Глава четвертая.

Наревская страда

Наш комкор

Много написано о войне. Она изображается как страшное кровавое дело. Ее боятся. Народы ее не хотят. Война требует огромного количества людских жертв, уничтожает богатства, созданные человеком. Сама по себе она жестока, солдаты это знают. И как будто бы можно сказать, что у человека, участвовавшего в войне, на душе не очень-то весело. Но, представьте себе, это далеко не так. Если ты борешься за правое дело, за счастье народа, за Родину, ты испытываешь радость и гордость. В суровой войне есть хорошее, есть прекрасное!

Прошло полмесяца беспрерывных боев. Освобождены Бобруйск, Минск, Могилев. Пока наши армии завершали ликвидацию взятых в кольцо вражеских войск, а потом доколачивали бежавших между Минском и Осиповичами, часть сил 1-го Белорусского фронта вела уже бои далеко впереди, на меридиане Барановичей. Оглянувшись вокруг себя, наши солдаты вдруг обнаружили, что непосредственно перед ними нет противника. Это обострило радостное чувство победы.

По приказу командира 46-го корпуса 108-я дивизия, свернув боевые порядки, совершала марш в общем направлении Барановичи — Пружаны. Шли, как правило, ночами, но июльские ночи короткие, приходилось прихватывать и день. Тогда над колонной дивизии, глубина которой с тылами составляла 40 километров, появлялись наши истребители, охранявшие нас с воздуха. Вражеские бомбардировщики особенно не тревожили. [178]

Правда, дважды дивизия подвергалась на марше бомбовому удару, но это был комариный укус. Немцы сбрасывали бомбы куда попало, так как «ястребки» немедленно бросались в атаку.

К полудню 15 июля, когда дивизия сосредоточилась в лесу несколько западнее города Слоним, приехал комкор. Вокруг него тотчас образовалась кучка офицеров. У него всегда было в запасе доброе отеческое слово подчиненным, и люди к нему тянулись. Генерал-лейтенант К. М. Эрастов был требовательным начальником, но все мы чувствовали, что он видит в командире дивизии, полка или батальона не просто исполнителя, винтик в огромной военной машине корпуса, но — человека. Год я служил у него в подчинении, и только один раз комкор поступил несправедливо, то есть форма проявления его воли задела честь двух лучших офицеров нашей дивизии. Это было на реке Шварцвассер, и речь о том впереди.

— Поехали, Теремов, в полки, — приказал комкор.

Но вдруг он, прислушавшись, поднял лицо к небу.

С востока из-за леса вылетели три немецких бомбардировщика.

— Здорово, видать, их потрепали! — Генерал исходил из количества, так как немцы редко посылали на задание менее 12–15 бомбардировщиков. — Досадно, что наших нет.

— Есть, товарищ генерал, — с задором крикнул Иванов, — вон летит!

Над нами разыгрался удивительный бой. Истребитель пристроился к цепочке немецких самолетов. С земли казалось, что он вот-вот врежется во вражескую машину, но в последний момент раздалась длинная очередь пулемета, и «ястребок» ласточкой взмыл вверх. «Юнкерс» неуклюже закачался и пошел вниз, оставляя черный след дыма. Меж тем истребитель атаковал второго и тоже сбил его. Третий бомбардировщик удирал, прижавшись к самым верхушкам деревьев.

— Пошел! Сейчас нагонит!..

Мы уже не видели боя, только слышали пулеметную стрельбу. Потом из-за леса поднялось черное облако. А наш герой шел уже прямо на нас. Он сделал два круга над местом падения двух бомбардировщиков и полетел на восток. [179]

— Товарищ генерал-лейтенант, — спросил с горящими глазами Иванов, — ему дадут Героя Советского Союза?

— Судя по работе, он уже Герой! — Комкор с удовольствием смотрел на 27-летнего инженера, который так и светился воодушевлением. — Завидки берут, подполковник?

— Еще бы! Такое мастерство!

— Ничего, вы в своем деле тоже почти ас, хоть служба сапера и не такая видная.

— Я бы свою службу ни на какую не променял, товарищ генерал! Сапер — это... Вы читали в «Красной звезде» Симонова? «Он верен был в дружбе, был верен в любви, ну, словом, он был настоящим сапером».

На мой вопрос, куда он желает поехать, комкор ответил — к Гречко. Я посмотрел на Лозовского. Тот меня понял. Но едва мы отъехали метров триста от штаба, Эрастов дал сигнал остановиться. Я подошел к нему.

— Покажи по карте, где полки?

Я открыл свою карту и показал.

— Полк Ищенко вот здесь? Знаешь, поедем к нему.

— Как хотите... — Вернувшись к своей машине, я приказал Халину свернуть к 407-му полку. Комкор, видимо, хотел приехать без предупреждения. Ну, это у него не выйдет! Я хорошо знал своего начштаба.

Издалека мы увидели стоящего у штаба полка Ищенко. Он доложил. Эрастов спросил:

— Вы меня ждали?

— Так точно!

Комкор посмотрел на меня и сказал:

— Хитер Лозовский...

Командир полка провел Эрастова по отдельным подразделениям, а потом — в батальоны. Все было хорошо. Генерал иногда присаживался к бойцам, беседуя о минувших боях, о полученных из дому письмах, наблюдал, как люди чистят оружие, заглянул на полевую кухню. Но вот в третьем батальоне он остановился — перед ним около деревьев на земле лежали автоматы и винтовки. Только ручной пулемет был приставлен к стволу. Подскочил командир взвода младший лейтенант Бурманин и браво доложил:

— Товарищ генерал-лейтенант, взвод после марша приводит себя в порядок. [180]

— Какой же это у вас порядок?

Бурманин не понял и вопросительно смотрел на комкора.

— Я вас спрашиваю, что вы приводите в порядок? Ваше это оружие?

— Да. Взвода.

— Почему оно лежит на земле и грязное?

— Товарищ генерал, сейчас взвод проводит мелкий ремонт обмундирования, а потом будет чистить оружие.

— Разве взвод бьет врага штанами?

Молодое лицо взводного командира залилось краской, а тут еще дружно грянул смех солдат.

— Никак нет. Оружием бьем, — пролепетал он.

— Полагаю, что так. — Эрастов коснулся пальцем ордена Красного Знамени на груди взводного: — За что получил?

— За форсирование Днепра.

— Ну вот, видно, в бою молодец, а тут подкачал. До Берлина еще далеко...

Уезжая из полка, комкор в основном остался доволен. Мне показалось, что не столько он проверял службу, сколько утолял свое желание повидать солдат и поговорить с ними. Это удовольствие он получил.

На обратном пути Эрастов сел ко мне в машину. Большой, грузный, он долго усаживался и наконец разрешил Халину ехать.

— Какое твое мнение об Ищенко?

— По-моему, он будет хорошим командиром полка. Умеет организовать бой при прорыве обороны. Имеет неплохие навыки взаимодействия, особенно в первый период боя, в глубине это у него несколько слабее. Но это дело практики.

— Работает, как мне кажется, с душой?

— Да, я бы сказал, он в работе горит.

— Значит, потянет полк, — с удовлетворением сказал комкор.

— Я в этом уверен. Знания и желание есть, а недостатки изживет. Да и у кого их нет, товарищ генерал? Я второй год командую дивизией, а другой раз так мазанешь, что волосы дыбом поднимаются...

— А были большие ошибки?

— Конечно были!

— Ну расскажи. [181]

— Да ведь рассказывать начальству о своих недостатках — это не лучший вариант беседы...

— Ну, ты так — как говорят, в порядке самокритики.

...Это было еще перед Бобруйской операцией. Дивизия вела преследование в небольшом темпе. Противник цеплялся за всякий промежуточный рубеж. 444-й полк с ходу атаковал деревню, и командир полка доложил, что овладел ею, а дальнейшее продвижение остановлено сильным огнем с безымянной высоты триста метров западнее. Я достал карту. Деревня пришлась как раз на перегибе. Карта сморщилась и потерлась, ее основательно измазали комья земли, падавшие от разрывов снарядов. Нанеся положение полка, я приказал дать по высоте артналет и тут же позвонил Лозовскому, чтобы прислал на НП новую карту. Командир полка доложил, что огонь с высоты по-прежнему не дает пехоте поднять головы. Вторично дал артналет, и с тем же результатом. Тут пришел с новой картой наш топограф капитан Шоцкий, я послал его в полк уточнить истинное положение пехоты. Сижу на НП и не понимаю, отчего такие сильные артналеты не дают результата. Вскоре Шоцкий вернулся. Он убил меня словами: «Товарищ командир дивизии, вы ведете бой не за ту высоту». — «Как не за ту?» — «Очень просто». Топограф подал мне новую карту, и сразу все стало ясно. Противник занимал безымянную пунктирную высоту непосредственно западнее деревни. На моей карте она стерлась.

Эрастов засмеялся:

— Значит, ты лупил на триста метров дальше истинного положения противника?

— В том-то и дело. В этом была моя и командира полка ошибка. Но не только в этом. Я тогда Шоцкого в дураки произвел...

— Что-о?

— ...Как поглядел на новую карту, вижу — глупость вышла, и тут меня заело. Мальчишка, капитан учит командира дивизии, да еще при всех офицерах НП, «Уходите немедленно в штаб, безграмотный вы... человек!»

Он ушел и доложил начальнику штаба, что комдив назвал его безграмотным топографом. Лозовский ответил: «Ну и что вам в этом неясно, капитан?» Молодой офицер, говорят, вздохнул и сказал, что ему все ясно. [182]

— Чем же это все кончилось?

— Дали налет по пунктирной высоте, и полк пошел. Главное, снарядов было жаль. Около ста штук я их за молоком пустил. Узнали бы на Урале рабочие, голову бы мне оторвали.

— Я не про то спрашиваю, — сказал Эрастов, — ты после с капитаном Шоцким говорил?

— Нет. Так и ношу в сердце должок перед ним.

Владимир Перфильевич Шоцкий после войны защитил диссертацию, стал кандидатом наук. Он возглавляет отдел в институте географии Сибири и Дальнего Востока филиала Академии наук СССР. Пусть он примет долг от своего старого комдива.

Некоторое время мы ехали молча. Потом комкор задумчивым тоном сказал:

— Вот этого я от тебя не ожидал, Николай Николаевич.

Так он называл меня, когда хотел, чтобы до меня что-то дошло как особенно важное. Я привык к этому, тем более что мне самому был дорог человек, носивший это имя. Много лет протекло с тех пор, но если получаю письмо из Ростова от Константина Максимовича Эрастова, то оно начинается так: «Петр Алексеевич (Николай Николаевич!)».

Наши фронтовые дороги дважды счастливым для меня образом перекрестились. Как-то я упомянул, что в начале войны служил в 26-й гвардейской дивизии. Эрастов очень оживился и воскликнул:

— Это ж моя родная дивизия! Я ее еще под именем девяносто третьей Сибирской в сорок первом на фронт под Москву привел. Помню, разгружались в районе Подольска и с ходу побатальонно — в бой. В первый же день у меня тогда комиссар дивизии был убит... Значит, ты Николая Николаевича Корженевского хорошо должен знать?

— Не только знаю, но уважаю и даже очень люблю!

— Да, его не любить невозможно. Редких качеств офицер.

Н. Н. Корженевский был в 93-й Сибирской дивизии начальником штаба. Потом генерал Эрастов ушел на корпус, а Корженевский принял дивизию, под его командованием она и удостоилась гвардейского звания. Уже в звании генерала Корженевский сложил свою славную [183] голову в боях у города Городок недалеко от Витебска. Наш комкор переживал эту потерю как большое личное горе.

Узнав, что я был назначен начальником штаба, то есть на место Николая Николаевича, Эрастов и окрестил меня именем своего старого боевого соратника. О Корженевском он говорил как о штаб-офицере большой культуры: «Он начштаба по духу, по характеру, по складу мысли». О самом себе комкор, похлопывая по широкой груди, добавлял: «А я — чистокровный строевой».

— Хотите, я вам представлю ветерана вашей Сибирской дивизии? — спросил я комкора, когда он был у нас на НП.

— Давай его сюда!

Я кликнул Федю Денисова. Они узнали друг друга, и генерал обнял солдата. Было видно, что эта встреча многое сказала каждому из них.

— Как он воюет? — спрашивал Эрастов, держа руку на плече Денисова.

— Неплохо, товарищ генерал, он славу сибиряков поддерживает. Был случай, когда он генерала Захарова и меня от верной гибели спас. Помнишь, Федор, Заячью Гору?

Мы наступали. Корженевский болел и послал меня на НП, расположенный метрах в двухстах от противника на болоте. Саперы несколько приподняли блиндаж, уходя от подпочвенных вод, укрепив накатом в восемь бревен. Со мной пошел заместитель командарма генерал Захаров. Уже началась наша артподготовка. До атаки оставались считанные минуты, как вдруг раздался страшный грохот, и все вокруг полетело в тартарары. Я очнулся оглушенный и придавленный. На полу лежал генерал и все силился достать пистолет. Боль, видно, была ужасная — скользнувшее по голове бревно начисто сняло с нее скальп. Денисов, выхватив у Захарова пистолет, вынес генерала, вернулся, помог освободиться и выбраться мне. Минутой позже второй снаряд превратил блиндаж в груду торчащих бревен. Денисов уполз в подразделение вызвать врача. Двое пытались добраться, ни один не дошел. Сумела проползти подогнем медсестра штаба дивизии — Надя, она и оказала помощь генералу. [184]

Вперед, на Запад!

17 июля весь 46-й корпус стоял в лесу юго-западнее Ружаны в готовности переправиться через реку Ясельда. Комендантом переправы был назначен приказом штаба фронта генерал Морозов. Он установил жесткий график прохождения частей и соединений через мост. Мы ждали сигнала от Иванова и нового начальника оперативного отделения майора Кабанова, высланных к переправе. Сигнала не было. Пятнадцать немецких самолетов пытались бомбить мост. Ударили зенитки. Потом все стихло, сигнала к движению по-прежнему не поступало. Но вот от реки на полевом галопе вынесся всадник. Это был инженер. Фуражка сбилась на затылок, штанина брюк вылезла из-за голенища. Иванов не был способным кавалеристам, но ему шел даже такой странный вид. Лошадь его тяжело дышала; жуя трензеля, она сбрасывала изо рта на землю густую белую пену и при этом нетерпеливо била землю копытом.

— Что там случилось?

— Тронемся через пять минут... сейчас доложу, — ответил Иванов.

Он привязал лошадь к березке. На ходу поправил ремень, с трудом заправил под фуражку вспотевшие волосы и подошел к нам. Вот что он рассказал.

Через мост переправлялся танковый полк. Комендант переправы пропускал по одному танку, опасаясь, что старый деревянный мост не выдержит одновременно двух машин. И вот, когда очередной танк был уже на середине моста, ему навстречу на мост въехала грузовая машина. Вследствие узости проезжей части танк и машина разъехаться не могли и встали, создав таким образом на мосту пробку.

Увидев эту картину, генерал Морозов побежал к машине, крича водителю:

— Куда едешь? Назад! Немедленно назад!

Растерявшийся водитель, двигая второпях машину задним ходом, сбил бортом машины перегнившие перила моста; заднее правое колесо повисло над водой.

Испугавшись, что машина может свалиться, водитель выскочил из кабины. Генерал требовал убрать машину, но она двигаться не могла. Тут генерал принял правильное решение — сбросить машину в реку и освободить [185] мост. Ведь каждую минуту могла появиться авиация противника.

— Мы с майором Кабановым тоже приложили руки к левому борту машины, которая закончила свое существование на дне реки Ясельда.

Переправа танков возобновилась, но тут произошел трагикомический случай. Прошли три танка, за ними на мост по ходу движения въехала походная кухня, запряженная добрым серым конем с изогнутой шеей. Лошадь шла шагом, из котла пробивался пар. Ездовой, в засаленной шинели, туго перетянутой ремнем, держал в одной руке вожжи, а в другой — кнут. Сзади идущий танк был вынужден остановиться.

— Когда мы увидели эту картину, — улыбнулся Иванов, — то решили, что здесь дело закончится плохо.

Генерал побледнел, губы его задрожали. Он отстегнул кобуру и побежал к ездовому, крича на бегу: «Куда ж ты, сукин сын, едешь?! Куда же ты, мерзавец, прешь? Ты же остановил всю переправу!» Но ездовой был невозмутим. Он встал, переложил кнут в левую руку, четко, как на параде, повернул голову в сторону генерала, взял под козырек и доложил, отвечая на его вопрос: «Ездовой Ивашечкин едет вперед, на запад!»

— Нам казалось, что ездового спасла только его находчивость.

На суровом лице генерала на какую-то долю секунды мелькнула улыбка. Он прекратил поток «ласковых слов» и только скомандовал: «Рысью, рысью вперед, на запад!»

Ивашечкин лихо взмахнул кнутом, и его серый, согнув еще круче свою шею, пошел рысью. А из котла, неплотно прикрытого крышкой, слегка выплескивались горячие щи...

Иванов закончил свой рассказ и полез в карман за папиросами.

Через пять минут 539-й полк уже двинулся к Ясельде, а из леса выводил на опушку свои батальоны Ищенко.

«Вперед, на запад!» Мы не видели тех рук, которые на магистралях и проселочных дорогах втыкали в землю палки с дощечками, а на них простым карандашом, а то и углем писали эти замечательные слова. Но мы и сейчас говорим: спасибо, товарищи! [186]

Наконец 24 июля мы вошли в зону знакомой фронтовой стихии. Трескотня пулеметов. Разрывы снарядов. Вечерами горизонт на западе поблескивал яркими зарницами. Передовые части 28-й и 65-й армий вели бои на подступах к Бресту и севернее него. Штаб 46-го корпуса расположился в Каменце, и я ехал туда по вызову К. М. Эрастова.

