Глава пятая.

К самому морю

Академия на Даче Попова

— Я думаю послать тебя, Теремов, на отдых в Гурзуф. Недели на две, не считая дороги. Как смотрит на это командир корпуса?

— Не возражаю, товарищ командующий. До начала наступления еще далеко, — ответил К. М. Эрастов.

— Спасибо за заботу... Но, кажется, вы хотите забрать из дивизии Величко?

— Есть такая наметка. Успеешь подлечиться...

Этот разговор происходил во второй половине декабря 1944 года. Мы ехали с Дачи Попова, где размещался КП дивизии, в район батальонных учений. Командарм сказал в шутку:

— Пошлю, если сегодня сдашь экзамен на «отлично»!

Действительно, предстоял своего рода экзамен дивизии и ее офицерам. Вот уже полтора месяца, с 1 ноября, мы, готовясь к наступлению с сероцкого плацдарма, учили людей и сами учились. Особенность подготовки была в том, что дивизия получила на пополнение больше четырех тысяч человек из освобожденной Молдавии. Эти люди должны были стать, по существу, основной боевой силой полков. Но пока они не имели никаких навыков ведения боевых действий, многие товарищи плохо понимали русский язык. П. И. Батов держал боевую подготовку войск под личным контролем, требуя, чтобы солдат учили тому, что нужно на войне, в условиях, наиболее приближенных к настоящему бою. Командный состав и штабы он нацеливал главным образом на отработку взаимодействия с артиллерией и танковыми частями. [248] Со всеми ротами были проведены тактические учения с боевой стрельбой. Батальоны учились наступать за огневым валом. Для этих учений привлекалось по два артиллерийских дивизиона — один вел огонь по основному, а второй по промежуточному рубежу. Много творческого труда вложили в это дело офицеры дивизии и ее штаба. Работали с высоким чувством ответственности. Помню, Лозовский и Гроховский сами с мерной цепью определяли на местности все основные и промежуточные рубежи, привязывая их к ясно видимым ориентирам.

Учениями, на которые прибыл командарм, руководил Величко. Провел свой батальон майор Немченко. На разборе командарм отметил существенные недостатки: нет еще четкости в движении пехоты и огня, пехота отстает от танков. Затем демонстрировал атаку переднего края и движение за огневым валом батальон Двороковского. Ветераны порадовали Батова умелыми действиями. Он объявил батальону благодарность.

— Спасибо, майор, — сказал командарм, пожимая руку Двороковскому, — приятно командовать войсками, в которых служат такие офицеры!

Фигура нашего долговязого комбата в этот момент напоминала восклицательный знак, хотя ему хотелось несколько пригнуться, так как генерал был намного ниже ростом. Обращаясь к Величко, командующий заключил:

— Вот так надо подготовить все батальоны. Время у вас еще есть. В общем, хорошо организовали учения. Благодарю штаб дивизии — чувствуется его рука.

После учений Батов обошел расположение частей, побывал в блиндажах, проверял, как содержится оружие, как одеты солдаты. Очень много беседовал с людьми. Отделение сержанта Чернышева чистило свой «максим».

— Хорошо знаете пулемет? — спросил командарм.

— Знаем, товарищ генерал! — браво ответил Чернышев.

— Погляжу!.. — Он обратился к наводчику: — Куда движется рукоятка, когда ствол идет в крайнее переднее положение?

— Вперед, товарищ командующий.

— Молодец!.. При помощи чего ствол идет вперед? [249]

— При помощи короткого плеча рукоятки.

— Можно вести автоматическую стрельбу без надульника?

— Нет.

— Как думаешь, командир отделения, — можно?

— Можно, надо ослабить возвратную пружину до шести фунтов. Но стрельба будет редкая и вредная для пулемета.

— Что может случиться?

— Может отбить заднюю часть короба.

— Правильно. Молодец, вижу — знаете свой пулемет. Сколько гитлеровцев на плацдарме уложили?

— Некогда было считать, товарищ командующий. Жуткий был тогда бой.

Батов с интересом посмотрел Чернышеву в лицо:

— Коммунист?

— Так точно. Удостоен.

— Да, вы на плацдарме, товарищи, выдержали большое испытание. Готовьтесь бить врага с таким же мастерством, новым бойцам помогайте овладеть оружием, я вас об этом прошу.

Недаром среди бойцов и командиров распространилось мнение: «наш командарм — старый солдат». Мне тогда самому было удивительно, у человека уже основательно посеребрились виски, стал генерал-полковником, а взаимодействие частей пулемета до сих пор хорошо помнит. Но как-то в беседе он рассказал, что пулемет — давнишнее его увлечение. «Помню, весной семнадцатого года — я служил в учебной команде — академик полковник Филатов пулеметной очередью на щите свою фамилию написал. Только последняя буква «в» немного не вышла. Покорил меня тогда. С той поры я всерьез взялся за пулемет». Командарм говорил с боевым задором, потом вдруг спросил меня:

— А ты сумеешь расписаться?

Я признался, что нет, хотя тоже уважаю пулемет и стараюсь его не забывать.

— Но я знаю человека, который заткнул бы за пояс этого академика старой армии.

— Кто именно?

— Командир тринадцатой гвардейской дивизии Родимцев. Мы с ним в начале тридцатых годов вместе [250] служили в кавэскадроне, и он уже тогда поражал всех своим искусством. Вплоть до стрельбы из пулемета с закрытых позиций.

Услыхав эту фамилию, Батов вздохнул:

— С Александром Ильичем состязаться невозможно. Во всем, что касается пулемета, он виртуоз. Вся Испания подтвердит!..

Перед отъездом в Крым мне удалось завершить еще одно весьма важное в тренировке войск дело: штабные учения. К ним все готовились с особой тщательностью, так как штаб 65-й армии приказал провести их показными в присутствии всех офицеров штабов дивизий и полков армии. На этих учениях были отработаны основные вопросы управления войсками, отлажены сети радиосвязи (командные, штабные взаимодействия и т. д.), порядок перемещения командных и наблюдательных пунктов. Мы уже имели серьезный опыт организации взаимодействия. С офицерами отрабатывали его на местности, а главное внимание штабов уделили восстановлению взаимодействия, нарушенного в ходе боя.

Но вот — путевка в кармане, и комдив отправился с фронта отдыхать. В Гурзуфе я пробыл буквально два дня. На третий день, утром, ко мне в комнату постучали, и на пороге появился старшина комендантского взвода с пакетом в руке. «Вы приглашаетесь на большой обед. Лозовский». Таков был установленный пароль. Значит, скоро в наступление, и нужно немедленно выезжать. Даже злость взяла. Зачем же посылали, неужели командарм не знал срока наступления? Оказалось, что мои претензии следовало адресовать по меньшей мере в Лондон. Союзные войска в Арденнах оказались в очень тяжелом положении. Черчилль попросил наше правительство в целях помощи ускорить наступление Советской Армии. Поэтому сроки изменились, и, в частности, войска нашего фронта должны были начать боевые действия 14 января. Словом, господин Черчилль не дал мне за четыре года войны отдохнуть две недели, хотя сам отдыхал за счет советских войск несколько лет, не открывая второго фронта.

— Привет курортнику! — сказал генерал Эрастов, когда я доложил ему о прибытии. — Сколько отдыхал?

— Сорок восемь часов, товарищ генерал! [251]

— Вполне достаточно. Злей будешь. Садись. Пока Величко нет, скажи, какие будут у тебя коррективы по решению на прорыв.

В связи с изменением сроков наступления полковник Величко ушел от нас раньше, он уже принял 186-ю дивизию. Всю подготовительную работу к прорыву, вплоть до принятия решения на бой, проделал штаб во главе с Лозовским. Командир корпуса его решение утвердил. Начальник штаба сказал мне, что ему хорошо помог Гроховский, знаток использования артиллерии во всех видах боя. У настоящих офицеров боевая дружба завязывается быстро.

— Считаю решение Лозовского правильным, — ответил я комкору. — Может быть, я поставил бы в первый эшелон прорыва не Абилова, а четыреста седьмой полк, он лучше укомплектован и командир посильнее. Но вы дали мне такие средства усиления, что это не имеет значения. Два артиллерийских и минометный полки, кроме того, самоходный артполк... А полк Ищенко будет хорошим кулаком для развития успеха первого эшелона.

— Значит, возражений нет? Прекрасно. За твоим отсутствием мне пришлось поближе познакомиться с Лозовским. Очень грамотный начальник штаба. Каково твое мнение?

Не почувствовав подкопа под нашу крепость, я в деталях расписал достоинства этого офицера. Эрастов слушал и записывал. Он уже тогда решил его забрать.

Мы с Величко должны были действовать в первом эшелоне корпуса. Эрастов заслушал наши доклады о готовности к наступлению и затем перешел к мерам обеспечения боя. Большое внимание тогда было уделено инженерной подготовке прорыва. Комкор вскоре вызвал корпусного инженера С. П. Скугаря, и мы углубились в детали. Саперные подразделения поистине совершили великое дело, обеспечивая прорыв немецкой обороны с наревского плацдарма 14 января 1945 года. Они должны были решить — и решили! — весьма сложную задачу. Дело в том, что минные заграждения на переднем крае и враг и мы устанавливали осенью, в октябре. Во время дождей их затянуло в грязь, и теперь, зимой, не только снять, но и обнаружить их было невозможно. Минирование зимой было продублировано: поверх старых [252] появились новые минные поля. Инженерная мысль решала вопрос, как взорвать все это огромное количество находящихся в земле мин. Генерал Швыдкой собрал совещание офицеров-саперов. Было решено для уничтожения своих минных полей связать сетки из детонирующего шнура с клетками 20 X 20 сантиметров, а под каждый узел подложить по толовой шашке. Для проделывания проходов в минных полях противника делались выдвижные заряды взрывчатки. Саперы провели опыты со стандартными выдвижными зарядами, не получили хороших результатов, стали делать сами. Доставлять хотели на лыжах — это удобно, — но лыж не оказалось, стали мастерить саночки, колесики и прочее. А время шло. Наш Иванов со своими людьми выбивался из сил. Кроме решения этой, главной, задачи ему нужно было сделать множество крупных и мелких дел: построить сеть НП командиров, уложить переходы для танков, особенно для артиллерии, поставить лесенки в траншеи для броска пехоты в атаку, увязав все это с общей плановой таблицей боя дивизии. Очень нам помогло так называемое «осаперивание» пехоты. В дивизии и раньше систематически обучали стрелков и артиллеристов саперным навыкам. В 65-й армии эта важная работа развернулась гораздо шире, поскольку Павел Васильевич Швыдкой был горячим ее энтузиастом.

Забегу вперед и скажу, что в назначенное время по залпу «катюш» саперы произвели одновременный взрыв мин в тридцати двух проходах. Картина получилась ошеломляющая.

Эрастов отпустил нас со словами: «Считаю ваши дивизии готовыми к бою. Удар по противнику будет нанесен очень мощный. Час атаки вы получите тринадцатого января к исходу дня».

Возвращаясь из корпуса домой, я встретил большую колонну автомашин, идущую в тыл. Спросил, куда следуют. Послал Петросов. Звонили из интендантства армии: срочно получить на всю дивизию полный комплект нового обмундирования и белья для солдат. Петросов пришел к начальнику политотдела и попросил отложить баню. «Совершенно нет времени. Давайте помоем и переоденем людей после боя». Не знаю, что случилось с Комаровым, но он ответил: «Делай как знаешь». Часа [253] через три его вызвали в политотдел армии. Возвратился он смущенный.

— Знал бы, где упадешь, солому бы подстелил. Подвел я дивизию. Член Военного совета меня убил. За дело.

Генерал Радецкий, сколько я знаю, не умел кричать на людей. Но он умел вымотать из человека душу и показать всю неприглядность его проступка. «Как тебе не стыдно, Комаров. Я бы простил любому, но не тебе. Ты же работал в центральном аппарате — в отделе ЦК нашей партии. Ты что же, может, тряпки пожалел? Не могу представить! Где твое политическое чутье? Неужели не понял, что значит помыть и одеть людей перед таким боем?» Рассказывая об этом, Комаров сокрушенно покачивал головой.

— Как только он про тряпки сказал... Эх, век живи, век учись — и все равно... Миша (это его ординарец), давай сюда Петросова, будем расхлебывать. За вечер и ночь успеем все сделать.

Утром 13 января прибыл член Военного совета. Дивизия, умытая и одетая во все чистое, отдыхала перед боем. Вместе с Комаровым он побывал в полках и вернулся на КП, видимо, удовлетворенный. Комаров спросил:

— Пообедаете с нами?

— С вами? Не буду у вас обедать! — Радецкий быстро пошел к своей машине. Потом вернулся: — Вот зло сойдет, Комаров, тогда приеду, а сейчас — не могу!

Машина члена Военного совета уехала, разбрызгивая липкий снег. Комаров молча показал Петросову кулак. Мой заместитель по тылу надвинул свою неизменную кубанку на самые брови.

— Ладно, товарищи, мы свое получили. Пора за дело.

Последняя проверка готовности частей. Комаров с Кабановым ушли к Абилову. Я с Гроховским с НП дивизии отправился в 539-й полк, который наносил главный удар в направлении высоты 98.6 и далее на Кемпясте. Собственно, идти-то нам было некуда. Мой наблюдательный пункт располагался в боевых порядках полка. Исходное положение для атаки было от нас метрах в трехстах. НП Гречко — в первой траншее. Таким образом, командный состав мог хорошо видеть [254] поле боя вплоть до овладения третьей траншеей противника. Это обеспечивало лучшее управление.

Гречко мы застали в маленьком блиндажике, искусно замаскированном со стороны противника. С ним рядом сидели его заместители — Алексей Сергеевич Белоус, опытный строевой офицер, ветеран полка, и майор Иван Иванович Ковтун, бывший парторг полка, назначенный на место погибшего Зайцева. Тут же был Зенько — командир артиллерийской подгруппы. Товарищи уточняли артиллерийские задачи. Я едва влез в блиндаж, а полковник Гроховский остановился у входа. Для его почти двухметрового роста габариты были непригодны. Рядом с ним даже богатырь Гречко терял свою величественность.

— Что нового о противнике?

— Спокоен. Мне думается, он не засек нашу подготовку. Странно одно. На опушке леса южнее Волька-Залеска поставил четыре орудия, замаскировал весьма небрежно.

— Огонь из них ведут?

— Нет.

— Движение около орудий заметили?

— Видели, то по одному, то по два солдата изредка появляются.

Гроховский и Зенько долго рассматривали эти орудия в бинокль. Наконец командующий артиллерией сказал:

— Липа. Макеты. Так ведь, Андрей Владимирович?

— Скорее, это настоящие орудия, — ответил Зенько, — только неисправные. В общем-то, липа. Хотят на дурочку поймать.

— Со счетов их сбрасывать не будем. Понаблюдаем еще.

