В новогоднем походе

Три боевых задания

Едва мы, миновав боновое заграждение, вышли из Полярного, как из темноты, с сигнального поста, замигал ратьер{1}: «Подводной лодке «Л-20» стать на якорь».

Вскоре подошел катер, и штабной офицер уточнил: в Кольском заливе маневрируют надводные корабли и наш выход откладывается на неопределенное время.

Нет хуже, когда настроишься на боевой лад, а тебя придержат...

А на позиции мы должны быть вовремя. Каждую минуту задержки придется компенсировать увеличением скорости на переходе. Удастся ли это сделать в непогоду? Ветер поет на высоких тонах — верный признак близкого шторма.

Офицеры и матросы, оказавшиеся на мостике (здесь у нас единое место перекура), толкуют о неудачном начале боевого похода. И я думаю о том же — в нашем дружном коллективе мы часто мыслим одинаково.

Впрочем, мысли о возможной неудаче нам теперь ни к чему. А на любое изменение обстановки надо реагировать хладнокровнее. Если обстоятельство нельзя было предвидеть [4] (как сейчас: стоим не по своей вине и не мы накликали шторм), то прояви выдержку, нервы, как говорится, зажми в кулак. Ну а в морском бою... Если навалился враг, а у тебя силы малые, позиция не та — отбивайся, уклонись от удара. Когда же обстановка подходящая и все за тебя, не мешкай, пользуйся случаем, действуй, да решительно. Правильно использовать создавшуюся ситуацию — большое дело и в военное и в мирное время. На этих принципах мы и стоим, так воспитываем и команду.

Однако долго ли еще нам стоять? Перевалило за полночь, пошли уже новые сутки — 28 декабря 1942 года.

В походе мы должны поставить минное заграждение, доставить груз норвежским партизанам и заняться свободной охотой. Три задания — необычно даже для подводной лодки с боевым опытом, а мы, по сути дела, еще новички.

Строительство нашей лодки типа «Ленинец» закончилось в Ленинграде перед самой войной. На Балтике провести ходовые испытания оказалось невозможным, и мы, как и некоторые другие надводные и подводные корабли, перешли в конце августа — начале сентября 1941 года в Белое море. Только в 1942 году удалось провести испытания, пройти курс боевой подготовки. К концу лета отправились в Полярное, где с однотипной лодкой «Л-22» были включены в состав бригады подводных лодок Северного флота.

С «Л-22» у нас тесная связь: вместе строились, вместе переходили на Север и теперь находимся в одном боевом строю. Но встречаемся не так часто: ставим мины по очереди — одна лодка в море, другая тем временем в базе. В Архангельске на «Л-22» пришел новый командир — Валентин Дмитриевич Афонин. До этого он командовал «М-78» (подводная лодка типа «М» ласково именовалась «малютка»). Удивляюсь, как он со своим ростом и широченными плечами передвигался в ее отсеках; в среде командиров его звали Валей-гренадером.

Наша лодка побывала у берегов противника дважды, поставив минные заграждения. Полноценного опыта, как я [5] считал, октябрьский и ноябрьский походы нам еще не дали. Правда, я уже шестой год командую лодками да и с районом плавания знаком: когда-то служил в торговом флоте матросом, штурманом и капитаном дальнего плавания, бывал во многих морях, в том числе у норвежских берегов с их шхерами и фиордами. А перед тем как вывести «Л-20» на боевое задание, мне довелось сходить в море на подводной лодке «К-3». Это позволило ознакомиться с условиями современной подводной войны. Но командир — еще не экипаж. И все же первые походы не прошли даром. Личный состав начал сплавываться, настойчиво осваивал управление техникой в боевой обстановке.

И в октябре и в ноябре мы ставили мины в сравнительно легких условиях, в открытой части Конгс-фиорда и перед портом Барлевог. Теперь предстояло шагнуть от простого к сложному: зайти в глубь Тана-фиорда, где, по данным разведки, базируются противолодочные силы противника, заходят туда и транспорты. Поставить мины в заливе, под самым носом врага, трудно и опасно. Связано с риском и второе задание — проникнуть в западную часть Конгс-фиорда, встретиться здесь, в небольшой бухточке, с норвежскими партизанами и передать им груз (оружие, медикаменты, продовольствие).

