвата дамбы Берлинской автострады и другие дивизии выдвигали на Вест-Одер свои передовые части.

Анатолию Абиловичу Абилову я сказал, чтобы он дал шесть часов полного отдыха своим людям. Они заслужили: [332] полк действовал отлично. Я передал ему оценку командира корпуса и командарма. Глаза Абилова загорелись. Сквозь усталость пробилась энергия, которую не согнешь.

— Ничего, товарищ генерал. Скоро конец войны. Вот когда отдохнем. А сейчас времени мало.

Приятно было глядеть на этого молодого офицера. У нас он служит около года. Поднимается как на дрожжах. Чувствуешь его рост после каждого боя. Ведет бой по-современному. Умело организует взаимодействие родов войск. Грамотно ставит подчиненным задачи и обладает достаточной силой воли, чтобы провести свое решение в жизнь.

18 апреля 1945 года состоялась генеральная репетиция. В лесу на небольшой полянке в нескольких километрах от берега реки собрались командиры корпусов и дивизий со своими командующими артиллерией и инженерами. Перед ними был ящик с песком. Умелые руки офицеров армейского штаба нанесли на макете рельеф местности, где послезавтра развернутся боевые действия 65-й армии. Оба русла Одера, канал в междуречье. Четко показан передний край противника и далее на глубину до двадцати километров. Бросалась в глаза дамба автострады. Она как бы указывала острие удара.

К макету выходили командиры корпусов. Они докладывали свое решение с указкой в руках, информировали о степени готовности войск. Были заслушаны доклады командиров дивизий первого эшелона. П. И. Батов интересовался в деталях построением боевых порядков дивизии и полков в соответствии с идеей решения.

Я навсегда запомнил рекогносцировку командующего 3-й армией А. В. Горбатова перед Бобруйской операцией, когда он потребовал от нас знать боевые порядки до роты и фамилии офицеров. И вот теперь я запасся схемой решения на бой, в которой были боевые порядки до роты, а в 407-м полку — до взвода с указанием фамилий ротных и взводных офицеров. (Ищенко вел свой полк на высоту 65.4!)

Выступает командарм. Он дает оценку противника, кратко подытоживает частную операцию в пойме, в результате которой атакующие войска соединений армии — и прежде всего 46-го корпуса — приблизились к [333] переднему краю противника, требует скрытности сосредоточения на восточном берегу Вест-Одера. Он останавливается на сроках артподготовки и начала форсирования.

— За шнур и за весла! — Сказав эту емкую фразу, командарм на секунду остановился, как бы проверяя ее действие, и затем продолжал: — Артиллерийская подготовка в шесть тридцать. Продолжительность — сорок пять минут. Начало форсирования — с первым огневым налетом. Так мы наилучшим образом воспользуемся теми выгодами и преимуществами, какие получены в результате захвата междуречья.

Среди штабных офицеров произошло движение. Мы, дивизионные командиры, восприняли решение Батова как единственно возможное. В самом деле, артподготовка начиналась перед рассветом; первый залп «катюш», и лодки — на воду! Таким образом обеспечивалось скрытное сосредоточение пехоты на исходном положении и внезапный удар. В темноте противник будет лишен возможности видеть, как сотни лодок с пехотой одновременно пойдут пересекать реку. Начать форсирование позже, в светлое время? Это значило бы понести большие неоправданные потери, так как наша пехота и лодки были не в укрытии, а на виду — в пойме не зароешься...

Большое внимание было уделено при проигрыше операции инженерному обеспечению. Командарм ставил жесткие сроки для наводки переправ. Наконец мы были ориентированы в примерных рубежах ввода вторых эшелонов корпусов и танков.

Работа у ящика с песком вносила полную ясность, давала единое понимание решения командующего, давала взгляд на операцию в ее развитии и помогала каждому комдиву понять роль его дивизии в системе наступающих войск.

— Я еще раз повторю, товарищи, что Второй Белорусский фронт участвует в Берлинской операции, имея задачу ударом левого крыла отсечь третью танковую армию немцев, прижать к морю и уничтожить. Я верю, что наша армия с честью выполнит свой долг. Еще один, последний удар, и фашизм будет уничтожен... Желаю, товарищи офицеры и генералы, вам успеха на поле боя! [334]

В голосе командарма чувствовалась полная уверенность в благополучном исходе операции. Я подумал, а ведь он, наверно, тоже волнуется, как же иначе? Но внешне он был спокоен, сосредоточен, и его уверенность передавалась нам.

С большим подъемом мы с Гроховским и Ивановым возвращались в дивизию. Хотелось передать это настроение, этот душевный подъем всем нашим товарищам. Начальник штаба подполковник Эльгорт доложил, что по документам, представленным из полков и отдельных подразделений, подготовка закончена. Оснований для сомнений не было, но заведенный в дивизии порядок контроля мы не стали нарушать. Гречко с группой офицеров направился в 444-й полк, а я с Кабановым и Ивановым — в 407-й, располагавшийся в лесу, двумя километрами южнее Клютца.

В блиндаже у Ищенко в глаза сразу бросилась висевшая на стене большая схема — его решение на бой. Графически сделана безукоризненно.

— Схему-то сделали, как в академии. Кто автор? Новый начальник штаба?

— Нет. Сам. Обидно все-таки, накануне серьезного дела забрали Сочилина. Капитан Виноградов совсем зеленый.

— Ничего, подполковник! Вы его подучите. Для вас штабная работа, как говорят, — семечки.

— Времени мало у меня... Разрешите докладывать о готовности полка?

Начальник оперативного отделения и инженер ушли в батальоны взглянуть своим штабным глазом. Мы с командиром полка работали вдвоем. Из его доклада было видно, что боевая задача доведена до каждого бойца. Командиры батальонов с командирами рот и приданных частей были на исходном положении, задачи уяснили. Взаимодействие с артиллерией установлено. При форсировании все командиры батарей с рациями переправляются в первом эшелоне.

— Лодки очень тяжелые, — пожаловался Ищенко. — Из сырого материала. Нести лодку через пойму — надо не менее двенадцати человек. Разбивка бойцов по лодкам сделана, каждый знает свой номер и место. На каждую роту выделена одна спасательная команда.

Артиллерией он распорядился умело. Каждый батальон [335] поддерживается артполком, а один полк артиллерии остался в руках самого Ищенко. С первым эшелоном на лодках и плотах идут на западный берег минометы, 45-миллиметровые пушки, противотанковые ружья и группы специально обученных фаустников. (С этим трофейным оружием в дивизии поработали основательно. Среди энтузиастов его освоения был прежде всего наш инженер. Он даже командира дивизии обучил. Помню, стреляли с 30–40 метров по железнодорожной будке. Ну и шарахнуло! Отдачи никакой.)

Словом, беседуя с командиром полка, я убеждался, что к главному — к бою за высоту — мы готовы. Речь идет не только о формальных данных, хотя они важны и нужны, — всё предусмотрено, начиная от распределения средств артиллерийского усиления и кончая количеством деревянных пробок, которыми будут затыкать пробоины в лодках. Когда разговариваешь с командиром накануне боя, сразу уловишь, понимает ли он свою роль и как в нее уже вжился. Вот это последнее весьма существенно. Для командира бой начинается раньше, чем для солдата. Он видит его, и ведет его, и мысленно переживает, когда подолгу стоит на своем переднем крае, всматриваясь во вражескую оборону, и когда ночами сидит один над своей картой. Было видно, что Ищенко готов, работа воображения и творчества завершилась и отлилась в ясную форму решения, которое он, видимо с настроением, начертил на своей схеме.