Гречко провел нас в батальон Двороковского, на западную окраину рощи «Круглая». Это подразделение имело наиболее трудную задачу — атака высоты 98.6. Взятием ее решался вопрос о прорыве всей первой позиции противника.

— Везет полку на эти высоты, — сказал Гречко, опуская бинокль.

— Вспоминаете прорыв на Друти?

— И Друть, и Проню, и Днепр... [255]

— Эту высоту я батальоном возьму! — сказал Двороковский.

— Мне нравится ваша уверенность, майор.

— Да, товарищ генерал, я в этом уверен. Огневую систему противника мы знаем хорошо. Артиллерии у нас, слава богу, достаточно да плюс самоходки. Личный состав подучен...

Сзади послышался голос:

— Товарищ генерал! Разрешите пройти!

По траншее два бойца несли ящики с патронами. Один лет сорока, коренастый, а другой совсем молодой. Идти по траншее с ящиками неудобно. Оба изрядно вспотели. Я предложил им отдохнуть, и бойцы опустили ношу на дно.

— Пополняетесь боеприпасами?

— Боец Сараев! — доложил старший. — Мы уже пополнились, но решили еще пару ящичков взять в запас. Чтобы фашисты не обиделись.

— Это верно, накормить их свинцовой кашей нужно по горло. Вы откуда родом, товарищ Сараев?

— Шаховского района, Московской области, Киселевского сельсовета, — привычной скороговоркой ответил солдат.

— Как там живет семья?

— Жена пишет, раз ты врага гонишь, то и мы хорошо живем... Разрешите нам идти, товарищ генерал. А то старшина ругаться будет.

— Причина сверхуважительная!

Они подняли свой тяжелый груз и, пригибаясь под ним, пошли к себе в роту.

— Видно, неплохое настроение у ваших орлов, Двороковский?

— Они все поговаривают, скорее бы добраться до Германии. Терпения нет.

На обратном пути я спросил командира полка, как работается с новым заместителем по политчасти. Он отозвался о Ковтуне неплохо. Майор много работает, знает людей, и люди его уважают. Но... Гречко тяжело вздохнул:

— Да, Зайцев... Такие люди скоро не забываются. — Командир полка некоторое время шел молча, потом снова заговорил: — Вы, наверно, этого не знаете, а я знал. У него с семьей нехорошо вышло, жена не выдержала. [256] Он мне говорил — у меня теперь одна семья — полк, тут у меня все, ради чего жить... Теперь мы как бы осиротели.

Ночь перед прорывом. В штабе работают Лозовский, Кабанов и командующий артиллерией дивизии. Они склонились над таблицами. Гроховский вполголоса напевает свою любимую арию: «Сатана там правит бал...» Право, она ему очень идет. Рядом с начальником штаба стоит рация. Я знаю, что она настроена на волну комдива и что Лозовский постоянно подслушивает мою работу с командиром полков. Он и его офицеры поэтому всегда в курсе обстановки и с полуслова понимают, что от них требуется.

Наконец-то появился Иванов. Он доложил, что подготовка завершена. Вид у него был невозможный. Пришлось вызвать Петросова.

— Посмотрите, разве это инженер? На кого он похож? Шинель изорвана, сапоги разбиты... Дивизию одели. А про него забыли?

— Так на него же не напасешься! Лазает, как крот, по всей полосе наступления. Ему на коленки и локти кожу надо нашивать...

— Мало вам, полковник, дал сегодня Радецкий. Распорядитесь о выдаче Иванову обмундирования. Тем более что скоро люди соберутся.

...И вот все они собрались. Тут были командиры полков, инженерных частей, командиры танковых и артиллерийских бригад. Прибыл командир 1-й комсомольской инженерной штурмовой бригады полковник П. А. Шитиков. Эта доблестная бригада резерва главного командования прославилась на многих фронтах. Она выросла из отдельного 38-го комсомольского саперного полка, созданного в начале войны по инициативе и с помощью Л. И. Брежнева в боях за Ростов и Донбасс. Сколько юных добровольцев устремилось тогда из городов и селений юга нашей страны в эту молодежную часть! Горячее сердце комсомолии... Теперь это был замечательный боевой коллектив, вооруженный опытом и техникой современной войны. В нашей полосе наступления вводился танковый корпус, и полковник Шитиков должен был полком минных тральщиков и танковым огнеметным полком помочь при прорыве обороны. [257]

Приехал К. М. Эрастов. Мы сели за работу. Еще раз уточнена готовность частей, взаимодействие всех родов войск. Затем скромный ужин. Полчаса посидеть запросто друг с другом, почувствовать поближе товарища, с которым завтра будешь вместе бить врага. Это тоже нужно перед боем.

После ужина все офицеры выехали на свои НП.

Удар с сероцкого плацдарма

14 января 1945 года «пистолет, направленный в сердце Германии», спустил курок.

По замыслу командования, наш 2-й Белорусский фронт своим январским наступлением должен был отсечь восточно-прусскую группировку противника и выйти к нижнему течению Вислы. Кроме того, с наревского плацдарма наносился второй удар с выходом на Вислу в районе крепости Грауденц. В полосе наступления полностью освобождалась от фашистской тирании братская Польша, и боевые действия переносились непосредственно в Германию.

Артподготовка началась в 12.00. Первый раз за всю войну наша дивизия шла на прорыв среди бела дня. Как правило, наступление назначается на утро, с артиллерийским рассветом, то есть когда офицеры артиллерии уже хорошо видят цели. Это имеет свои преимущества. Ночью, под покровом темноты, стрелковые части скрытно выводятся, артиллерия прямой наводки может быть подтянута ближе к исходному положению пехоты. А главное, атакуя с утра, войска располагают целым днем для прорыва всей полосы вражеской обороны или, во всяком случае, первой оборонительной полосы.

Начинать наступление в середине дня труднее. Исчезает резерв светлого времени, войска могут не успеть прорвать первую полосу, тем более мало надежды на прорыв всей глубины обороны. С рассвета до полудня пехота первого эшелона в довольно плотных боевых порядках находится в первой траншее, и только железная дисциплина, обеспечивающая полную маскировку, может спасти от крупных неприятностей (например, контрартподготовки по нашей первой траншее, если противник обнаружит наш замысел). [258]

Ночью саперы не могут делать проходы, потому что противник, безусловно, заметит их следы в нейтральной полосе на снегу. Но зато начало наступления днем, тем более во второй половине дня, дает преимущество внезапности. Не придерживаясь стандарта, наше командование и решило нанести удар днем.

Артиллерийская подготовка прорыва сильно укрепленной оборонительной полосы немецких войск с сероцкого плацдарма была исключительно мощной. Достаточно сказать, что у нас в дивизии на главном направлении действовало 246 стволов на километре фронта. Сама артподготовка расчленялась как бы на два этапа. Первый — тридцать минут вся артиллерия ведет огонь по переднему краю, по всем трем линиям траншеи, подавляет одновременно артиллерийские и минометные батареи противника, его пункты управления и резервы. Второй этап — пехота начинает атаку, и артиллеристы сопровождают ее методом огневого вала на глубину до двух километров. Этот вид артиллерийского обеспечения прорыва очень результативен, но требует большого расхода боеприпасов и хорошо подготовленной пехоты, умеющей без боязни прижиматься к разрывам своих снарядов. Отстанут стрелки от огневого вала — и весь этот дорогостоящий огонь потеряет свое значение. Если вспомнить, что всего два месяца назад 108-я дивизия получила массу необученных людей, то можно оценить действительный подвиг ее офицеров. Особенно же хочется оттенить мастерство офицеров артиллерии, гибкость управления огнем, они могли то задержать огневой вал на несколько минут дольше, чтобы подавить противника и чтобы подошла пехота, то подвинуть его назад... Все стреляющие командиры видели поле боя и чувствовали свои разрывы, хотя они ложились в общей массе огня.

В первые минуты артподготовки у нас на НП, пожалуй, самое сосредоточенное лицо было у полковника Константина Ивановича Гроховского. Он то поднимет бинокль, то опустит его и смотрит невооруженным глазом. Вот он что-то заметил. Несколько снарядов разорвались, не долетев до переднего края противника, перед фронтом 539-го полка.

— Зенько! У тебя одна батарея бьет с недолетом. Исправь! [259]

Положив телефонную трубку, полковник снова поднял бинокль.

Сильный взрыв взметнул тучу земли у вражеского переднего края. Звонок от Зенько:

— Я уточнил, товарищ полковник. Это вторая батарея делала проходы в минных полях по заявке Гречко. Минное поле взорвано, батарея перенесла огонь по траншее.

Тысячи снарядов и мин рвались одновременно, и белая скатерть снега, покрывавшая местность, стала темнеть и темнеть. После двадцатипятиминутного артогня все на глубину до 500 метров от первой траншеи немцев было уже черным. Противник не отвечал. Почерневшая местность молчала, и казалось, что там, впереди, никого нет и мы ведем эту сильную канонаду впустую. Но это было не так. Фашисты, прижатые огнем, лежали на дне своих траншей и блиндажей. (Из показаний взятого 14 января в плен обер-лейтенанта 57-го отдельного минометного полка: «Мы ожидали наступления. Каждому офицеру было ясно, что русские не зря так жестоко боролись за плацдарм на Нареве. Но начало наступления сегодня было неожиданным. Снаряды сыпались градом — головы нельзя было поднять...»)

Наша пехота вся стояла в траншеях, наблюдая разрывы снарядов, долбивших немецкую оборону. С моего НП были видны только головы солдат. Бойцы ждали зеленого сигнала. И тогда — стальная пружина с силою разожмется, и батальоны бросятся на врага.

Томительнейшее время!..

Пять минут до атаки. Гроховский вызывал на связь одного за другим командиров подгрупп, напоминая еще раз — точно по серии зеленых ракет снять огонь с первой траншеи. Глаза его горели живым боевым огоньком. Обратившись ко мне, полковник громко сказал:

— Товарищ генерал! Через три минуты артиллерия переходит на огневой вал. Подготовьте пехоту к атаке!

Мне ничего не оставалось делать, как только сказать:

— Слушаюсь, товарищ командующий артиллерией! Пехота к атаке готова.

Гроховский улыбнулся, поняв свою маленькую ошибку в области субординации. Я первый раз был с ним в бою по прорыву обороны, и он мне нравился своей [260] энергией, развитым чувством ответственности; вся повадка, манера держать себя были у него хороши. В такой момент особенно ясно видишь красоту нашего офицерского дела.

— Товарищ Гроховский, вы поменьше волнуйтесь. Мы с вами волновались, когда принимали решение на бой. А теперь, куда смотрят стволы, туда и ведут огонь. Лучше закурите. Все будет в порядке.

Серии зеленых ракет взметнулись в воздух с НП командиров батальонов. Приказ пехоте — в атаку. Я вспомнил все затруднения и неудачи минувших боев дивизии и сам начал волноваться. Если противник придет в себя и встретит нас всеми огневыми средствами? Опытная пехота в таком случае идет сознательно на потери, но врывается в первую траншею. Сумеем мы это сделать?..

Артиллерия вела огонь в прежнем темпе. Минометные батареи держали под обстрелом первую траншею до подхода стрелков. С наблюдательного пункта хорошо было видно движение стрелковых батальонов. Они шли широкой цепью. Ускоренный шаг. Огонь на ходу.

— Товарищ генерал! Пехота двух полков перешла в атаку!

— Я хорошо вижу батальоны Гречко, — ответил Эрастов. — Как Абилов?

— Тоже в движении.

— Докладывай по обстановке. Величко также атакует...

В первой цепи шли четыре батальона. За ними, метрах в двухстах, — вторые эшелоны полков. В боевых порядках стрелковых подразделений развернулся 999-й самоходный полк Н. Ф. Кожемячки и, ведя огонь, быстро приближался к первой немецкой траншее. Расчеты тащили на руках 45-миллиметровые пушки.

Сто пятьдесят метров осталось... и тут всю эту массу людей, идущих по черному полю навстречу победе и смерти, как будто чем-то хлестнуло. Равномерное движение цепи нарушилось. Стремительный шаг сменился бегом. Незабываемый последний рывок пехоты.

Гитлеровцы открыли огонь из четырех пулеметов. Два из них били с высоты 98.6.

— Ожили, гадюки! — сказал Гроховский. — Зенько! Дайте огня по высоте. Подавить пулеметы! [261]

Но с ними разделались самоходки подполковника Кожемячки.

Пехота первого эшелона ворвалась на передний край. На душе стало легче. Докладывает командир 539-го полка, в его низком голосе слышно удовлетворение:

— Овладел передним краем. Двороковский, не задерживаясь в первой траншее, атаковал вторую, уничтожил до роты противника, ведет бой за третью траншею. На его уровне второй батальон. Остатки гитлеровцев в первой траншее уничтожаю третьим батальоном.

— Прекрасно, Гречко! Вот это и есть атака сразу трех траншей. Молодцы комбаты первого эшелона, что перескочили. Чем помочь?

— Пока ничего не надо. Жму на высоту.

Батальоны 444-го полка несколько задержались в первой траншее, это была ошибка комбатов. Но Абилов быстро сосредоточил огонь по второй траншее и успешно атаковал ее.

Люди сражались с воодушевлением. Я не говорю уже о ветеранах, солдатах с опытом и фронтовой закалкой души. Но и наши новые солдаты, товарищи из Молдавии, впервые участвовавшие в атаке, показали массовый героизм. В полку у Абилова храбро дрался боец Пронеску, он дошел до третьей траншеи, здесь был ранен, и его увели в санроту. Он кричал:

— Запишите мою фамилию! Обязательно запишите мою фамилию. Пронеску из седьмой роты! Я отомстил фашистам!..

Не знаю кто, но кто-то услышал голос в грохоте боя и записал. Его голос дошел и до бойцов, ушедших с боем вперед, и до генералов. В донесении политическому управлению фронта за подписью Ганиева вы сможете прочитать сообщение и о Пронеску из 7-й роты 444-го полка. Красный карандаш командарма подчеркнул эти строчки и сделал на полях замечание: «Герой! Узнать, сообщено ли о подвиге бойца семье».

В том же полку группа молодых солдат несколько растерялась, когда пришлось не на учениях, а в настоящем бою следовать за огневым валом. Боец-агитатор Хохлов вернулся к ним: «Чего вы, ребята, испугались, это наши снаряды, пошли за мной!» [262]

В 14.30 Абилов доложил, что его полк овладел Вольска-Залеска, противник силою до батальона контратакует при поддержке десяти танков. Я послал на помощь Абилову батарею СУ-76. Гречко к этому времени вышел на высоту и энергично теснил противника. Бой протекал нормально. Докладываю комкору:

— Контратака отбита с большими для врага потерями. Сожгли пять его танков. Но и Кожемячка потерял две самоходки.

— Задача, Теремов, прежняя. К исходу дня взять Ежики. Командующий планирует с этого рубежа ввести танковый корпус.

— Ясно!