У комкора уже находился командир 186-й стрелковой дивизии генерал Григорий Васильевич Ревуненков. Это был человек большого опыта, смелый в решениях и умевший наладить боевое сотрудничество с соседом. У нас с ним сразу установились хорошие отношения, и локоть генерала я чувствовал во всех боях от Буга до Нарева, где 186-ю принял наш Семен Саввич Величко, так как Ревуненков получил новое назначение.

Эрастов ориентировал нас в положении дел. Он сказал, что корпус примет участие в уничтожении брестской группировки противника, имея задачей обеспечить правый фланг 28-й армии. Главный удар — в направлении Высокое, с выходом на реку Западный Буг.

— В моем предварительном решении удар на Высокое наносит сто восьмая дивизия, а вы, Григорий Васильевич, будете действовать южнее, так что благоволите немедленно связаться с правофланговой дивизией Лучинского.

— Корпус будет вводиться с ходу? — спросил Ревуненков.

— Очевидно. Я выслал своего заместителя для установления связи с войсками, действующими впереди нас. Конкретные боевые задачи вам будут поставлены на местности. — Положив карандаш на карту, комкор продолжал уже неофициальным тоном: — Хватит, помаршировали. Пора и в бой. Настроение солдат, я убедился, хорошее. Но прошу вас обоих еще раз довести до всего личного состава значение момента — корпус выходит к государственной границе Советского Союза... Дошли-таки! — В глазах Эрастова было удовлетворение и еще что-то, как бы тень тяжелых трех лет войны.

На обратном пути мы с Ревуненковым некоторое время ехали вместе. Он, между прочим, сказал: «У вас толковый мужик начальник политотдела, меня с ним вчера Кудрявцев познакомил. Спрашиваю его, зачем к нам приехал, он смеется — взаимодействие устанавливать. [187] Неплохое дело, штабы наши связаны, отчего же политотделам сидеть по своим землянкам?» Комаров мне уже рассказывал о своих визитах в соседнюю дивизию. Он говорил, что у начальника политотдела Кудрявцева есть чему поучиться, они сговорились об обмене опытом, вплоть до посылки инструкторов политотдела из одной дивизии в другую. Тогда же мне стало известно, что и Кудрявцев и Комаров думают над тем, как вести партийно-политическую работу, когда дивизии будут на польской земле. Впервые армия нашего государства пересекала родные границы. Как-то я заглянул в палатку начподива. Его не было. На койке лежала брошюра Ильича. В ней были подчеркнуты слова: «Человек с ружьем».

Вообще говоря, за марш-поход мы сблизились с начальником политотдела. Невольно вспоминался полковник Патрушев. Неплохой был начподив, и какие бои пройдены вместе! А вот Комаров чем-то перетягивает. А чем? Больше работает? Нет. Тогда они одинаковы? Нет, все-таки не одинаковы. Комарова — думалось мне — я чувствую ближе; в нем какая-то сила, вроде магнита. Перед тем как 108-я после марш-похода начала бой за Высокое, произошел один эпизод. Начподив вернулся поздно, радостно-возбужденный. Он встретил земляка из родной Новотулки.

— В каком полку?

— Не у нас, в дивизионе РВГК. Я ехал к Гречко. Артиллерист тащит сноп, ну, известно — на подстилку. Рыжий, физиономия удивительно знакомая. Он тоже остановился и смотрит. «Туманов? Васька, — говорю, — неужели это ты?» — «Брат ты мой, Серега!» Мы же вместе с ним в комсомольской ячейке дела закручивали. Мне, говорю, сейчас недосуг, выходи на дорогу вечером, когда обратно поеду. И, понимаете, я задержался, но он-таки дождался. Повел в землянку, представил командиру...

— Почему же, Сергей Иванович, вы его не привезли?

— Постеснялся, товарищ генерал.

— Драволин дорогу найдет?

— Драволин все что угодно найдет!

Шофер начальника политотдела на самом деле был виртуоз, пожалуй, посильнее моего гонщика Халина. [188]

Вскоре он вернулся с гостем. Это был дядька уже в годах, одетый в новое, с иголочки, обмундирование. Какой старшина поступил бы иначе, узнав, что солдат едет в гости к генералу?.. Нехорошев по столь необычному случаю приготовил нечто фантастически вкусное. И — потекла беседа за столом. Василий Туманов и Комаров увлеклись воспоминаниями, слушая, я старался представить их революционную юность. Самарские степи, двадцатые годы. Уезд Пугачевский («По требованию комсомола так переименовали!»), а в этом уезде деревня Новотулка, местожительство средневолжской бедноты. («Не то беда, что во ржи лебеда, а то беды, как ни ржи, ни лебеды...») Тут после смерти отца семья Комаровых в шесть детей перебивалась кое-как у деда. Тут он в двадцать четвертом году вступил в комсомол.

— Он, — говорил Туманов, — был в Новотулке первым секретарем комсомола.

— Ошибаешься, Вася, не я же, а Железнёв...

— Нет ты... мы тогда тебя сразу назначили секретарем ячейки, в двадцать шестом году ты уже был членом волкома, а через год работал в Пугачевском укоме... — Солдат повернулся ко мне и сказал: — Вот, товарищ генерал, как в наше время делается — взяли мы Сергея Комарова, потрясли, из лаптей вытрясли и послали в люди. Гляди — вышел начальник политотдела!

Потом, когда мы проводили Туманова, пожелав успеха в наступающих боях, я спросил начальника политотдела, как же происходил этот процесс «вытряхивания из лаптей». Он устало улыбнулся и сказал:

— С удовольствием расскажу, когда выберется время, а сейчас разрешите поспать. Уже развидняется, а мне еще сидеть над тезисами об освободительной миссии Красной Армии... А в двух словах — моя военная биография специфическая, я ведь выдвиженец тридцать восьмого года... Понимаете?

В ближайшие дни продолжить этот разговор не удалось. Утром комкор провел рекогносцировку на местности. Дивизия начала боевые действия на последних перед границей рубежах.

Бой за Высокое носил скоротечный характер. 407-й полк с ходу атаковал восточную окраину этого населенного пункта, а 539-й полк, воспользовавшись отсутствием сплошного фронта у противника, обходным [189] маневром вышел на юго-западную окраину, и в трехчасовой схватке с окруженным вражеским батальоном было покончено. С утра 28 июля части дивизии преследовали противника, отходящего к Семятичам. В этот же день наши войска освободили Брест. Среди отличившихся соединений была и 186-я дивизия; она получила наименование «Брестская». По этому случаю мы с Комаровым отправили поздравление Ревуненкову и Кудрявцеву.

1 августа, овладев Семятичами, оба полка первого эшелона устремились к Западному Бугу. Особенно энергично действовал батальон капитана Александра Матвеевича Донкана. Дивизионный НП перешел на западную окраину маленькой белорусской деревушки Колы. Так назывался последний освобожденный дивизией населенный пункт родины нашей. Далее шли поле, река, граница.

Доклад Гречко:

— Хорошо вижу — остатки фашистов бегут к реке. Донкан у них на пятках. Веду по отступающему противнику минометный огонь.

— Сделайте, Гречко, все возможное для форсирования с ходу. Выбрасывайте вперед свою артиллерию. Учтите, инженерная разведка установила — река мелкая, броды есть.

— Ясно! Следующий разговор постараюсь вести с территории Польши.

На земле братьев

— Инженер! Саперная рота готова?

— Так точно. Подручным материалом нагружены две машины и ждут сигнала.

— Выбрасывайте немедленно к реке. Донкан уже в трехстах метрах от берега. Езжайте. Быстро навести штурмовой мост!

Смирнов держал под огнем дивизионной артиллерии западный берег, не допуская подхода противника. Наш НП был все время в движении: пока я с офицерами работал на одном, майор Кабанов создавал впереди новый. Вот он доложил, что связь на новом наблюдательном пункте готова, и протянул трубку.

— Я слушаю, Семен Саввич... [190]

— Вы сейчас сюда?.. Тогда разрешите мне выскочить к реке.

— Давайте. Ускоряйте переправу. Выхожу, как только доложу Эрастову решение форсировать с ходу.

Противник сопротивлялся слабо, и я старался быстрее перебросить дивизию на тот берег. Главное — артиллерию.

С НП — двумя километрами западнее Колы — хорошо был виден Буг и его высокий противоположный берег. От реки доносилась автоматная стрельба. Из рощицы справа выскочили на пойменный луг три автомашины с бойцами. Ищенко выбрасывал роту автоматчиков.

Позвонил Лозовский:

— Я только что говорил с начальником штаба сто восемьдесят шестой дивизии. Они начали форсировать Буг. Разрешите подтянуть штаб к вам.

— Хорошо. Переходите в Колы. Оперативная группа будет у штурмового моста. Кабанов! Вызывайте командира корпуса и свертывайтесь.

— Не надо вызывать, Теремов...

Услышав сзади себя эти слова, я обернулся. Передо мной стоял генерал Эрастов. Он поднял бинокль. Наша пехота уже переправилась вброд и вплавь, выскочила на западный берег реки и быстро продвигалась вглубь. А перед ней шли разрывы нашей артиллерии.

Ночью, на солдатских митингах, было сказано много волнующих слов. Сержант 3-й пульроты Кондратьев: «Мы идем в Польшу, товарищи, и, не щадя своих сил, освободим польский народ от фашистского зверя...» Рядовой 9-й стрелковой роты Колодков: «...Вот моя рука! Рука помощи братьям-полякам. Свою родину очистили, поможем друзьям...» Теперь, в бою, люди делали то, что обещали.

— Ну, поздравляю с выходом на польскую территорию, товарищи! — сказал комкор, пожимая руки офицерам и солдатам-связистам, находившимся на наблюдательном пункте. — Чьи батальоны впереди?

— Капитана Донкана и майора Курышкина. И еще рота автоматчиков.

— Поторопитесь с переброской на западный берег артиллерии. Я еду к Ревуненкову. В случае чего — переброшу два его полка в вашей полосе. [191]

Но в это время южнее нас на том берегу появились густые цепи стрелков. Они переваливали высотку и скрывались из поля зрения. Я снова подал комкору бинокль. Пошла сто восемьдесят шестая.

— Вижу. Здорово! Тем лучше. У вас связь со мной есть?

Телефонист передал Эрастову трубку.

— Это кто? Овчинников? Давай переходи со всей оперативной группой ко мне... Я у Теремова. Его пехота в Польше.

День 1 августа 1944 года для дивизии был днем величайшей радости. На своем направлении мы полностью освободили от фашистских варваров нашу советскую землю. Мы приступили к выполнению интернационального долга, неся освобождение другим народам.

...От реки навстречу быстро шагал Иванов с докладом, что мост длиною 125 метров готов, а для орудий и транспорта обозначены вехами два брода. С кипучей энергией работали саперы!

Рядом с мостом лежал труп фашистского солдата. Он был наполовину в воде. Какой-то боец подошел и брезгливо столкнул его в реку с последнего метра советской земли. По мосту уже шли батальоны 444-го полка. Оперативная группа влилась в этот живой поток. Инженер, мокрый выше колен, идя рядом, рассказывал:

— Когда я искал броды, на той стороне сбежались польские крестьяне. Они мне махали руками, показывая, что немцев уже нет. И я им махал, просил указать, где броды. Один спустился к реке — видите, где вешки поставлены, — и пошел мне навстречу...

На западном берегу творилось что-то невероятное. Люди кричали «ура!». Раздавались одиночные выстрелы. Это были выстрелы победы, вроде салюта. Пришлась кстати переправленная вброд автомашина саперного батальона. Из гущи солдат на нее взобрался Семенов. Его сухая маленькая фигура резко выделялась на фоне ясного неба, и четко был виден каждый скупой, энергичный, призывающий жест. Слов не было слышно. Но, видимо, это были нужные людям слова, так как «ура» загремело еще громче, и вдруг вся масса столпившихся у грузовика солдат и офицеров одним порывом повернулась к реке, куда указывала властная рука [192] «комиссара» 444-го полка. Они снимали фуражки и пилотки. Они смотрели за Буг. Прощались с родной стороной. И уже не сто двадцать пять метров штурмового мостика отделяли нас от нее, а тысячи километров, которые надо было пройти до победы.

На польском берегу к лесу прижалась бедная на вид деревушка, а несколько выше по течению реки виднелся старинной архитектуры монастырь. Стрелка спидометра на «виллисе» держалась в пределах 60–70 километров. Мне нужно было догнать передовые отряды. Навстречу — машина начальника политотдела.

— Вы откуда, Сергей Иванович, сейчас?

— От Ищенко. Гречко километра на два впереди него. Практически немцев в данный момент перед нами нет, постреливают какие-то случайные группы. Вы не думаете, что они отводят свои войска за Вислу и за Буг?

Западный Буг от Бреста течет на северо-запад, затем делает резко вычерченную петлю к югу и впадает в Вислу севернее Варшавы. Наша дивизия, наступая в северном направлении, резала эту петлю и поэтому должна была второй раз форсировать Буг в нижнем течении.

— Не исключено. Доберусь до Гречко и осмотримся. А вы теперь куда?

— В монастырь. Опасаюсь, как бы наши чудаки не оплошали... С Россией-то попрощались, товарищ генерал?

— Да! — ответил я Комарову и, вспомнив майора Семенова на грузовике, добавил: — По-настоящему попрощались...

Решительные действия 46-го корпуса не оставили противнику возможности занять отходящими частями оборону по Западному Бугу в районе, где мы форсировали его первый раз. Немцы поспешно отступали, и в течение нескольких дней дивизия имела дело лишь с арьергардами. Затем были подброшены резервы. Крупный населенный пункт Медзну мы взяли в упорном бою и далее уже двигались к Сточеку (то есть на рубеж железной дороги Варшава — Белосток), ломая сопротивление врага. В это время корпус вошел в состав 65-й армии. [193]

Но прежде, чем взглянуть на боевые действия тех дней, последуем за Комаровым в монастырь.

Местное население встретило наши части с открытым сердцем. Полки Гречко и Ищенко 1 и 2 августа летели вперед, как на крыльях. Некогда было остановиться, пожать дружелюбную руку. Зато 444-й полк — наш второй эшелон — сразу ощутил силу народной благодарности. В деревне Путьковицы Писарев принял «хлеб-соль», польские крестьяне преподнесли его «единственной армии, которая смогла прогнать проклятых фашистов». Батальон Немченко остановился в деревне на несколько часов. Солдат растащили по хатам, угощали кто чем мог. Состоялся митинг дружбы. Капитан Ковтун — заместитель комбата — рассказал крестьянам о целях вступления Красной Армии в Польшу. Кто-то негромко, как бы пробуя, затянул польский гимн. Наши, подхватив мотив, присоединились. Гимн зазвучал громче и тверже. По щекам мужчин текли слезы. Их спрашивали, отчего они плачут. «Мы снова слышим голос Польши» — был ответ. При гитлеровцах за исполнение гимна жестоко карали.

Помню, мне самому в деревне Нова Люда говорил крестьянин Блажевич: «Мы рады вам, еще несколько дней назад приходилось нам прятаться по кустам и ямам от проклятого фашиста. С приходом Красной Армии мы впервые за пять лет вздохнули свободно».

Наш начподив, подъезжая к тяжелым воротам монастыря, был озабочен одной мыслью: ничем не омрачить то ощущение национальной свободы, которое при появлении наших войск ярко вспыхнуло на этой исстрадавшейся земле. Он попросил, чтобы его провели к настоятельнице, и объяснил монахиням, что им нечего бояться, никто не нарушит их уединения. Он прибыл сюда вовремя. Пока в келье шел разговор, на монастырский двор влетел майор Гордеев, начальник артснабжения дивизии, энергичный офицер, но с ветром в голове. Он посчитал, что лучших стен и амбаров для артиллерийского склада не найти. Комаров, взбешенный, спустился вниз. «Майор, даю вам полчаса на два дела. Во-первых, пойдите и извинитесь за свою оплошность. Во-вторых — чтобы духу не было тут от ваших машин и снарядов... Пойми же, голова, вчера ты был просто начальником артснабжения, а сегодня ты представитель социалистического [194] государства и смотрят на тебя сотни глаз!»

Комарова в эти дни я редко видел на НП дивизии. Наблюдательный пункт политотдела, если так можно выразиться, переместился в тылы дивизии, имевшие больше возможностей для общения с местным населением. Политотдел подготовил восемь организаторов разъяснительной работы в освобожденных нашими частями деревнях. Вместе с партийным и комсомольским активом тыловых подразделений это уже была большая сила. Проводились беседы по избам, собрания, вечера с участием дивизионного ансамбля. Задача одна: раскрыть людям правду о Советской стране.

Вскоре Комарова вызвали на совещание в армию. Вернувшись, он рассказывал:

— Радецкий говорил нам так: «У меня к вам просьба — работайте больше среди солдат. Что надо понять? Исторически полякам поворачивали голову на запад, а суть в том, что надо им повернуть голову на восток. Тогда Польша будет великой страной. Сейчас народ выбирает путь. Он смотрит на наши войска. Помогайте ему примером дружелюбия, чуткости и такта».

Обычно небольшие группы наших агитаторов отставали от ведущих бой частей, работали несколько дней в окрестных деревнях. Мне хочется еще раз помянуть добрым словом инструктора политотдела майора Каретникова. Он весь отдался агитационной работе в освобожденных дивизией деревнях, и, думаю, не одному крестьянину между Бугом и Наревом помог этот молодой русский офицер разобраться в больших политических вопросах, поставленных жизнью. Как-то он мне сказал: «Наша армия уходит вперед, а сзади остается революция. Здорово, товарищ генерал!..» В деревнях уже появились активисты Польского Национального комитета освобождения.