Как командир полка, он, конечно, был на голову выше Абилова и по теоретическим знаниям, и по опыту войны. Но в 407-м полку имелся один недостаток, тревоживший нас с Комаровым. Не вышло у командира полка и его заместителя по политической части настоящего контакта, какой был у того же Абилова и Семенова или у Гречко с Зайцевым. Там отношения были достойны песни, а тут далее должностных не развились. Имея это в виду, я спросил подполковника, как расставлены руководящие партийные силы. Он ответил, что Демичев, парторг Скорняков идут с батальоном Иванова, а комсорг Шепиленко и агитатор Зезарахов с батальоном Куликова. Говоря о комсорге, командир полка улыбнулся хорошей отеческой улыбкой, я спросил его, чем эти дни занят Шепиленко. [336]

— Он хотел, конечно, в пойму с отрядом капитана Романенко. Я его не пустил. Опять пулю схватит. Он на озере с Куликовым учит плавать солдат. Есть боящиеся воды. Сажает их в лодку, вывозит на середину и опрокидывает. Лодка — вверх дном, выбирайся как знаешь. Сам он прекрасный пловец. Ничего. Учатся.

— Заболеваемость есть?

— Нет. Знаете, если бы в мирное время да такое купанье в апрельской воде, все бы сидели на больничном листе. А на войне гриппа не бывает. Это даже удивительно. Нервы, что ли, держат организм... Во всяком случае, батальон капитана Куликова теперь весь плавает. Настроение хорошее, а вчера Романенко и его герои получили ордена...

— Капитана Куликова я еще мало знаю. Вы в него верите?

— Безусловно, я его видел в бою начиная с Шварцвассера, это знающий офицер, бойцы в него верят — вот что важно, и он к бойцам очень заботлив. Сначала мне, правда, трудно было представить, что нет нашего Ситникова, но что сделаешь?

— Майор погиб при вас?

— Вот я сейчас как будто вижу этого рослого юношу-офицера. Он лежит передо мной в полушубке. Осколок мины пробил полушубок и грудь. Кровь залила все три его ордена. — Ищенко, должно быть, было горько вспоминать об этом. Он рукой отмахнул со лба свой светлый чуб и вернулся к делу: — Капитан по деловым качествам заменил майора. В бою за высоту я на него полагаюсь.

Обходя подразделения, мы с командиром полка, естественно, задержались у Куликова. Низкорослый, прекрасно физически сложенный капитан по-хозяйски показывал готовность батальона.

— Боец Леонтьев! — доложил молодой солдат. — Старший группы. Делаем ремонтный материал.

Люди выстругивали палочки разных диаметров с заостренными концами. Обернув паклей или просто тряпкой, ими будут заделывать пробоины в лодках.

— Каковы ваши корабли, товарищи?

— Очень тяжелые. Побаиваемся, как бы не превратились завтра в подводный флот.

— Разве не испытаны на озере? [337]

— Все испытаны, — ответил комбат. — Лодка поднимает десять человек. Из этого и сделан расчет. Но нести через пойму будет трудно. Я лазил. Грязь и вода местами по колено. С этакой тяжестью намаемся.

В батальоне Иванова шло партийное собрание. Принимали в партию 17 человек. Большей частью это были отличившиеся в боях за Данциг солдаты, герои штурмовых групп.

Если перед боем на Нареве вступило в партию 274 человека, то в канун Одерской операции было принято дивизионной парторганизацией 392 товарища.

На КП полка инженер и Кабанов доложили, что серьезных недостатков они не обнаружили. Мелочи устранили на ходу. Полк с чувством ответственности вступает в бой.

— Ну что ж, Ищенко, за готовность — спасибо. Встретимся за Вест-Одером.

— Постараюсь встретиться подальше от берега... километров за пятнадцать!

— Не кажи «гоп»! Так у вас на Украине говорят?

Часто в жизни так именно и бывает: все идет хорошо, и вдруг — палка в колесо. Под вечер 19 апреля оперативная группа дивизии была уже в сборе. С НП позвонил майор Кузоро:

— Пойму заливает вода!

— Как заливает? Почему?

— Сам не пойму! Что творится! От Ост-Одера до Вест-Одера сплошная река. Уровень воды в междуречье уже поднялся до шестидесяти сантиметров. Она все прибывает...

Да! Трех рек перед нами уже не было. Одер разлился на три километра в ширину. Смеркалось, и противоположного берега за мутным широким потоком не различалось.

Я немедленно связался с комкором.

— Я уже знаю, — ответил Эрастов. — Доложил Величко.

— Что делать? Мне кажется, надо срочно доложить командующему. Ведь выход для занятия исходного положения почти исключен.

— Жди. Через двадцать минут я тебе сообщу решение Батова.

Тут я вспомнил о батальоне Афанасьева. Ведь он в [338] пойме на восточном берегу Вест-Одера. Связался с Абиловым. Он доложил, что основные силы батальона на дамбе в безопасности (от воды, разумеется).

— Часть бойцов вода отрезала от дамбы. Залезли на деревья и сидят, как весной грачи.

Только ночь спасла этот батальон от расстрела противником. Кстати скажу, что гитлеровцы, видимо, смирились с потерей поймы и после 17 апреля никаких активных действий не предпринимали. Даже артиллерийские и минометные налеты были редки, но зато каждый раз фашисты били только по дамбе.

Вскоре генерал Эрастов сообщил, что боевой приказ командарма остается в силе. По имеющимся данным, воду нагнал сильный ветер, дующий с моря. Часа через два-три сойдет.

К полуночи вода действительно стала убывать. Но не сошла.

В 2.00, как было определено приказом командира корпуса, части дивизии начали выдвигаться на исходное положение. Можно представить, каких физических усилий стоило нашим бойцам, сержантам и офицерам перейти трехкилометровую пойму. В темноте, в жидкой грязи, в воде они шли, тащили тяжелые лодки, минометы, пулеметы и другое вооружение. Несли рации. Несли снаряды и мины, держа их над головой. Выделенные команды тянули пушки.

Есть подвиг солдата в бою. Есть подвиг солдата в труде. О нем реже пишется. А измерить его величие, физические силы и силы духа, потребовавшиеся для свершения, очень сложно. Вот как описывает его участник событий, ныне гвардии подполковник запаса Федор Федорович Куликов: «В ночь с 19 на 20 апреля батальон пришлось вести к Вест-Одеру по горло в воде, боеприпасы и радиостанцию тащить на голове. Пришлось применить всю силу воли, чтобы своевременно, к началу артподготовки, выйти к реке и затем ее форсировать. Температура воды была низкая, только что сошел снег. А быть личному составу батальона в этой воде пришлось в общей сложности более четырёх часов. Я помню, в пойме подошел ко мне полковой инженер, он был по грудь в воде, хотя высокого роста. Губы у него в ниточку, слова выговорить не может. Я ему дал выпить спирту, потом он говорил, что спирт его тогда [339] спас. Для обогрева на каждого солдата батальон имел двести граммов».