Командующий флотом А. Г. Головко разрешил лодке, без ущерба основным задачам, заняться также поиском вражеских кораблей для атаки их торпедами. Он сделал это по нашей просьбе. Дело в том, что наш корабль, подводное водоизмещение которого составляет около полутора тысяч тонн, является универсальным. Он имеет две минные трубы в корме, вмещающие 20 больших мин с надежным сбрасывающим устройством; шесть торпедных аппаратов в носу и два в кормовой надстройке, две пушки — сотку и 45-мм зенитку, а также выносные пулеметы на обоих бортах. С таким вооружением можно решать много задач. Мы понимали, что главное для нас — минные заграждения (недаром лодка именуется подводным заградителем), но, если выкраивается [6] время для атаки, отказывать нам в этом не стоит. И командующий на этот раз согласился.

Словом, и задачи выпали очень сложные, и экипаж не достиг в полной мере боевой зрелости. А тут еще трудности объективного характера, досадная задержка с выходом. Стараюсь быть спокойным, уравновешенным, но чувство озабоченности не покидает меня. Между тем посоветоваться не с кем — заместитель по политчасти Константин Андреевич Ковьев отбыл на переподготовку (к сожалению, он так и не вернулся к нам). Мы прекрасно знали друг друга, отлично сработались. Теперь, в канун похода, на лодку прибыл инструктор политотдела Яков Романович Новиков. Раньше мы с ним не встречались, но мне говорили, что он плавал на подводных лодках.

— Григорий Семенович, чем занят капитан-лейтенант Новиков? — спрашиваю у старшего лейтенанта Редькина, нашего старпома.

— Обходит отсеки, беседует с людьми, разъясняет задачи.

Что ж, политработник начинает с того, с чего и надо. Пожалуй, беспокоить его не следует.

— А как чувствуют себя сопровождающие груз?

— Нормально, им выделено место, и они отдыхают.

Сопровождающих двое: норвежский партизан и представитель разведотдела штаба флота. Первый — для опознания места встречи и установления контакта со своими товарищами. Вид у него импозантный: высокий, крепкий, румяный и весь седой, борода похожа на взбитую белоснежную пену, — воплощение здоровья в более чем преклонном возрасте. Он напоминает мне веселого деда на довоенных плакатах на улицах Ленинграда: «Пейте пиво завода Степана Разина». Норвежский патриот покинет борт корабля вместе с грузом.

Второй, молодой лейтенант, должен стать нашим посредником с партизанами: на лодке никто не знал норвежского языка. Лейтенант вернется с нами в базу. [7]

— С правого борта силуэт катера! — доложил сигнальщик.

Наконец-то! Какие вести доставит он нам, хорошие или плохие? В ночной мгле показался белый бурун, а затем и контур штабного катера.

— На «Л-20»!

— Есть!

— Командир! Вам «добро» на выход. Счастливого плавания!

По голосу узнаю командира бригады подводных лодок контр-адмирала Николая Игнатьевича Виноградова. В эти дни и он и начальник политотдела Р. В. Радун неоднократно бывали на лодке, беседовали с людьми. Как командир, я получил исчерпывающие указания. И вот теперь, несмотря на занятость и поздний час, адмирал выкроил время, чтобы проводить лодку в боевой поход.

Катер ушел обратно в бухту, а мы снялись с якоря и двинулись к выходу из Кольского залива.

Атаковать или не атаковать?

Баренцево море встречает нас неприветливо. Штормовой ветер дует в лоб (мордотык, как говорят поморы). Транспорты в таких случаях обычно сбавляют скорость, а мы идем форсированным ходом: надо быть у норвежских берегов в положенное время.