Не очень-то ясно все оказалось в скором времени. Но сначала расскажу о подвиге Жебрунова. Самоходчики здорово поддерживали 539-й полк. Когда он на два километра приблизился к Ежикам, враг прямым попаданием поджег одну самоходку. В ней находился начальник штаба самоходного полка майор Жебрунов. Он и водитель выскочили. В машине остался раненый боец, охранявший Знамя полка. Майор бросился обратно в горящий танк, вытащил раненого и знамя. Он сильно обжегся. Отошли не более пятидесяти метров, как в самоходке начали рваться снаряды.

Абилов одним батальоном ворвался в Ежики, а через час он доложил очень радостную новость: Ежики полностью очищены от противника. Это был большой населенный пункт и узел дорог. Кирпичные здания двумя рядами тянулись с востока на запад на расстоянии двух километров. Посередине возвышался костел.

Я доложил Эрастову, а через два часа, как только стемнело, Абилов преподнес сюрприз: «Противник силою до двух батальонов с танками контратаковал и потеснил батальон, который залег в трехстах метрах от Ежиков».

— Вы сами-то были в Ежиках?

— Нет.

— Как же докладывали? Почему молчали, когда началась контратака? Я бы ввел четыреста седьмой полк...

Да, надо знать и еще раз знать хорошо своих офицеров! И сам-то хорош, не проверил — и в корпус.

— Лозовский! Знаете, что получилось с Ежиками? [263]

— Знаю. Нехорошо.

— Это первый случай. Он должен быть последним...

Все было хорошо: и подготовка, и прорыв. И вот такая неприятность. Тяжело в таких случаях поднимать телефонную трубку.

— Докладывает Теремов... Товарищ комкор, Ежики у немцев.

— Что-о?

— Говорю — Ежики у немцев.

— Да ты что, шутишь? Я уже доложил командующему.

— Прошу еще раз доложить...

— Это ты сам докладывай. Безобразие!.. — Эрастов бросил трубку.

Снова пришлось звонить. Генерал Эрастов проворчал:

— Хорошо, хорошо, доложу столь приятную вещь. В 23.00 Москва передавала сводку Совинформбюро.

В числе крупных населенных пунктов, взятых нашими войсками, были названы и Ежики. Час от часу не легче. Сразу позвонил комкор:

— Ты слушал последние известия?

— Нет, не слушал!

— Жаль! Тебя поздравляли со взятием Ежиков... — Эрастов помолчал, видимо мысленно любуясь эффектом. — Ночью Ежики взять, иначе будет скандал.

— Ночью не возьму.

— Почему?

— Полком не взять, надо вводить и Ищенко. В темноте еще перестреляются между собой. Населенный пункт большой, нужна хорошая артподготовка. Разрешите атаку на Ежики произвести утром.

— Но ночью как минимум организуй действия ночных отрядов.

— Слушаюсь. Это будет сделано.

Комкор сам понимал, что ночью Ежики нам не взять. Потому и согласился так быстро со мной, хотя чувствовалось, что сверху на него крепко нажимали.

Была у генерала Эрастова замечательная черта — он никогда не подставлял подчиненного под удар. Какие бы недостатки ни обнаружил в корпусе командарм, будь то по линии артиллерии, связи или снабжения, Эрастов отвечал: «Виноват, товарищ командующий, [264] оплошал. Исправлю...» А уже потом он собирал своих офицеров, видевших, как он их грехи принимает на свою широкую спину, и говорил: «Ну, братцы, а как же дальше?..» Разноса, собственно, уже не требовалось, люди расходились по местам с мыслью — в лепешку разбиться, но своего комкора впредь не подводить.

Ночью действовала усиленная разведка боем. Вскрыли огневые точки противника. Чтобы исправить оплошность, надо было бить наверняка. Я решил нанести удар двумя полками при поддержке трех артиллерийских и минометного полков. Задача Ищенко: к утру 15 января занять исходное положение на правом фланге 444-го полка, а отсюда атаковать Ежики с выходом на западную окраину, в то время как Абилов ударит прямо с востока. Этим маневром мы полностью отрезали гарнизон поселка.

— Смотри, не возьмешь, плохо тебе будет, — сказал комкор, выслушав мой доклад о готовности. — Чем помочь?

— Сил достаточно, товарищ генерал!

— Сколько времени потребуется тебе на этот бой?

— Часа за три, полагаю, разделаемся.

— Ну, жми...

Только положил трубку, позвонил Величко:

— Слышал, у вас маленькая неприятность.

— Какая там маленькая, Семен Саввич!..

— Хотите, я помогу двумя полками артиллерии?

— Спасибо, дорогой друг. Я даю огонь четырьмя полками, неужели фашисты не подавятся?

— Если что, рассчитывайте и на меня. Желаю успеха.

Пятнадцатиминутный артналет. Под прикрытием огня пехота ворвалась на улицы поселка. С выдающейся энергией повел свой батальон майор Курышкин. Обойдя Ежики с севера, он первым захватил его западную окраину. За ним двинулся весь 407-й полк. Вражескому гарнизону некуда было отходить, поэтому первые два часа бой был яростный. Потеряв почти весь офицерский состав, фашисты прекратили сопротивление.

В 9.00 15 января с Ежиками было покончено. Первый вопрос Эрастова после доклада:

— Ты где сам находишься?

— Около костела. [265]

— Можно докладывать командующему?.

— Честное слово, можно.

В этот же день П. И. Батов ввел в бой Донской танковый корпус генерала М. Ф. Панова.

Темп и еще раз темп!

Началось преследование отходящих вражеских войск. Преодолевая на промежуточных рубежах сопротивление противника, 108-я завязала 18 января бой за город Плоньск, с именем которого навсегда слилась боевая история нашего артиллерийского полка и саперного батальона. В самом городе немцев было не более двух батальонов с несколькими самоходными орудиями типа «Фердинанд». Но подходы к Плоньску и все крупные здания в нем были минированы. Фашисты приготовили город к взрыву. Эти данные получила наша разведка. Каретников приходил ко мне и рассказывал, что местные жители умоляют русских спасти Плоньск от разрушения.

Полкам было придано по саперной роте. Саперы не только разминировали подходы к городу, но и участвовали в штурме вместе со стрелками. 539-й полк с ходу ворвался на восточную окраину. Артполк подивизионно менял огневые позиции. Майор Новичков на машинах выбросил свои орудия непосредственно к городу на прямую наводку, все двенадцать пушек открыли губительный огонь. Тягачи в это время уходили в укрытие. 444-й полк вместе с самоходными батареями Кожемячки захватил северную окраину. В коротком, но ожесточенном штурме опять отличились артиллеристы. Нельзя забыть храбрость и мастерство командира орудия сержанта Харитонова. Он буквально продвигался за пехотой, расчищал ей дорогу, уничтожил в центре города четыре огневые точки, а когда из-за дома неожиданно выскочил танк, Харитонов встретил его огнем. Танк пытался отойти. Харитонов на ходу произвел пять выстрелов и зажег вражескую машину. За этот подвиг он был награжден лично командармом орденом Красного Знамени.

Стремительная атака спасла Плоньск. Оперативная группа комдива перешла в город, и перед нами развернулась [266] картина, чем-то напомнившая встречу белорусов с нашими солдатами в Хотимске. Жители Плоньска будто забыли, что на дворе зима, слякоть и ветер пронизывает до костей. Они выбегали на улицы, обнимали и целовали бойцов. Кое-где с чердаков навстречу спускались мужчины с охотничьими ружьями. Они во время боя стреляли по отступавшим фашистам и теперь с гордостью становились рядом с солдатами.

Мы горды тем, что имя польского города Плоньска получили славные части Советской Армии — 575-й Плоньский орденов Суворова и Кутузова артиллерийский полк и 172-й отдельный саперный Плоньский орденов Александра Невского и Красной Звезды батальон. Их вели в бой за освобождение Плоньска полковник Андрей Владимирович Зенько и майор Александр Яковлевич Коваль — украинцы по национальности, коммунисты по убеждению, преданные делу свободы и независимости народов офицеры.

В тот день, 18 января 1945 года, нас засыпали вопросами. Далеко ли продвинулись польские войска, сражающиеся бок о бок с нашими войсками за свободу своего исстрадавшегося отечества? Как вступить в Войско Польское? Что с Варшавой?.. Я сел в машину, а Комарова зажали тесным кольцом и не отпускали.

— Задержись немного, Сергей Иванович!..

— Да, я побуду... Догоню.

Занаревская Польша очень страдала под игом немецко-фашистской оккупации. Эту часть польского государства гитлеровцы «навечно» причислили к Восточной Пруссии и зверски подавляли всякое проявление национальных чувств местного населения. Но в народе зрели силы борьбы. Помню, при освобождении Ново Място из подполья вышла местная организация Польской рабочей партии во главе с энергичным товарищем Юзефом Лясковским. Помню разговор с крестьянином Поглутом в деревне Пнево. Жил он безземельным бедняком. Фашисты угнали последнюю корову. Жену увезли в рабство в Германию. С какой ненавистью говорил он о проклятом «новом порядке» и сколько надежды было в его словах: «Теперь у меня пять гектаров земли. Я знаю, вы разобьете фашистов». Он ждал, что вернется его жена, и жизнь у них пойдет по-новому. Первые законы Временного польского правительства народ [267] встречал с радостью, и слово «свобода» наполнялось новым содержанием. Конечно, не сразу люди всё понимали. Клевета, которую сеяли гитлеровцы, убегая из этих мест, кое-кого держала в плену. Но жизнь сильнее лжи. Однажды майор Каретников рассказал: «Я увидел в деревне крестьянина, копавшего яму. Он очень перепугался, когда я подошел. В яме лежал полузасыпанный землей аккордеон. Вот ведь поверил человек сплетням про нашу армию. Я ему сказал, что лучше все-таки сохранять инструмент дома, в земле же сопреет».

Мы двигались в это время быстро, но уделяли, сколько могли, времени и сил для работы среди местного населения.

С рубежа Плоньск и до самой Вислы дивизия преследовала противника, не только не давая ему прочно закрепляться на промежуточных рубежах, но и лишая всякой возможности передохнуть. В этой гонке до крайности измотались и наши бойцы, пока не пришло в голову правильное решение. Может быть, первым поводом послужил такой разговор:

— У меня есть вопрос, — сказал Комаров, — когда боец должен спать? Есть такое расписание?

— Что ты городишь, Сергей Иванович?

— Вполне серьезно. Командир дивизии хоть немного, но спит. И я тоже. Гречко имеет возможность поспать, у него есть заместитель Белоус. А у бойца заместителя нет, я сутки провел в пятьсот тридцать девятом полку, на людей жалко смотреть, гоним и гоним.

— Что ты предлагаешь?

— Я предлагаю подумать, когда боец должен спать!..

Мы создали батальон ночного преследования и поставили командиром его майора Курышкина — молодого офицера (ему было всего 26 лет), но уже хорошо зарекомендовавшего себя. Инициативный, быстрый в решении, с удалью в характере был этот человек.

Днем наши полки с боями преследовали противника в темпе 25–30 километров за сутки. С наступлением темноты они приводили себя в порядок, отдыхали, пополнялись боеприпасами. Но сразу же, как бы продолжая дневной бой, начинал действовать своими свежими силами батальон Курышкина. Тактика была проста, да ночью и нельзя делать сложных маневров. Батальон входил в соприкосновение с противником, завязывал огневой [268] бой. В случае основательного сопротивления майор оставлял взвод и два батальонных орудия, а остальными своими силами обходил, окружал и уничтожал врага. Если орешек был батальону не по зубам, то Курышкин держал противника под огнем до утра. С рассветом подходили полки и завершали начатое дело.

Нередко батальон ночного преследования атаковал спящих гитлеровцев. В одном населенном пункте он уничтожил более сотни фашистов, не дав им времени схватиться за оружие. Часть убежала в нижнем белье.

С утра, передав, так сказать, боевую эстафету полкам, батальон оставался на месте и отдыхал. К вечеру на машинах его подбрасывали на передовую, и он вновь начинал лихие ночные налеты.

Таким образом, дивизия била противника и днем, и ночью, не давая ему передышки. Как было сказано еще на Западном Буге — «Немцев гнать и оправиться не давать!». Однажды Комаров приехал с совещания из армии и передал, что член Военного совета отметил нашу дивизию именно за беспрерывность ведения боя в течение суток. Несколько позже, на подходе к Висле, Курышкин со своими героями всю ночь вел тяжелый бой, не позволяя гитлеровцам уйти за реку. Утром подошел 407-й полк и наголову разбил до батальона противника, захватив при этом зенитные батареи и много пленных.

Продолжая теснить отходящего противника, дивизия 22 января перерезала железную дорогу Аленштейн — Торн. В тридцати километрах севернее этого рубежа начиналась Восточная Пруссия. До первого немецкого города Бишофсвердер было уже недалеко.

Гитлеровцы арьергардами цеплялись за каждый выгодный рубеж, пытались организовать, где только можно, огневое сопротивление. Они к этому времени несколько изменили тактику, упорно обороняя отдельные сильные опорные пункты, вплоть до боя в окружении. Но наступательный порыв наших войск был велик. Ветераны Отечественной войны помнят, что значили тогда для солдат и офицеров три слова: «Немецкая граница рядом». С ходу сбивая вражеские части, дивизия двигалась в северо-западном направлении. Славную роль сыграл в преследовании 999-й самоходный артиллерийский полк, которым командовал Николай Федосеевич [269] Кожемячка. Подполковник был молод. Ему еще не исполнилось тридцати лет. Под его темными густыми бровями светились всегда немножко строгие глаза. Они выдавали отвагу — деловую и холодную. На самоходках редко увидишь две-три звездочки, больше семь, а то и девять — столько каждая уже подбила вражеских танков. Часто Кожемячка сажал на свои машины стрелков, выходил параллельными дорогами на пути отхода противника. Были случаи, когда в азарте преследования его подразделения далеко отрывались от дивизии, и приходилось сдерживать их рискованный порыв. Самоходчиков нам придали еще на наревском плацдарме. С тех пор мы этот полк так полюбили, что считали своим, как бы вошедшим в штат дивизии. И самого Кожемячку наши офицеры полюбили и приняли в свою братскую семью. Особенно же большая дружба завязалась у Кожемячки с Абиловым, их товарищи так и прозвали «боевые дружки». От командира самоходчиков я часто слышал: «Разрешите мне взаимодействовать с Абиловым». Эта крепкая боевая дружба сохранилась и после войны. Они живут в Москве. Дружат семьями. Правда, приятно?..

Сначала эта близость двух командиров казалась непонятной, поскольку натуры совсем разные. Но друзей, как известно, не выбирают. Их находят. Абилову дружба с таким цельным и уравновешенным человеком, как Кожемячка, помогала расти и преодолевать недостатки характера, порой трудно выносимые в боевой обстановке.

На рубеже железной дороги Аленштейн — Торн полк Гречко встретил сильное огневое сопротивление, в особенности его левый фланг. Соседний полк отстал. Я вызвал Абилова к рации.

— Абилов, почему ваш полк плетется уступом за пятьсот тридцать девятым полком?