Так 108-я дивизия шла через пойму, а вернее сказать — лезла через воду и болотную грязь, спотыкаясь, падая, теряя в вязкой тине сапоги. И — в абсолютном молчании. Мучаешься, и даже выругаться невозможно, хотя, как известно из опыта, крепкое русское слово в таких случаях помогает. Железная дисциплина не разрешала. По армии был приказ о мерах маскировки при выходе к Вест-Одеру. Один из его пунктов категорически запрещал всякие разговоры. Только офицеры имели право подавать короткие приказы, и то шепотом. Понятно: надо сохранить за собой внезапность и самим не подвергнуться огневому налету.

В эти часы безмолвно под прикрытием ночи двигались три корпуса, входившие в 65-ю армию — 18, 46 и 105-й. Десятки тысяч людей с материальной частью. Надо отдать должное нашим командирам, политработникам, коммунистам и комсомольцам — они возглавили и обеспечили своевременный выход дивизии на исходное положение. Вместе с бойцами офицеры тащили самое тяжелое вооружение. Единая боевая семья. Единый сплоченный коллектив с высоким сознанием долга.

К 5.00 полки были на восточном берегу Вест-Одера. Отдохнуть было негде. Сесть можно только на борт лодок да на пушки. Их же на всех не хватит. До начала атаки еще более часа.

Офицеры пробегают с баклажками. Еще кое-кто пробегает, останавливаясь то здесь, то там. «Последнее известие: вчера вечером войска Первого Белорусского фронта прорвали оборону противника на фронте в семьдесят километров и продвинулись к Берлину на тридцать километров». Это комсомольцы-агитаторы тоже греют душу солдата.

В 6.30 ударила наша артиллерия. В канонаде — музыка индустриальной мощи нашей социалистической державы. С первым залпом «катюш» плоты и лодки были на плаву.

Внезапность удара войск 65-й армии была достигнута. Мы это поняли сразу. Противник открыл артиллерийско-минометный огонь лишь через десять минут после начала нашей артподготовки. Так как было темно [340] и он был лишен возможности видеть, то разрывы снарядов и мин в основном пришлись по пойме, где, по существу, наших войск уже не было. Немцы думали, что мы начали форсирование с берега Ост-Одера и преграждали нам огнем путь в междуречье. А наши передовые отряды уже плыли через Вест-Одер.

Довольно сильные налеты противник производил по дамбе. Это было у нас предусмотрено. Подразделения держались от дамбы на расстоянии в сто метров.

В первый период форсирования дивизия почти не имела потерь. Не прошло и половины времени, отведенного на артподготовку, а первый бросок пехоты был уже на западном берегу. В лодках оставались только гребцы. Они что есть силы нажимали на весла, подавая транспорт к восточному берегу, и новые отряды солдат перебрасывались туда, где уже начался бой.

В 7.30 Ищенко доложил, что третий батальон под командованием Ф. Ф. Куликова ворвался в первую траншею. Батальон Иванова попал под сильный фланговый огонь со стороны автострады и продвижения не имел. Ищенко решил, используя успех куликовцев, перебросить батальон Иванова на правый фланг полка и атаковать восточные скаты высоты 65.4. Конечно, такой маневр при атаке переднего края сложен и нежелателен. Но всякое решение командира развить хотя бы и незначительный успех — оправдано.

К этому же времени оба батальона абиловского полка овладели первой траншеей. Командир полка доложил, что имеет пленных из 8-го полицейского полка СС и ведет бой за вторую траншею.

Трудно назвать тех, кто первыми высадились на западном берегу Вест-Одера. Вот первая лодка, причалившая под грохот артподготовки. Ею управлял старший сержант Зубов. Первым батальоном в дивизии при атаке переднего края был батальон 407-го полка под командованием капитана Куликова, а в нем особенно отличилась 7-я рота старшего лейтенанта Баранова — первая ворвалась в траншею и завязала бой. Из артиллеристов первым на западном берегу был командир 1-й батареи 575-го артполка лейтенант Бахметьев со своим радистом сержантом Карпенко. Он исключительно точно корректировал огонь своей батареи.

В бою делается многое кроме того, что бьют врага. [341]

Уделим минуту внимания, посмотрим на капитана Куликова. Его бойцы выбили противника из первой траншеи. Комбат смог пройти по боевому порядку батальона, переброситься несколькими ободряющими словами с солдатами. Первое, что сделал Куликов, — приказал всем переобуться. Каждому сухие портянки. Откуда? Из подручного материала, его кругом достаточно. Среди захваченных трофеев оказалось много обмундирования — знай рви на полосы. Промокших и продрогших за ночь людей нужно согреть. Но 20 апреля 407-й полк не смог дать воюющим солдатам горячую пищу. При попытке переправить через Вест-Одер кухни все старшины рот выбыли из строя: очень сильным был огонь по всему зеркалу реки. А вот в батальоне Куликова люди получили горячее. Не зря Ищенко послал к ним комсорга полка и агитатора. Вася Шепиленко с помощью Зезарахова возглавил группу бойцов и в отвоеванном у немцев доме приготовил горячий чай, а затем и обед. В бою комсорг накормил солдат. Не знаю, что он сварил — кашу или просто болтушку из сухарей, но было горячее.

Иногда меня спрашивают — можете ли привести хороший пример партийно-политической работы в бою, и я вспоминаю, как наш герой-комсорг варил за Одером 20 апреля горячий чай и обед.

Комбат говорил: «Успели! Только бойцы поели — началась контратака».

Когда планировался бой, было решено, что для лучшего руководства и придания устойчивости пехоте необходимо командирам полков и оперативной группе дивизии форсировать Одер с первым эшелоном. В 7.00 Ищенко и Абилов уже были на западном берегу. Через час оперативная группа комдива заняла каземат береговой опоры на западном берегу Вест-Одера. В течение суток он был нашим убежищем, лишь утром 21 апреля я смог перенести свой наблюдательный пункт на высоту 65.4.

К 11.00 плацдарм гудел от разрывов снарядов. Временами на отдельных направлениях ничего не было видно из-за дыма и пыли. 407-й полк вел бой на восточных и южных скатах высоты. Полк Абилова овладел второй траншеей. За исключением артполка и тылов [342] вся дивизия к 14.00 была на плацдарме. Ищенко докладывал обстановку:

— Полк овладел тремя линиями траншей. Дважды батальоны переходили в атаку на высоту, но противник ведет исключительно сильный пулеметный огонь. Минометные батареи, — он указал координаты, — накрывают боевые порядки полка.

— У вас, Ищенко, три полка артиллерии и вы не можете подавить противника на высоте? Используйте все огневые средства. Нужно — вводите резерв. Считайте, пока высота у противника — плацдарма у нас нет. Готовьте атаку на пятнадцать ноль-ноль. Помогу артиллерией. Сейчас свяжусь с Величко и попрошу совместно атаковать высоту.

— Понял вас. Готовлю атаку.

— Гроховский, вышлите офицеров своего штаба в полки. Пусть проверят, где командиры батарей. Что они — не видят поле боя? Готовьте на пятнадцать часов огонь артиллерии по высоте.

