Мины на шхерном фарватере
В шхерах
В Полярное прибыли четыре подводные лодки из Петропавдовска-Камчатского (пятую, «Л-15», ожидали в мае). Командиры лодок И. Ф. Кучеренко («С-51»), Д. К. Братишко («С-54»), Л. М. Сушкин («С-55») и Г. И. Щедрин («С-56») успешно осваивали Заполярье, стали нашими друзьями. Все они оказались замечательными людьми.
Экипажи этих лодок получили отличную морскую практику, преодолев путь около 17 000 миль. Они прошли через два океана и часть третьего — Северного Ледовитого. Побывали близ экватора и за полярным кругом, испытали океанские бури и безветрие, тропические дожди и снежные заряды. Посмотрели заморские страны, их города и гавани, американские и английские военно-морские базы.
Такое плавание запомнится надолго. Рассказам о нем, казалось, не будет конца. Матросы, старшины и офицеры тепло вспоминали о встречах с иностранными рабочими и моряками, о том, как те восхищались четкой организацией, чистотой и порядком на советских подводных лодках.
Особо близкие отношения установились у меня с Григорием Ивановичем Щедриным. Когда-то он тоже был моряком торгового флота, и нам было о чем вспомнить. Кроме того, его лодка вскоре должна была отправиться в район Конгс-фиорда, который я хорошо знал (Григорий Иванович называл меня в шутку «комендант Конгс-фиорда»). Пригодились и данные, добытые в последнем походе, особенно о наличии минных полей и их координатах. [81]
Готовились и мы к выходу в море. В мою береговую каюту пришли старший лейтенант И. Г. Афанасьев и лейтенант М. Н. Иванов, назначенный на должность командира рулевой группы, на место Н. И. Ямщикова, которого мы проводили повышать квалификацию на командные курсы. На столе лежали карты позиции, на которой нам предстояло находиться. Обстановка такова: между портом Хаммер-фест и Порсангер-фиордом фашистские корабли пользуются фарватером, проходящим вдоль материкового берега и прикрытым многочисленными островами и камнями (надводными и подводными). Наша задача добраться до шхерного фарватера и поставить на нем мины. Зоны для заграждении надо выбрать за островами Ельмсё, Инге и Рольвсё. Плавание в шхерах очень сложное, оно требует высокой навигационной выучки.
Мы досконально изучили район будущих действий и наметили несколько точек, в которых, на наш взгляд, заграждения могут быть наиболее эффективными.
Лодка покидает Полярное. Средняя скорость ее движения небольшая, и это закономерно — светлого времени теперь, в начале апреля, много, а идти на минные постановки надо скрытно: враг не должен нас видеть ни в пути, ни на подходах. Поэтому двигаемся днем под водой, а ночью стараемся наверстать упущенное, используя всю мощь дизелей.
Обходим северную часть Норвегии и приближаемся к своей позиции. Как и положено, производим доразведку, осматриваемся (на это уходит целый день), ночью делаем подзарядку батареи и к рассвету подбираемся к границам шхер.
— Срочное погружение!
Вахтенные бросаются вниз. Не успевает скрыться в рубочном люке первый, как ему на плечи прыгает второй, за ним третий... Все мгновенно съезжают по трапу в центральный пост.
Нет, на этот раз нам не угрожала какая-либо опасность — ни противолодочных кораблей, ни самолетов поблизости [82] не было. Просто мы продолжаем отрабатывать навыки погружения, добиваемся максимальной его скорости. Это — важнейшее тактическое требование.
Остаюсь на мостике в одиночестве; носовая палуба уже начинает накрываться волной. Командиру полезно — перед тем как лодка скроется под водой — на мгновение задержаться и как бы зафиксировать в памяти окружающую обстановку. Бросаю взгляд на смутные очертания островов, в сторону которых мы направляемся, на пустынное море в ночной мгле и шагаю на ступеньки трапа. Тяну на себя многопудовую крышку люка, прижимаю ее к комингсу и, повернув до отказа ручки кремальер{18}, герметизирую лодку. Шум потоков воды над головой и небольшой дифферент на нос свидетельствуют, что процесс погружения проходит нормально. Да об этом и не думается: маневр отработан до автоматизма.