— Никак нет! Мой полк впереди...

— Гречко на железной дороге, а где ваша пехота?..

Разговор был крупный, Абилов получил приказ выйти через час на уровень 539-го полка. Но через час представитель штаба дивизии доложил, что 444-й полк отстал еще на километр. Мне стало известно, что, получив нагоняй, Абилов разволновался, бросил и разбил радионаушники, крича: «Меня здесь не ценят, меня не [270] понимают». Это и был брачок в его характере. Он не терпел не только резкости, но даже строго приказного, требовательного тона. Если на него накричать, он выходил из строя. Можно представить все связанные с этим трудности. Несколько раз он выкидывал подобные номера, и я уже был на грани решения — распроститься с ним. Но вместе с тем было и желание помочь этому не в меру капризному командиру, тем более что он обладал хорошими боевыми качествами. К тому же в 65-й армии была определенная линия работы с кадрами — не снимать за ошибки, а воспитывать. Эту мысль не однажды внушали подчиненным и командарм, и член Военного совета, и начальник армейского политотдела. Руководителю хочешь не хочешь, а приходится заниматься и психологией. Я старался в процессе боя отдавать приказ командиру 444-го полка более спокойно, не повышая голоса, когда так и хотелось его повысить, и вскоре почувствовал, что Абилов с двойной энергией стремится сделать то, что от него требуется. Это мне понравилось, и я решил почаще поглаживать его, как кавалерист поглаживает горячего коня, лишь бы хорошо бежал. Как-то полк несколько приотстал от 407-го полка, но я сказал:

— Молодец, Абилов. Идешь впереди. Жми крепче!..

— Да! Я впереди и пойду еще быстрее! — И действительно, Абилов не только выравнялся, но и опередил Ищенко, хотя перед фронтом 444-го полка противник был более активен.

Вот так был найден ключ к характеру человека. И офицеры штаба дивизии знали — Абилова надо похвалить, и он выполнит самую трудную задачу. Так и вел я этот полк порой в самые жестокие бои, и он прекрасно выполнял приказ.

Командир корпуса все эти дни требовал держать высокий темп преследования. Блокировать опорные пункты и со всей энергией двигаться вперед.

— Наши танки на подходе к Бишофсвердеру, — говорил мне Эрастов. — Ты на железную дорогу вышел?

— Сам нахожусь на ней, а передовые части на три километра севернее. Может быть, товарищ генерал, пустить самоходки Кожемячки?

— Сейчас опасно, пожгут фаустники. Усиливай темп пехоты. [271]

Тридцать километров стрелковая часть в лучшем случае одолеет за семь часов. Будет поздно. Я вызвал к рации Лозовского.

— Кавалерийский эскадрон с вами?

— Да, со мной.

— Ставьте Трофимову задачу проселочными дорогами ускоренным темпом двигаться на Бишофсвердер. Там уже наши танки. Придайте рацию и держите с ним связь.

— Может, с эскадроном послать Руденко?

— Если вам не нужен, посылайте.

Через три часа начальник штаба доложил, что кавалеристы вошли в город и вместе с танкистами очищают его от противника.

К исходу 23 января 108-я дивизия вошла в Бишофсвердер — первый немецкий город на ее пути — без боя. Следы недавнего сражения были свежи. Разрушенные здания и пожары свидетельствовали о жестоких схватках. Едва командный пункт дивизии разместился, как радист доложил, что к рации вызывает член Военного совета.

— Почему так сильно горит Бишофсвердер?

— Да он не очень уж сильно горит, товарищ член Военного совета. У танкистов тут был серьезный бой...

— Я вижу большое зарево.

— Наверно, это Аленштейн...

— Ты мне не крути голову. Что я, не вижу? Комаров вернулся?

— Сидит рядом со мной, пишет проект приказа.

— Значит, ты в курсе дела? Разъяснять не надо? Будем взыскивать очень строго!

— Ясно, мы сегодня же развернем необходимую работу.

Комаров привез из армии приказ о поведении войск, сражающихся на немецкой территории. Смысл его был таков: беречь немецкие города от пожаров и разрушений; беречь материальные ценности; обеспечить гуманное отношение к местному населению.

Трудное это было дело — унять боль души, жажду отмщения у тысяч людей. И только огромная сила партийного влияния помогла нам направить чувства солдат по правильному пути. Никогда еще нашим парторгам, комсоргам, агитаторам не приходилось работать с таким [272] напряжением ума и сердца, как в первые дни боев дивизии на немецкой земле. Мне капитан Скорняков рассказывал о Заикине. Я знал этого сержанта, командира 45-миллиметровой пушки, как одного из самых бесстрашных истребителей немецко-фашистских оккупантов. Его ставили в пример на партийных собраниях и на слетах бывалых солдат. Удары судьбы, постигшие Заикина, знали все, поскольку полк — еще под руководством А. А. Рычкова — освободил от гитлеровской нечисти родную деревню сержанта. Деревня осталась только на карте, на земле ее не было. Соседки узнали Заикина. Они жили в землянках у остовов печных труб. Они ему сказали, что фашисты повесили мать и отца «за связь с партизанами», надругались над женой, двух детишек пристрелили прямо на дворе... И вот сержант пришел в Восточную Пруссию. «Я с ним много говорю, — рассказывал Скорняков, — объясняю, но он отвечает, вы мне про это не говорите, товарищ парторг, мне все понятно, но только вы мне про это не говорите, у меня сердце жжет... Знаете, товарищ комдив, после таких бесед ходишь сам не свой, очень неспокойно у людей на душе, все муки снова всколыхнулись». Да, об этом нужно помнить — и нам, и немцам. Сержанта Заикина я встретил позже в Данциге и еще расскажу об этом.

Еще под Плоньском Комаров как-то сказал: «Вы по-прежнему очень увлекаетесь Эренбургом?» Тогда я не придал особенного значения этой полемической фразе, а позже оценил ее. Политотдел дивизии начинал подготовку людей к последнему подвигу силы и духа: освобождению немецкого народа от ига и пут гитлеризма.

Вступив на территорию южной части Восточной Пруссии, мы почувствовали, что вокруг сразу все изменилось. Это уже была не Польша с ее радостью освобождения, с теплотой встреч и революционным настроением бедноты в деревнях, провожавших дивизию на запад. Бишофсвердер был пуст, жители его покинули. В окрестностях — безлюдные фермы с каменными строениями, как бы созданными для ведения войны. Только на одной из них наши бойцы были встречены криками радости и слезами — здесь осталась кучка молодых женщин: украинки, литовки, даже голландка — рабыни, [273] взятые управляющим по договору с гитлеровским государством. Они схватили управляющего, выкупали его в канаве, в смеси грязи, воды и снега, наставили синяков. Солдаты были довольны этой сценой.

От Бишофсвердера дивизия развернулась строго на запад. Гитлеровцы, продолжая отход за Вислу, значительно усилили сопротивление. Тяжелый бой был за Байтхен. Не только сильный огонь, но и неоднократные контратаки противника. 25 января Абилов и Кожемячка завязали бой за Горнзее, в то время как два других полка преследовали врага севернее и южнее этого города. Эрастов приказал вести преследование на широком фронте, и в это время ширина его достигала 15 километров.

Абилов доложил:

— С восточной окраины Горнзее сильный пулеметный огонь, здесь же у противника четыре орудия прямой наводки. Две минометные батареи... — он назвал координаты.

— Ясно. Сейчас дадим по городу залп «катюш», дивизионной артиллерией накроем минометы. Используй этот огонь и врывайся в город. Готовность пехоты через десять минут... Гроховский, давай приказ «катюшам».

Уничтожив в городе до батальона пехоты врага, 444-й полк и самоходки двинулись в направлении на Гросс-Вольц, последний крупный населенный пункт перед Вислой. Моя оперативная группа, а с ней кавалерийский эскадрон и дивизион гвардейских минометов — резерв комдива — перешли к Горнзее. Можно было, кажется, немного передохнуть и привести себя в порядок. У ординарца Феди Денисова большая радость. Наводчиком на одной из «катюш» оказался его двоюродный брат Василий Фролов. Бреясь, я видел в окно, как они, обняв друг друга за плечи, ходят по двору, оживленно разговаривая. Вдруг взгляд поймал движение солдат на подходе к восточной окраине города, где мы разместились.

— Сергей Иванович!

— Что?

— Погляди, неужели Ищенко подходит?

— Что ты, он далеко... Да это немцы! — воскликнул Комаров, и мы все выскочили на улицу.

Противник силою до батальона при четырех орудиях с тыла атаковал Горнзее. При широком фронте преследования [274] какая-то часть гитлеровцев осталась позади дивизии.

Расстояние до развернувшихся в цепь фашистов не более трехсот метров. Гроховский, стоявший рядом, вскрикнул. Я еле успел его подхватить. Вместе с Комаровым оттащили его за угол дома. Трофимов занял своим эскадроном оборону и открыл огонь. Заговорили немецкие пушки. Я приказал командиру дивизиона «катюш» дать залп по атакующему противнику.

— Не могу, товарищ генерал! Очень близкое расстояние. Технически невозможно.

— Тогда уберите дивизион из-под огня. Перебрасывайте на западную окраину.

Дивизион ушел. Но немцам удалось подбить одну установку. На глазах у Денисова погиб его брат.

К рации вызван командир 407-го полка.

— Доложите обстановку.

— Преследую полным ходом. Противник оказывает слабое сопротивление.

— Ищенко! Одним батальоном продолжай преследование, а двумя поверни на Горнзее. Немцы атакуют восточную окраину, у меня сил мало. С трудом отбиваемся.

Доклад комкору. Он спросил:

— У меня есть саперная рота, послать тебе на выручку?

— Не надо, думаю, что Ищенко подоспеет.

Уложив Гроховского на машину, мы отъехали в центр города и заняли здесь небольшой домик. Полковник лежал у стены очень бледный, четыре пули вошли ему в левое плечо. Сделали, как могли, перевязку. Я приказал Иванову распределить все окна на случай, если придется вести бой, и стал по карте определять время, необходимое 407-му полку, чтобы подойти сюда.

Через час немцы овладели восточной окраиной и потеснили эскадрон к центру города. За это время начальник связи Коваль раза четыре пробирался под огнем к капитану Трофимову. Наш дом тоже вступил в бой.

Батальоны 407-го полка подоспели в самый трудный момент. Они ударили по врагу с тыла, и теперь сами гитлеровцы попали в тиски. В течение часа Ищенко уничтожил большую часть противника, взяв при этом до [275] сотни пленных. Вскоре он пришел на НП. Он был весь мокрый и разгоряченный. Нужно ли говорить, с каким удовольствием я пожал его крепкую руку. Доложив об исполнении приказа, подполковник спросил:

— Зачем вы рано сменили НП?

— Где там рано! Вас и так не догонишь.

— Разрешите продолжать выполнять задачу?

— Да. Абилов наступает на Гросс-Вольц. Вашему полку преследовать севернее.

Вечером 26 января дивизия уже была на Висле южнее города Мариенвердер. Левее вывел свои полки к реке С. С. Величко.

Ищенко доложил, что в последнем бою взято до ста пленных. «Это все власовцы, — говорил он, — их нужно скорее убрать из расположения полка, бойцы их ненавидят сильнее, чем гитлеровцев». У Гречко скопилось до ста пятидесяти пленных. Кузоро после допросов принес мне интересный документ — показания одного лейтенанта из Гамбурга.

«...Меня в плен не взяли. Я с остатками своей роты сдался сам. Я это сделал из убеждения, что война нами проиграна и дальнейшее сопротивление смысла не имеет. Еще осенью 1942 года я почувствовал, что нам Россию не победить. Это было недалеко от Москвы, под городом Ржевом. В то время я командовал взводом в 110-й пехотной дивизии. В августе русские начали наступление. Наш батальон отходил. Командир дивизии генерал-майор Зайнер стоял на дороге с пистолетом и стрелял во всех, кто бежал мимо него. Я бросился с дороги в сторону, он произвел три выстрела, но не попал, и мне удалось скрыться в лесу. Дивизию русские тогда разбили. Командир дивизии был снят, а командование принял генерал-майор Гильберт. Он меня не знал, и это дало мне возможность вернуться в батальон. Вскоре меня тяжело ранило в грудь. В госпитале пролежал год и был по состоянию здоровья демобилизован. Летом 1944 года меня, без одного легкого, вновь призвали в армию. Я думал, что буду в тыловых частях, но получил назначение командиром роты и в составе 542-й дивизии прибыл под Варшаву. В роте у меня было 143 человека. С начала вашего наступления мы несли потери, на сегодня осталось девять человек. Перспектив у нас нет. [276]

Вопрос: Хотите, мы вас отпустим с задачей поработать среди вашей армии, чтобы и остальные последовали вашему примеру?

Ответ: О, нет! Они меня за это повесят. У нас в армии говорить друг с другом боятся. Есть приказ Гитлера — вешать без суда за одно слово «плен». У меня двое детей. Прошу меня не посылать обратно».

На другой день мы с Зенько, замещавшим раненого Гроховского, долго изучали с НП командира 539-го полка противника на западном берегу Вислы. Наблюдатели полка засекли более двадцати огневых точек, обнаружили три артиллерийские батареи. Видимо, оборона у противника тут была крепкая, хотя огневой активности он пока не проявлял. Под вечер вернулись в штаб дивизии. Около блиндажа, где работал Лозовский, собралось много солдат и офицеров. Они образовали плотный круг, все лезли к центру, а что там — нам не было видно.

— Клава пришла! — сказал мой спутник и поспешил к людям.

В центре круга стояла маленькая худенькая девушка.

Плечо ей оттягивала объемистая сумка, плотно набитая письмами. Девушка читала фамилии, и письма из рук в руки, как по конвейеру, добирались до адресата.

— Обрадуешь и меня, Клавдия Васильевна?

— Вам сегодня ничего нет. А вот подполковнику Семенову я отнесла в полк хорошее письмо.

— Что же ты нарушаешь тайну переписки?

— Это совсем не тайна, уже весь полк знает. Анна Яковлевна Гасан прислала поздравление бойцам и офицерам — освободителям Польши!

Эту девушку любили все, и не только потому, что у нее была должность, так нужная людям. Клава пришла в дивизию еще в 1943 году как верная дочь народа. Она вступила в армию добровольно, чтобы мстить фашистам за Родину и за отца.

Ее отец московский рабочий Василий Иванович Солдатов был в ополчении и в тяжелых боях под Смоленском пал смертью храбрых.

Его место в строю решила занять эта едва сформировавшаяся девушка, за плечами которой не было и трех лет комсомольского стажа. Сначала Клава Солдатова работала в банно-прачечном отряде и все просилась [277] в полк, но ее не пустили, а взяли в 4-й отдел штаба дивизии. Здесь ей совсем было не по душе. Снова она просила послать ее на передовую. В конце концов ей разрешили носить письма бойцам и офицерам в траншеи и блиндажи. Огонь, под которым ей порою приходилось добираться, не мог задержать девушку. У нее была сумка с драгоценными письмами, и это было сильнее, чем страх перед случайной пулей или осколком.