В этот момент один за другим командиры полков доложили, что противник силою до полка с восемью танками перешел в контратаку. Удар в стык полков, но более задет правый фланг 444-го, где батальон майора Свиридова — героя борьбы за дамбу 15–17 апреля. Гроховский ведет огонь по наступающим немцам, Абилов вводит свой резерв.

— Как ложатся наши снаряды?

— Хорошо, но фашисты прут.

— Комаров у вас?

— Рядом со мной... Даю трубку.

— Сергей Иванович, что ты пропал? Как там дела?

— Жмет проклятый.

— Резерв Абилова уже пошел в атаку?

— Да. С ним Семенов.

— Опять побежал с ротой в атаку?

— Сейчас это нужно. Комбат только что сообщил, что рота Заостровского ведет рукопашный бой (старший лейтенант Заостровский командовал резервом). Три танка подбито. Остальные остановились и стреляют с места... Обождите минуту. Свиридов докладывает Абилову...

Гроховский, сидя на корточках, слушал доклад начальника своего штаба: [343]

— Так. Ну, понял. Командиры дивизионов и батарей на месте? Что? Не понял фамилию. Бахметьев ранен? Остался в строю? Да. Все понял...

Вскоре Комаров сообщил, что контратака отбита. Рота резерва взяла в плен 18 раненых, принадлежавших к 50-му полицейскому полку. Вместе с бойцами с исключительным геройством дрались Заостровский и Семенов. Противник в этой контратаке потерял до трехсот солдат и офицеров.

Можно теперь связаться с Величко. Но мне позвонил комкор и потребовал доложить обстановку. Пользуясь случаем, я попросил:

— Дайте, пожалуйста, указание Величко, пусть атакует левофланговым полком северные скаты высоты, мне одному тяжеловато. Начну третью атаку в пятнадцать ноль-ноль.

— К этому времени не успеем. Давай готовься на пятнадцать тридцать. Величко сейчас отдам приказ. Чем еще помочь?

— На высоту у меня хватит артиллерии. Прошу подавить минометы и орудийный огонь. Скажите, товарищ генерал, у тридцать седьмой гвардейской тяжело? Я слышу сильный бой слева.

— Да. Восемнадцатый корпус отражает сильные контратаки, — ответил Эрастов. — Сосед слева задержался с форсированием, и Чувакову приходится отбиваться за двоих...

Пять полков артиллерии дивизии и два артполка нашего правого соседа обрушили свою огневую мощь на высоту. Корпусная и армейская группы вели огонь по батареям противника. Пехота использовала этот мощный удар и, прижимаясь к разрывам наших снарядов, ворвалась на высоту. Ищенко наилучшим образом выбрал момент ввода своего резерва. Две роты автоматчиков развернулись из-за правого фланга батальона майора Иванова и со свежими силами бегом перешли в атаку. На какой-то момент они залегли под ураганным огнем. Все могло сорваться. В боевых порядках резерва лежал В. И. Шепиленко. Он первым понял опасность и невыгодность остановки, вскочил и крикнул: «Бойцы! За мной! На высоту!» В такой страшный момент этого бывает достаточно. Уже другие подхватили его призыв своим «ура!». Комсорг с группой бойцов [344] первым ворвался на высоту, расстреливая на ходу врага из автомата. Это был его второй подвиг 20 апреля. Вскоре на высоте появилась отважная пулеметная рота капитана Г. С. Фокина. Она добивала отступающего по западным склонам противника.

Наконец-то высота 65.4 была в наших руках. Я связался с командиром 186-й дивизии:

— Семен Саввич! Спасибо за помощь!

— Докладывай хозяину, — ответил Величко. — Эта чертова высота мне жить не давала. Теперь, считаю, Нидерцаден у нас в руках. (Он говорил об опорном пункте немцев, за который боролся 238-й полк.)

— Будет туго — звони, помогу, я считаю себя в долгу.

Связь с полками переведена на радио. Радист доложил, что командир 407-го полка говорит с комбатом, и передал мне наушники. Я услышал раздраженный голос Ищенко:

— Иванов! Немедленно закрепляйся на высоте. Где твои пушки?

— Закрепляюсь, со мной пульрота Фокина. Пушки тяну. Противник ведет по высоте минометный огонь...

— Это я сам вижу. Сейчас выбрасываю к тебе батарею семидесятишестимиллиметровых пушек. Командир ее Шитин уже к тебе пошел. Ставь ему задачу. Где взвод ПТР?

— Был во второй траншее. Сейчас связи с ним не имею. Послал связного.

— Тяни к себе все средства противотанковой обороны.

— Товарищ подполковник, — сказал почти умоляющим голосом комбат, — мне бы еще пушек на прямую наводку. А то очень мало.

— У меня больше ничего нет. Вся артиллерия еще на восточном берегу. Переправа не готова.

Пока развертывался весь этот трудный бой за высоту, 444-й полк, преодолевая упорное сопротивление противника, ворвался одной ротой на территорию кирпичного завода. Немцы старались отбить завод. Позже мне подполковник Семенов рассказывал об этом бое: «Сорок — пятьдесят пьяных гитлеровцев пошли на нас с фаустпатронами. Начали стрелять. Зрелище было страшное. Я впервые видел за всю войну, чтобы с [345] фаустпатронами ходили в контратаку... (Если такой офицер, как Семенов, сказал, что страшное зрелище, можете поверить!) Но им во фланг вышел взвод пешей разведки во главе со старшим лейтенантом Смелым. Его удара фашисты не выдержали».

В 17.00 немцы силой до двух батальонов с шестью танками снова контратаковали, пытаясь обойти высоту с юга. Наши отбились.

В течение всего дня бой на плацдарме складывался так, что порой просто не поймешь, кто наступает, кто обороняется. Характерны для этого дня частые контратаки противника в разных направлениях. Отбив врага, наши шли в наступление.

К исходу 20 апреля мы получили плацдарм глубиной до трех километров. Взятием высоты 65.4 наступили, так сказать, немцам на мозоль. Но наше положение было далеко не прочное. Почти не имели на плацдарме противотанковой артиллерии, не имели танков и самоходных орудий. Плацдарм удерживался и расширялся только пехотой, батальонной и полковой артиллерией при поддержке огнем с восточного берега.

Большие надежды мы возлагали на ночь. Надо же привести части в порядок, пополниться боеприпасами, эвакуировать раненых, усилить себя противотанковой артиллерией и т. д. Но затишья мы так и не дождались. Немцы никогда не были мастерами ночного боя, несмотря на хорошую подготовку их армии ко всем видам боевых действий. За войну можно по пальцам пересчитать примеры их боевой активности в ночное время, и то не совсем удачные. Но в ночь на 21 апреля они предприняли пять контратак пехоты и даже с танками, хотя действие танков в темноте крайне затруднительно. Самая мощная из них была в час ночи силами 549-й пехотной дивизии и остатками 50-го полка СС егерской бригады.