В центральном посту по-деловому распоряжается старший инженер-механик. Через несколько минут Горчаков докладывает:
— Подводная лодка удифферентована!
Отдав распоряжение о глубине погружения и скорости хода, я снимаю реглан и направляюсь в угол отсека, где находится штурманский пост. Перед большим столом с ящиками для морских карт здесь располагались: репитер гирокомпаса, курсограф, указатели скорости, глубиномер и другие приборы, необходимые для кораблевождения.
Склоняюсь над картой северного побережья Норвегии, от Нордкапа до Лоппского моря, и надолго задумываюсь.
Перед выходом лодки в море начальник штаба бригады капитан 1 ранга Б. И. Скорохватов напомнил мне, что необходимо остерегаться мин, поставленных в проливе подводной лодкой «К-21». Экипаж этой лодки, возглавляемый капитаном 2 ранга Н. А. Луниным, успешно решил задачу: перекрыл [83] пролив, через который проходит трасса фашистских кораблей и конвоев. Но почему следует опасаться лунинских мин? Ведь их сейчас там наверняка уже нет. Рассуждаю логически. С тех пор как здесь побывала «К-21», через пролив прошло много судов. Хотя бы одно из них должно было подорваться. И гитлеровцы, естественно, протралили пролив, открыли его для плавания. Вражеское командование, надо полагать, считает эту трассу самой безопасной. Фашистским адмиралам, наверное, и в голову не придет, что советская подводная лодка появится на своих же минных полях. Но именно это-то и надо сделать, если мы хотим от минной постановки максимальной эффективности. Итак, здесь!
И все же я решаю посоветоваться со старшим помощником и обоими штурманами, излагаю им свой замысел, указываю место заграждения. После довольно значительной паузы первым высказывается Афанасьев:
— Что такой прием существует, известно, но подводные лодки ставили мины, непосредственно наблюдая за тральщиками, можно сказать, следуя за ними. Мы же не знаем, очищен ли этот район противником.
Штурман намекал на опыт использования минного оружия в первую мировую войну. Немецкие подводные лодки ставили тогда мины у берегов Англии, на что англичане ответили усиленным тралением. Некоторые командиры германских лодок, находясь на позиции и видя тральщики противника, следовали за их тралами и ставили мины вновь. Суть заключалась в том, что англичане считали район очищенным, а минная опасность в действительности оставалась.
Я еще раз стараюсь доказать, что мин в проливе нет. А в целях безопасности на боевой курс будем ложиться на достаточной глубине. Если и сохранились остатки заграждений, поставленных лодкой Лунина, то они окажутся у нас над головой, сверху.
В конце концов мы приходим к единодушному мнению и [84] производим расчеты маневрирования: подхода к начальной точке постановки, боевого курса и пути отхода.
Как только рассвело, мы подвсплыли. Поднимаю перископ, осматриваюсь. Лодка проходит опушку шхер, как грибник редколесье. Справа и слева острова. Из воды торчат скалы и камни, а над рифами и отмелями кипят буруны. Все это четко видится на фоне светлеющего востока. Утро ясное, малооблачное, ничто не предвещает непогоды, которая так часто посещает район Нордкапа, находящегося от и примерно в 25 милях. Пологая зыбь постепенно исчезает.
В рубку поднимается командир БЧ Афанасьев.
— Нас немного снесло приливным течением, — говорю ему. — Возьмите несколько пеленгов. Ельмсё, Инге и другие острова видны отчетливо. Определитесь и подправь: курс.
Иван Григорьевич привычно орудует ручками увеличения, наклона горизонта, пользуется различными приспособлениями умного оптического прибора. Зубами штурман зажимает карандаш, из-за пазухи торчит блокнот...
В водах, занятых противником, подводная лодка двигается самым малым ходом, на что уходит уйма времени. Чтобы войти в фиорд, проникнуть в глубь его, поставить мины и вернуться обратно, требуется 12–14 часов, а иногда и сутки.
Час проходит за часом. Наша лодка, преодолевая опасности, медленно, но упорно идет к внутришхерному фарватеру. Периодически мы подвсплываем, уточняя свое место.