Однажды — это было уже под Сточеком — вернулся Комаров и с удовольствием рассказал следующий эпизод. В деревушке, мимо которой лежал его путь, — гам, крик, слезы. Он послал ординарца узнать, в чем дело. Фашисты отобрали у крестьян коров, но под ударом 539-го полка удрали, оставив стадо на произвол судьбы. Местный кулак с двумя дюжими сыновьями захватил добычу в свой загон. Начподив решил, что в этом надо [195] разобраться. Он пошел к толпе женщин и спросил одну, отчего она плачет. Та заголосила, указывая на загон, где стояла ее корова. Комаров не зря родился в деревне, он повел женщину к огородке и сказал: «Сейчас узнаем, твоя она или нет. Покличь, ну, Машка, Машка или еще как». Женщина зацокала языком, и буренка, замычав, пошла ей навстречу. Правильно, твоя корова, веди! Оба кулацких сына двинулись было за ней, их остановил суровый окрик начальника политотдела. К нему протиснулась другая крестьянка, тоже в слезах. Но у нее тут не было коровы. Она была такая бедная, что вообще не имела коровы. Зато у кулака их было много, и она хотела получить хотя бы одну из них. Как в России. Комаров сказал, что на это он не уполномочен.

— ...Такая шустрая бабенка, сама ревет-заливается, а в глазах, вижу, надежда. Так и сказала, хочу, как в России. Наверно, обиделась, но я разъяснил им, что сами должны решить, как жить дальше.

Передо мной лежит пожелтевший документ тех уже далеких дней: одно из политдонесений 108-й дивизии.

«...Вечера для польского населения проводятся там, где уже прошли наши войска и до населения доведены основные документы Национального комитета. Так, например, 3 сентября, в воскресный день, был организован вечер в деревне Бжуза. Староста деревни оповестил население, подготовил помещение, сцену. Несмотря на дождь, местные жители оделись по-праздничному и собрались на звуки духового оркестра. Вечер открылся докладом майора Каретникова на тему «Красная Армия в борьбе за освобождение и независимость Польши». После доклада попросил слово крестьянин Стефан Бартман. Он рассказал о рабской жизни при немцах и закончил свое выступление призывом: «Давайте же помогать Красной Армии, чтобы никогда в жизни польский народ не испытал бы немецкой неволи, помогать, чтобы скорее уничтожить проклятый всем человечеством фашизм». Далее выступил польский гражданин и прочитал Манифест Национального комитета освобождения. Деловая часть закончилась исполнением советского и польского гимнов. Потом был концерт нашего коллектива, и долго сельская молодежь танцевала с нашими бойцами и офицерами. Даже пожилые люди долго не [196] расходились, говорили, что за пять лет это у них первый праздник.

На кратких остановках и привалах проводились митинги. В деревне Вольспинь майор Каретников поздравил крестьян с освобождением родной деревни от немецко-фашистского ига. Выступили крестьяне Антоний Невадовский и Франциск Вольковский. Они восторженно отзывались о первых законах нового польского правительства. В своем выступлении Вольковский сказал: «Все наши мужчины пойдут в Войско Польское, чтобы вместе с Красной Армией добить Гитлера и скорее освободить от фашистских захватчиков наших братьев и сестер. Мы приложим все силы, чтобы скорее начать строить новую нашу жизнь в дружбе с великим соседом — Советским Союзом».

Да, наш политотдел имел право написать тогда: «Следует отметить, что польское крестьянство на территории между Бугом и Наревом искренне выражает свою радость и признательность Красной Армии. О фашистской армии здесь отзываются с ненавистью, а нашим войскам стараются помочь, чем могут».

В основном войска имели все, что нужно. Но коммуникации растянулись, тылы отставали, приходилось расшивать железнодорожную колею, и порой возникали неожиданные трудности. Вдруг не стало соли. Семенов докладывал из 444-го полка: «Варим мясо несоленое. Солдаты отказываются есть. Противно». Заместитель командира 407-го полка по политчасти майор Демичев предложил собрать с населения по стакану. «Не годится, — отверг это предложение начальник политотдела. — С мешком, что ли, пойдешь?.. Вся беда, что местной власти пока здесь нет. Обратиться не к кому...» И тут вдруг к нам пришел... ксендз. Заявил, что пришел по настоянию своих прихожан узнать, не нуждаются ли в чем советские жолнежи (солдаты).

Объяснили ему ситуацию и, добавив, что мы у населения ничего не берем — это наш принцип, — попросили выручить из затруднения. Через восемь часов к избе политотдела подъехали две груженые телеги. На мешках сидел возница, рядом шел ксендз. Он произнес проповедь, и в костел ручейками, по стакану, по два, потекла соль — доброхотное даяние прихожан. Комаров от души поблагодарил его за помощь солдатам, громящим [197] фашистских захватчиков. Ксендз ответил: «Немцы — исторические враги славян, с ними надо покончить раз и навсегда».

Об этом случае говорили на совещании политработников армии. Начальник армейского политотдела генерал Ганиев подшучивал над полковником Кудрявцевым: «Комаров, конечно, тебе друг, а не раскрыл секрет, где соли достал». Начподив 186-й отвечал: «Знаю, ему ксендз привез». Один товарищ пренебрежительно бросил: «Подумаешь!.. Я не для того учился в академии, чтобы ксендзов агитировать». Член Военного совета генерал Радецкий поправил его: «Вы думаете, Комаров не учился? Честное слово, учился. И — с пользой для дела...»

8 августа полки первого эшелона находились близко от Сточека, охватывая его с востока и юго-запада. Продвигались по лесу. Видимости никакой. Немецкие минометные и артиллерийские батареи вели сильный огонь, Я доложил комкору, что, возможно, с ходу Сточек взять не удастся, придется подготовить удар с огоньком, и получил приказ через час доложить обстановку. И тут неожиданно сплоховал Степан Денисович Ищенко. Едва закончился разговор с генералом Эрастовым, мы увидели, как из леса, что занимал 407-й полк — метрах в шестистах от НП, — повалила наша пехота. Не нужно было приказывать. Мы обменялись взглядами. Комаров схватил поданный ординарцем автомат и вместе с полковником Величко выскочил из щели. Пригибаясь под разрывами мин, они бежали навстречу отходящим солдатам.

— Ищенко! В чем дело, почему бегут ваши?

— Противник — до трех полков — контратакует. Отходят только две роты Курышкина, остальные батальоны контратаку отбили.

— Какие там две роты!.. Немедленно остановить!

Почти тотчас на проводе был Гречко:

— Что у Ищенко? У меня открывается правый фланг.

— Противник контратакует. Выдвигай свой третий батальон, прикройся справа и нацеливай его действовать в направлении леса, возможно, придется помочь. Сигнал для атаки дам я... [198]

Обстановка перед фронтом 407-го полка мне и самому не была ясна. Бой завязался в лесу, и силы врага трудно было сразу определить. В военной практике бывали курьезные случаи, когда в лесном бою или ночью рота, а то и взвод гоняли по лесу батальоны и даже полки. Для этого нужно больше дерзости, больше шума, больше стрельбы из автоматического оружия. Забегу вперед и скажу, что под городом Вышкув батальон майора Ситникова этого же самого 407-го полка ночью проник в тыл противника и поднял там настоящую панику, открыв нашим частям путь к Нареву. Ниже я расскажу об этом бое. Но в данном случае полк оказался в незавидном положении.

К исходу дня Ищенко навел у себя порядок. Помощь 539-го полка ему не понадобилась. Вернулся Величко. Он доложил, что причина неустойки была в отставании артиллерии. Даже батальонная не вся была в боевых порядках пехоты.

Поздно вечером — разговор с командиром полка:

— Давайте разбираться, что у вас произошло и почему.

Ищенко, сжав свои тонкие губы, полез в полевую сумку за картой.

— Не надо мне вашей карты. Садитесь ближе, разберемся по моей... Итак, ваш полк тремя батальонами в шестнадцать ноль-ноль овладел рощей в готовности действовать на Сточек.

— Так точно.

— В семнадцать ноль-ноль противник дал сильный артналет по боевым порядкам полка и контратаковал — по вашему докладу — силою до трех полков, то есть, другими словами, дивизией.

— Так точно. — Ищенко снял фуражку.

— Далее. По вашему докладу, под ударом отошли две роты батальона Курышкина, а остальные два батальона контратаку отбили. Возьмем грубо: перед двумя батальонами залегли два полка противника, а один его полк вклинился в ваши боевые порядки и потеснил Курышкина. Вы согласны, такова картина?

— Да, так и было.

— Хорошо. Встанем на место командира немецкой дивизии. Его два полка успеха не имели и залегли под огнем, а один вышел во фланг и тыл вашим двум батальонам. [199] Мы знаем, немцы воюют неплохо, и в этом случае командир немецкой дивизии обязательно нанес бы вклинившимся полком удар во фланг и тыл. Как вы думаете, почему он этого не сделал?

— Не знаю. Я не могу решать за противника.

— Я вам скажу, почему. Потому, что дивизии-то не было. Вас в лучшем случае контратаковали два батальона. Не больше. Но разберемся далее. Вы положение восстановили?

— Да, восстановил полностью.

— Доложите, как вам удалось одним батальоном если не уничтожить, то просто вытолкнуть вражеский полк?

Ищенко молчал. Он снова надел фуражку.

— Что будем делать дальше, подполковник?

— Брать Сточек.

— Как? Я не имею права ставить вам такую задачу. Если перед вами три полка, то надо не наступать, а переходить к обороне... Но мы будем наступать. Ваша вина в том, что в момент контратаки отставшая артиллерия не могла поддержать бой пехоты. Это стоило нам лишней крови. За это офицер, как правило, несет наказание... Теперь о вашей задаче. Утром во взаимодействии с пятьсот тридцать девятым полком овладеть Сточеком. Все. Идите и выполняйте.

Пришлось поговорить «на басах» с командующим артиллерией дивизии Смирновым, который ослабил контроль за действиями полковой артиллерии.

— Для боя за Сточек придайте четыреста седьмому полку два дивизиона, из них один гаубичный. И лично проследите за обеспечением боеприпасами.

Телефонист сказал, что вызывает 407-й полк. Это звонил Комаров.

— В полку дело налаживается. Плохо с боеприпасами. Ищенко направил две машины к Петросову.

— Скажи ему, что снаряды подбросим к двадцати четырем ноль-ноль. Что говорят бойцы насчет драпа?

— Некоторые пытаются свалить на силу противника, но есть орлы, которые прямо говорят, что осрамились. Василий Шепиленко чуть не ревет от злости и обиды. Он-то сам показал себя геройски, заменил убитого наводчика у «сорокапятки», с пятью разведчиками полка организовал расчет и прямой наводкой выпустил по контратакующему противнику более ста снарядов. [200]

— Как реагирует Демичев?

— Замполит сказал, что его голову можно класть на плаху.

— Ну, если так самокритичен, поддержи его. Скоро придешь?

— Да, сейчас выхожу.

Для ночных действий были выделены в обоих полках передовые отряды. Они к утру достаточно полно определили огневую систему противника. 407-й полк готовился к атаке с особенной тщательностью. Ищенко, конечно, очень переживал свою неудачу и не совсем приятный разговор с комдивом, но, как настоящий командир, сумел взять себя в руки и сосредоточить силы и знания на решении предстоящей задачи. Он собрал на НП у Курышкина всех комбатов. «Ваш командир полка только что получил строгое взыскание, — объявил он офицерам прежде всего и, не вдаваясь в подробности, продолжал: — Утром мы должны захватить Сточек». Далее он объявил свое простое и вместе с тем дерзкое решение: используя выгодные складки местности, даже копны ржи, стоявшие на лугу «ничейной зоны», приблизить к противнику боевые порядки; все шесть батарей, включая и гаубичные, на руках расчетов выдвигаются на прямую наводку на расстояние 400 метров от противника, маскируются ржаными копнами, стрелковые роты ползком выходят на рубеж атаки в 200 метрах от противника. Начало движения в 24.00, готовность в 4.00.

Этот план был выполнен под покровом ночи. С рассветом раздался сигнал, и вскоре Сточек был весь в дыму и пыли от разрывов наших снарядов. Пехота энергично ворвалась на окраину, и завязался жаркий бой у каждого кирпичного строения. В особенности сильной была схватка около костела, где враг оборудовал артиллерийский наблюдательный пункт и пулеметную точку. Пулемет подавили орудия прямой наводки, а группа солдат во главе с комсоргом полка Шепиленко уничтожила наблюдательный пункт, взяв в плен фашистского офицера. Комсорг за эти геройские бои получил орден Отечественной войны I степени, но он был ранен, и 407-й полк надолго расстался с этим замечательным солдатом; Шепиленко вернулся в строй, когда дивизия дралась уже на территории Германии.

К 10.00 9 августа Сточек был очищен от врага. [201]

Ищенко отправил колонну в 250 пленных. Я встретил его у костела.

— На этот раз вы хорошо выполнили задачу.

— Разрешите идти? — сказал он, ответив на рукопожатие. Видимо, ему было неприятно напоминание о вчерашнем деле даже в такой форме.

— Ладно, идите. Будем считать, что мы под этим делом подвели черту.

Когда на западную окраину Сточека подошел наш штаб, к Лозовскому прибежал польский мальчик лет двенадцати. Он называл себя Юзеком и, мешая русско-польскую речь, говорил, что «тут ваши есть... ваши есть». Оказалось, что польская семья помогала при немцах прятаться в лесной землянке группе бежавших из плена бойцов, кормила их; у Юзека был тайный приемник, и он все время информировал наших людей о положении на фронте. У меня хранится фотокарточка этой семьи — скромных героев антифашистского фронта, но фамилии до сих пор не удалось установить, хотя издающийся в Варшаве журнал «Дружба» и опубликовал в 1963 году карточку и мой призыв откликнуться. Верю, что с Юзеком мы еще встретимся!..

Полки уже были за Сточеком, километрах в 5–6 севернее. На удобной высотке 114.4 я приказал оборудовать НП дивизии и уехал в 444-й полк. Только что сообщили: ранен Писарев. Положительно не везет этому полку. Опять остался без командира. Вернулся, вижу, что меня с хитрой улыбкой ждет инженер. В руках у него какая-то вещица. Он ее поднес мне:

— Слышите — тикает? Еще полчаса и ... мы взлетели бы на воздух!

В этой голой песчаной высотке враг уложил полтонны взрывчатки с часовым взрывателем, который должен был сработать через четыре часа. У Иванова был такой довольный вид, как будто он решил забавную головоломку, а я, глядя на механизм, внутренне содрогнулся, представив, что могло бы быть через полчаса.

Опередить противника!

В двадцатых числах августа 46-й корпус отбросил противника на северный берег Буга в районе Тухлин — Бранчиск. Здесь у гитлеровцев была заранее подготовлена оборона. Местные жители рассказывали, что отрывка [202] траншей производилась еще весной, когда сооружался рубеж на Висле и Нареве. За лето свежевырытая земля поросла травой, и траншеи на противоположном берегу плохо просматривались.

Ожидая, пока вверху решится вопрос о форсировании, мы провели небольшую вылазку. Река перед фронтом 539-го полка делала узкую и глубокую петлю в нашу сторону, и с образованного ею полуострова немцы просматривали и обстреливали фланговым огнем боевые порядки полка. Гречко получил приказ захватить этот полуостров. Он со своим штабом разработал план боя: огневыми средствами отсечь излучину под корень и ночью форсировать реку и уничтожить находящегося на полуострове врага. Непосредственный исполнитель — батальон майора Подкуйко.

Майор прекрасно организовал этот бой. Отвлекающий десант автоматчиков у обреза излучины и затем форсирование основными силами прямо перед фронтом. Ему очень помог Зайцев. Он вместе с парторгом батальона Мельниковым и комсоргом Ващуком подбирал самых отважных и опытных людей на первые лодки. Ващук увлекся идеей «комсомольского десанта», но Зайцев ему сказал: «Ты, Иван, не форси комсомольским билетом. Вы одни герои? Из вас только тот герой, кто за собой трех беспартийных ведет на подвиг. А отделяться — это пустое дело».

О лодках Зайцев сговорился в деревне. Поляки откликнулись горячо, они не только собрали 17 лодок, но даже не позволили солдатам их нести — сами доставили на КП полка.

Бой начался в полночь, к утру полуостров был полностью в наших руках. Исключительно храбро сражался взвод лейтенанта Левятова, расчищавший по траншее путь своей роте. Лейтенант лично дважды бросался в рукопашную схватку и в последней был тяжело ранен. Ващук поднял офицера и потащил к переправе. Разорвав свою нижнюю рубашку, сделал ему перевязку, сдал раненого в лодку и снова бросился в бой. Но вскоре его самого без сознания принесли на берег.

Третью рану получил комсорг за войну. Третью тяжелую рану. Жизнь юноши держалась на волоске.

Многие герои этого дерзкого подвига на Буге были награждены. А. А. Гречко представил Ващука к высшей [203] правительственной награде — ордену Ленина. Но комсорг об этом не сразу узнал. В глубоком тылу врачи выходили его, когда война уже кончилась победой.

Прошло семнадцать лет. 9 мая 1961 года в День Победы в Житомирском военкомате гвардии сержанту запаса Ивану Калениковичу Ващуку был торжественно вручен орден Ленина. Мне об этом сообщил Гречко, а вскоре пришло письмецо от самого Ващука. Приведу из него несколько строк.