Но вот что надо отметить. Немцы явно нервничали. В первый день боя у них не нашлось достаточных резервов, чтобы сбросить нас с плацдарма. Они вынуждены были тянуть резервы из глубины и наносили свои удары не кулаком, а растопыренными пальцами. Сошлюсь в подтверждение на действия их 549-й пехотной дивизии. Ее не смогли сосредоточить полностью для нанесения одновременного удара, а бросали в контратаки [346] по частям, по мере подхода. Вначале немцы пустили в контратаку 1097-й полк с танками и самоходками в направлении высоты 65.4. Затем, когда этот полк понес большие потери, с ходу был брошен 1098-й полк, причем его ввели в бой не для развития успеха первого полка, а значительно правее, у кирпичного завода.

Итак, самый мощный удар мы испытали в 1.00 21 апреля. Первый сигнал был от Ищенко: «Слышу шум моторов». То были танки. Для уничтожения контратакующего противника Гроховский сосредоточил огонь семи артиллерийских и минометных полков. По моей просьбе генерал Эрастов приказал корпусной группе бить по западным скатам высоты. Внакладку комкор дал два дивизионных залпа гвардейских минометов. Несмотря на темноту, точность поражения была достаточно высокой; наша артиллерия, так сказать, освоилась в этом районе, командиры батарей были с пехотными командирами. Сами пленные показали, что, не дойдя еще до высоты, их 1097-й пехотный полк потерял до 60 процентов личного состава.

— Обстановка сложилась тяжелая, — докладывал Ищенко. — Противник продолжает контратаковать. Бой идет на высоте. Имею пленных из нового полка. Бросаю на высоту резерв.

— Правильно. Резерв вводи немедленно. Не давай фашистам закрепиться на высоте. Посылаю в твое распоряжение учебную роту. Используй по обстановке.

1098-й пехотный полк противника нанес удар в направлении боевых порядков нашего 444-го полка. В этот момент я и запросил помощи у комкора — огня перед фронтом абиловского полка.

— Что за противник перед тобой? Свежий?

— Да, подошла пятьсот сорок девятая, она и контратакует.

— Смотри за высотой, Теремов. Прими все меры. Иначе голову сниму.

— Ясно, товарищ генерал. Пожалуйста, быстрее огонь!

Немного легче стало на душе после того, как к рации меня вызвал Эльгорт:

— Подполковник Иванов доложил мне, что наш противотанковый дивизион целиком переправился на западный берег на плотах. [347]

— Передайте инженеру — молодец! Где сейчас дивизион?

— Две батареи направлены в полки, третья в вашем резерве, — ответил начальник штаба. — Майор Орман пошел к вам на НП.

— Отлично!.. Как дела у соседей?

— Пока данных у меня нет. Свяжусь и доложу.

В общих чертах обстановку на фронте соседних дивизий я представлял. Справа пока было относительно спокойно, а гвардейцы вели не менее тяжелый бой, чем мы.

Когда на НП, в час самый ответственный и напряженный, появляется такой офицер, как Орман, чувствуешь, что судьба к тебе еще благосклонна. Командир истребителей танков спускался по узким грубым ступеням лестницы, ведущей в подземное помещение каземата. Воспоминание о нем у меня всегда связывается с чем-то орлиным, отчасти из-за его лица — гордого, нос с горбинкой, — отчасти от его короткой и звучной фамилии. Он со своими артиллеристами-истребителями бил и жег немецкие танки везде. Первый раз я увидел их работу в бою под Долбилово, в той самой лощинке, в которую спускались до 60 танков 9-й немецкой танковой дивизии, брошенной против нас с Курской дуги. Потом были бои с танками на Десне (А. А. Рычков говорил: «С Орманом я буду на любом плацдарме держаться!»), за Наревом в октябрьские дни. Теперь майор будет бить фашистские танки на той земле, откуда они стали лязгать своими гусеницами по всей Европе.

— Иванов — герой, — сказал майор после доклада, — как он ловко меня пропихнул через реку! У него там один парень работает... как его... Зубов! Достоин всех наград... Вы мне разрешите закурить?

— Попробуйте! — У меня уже был печальный опыт.

Орман чиркнул спичкой. Она не горела.

Спички и зажигалки в этом дьявольском каземате не загорались.

— У вас тут на самом деле нечем дышать!

В каземате кроме оперативной группы дивизии находились бойцы и офицеры, обеспечивающие бой. Здесь же лежали раненые из 444-го полка, ожидая, когда их переправят на восточный берег. Здесь разместился и пункт боепитания батальона Афанасьева. Здесь приютилась [348] даже собачья упряжка, на которой санитары вытаскивали тяжелораненых с поля боя. Как она могла попасть сюда? Вероятно, собаковод был ранен или убит и кто-то из любителей животных затащил их в безопасное место.

К 2.00 и третья батарея 152-го истребительного дивизиона дралась с танками на высоте. Орман, получив связного, ушел к Ищенко. В 444-м полку тоже было трудно. Батальон Свиридова вел огневой бой, противник временами врывался в боевые порядки. У Афанасьева — ближний бой. Но у Ищенко было еще сложнее. На мой вопрос, как обстоит дело с высотой, подполковник ответил:

— Ничего не могу разобрать. На высоте везде дерутся. Отхода нашей пехоты нет. Разрешите, я доложу минут через двадцать.

— Хорошо, уточняйте обстановку. Орман дошел?

— Да, я поставил ему задачу. Учебная рота тоже уже в бою.

Самое неприятное — это то, что ночью не видишь поле боя. Не только командир дивизии, но и командир полка, а в отдельных случаях и батальона, лишен этой возможности. В результате подчас ты не можешь своевременно оказать помощь там, где назревает сложная обстановка. Большой командир ведет бой как бы ощупью. Артогонь при контратаке даешь перед фронтом по площади, так как контуры боевых порядков противника не видны. Ввод резерва определяется местом уже вклинившегося врага, маневр резерва при вводе в бой, как правило, исключен, и действия его прямолинейны. Огромная ответственность ложится поэтому в ночном бою на командиров взводов, рот и даже отделений. Они — при хорошей выучке и высоком духе — решают исход боя. Так было и у нас в ночь на 21 апреля. Отлично дрались и руководили боем командиры рот капитан А. П. Дегтяренко, старший лейтенант В. Н. Пидяш, лейтенант М. Д. Азаров, лейтенант П. Я. Грибачев, парторг батальона лейтенант Р. Гариев, заменивший погибшего командира. Я не имею возможности подробно описать действия их подразделений. Могу лишь отдать дань уважения и признательности этим офицерам.

К 3.00 контратаки 549-й пехотной дивизии противника захлебнулись. Утром перед фронтом 108-й в нейтральной [349] полосе лежало несколько сотен трупов; немцы не смогли убрать с поля боя своих раненых, и с рассветом было видно, как то здесь, то там раненые немецкие солдаты пытались подняться. Констатирую страшный факт: немецкая сторона открыла огонь, добивая своих же раненых.

В ночном бою дивизия отстояла на своих рубежах захваченный плацдарм с высотой 65.4.

Командиры всех четырех батальонов — товарищи Куликов, Иванов, Свиридов и Афанасьев — мужественно и умело решали боевые задачи.

Снова отличился этой ночью Василий Шепиленко, При отражении контратак он лично уничтожил двенадцать вражеских солдат. Его пример и его призывы воодушевляли бойцов. Это был третий подвиг комсорга 407-го полка за первые сутки боя на одерском плацдарме.