К исходу дня добираемся наконец до пункта, к которому так долго шли. Мы находимся в северной части довольно обширного плеса, откуда удобно наблюдать за движением вражеских кораблей.
Вскоре на западе показывается мотобот. Он проходит мимо нас и скрывается в проливе, который намечен нами для минирования. Обращаю внимание на одно обстоятельство: мотобот придерживался южной стороны, срезав почти вплотную входной мыс. Следовательно, и нам целесообразно идти но его пути, но перед мысом развернуться и двинуться поперек [85] пролива, именно тут, сразу же после поворота, вблизи уреза воды, сбросить первый «гостинец» и далее потянуть цепочку мин, перекрывая фарватер. Тогда ни один корабль, как бы он ни прижимался к приглубому берегу, не избежит встречи с миной.
Время постановки заграждения, заранее рассчитанное, подошло, и подводная лодка направилась к исходной позиции. Я прикидываю дистанцию до мыса на глаз — идти остается совсем немного, меньше мили,
В тесноте шхер можно маневрировать, полагаясь лишь на свой опыт, тут, как при швартовке или движении по рейду, на котором стоят корабли, нет времени для штурманских расчетов. В наших условиях трудность маневра усугубляется еще и тем, что в перископ не видно ни носа лодки, ни кормы — их приходится представлять мысленно.
Приближаемся к мысу. Опасность, когда к ней подходишь, кажется ближе, чем она есть на самом деле, такова уж психология человека. Но я силой воли сдерживаю себя, не даю раньше времени команду на поворот.
Темный силуэт мыса громоздится совсем рядом. Кажется, что не форштевень лодки, а моя грудь вот-вот ударится об острые скалы. Физическое ощущение настолько реально, что хочется сжаться, вытянуть вперед руки, загородиться...
Ну, теперь уж пора отворачивать.
— Лево на борт!
Поставив нить перископа в диаметральной плоскости лодки, я с нетерпением жду момента, когда чернота монолитной массы гранита «отодвинется» и форштевень устремится на чистую воду.
Корабль никогда не начинает поворота сразу. Он как бы подумает, затем чуть дрогнет и станет медленно, точно нехотя, уклоняться в сторону, и только после этого циркуляция ускоряется. Особенно ярко все это проявляется на малом ходу. Командиры хорошо знают свойство своего корабля, но каждый раз волнуются, если маневр связан с риском. [86]
Мы на траверзе мыса. Но я по-прежнему неспокоен: не задеть бы кормой за скалы или грунт.
Лодка ложится на боевой курс. Звучит команда:
— Ставить мины!
И сразу же уходим на глубину (мы в полосе, где поставила заграждение подводная лодка «К-21»). Из восьмого отсека докладывают:
— Первая вышла!
Отлично работают минеры. Снова на высоте командир отделения старшина 1-й статьи Н. К. Величко. Наум Куприянович до тонкостей знает свою специальность. Немалая его заслуга в том, что все наши минные постановки прошли без единого срыва, без единого заедания (теперь-то это можно сказать с уверенностью).
Наш подводный заградитель движется поперек пролива, все идет, казалось бы, нормально. Но вот после третьей мины из акустической рубки доложили:
— С правого борта шум винтов!
Да, это самое неприятное, что можно себе представить, хуже и не придумаешь. В тесном проливе, далеко от моря, работа в полном разгаре: крышки труб открыты, мины вываливаются...
— Четвертая вышла!
Неужели мы чем-то выдали себя, нас заметил враг и теперь спешит начать преследование? Или это мирное норвежское судно?
Извечный вопрос: что делать? Любое дело не хочется прерывать, ну а уж минную постановку тем более. Когда ее удастся потом продолжить? Да и опасность возрастет: можно и на своих минах подорваться.
Мучительно ищу правильное решение. Если идет противолодочный корабль, то на близкой дистанции он непременно обнаружит нас. Ведь кроме обычного шума на лодке теперь прибавились звуки механизмов, выталкивающих мины.
— Пятая вышла! — докладывают минеры (они-то не знают о нависшей опасности). [87]
Итак, надо принимать какое-то решение...
— Акустик! Куда смещается пеленг?
— Пеленг медленно смещается на корму! Корабль приближается!