На Висле она что-то стала часто забегать в штаб дивизии. Вскоре радист по секрету мне сказал: «Встречается с Федором Денисовым». Молодые люди полюбили друг друга. После войны они поженились, имеют четырех детей, живут дружно и счастливо.

В банно-прачечном отряде дивизии была еще одна отчаянная девушка, тоже доброволец из Москвы. Это Нина Ерш. Она говорила: «Я не стыжусь этой работы, у ребят все должно быть чистое, но я хочу сама бить врага». Нина очень просила перевести ее в дивизионную разведроту, я отказал, она пришла второй, третий раз и уходила с тем же результатом. Пришлось дать Денисову задание — выяснить, что ее тянет к разведчикам, может быть, тоже любовь? Оказалось, что нет, разведрота встречает Нину Ёрш, как родную сестру, а больше — ничего. Как-то Нина пришла и заявила:

— Если вы, товарищ генерал, не разрешите служить в разведке, я сама убегу в роту.

— Вы что же это, грозите мне?

— Простите меня, я просто прошу...

— Объяснял же я вам, что в разведке трудно, вы же физически слабая девушка, а ростом-то меньше Клавы.

— Вы хотите, чтобы я заплакала? Пожалуйста!.. — И Нина вовсю залилась слезами.

Она ревела, а я смотрел на нее и думал о нашем комсомоле.

— Вы, действительно, колючий Ерш, Нина. Идите к майору Логачеву. Берите предписание.

Она долго воевала в разведроте, мужественно несла тяжелую и ответственную службу. Вместе с бойцами ходила в ночные поиски за «языком». Недалеко от Горнзее я видел Нину последний раз. Стоял на дороге. Взвод разведчиков был на броне танков. Могучие машины промчались мимо. Девушка подняла автомат и приветственно потрясла им. «Вот чертова девчонка!» — подумал [278] я тогда. По обстановке разведчикам пришлось вступить в бой в деревне. Нина первая соскочила с танка, увлекая за собой солдат. Взвод уничтожил более тридцати фашистов, но Нина назад не вернулась.

Нина Ерш посмертно была представлена к званию Героя Советского Союза.

За Вислой

Приказ командарма был таков: всему 46-му корпусу подняться вверх по течению Вислы, выйти в район десятью километрами южнее крепости Грауденц. 108-я дивизия совершила пятидесятикилометровый марш по маршруту Ницвальде, Племент, Дембинц, Ямерац.

Начало февраля. Погода отвратительная, непохожая на нашу крепкую русскую зиму. Утром еще морозит, а днем — плюсовая температура, чуть сошел с дороги в сторону — вода и непролазная грязь.

Мы знали, что П. И. Батов готовится ввести наш корпус в бой на зависленском плацдарме. За месяц непрерывных боев наши части прошли около трехсот километров, и мы, откровенно говоря, были в надежде, что с рубежа Вислы боевые действия начнутся после приведения войск в порядок. Однако случилось по-другому.

Выходом войск нашего фронта в нижнем течении реки на рубеж Фордон, Мариенвердер, Мариенбург — до залива Фришгоф, по существу, была завершена задача: отрезать восточно-прусскую группировку противника. В это же время армии левого крыла, в их числе и два корпуса 65-й армии, вели напряженные бои в направлении Бромберг, Грауденц и форсировали здесь Вислу. 105-й корпус генерала Д. Ф. Алексеева захватил плацдарм на западном берегу южнее Грауденца; этот последний и очень сильный опорный пункт на восточном берегу еще удерживался гитлеровцами.

Перебрасывая 46-й корпус под Грауденц, командарм, образно говоря, собирал свою армию в кулак, чтобы протаранить оборону противника за Вислой. Так для нас началась Восточно-Померанская операция, значение которой на последнем этапе войны было весьма велико. Если посмотреть на линию фронта, сложившуюся к февралю, то можно ясно увидеть, что находившиеся [279] в Восточной Померании немецко-фашистские войска нависали над правым флангом наших войск, действовавших непосредственно на берлинском направлении. Немецкое командование накапливало здесь силы, видимо готовя удар во фланг и тыл 1-го Белорусского фронта и намереваясь сковать в этом районе наши войска. По решению Ставки 10 февраля 1945 года началось наступление с целью уничтожить восточно-померанскую группировку противника.

Под вечер 7 февраля наша дивизия подходила к переправе в готовности выполнить боевую задачу — нанести удар с зависленского плацдарма на город Швец. На восточном берегу реки, километрах в двух от переправы, в полуразрушенном доме помещался наблюдательный пункт командующего армией. Мы прибыли к нему вдвоем с Комаровым. Я доложил, что дивизия скоро вся подойдет к переправе. Было видно, что Батов озабочен. Пожимая нам руки, он быстро сказал:

— Товарищ Теремов, задача вам ясна. Ускорьте занятие исходного положения. Перебрасывайте на плацдарм всю артиллерию и самоходный полк. Эрастов только что был у меня. Уточнение задачи получите у него.

— Ясно, товарищ командующий. Как противник?

— Исключительно упорно удерживает свой рубеж. Даже Швец держит, хотя город полуокружен... Ну, действуйте! — И вдруг добавил: — Теремок, не подведи. А ты, Комарик, поддержи.

Никогда не забуду, как это было сказано. Комаров, когда мы вышли с армейского НП, сказал:

— Судя по тону командующего, обстановка на плацдарме тяжелая.

— Да, надо нажимать на переправе. Поезжай, Сергей Иванович, к Ищенко, а я — в голову колонны, к Гречко. Скажи Ищенко, что он будет наступать на северную окраину Швеца, левее 539-го полка. Задачу ему уточню после встречи с Эрастовым.

С утра 8 февраля наши полки вступили в бой за город Швец. Левее действовала 186-я дивизия. Немцы сражались с ожесточением. Ищенко доложил:

— Противник силою до полка при поддержке двенадцати танков перешел в контратаку. Прошу огня. [280]

— Огонь будет через две-три минуты. Держись. Я сейчас из-за твоего правого фланга введу четыреста сорок четвертый полк!

Абилов очень быстро развернулся и двинулся в атаку. Но противнику удалось потеснить батальон майора Ситникова. К счастью, бой этого батальона геройски поддержала полковая батарея. Прямой наводкой она подбила четыре танка и уничтожила более двухсот гитлеровцев — в контратаке участвовали юнкера из военного училища. Тяжелый бой! Погибли два командира взвода. Ранен командир батареи. Погибли почти полностью расчеты орудий. Но юнкера были остановлены, и в эту критическую минуту атаковал 444-й полк — так, как он умел это делать еще при Гасане.

Гречко вел не менее тяжелый бой. С ним были самоходки Кожемячки.

За день, ломая сопротивление противника, полки продвинулись не более чем на четыре километра. В ночь на 9 февраля враг атаковал 539-й полк. Гречко ввел в дело свой последний резерв и с трудом сдерживал натиск. Обстановка сложилась крайне тяжелая. Бой шел в двухстах метрах от моего НП. Пришлось принять решение: перебросить обратно на восточный берег штаб и политотдел дивизии, находившиеся в районе наблюдательного пункта. Лозовский спросил:

— Кто остается с вами?

— Как всегда, оперативная группа. Остальных немедленно переправляйте.

Комаров, вымотавшись за последние два дня, крепко спал. Он лежал на сырой картошке, насыпанной в закром, укрывшись с головой полушубком.

Иванов помогал Лозовскому перебрасывать штаб. Он спросил:

— Начподива будить?

— Всех на тот берег!

Но добудиться Комарова было не так просто. Наконец он сел и, глядя на инженера воспаленными глазами, спросил:

— Ну, чего тебе надо?

— Генерал приказал штабу и политотделу перейти на тот берег. Немцы рядом.

— Командир дивизии где будет? [281]

— Здесь.

— Ну и я здесь... — Он лег на другой бок и тут же уснул.

Я укрыл ноги начподива вторым полушубком.

Минуло часа полтора. Я заметил, что Комаров сидит на закроме, о чем-то сосредоточенно думая. Близилось утро. Гречко восстановил положение.

— Отоспался, Сергей? — Я подошел поближе. На коленях у Комарова лежала пачка партийных билетов. Он достал из кармана еще и укладывал рядом.

— Отбились? — спросил Комаров и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Вот, видишь, вернулись назад. Перед Вислой я выдал не меньше пятидесяти билетов. И почти все вчера вернулись. Понимаешь, что это значит? Это значит — искренность. Предельная искренность, с какой люди вступают в партию.

Он перебирал рукой партийные документы погибших героев. Несколько из них были в крови. Другие остались совсем новенькие. Пули их не задели.

Я расскажу о фронтовом партбилете № 5828022. В нем находилась записка: «Верьте мне, что я готов в любую минуту отдать свою жизнь, только бы это на пользу нашей матери-Родине. Пусть знают псы-немцы, что наша партия — партия вовеки непобедимая. А. Поваров». Понимаете, он с этой запиской ходил в бой, и не раз, не два, не три, наперед всего себя отдал. Такой это был человек. Лично я не имел чести ни знать, ни видеть его хотя бы на фотографии. О нем поведал фронтовой журналист майор И. Канцеров. Звали старшего сержанта Поварова Александром Александровичем, был он родом из Калининской области, со станции Локня. 25 лет, коммунист, призыва 1942 года. Он служил помощником командира взвода, всегда был в первых рядах наступающих бойцов. Однажды он с группой солдат вырвался вперед и до подхода остальных отражал контратаку. За это его наградили орденом Красного Знамени. В своем последнем бою он поднял взвод в атаку, первым спрыгнул в немецкую траншею, расстреливал фашистов в упор и бросал гранаты. Тут его смертельно ранило... Удивительное поколение молодых людей, которые, не успев вырасти из комсомольского возраста, стали закаленными коммунистами. В полную [282] меру раскрылся советский характер, не умеющий жить в полдуши.

Тяга в партию была тогда огромная. Перед наступлением с наревского плацдарма парторганизация нашей дивизии выросла на триста человек, многих и многих скосила в боях смерть, но на их место — на место шедших впереди — поднимались и становились в партийные ряды новые и новые люди. Помните, как ответил командарму пулеметчик Чернышев: «Удостоен быть в рядах партии!» Мне Иван Петрович Семенов, человек, который знал полковую партийную организацию не понаслышке, не по списку, а глядя в лица солдат на поле боя, рассказывал о Гайнутдинове. Я просил его уже после войны назвать героев тяжелого боя на плацдарме. Семенов ответил сразу: «Сержант Гайнутдинов! Мы приняли его в партию накануне боя. Он поклялся, что его противотанковая пушка не пропустит танки врага к переправе. Расчет Гайнутдинова первым же снарядом с небольшого расстояния подбил головной танк фашистов. Другие начали искать обход — вправо... влево... Расчет в это время поджег еще один танк. Используя складки местности, третий танк подошел к пушке почти вплотную. Гайнутдинов перебил ему гусеницу, но танк продолжал жить и вести огонь. И сержант, раненный, вел огонь. Вокруг него были тела убитых товарищей из боевого расчета. Он стрелял один. Не пропустил танки к реке. Подвиг сержанта Гайнутдинова и его расчета, — заключил Семенов, — в этот же день стал достоянием всего личного состава полка, он воодушевил на новые героические дела».

С утра 10 февраля все три полка решительно атаковали противника с зависленского плацдарма, к исходу дня прорвали оборону и начали преследование. Теперь не было того стремительного темпа, которого дивизии удалось достичь в боях от Плоньска до Мариенвердера. Местность была покрыта рощами, изрезана ручьями, множество фольварков, отдельных домов, хуторов, и везде кирпичные строения, на каменных фундаментах, с бетонными подвалами. Каждая постройка превращалась в дот.

20 февраля части дивизии перерезали железную дорогу в двух километрах юго-западнее Оссово. На этом [283] рубеже — четырехдневные упорнейшие бои. Несколько раз железная дорога переходила из рук в руки. Степан Денисович Ищенко мастерски вел славный 407-й полк. Своим НП он все время как бы поджимал батальоны, а так как гитлеровцы непрерывно контратаковали, то случалось, что наблюдательный пункт командира полка оказывался впереди подразделений. Людей в стрелковых ротах не хватало. Успех добывался умелым применением артогня и личным героизмом каждого бойца и офицера поредевшей пехоты. Вечером 22 февраля фашисты контратаковали на правом фланге полка батальон майора Ситникова и увели взвод полковой артиллерии. Ищенко был вне себя, и комбату досталось лишнего, хотя он мало в чем был виноват. Майор Ситников с его спокойной отеческой манерой руководить людьми созвал к себе командиров рот — Горбачева, Баранова, командира роты автоматчиков Мирошника, составил план ночного боя и той же ночью вместе с батальоном Иванова напал на врага, отбил свою артиллерию, захватил немецкую батарею из шести орудий и четыре миномета с прислугой.

Весь следующий день — сильный огневой бой. Когда стемнело, на позициях полка появился новый вид оружия — МГУ — мощная громкоговорящая установка. Машину прислал Радецкий с офицером из политотдела армии. Ищенко мрачно острил: «Этот университет не поможет, фашистов надо розгами учить». К сожалению, он оказался прав. Прозвучал призыв по радио, разнесшийся далеко окрест: «Дальнейшее сопротивление бессмысленно, во избежание кровопролития сдавайтесь в плен...» Гитлеровцы ответили ураганным огнем. Было доложено члену Военного совета. Он сказал:

— Образумьте их решительными боевыми действиями.

...МГУ еще продолжала вещание на немецком языке, а мы уже готовили ночную атаку. Дерзкий бросок — и полк улучшил свое положение. Может быть, внезапности атаки отчасти тут помогла и громкоговорящая установка. И то была польза. Вечером следующего дня заместитель 407-го полка по политчасти Демичев сообщал Комарову: «Явился сдаваться в плен обер-лейтенант с шестью солдатами. Самое интересное — это то, что он спросил — откуда вы, русские, берете столько [284] снарядов, столько военной техники, откуда это все в вашей крестьянской стране на четвертом году войны, из Америки?» Насколько помню, этот факт послужил прекрасным материалом для бесед наших агитаторов не только в 407-м полку.

И снова дивизия с упорством продвигалась на север, держа курс к берегу Балтики. В эти дни мы похоронили замечательного боевого друга — командира батальона Ситникова, который так много сделал для чести и славы 108-й дивизии и воспитал многих умелых офицеров взводов и рот. Он погиб при атаке безымянного ручья севернее Оссово, и батальон принял новый в дивизии офицер Федор Федорович Куликов, будущий герой Одера. Он прибыл к нам из госпиталя после ранения. За спиною у тридцатилетнего капитана была неплохая школа: Московская Пролетарская дивизия еще до войны, а затем боевой опыт командира роты автоматчиков. Его комсомольская юность протекла в костромской деревне в дни становления колхозного строя. Перед самой войной он работал учителем. Ищенко, вообще очень скупой на похвалу, говорил, что Куликов с честью заменит славного командира 3-го батальона.