После того как немцы отдали нам высоту 65.4, они уже не видели Вест-Одера. Инженерные войска армии приступили к наводке моста для переброски на плацдарм артиллерии, танков и самоходных частей. Здесь, около взорванного моста Берлинской автострады, происходил не менее жаркий бой, хоть это и было в тылу сражающейся дивизии. Саперы самоотверженно забивают сваи, связывают детали моста. Многие стоят по грудь в воде, скрепляют деревянную опору моста с боков и снизу железными скобами. Противник не видит, но он знает, что дамба будет нами использована. Поэтому через каждые пять минут немцы дают сильный артиллерийский налет. Основной огонь — с направления города Штеттина.

По Вест-Одеру взад и вперед курсируют лодки, они везут дивизии боеприпасы, оружие, пищу, на обратном пути — раненых. Подполковник Иванов и капитан Коваль перед рассветом с первой лодкой 444-го полка ушли на западный берег. С тех пор у них не было секунды передохнуть. Вот уже скоро сутки не выходит из лодки старший сержант Зубов. Он сделал больше двадцати пяти рейсов. Под ним осколки снарядов разбили уже три лодки. Он пересел на четвертую. Опытные солдаты мне говорили, что легче уж быть непосредственно в жарком бою, чем вот так, в лодке, под градом снарядов на реке. В бою у тебя в руках автомат, а весло — это какое же оружие!.. [350]

Смерть как будто бы с уважением обходила Зубова. Первое ранение он получил под вечер 20 апреля. От моста отлетел кусок цемента и глубоко врезался в ногу. Товарищи руками вытащили цемент и посоветовали идти в медсанбат, так как рана рваная, грязная, можно остаться без ноги. Зубов оставался на своем посту. Он еще сутки был на переправе, заменив тяжело раненного командира взвода саперов Вещукова.

Да, это самый молодой, но суровый боец. Зубов уже дважды был ранен в прошлых боях, последний раз — на Буге. Он честно платил Родине, которая заменила ему мать, вырастила и воспитала его. Трех лет он остался без отца и матери, его учил и растил детдом, интернат, воспитывал комсомол. Потом он работал литейщиком на заводе — до 1940 года, когда был взят в ряды армии. Молодая рабочая кость России...

21 апреля старший сержант Леонид Дмитриевич Зубов получил на Вест-Одере четвертое за войну ранение. Рана в груди. Без сознания его доставили в медсанбат. Когда Зубов пришел в себя, его первыми словами были: «Вылечите меня здесь, в тыл не посылайте». Он вылечился. Вернулся в строй. Пришло время, и товарищи поздравили его с высоким званием Героя Советского Союза.

Первые бои за Вест-Одером были самые жестокие, и в них выдающуюся роль сыграл 407-й полк. Фигурально говоря, в междуречье 15–17 апреля первую скрипку играл А. А. Абилов. 20 апреля за Одером первая скрипка была в руках С. Д. Ищенко. Недаром за форсирование Одера его полк получил орден Суворова. 407-й стрелковый Гданьский Краснознаменный ордена Суворова полк — таково в истории войны его красивое, овеянное славой имя.

О всех людях, которые внесли свою долю доблести, мастерства и труда в фундамент боевой славы полка, конечно, невозможно рассказать, и я прошу заранее прощения у тех героев заодерских боев, кто невольно оказался обойденным в моих воспоминаниях. Т. Я. Скорняков, сам активный участник этих событий, говорил мне и Комарову, что на одерском плацдарме с большой отвагой сражался капитан Шитин со своей артбатареей. В батальоне майора Иванова его заместитель по политчасти Лукьянов и парторг батальона Киселев находились [351] в цепи бойцов, атаковавших восточные скаты высоты. С восхищением говорили в полку о парторге санитарной роты Рудько, он выносил в укрытие раненых, а в тяжелые минуты становился с автоматом в ряды боевых товарищей. Весь медицинский персонал 407-го полка во главе с начальником капитаном Брагиным мужественно делал свое святое дело. А страху было! Впервые, пожалуй, в истории войн полковой медицинский пункт находился на уровне НП командиров частей.

Случай в медпункте: доставили раненого, у которого в плечевом суставе оказалась маленькая неразорвавшаяся мина. Медицина растерялась. Вывел из затруднения санитар Базилевич. Он извлек мину и выбросил в окошко, она тут же взорвалась.

Базилевич за отвагу на Одере был награжден орденом Красного Знамени. До войны он учился в МВТУ имени Баумана, отец нашего скромного санитара — герой гражданской войны, командарм 11-й армии.

Наверно, одерские бои не изгладятся никогда в памяти ветеранов 407-го полка, где бы они ни находились. Приведу выдержку из послевоенного письма Степана Денисовича Ищенко:

«В 1958 г. 8 мая, будучи не совсем здоров, я сидел на скамейке Приморского бульвара в Одессе. Ко мне подошли два человека, и один из них на ломаном русском языке обратился со следующими словами: «Вы — подполковник Ищенко?» Я ответил ему утвердительно. Тогда он сказал: «Товарищ Ищенко, вы при форсировании Одера командовали 407-м полком, а я служил в пульроте. После освобождения Бессарабии я был призван в ряды Советской Армии и знаю, что такое 407-й полк». Его фамилия была Ламберг, он сейчас проживает в Бухаресте. Мы сидели рядом и вспоминали. Товарищ Ламберг говорил: «В боях за Одером из 36 человек пульроты осталось в живых четверо. Но высоту фашистам мы не сдали». Потом Ламберг рассказал, что он прибыл на румынском лайнере «Трансильвания» как турист своими глазами посмотреть на послевоенные достижения Советского Союза. Он увидел, что мы не теряли времени. И те тридцать два солдата-героя из пулеметной роты 407-го полка, что отдали жизнь на высоте 65.4, пролили свою кровь не даром...». [352]

Если надо, форсируем океан...

Утром 21 апреля была получена телеграмма следующего содержания:

«Соединения и части армии форсировали крупнейшую водную преграду — два русла р. Одер и сильно заболоченную пойму между ними. Офицеры, сержанты и бойцы правильно поняли новую ответственную, важную боевую задачу и героически сражались против гитлеровских войск, с честью выполнили свой воинский долг, вписав яркую страницу в борьбу нашей Родины против фашизма. Положили прекрасное начало. Сейчас задача состоит в том, чтобы неустанно и настойчиво накапливать силы и средства на захваченном плацдарме. Быть бдительными! Враг лезет в контратаки, стремясь сбросить нас в Одер. Огнем всех видов оружия истребляйте фашистских солдат и офицеров, их боевую технику, срывайте все вражеские контратаки. Смело и решительно расширяйте плацдарм, гоните немцев на запад!

Военный совет армии объявляет благодарность всему личному составу армии за героизм и доблесть, проявленные при форсировании р. Одер, и твердо уверен, что боевая задача, возложенная на войска, будет выполнена так же мужественно и героически.

Батов, Радецкий, Михельсон».

Знаете, этот небольшой листок бумаги с пламенными словами сыграл исключительную роль в подъеме боеспособности войск. Никто так не ждет оценки своей деятельности, как солдат на фронте. Может быть, и потому, что жизнь многих тут — скоротечна. Все отдано Родине и партии. И надо знать: так ли делал, как нужно.