«...В моей памяти полковник Гречко навсегда остался как прекрасный задушевный командир и человек. Хорошо помню его заместителя по политчасти товарища Зайцева, многому он учил нас, фронтовых комсомольцев... Помню товарища Подкуйко, командира роты капитана Минаева (погиб как герой), командиров взводов лейтенанта Левятова (ранен), лейтенанта Вожжоза (убит); помню замечательного украинского хлопца сержанта Долю (погиб), солдат — узбеков Таджибаева, Халикова, азербайджанца Саидова, белоруса Семенова, русских ребят Андреева, Каськова, Шишкина (родом москвич)... Шишкина хорошо помню, 26 июня 44 г. противник у селения Новый Шлях взорвал переправу, мы с Шишкиным под огнем вынесли в укрытие капитана Минаева, я приказал ему сообщить в штаб, а сам был вынужден поспешить к бойцам, так как надо было форсировать реку, что и было сделано.

Все это были хорошие люди, и я с радостью вспоминаю, что служил Родине рядом с ними».

Ныне Иван Ващук учительствует в селе Болячев — в том самом селе, где 21 июня 1941 года он праздновал на школьном балу окончание десятилетки, а на следующий день ушел на войну...

Пусть его воспитанники будут такими же преданными нашей Родине, как их учитель.

* * *

Под вечер 25 августа в блиндаж командного пункта дивизии неожиданно вошел комкор. Я вскочил для доклада. Эрастов махнул рукой и отступил в сторону. За ним появились невысокий, быстрый в движениях генерал-полковник с очень худым лицом, отчего глаза казались непомерно большими, и — будто в противоположность ему — грузный, широколицый, неторопливый генерал-майор. [204] Это были командующий 65-й армией П. И. Батов и член Военного совета Н. А. Радецкий.

Командарм принял доклад и сразу подошел к столу с картой. Голос у него был низкого тона; подчеркнуто короткая энергичная фраза.

— Эту излучину позавчера захватил батальон? Кто комбат?

— Майор Подкуйко...

— Дерзко подковал! Молодец! Мне нужно, чтобы враг здесь ждал удара... Доложите, товарищ Теремов, о командирах полков.

Узнав, что одного у нас не хватает, Батов сказал:

— Пришлю. Правда, с брачком, но полк потянет.

Очень хотелось спросить, велик ли брачок, но не решился, тем более что командарм уже раскрывал на столе свою карту:

— Ну, давайте теперь поговорим о предстоящих задачах.

На карте было нанесено положение войск 65-й армии и соседа справа — 48-й армии генерала П. Л. Романенко. Глаз невольно останавливался на графике: так работают на карте скорее в академии, чем на фронте.

Командующий познакомил нас с боевой задачей, поставленной перед армией К. К. Рокоссовским. Существо дела заключалось в том, чтобы в стремительном темпе выйти на рубеж Сероцк — Пултуск и захватить плацдарм на западном берегу Нарева. По данным авиаразведки, Нарев в инженерном отношении подготовлен к обороне, но сил для занятия этого рубежа у немцев нет. «Надо полагать, — говорил П. И. Батов, — что противник планирует занять его отходящими частями. Отсюда вывод — опередить врага, усиливать натиск, на его плечах форсировать Нарев».

Несколько раз, и настойчиво, командарм повторял, что темп движения войск, быстрота обеспечат успех. Как он хотел этого достичь? Идея его решения состояла, во-первых, в том, что он отказался от фронтального удара с юга на север (то есть от форсирования Западного Буга в районе расположения армии, в том числе и нашего корпуса). Это требовало значительных средств и сил и, безусловно, означало потерю в темпе. Во-вторых, он планировал маневр двумя корпусами на левый фланг соседней — 48-й армии, находившейся уже за Бугом, с [205] тем чтобы оттуда нанести фланговый удар по обороне противника на северном берегу реки.

— Попросим у Романенко кусочек территории. Он не откажет!

Один корпус командарм оставлял, растянув его боевые порядки, на старом рубеже для демонстрации самой деятельной подготовки к форсированию.

Изложив свое решение, Батов советовался с командиром корпуса. Именно 46-му корпусу предстояло активными действиями на южном берегу создать у противника ложное представление о направлении главного удара и маскировать перегруппировку основных сил армии. У них завязалась оживленная беседа. Я оказался как бы в лаборатории армейской операции. Это было очень интересно. И, конечно, было приятно, что командарм обращается к мысли и опыту подчиненных. Простая, ненатянутая форма общения — я бы сказал солдатская, фронтовая — как-то сразу располагала вас к этому человеку. Впоследствии — на пути от Буга до Одера — я убедился, что в этом состояла одна из характерных черт его стиля работы. Он хотел, чтобы люди вокруг него думали, и умел будить военную мысль. Это достигалось и в беседах, подобных той, о которой упомянуто выше, и при разборах боев, и во время знаменитых проигрышей армейских операций на ящике с песком. Павел Иванович Батов часто бывал в дивизии. Из всех командующих, под руководством которых пришлось воевать 108-й, это был самый непоседливый командарм, да простится мне это житейское слово. Недаром он любил поговорку «свой глаз — алмаз». Порой он появлялся со своим радистом в самой неподходящей — с точки зрения комдива — обстановке. Дело в том, что, когда идет бой и прибывает старший начальник, чувствуешь естественную тревогу за его безопасность. Пуля — дура, не говоря об осколке. Помню, я пережил неприятные минуты при штурме Данцига. В проеме стены, разбитой снарядом, показался командарм. «Почему медленно двигаетесь, Теремов? Откуда мешает огонь?» Он стоял как раз под повисшим балконом, который еще держался, но неизвестно на чем. Бывало и так, что Батов приезжал в дивизию и приказывал: «Веди к братикам солдатикам». Однажды, получив такой приказ, я, чтобы сократить расстояние, наклонился, как обычно делают связисты, [206] взял в руки провод — ариаднову нить фронтовика — и пошел. Командарм довольно усмехнулся: «Правильно!.. Я эту премудрость усвоил еще в шестнадцатом году. Будучи разведчиком». Такая человечная черточка: гордость своим солдатским опытом...

Деловая часть разговора подходила к концу. Командарм спросил меня:

— Вам ясно мое предварительное решение?

— Все ясно, товарищ командующий!

— Отлично. А что Подкуйко сидит в излучине — это не зря. Пусть будет чирий у фрицев на известном месте.

У нас в дивизии и в полках был заведен строгий закон: обязательно накормить человека, в каком бы он ранге ни был. Батов, Радецкий и Эрастов охотно согласились отобедать. Когда большой начальник посидит с тобой за миской щей или кружкой чая, это, поверьте, тоже сближает. Надоедает, если отношения построены на чисто уставных правилах. Они сухи. Они легче переносятся в мирное время, а на фронте кроме высокой, жесткой требовательности к подчиненному надо отдать ему немножко тепла. Угостить Батова было нетрудно, нужно было поставить картошку в мундире и чай с грудкой сахару вприкуску. Командарм хотел познакомиться с моими ближайшими сотрудниками, и вскоре за столом собралась наша дружная офицерская семья. Батов в шутку спрашивал, кто «красненький», кто «серенький» (личные дела офицеров, окончивших военные академии, хранились в красных обложках, а не имевших академического образования — в серых).

Генерал Радецкий больше слушал и как бы на расстоянии изучал своим внимательным взглядом всех этих людей. Он мне при первой встрече напомнил моего доброго старого учителя по слесарному делу Якова Ивановича Петелина, ветерана Московского тормозного завода. Случалось, запорешь деталь, Петелин говорил: «Вот видишь? Близко подходил к истине, всего две десятых миллиметра осталось, не померил и ушел в брак. Истина любит точность. Зачем тебе дан штангенциркуль?»

* * *

На следующий день мы убедились, что у командарма твердое слово. В дивизию прибыл на должность командира 444-го полка подполковник Анатолий Абилович Абилов. [207] Это был стройный молодцеватый офицер, как видно самоуверенный и самолюбивый. На смуглом лице светились черные глаза. Ему было лет тридцать. К нам он явился из гвардейской дивизии, где был снят с полка. Поздоровавшись, я спросил, что с ним произошло у гвардейцев.

— Немножко сам виноват, — сказал он с заметным татарским акцентом, — а главное — не сработался с комдивом.

— А что же вам с ним срабатываться? У вас полк, у него дивизия, выполняйте хорошо свои обязанности — вот и вся сработка. Я знаю вашего комдива — заслуженный, боевой генерал. Между прочим, у нас тоже есть комдив. Что же, мы будем воевать или срабатываться?

— Постараюсь здесь исправить свои ошибки!

— Вот это, товарищ Абилов, другой разговор... Вы принимаете один из лучших полков дивизии и постарайтесь с честью вести его дальше на полях сражений. У вас хороший штаб во главе с подполковником Вербовиковым, боевые, инициативные комбаты, особенно майор Иван Константинович Немченко и майор Иван Алексеевич Свиридов. Ваш заместитель по политической части майор Иван Петрович Семенов прекрасный политработник, этот человек, между прочим, энциклопедия полка, его славы и традиций...

Абилов несколько смутился и уже просто сказал, что хотел бы войти в доверие нового коллектива.

Так в жизнь славного 444-го полка вступил офицер, который довел его до Дня Победы. Смелый до удали. Романтик наступательного боя. Горячий в деле. Это он с отрядом саперов на дамбе Ост-Одера добрался до второго мостового устоя-каземата и кричал засевшему в нем с пулеметами и фаустпатронами гарнизону: «Сдавайся! Вы окружены войсками генерала Абилова!..» Я его тогда спросил, зачем кричал про генерала, он ответил: «Немножко фашиста пугал».

«Брачок» у подполковника был, и довольно серьезный, однако он обнаружился не сразу. Мне понравилось, что у них с Семеновым с первых же дней нашелся общий язык. На КП полка уже можно было слышать: «Ай, врет комбат. Семенов, друг, сходи, вправляй мозги». В то же время подполковник без зазнайства прислушивался к богатому военному опыту своего заместителя. [208]

Когда позвонил генерал Эрастов и сказал, что командующий интересовался, как Абилов, я ответил, что он притирается.

1 сентября 46-й корпус, оставив по приказу командарма на южном берегу незначительное прикрытие, произвел перегруппировку на 10 километров восточнее (район Старые Рожаны), где форсировал Буг и занял боевой порядок на левом крыле армии. Правее наступал 105-й корпус генерала Д. Ф. Алексеева.

До Нарева — около ста километров. Леса, болота, снова леса, по которым тянется ниточка шоссе на Вышкув. Наш корпус по своему положению в системе войск 65-й армии должен был встретить наиболее ожесточенное сопротивление: ось движения лежала параллельно Бугу, на берегу которого противник имел крупные силы. Мы это сразу почувствовали. Дивизия получила задачу наступать в общем направлении на Вышкув. В 16.00 части заняли исходное положение. Короткий артиллерийский налет. Атака. 444-й полк вклинился в оборону противника на полкилометра и остановился, встретив сильное огневое сопротивление. 407-й полк дважды переходил в атаку, но даже вклиниться не мог. Маневр крайне ограничен вязкими болотами. Единственный положительный результат — полностью вскрылась огневая система врага.

Мы готовились к атаке с утра. Ищенко я застал в землянке полкового КП. Он поглядывал на часы, кого-то нетерпеливо ожидая.

— Разрешите доложить свои соображения... Вот эти болота справа. С минуты на минуту жду разведку, послана выяснить проходимость. Думаю при малейшей возможности двинуть здесь батальон в тыл противнику.

— Заманчиво!..

— Я уверен, что немцы отсюда не ждут удара. По всем правилам эти болота недоступны для действия войск. — Ищенко скептически усмехнулся, и я понял, что он оседлал любимого конька, он же был военный преподаватель и при случае любил потеоретизировать. — Сколько раз совали нос в Россию и не понимают духа наших войск.

— Кто ведет разведку болот?

— Инженер полка и сам Чернышев. [209]

Капитан Чернышев — помощник начальника штаба полка по разведке — в прошлом воевал в партизанах, грудь его украшали две партизанские награды. В данном случае его опыт был незаменим.

Разведчики вернулись, когда уже темнело, мокрые и грязные с головы до ног.

— Чертово болотище, но пройти можно, — докладывал Чернышев. — Только людей надо подобрать повыше ростом, есть места по грудь. Немцев нет. Мы зашли в тыл до трех километров.

Решение Ищенко я утвердил. Его хорошая инициатива сулила успех. Рисовался план боя: как только батальон ударит по тылам — атака двумя полками с фронта. Эрастову эта затея тоже понравилась, и мы принялись за подготовку. На переднем крае все еще шел сильный огневой бой. Ищенко вывел из-под огня батальон Ситникова и приказал комбату отобрать человек сто — самых выносливых, рослых и только бывалых солдат.

— Хорошо, — сказал майор, — мы с Тимофеем Яковлевичем быстренько подберем. (Парторг полка Скорняков стоял с ним рядом.)

Ищенко поморщился. Он предпочитал строго уставную форму общения.

— Выполняйте!..

На фронте, да и вообще в армии, офицеры не привыкли обращаться друг к другу и к подчиненному по имени-отчеству. Ситников представлял исключение. Он мог даже в горячем бою сказать ротному командиру: «Иван Перфильевич, возьми мне ту высотку, до зарезу нужна...» Людям эта манера нравилась, и авторитет майора был непоколебим.

Решив проводить отряд, я задержался в полку. Зазуммерил телефон. Командира полка вызывал Батов.

— Ищенко? Доложи, что придумал. — Выслушав доклад подполковника, командарм сказал: — Молодец! Комдив у тебя? Дай ему трубку...

В сущности, самому командующему этот звонок в полк не принес ничего нового. Эрастов ему все рассказал. Но командиру полка он был нужен. Очень нужен.

Отряд майора Ситникова, забрав с собой два миномета, несколько пулеметов и все положенное штатное [210] оружие, выстроился у края болота. Спускалась ночь. Под высокими деревьями пахло сосной и болотной гнилью. В напутствие Ищенко сказал:

— Мне только что звонил командующий армией генерал-полковник Батов. Он вам желает победы и рассчитывает на ваш успех.

Через несколько минут люди уже скрылись в кустарнике, которым поросло это гиблое место. Им пришлось нелегко. Двигались по колено в трясине. Порой глубина болот была по грудь, и тогда все оружие, боеприпасы и рацию несли над головами. Связь поддерживалась через каждый час.

Только в 3.00 Ситников доложил, что проследовал, не замеченный противником, в его тыл на пять километров.

Далее все разыгралось, как по нотам. Ситников внезапно напал на спящих гитлеровцев. Отряд уничтожил около трехсот солдат и офицеров (не потеряв ни одного человека!), а главное — посеял панику. Пришло время, когда враг стал терять голову при слове «окружение». Ситников доносил, что противник в панике отходит. Действительно, его сопротивление с фронта значительно ослабело, и после тридцатиминутной артподготовки наши полки успешно прорвали промежуточный рубеж обороны и начали преследование в направлении на Вышкув. Шоссе — в наших руках!

Впоследствии, при разборе Наревской операции, генерал Эрастов высоко оценил этот энергичный бой 407-го полка и его передового отряда. Он говорил: «Отряд Ситникова открыл ворота танковому корпусу». Конечно, он польстил нашим героям. Танки генерала М. Ф. Панова в основном действовали в полосе 105-го корпуса, но, воспользовавшись нашим успехом, они частично устремились по шоссе на Вышкув.

В первой половине дня 4 сентября дивизия овладела Вышкувом. Леса остались позади, и танковый корпус рванулся к Нареву. Наша пехота стремительно продвигалась вперед. Удары дивизии все время приходились во фланг и тыл противнику, и его оборона по северному берегу Буга, которую он так основательно создавал, потеряла какое-либо значение и силу. Так умело поставил командарм свою армию по отношению к вражеским войскам! [211]

С НП на западной окраине Вышкува я доложил комкору о взятии этого городка.

— Имею до ста пленных. Полки продвигаются успешно. Наиболее сильное сопротивление на левом фланге, перед четыреста сорок четвертым полком.

— Совершенно законно, чем ближе к Бугу, тем немцев больше. Они в траншеях. Ревуненков на всем фронте с трудом продвигается. (186-я дивизия шла левее нас, то есть она главным образом свертывала боевые порядки врага по Бугу). — Комкор продолжал: — Нажимай своим правым флангом. Надо — вводи полк Гречко. Одним словом, немцев надо гнать и присесть не давать... Чего ты смеешься? Так командующий сказал.

На Ищенко нажимать мне не пришлось. Полк как бы летел на крыльях, за ним шел штаб дивизии и батальоны Гречко. Чем ближе Нарев, тем слабее становилось сопротивление противника. Полегче стало и Абилову. Число пленных увеличилось еще на 300 человек. Гитлеровцы бежали за Нарев. Вопрос был один: успеют ли части дивизии упредить врага, опередить его в этой сумасшедшей гонке к реке. Это было своего рода исключительно трудное испытание на выносливость. Все жили мыслью: скорее на Нарев. Командиры и политработники говорили бойцам — упредить, иначе придется кровью брать рубеж. И люди это понимали. Но усталость страшная. Едва остановка — пехота валится и спит мертвым сном. Почти все офицеры штаба и политотдела находились в батальонах, добиваясь высокого темпа движения. Приказ был один — держать пехоту на нога к. Часть сил врага оставалась позади. Они бежали к Нареву... за нами. (Об этом же мне рассказывал Г. В. Ревуненков, у которого число пленных дошло до тысячи.)

К вечеру 5 сентября наши полки, громя, тесня и обгоняя врага, подходили к лесному массиву, окаймлявшему восточный берег реки. Требовалось не более трех часов для достижения цели. Я ехал на «виллисе» и вдруг увидел, что солдаты лежат. Выскочил и бросился к ним. Навстречу спешил Комаров, за ним Величко.

— Кто позволил остановить колонну?

— Солдаты дальше идти не могут. Дайте хоть пять минут!

— Нельзя. Немедленно поднять людей!.. [212]

Надо было офицерам положить немало труда, чтобы поднять спящих бойцов.