Исключительную поддержку имела наша пехота от 999-го самоходного артиллерийского полка. Как обычно, Кожемячка и Абилов действовали вместе. Батареи приданы стрелковым подразделениям. С батальоном В. Д. Афанасьева были две самоходные батареи под командованием заместителя командира полка по строевой части майора Андреева. Волевой офицер! В одной из атак его самоходку подбили, он успел выскочить из горящей машины, сел в другую и пошел вперед расчищать путь пехоте, уничтожил три огневые точки, смело врезался в гущу боевых порядков врага. Самоходка загорелась от фаустпатрона. Майор открыл люк и вел огонь из автомата. Метрах в пятидесяти вела бой другая машина — восемь звездочек было на ее броне. Водитель Г. И. Медведев видел подвиг своего командира. С каким неистовством он повел свою грозную машину на врага! Даже с НП было страшно смотреть, как самоходка мяла и давила фашистов и их орудия. Мне не раз приходилось видеть наши танки на поле боя, но такое мастерство видел впервые. Медведев вел на ходу огонь, выбирал себе бегущую цель, нагонял и давил гусеницами. [285] Вскоре его машина скрылась за высотой, оставив далеко позади пехоту.

— Кожемячка! Немедленно верните самоходку! Фаустники сожгут!

— Я уже отдал ему приказ, но он ушел...

Не менее тридцати минут прошло, мы уже считали расчет Медведева погибшим, но герой вернулся в боевые порядки батальона Афанасьева. На вопрос, почему не послушался по первому сигналу, он ответил:

— Мы им хорошо отомстили за майора Андреева...

Подполковник Кожемячка мне много интересного рассказывал об этом человеке. Еще на Днепре его самоходка уничтожила два вражеских танка, Медведев был ранен. После выздоровления его направили в другой полк. Он удрал в свою часть, к своим побратимам. Кожемячка его обнял и оставил у себя, хотя Медведева где-то считали дезертиром, его искали и хотели отдать под суд. «Если человек не любит свой полк, то это не солдат», — говорил подполковник, и, знаете, он в основном был прав!

В бою на Буге Медведев вырвался вперед. Самоходное орудие на глазах командарма подбило танк. Его после боя сразу вызвали на армейский НП. Командующий бронетанковыми войсками армии генерал А. Ю. Новак сказал:

— Так это же Медведев-дезертир, мы его ищем!..

Командарм выслушал чистосердечное признание водителя, почему он оказался в 999-м полку, а не там, куда получил предписание.

— Любишь свой полк? Хорошая черта. Это по-солдатски...

За нарушение дисциплины командующий Медведева отчитал. За доблесть в бою наградил орденом Отечественной войны I степени. Из рук П. И. Батова в конце февраля 1945 года весь экипаж самоходного орудия получил ордена Красного Знамени.

Чем ближе подходили наши полки к Данцигу, тем ожесточеннее были бои. Отчасти упорство, с которым дрались немецкие солдаты, можно было объяснить драконовскими мерами, принятыми командованием фашистских войск. Об этом говорили почти все пленные. «Мы боимся расстрела, поэтому приходится воевать». «...12 февраля 1945 года я вместе с двумя солдатами [286] и унтер-офицером видел на опушке леса страшную картину. На деревьях висели трупы восьми немецких солдат. Унтер-офицер объяснил нам, что они повешены за побег с поля боя и что так же поступят с нами, если заметят колебание» — так показывали пленные немецкие солдаты.

Наблюдательный пункт дивизии расположился в доме лесника. Под деревьями еще плотный снег. На дороге невероятная слякоть. «Виллис» командира корпуса как будто выкупался в грязи.

— Как у тебя дела с пехотой? — спросил Эрастов.

За десять дней мы продвинулись вперед всего на шестьдесят с небольшим километров, но генерал этого не подчеркнул. Он был спокоен, если не сказать большего — доволен. Вопрос его касался самого больного места.

— Неважно, товарищ генерал. Два месяца непрерывных боев, укомплектованность полков не более пятидесяти процентов, а у Гречко и того меньше. Ему начиная с Нарева ведь больше всех досталось. Можно рассчитывать на пополнение?

— Не ожидаю. Как ты думаешь выкрутиться?

— Мы думали в штабе о некоторых организационных мероприятиях. В дальнейшем вести бой двумя полками, пополнив их пехотой пятьсот тридцать девятого полка. Его артиллерия, разумеется, и впредь будет участвовать в бою.

— Давай так и сделаем. Плюс — почистим свои тылы. Всех, кого можно, — на передовую! И проведи все это дело на ходу.

Далее Эрастов согласился утвердить моим заместителем по строевой части Анатолия Артемьевича Гречко и заявил, что забирает на должность начальника штаба корпуса Лозовского.

— Эх, зря я вам, товарищ генерал, расхваливал его!

— У меня свой вкус есть, — улыбнулся Эрастов. — Штаб у вас крепкий. Пришлю Эльгорта, он служил начальником оперативного отделения в тридцать седьмой гвардейской дивизии. Толковый офицер.

Так нам пришлось расстаться с хорошим боевым товарищем, которому 108-я была обязана многими своими достижениями. Рафаил Абрамович Лозовский уходил [287] с двойственным чувством. Выдвижение в корпус, конечно, льстило его самолюбию. Но трудно покидать коллектив, с которым столько пережито и пройдено и которому отдана часть души. И нам было трудно распрощаться с ним, особенно комдиву. Почти три года у меня был прекрасный начальник штаба.

Сейчас, когда все далеко позади, я, опираясь на свой опыт, говорю новым, молодым командирам: учитесь опираться на штаб и ценить его, в этом половина победы. А иногда и больше!..

Начальник штаба тщательно готовился к сдаче дел. Имею в виду не бумаги. У него была, очевидно, потребность оставить в дивизии слаженный механизм, чтобы все шло, как раньше. Мне запомнилась случайно услышанная фраза. Он проводил совещание штабных офицеров, посвященное порядку круглосуточной службы:

— Мы должны, товарищи, считать за честь суметь к утру доложить командиру полную картину происшедших за ночь изменений начиная с действий ночных отрядов, разведки и кончая документами по табелю срочных донесений...

Лозовский много работал над отшлифовкой делового стиля работы штаба дивизии и штабов полков. Этот стиль я бы определил так: взаимозаменяемость офицеров штабной службы; знать не только свои функции, но и ряд смежных. Оператор готов решать вопросы за разведчика и наоборот. Связист занимается не только связью в узком смысле слова, но и обеспечивает информацию, оповещение, контроль за прохождением приказов... Топограф обучен ведению отчетной карты и т. д. Все офицеры штаба понимают и умеют выполнять обязанности офицера командования.

Последнее дело, которое мы провели еще вместе с Лозовским — это подчистка тылов и пополнение за этот счет ведущих бой подразделений. Начальник штаба с присущим ему чувством ответственности сам отправлялся в тыловые подразделения. Правда, и его зоркий глаз не все мог заметить. Много позже доктор Вишкарев из нашего медсанбата рассказывал мне, как он надул Лозовского. Был в дивизии отличный портной, и доктор ему сказал: «Если хочешь остаться отличным портным, то лежи и охай. Пехота из тебя все равно липовая. Как войдет полковник — охай во всю силу». [288]

Перед рубежом реки Шварцвассер был командарм. Он потребовал везти в тыловые части. Приказ: всеми мерами усиливать стрелковые батальоны за счет тылов, на десять подвод оставлять одного ездового, остальных на передовую. Видно, не только в нашей дивизии было в это время трудно с людьми. А впереди — бой за Данциг.

Мне не повезло. Только дивизия форсировала Шварцвассер — последнюю крупную водную преграду перед Данцигом, я заболел, дня четыре пришлось провести во фронтовом госпитале. 108-я продвигалась тяжело. Генерал Эрастов нервничал. Однажды он вызвал к рации Гречко и крепко отругал за медленный темп.

— Что вы там с Комаровым делаете? Приказываю обоим немедленно идти в полки и лично вести солдат в атаку!..

Товарищи выполнили этот приказ. Они ушли с НП и лично организовали атаку, хотя, по совести сказать, в этом не было нужды.

Штурм Данцига

Большой успех был на левом крыле нашего фронта! Находившиеся в резерве 19-я армия, кавкорпус и танковые соединения введены в бой, и они, взаимодействуя с войсками правого крыла 1-го Белорусского фронта, вышли к Балтийскому морю севернее Кёзлина. Померанская группировка противника рассечена пополам. 2-й Белорусский фронт развернулся в восточном направлении, имея задачу уничтожить войска 2-й немецкой армии и овладеть городом Данциг. В это же время 1-й Белорусский фронт частью сил теснил 11-ю немецкую армию на запад, к Одеру.

9 марта 1945 года 46-й корпус подошел к Цукау — сильному опорному пункту противника в пятнадцати километрах от Данцига. Наступавшая левее нас 186-я дивизия атаковала северную окраину города, наши полки дважды пытались захватить западную его окраину, и нигде не был достигнут успех.

— Семен Саввич, — позвонил я Величко, — у меня с Цукау ничего не получается. Как у тебя?

— Не лучше. Один полк залег на железной дороге, второй остановлен огнем в двух километрах севернее города. [289]

— Давай, Семен Саввич, обходить фланговыми полками, а два полка будут атаковать в лоб. Если не уничтожим, то, во всяком случае, окружим и блокируем противника в городе.

— Я на это согласен, — ответил командир 186-й, — только надо доложить Эрастову.

— Докладывай, а потом мне позвонишь...

Но позвонил сам комкор. Он одобрил наш план и только потребовал подробно доложить, как будут использованы танковый и самоходный полки. Между прочим, генерал Эрастов спросил: «Комаров и Гречко ожили?» — и я почувствовал, что горячность у комкора сошла и мои заместители по-прежнему пользуются у него доверием и уважением.

Вся ночь ушла на подготовку совместного удара. А. В. Зенько подтянул дивизионную артиллерию на прямую наводку. Кроме того, в артгруппе было два минометных полка и дивизион «катюш». Ищенко создал штурмовые группы для уличных боев. У него в полку работали Комаров и Гречко.

«Боевые дружки» сидели в блиндаже Абилова за картой, на которой дымились две кружки чаю. Ординарец поставил третью. Выглядели оба офицера неважно. Бессонные ночи и тревожные дни прибавили им лет по десять. Узкий подбородок Абилова покрылся черной щетиной. Кожемячка был чисто выбрит, но глаза у него так же запали, и он тоже держался усилием воли. Командир 444-го полка доложил свое решение. Он говорил: «Наше решение с Кожемячкой такое. Овладев фольварком в двух километрах за передним краем — он показывал по своей карте, — сажаем на самоходки, сколько можем, пехоты и делаем поворот удара на север с выходом на восточную окраину».

Пришел Семенов с командиром взвода разведки старшим лейтенантом Смелым (дела его соответствовали фамилии!) и комбатом Афанасьевым, высоким, широким в плечах, всегда жизнерадостным офицером. Даже тяжелые бои от Оссово до Цукау, в которых его батальон действовал на направлении главного удара, не погасили в нем живой огонек. В этом отношении он был похож на нашего инженера. Я знал, что у замполита с командиром 3-го батальона сложились самые дружеские отношения. В боях на наревском плацдарме они [290] скрепились кровью. Одна деталь: у Семенова к этому батальону лежала душа не только за его лихость и мастерство, но и за песню. Он говорил, что в боях и походах полку хорошо помогает песня, особенно батальону майора Афанасьева.

Личный состав 3-го батальона и должен был составить десант, который Абилов намеревался выбросить на самоходных орудиях к восточной окраине Цукау. Разведвзвод тоже шел с ними. Семенов провел только что партсобрания коммунистов самоходчиков и стрелков, они обсудили задачи предстоящего утром боя (в частности, стрелки оберегают бронемашины от фаустников, самоходчики прокладывают стрелкам путь, уничтожая по их заявкам огневые точки на улицах города), запоминали номера машин, с которыми будут взаимодействовать стрелковые подразделения, сигналы и т. п.

В 7.00 шесть артиллерийских полков обрушили огонь на Цукау. В течение двадцати минут гремела канонада. Обе дивизии двинулись в бой. Через два часа абиловский полк и 238-й полк соседа встретились на восточной окраине.

— Цукау окружен. Прикажете блокировать или продолжать уничтожение противника?

— Уничтожать! — ответил комкор. — Чем скорее, тем лучше.

Четыре полка почти весь день вели ожесточенный бой на улицах города. Только к вечеру гитлеровцы прекратили сопротивление. Среди двухсот пленных не оказалось ни одного офицера. Кузоро сразу заметил эту особенность. Оказывается, часть офицеров, не желавших сдаваться, немецкие солдаты перебили, а часть переоделась в гражданскую одежду и скрылась.

Комаров принес два интересных документа. Они как бы дополняли друг друга. Первый — приказ Гитлера об организации фольксштурма, в котором он пугал немцев угрозой «большевизации немецкого народа», «уничтожения немецкого народа», сваливал катастрофическое военное поражение фашизма на «измену всех наших европейских союзников» и объявлял мобилизацию поголовно всех в возрасте от 16 до 60 лет. Второй документ — письмо, изъятое у убитого в бою немецкого солдата Эвальда Руста. Он адресовал его матери. «Город переполнен беженцами и ранеными, в городе царит голод [291] и паника. На станции я видел семь неотправленных вагонов с ранеными и два вагона, набитые трупами солдат. Лишь немногие фанатики теперь верят Гитлеру. Почему ему нужно верить? Не верь, мама, возможность благополучного исхода войны для Германии исключена. Я боюсь, что не увижу тебя. Нас русские окружили. Письмо, если удастся, отправлю с пароходом, хотя надежды мало. Порт все время бомбят русские самолеты и их тяжелая артиллерия... И откуда у них берется такая силища?..»

Опять тот же вопрос, который обер-лейтенант задал майору Демичеву под Оссау! Но его нужно было немцам задать себе не в 1945, а в 1941 году, а может быть, и раньше.

С фольксштурмом у гитлеровцев не получилось ничего. Идеи не было. Наша дивизия на всем боевом пути по немецкой земле не встречала фольксштурмовских подразделений или частей, если не считать одного случая. Это было 30 апреля, далеко за Одером. Дивизия вела свой последний бой в этой войне — за Линденхоф, где наши полки заканчивали разгром противника. КП дивизии стоял в господском дворе Верхен. Немцы силою до батальона с тремя самоходками неожиданно вышли из леса, наступая на наш господский двор. В моем резерве был 152-й истребительный дивизион и две самоходки. Они быстро развернулись и открыли огонь, подбили одну бронемашину, остальные с пехотой скрылись в лесу. Вскоре оттуда вышла колонна, около двухсот человек, с белым флагом. Она подошла к нам. Мы рассматривали немецких солдат. Это было не войско. Это были люди, одетые в военную форму, юнцы и старики. Среди пленных стоял просто мальчик, и он плакал. На вид ему было не больше пятнадцати лет, может быть, потому, что он был мал ростом и истощен. Я приказал подвести его, а остальных отправить на сборный пункт. Малыш подошел, сдерживая слезы.