Мы получили телеграмму Военного совета армии уже на новом наблюдательном пункте, на высоте 65.4. Здесь работать было и удобнее, и виднее. Кроме того, как я уже писал, перемещением НП дивизии поджимались наблюдательные пункты полков. За ночь удалось переправить кроме истребительного противотанкового дивизиона часть приданных полкам противотанковых орудий. Огневая мощь на плацдарме несколько увеличилась, но основная масса артиллерии, танки и самоходки еще оставались на восточном берегу.

Медленно, метр за метром, части дивизии прогрызали [353] оборону противника, одновременно отражая контратаки. К полудню Абилов полностью овладел кирпичным заводом и дрался за рощу двумя километрами западнее его. Ищенко дрался за новую высоту (отметка 64.6). Батальон капитана Куликова резко выдвинулся вперед. Батальон майора Иванова оказался не менее чем на километр сзади, уступом вправо. На уровне подразделений Куликова вел бой 238-й полк нашего соседа.

— Ищенко? Почему отстает Иванов?

— Докладываю... — Голос подполковника охрип, я с трудом разбирал слова. — С началом атаки перед фронтом батальона противник вкопал в землю два танка и своим огнем задержал наступление. Мне потребовалось время выбросить противотанковую батарею Храмова... Вы, очевидно, от себя видите?.. Задержка ликвидирована. Иванов начинает продвигаться.

Действительно, с НП можно было увидеть на открытой местности вдалеке два столба дыма с тусклым пламенем.

Батальон Куликова остановлен сильным огнем перед высотой. По рации я слышал доклад комбата — дважды атаковал, успеха не имеет. Ищенко получил приказ изменить направление батальону Иванова, перебросить его на левый фланг и ставить ему задачу атаковать южные скаты высоты, поскольку полк 186-й дивизии имеет локтевую связь с ротами капитана Куликова.

В 14.00 докладывает Абилов:

— Отражаю третью контратаку. Сила у немцев до батальона. Подбил три танка. Соседа справа не чувствую. Прошу огонь по восточной опушке леса.

— Абилов, у тебя отстает противотанковая батарея. Выдвигай ее вперед.

— Указывал командиру, но он неинициативен.

— Что? Это же Андреев! Ты забыл наревский плацдарм?

— Старший лейтенант Андреев? Я его видел и не узнал...

— Увидела бы Абилова его жена сейчас, тоже бы не узнала... Хватит лирики. Жми, дорогой мой, вперед. Огонь даю.

Радист передал наушники. Опять Ищенко говорит с комбатом, на этот раз с Куликовым. [354]

— Какого черта ты лежишь под высотой?

— Не могу атаковать. Весь батальон положу.

— Дави огнем и подымай сейчас же батальон в атаку!

— Товарищ подполковник!..

— Слушай, комбат! Если сейчас не возьмешь, плохо будет!

Обычно у меня не было в привычке вмешиваться в разговоры командиров полка с подчиненными. Но тут я решил, что надо.

— Ищенко, не горячись!..

— Я те дам не горячись! — совсем захрипел командир полка, очевидно полагая, что ему сдерзил комбат.

— Ищенко! Не горячись, это говорит Теремов.

— Виноват, товарищ генерал!..

— Куликов! Положить наушники... Конечно виноват, напрасно накинулся на своего лучшего комбата. Вы ему помогите огнем.

— Я два раза давал по высоте двумя полками.

— И что же? Ругай бога войны. Зенько у вас?.. Требуйте с него, у Куликова же солдат — горстка.

Послышался снова голос комбата:

— Простите... это Куликов. Противник с двенадцатью танками перешел в контратаку. Прошу огонь по высоте.

— Ищенко, давай! Сейчас Гроховский поможет.

Фашисты шли довольно смело, широкой цепью, имея сзади танки. Артогнем было подбито семь танков, четыре из них горели. Немецкая пехота начала теснить левый фланг батальона. Комбат развернул в цепь взвод — свой резерв и лично повел его в атаку. Отходившая 9-я рота остановилась. Немцы были метрах в ста пятидесяти, не более. Комбат приказал бойцам лечь. Замолчал рядом с ним ручной пулемет, и Куликов, схватив его из рук раненого солдата, стал стрелять. Осколок мины скользнул по лбу. Содрал кожу. Комбат разряжал диск за диском. Вся 9-я рота дралась здесь, не щадя сил. С ней был командир батальона.

Фашисты потеряли не меньше двух третей контратаковавшей пехоты и отступили на исходное положение.

Куликов вытер со лба пот, перемешанный с кровью, рядом на спине лежал пулеметчик.

— Сейчас тебя перевяжу.

— Отбили? [355]

— Конечно!

— Ногу ломит.

— Рефлекс! У тебя рука побита. — Куликов достал индивидуальный пакет и начал перевязку. Он не видел, что ноги у наводчика по колено нет.

— Жжет ногу, товарищ капитан. Вы меня не бросайте.

— Не говори чепуху. Перевяжу и отправлю в медпункт...

В 18.00 444-й полк овладел рощей, а комбат Куликов вышел на высоту.

Противник, неся потери, продолжал подбрасывать на наше направление резервы. Во второй половине дня были взяты пленные из 368-го полка 251-й пехотной дивизии. Стало темно. Немцы на этот раз не проявляли активности. Надо полагать, что командир 549-й пехотной дивизии потерял аппетит к ночным атакам после того урона, который имел в прошлую ночь.

В следующие два дня немцы едва ли думали о том, чтобы сбросить нас с плацдарма. Они пытались остановить наше наступление, имевшее целью расширить плацдарм. Части дивизии, отражая в течение дня по 8–10 контратак, к исходу 24 апреля перерезали железную дорогу Штеттин — Кольбитцев. Вся наша артиллерия, танки и самоходки уже были с нами и вступили в бой.

С утра 25 апреля после получасовой артподготовки полки перешли в решительное наступление, захватили Хоенхоф, прорвав тем самым всю оборонительную полосу противника. Началось преследование. Направление — на город Вольшов. С этого рубежа П. И. Батов ввел в бой танковый корпус.

Пять дней потребовалось 65-й армии для того, чтобы форсировать сложную водную преграду и прорвать главную полосу обороны противника на глубину 10–12 километров (очистку поймы я не беру в этот расчет). Темп прорыва не превышал трех километров в сутки, что характеризует жестокость боя. Противник цеплялся за все промежуточные рубежи и опорные пункты. Много тысяч фашистских солдат и офицеров и большое количество техники осталось на поле боя. Они были неоправданны, эти потери. Эта жертва не оттянула неминуемую гибель фашистской армии и фашистского государства и не сдержала наступательный порыв наших войск. [356]

В Вольшове мы с радостью поздравили наших славных боевых товарищей: Федора Федоровича Куликова с присвоением звания Героя Советского Союза; Анатолия Абиловича Абилова, его верного соратника Ивана Петровича Семенова и весь коллектив с присвоением полку почетного наименования «Штеттинский».

Эрастов вызвал меня к рации и поставил дивизии задачу: продолжать преследование в направлении Глазов, Геритц, Штральбург.