Стою под козырьком ограждения рубки и смотрю, как волна за волной катятся по носовой палубе, ударяясь в рубку. Вот форштевень корабля врезается в основание высокого вала, и водяная масса несется прямо на меня. Пригибаюсь и слышу мощный удар. Корпус лодки содрогается, меня сверху обдает водой и чем-то еще, похожим на гальку. Выбило толстые стекла ограждения, и их осколки стучат по спине. Проклятие! Теперь и укрыться негде. Передвигаюсь по мостику, но каждый раз, когда накрывает волна, прячусь за ограждение перископов, цепляюсь за что попало. [8]

Временами поглядываю на вахтенного офицера и сигнальщиков-наблюдателей. Их обдает потоками воды, а при девятом вале окунает с головой. Мокрые неподвижные фигуры вахтенных представляются мне олицетворением мужества моряков. Волны бьют в их лица, заливают глаза, но люди бдительно всматриваются в горизонт, не оставляя ни одного участка водной поверхности без внимания.

Всю ночь мы купались в ледяной купели. Промокли насквозь в своих «непромокаемых костюмах». Хорошо, что вахтенные закрепились концами на своих постах, а то бы смыло за борт.

Неблагоприятные обстоятельства сопровождали нас в походе и в дальнейшем. Просто непостижимо: нужна тихая погода — штормит; требуется ясная ночь — стоит тьма или валит снег; заходим в фиорды в полной темноте, а в самый ответственный момент по небу пробегают яркие сполохи северного сияния и становится светло как днем. Но мы но ропщем на судьбу — стиснув зубы, выполняем свой долг, только силы тратим вдвойне, а выдержку проявляем втройне.

Утром 29 декабря погрузились и подошли к Тана-фиорду. Осмотрелись. Выждав момент, пока дозорный корабль противника отходил к западу, двинулись ко входу в залив. Огибаем его восточный мыс. Но вот в перископе маячит транспорт в сопровождении двух катеров. Конвой пройдет за кормой подводной лодки, прикидываю я в уме, и для стрельбы кормовыми аппаратами нам достаточно лишь немного изменить курс. Да у конвоя и катеров с нашей стороны нет, они идут мористее — лучше не придумаешь.

Торпедные атаки не рекомендуется производить при наличии на борту лодки мин, я это не забыл. Но и строгого запрета нет. А соблазн уж больно велик, и я объявляю боевую тревогу.

До залпа остаются считанные минуты, как вдруг штурман докладывает, что мы идем прямо на отмель, выступающую от мыса. Чтобы успеть выпустить торпеды, сбавляю ход до самого малого. Но из-за малого хода или, быть может, [9] из-за пресной воды (несколько речек в этом районе впадают в море) лодка как бы потяжелела, боцман не удержал ее на заданной глубине, перископ зарылся, и я «ослеп». Не выручила и акустика: цель находилась на кормовых курсовых углах, ее заглушал шум винтов лодки. Пока подправляли дифферентовку и показали свой «глаз», судно ускользнуло — угол упреждения был безнадежно пропущен.

Мы тут же в центральном посту производим анализ и устанавливаем свою ошибку: несвоевременно отреагировали на потяжеление лодки. При первых же признаках потяжеления — а это показало положение горизонтальных рулей, о чем доложил боцман, — надо было сразу же откачивать воду из уравнительной цистерны. Промедление в таких случаях чревато неприятностями. Помнится эпизод из нашего похода в октябре 1942 года. В тот раз из-за поломки кингстона, что нам было неизвестно (выяснил это водолаз, когда лодка вернулась в базу), заполнилась цистерна быстрого погружения, и лодка, потяжелев, начала уходить на глубину. Была дана команда откачивать воду за борт. Но это не помогло. Пришлось немедленно приступить к аварийному продуванию всего балласта воздухом высокого давления. И все же лодка провалилась с 30 до 130 м (дальше предельной глубины), наконец инерция погружения погашена и нам удалось быстро всплыть. Если бы не такая радикальная мера и запоздай мы хоть на несколько секунд, лодка углубилась бы еще на 20–30 м и ее корпус был бы раздавлен{2}.