Передовой отряд 444-го полка и дивизионная разведрота были высланы на автомашинах вперед с задачей форсировать Нарев. Доклад неутешителен: противник с западного берега встретил сильным пулеметным и минометным огнем.

В районе севернее Сероцка перед фронтом корпуса враг успел сесть в оборону. (Потом со слов комкора мне стало известно, что из фашистских войск с Буга лишь два полка сумели уйти за Нарев; корпус захватил более двух тысяч пленных, остальные рассеялись по лесам позади наших войск. Но эти два вражеских полка, очевидно, и сыграли свою роль.) Попытка форсировать с ходу не имела успеха. Я об этом доложил генералу Эрастову. Он ответил:

— Теремов, есть дырка выбраться на тот берег.

— Где же?

— Севернее тебя танкисты захватили плацдарм. Там переправляется триста пятьдесят четвертая дивизия соседа. Задача: немедленно используй успех танкистов, выходи на плацдарм и расширяй его ударом на юг в направлении Дзерженин. Быстрее действуй.

Полки были перенацелены. В таком положении нас застала ночь. За Наревом слышалась сильная орудийная стрельба. Бригады танкового корпуса отбивали первые контратаки.

Захват занаревского плацдарма силами Донского танкового корпуса представлял на редкость красивое с точки зрения военного мастерства дело. Наша пехота расчистила танкам путь в лесах перед Вышкувом. После этого танки в стремительном темпе достигли реки, далеко опередив отступавшие к наревскому оборонительному рубежу вражеские войска. Не дожидаясь стрелковых частей, танкисты заняли небольшой плацдарм. Танки шли через реку вброд...

И теперь, в ночь на 6 сентября, стрелковые корпуса спешили им на помощь, чтобы удержать и расширить плацдарм.

Для выполнения поставленной генералом Эрастовым задачи я решил нанести удар двумя полками одновременно. Вводить дивизию в бой мелкими подразделениями не имело смысла, так как гитлеровцы основательно [213] сели в оборону и были готовы отражать наши атаки. На переднем крае перед рекой у них имелись три линии траншей с развитыми ходами сообщения. У нас, правда, было важное преимущество. Удар дивизии приходился вдоль всех вражеских траншей.

444-й полк должен был наступать на высоту километром севернее Дзерженина, а 407-й полк непосредственно на этот сильно укрепленный пункт. Им были приданы два дивизиона нашего артполка, в то время как третий — гаубичный — дивизион занял огневые позиции на восточном берегу, готовый поддержать наступление.

Всю ночь в штабе дивизии, расположившемся в нескольких домиках так называемой дачи Попова, кипела работа. Перед рассветом работы прибавилось, но несколько иного рода. Кто-то вбежал и крикнул: «Немцы!» Действительно, не менее двух рот, выйдя из лесу, развернулись в цепь и, ведя на ходу огонь, двигались прямо к штабу. Из окна их хорошо было видно. Я поднялся. Лозовский сказал:

— Разрешите здесь командовать мне. Допейте, пожалуйста, чай.

К Комарову подбежал инструктор по учету партдокументов:

— Товарищ начальник! Куда партбилеты девать?

— Где они у тебя?

— В сейфе.

— Ну пусть там и лежат. — С этими словами начальник политотдела вышел за Лозовским, а мы с Кабановым продолжали работу. Начальнику штаба не так уж часто приходится воевать не на карте, а на действительной местности. Пусть отведет душу!

Огнем учебной роты и комендантского взвода часть гитлеровцев уничтожили, остальные, повернув левее, ушли.

Лозовский, вернувшись, соединился с начальником штаба 186-й дивизии:

— В вашем направлении идет вооруженная группа противника. Мы только что ее отбили. Встречайте.

В течение двух суток мелкие подразделения противника, оставшиеся у нас в тылу, пытались пробиться через лес и уйти за Нарев. Судьба их была — плен или смерть. [214]

Пока начальник штаба воевал, позвонил Абилов:

— Переправил два батальона. По переправе сильный огонь.

— Где Ищенко? Я не имею с ним связи.

— Не знаю. Его пехота уже на западном берегу. Очень темно, никак не ориентируюсь. На переправе порядка нет, все лезут вперед.

— Сейчас приеду к вам... Коваль, с Ищенко есть связь?

— Связист с концом кабеля у переправы. Он сообщает, что не может его найти.

— Родионов! Отправляйтесь на плацдарм. Свяжитесь с Ищенко. Проверьте выход на исходные позиции.

Степан Денисович Ищенко оказался в числе тех, кто, по выражению Абилова, «лезет вперед». Он ухитрился переправить весь свой полк и уже связался с правым соседом — мехбригадой, планируя ночью вместе с ней овладеть деревней Дзерженин. Но бригаду эту сняли и увели на другой участок плацдарма.

На переправе — скопление пехоты и артиллерии. Здесь распоряжался начальник инженерных войск 65-й армии генерал Павел Васильевич Швыдкой. Его атлетическая фигура возвышалась над толпой возбужденных офицеров. Каждый настаивал, просил. С помощью П. В. Швыдкого мы с Абиловым сумели к утру протолкнуть его полк на плацдарм. В 6.30 дивизия атаковала противника.

Три дня боев. Они сразу приняли жестокий характер, особенно перед фронтом 407-го полка. Дзерженин с его каменными строениями, подвалами враг использовал для упорной обороны. Утром Ищенко овладел северной окраиной, и весь день его подразделения вели уличные бои. Знаменитый дзерженинский костел, где находился наблюдательный пункт вражеской артиллерии, был взят батальоном майора Маркелова. 444-й полк медленно продвигался к Мурованке. Во второй половине дня я решил ввести в бой третий полк. Гречко с его умением медленно, но с железным упорством таранить вражескую оборону помог Ищенко на левом фланге. Дзерженин был взят, и наши части продолжали борьбу за расширение плацдарма вдоль по реке, к югу, и вглубь, в направлении Побылково Мале. Исключительную помощь [215] 108-й оказал в этой борьбе командир 147-й артиллерийской бригады большой мощности полковник Михаил Семенович Акимушкин. Его наблюдательный пункт был рядом с моим, и мы познакомились в бою. Это был образованный артиллерист, а впоследствии мы убедились, что полковник и очень хороший товарищ. Нам стало полегче, когда комкор ввел 7 сентября дивизию Г. В. Ревуненкова. Теперь левый наш фланг был прикрыт, и все силы сосредоточились на движении вглубь. Враг начал контратаки. Появились пленные из частей 542-й немецкой дивизии, которая ранее перед нами не отмечалась. К. М. Эрастов требовал от обеих дивизий самых энергичных действий, пока не подошли более крупные резервы противника. А их, по данным армейской разведки, немецкое командование спешно подбрасывало к нашему плацдарму. 8 сентября я получил задачу овладеть Побылково Мале и лесом восточнее высоты 98.6.

— Доложи обстановку, — приказал комкор.

— Противник оказывает сильное огневое сопротивление с Побылково. Прошу вас помочь огнем.

— Огонь даю. Где твоя артиллерия?

— Два дивизиона с полками, третий в районе кирпичного завода.

— Имеешь связь с Ревуненковым? Где его пехота?

— Его пехота ведет бой за высоту сто тридцать пять девять.

— Увяжи свои действия с ним. Через час доложишь...

Генерал Эрастов всегда строил бой во взаимодействии с соседом. В этом вопросе он многому учил меня. Но должен сказать, что с Григорием Васильевичем Ревуненковым мы работали согласованно. И в данном случае мы договорились по времени и местности нанести огневой удар артиллерией двух дивизий и одновременно перейти в атаку нашими фланговыми полками. Ступенью ниже — та же картина боевой дружбы, слаженности. Гречко имел связь и личный контакт с командиром 238-го полка майором Гусейновым.

Дружный удар стрелковых частей и артиллерии дал результаты. Через час я мог доложить командиру корпуса, что 539-й полк выполнил задачу и очищает лес от противника. Абилов в это время вел бой в деревне [216] Побылково Мале, отбивая контратаку немецкого батальона, усиленного самоходными артиллерийскими установками.

Из политдонесения полка: «...В этом бою снова отличились отважный пулеметчик Прусов и командир орудия Нигматулин. Огнем своего орудия сержант Нигматулин поджег две самоходные установки фашистов, а сержант Прусов косил из пулемета фашистских автоматчиков. Так бьют ненавистного врага боевые друзья — полные кавалеры ордена Славы».

Новый командир 444-го полка уверенно вел его в этих трудных, изнурительных боях. Я бы сказал, что Анатолий Абилович Абилов сумел понять дух полка. Он действовал грамотно, с энергией, и пока что у меня укреплялось убеждение — полк попал в надежные руки. Мы старались ему помочь. В полку много работал Величко, своим невозмутимым спокойствием несколько умеряя горячность подполковника. От штаба — майор Руденко, от политического отдела — дивизионный агитатор Нечипуренко. Эти товарищи прекрасно знали полк в его развитии, они были в нем свои, кровью побратавшиеся с его ветеранами, и с ними Абилову было легче овладеть коллективом и постигнуть его богатые возможности. В напряженные дни борьбы за расширение плацдарма у Абилова почти безвыходно работал и майор Сало. Я уже рассказывал, что майор стремился во время боевых действий быть среди своих комсомольцев, там, где опаснее. Вспоминается сценка. Комаров направил в 444-й полк под Мурованку инструктора. Это был пожилой человек, бывший учитель. Сало сказал начальнику политотдела:

— Товарищ подполковник! У него дома семеро детей. А я — холостяк. Пошлите, пожалуйста, меня.

— Ладно. Сейчас мы это дело переиграем... Верните его и идите! — Хорошие были глаза у начподива, как будто он увидел в подчиненном офицере что-то новое, чего ранее не замечал.

Вот с этого момента и до захвата Побылково Мале майор Сало находился у Абилова. Они сблизились, хотя по характеру были совсем разные: Абилов — шумливый, горячий, Сало же — скромный, даже застенчивый, с высокоразвитым чувством товарищества. Когда настало на плацдарме затишье, командир полка с восторгом говорил [217] мне о вожаке дивизионных комсомольцев. Его увлекала не только личная доблесть майора. Ему особенно понравилась способность Сало целеустремленно вести политработу в бою. «Нашел время, тут же, на передке, ночью организовал встречу взаимодействующих командиров орудий, стрелковых отделений. Провел с ними беседу о предстоящем бое, о взаимной помощи. Тут запоминались номера орудий сопровождения, знакомились друг с другом командиры... Настоящая помощь строевым командирам!» — так закончил рассказ Абилов.

Всю ночь на 9 сентября части дивизии вели сильный огневой бой. Рано утром позвонил К. М. Эрастов и передал приказ командарма — наступление прекратить, срочно закрепляться на достигнутом рубеже.

Наступила оперативная пауза. Дивизия около трех месяцев была в боях. За это время она прошла от Друти до Нарева шестьсот километров.

Пауза

65-я армия укреплялась на сероцком плацдарме силами трех корпусов. Командарм требовал как можно быстрее зарыться в землю. Первую очередь инженерных работ закончить за двое суток. Готовность всей обороны — через четыре дня. Дивизия устала. Она понесла потери. Надо бы дать отдых. Но, как говорится, солдат нельзя жалеть, их надо беречь (эти слова я часто слышал от П. И. Батова). А бережет — земля. Тысячи людей стали землекопами. Работали круглые сутки. Норма на человека в день — восемь погонных метров траншеи полного профиля. Оборона строилась жесткая, рассчитанная в первую очередь на борьбу с танками. Рощи, деревни и хутора, оставленные врагом железобетонные сооружения — все это помогало сделать устойчивым оборонительный рубеж дивизии. Создавались мощные опорные пункты. Район обороны покрывался густой разветвленной сетью траншей, ходов сообщения, отсечных позиций. Артиллеристы раньше других управились со своими позициями, но в штабе дивизии уже лежало боевое распоряжение командиру 575-го артполка Зенько — ежедневно выделять 300–500 солдат на помощь стрелковым частям. От инженерных работ были избавлены только разведчики и снайперы. У них хватало своих [218] дел. Помню одного из этих героев томительных дней обороны — молодого красавца цыгана Шардо. Первый стрелок дивизии. Он служил в 444-м полку. Любил выползать ночью в нейтральную зону, маскировался там так, что с рассветом и наши бойцы не всегда могли его обнаружить, и начинал свою охоту. На сероцком плацдарме он довел свой личный счет истребленных фашистов до четырехсот. «Шардо на мушку берет врага только раз», — так он говорил о себе. Его знали в каждой роте, и, если обнаруживали фашистского наблюдателя или еще какую цель, Шардо «получал заказ». Абилов его берег, запрещал ходить в атаку. Но в жестоких боях за плацдарм не выдержало горячее сердце цыгана: 5 октября, когда в схватке с вражескими танками и автоматчиками решалась судьба полка, когда батальон майора Афанасьева дрался в окружении и Абилов ротой пробивался к нему, Шардо бросился в бой и пал смертью храбрых.

В строительстве оборонительных рубежей нас все время подхлестывал командарм. В первой половине сентября мне часто приходилось видеть его на плацдарме. Иногда он приезжал один, но чаще с генералом Швыдким. Батов излазил весь наш передний край, проверял надежность прикрытия стыков с соседними дивизиями и т. п. Однажды ранним утром П. И. Батов прибыл с командующим фронтом. Я их сопровождал на передний край 444-го полка в Побылково. Правее уже был рубеж 354-й дивизии генерала В. Н. Джанжгавы из 105-го корпуса. Вернувшись, К. К. Рокоссовский выразил удовлетворение ходом инженерных работ.

— Поехали, Павел Иванович, к Джанжгаве! — На прощание командующий сказал мне: — У вас золотые кадры, я имею в виду ветеранов дивизии, используйте их при обучении нового пополнения.

Я сначала не понял, о ком идет речь. Оказывается, командующий фронтом говорил с Нигматулиным, и сержант со всей непосредственностью доложил Рокоссовскому, что они «вместе били фрицев» на Минской автостраде в сорок первом году.

14 сентября была как бы генеральная проверка. Командарм с армейским инженером работали в полках Абилова и Гречко, составлявших первый эшелон дивизии. Иванов докладывал о минных заграждениях — уже [219] были поставлены десятки тысяч мин, о прикрытии танкоопасных направлений рогатками и малозаметными препятствиями.

Мы возвращались в центр дивизионного района обороны, к роще «Квадратной», на опушке которой саперы оборудовали мой наблюдательный пункт; в глубине ее расположились подразделения 407-го полка. Траншея полного профиля хорошо укрывала невысоких ростом Батова и Иванова, могучему начальнику инженерных войск армии она хватала только по плечи.

— Я буду по Швыдкому глубину мерить, — заметил Батов. — Плохо вам придется, подполковник...

Генерал Швыдкой выручил Иванова:

— Помилуйте, товарищ командующий! Тогда придется задействовать здесь всю четырнадцатую инженерно-строительную бригаду... Я считаю, что эта дивизия прилично поработала. Отрыли целый метрополитен.

Командарм улыбнулся, как будто вспомнив что-то родное.

— Было время. Я со своим полком Московской Пролетарской дивизии строил метро. Шефствовали над одной из шахт. Как работали!..

К действительности вернули разрывы снарядов. Враг периодически нас обстреливал, обычно к вечеру и ночами. На этот раз налет был особенно сильным и продолжительным. Била артиллерия большой мощности. Командарм, прислонившись к стенке траншеи, поглядывал на часы. Прошло уже двадцать минут, а тяжелые орудия противника все еще долбили рощу. Я не узнал ее, когда мы вышли к НП. Половина деревьев была сметена. Убито несколько лошадей. Но потерь личного состава в 407-м полку не было. Земля спасла. Командарм приказал послать за хорошую работу подполковника Иванова и подполковника Ищенко во фронтовой санаторий, открытый по решению Военного совета в Вышкуве.

Ровно месяц дала нам военная судьба на организацию обороны. Мы систематически ее совершенствовали. Штаб дивизии разработал план оборонительного боя, предусмотрев несколько вариантов. Я в присутствии генерала Эрастова проиграл его на местности с командирами полков. Одновременно началась подготовка войск к предстоящим наступательным боям. Выводили части [220] на восточный берег и здесь отрабатывали навыки, необходимые при прорыве сильно укрепленной обороны. Партийно-политическая жизнь войскового коллектива тоже кипела ключом. Фактически у нас, во фронтовой обстановке, сливались понятия «бывалый солдат» и «коммунист». Это позволяло парторганизации вести работу в массах конкретно, очень целеустремленно, ставя в центре пропаганду боевого опыта солдат и офицеров. Из многих найденных политотделом форм мне запомнились так называемые «чаепития на стыках». Зайцев с деятельной помощью Комарова проводил их даже с некоторой торжественностью. В 539-й полк приглашали командира соседнего 238-го полка 186-й дивизии майора Гусейнова с его штабом, затем — командира локтевого батальона с его ротными офицерами, командиров взводов и отделений, и они за чашкой чая встречались с нашими товарищами. Происходило знакомство, узнавались характеры, шел и деловой разговор по вопросам взаимодействия в предстоящих боях.

Выросли ротные партийные и комсомольские организации. Они обсудили на своих собраниях задачи коммунистов и комсомольцев в боях за удержание и расширение плацдарма. Начальник политического отдела армии генерал Ганиев выступал перед активом дивизии, он остановился на огромном значении наревских плацдармов в борьбе за окончательную победу над врагом.

— Геббельс заявил, что эти плацдармы — «ключ к Берлину, пистолеты, направленные в сердце Германии». И это, — говорил Ганиев, — заставляет нас быть особенно бдительными, они могут попытаться сбросить нас за Нарев.