— Что ты плачешь?

— Не хочу ехать в Россию в плен.

— А воевать хотел?

— О, нет!.. Меня взяли насильно, мне еще нет семнадцати.

— Но ты только что стрелял в нас. А в плен не хочешь? [292]

— Я не ходил в атаку, я прятался в лесу. Когда наши вернулись и пошли сдаваться, я пристроился. Я не стрелял в русских.

— Когда тебя взяли в армию?

— В марте.

— Что же ты хочешь?

— Домой. Я живу недалеко. У меня мама. Не берите меня в плен. Я не стрелял... — и он снова заплакал.

— Ну, вот что, парень. Если ты делал плохо, как тебя наказывал отец?

— Он меня порол.

— Ты получишь ремня и пойдешь домой. Расскажешь все своей маме. А когда у тебя будут дети, то и детям... Иванов, вы можете исполнить отеческую обязанность?

Инженер засмеялся.

Я видел в окно, как они вышли из-за угла дома. Малыш подтягивал штаны и что-то оживленно говорил инженеру.

— Иванов! Дайте ему какую-нибудь гражданскую одежонку, а то ведь подстрелят!

После овладения Цукау наши части подошли непосредственно к Данцигскому оборонительному району. Он имел три полосы. Первая проходила на рубеже Унтер-Кальбуде — Леесен — Молькау и далее на север; вторая — Рихтгоф, высота 160.0, Хохвассер, примерно в пяти-шести километрах западнее города; третья — по окраине Данцига. Рубежи были хорошо оборудованы фортификационными постройками полевого типа, усиленными долговременными боевыми сооружениями. Доты, как правило, располагались на господствующих высотах. Все населенные пункты подготовлены к обороне. Взять такой укрепленный район, конечно, было не легко.

По решению командующего фронтом главный удар 13 марта наносился в направлении Цоппот с задачей расчленить 2-ю немецкую армию на две изолированные группы с последующим их уничтожением. Бои по прорыву Данцигского оборонительного пояса шли непрерывно, днем и ночью. Мы не давали противнику времени произвести какие-либо перегруппировки и даже привести [293] себя в порядок. Наше преимущество заключалось, между прочим, в том, что ширина фронта наступления с каждым днем сжималась, значит, увеличивалась плотность боевых порядков. Например, в боях непосредственно перед Данцигом ширина фронта наступления дивизии составляла не более километра. Одна из главных трудностей состояла в том, что противник имел возможность использовать огонь корабельной артиллерии, находившейся в Данцигской бухте. Этот огонь был весьма ощутителен. Разумеется, речь не шла о том, что немцы смогут удержать Данциг. Речь шла о времени. Немцы имели задачу тянуть как можно дольше. А перед нами командование поставило жесткие сроки для окончательного уничтожения противника. Отсюда исключительная напряженность боев.

Продвижение за сутки — не свыше трех километров, в отдельные дни полки могли продвинуться на сто — двести метров. Крайние затруднения вызывала неукомплектованность стрелковых полков. Надо прямо сказать, что и при прорыве оборонительных полос, и при штурме города мы брали огнем артиллерии, танков и самоходных орудий. Тактика была такова. Всю артиллерию дивизии, танки и самоходки ночью подтягивали к передовым частям пехоты. С утра прямой наводкой при поддержке корпусной и армейской артиллерии уничтожали противника, и пехота продвигалась вперед. Приданных средств было много (108-я имела два артиллерийских, танковый и самоходный полки). Вот этими сильными огневыми средствами и разрушали крепкую оборону противника.

25 марта дивизия вела бой прямо под городом за высоту 128.3, на юго-западных скатах которой находилось старинное кладбище и два отдельных дома. Задача овладеть высотой была поставлена Абилову. Дважды пехота поднималась в атаку, но под сильным огнем, в особенности с кладбища, залегала, неся потери. В последней атаке гитлеровцы подбили у Кожемячки одну самоходку, остальные отошли. На кладбище было до десяти огневых точек и четыре противотанковых орудия. Абилов доложил, что его пушки не могут подавить противника.

— На кладбище гранитные памятники и плиты, снаряды отскакивают как горох. Прошу помочь огнем. [294]

— Оставь это чертово кладбище, обходи слева, а Ищенко поможет огнем. (407-й полк наступал тогда правее.)

Но этот вариант — блокировать высоту — не удался. 444-й полк попал под фланговый огонь и залег.

— Теремов! Высоту взял?

— Нет, товарищ комкор. Очень сильное огневое сопротивление. Пытался обойти, не удалось...

— Сосредоточь всю артиллерию. Дайте дерзкий бросок!

Из 407-го полка пришел Гречко и сказал, что Ищенко ведет тяжелый огневой бой, пытался батальоном Иванова помочь Абилову, пехота, попав под огонь со стороны кладбища, залегла. Правофланговый батальон Куликова, ведет бой за фольварк.

Сосредоточили весь удар артиллерии по высоте и кладбищу. 444-й полк продвинулся не более чем на пятьдесят метров.

Снова звонок от Эрастова:

— Как с высотой?

Комкор явно нервничал, и я его не узнавал. Очевидно, подумалось, на него очень жмет командующий. Вся Данцигская операция, между прочим, шла под требованием максимального темпа. Мне, с точки зрения командира дивизии, многое не было видно, но чувствовалось, что высшее командование стремится быстрее разделаться с Данцигом, чтобы он не был у войск, как гиря на ногах.

Однако я исчерпал все силы и возможности, сломить сопротивление этой проклятой высоты мне было нечем. Зенько сидел в блиндаже и что-то искал на своей карте. Он поднял голову:

— Надо нам связаться с Акимушкиным, он поможет своей тяжелой артиллерией.

— Черт его найдет в этой каше!

В блиндаж просунулась голова Денисова:

— ...Принесли обед для офицеров НП.

— Никакого обеда!

— Остынет суп...

— В таком горячем бою суп не имеет права остывать.

— У меня на карте, — продолжал Зенько, — нанесен НП полковника. Он метрах в ста от нас. [295]

Обрадовавшись, я приказал подполковнику найти НП бригады большой мощности. Вскоре он возвратился и доложил, что Акимушкина нет, а на НП находится командир батареи.

Анатолий Артемьевич Гречко перенял управление боем, а я пошел связаться с командиром артиллерийской бригады.

— ...Огонь! — Услышали мы с Зенько резкую команду командира батареи, приближаясь к НП артиллеристов.

Спрыгнув в траншею, я спросил:

— Имеете связь с командиром бригады?

— Конечно, товарищ генерал! Сейчас вызову. — Он передал мне телефонную трубку.

— Михаил Семенович, приветствует пехота!

— Привет. Каковы дела?

— Михаил Семенович, есть пословица, что на ловца и зверь бежит. У меня очень тяжелая обстановка. Не могу взять высоту. Дело в том, что на ней кладбище и там со времен псов-рыцарей гранитные памятники. Моя артиллерия бессильна, а начальство ругает на чем свет. Дай, пожалуйста, по кладбищу десятка два твоих поросят.

— Не могу, Петр Алексеевич. Выполняю задачу командующего армией. Веду огонь по кораблям, по порту.

— А я что — выполняю задачу Гитлера, что ли? Дай огонь.

— Не могу! Понимаешь? Сейчас — не могу.

— Михаил Семенович... — я не находил аргументов. — Миша, друг, если не поможешь, я спою тебе из оперы: «Онегин, ты больше мне не друг...»

Акимушкин рассмеялся и ответил:

— Ладно, Ленский, уговорил, два десятка дам. Передай трубку моему комбату.

Командир батареи переговорил с начальником и сказал:

— Комбриг разрешил двадцать снарядов.

— Какой, однако, он у вас непостоянный. У нас речь шла о двадцати пяти.

— Ну да, двадцать на поражение цели, а пять на пристрелку, — ответил, усмехаясь, офицер. — Покажите цель, товарищ генерал. [296]

Командир батареи быстро подготовил данные, говоря, что пехота близко от цели, в трехстах метрах, поэтому первый пристрелочный он даст с перелетом.

Согласовав время открытия огня на поражение, мы с Зенько вернулись на свой наблюдательный пункт. Вся наша артиллерия в готовности открыть огонь. Изготовилась к броску пехота обоих полков...

С НП мы видели, как тяжелые снаряды 147-й артбригады обрушились на высоту. Через час она была в наших руках. В бою за нее особенно отличился старший сержант Гелаш Хисмутдинович Гайнутдинов. Со своим отделением он первый ворвался на кладбище и уничтожил до двадцати немцев огнем из автоматов и гранатами. Отделенный командир был награжден орденом Ленина, а все бойцы отделения — орденами Красного Знамени.

Наступление продолжалось.

Вечером позвонил Ищенко. Батальон капитана Куликова освободил концентрационный лагерь. Командир полка был там и вернулся потрясенный. Вот его рассказ:

«Я сразу прибыл в указанное место. Моим глазам представилась страшная картина. Больше десятка деревянных бараков в лесу, обнесенных в два ряда колючей проволокой. Возле бараков вырыты траншеи длиной метров по двести, глубиной четыре и шириной три метра. Больше половины траншей были заполнены трупами заключенных. Их укладывали рядами с присущей немцам педантичностью в использовании площади — один ряд головой в одну сторону, второй — в другую. Там лежало много десятков тысяч. С группой офицеров я осмотрел бараки. В них валялись люди, почти скелеты, полуобнаженные, большинство женщин, разных возрастов, но муки всех их сравняли — все они стали старухами с нечесаными седыми волосами. Большинство уже не могло двигаться. Признаков пищи в лагере не было обнаружено. Эти люди были норвежцы, поляки, датчане, голландцы, французы, русские и других национальностей».

Ищенко сказал, что он распорядился привести в лагерь личный состав второго эшелона полка и представителей всех подразделений. Комаров воскликнул: [297]

— Я сейчас еду туда. Пожалуйста, скажите подполковнику, чтобы в бараки солдат не пускали. Разнесем заразу не только по дивизии, но и по всей армии.

— Доктор Брагин уже там, — ответил командир полка. — Он примет меры... Может быть, удастся спасти кого-нибудь.

Политотдел дивизии сделал все возможное для спасения несчастных. Выделили врачей. Организовали питание. Вернувшись, Комаров говорил, что Ищенко умно сделал, показав лагерь солдатам и офицерам полка.

— Когда солдаты прибыли, они стали вокруг траншей, над прахом замученных, на колени. Я смотрел на ребят. Лица их были суровыми. У многих на глазах слезы. А ведь они многое видели: и радость победы, и горечь поражения, и страшную зону пустыни на нашей земле. Сжимая в руках автоматы, бойцы — русские, украинцы, грузины, таджики, белорусы — все дали клятву над прахом зверски замученных фашистами людей быстрее освободить народы Европы, стонущие под игом фашизма.

В бараки, говорил начальник политотдела, заходить было нельзя. Трупы, умирающие люди и доски пола были усеяны жирными вшами. Приглядишься — как будто колышется раскинутая по полу кисея.

В концлагере побывали делегации всех подразделений дивизии. Можно представить, как после этого наши люди били врага. И, будто отвечая тому, что делалось на душе у солдат, призывали их к борьбе листовки политического управления фронта: «Красная Армия с честью выполнила свой долг перед народом, очистив всю советскую землю от фашистской нечисти. Но наш героический советский народ не может быть спокоен до тех пор, пока на свете существуют злобные враги человечества — гитлеровские изверги. Вперед, товарищи, на полный разгром врага!»

Во второй половине дня 26 марта меня вызвал к рации командарм.

— Как идут дела, комдив?

— Продвижение медленное. Техники хоть отбавляй, а пехоты маловато.

— После Данцига получишь пополнение. Сейчас жми огнем и береги пехоту... Как с Эмаусом? (Пригород Данцига.) [298]

— Думаю, к исходу дня быть там с Величко.

— Теперь, Теремов, сообщу тебе приятную новость. Ваша дивизия за прорыв обороны противника на наревском плацдарме Указом Президиума Верховного Совета СССР награждена орденом Ленина. Военный совет армии поздравляет весь личный состав с заслуженной наградой и желает новых боевых успехов. Передай всем товарищам.

— Служим Советскому Союзу! Спасибо, товарищ командующий.

— Но имей в виду — жми всеми силами вперед.

Радостное известие молниеносно разнеслось по дивизии. Орден Ленина... Высшая награда нашей Родины! Людям было очень приятно также услышать от агитаторов, что командующий лично по радио поздравил их.

К исходу дня мы, взаимодействуя с 186-й и с 37-й гвардейской дивизиями, действительно овладели Эмаусом. Было бы нескромно и даже неверно приписывать взятие Эмауса только этим дивизиям. Здесь действовали танковые части, самоходные артполки, артиллерия, подчиненная корпусу и армии. Вернее будет сказать, что Эмаус был взят войсками 65-й армии и частично 2-й ударной армии, наступавшей справа.

В этот день положение 2-й немецкой армии значительно ухудшилось. Она была рассечена пополам. 19-я армия, наносившая удар на Цоппот, 26 марта овладела этим городом и вышла к Данцигской бухте. Одна группировка вражеских войск осталась в Гдыне, другая в самом Данциге. Маршал К. К. Рокоссовский обратился к окруженным и разобщенным войскам противника с призывом сложить оружие ввиду безвыходного положения и не подвергать опасностям штурма гражданское население.

Но командование врага не приняло это предложение. Наши части готовились к штурму.

Политотдел дивизии не прекращал работу, направленную на то, чтобы побудить противостоящие нам вражеские части прекратить сопротивление. Я помню, майор Каретников очень много возился с пленными, старался объяснить им реальное положение, найти людей, которые бы пошли обратно к своим и попытались склонить к разумному решению не лить зря кровь. Каретников не раз говорил мне, что «назрело время посылать [299] пленных с агитацией за прекращение войны». Как-то мы направили одного пленного офицера. Он ушел. Вскоре — страшный артналет по 444-му полку. Послали себе на голову!.. Однако это было случайным совпадением, так как ночью немец вернулся и привел сорок солдат в плен. Массового перехода все-таки не было.

Поздним вечером на северо-восточную окраину Эмауса прибыли командиры полков. Здесь были также Комаров, Эльгорт, Иванов, Коваль, Кузоро и Кабанов. Я детально обсудил с офицерами план штурма в полосе наступления дивизии, а вернее сказать, «на нашей улице». Задача, поставленная перед нами генералом Эрастовым, была такова: нанести удар в направлении крепости № 7, железнодорожной товарной станции и выйти к мосту на Мертвой Висле.