Мины ставим в фиорде

Обойдя отмель, входим в Тана-фиорд. Входим — это, пожалуй, не то слово. Ведь фиорд — не родная гавань. К тому же мы пробираемся в глубь залива. Ощущение, прямо скажем, не из приятных. И уж совсем скверно, если враг [10] обнаружит нас. Маневр здесь стеснен. Пришлось бы уходить от преследования на малом ходу (поменьше шума), а это потребует длительного времени. Противник успеет собрать свои противолодочные силы и средства. Мы можем, конечно, всплыть, применить лодочную артиллерию. Но это — крайняя мера.

В начале войны гитлеровцы, понадеясь на пресловутый блицкриг, не оборудовали северный театр своих военных действий, чем блестяще воспользовались североморские подводники. Они всплывали, открывали по вражеским кораблям огонь из пушек и одерживали победы. Пример в этом не раз показывал наш замечательный комдив М. И. Гаджиев. В одном из походов он находился на подводной лодке «К-3». 3 декабря 1941 года лодка вышла в торпедную атаку и потопила большой вражеский транспорт. Корабли охранения, однако, начали преследовать лодку. Они имели возможность дополнительно вызвать противолодочные силы: место боя находилось в 17 милях от порта Хаммерфест. Вскоре так и случилось — на горизонте появилось еще несколько кораблей. Было решено: всплыть и открыть артиллерийский огонь. В какие-нибудь 7–8 минут артиллеристы подводной лодки потопили сторожевой корабль и катер, второй катер поспешно отошел к берегу. Лодка успела прорваться дальше в море.

А год спустя на побережье появились немецкие артиллерийские батареи, дополнительные наблюдательные посты. Вражеское командование расширило сеть прибрежных аэродромов, усилило противолодочные средства. Опыт показывает, что теперь всплытие подводных лодок вблизи противника сопряжено с большой опасностью.

Тана-фиорд вдается в сушу на 25 миль{3} и тянется к югу подобно коридору, почти не меняя ширины. В вершине залива расположено селение Тана. Глубины по оси фиорда большие — порядка 150–200 м. Берега гористые, довольно [11] крутые. Проникнуть в глубь залива мы должны миль на десять. Это много, если учесть, что мы двигаемся 2,5–3-узловым ходом. Около семи часов уйдет на переходы да час на постановку, а если что-нибудь помешает, то и больше.

Кораблей противника не видно. (Дозорные катера, вероятно, еще провожают транспорт.) Не видно и барражирующих самолетов. Оснований для беспокойства вроде бы и нет. А состояние экипажа в психологическом отношении изменилось — люди стали до предела серьезными, настороженными. Это и понятно. В тылу врага все дышит холодом.

Проходит час. В гнетущей тишине краснофлотцы и командиры стоят на своих постах по боевой тревоге. Основные действия происходят в центральном посту, нашем главном командном пункте. Боцман мичман Павел Каравашкин управляет горизонтальными рулями. Время от времени он перекладывает рули всего на несколько градусов, и лодка точно держится на заданной глубине. Иногда он докладывает, что требуется поддифферентовка. Командир БЧ-5 (старший инженер-механик) Александр Николаевич Горчаков и сам не спускает глаз с приборов и, как правило, заранее отдает распоряжения. Тогда старшина трюмных мичман Василий Леднев, большой мастер своего дела, вместе со старшиной 2-й статьи Иваном Николенко, стоящим у реостата электромотора, откачивают воду из уравнительной цистерны или добавляют в нее из-за борта.

На вертикальном руле Григорий Мирошниченко — командир отделения рулевых. Он понимает: в чужом заливе, среди камней и отмелей, лодке даже при малейшем вилянии грозит опасность. И старшина 2-й статьи ведет корабль как по ниточке.