— Учти, что при отходе фашисты оставляют мелкие подразделения для налета на тыловые части и штабы. Усилить охрану.

— Задача ясна. Девятьсот девяносто девятый самоходный со мной. Вы его не заберете?

— Пусть кончает войну с вашей дивизией, — сказал комкор. — Зачем обижать твоего Абилова? Он без дружка с тоски засохнет. Кроме шуток, самоходчики — с вами, плюс даю тебе дивизион «катюш».

Преследование началось в хорошем темпе. В сутки — тридцать километров, иногда немного больше. 28 апреля части дивизии овладели Геритцем и, преследуя разбитого противника, вышли на реку Юкер, где были остановлены огнем с западного берега. В то время как полки подтягивали артиллерию, прибыл командарм. После моего доклада он спросил:

— У тебя нет данных о частях их прорвавшейся курляндской группировки?

— Нет, товарищ командующий! Откуда им тут быть? Дивизия преследует остатки двести пятьдесят первой пехотной дивизии. В Геритце были взяты пленные из ее частей. А других тут нет.

— Что за стрельба слева?

— Это Абилов прочищает лес. Гитлеровцев в лесах полно. Иногда наносят фланговые удары огнем, но в атаки ходят редко...

В это время Ищенко по радио доложил, что батальон Иванова безуспешно пытался форсировать Юкер с ходу. Приказываю послать батальон Куликова на два километра севернее, в район рощи, там форсировать реку и нанести противнику фланговый удар.

— Думаешь, получится? — спросил меня Батов.

— Конечно! Через два-три часа будем на западном берегу. У гитлеровцев здесь только арьергарды. [357]

— Значит, перед дивизией новых частей нет? Ну, желаю успехов. Я поехал.

Батов был на бронетранспортере. Громкое название. Эта железная коробка могла защитить разве что от пуль.

— Разрешите, с вами пойдут две самоходки до штаба корпуса. Я должен послать их на заправку.

— Что-то ты хитришь.

— Нет!.. А потом, товарищ командующий, согласитесь, что приятно ехать в компании таких самоходок. Посмотрите: на одной одиннадцать звездочек, на другой — десять.

Согласился командарм. У меня отлегло от сердца. Я знал, что с таким эскортом командующий в безопасности.

29 апреля наши полки овладели городами Штральбург и Шенхаузен. Вечером Абилов завязал бой с противником, занявшим оборону по западной окраине города Трептов. Как я уже говорил, нам был придан дивизион гвардейских минометов. К вечеру 29 апреля у него оставалось боеприпасов на два залпа. Командир «катюш» замучил меня:

— Разрешите дать один залп.

— Это зачем?

— У меня лишний залп. Вот-вот война кончится, так я и буду его зря возить?

И вот, когда под Трептовом противник открыл сильный огонь по боевым порядкам 444-го полка (была даже подбита одна наша самоходка), я приказал командиру дивизиона израсходовать «лишний залп». После этого полку не пришлось идти в атаку. Город оделся во все белое. Белые флаги и простыни свешивались из окон, с чердаков, с крыш, даже на кирке трепетало белое полотнище.

В освобожденных немецких городах больше всего было работы Комарову и его помощникам. Приходилось наводить какой-то элементарный порядок там, где все как бы замирало, где царили паника, страх и хаос. Геббельсовская пропаганда еще жила в массе населения. Они боялись нас, коммунистов. Нужно было, чтобы они жили спокойно. Прежде всего выпустить воззвание, если можно его так наименовать!

— Сергей, давай организуй бургомистра. [358]

— Я послал Каретникова, — ответил начподив.

Майор вскоре нашел рабочего-маляра и привел его на командный пункт. За ним, плача, следовала многочисленная семья.

Мы накоротке поговорили с этим уже пожилым немцем, объяснив, что требуется.

— Мы назначаем вас главой, хозяином города. Понимаете? Первая боевая задача — найдите типографию, которая быстро отпечатает воззвание.

— Какое будет воззвание?

— Это уж вы сами пишите. Важно только сказать вашим гражданам, господин бургомистр, что русские войска держатся гуманных принципов, никого зря не тронут. Договорились?

Когда он ушел, успокаивая ревевшую дочь и взволнованную жену, я спросил Комарова:

— А может, он — фашист?

— Да нет! Мы с Каретниковым кое с кем поговорили, о нем соседи хорошо отзываются. В сущности, там видно будет. Будет хорош — народ оставит, будет плох — выгонит.

Через некоторое время он пришел снова. Это был другой человек. Ветхой спецовки на нем не было. Добротный пиджак, лакированные сапоги, повязка на рукаве — символ власти. Это уже был настоящий бургомистр. Он принес отпечатанную листовку. В ней было все, что нужно.

Город затаился. На улицах, где несколько подручных бургомистра расклеивали воззвание, — ни души.

Начальник политотдела, сидя на крыльце командного пункта, настраивал гитару. Он любил этот инструмент и понимал в нем толк.

Вокруг крыльца собралась стайка ребятишек. Комаров им что-то наигрывал на всемирном языке музыки; мальчишки, смелея, покрикивали: «Гитлер капут».

— Драволин! — вдруг крикнул начподив, — Заводи машину. Сейчас мы их расшевелим!

Он усадил всех детишек в «виллис» и с гитарой в руках сел с ними.

— Валяй по всему городу!

Да, Трептов-таки высыпал на улицы! Конечно, дум впереди у немцев было много...

Преследуя врага, мы видели большие и малые дороги, [359] запруженные людьми. Навстречу ехали тысячи повозок, груженных домашним скарбом, уложенным впопыхах. Это местные жители возвращались домой. Кто-то из них прятался по лесам от большевиков. Но их города не горели, у советских солдат были простые и добрые лица. И люди возвращались.

3 мая были освобождены Делин, Грузерсдорф, Зюльце. К полудню 4 мая 108-я дивизия подошла к городу Барту, где освободила огромный лагерь военнопленных из союзных войск. Десятки тысяч американцев и англичан. На другой день явилась делегация во главе с полковником-англичанином. В знак благодарности этот полковник преподнес штабу дивизии прекрасный осветительный движок. Ну что ж, это был искренний жест.

Севернее Барта мы вышли на побережье Балтики, В 19.00 4 мая 1945 года для нашей дивизии война была кончена. Где-то еще шли бои. Капитуляция еще не была подписана. Но для нас война кончилась. Перед нами не было врага.

Перед нами этим тихим вечером лежало море. Мы стояли на берегу недалеко от «виллиса» вчетвером — Халин, солдат Садыков, Комаров и я.

Ветер дул на юг, и волны спокойно накатывались на гладкие камни.

Садыков сказал:

— Вот это да! Сколько воды. Как ее форсировать!

— Это не река, а море — его не форсируешь, — сказал Халин.

— Ты, Всеволод, не прав, — вмешался начподив. — Если Родина прикажет, мы форсируем не только море, но и океан.

Однако форсировать нам больше было нечего. Кругом было тихо. На берегу загорались костры. Дивизия устраивалась на ночлег. От костров временами взлетали снопы искр. К ним кое-где прибавлялись красные и зеленые ракеты, пущенные вверх радостной рукой солдата.