В каждом полку было создано по четыре штурмовых группы и отряда. Состав штурмовой группы: стрелковый взвод, два орудия, один танк или самоходка, отделение саперов со взрывчаткой, отделение ручных огнеметов и отделение химиков. Группу возглавлял командир взвода. Штурмовой отряд состоял из стрелковой роты и примерно вдвое большего количества средств усиления. Артиллерия, не участвовавшая в штурмовых отрядах, поддерживала их бой с основных приближенных огневых позиций. Ведущий огонь офицер-артиллерист был с командиром штурмового отряда. 407-й полк должен был штурмовать крепость № 7; правее, в направлении к железнодорожной станции, действовал 444-й полк. Слева — дивизия С. С. Величко.

Утром, за два часа до штурма города, усилила активность наша авиация. Она держала порт и основные узлы сопротивления под непрерывными ударами авиабомб среднего и крупного калибра.

В 9.00 27 марта раздались залпы многих дивизионов «катюш». Мощные разрывы. Сразу же сотни батарей, самоходные орудия, танки и пушки прямой наводки обрушили всю свою огневую мощь на головы фашистов. После двадцатипятиминутного налета штурмовые группы и отряды начали заключительный бой Восточно-Померанской операции за город Данциг.

Бой в городе имеет существенные особенности. Основная фигура в нем — командир взвода, роты. В общей атаке дивизии в полевых условиях действия отделения [300] и одиночного бойца не так рельефны, как в городе. Здесь же взвод, отделение и даже боец, как правило, решает задачу самостоятельно. Инициатива, решительность, вплоть до дерзости, одного человека часто дают успех всему отряду или группе. Большие начальники лично не видят бой в городе, это трудно, так как реакция на доклады командиров штурмовых групп об обстановке должна быть мгновенной. Основное вооружение штурмовика-бойца — оружие ближнего боя: автомат, граната, огнемет и даже нож разведчика. Приданные танки и орудия ведут огонь вдоль улиц, воспрещая маневр противнику, но основной их огонь — на ближних дистанциях, почти в упор: подавление огневых точек в домах. Пехота в свою очередь обеспечивает танки и орудия от противотанковых средств, в особенности от фаустпатронов. Танк не выдвигается вперед пехоты — немец сожжет; танк держится на уровне пехоты или даже уступом назад. Только при слабом сопротивлении танки пускают в глубь города, чтобы отрезать противника, но в этом случае на броню садится пехота. Наблюдательные пункты командного состава находятся на предельно сокращенных дистанциях. Если не видишь, то по крайней мере чувствуешь пульс боя, а это очень важно для решения боевых задач.

Но вернемся к бою наших штурмовых групп.

11.00. Ищенко доложил, что его штурмовые группы ворвались в крепость № 7, где расположены городская радиостанция и банк. Штурмовые группы Абилова к этому времени овладели частью улицы и вели жаркий бой за четырехэтажное здание. Доложив комкору обстановку, мы с Зенько пошли в 444-й полк. Дворы, заваленные обломками стен и осколками кирпича. Рассеченный надвое дом. Висит, зацепившись за арматуру, разорванная картина... Бой шел метрах в двухстах от НП командира полка. Когда мы вошли в полуразрушенный подвал, Абилов кричал, прижимая руками наушники:

— Капитана Рёву немедленно отправить на медпункт! В командование отрядом вступить старшему лейтенанту Павлову! (Может быть, читатель помнит этого офицера — заместителя комбата по политчасти; с ним мы встречались на берегу Друти, где Семенов проводил совещание накануне прорыва.) [301]

Командир полка доложил обстановку, пытался показать дом, где шел бой, но дома не было видно. Пришлось подняться на чердак двухэтажного особняка. В слуховое окошко можно было вести наблюдение.

Немцы стреляли из пулеметов и автоматов. Они еще занимали все этажи и полуподвал. Наш танк и два орудия прямой наводкой били по огневым точкам. Огнеметчики и часть стрелков — броском к стене. В окна полетели гранаты. Огненная струя — в полуподвал. Видно было, как несколько солдат, что-то крича, прыгнули в окна, и теперь мы только слышали выстрелы и разрывы гранат. Танк и орудия произвели несколько выстрелов по окнам верхних этажей.

На связи Павлов:

— Товарищ подполковник! Штурмовой отряд овладел первым этажом. Веду бой за второй.

— Павлов! Я отсюда не вижу, есть ли пожарная лестница. Узнай. Используй ее!

Вскоре Павлов доложил, что лестница есть и что он решил подняться со взводом на крышу.

— Я на чердаке! Проломили пол, забросали немцев гранатами... Четвертый этаж в наших руках!

Дом напоминал слоеный пирог. На одном этаже наши, на другом — немцы, потом — снова наши... Взрывы гранат слышались отовсюду, и из окон вываливались клубы дыма и пыли.

Потом командир отряда доложил, что на исходе гранаты. Посланы два бойца. Оба убиты... Сильный взрыв! Саперы заложили на четвертом этаже фугас, и Павлов овладел третьим этажом. Шестнадцать гитлеровцев, оставшихся на втором этаже, сдались в плен.

Овладев домом, отряд К. К. Павлова начал борьбу за два небольших строения. Абилов перенес НП в четырехэтажное здание. Я остался на чердаке и вызвал к себе всю оперативную группу.

Хорошо действовали штурмовые отряды 407-го полка под командованием старшего лейтенанта П. А. Котюха и старшего лейтенанта И. Я. Анисимова. Этот молодой офицер, так тяжело раненный в начале Бобруйской операции, догнал родной полк на подступах к Восточной Пруссии.

На НП дивизии прибыл К. М. Эрастов, основательно [302] вспотевший. Он принял доклад о продвижении абиловского полка и сказал:

— Командарм приказал к исходу дня выйти на железную дорогу. Это как минимум. Что нового у Ищенко?

— Он уже наполовину захватил улицу. Имеет потери. Час назад доложил, что убит его заместитель по артиллерии майор Тарасенко. Вы его знаете...

— Прекрасно помню его боевые дела на Нареве и Висле...

Немцы вели сильный огонь вдоль улицы. Подбита наша 76-миллиметровая пушка.

— Прикажите, товарищ генерал, корпусной артиллерии накрыть эту батарею.

— Куда дать огонь?

— Это бьют прямой наводкой. Батарея может быть только на площади.

Комкор распорядился открыть огонь по квадрату 64, но результат был неудовлетворительный. Противник продолжал простреливать улицу.

— Надо просить Батова, чтобы площадь обработала авиация. Иначе полк Абилова может застрять.

— Ладно, я пойду на свой НП и оттуда свяжусь с командующим.

Эрастов со своей оперативной группой размещался не так далеко, метрах в четырехстах. Вскоре он сообщил:

— Встречай командарма! Мы разминулись. Он только что был здесь и решил идти к тебе.

— А что ему здесь делать?

— Уж это он тебе сам доложит... Я сейчас приду!

— Пожалуйста, товарищ генерал, не ходите. Ждите моего сообщения, я попытаюсь, чтобы командующий отсюда поскорее ушел.

Я вышел во двор. По улице пробраться было невозможно. И действительно, П. И. Батов появился в проломе стены, развороченной снарядом. Он приглядывался, где удобнее соскочить. Над ним висел разбитый балкон, который держался неизвестно на чем. Вместе с командармом пришел полковник Ф. Э. Липис, начальник оперативного отдела штаба армии. Он был чуть повыше и плотнее генерала. В дивизии его знали как опытного штабного офицера и уважали за храбрость, знания и товарищескую скромность, с которой он умел учить подчиненных офицеров. [303]

— Где Эрастов? — спросил командарм, поздоровавшись за руку с офицерами, работавшими на НП.

— Минут двадцать назад ушел к себе. Вы разминулись в пути. Разрешите проводить вас к нему? Есть прямой путь.

Батов усмехнулся.

— Скажи мне лучше, Теремов, почему не ты, а противник контролирует улицу огнем?

— Дивизионная и корпусная артиллерия пыталась подавить эту батарею, но безрезультатно. Орудия находятся на площади...

Командарм раскрыл планшет.

— Покажи район огневых позиций... Так... Квадрат шестьдесят четыре? Липис! Свяжитесь со штабом и вызовите к аппарату представителя авиации!

Пока полковник делал свое дело, я детально доложил обстановку.

— Медленно, конечно, идете... Ищенко выйдет к вечеру на железную дорогу?

— Обязательно! Абилов тоже не отстанет.

— Имей в виду, главное сейчас — быстрота и натиск.

Липис позвал к аппарату.

— Говорит Бобров. — Батов назвал свой фронтовой псевдоним. — Дайте авиационный удар по квадрату шестьдесят четыре. На площади батарея противника.

Наши летчики все время были над городом, бомбя порт и узлы сопротивления. Эскадрилья, шедшая на бомбежку гавани, получила в воздухе новую задачу командующего. Площадь была от нас за километр, и мы наблюдали, как бомбардировщики, описывая над ней круги, один за другим сбрасывали смертоносный груз. Взрывы потрясали город.

Несколько позднее мы пришли на площадь. Там было разбито шесть пушек и два «фердинанда».

— Вот это удар!..

— Почему вовремя не докладывали и не просили помощи?

— Генерал Эрастов как раз пошел вызывать вас к рации.

— Ну, я пошел к нему. Будь здоров!.. — Батов направился было по улице, но вернулся: — Да, Теремов! Забыл сказать. Ты, пожалуйста, Онегина больше не [304] проси о помощи. Он сейчас действительно выполняет ответственную задачу. А теперь ты и сам справишься.

— Неужели комбриг доложил?

— Да, вы доложите!.. Слушал сам всю арию, вмешиваться не стал. Пусть, думаю, Акимушкин поможет раздолбать кладбище... Хорошо помог?

— Здорово, товарищ командующий!

Он с Липисом пошел по улице, но я попросил:

— Лезьте, пожалуйста, вон в тот пролом, окажетесь во дворе следующего дома. Дальше укажет путь майор Кузоро...

Я вызвал к рации Ищенко:

— Как идет наступление?

— Анисимов находится... — дальше разобрать ничего было невозможно. В эфире одновременно работали тысячи радиостанций, наших и немецких. Я слышал команды, ругань, но только не Ищенко и, сняв наушники, приказал Ковалю навести в эфире порядок и обеспечить разговор с командиром 407-го полка.

Коваль сел к рации и твердым голосом стал выговаривать:

— Слушайте все. Я — «Тула». Прекратить разговор. Я — «Тула». Буду говорить с «Орлом». Прекратить разговор. Остальным не мешать. «Орел», слушай. Будет говорить «Тула»!

Ищенко доложил, что отряд Анисимова овладел магазином и находится в ста метрах от железной дороги. Второй штурмовой отряд вышел на площадь. Пленных мало, всего 27 человек, офицеров среди них нет. Сопротивление очень сильное.

К исходу дня 407-й полк все-таки овладел линией железной дороги, а 444-й — товарной станцией. Ночью штурм не прекращался, но напряжение боя снизилось.

Данциг горел. Всюду чувствовалась горькая гарь и запах дыма.

— Теремов, доложи, где передовые части!

— На линии железной дороги.

— Почему нет продвижения? В двадцать два ноль-ноль они были там же, а сейчас двадцать четыре ноль-ноль.

— Ведем бой, частично приводим себя в порядок. Пополняем штурмовые группы, подвозим боеприпасы, в особенности ручные гранаты... [305]

— Это все надо делать в процессе боя. Не давать противнику передышки! Быстрее на Мертвую Вислу!

— Слушаюсь!..

Приняты меры. Стрельба значительно усилилась, но продвижения штурмовых групп не было.

В 2.00 28 марта Эрастов снова потребовал доложить обстановку и, выслушав меня, крикнул:

— Вы не ведете боя! — Он положил трубку.

Все жили на нервах в эту ночь.

Заработал мотор автомашины. Это Комаров уехал на железную дорогу.

Вызвал к рации Абилова. Он доложил, что гранаты получены. Передовые части начали продвигаться к Мертвой Висле. Ищенко ночью овладел подстанцией и стал теснить противника к железнодорожному мосту через реку. На душе полегчало, но я нервничал из-за Комарова. Куда он сгоряча забрался? Небо чуть светлело на востоке. Халин медленно вел машину по улицам изуродованного войной города. Вскоре навстречу попалась машина начподива. Он был в штурмовых группах 444-го полка.

28 марта противник значительно снизил сопротивление, и полки вышли к Мертвой Висле. К 16.00 407-й полк на плечах врага овладел железнодорожным мостом, не позволив его взорвать. Саперы под руководством Иванова разминировали мост.

Дело двигалось к концу. Немцы группами стали сдаваться в плен. Часть их отходила на заболоченное устье Вислы. Доклад Ищенко под вечер:

— ...В данный момент я нахожусь на подводной лодке!

— И далеко поплывешь?

— Она неисправная, — засмеялся командир полка. Но он был очень горд тем, что его пехота, выйдя на судоверфь, имеет столь необычные трофеи.

Утром следующего дня был получен приказ командира корпуса: дивизии сосредоточиться в пригороде Драйлинден. Остатки разгромленных войск противника уничтожались специально выделенными подразделениями.

Штурм Данцига — огромного города, заранее приспособленного к обороне и защищавшегося отборными войсками — продолжался с 27 по 29 марта. [306]

Наши войска, разгромив мощную группировку немецко-фашистских войск, вернули польскому народу важнейший порт на Балтике.

Штаб дивизии разместился в центре города в большом трехэтажном здании. Пришел майор Кабанов и доложил, что в подвале находится не менее ста немецких женщин и детей. Выходить они не хотят. Мы с несколькими офицерами спустились в подвал. Дышать там было нечем. Вместо ответа на вопрос, почему они тут сидят, раздался какой-то истошный вопль:

— Когда вы будете нас вешать?

— Никто не собирается этого делать. Расходитесь во своим домам. Здесь вы погубите своих детей.

Какая-то старуха выбралась вперед и снова крикнула:

— Мы не выйдем! Вешайте здесь!

С полчаса продолжался этот тяжелый нелепый разговор. Потом они робко начали подниматься по лестнице. Выходили на улицу. Худые, бледные. На лицах — страх за свою судьбу.

Голод придал им смелости. В первую очередь детям. Они просили у бойцов хлеб, и им давали.

Через два дома располагались наши спецподразделения. Там раздавали обед. Дети, как мухи, облепили кухню. Их кормили. Один боец, лет сорока, сидел на ступеньках дома. Он держал в руке котелок, а немецкий мальчик лет семи стоял рядом. В одной руке он сжимал кусок хлеба, в другой солдатскую ложку и ел щи.

Мальчик, видимо, был очень голоден. Он ел быстро, обливая щами рубашку, но не замечал этого, его глаза смотрели в одну точку — в котелок, который держала солдатская рука.

Я не мог смотреть долго. Вспомнил Хотимск, и второй раз за всю войну к горлу подкатил комок. Повернувшись, чтобы уйти в штаб, увидел сержанта Заикина. Он тоже смотрел на эту картину. На лице была невыносимая тоска, и текли слезы. Что он пережил в эти минуты? [307]