В двадцатых числах сентября дивизия получила новое пополнение. В кропотливой работе с людьми быстро промелькнули еще десять дней. Новобранцам в торжественной обстановке было вручено оружие. Снова мы обкатывали подразделения танками. Перед новичками выступали ветераны. Как-то, возвращаясь из Побылково Дуже, я увидел в роще, уже тронутой желтизной, группу солдат. Тут были все знакомые лица: сержант Прусов, Кирилл Чижик, уже оправившийся после второго ранения и получивший второй орден, сержант Чернышев с наводчиком Поповым и его помощником Бекмурзаевым — орденоносный расчет станкового пулемета, у каждого [221] орден Красного Знамени на груди за подвиги на Березине под Бобруйском... Мастера пулеметного дела 444-го полка. Полковой пропагандист капитан Кутный инструктировал их, как лучше выступить перед бойцами нового пополнения. Интересная была, я бы сказал, консультация души наших героев.

— ...Рассказывайте не только о результате подвига, но и покажите, товарищи, свои переживания, знаете, как говорится, я — человек, и ничто человеческое мне не чуждо... Новому бойцу крайне важно понять, что чувствует герой в атаке, почему может в любых условиях держать себя в руках. У тебя, Бекмурзаев, как прошел самый твой первый бой?

— Неприлично вспомнить, товарищ капитан.

— Вспомни для примера нам сейчас...

— Меня тогда поставили ездовым доставлять боеприпасы на передовую. Нагрузил повозку, сел и поехал. Сначала было ничего, а поближе подъехал — то там, то тут снаряды рвутся, и не могу я сидеть, просто горячо, думаю — сижу на порохе, ведь взорвется. Слез, повел лошадь в поводу. Старшина роты отругал, что медленно работал.

— Я бы советовал всем вам упомянуть в беседе, с чего вы начинали. В чем суть дела? Герои берут верк над врагом потому, что их никогда не покидает здравый смысл. Тогда у Бекмурзаева еще его не было, он сейчас смеется, а тогда было не до смеха. Потом поделитесь примерами мастерства...

Далее капитан говорил Прусову:

— Ты, Прус, у нас самый старый пулеметчик, у тебя три ордена Славы, ездил с делегацией полка к Анне Яковлевне Гасан, когда хоронил нашего любимого командира. Расскажи и про это, нужно, чтобы новые товарищи почувствовали, в какой полк пришли служить. Помнишь первое выступление подполковника Абилова? Он сказал, что вместе с нами чтит память Гасана и вместе с нами будет мстить за его смерть до победы... А теперь, — заключил Кутный, — поговорим, как вам вести с новичками беседу непосредственно у пулемета.

Признаюсь, пулемет был моим любимым оружием еще с довоенных лет, и в беседе, что вели в роще под Побылково Дуже ветераны-пулеметчики, я принял непосредственное участие. [222]

Организация массовой передачи молодым опыта бывалых солдат — большая заслуга штаба и политотдела дивизии, действовавших заодно. Не только были беседы. Были листовки. Заметки и статьи ветеранов в дивизионной, в армейской и фронтовой газетах. Вот одна из них, под названием «Три солдатских правила. Мысли ветерана Отечественной войны».

«Я начал службу в мирное время, прошел войну и научился трем солдатским правилам.

Первое правило: держи высоко свою солдатскую честь, то есть, чтобы тебя в роте считали самым лучшим бойцом. У нас служил боец Куцоруба. Дальше всех он метал гранату — метров на пятьдесят. Все уже примирились, что так и должно быть Куцорубе самым первым в роте. Но командир однажды сказал: «А кто же все-таки дальше кинет гранату? Неужели нет у нас таких молодцов?» Задел командир за живое. Взялись практиковаться. Куцоруба увидел, что ребята начинают его перешибать, смотрим — практикуется. И что вы думаете — почти все стали метать гранату на 50 метров, а Куцоруба даже на 65 с половиной.

Второе правило: всегда изъявляй желание действовать. Не могу я уходить от трудных дел. Где опасность, туда и тянет. Когда надо было добыть «языка», я выпросился на это дело. Подошли к реке — полез первым в воду и повел отделение под огнем. Взяли мы «языка».

Третье правило: держись впереди. Люблю, чтобы моя сила у всех была на виду. Когда понимаешь, что на тебя товарищи глядят, такое сделаешь, что никогда бы не осмелился сделать.

Таково, молодые бойцы, суждение из моего боевого опыта.

Сержант Г. Самойлов»

* * *

Сентябрь истекал. Противник вел себя спокойно и не подавал никаких признаков подготовки к нападению. В конце месяца разведчики достали двух пленных солдат. Кузоро пришел с докладом:

— Пленные показали, что в лесу западнее Дембинки имеются танки пятой дивизии «Викинг». Я думаю, в случае наступления они могут быть пущены против нашей [223] и сто восемьдесят шестой дивизии. Кроме того, пленные заявили, будто западнее Сероцка тоже видели танки.

— Есть данные наблюдения?

— Майор Подкуйко говорит, что его наблюдатели видели на опушке Дембинского леса три танка.

Через несколько дней новый пленный — немецкий ефрейтор — эти сведения отверг. Разведка соседей не имела никаких данных о наличии вражеских танков против плацдарма. Армейская разведка тоже.

Мне было приказано вступить во временное командование 46-м корпусом, так как генерала Эрастова послали полечиться во фронтовой госпиталь.

3 октября ночью из Вышкува вернулся Евгений Иванович Иванов.

— Как там наши курортники?

— Ищенко отсыпается, а Зенько уже заскучал, говорит, что непривычно, тянет в полк. И знаете, верно... Я пойду в четыреста сорок четвертый, погляжу, как без меня мои ребята управлялись.

У крыльца корпусного командного пункта инженера поджидал комбат саперов Александр Яковлевич Коваль. Из окна было видно, как оба офицера спускались к реке. Коваль повыше ростом, но не так аккуратно сложен, как налитый железной силой инженер. Две недели они не виделись и были рады друг другу. Они шли к Гансеровской переправе.

У нас в дивизии на плацдарм из штаба ходили по штурмовому мостику, только его ниточка связывала восточный и западный берега Нарева. Мост для орудий и танков построили в тылу 186-й, у села Гансерово, как раз напротив КП корпуса.

Покончив с текущими делами, я ушел к себе. В штабе дивизии текла обычная жизнь. Комаров отчитывал Семена Неймана:

— Как вам не совестно! Люди ждут партбилет, как солнышко. Если завтра к восьми утра фотографии для партдокументов не будут готовы, то...

Лозовский доложил, что звонил Иванов. Взвод саперной разведки обнаружил на нейтральной полосе против 1201-го полка дивизии Джанжгавы немецких минеров. Что они делали, разведчикам не удалось установить. Вероятно, готовили вылазку за «языком». Инженер проверил этот факт личным наблюдением. Саперы [224] противника появились не только у соседа, но и на нашем правом фланге. Комбат Афанасьев разогнал их пулеметным огнем...

Всех поднял на ноги гул и грохот разрывов. В 6.00 гитлеровцы начали мощную артиллерийскую подготовку по боевым порядкам нашей пехоты, огневым позициям артиллерии и командным пунктам.

Я выскочил из блиндажа. У дверей сидел фотограф политотдела. Ноги у него были оторваны. Нейман еще этого не понял, он их подтягивал и укутывал окровавленной полой шинели.

И грянул бой...

С 4 по 9 октября 1944 года на сероцком плацдарме разыгрался упорнейший оборонительный бой. По своей силе и жестокости, по продолжительности во времени это был для 108-й дивизии один из самых тяжелых боев за всю Великую Отечественную войну. В течение пяти суток на относительно небольшой площади плацдарма (по фронту плацдарм 65-й армии имел 25 км, в глубину от 8 до 18 км; на участке 108-й дивизии — 5x8 км) с обеих сторон одновременно боролись за достижение победы более двадцати стрелковых и танковых дивизий, что примерно составляло двести тысяч солдат и офицеров. Более тысячи танков. Около четырех тысяч орудий и минометов, не говоря уже о мощи всего ружейно-автоматного и пулеметного огня. Порой часами над плацдармом стоял сплошной дым, и тучи пыли, поднятой разрывами снарядов, застилали небо плотнее, чем низкие осенние облака.

В первые два дня редко можно было расслышать отдельные выстрелы орудий. Тот, кто был на плацдарме, чувствовал содрогание земли, как бы толчки вулкана, пытавшегося прорвать ее оболочку.

Наша дивизия оказалась в центре схватки, развернувшейся сразу по всему фронту армии. Общая картина такова.

Первый день. Танковый таран противника нацелен на 105-й корпус. Крайне тяжелое положение в 354-й дивизии генерала Джанжгава, ее стык с правым соседом разрезан, оба полка ее первого эшелона отходят, обнажая фланг 108-й, и Абилов с кровопролитными боями [225] начинает разворачивать 444-й полк фронтом на север. Только на шоссе, идущем параллельно реке, враг был остановлен — командарм выдвинул сюда гвардейскую дивизию генерала Борисова и бригаду тяжелых самоходных артиллерийских установок. Отсюда немецкие танки и пехота повернули и ударили по позициям 108-й с тыла, в бой втянулся 407-й полк.

Второй и третий день. Главный удар по 46-му корпусу наносят сто семьдесят танков. 186-я дивизия прижата к реке. Разрезав боевой порядок корпуса, противник вышел к Нареву выше Гансеровской переправы. 539-й полк одним батальоном бьется на бывшем переднем крае в окружении, двумя батальонами занимает оборону по шоссе близ реки, препятствуя противнику отрезать плацдарм под корень. Это самый острый я переломный момент. Но уже и нам помогают посланные П. И. Батовым танки и истребительные противотанковые части.

Последние два дня. Напряженные бои на всем фронте 46-го корпуса. Затишье у соседа справа. Последняя попытка врага — танковый удар по 18-му корпусу. Гитлеровцы израсходовали свои силы, и после 10 октября наши войска, приведя себя в порядок, восстановили положение.

Решив отвоевать сероцкий плацдарм, немецкое командование создало значительный перевес в пехоте, артиллерии, особенно в танках. Только против фронта 108-й дивизии оно бросило 5-ю танковую, 542-ю пехотную дивизии, 1131-ю мехбригаду, 690-й охранный батальон. А в войсках 65-й армии в первый день танков на плацдарме не было. К тому же на стороне противника оказалось преимущество внезапности.

Наше преимущество заключалось в том, что за месяц была создана жесткая, глубоко эшелонированная, насколько позволяли размеры плацдарма, оборона. У нас имелось важнейшее условие устойчивости обороны — исключительно высокий боевой дух войск. Именно поэтому 65-я армия, в том числе и 108-я дивизия, сумела выстоять, когда на нее обрушился такой мощный и неожиданный удар. Мы знали, что враг обязательно попытается сбросить нас с плацдарма, и наша боевая готовность была на высоте. Но мы не знали, когда противник намерен напасть, это было упущение, за которое [226] мы частично поплатились. Мы позволили противнику начать планомерное наступление, за отсутствием данных не смогли произвести артиллерийскую контрподготовку по его войскам перед атакой. Это был наш просчет. Авиационная разведка фронта сплоховала, она не обнаружила подходившие и сосредоточивавшиеся в глубине вражеские войска. Лишь в процессе боя были установлены новые пехотные и танковые дивизии, использованные немецким командованием в борьбе за сероцкий плацдарм.

С последними выстрелами артподготовки началась танковая атака. Первое сообщение — от Иванова. Он звонил Лозовскому:

— Я у Абилова. Началось наступление. Удар встык с тысяча двести первым полком. Задет правый фланг нашего полка. Вижу — на отдельную роту в Побылково Мале движутся десять средних танков.

Величко приказал инженеру:

— Немедленно выбрасывай подвижные отряды заграждения. Перекрой танкоопасные направления между Побылково Мале и Грабино. Связь с Орманом есть?

— Он здесь. Задачу роте Безверхого уже поставил. Прошу выслать вторую саперную роту. Пусть Павленко тащит как можно больше мин. У меня под рукой сотня...

Так наступила для нас наревская страда. Через десять минут вся проволочная связь была выведена из строя, управление частями перешло на радио.

Пусть читатель представит арену кровопролитных боев дивизии. Передний край обороны: деревни Побылково Мале и Побылково Дуже держали два батальона 444-го полка; на левом фланге, в большой роще «Круглая», на западной ее опушке, в траншеях, два батальона 539-го полка. По разграничительной линии с правым соседом — 354-й дивизией расположены деревни Грабино, Мурованка, наконец, у шоссе близ реки — Дзерженин. В тылу 539-го полка — кирпичный завод. В самом центре района обороны — роща «Квадратная», в ней и ее окрестностях позиции 407-го полка (второй эшелон дивизии).

Мне разрешили лишь на второй день боя вернуться из корпуса к исполнению своих обязанностей. Командовал 108-й дивизией в это тяжелое время испытания ее стойкости Семен Саввич Величко. Его правой рукой [227] был новый командующий дивизионной артиллерией полковник Гроховский.

После часового боя Абилов доложил:

— Пехота противника при поддержке тридцати танков атакует с рубежа Буды Побылковские. Теснит тысяча двести первый полк. Моя отдельная рота понесла большие потери, остатки ее влил в батальон Афанасьева. Развернул его фронтом на север. Подбито семь танков, остальные в движении — на Грабине. Прошу огня по танкам.

— Огонь даю, — ответил Величко. — Держи крепче правый фланг. Перебрасывай туда истребительную батарею!

Абилов держался мужественно. Но его счастье, что в полку в первые же минуты драматических событий оказался Иванов и командир противотанкового истребительного дивизиона майор Орман. Оба офицера сражались на плацдармах Десны, Прони, Днепра. Они понимали друг друга с полуслова. Их солдаты привыкли вместе работать на поле боя. Командир 1-й саперной роты капитан М. Ф. Безверхий возглавил подвижные отряды заграждения на участке Побылково Мале — Грабино. Саперы внаброс клали перед надвигающимися танками мины и МЗП — малозаметные препятствия (например, проволочную спираль, которая опутывает гусеницы танков). Выскочит солдат на поляну, разбросает в траве свою проволоку — и в лес. Минута — он уже мчится к ручью. Туда уклонилось несколько танков. И снова, ускользая от огня, сапер расстилает проволочную спираль.

— Танки шли прямо на нас, — рассказывал мне позднее сам А. А. Абилов, — и вдруг — удивительное явление! Понимаете? Три головных на месте делают странные рывки. Взад-вперед... взад-вперед... А!.. На гусеницы намотали проволоку. От нее быстро не отделаешься! Танки крутятся, подставляют боковую броню. Истребители — раз-раз!.. И вот все три — пылают!

Кто из саперов разделит с артиллеристами истребительного дивизиона славу этого подвига? Сержант Горохов? Солдаты Вахин, Сухобоченко, Кухоновский? Они утром 4 октября вступили на правом фланге 444-го полка в единоборство с закованным в броню врагом. «Ретиарии современной войны» — так этих героев назвал [228] полковник Гроховский. (Он намекал на один из видов боя гладиаторов в Древнем Риме: сражаются двое — тяжело вооруженный боец, в шлеме, со щитом и мечом, — мирмилон и его противник, в набедренной повязке, с легким трезубцем и сетью в руках, — ретиарий.) Что ж, командующий артиллерией дивизии высказал меткое сравнение.

Опираясь на противотанковый район рощи «Круглая», Гречко вместе с майором Гусейновым (высота 135.9) еще крепко держал стык со 186-й дивизией. Потеряв здесь в первые часы атаки 10 танков, пораженных орудиями прямой наводки, противник вел сильный огневой бой. Полки генерала Ревуненкова отбили первый натиск. Докладывая в корпус, генерал спрашивал, что у Величко. Конечно, Ревуненков тревожился за свой фланг, но в этом вопросе чувствовалось и товарищеское беспокойство, он понимал, как трудно Семену Саввичу — впервые командовать дивизией в такой отчаянный момент. Я ответил, что Величко принимает все меры для ликвидации прорыва на правом фланге дивизии.

— Думаю, что он не допустит выхода немецких танков в ваши тылы. Но на всякий случай примите меры.

Отход обоих полков дивизии Джанжгавы поставил перед командиром 108-й задачу большой трудности. Противник немедленно использовал свое выгодное положение и частью сил ударил во фланг и тыл 444-му полку. Батальон майора В. Д. Афанасьева уже был полуокружен. Величко поступил правильно. Он не бросил в контратаку полк второго эшелона, приказав ему встретить врага, опираясь на созданную в Мурованке и роще «Квадратная» оборону. (Он как бы в меньшем масштабе повторил то, что сделал командарм. Когда противник прорвал оборону 354-й дивизии и устремился к Нареву, командарм имел на плацдарме в резерве 44-ю гвардейскую дивизию. Она не была использована для контратаки по прорвавшимся частям противника, но встретила их на второй линии обороны и здесь в тяжелом бою уничтожила больше шестидесяти танков, и фашисты к реке не вышли. Я думаю, что, если бы гвардейцы тогда контратаковали, вряд ли был бы достигнут этот успех.) [229]

407-й полк завязал ожесточенный бой. Трудность состояла и в том, что командир полка еще не вернулся из фронтового санатория.

Санаторий!.. Представьте себе, как странно звучало это слово в полдень 4 октября на плацдарме.

Вся тяжесть ответственности легла на плечи начальника штаба полка подполковника Сочилина. В 13.00 он доложил:

— Больше полка пехоты и до тридцати танков овладели Грабино и ведут атаку в направлении Мурованка и южнее. Часть танков горит. Героически дерется первый дивизион артполка... Не имею связи с Абиловым. Где он?

— Абилову очень тяжело, — ответил Величко. — Его третий батальон отрезан, остальные сдерживают противника юго-восточнее Побылково Мале. Учтите, Сочилин, от вашего полка зависит судьба плацдарма. Вам отходить некуда... Я послал вам батарею истребительного дивизиона. Мурованку не сдавать! Сейчас попрошу огня у комдива...