В центральном посту все как бы замерли. Старпом Редькин не мигая уставился на меня своими серо-зелеными глазами, ожидая приказаний. Ошибки нет: и по звуку, и по частоте оборотов делаю вывод — к нам приближается противолодочный корабль. И все же надо проявить выдержку.
— Разрешите сходить в акустическую рубку? — спрашивает Григорий Семенович.
А через несколько минут, приоткрыв дверь рубки, он с облегчением сообщает:
— Корабль противника отвернул: пеленг быстрее пошел на корму, шумы удаляются.
Мы продолжаем ставить мины. Через какое-то время опять слышим шум винтов. Потом еще и еще. Противник треплет нам нервы, но в непосредственной близости его нет.
— Двадцатая вышла!
Мы поздравляем друг друга с боевым успехом и ложимся на курс отхода.
Еще один экзамен
Проходит более двух часов. При очередном подъеме перископа осматриваю горизонт. И вдруг меня словно током ударило — со стороны Хаммерфеста показались корабли противника, идущие шхерным фарватером. Атаковать их невозможно, мы слишком далеко — торпеды не дойдут. Чтобы атаковать, надо разворачиваться, ложиться на обратный курс и догонять. Нет, это нереально. Остается одно: наблюдать, и не только из-за спортивного интереса... Сердце заработало на «повышенных оборотах», сильнее застучало в висках. Есть от чего! Это же редчайший случай: к заграждению, которое мы только что выставили, приближается конвой. [88]
Выходит, наш экипаж сдает экзамен. Вот-вот выяснится, правильно ли мы приготовили мины, нет ли ошибки в определении оси фарватера, точно ли рассчитан боевой курс и минный интервал. Ну как тут не волноваться!
Мы выставили немало мин (считая сегодняшние — 100). Однако какое их воздействие, какой урон они приносят врагу, остается в большинстве случаев неизвестным. А ведь никакая деятельность, никакой труд не приносят радости, если не видны его плоды. Эйнштейн как-то сказал, что самая приятная работа — колка дров, там результат сразу налицо. Можно понять неудовлетворенность подводников, совершающих полные смертельной опасности глубокие рейды в базы противника и не знающих, какова эффективность минных постановок.
Приказываю вахтенному офицеру Новожилову:
— Записать в вахтенный журнал о фашистском конвое, идущем к месту минной постановки, и передать о нем по отсекам.
Конвой противника шел к заминированному участку. Это означало, что шхерный фарватер нами определен правильно.
Даю посмотреть в перископ Новожилову. Он внимательно наблюдает, затем с волнением докладывает:
— Идущие впереди катера скрываются в проливе...
— И не подорвались?
— А так и должно быть, — гудит басом капитан-лейтенант, — мы ведь ставили углубление в минах с расчетом на осадку глубокосидящих кораблей.
Снова прижимаюсь к окуляру и, затаив дыхание, слежу за развитием событий. Транспорт подходит к минному заграждению все ближе и ближе. Наконец его корпус начинает скрываться за островом. И тут происходит взрыв. Столб вспененной воды взлетает ввысь. По инерции судно еще продвигается вперед, окутывается паром и дымом. Теперь его плохо видно. Эскортные корабли резко отворачивают влево, заслоняя картину трагедии. И все же я успеваю разглядеть, как наклонились мачты подорванного транспорта. В перископ [89] смотрят Герасимов, Редькин, Иванов и Новожилов (дали поглядеть и рулевому Матвеенко). Однако никто не может твердо сказать, что подорвавшийся транспорт затонул.
Дым еще долго не расходится над местом катастрофы, постепенно сливаясь с наступающими сумерками того памятного апрельского вечера.
Мы уже 14 часов находимся под водой. Дышать становится нестерпимо тяжело. Но в отсеках идут оживленные разговоры.
Как мне хочется обрадовать экипаж сообщением о гибели транспорта! Как было бы приятно цифру «7» на рубке лодки увеличить еще на одну единицу. Но я не могу так поступить: судно считается потопленным только в том случае, когда его погружение под воду командир проследил до конца. А я, как говорится, пузырей не видел.