После просьбы Величко я связался с НП командира 147-й артиллерийской бригады большой мощности полковником Акимушкиным. Он выполнял распоряжения командарма, но и мои заявки принимал и сразу оказывал помощь.

— Михаил Семенович, дайте, пожалуйста, огонь по Грабино. Там тридцать танков и много пехоты.

— Сейчас. Стукну всей бригадой. Я послал командира батареи в боевые порядки пехоты. Предупредите командира полка, чтобы он с ним связался. Примета — усат, как Буденный. В этой сутолоке черт ногу сломит.

— Спасибо! Пехота не забудет...

На рубеже Мурованки и южнее этой деревни противника встретил 1-й дивизион 575-го артиллерийского полка, батальон Ситникова и полковые батареи. Тут руководил боем заместитель Ищенко по артиллерии майор Тарасенко, офицер твердого, решительного характера. Расчеты орудий стояли до конца. 1-я батарея артполка боролась с четырнадцатью немецкими танками. Командир орудия коммунист Цветаев подбил четыре, но пятый танк раздавил орудие. Герой погиб. Перед фронтом 2-й батареи горело восемь танков. Почти все артиллеристы вышли из строя. У орудия — один [230] солдат, наводчик Козарев. Снаряды израсходованы. Козарев перебежал к другой пушке. Хватило времени выстрелить в упор. Но танков шло четыре. Козарев зарядил и упал, смертельно раненный. 7-я батарея лейтенанта Ильина приняла на себя мощный удар. Отбиты три атаки. Уничтожено пять танков, четыре самоходных орудия. Из наших живет только одна пушка. Уже нет комсомольца офицера Ильина, погибли расчеты. У пушки — командир орудия Рой, наводчик Чекалин, замковый Кушнарев и артиллерийский мастер Крупененко. Они за всех своих товарищей продолжают бой. Атака отбита. Рубеж удержан. Четверо, оставшиеся в живых, смотрят, как уходит назад последний фашистский танк. Тут выбежала к орудию санитарка саперов Дзюба (заградители из второй роты В. П. Павленко действовали поблизости). Спросила Роя:

— Вас перевязать, сержант?

— Не надо, Галка. Это не моя кровь. Это я Кушнарева перевязывал.

Тарасенко после боя говорил: «Наши артиллеристы умирали на лафетах, но не отошли».

Через два дня Роя не было в живых. И когда командарм на поле боя приколол к груди Чекалина орден Красного Знамени, наводчик сказал:

— Принимаю за себя и за погибших моих товарищей.

После полудня из Вышкува прибыл подполковник Ищенко. Вся его натура, весь командирский характер вылились в одном вопросе:

— Что с моим полком?

— Как что? — ответил ему Величко. — Раз война, то воюет.

Получив необходимую информацию и предупреждение, что успех обороны дивизии зависит сейчас от 407-го полка, Ищенко быстро вышел из блиндажа. КП был под сильным артиллерийским огнем. Но командир полка знал, какому куску стали надо поклониться. Он, придерживая планшет и автомат, бросился к реке и перебежал по штурмовому мостику.

О, этот мостик, шириной в сорок сантиметров! Он просматривался и обстреливался противником. Сколько раз за этот день его настил разлетался в щепки! А мостик держался. И трудно было понять — на чем. [231]

Об этом знали только обслуживавшие его саперы да связисты. Множество телефонных проводов тянулось на плацдарм. Каждый пристраивал свой кабель к штурмовому мостику. С миру по нитке — голому рубаха. Полсотни проводов — неплохая вышла основа.

Ищенко застал следующее положение. Одна рота на правом фланге вела бой в окружении. Батальоны Ситникова и Иванова отражали атаку танков и пехоты на бронетранспортерах на рубеже роща «Квадратная».

— Имеешь связь с Абиловым и Гречко? Где части триста пятьдесят четвертой дивизии? — спросил подполковник начальника штаба.

— Связи не имею, — ответил Сочилин, — а два командира полков соседа находятся в траншеях позади нашего НП.

Командир полка приказал комбату Иванову установить живую связь с окруженной ротой и начал готовить контратаку с целью уничтожить вклинившегося противника. Отправлен связной в 539-й полк и к Абилову. Запрос по рации в штаб дивизии: как можно больше противотанковых и пехотных мин и хотя бы две батареи ПТО. Мины были доставлены, противотанковых батарей комдив не имел.

Гитлеровцы всеми силами старались овладеть рощей. Вечером группы автоматчиков проникли в нее с севера. Они были уничтожены подразделениями майора Курышкина.

За день боя 407-й полк отразил 12 атак. Оставив перед его фронтом 23 подбитых танка и сотни трупов, противник отошел. Он не пробился в тылы 186-й дивизии и не сумел выйти через рубеж Мурованки к реке. В этом заслуга полка. В этом его слава.

Абилов дважды во второй половине дня переходила контратаку, но успеха не добился. Батальон Афанасьева оказался в полном окружении и вел неравный бой в Побылково Мале. В боевых порядках полка работала два штабных офицера — Руденко и Шоцкий, они помогали организовать отпор врагу, лично водили подразделения в контратаки. Еще с академических лет я запомнил слова Драгомирова: офицер должен обладать умением посылать солдат на смерть. И много тут значит личный пример офицера. Поверьте, солдат хочет [232] верить в мастерство командира. Командир знает выход из любого положения!.. Эта вера лежит в основе столь высокого офицерского качества, как умение послать подчиненного на самое трудное дело. Но, кроме того, люди хотят видеть в своем командире героя, который может по-солдатски прямо взглянуть в глаза смерти и — перехитрить ее, как сделали это 5 октября старший лейтенант Михаил Огнев, капитан Василий Мартынов, майор Подкуйко. Я с чувством глубокой признательности и уважения вспоминаю многих офицеров — организаторов и вдохновителей жестокого боя наших полков за сероцкий плацдарм. Они в этих боях высоко подняли в глазах солдатской массы достоинство и честь офицерского звания. Имею в виду и строевых командиров, и командиров штабной службы, и политработников.

По самому характеру вооруженной борьбы, развернувшейся за Наревом, офицеры партийно-политического аппарата дивизии должны были сыграть особую роль. Бои за плацдармы и на плацдармах всегда трудны и предъявляют свои требования к опыту и моральным силам войска.

Для нашей дивизии с утра 4 октября сразу сложились исключительно неблагоприятные условия из-за того, что оборона правого соседа была прорвана и противник получил богатые возможности для выхода во фланг и тыл двум нашим полкам. Схватки разгорались на всем пространстве между Побылково Мале, Грабино, Мурованкой и «Квадратной» рощей. Батальоны А. А. Абилова и С. Д. Ищенко бились с большой стойкостью. Они стояли, как тогда говорилось, насмерть. Но это выражение слишком прямолинейно, чтобы охватить сложность и динамику оборонительного боя.

Масса людей в движении. Тут прорвались несколько немецких танков. Там просочились автоматчики. Здесь наших сбили с рубежа. Вот побиты все пушки, и группа оставшихся в живых артиллеристов ищет дела. Перебежками поспешно отходят солдаты — погибли все офицеры, и неизвестно, что предпринять в данную минуту. Из подразделений 354-й дивизии, сбитых с позиций, часть солдат повалила в наш оборонительный район. Можно подумать, что люди бегут. Но опытный глаз заметит иное. Нигде люди так не ищут руководства, как [233] на войне, в бою. Тут и вырастает во всем ее значении фигура парторга, комсорга, политработника.

Бывший заместитель командира 407-го полка по политической части Логин Константинович Демичев как-то сказал мне, уже в Москве: «Вы знаете, наш парторг живет и здравствует». Состоялась встреча, и я попросил Тимофея Яковлевича Скорнякова описать работу парторга в бою. Он, такой же скромница, каким был на войне, сначала отнекивался, но потом все же принес тетрадку. Как ни скупо Скорняков написал о себе, но линия получилась и непосредственность впечатления тоже.

«Тяжелее всего нашему полку пришлось после трех часов дня 4 октября 1944 года. Мы с комсоргом полка Очировым были на правом фланге, недалеко от Мурованки. Слышно приближение фашистских танков. Отходят бойцы, отходят беспорядочно. Мы с Очировым побежали навстречу: «Ложись, танки постреляют!» Надо что-то предпринять. Слева, на бугорке у лесочка, вижу, какой-то майор подает команду на огневую позицию. Мне незнакомый. Усач. Я подбежал к нему: «Товарищ майор, что нужно делать?» Спрашивает, кто такой, отвечаю — парторг полка. «Клади стрелков в оборону, говорит, видишь — танки? За них я отвечаю, а вы отсекайте пехоту». Людей набралось сотни две. Навели порядок, как обычно: «Коммунисты, ко мне!» — и так далее. Усатый майор ведет огонь по танкам, мы открыли огонь из винтовок и автоматов. Получше стало. Но кто-то меня окликает. Капитан Шитин? А где же пушки? Вся техника его батареи разбита, своих людей с противотанковыми гранатами и личным оружием капитан уложил в цепь. Из леса на нас — три танка. И тут мы видим: от воронки к воронке им навстречу перебегает боец. Хорошо его видно. Упал. Все! Нет! Опять выскакивает из воронки. И так он подобрался на расстояние броска гранаты. Сшиб гусеницу. Открывается люк, показался фашист. Боец его убил очередью. Потряс нам автоматом и спрыгнул в воронку. Очиров спрашивает: «Знаете, кто это?» Отвечаю, что не знаю. Капитан Шитин говорит: «Отчего же не знаете, это комсорг нашей батареи Шишаков». Другие два танка отвернули в сторону, левее, а там — усач. Поджег второй танк. Третий же ушел. Очиров написал карандашом на блокноте: [234] «Танк подбил гранатой комсорг артбатареи Шишаков. Прочти и передай. Били и будем бить!» За отвагу товарищ Шишаков был награжден орденом Красного Знамени».

Ночью командир полка послал парторга в правофланговую роту 3-го батальона, полдня бившуюся в окружении. Задача — уточнить положение и накормить людей. Скорняков пошел с двумя автоматчиками. Темно — хоть глаз коли. Лес. Поваленные, попутанные, порезанные снарядами деревья. Услышали немецкую речь. Обошли. В роте мало осталось людей, они обрадовались парторгу и термосу с горячей пищей. Командир роты был тяжело ранен, командование принял замполит, фамилию его Т. Я. Скорняков не запомнил. «Вижу его и сейчас, как живого, — рослый, рыжий, с орлиным профилем, голос сорвал — хрипит, но распоряжается здорово».

444-й полк весь день держался на своих рубежах и не дрогнул, когда немецкие танки и автоматчики на бронетранспортерах оказались у него в тылу. В 15.00 они вклинились в оборону 1-го батальона. Майор Семенов и дивизионный агитатор Нечипуренко возглавили бой. Задержали врага. Ночью собрали коммунистов. В 2,00 — контратака. Выбили фашистов из района обороны 1-го батальона.

В бою надо уметь быть там, где ты нужен. О капитане Нечипуренко замполит говорил: «Простой, скромный товарищ, умеющий привлечь мысль людей. К тому же бесстрашный. Замечательный офицер!» Подполковник Абилов был, очевидно, того же мнения об агитаторе политотдела дивизии. Он представил Нечипуренко после боев на плацдарме к ордену Ленина.

* * *

К исходу первого дня обстановка перед фронтом дивизии сложилась крайне тяжелая. В особенности на правом фланге. Я считал, что противник за ночь приведет себя в порядок, подтянет резервы и, используя свой успех, сосредоточит силы в общем направлении на Погожелец и севернее. То есть он будет стремиться выйти на Нарев и расчленить окончательно 105-й и 46-й корпуса. А затем нанесет фланговые удары. Но этого противник 5 октября не сделал. Возможно, потому, что наш командарм накануне на направлении главного [235] удара врага ввел гвардейскую дивизию и самоходные артиллерийские установки СУ-152, которые насквозь прошивали броню «тигров» и «фердинандов».

Поздно вечером со мной говорил командующий армией:

— Как дела, Теремов?

— Неважные, товарищ командующий. Очень тяжело на правом фланге... — И я детально доложил обстановку.

— Вполне понятно. Противник нанес удар правее вашего корпуса, следовательно, часть удара пришлась по сто восьмой. Чем тебе помочь?

— В первую очередь противотанковой артиллерией. Я имею большие потери в артиллерии, а фашист жмет своими «тиграми».

— Сегодня получишь противотанковый полк, к утру, возможно, дам и танковый полк. С утра смотри покрепче за левым флангом.

— Мне кажется, завтра противник будет развивать успех на Погожелец...

— Возможно, — ответил Батов, — но посматривай налево. Как Величко? Не нервничает?

— Нет. Звонит часто, а нервы... он же хохол, по-моему, такой силы нет, чтобы Величко вывела из равновесия.

Командарм засмеялся и сказал, что завтра отпустит меня в дивизию, так как вот-вот должен прибыть генерал Эрастов.

Тот факт, что командующий нацеливал внимание налево, конечно, многое для меня значил, хотя мысль — как было сказано — работала в другом направлении. В результате я принял такое решение об использовании противотанкового полка: он занял огневые позиции на юго-западной окраине села Дзерженин, поближе к левому флангу. К сожалению, истребители понесли некоторые потери: голова колонны у Гансеровской переправы попала под огонь шестиствольных минометов. А для обеспечения справа я имел в виду обещанный Батовым (и действительно прибывший на плацдарм) танковый полк.

Ночью на НП собрались Величко, Гроховский, Кабанов и Кузоро. Все отчаянно устали. Напряжение дня еще не сошло. [236]

— Где Комаров?

— Сушится, — сказал Семен Саввич.

Начподив недавно вернулся с плацдарма. На штурмовом мостике взрывная волна сбросила его в воду. Вскоре он подошел в шинели, накинутой на плечи поверх нижней рубашки.

Мы детально обсудили создавшееся положение и наметили меры усиления устойчивости обороны. Первый раз за сутки принесли поесть.

— Горячий чай! — воскликнул Иванов, как только вошел в блиндаж. — Разрешите и мне кружку. — Обжигаясь об алюминий, инженер с жадностью пил. На локтях у него крепко пристала грязь. Саперы больше ползают, чем ходят, на войне.

Я позвонил Акимушкину:

— Михаил Семенович, приходите на ужин. — К исходу первого дня боев за плацдарм я как-то само собой стал называть полковника по имени-отчеству. Он располагал к себе отзывчивостью и добротой. Этот человек горел желанием помочь пехоте своей могучей артиллерией.

— Спасибо, вот отдам последнее распоряжение и приду.

Минут через двадцать наш друг артиллерист протиснулся в блиндаж. Гроховский не зря острил, что у командира артбригады БМ (большой мощности) форма соответствует содержанию. Полковник действительно был могуч, хоть и не высокого роста, весь словно литой — такими бывают борцы тяжелого веса. Но в движениях был крайне легок (скажу по секрету, что после войны я видел, как полковник с легкостью мальчика танцевал вальс). Умный и приятный собеседник, он понимал боевое товарищество и скрашивал трудную фронтовую жизнь общительностью и веселостью. Даже и сейчас, после такого боя, остановившись у двери, полковник поднял руку, провозглашая:

— Привет героической пехоте!

— Салют богу войны, — откликнулся Комаров.

— Как чувствует себя пехота на плацдарме?

— Держимся... Правда, понесли серьезные потери, в артиллерии. Спасибо вам, что сегодня хорошо нас поддержали.

— Рад служить!.. [237]

— Как вы думаете, Михаил Семенович, где завтра фашист нанесет основной удар?

— Я эту сволочь своими пушками везде достану!

— Верно! Ну а все же, где?

— Командующий армией приказал подготовить дополнительные огни в полосе вашего сорок шестого корпуса.

Значит, не только нас, но и артиллерию Батов нацеливал налево.

— Нужно отдать должное противнику, — сказал Величко, — удар был очень силен. Нас краем задело, и то еле удержались. Не представляю, как я себя чувствовал бы на месте Джанжгавы.

— Ну и мы дали не мало. Видели, сколько подбитых танков? А цели своей враг не достиг. По существу, — продолжал Акимушкин, — это авантюра, с плацдарма он армию не скинет, на ход войны и исход ее никак не повлияет. Сегодня он перед фронтом четырех дивизий — имею в виду вашу, Ревуненкова, триста пятьдесят четвертую и гвардейцев — потерял более ста танков. Положим, часть он вытянет и отремонтирует, а полсотни — начисто — нет. И завтра то же получит... Вы спрашиваете, где ждать удара? Вероятнее всего, слева. Ваш правый фланг нарушен, тут враг уже у шоссе. Будет резать слева, к Гансеровской переправе, а? Так сказать, тиски...

— Нечто вроде этой неприятности предполагает командарм. Завтра, надеемся, вы нас опять крепко поддержите.

— Мой долг! — Акимушкин поставил кружку на стол. — Спасибо, товарищи, бегу. Дела ждут.

Всю ночь полки готовились к новой схватке с врагом. 4 октября нас спасали орудия прямой наводки. Их стало намного меньше. Гречко по-прежнему держался в роще «Круглой». Абилову было приказано оставить Побылково Мале, где находился окруженный немцами 3-й батальон. Теперь сопротивление там потеряло значение. Майор Афанасьев принял правильное решение на выход из окружения. Он приказал командирам рот выводить подразделения самостоятельно; если нужно, то мелкими группами. Прекрасно выполнили задачу старший лейтенант Михаил Федорович Огнев, капитан Василий Григорьевич Мартынов и командир взвода лейтенант [238] Иван Андреевич Карабузов. Они ползком — офицеры впереди солдат — сумели пробраться через боевые порядки противника. Только рота Огнева была обнаружена во время движения. Он не растерялся. Поднял людей в атаку и с боем прошел к своему полку.

Утро 5 октября. Двадцать минут артподготовки, и противник начал атаки. Почти сразу стало очевидно, что главный удар сосредоточен по 108-й и 186-й дивизиям. Его наносили танковая дивизия, пехотные дивизии и бригада при поддержке большого количества артиллерии и самоходок типа «Фердинанд». Кроме того, на правом фланге немцы атаковали силою не менее пехотной дивизии с танками. Ищенко отбил первые атаки, но клин, вбитый между нашей дивизией и соседом, ликвидировать еще не смог. Он получил приказ выслать связного офицера навстречу танковому полку, начавшему движение с Гансеровской переправы, и вместе организовать контратаку. К танкистам вышел капитан Чернышев. Как будто за 407-й полк можно было быть спокойным. По крайней мере на ближайшие два-три часа. Кузоро утверждал, что на этом направлении у немцев резервов нет. Они все бросили на левый фланг.

Доклад Гречко:

— Противник развернул два эшелона танков. В первом — не менее шестидесяти. Атакует меня и Гусейнова. Танки овладели высотой сто тридцать пять девять, движутся к кирпичному заводу и Вежбице. Мой первый батальон в районе завода. Связи со вторым не имею. Подбито двадцать танков. Прошу огня!

— Наш дивизион ведет огонь. Сейчас обращусь еще к Батову. Выясни положение второго батальона. В чьих руках роща «Круглая»?

— Там Подкуйко. Слышу его бой. Как установлю связь — доложу.

Это было в 10.00. К двенадцати часам гитлеровцы, не считаясь с потерями, теснили дивизию Ревуненкова к Нареву, отбросили наш 539-й полк за безымянный ручей, севернее кирпичного завода, и отрезали в роще «Круглой» 2-й батальон майора Подкуйко. Связь с ним наладилась. Майор радировал, что держится в роще крепко, три танка подбито. Он только просил подбросить боеприпасов. Я приказал Гречко подготовить контратаку в направлении рощи. [239]

Командарм позвонил сам:

— Держишься?

— Держусь!.. Вы правы. Удар слева. Очень сильный. Вражеские танки вышли к кирпичному заводу и на километр западнее Вежбицы. Прошу по ним огня.

— Я вижу танки, Теремов, и огонь веду. На переправе танковая бригада. Ставь ей задачу. Удерживай рубеж безымянного ручья. Как Ищенко и Абилов?

— Эти полки пока прочно на своих рубежах.

Радио от Ищенко: «Контратакой с танкистами противник, вклинившийся между вторым батальоном и триста пятьдесят четвертой дивизией, уничтожен. В бою ранен майор Ситников».

Тяжелое известие. Один из лучших офицеров дивизии...

Радио от Абилова: «Ранен майор Семенов. Бойцы вытащили на руках. Помощь оказана. Ночью переправлю в медсанбат». Вот когда нашла вражья пуля славного замполита 444-го полка, прошедшего сквозь огонь и воду невредимым с сорок первого года. В полк ушла радиограмма на имя Семенова: «Скорее поправляйся, боевой друг. За кровь твою отомстим». Подписал за себя и за Комарова, который был в это время в 539-м полку.

От Гречко: «Контратака к роще «Круглая» успеха не имела. Возглавивший ее подполковник Зайцев пал смертью храбрых».

Кровь лучших наших товарищей освящала эту польскую землю.

К 14.00 обстановка сложилась критическая. Противник атаковал 407-й полк и правый фланг 444-го полка и овладел рощей «Квадратной». Ищенко и Абилов с боями отводили свои силы к селу Дзерженин, где и заняли бывшие немецкие траншеи. Два полка 186-й дивизии — 239-й и 290-й — понесли большие потери, были прижаты к реке, мелкие группы солдат вплавь перебирались на восточный берег. Гречко оказался как бы в западне и вынужден был быстро отходить к Нареву. В результате гитлеровцы расчленили две наши дивизии.

16.00. Гречко докладывает:

— Противник вышел к Гансеровской переправе. Полк без одного батальона закрепился на южной окраине Дзерженин, имея левый фланг у реки. Перед фронтом подбито больше сорока танков. [240]

— Используй старые немецкие траншеи. К тебе направил истребительный противотанковый полк. Организуй взаимодействие. Как Подкуйко?

— По-прежнему ведет тяжелый бой в роще «Круглая». Передает: большие потери, на исходе боеприпасы. Помочь ему ничем не могу. Зайцев погиб, вы уже знаете?

— Где его тело?

— Лежит рядом со мной...

Было очень трудно; я через некоторое время услышал такой, не предназначенный для ушей комдива радиоразговор:

— У меня никакой видимости. Надо, Ищенко, просить разрешения перебросить КП полков на тот берег.

— Вы что? С нас голову снимут. Наше место здесь.

Я не стал вмешиваться, а немного спустя запросил:

— Гречко, где вы находитесь?

— На своем КП.

— Это я знаю. Где КП?

— Квадрат... — он дал координаты.

— Повторите.

— Вы мне не верите?.. Даю серию красных ракет!

Ракеты взлетели над шоссе почти напротив Гансерово.

Вероятно, Анатолий Артемьевич был вне себя, раз решился на такую рискованную штуку, обозначив себя противнику. Но это был нужный урок о месте командира.

Вскоре вражеская атака захлебнулась. Около 20.00 Ищенко, оценивая обстановку перед его полком, сказал: «Нам еще очень трудно, но чувствую, что противник выдыхается». В районе села Дзерженин кроме дивизионной и полковой артиллерии геройски дрался 1065-й противотанковый полк. Его орудия подбили за день больше двадцати танков. Не меньшую отвагу проявили дивизионы 575-го артполка, которыми командовали майор Алексей Иванович Новичков и капитан Георгий Яковлевич Головко. Личную храбрость показал начальник штаба дивизиона молодой офицер Клементьев. Он сам стрелял из орудия и подбил четыре танка.

Дольше всего продолжались 5 октября схватки на левом фланге, у самой реки. Уже стемнело, а там гремел [241] бой, и ухо ловило разрывы ручных гранат. Здесь, метрах в 50–60 от штурмового мостика, вместе со стрелками дрались саперы. Им ничего не оставалось делать, как тоже взяться за оружие. Здесь в ближнем бою отбивали противника со своими солдатами командир саперного батальона А. Я. Коваль, его заместитель по политчасти Н. Г. Шевченко, командир взвода Т. Н. Ремизов.

А по штурмовому мостику пробирался к ним, и не раз, «Возьмитель — наш первый мститель». Старик солдат знал, что «его ребята» бьются у реки, и носил им еду. У него был также «продукт сто». Но водку пить никто не стал. Просили воды. Дивизионный дед носил им воду.

Когда бой у штурмового мостика затих, Иванов и Коваль увели своих саперов на реку. Дело в том, что теперь мы были лишены основной переправы, и нужно было на подручных средствах доставить на плацдарм много боеприпасов, а с плацдарма перевезти раненых.

Иванов только утром пришел на НП. Его трудно было узнать. Обычно никакие тяготы войны не лишали его жизнерадостности. А тут передо мной стоял не тот Иванов. Осунулся. Лицо его, поросшее щетиной, выражало страдание.

Желая стряхнуть с него эту непривычную тень, я спросил о деле:

— Как с переброской боеприпасов?

Он ответил вяло:

— Ваш приказ выполнен. Перевезены. Также и раненые.

— Вы не ранены, инженер?

— Нет. Почему вы спрашиваете?

— Вид скучный. Что произошло?

— Ах, товарищ генерал! В последнем рейсе среди раненых был мой лучший боевой друг. Капитан Петухов.

— Будем надеяться, что он выживет, дорогой мой.

— Вряд ли. Ранение очень тяжелое. Боюсь за него. — Инженер отвернулся и платком вытер глаза.

Очень трудно смотреть на слезы настоящего мужчины.

Вместо Петухова на должность полкового инженера был назначен один из лучших офицеров саперного батальона [242] старший лейтенант Ремизов. Иванов сам его выдвинул. Но бывать у него он старался пореже, пока в душе не затянулась рана.

Несколько снарядов большого калибра разорвались около НП. Сверху посыпалась земля. Гильза сорокапятимиллиметрового снаряда, служившая осветительным аппаратом, упала со стола, даже фронтовая спутница — плошка с фитилем, стоявшая на аккумуляторе радиостанции, погасла.

— Час вы будете спать, Иванов. Понятно?

Он прилег, но, видно, просто лежал с закрытыми глазами. На всем фронте дивизии шел огневой бой, но не слишком сильный.

В 23.00 мой радист сказал, что сейчас Гречко будет говорить с командиром 2-го батальона. Он передал мне наушники.

— Подкуйко, — раздался в них низкий голос командира полка. — Ты меня слышишь? Как дела?

— Слышу, товарищ полковник! Весь день отбивал непрерывные атаки. Бой дошел до гранат. Фашистов набили много, наверно до пятисот. Но со мною осталось тридцать два человека. Хотел пробиваться к вам. Не имел успеха. В лесу их полно. На восточной опушке рощи танки.

— Подкуйко! Мы тоже контратаковали. На соединение с тобой. Не вышло. Зайцев погиб в этом бою. Попробуй прорываться мелкими группами.

— Исключено, товарищ полковник. Ввиду большой плотности противника. Буду драться до последнего.

— Как с боеприпасами?

— Немного есть. Вы знаете, где мой командный пункт?

— Конечно знаю.

— На всякий случай запишите координаты.

— Зачем? Держись. Мы чем-нибудь поможем...

Подкуйко не ответил. Возможно, он и не слышал последних слов своего командира. Гречко сказал «поможем». А чем? Не поможет ни он, ни я, ни командир корпуса. Полки ведут бой не на жизнь, а на смерть. Едва сдерживают озверевшего противника.

У майора осталось не больше взвода. Мне показалось, что он прав. Огонь надо подготовить. И я позвонил Акимушкину. Он ответил: [243]

— Там же ваша пехота. Туда вести огонь нельзя.

— Я не прошу вести, я прошу только подготовить.

— Это недолго сделать, Петр Алексеевич. Что там — тяжело?

— Кажется, да. У меня все. Отдыхайте.

У провода Лозовский:

— Товарищ генерал, есть пополнение, человек двести.

— Откуда?

— Пловцы с западного берега.

— Передай их всех Гречко. Кто собрал людей?

— Медсанбат. Это заслуга майора Вишкарева. Они же были мокрые, без шинелей. Вишкарев с Петросовым привели их в божеский вид.

— Передай им спасибо. И еще — узнай, как состояние капитана Петухова. Знаешь его? Очень тяжело ранен. Мне это лично нужно знать.

Полковник Гроховский, прислонившись к стене спиной, спал в углу блиндажа. Измотался. Будить было жаль. А надо. Я слегка толкнул его в плечо, и он сразу проснулся.

— Не вставайте. Скажите, у вас огонь по роще «Круглая» подготовлен?

— Да. Гаубичным дивизионом.

— Ну, спите.

Вышел из блиндажа. Темно. И вдруг неимоверная игра «катюш».

Утром после артиллерийского налета враг с наибольшей активностью атаковал левый фланг дивизии. Он делал, очевидно, последнюю попытку срезать нас под корень. Перед фронтом 539-го полка наступало 16 танков.

— Шесть танков горят, пехота под нашим пулеметным огнем залегла, — докладывал Гречко. — По-моему, они пьяные, — добавил он.

— Я все вижу. Уничтожай атакующую пехоту. И готовься поддержать соседа слева огнем. Он готовит контратаку. Время сообщу.

В 9.00 майор Подкуйко последний раз доложил командиру полка. Отбил сильную атаку. Ведет гранатный бой. В лесу большое скопление вражеской пехоты, много автомашин с боеприпасами... [244]

— Нас осталось шесть человек. Передайте товарищам, мы умираем, но не сдаемся... Фашисты поднимаются в атаку. Прощайте. Немедленно огонь по нашему квадрату!

Через минуту 147-я артбригада и гаубичный дивизион нашего артиллерийского полка открыли огонь по роще. Они вели его непрерывно в течение пяти минут.

...В боевом формуляре 108-й дивизии есть такая запись: «20 марта 1943 года в районе Нижняя Адамовка, севернее Жиздры, дивизия вела тяжелые бои. Бессмертной славой покрыл себя командир 2-го батальона 444-го полка капитан Бордупов, вызвавший на себя огонь, когда его с группой бойцов окружили до 50 танков и батальон пехоты противника».

Подкуйко сделал то же.

Вражеские атаки перед фронтом 444-го и 407-го полков отбиты. При этом Ищенко тоже доложил, что атакующая пехота врага пьяная. Много потом было найдено трупов фашистских офицеров с зажатым в руке пистолетом. Они угрозами подгоняли своих солдат.

В 12.00 части 186-й дивизии с небольшой территории, удержанной ими за Наревом, перешли в контратаку, достигли шоссе севернее Вежбицы и соединились с 539-м полком. Один из пленных, взятых в этом бою, показал, что задача была поставлена «уничтожить русских на плацдарме». И далее он говорил: «Мы задачу не выполнили, потому что у нас в ротах осталось по десять — пятнадцать человек, а было более ста. Почти все танки вы подбили или подожгли».

Вплоть до 9 октября противник пытался атаковать наши позиции. Но прежней силы в ударах уже не было. Атаки отражались огнем. Затем гитлеровцы перешли к обороне.

В середине октября на территории 407-го полка, в просторном зале-землянке, отрытом саперами, собралось более трехсот человек. Начальник дивизионного клуба Ножкин постарался оформить все поторжественнее. Висели гирлянды из еловых ветвей. На красном полотнище написаны слова: «Вперед, в логово фашистского зверя!» Мы стояли далеко за Наревом, и между нами и Восточной Пруссией не было ни одной водной преграды. [245]

Мы с Комаровым хотели созвать партактив дивизии. Генерал Ганиев рекомендовал сделать иначе: «Соберите лучше совещание младшего комсостава. Все отделенные — коммунисты, это и есть ваш самый массовый партийный актив, но получится целеустремленнее. Именно эти товарищи должны будут в короткий срок подготовить к наступательным боям новое пополнение».

— Товарищи! — говорил начподив. — Военный совет армии выразил благодарность всему личному составу нашей дивизии за мужество и стойкость при обороне плацдарма. Не все, заслужившие ее, присутствуют здесь. Многие в сырой земле. Почтим их память. Вечная слава павшим героям...

Подполковник не умел говорить громко, но слышно его было хорошо.

Тем, кто лечил в госпиталях свои раны, были посланы товарищеские письма. Мы ждали их обратно в свою боевую семью. Скажу о некоторых. Славный комбат майор Ситников поправился. Он догнал свой полк на пути в Восточную Пруссию и не раз водил 3-й батальон 407-го полка в стремительные атаки. Инженер полка капитан Петухов выжил после тяжелого ранения, и мне доставило большую радость сообщить об этом нашему инженеру. Майор Семенов лежал во фронтовом госпитале. Товарищи из полка навещали своего любимца. Он возвратился перед зимним наступлением. Генерал Ганиев — как мы с Комаровым узнали стороной — предлагал майору пойти служить в гвардейскую дивизию. И славы там больше, и материальные условия лучше. Семенов наотрез отказался. «Мне не нужны ни слава, ни лишние деньги. Только — в мой родной полк, в этот хороший коллектив». Да, в общей сложности он прослужил заместителем командира полка по политчасти более четырех лет. Некоторые могут сказать, что этот вопрос не имеет отношения к партполитработе. Но это не так. Когда знаешь людей, когда тебя знают, когда за тобой идут и тебе верят, — вот эта живая связь с людьми и есть политработа.

Дивизия приводила себя в порядок в течение недели, а с 19 по 24 октября вела бои за расширение плацдарма. Кроме старых соединений командарм ввел в дело свежий стрелковый и танковый корпуса. Плацдарм был не только восстановлен, но и увеличен вдвое. [246]

Слишком много физических и нравственных сил положили наши люди в боях за удержание плацдарма. Поэтому, когда 19-го полки двинулись вперед, накал был очень велик. Помню, к наблюдательному пункту быстро шел солдат. Он шел с поля боя. У него была перебита рука. Шинель в крови, шапка сбилась на затылок. Здоровой рукой он поддерживал раненую и еще издали закричал:

— Товарищ генерал! Наши пошли! Пошли!

— Что же вы с такой раной один! Сядьте.

— Ничего! Я чувствую себя хорошо. Наши сейчас идут. Жалко, не могу драться, вот — фриц руку ушиб.

Он был еще в азарте боя. Я приказал вызвать медсестру. Она наложила жгут и забинтовала руку.

Людей в полках было не так уж много. Но каждый из них стоил десятерых.

Во время боев за восстановление и удержание плацдарма мы получили лишь несколько маршевых рот. Долго с ними работать, разумеется, не пришлось. Известно, что бой роднит людей. Порою он учит уму-разуму. У Ищенко произошел такой случай. Среди прибывших в полк бойцов оказалось два сектанта, они отказались взять оружие потому, что «все люди братья». Командир полка пожал плечами. «Хорошо, не хотите держать винтовку, пойдете в бой так, кулаками доказывать фашистам, что они братья». Бывалых солдат Ищенко предупредил — проследить. Через некоторое время из боя вынесли одного сектанта на носилках, раненного в ногу. Второй бежал рядом и просил выдать срочно оружие, а раненый кричал ему: «Отомсти и за меня!» Впоследствии оба стали хорошими солдатами.

После расширения плацдарма дивизия начала готовиться к новому натиску на врага. Всем не терпелось скорее двинуться вперед.

Бойцы говорили: чем дальше на запад, тем ближе победа. [247]