На флагманском командном пункте после моего доклада о боевом походе командующий А. Г. Головко похвалил экипаж за тактический прием в постановке мин и успешное выполнение задания, после чего спросил:
— Вы проследили до конца гибель транспорта?
Я был почти уверен в гибели судна, более того, не сомневался в этом, но также твердо помнил, что должен быть всегда правдивым, и потому, не колеблясь, ответил:
— Нет.
Командующий устало откинулся на спинку кресла, немного подумал и вынес решение:
— Отнесем транспорт к разряду поврежденных. После войны стало известно, что в этом районе погибло несколько кораблей и транспортов противника. Их названий, к сожалению, установить не удалось.
Ремонт
На бригаде шутили: «Л-20» ходит точно по расписанию, как пассажирский пароход. И действительно, в боевые походы мы отправлялись регулярно, как правило, в конце [90] каждого месяца. Начали в октябре 1942 года и график за полгода ни разу не нарушили. Экипаж готов был и дальше вести боевые действия в таком же темпе, но корабль требовал текущего ремонта. Пришло время и для некоторых усовершенствований, для установки на лодке новой техники.
Через несколько дней после возвращения из похода лодка ушла в район Мурманска и стала в док. Команду разместили в береговых помещениях. Война чувствовалась и здесь, хотя бы по частым налетам фашистской авиации. Бомбили много, однако ни в подводную лодку, ни в казармы ни одна бомба не попала, не было даже раненых.
В периоды ремонта корабля часто производятся перемещения личного состава. Не избежали этого и мы. Оправдалось наше предположение относительно Герасимова. Пробыв недолго заместителем командира дивизиона по политчасти, Лев Николаевич поступил на командные курсы. Капитан-лейтенанта Г. С. Редькина, как я и думал, перевели на береговую базу — он стал флагманским специалистом. Старшим помощником был назначен капитан-лейтенант Е. В. Новожилов, а его место занял старший лейтенант М. М. Шапаренко, служивший до этого на «Л-22».
Получил повышение И. Г. Афанасьев: его перевели на должность дивизионного штурмана. Но Ивану Григорьевичу не повезло — он погиб в первом же походе на одной из лодок, обеспечивая молодого штурмана. Командиром БЧ-1–4 теперь у нас старший лейтенант Д. В. Башкинов, также переведенный с «Л-22». Это отличный специалист, в работе по-штурмански аккуратен, импонирует мне уравновешенным характером, скромностью.
Были изменения и среди старшин. Боцмана мичмана Павла Каравашкина перевели на береговую базу. Его место на лодке занял старшина 1-й статьи Иван Андрющенко. Командиром отделения торпедистов стал старшина 2-й статья Александр Доможирский (вместо переведенного на другую лодку старшины 2-й статьи Василия Кабанова). [91]
На лодке появились молодые матросы: торпедисты Александр Хоботов и Александр Фомин, акустик Николай Никаншин, трюмный Константин Матвейчук, ученик рулевого Саша Егоров.
Матросы и старшины помогали рабочим, производившим ремонт. Вновь прибывшие, кроме того, изучали устройство подводной лодки, организацию службы, обязанности по тревогам и расписания. Курс обучения завершался обстоятельной проверкой. А порядок, заведенный еще с постройки лодки, был неизменен: я экзаменовал офицеров, офицеры — старшин, старшины — матросов.
Ремонтные работы закончились в срок — за четыре месяца, и лодка прошла необходимые испытания. Новинкой для нас явился гидролокатор, для которого во втором отсеке рабочие завода соорудили шахту. В ней размещалась вся сложная аппаратура, а управление ею осуществлялось из акустической рубки. Приемная часть локатора в виде обтекателя выступала из днища корпуса. Локатор работал хорошо. Ничего не скажешь, умный прибор. Недаром мы в дальнейшем ни разу не подрывались на вражеских минах, хотя обнаруживали их довольно часто.
Тем летом произошло важное событие: 25 июля Президиум Верховного Совета СССР наградил бригаду подводных лодок Северного флота орденом Красного Знамени. Орденами Красного Знамени были награждены также отдельные лодки, а некоторые преобразованы в гвардейские. Всем Нам было очень радостно, что ратный труд подводников-североморцев высоко оценен партией и правительством. [92]