В углу отсека, за легкой перегородкой, акустик старшина 2-й статьи Петр Фуртас. Через открытое окошечко вижу, как он поворачивает маховичок прибора, прослушивает горизонт вкруговую. Лицо, как и у всех, сосредоточенное. У акустика теперь особая ответственность: он должен улавливать все звуки, возникающие в фиорде. [12]

В центральном посту все трудятся. Это отвлекает нас, сглаживает напряженность. Иная картина в других задраенных отсеках (в подводном положении, тем более в период боевой тревоги, все двери переборок закрыты герметично). Краснофлотцы и командиры лишь следят за работой механизмов, которые действуют безотказно (недаром лодка так тщательно готовилась к походу). А когда человек без активного дела, время тянется томительно медленно. И невольно думается: как-то все обойдется... В отсеках холодно. Погреться бы, поиграть мускулами, дать организму встряску, но и это нельзя: при физических нагрузках больше расходуется кислорода, а его надо беречь.

В носовом отсеке командир БЧ-2–3{4} старший лейтенант Е. В. Новожилов неподвижно сидит на разножке. Евгению Васильевичу уже за тридцать. Плавал он и матросом, и боцманом, а после окончания в 1931 году мореходного училища служил в Балтийском пароходстве помощником капитана. Но судьба связала его с Военно-Морским Флотом. Окончив училище имени М. В. Фрунзе, Новожилов плавал на подводных лодках, был дивизионным минером. На «Л-20» он пришел за год до войны. Коренастый, широкоплечий, старший лейтенант обладает огромной силой — легко поднимает две двухпудовые гири и запросто играет ими. Он опытный организатор и воспитатель личного состава. Его любят и уважают, беспрекословно слушаются, и не потому только, что у старшего лейтенанта громоподобный бас, — у него и обширные знания, и моряк он бывалый.

В первом же отсеке торпедисты: старшина группы торпедистов мичман Александр Пухов, командир отделения старшина 2-й статьи Василий Кабанов, старшие торпедисты Александр Доможирский и Дмитрий Крошкин. Связь с центральным постом поддерживает старший электрик Георгий Бабошин. [13]

Кажется, все тихо, спокойно. Но люди настороже: а вдруг прогремят взрывы, появятся повреждения, начнет поступать вода... В отсеке приготовлен аварийный инструмент. Новожилов то и дело дает вводные, проверяет действия подчиненных.

Такая же примерно обстановка складывается и в других отсеках: в кормовом, где минеры готовятся к предстоящей постановке, в дизельном, электромоторном... Люди неусыпно несут службу на своих боевых постах. Несут долгие часы. Все понимают, что подводный корабль в опасном районе, надо быть начеку, не расслабляться, но энергичных действий, необходимых для разрядки, нет. Такое состояние больше всего и выматывает нервы.

Мне и командиру БЧ-1–4 старшему лейтенанту И. Г. Афанасьеву легче. Мы заняты живым делом: ведем подводную лодку в заданную точку. Это интересно, и тишину не ощущаешь. В обычных условиях, в море, курс на карте прокладывает штурман, он же определяет место корабля, намечает точки поворота, естественно под контролем командира. В заливе, в узкостях и среди опасностей, как теперь, командир непосредственно сам маневрирует, ведет корабль как лоцман. Штурман же вслед за каждым поворотом, за переданным ему пеленгом наносит на карту курс, место корабля и время.

А штурман у нас хороший, опытный, я ему вполне доверяю — при проверках ошибок не замечал. В штабе мне говорили, что, очевидно, Афанасьева вскоре выдвинут на должность дивизионного штурмана. А замена ему есть — наш второй штурман командир рулевой группы лейтенант Н. И. Ямщиков. Несмотря на молодость, он обладает обширными знаниями и отличается аккуратностью, свойственной навигаторам.

В отсеках по-прежнему тихо. Мы двигаемся почти бесшумно. Никаких разговоров, редкие команды передаются и репетуются вполголоса. [14]

— Пять градусов справа по носу шум винтов малого корабля!

Доклад акустика настораживает.

— Дистанция?

— Тридцать — сорок кабельтовых!

Осторожно поднимаю перископ, всматриваюсь. Акустик ошибся в оценке расстояния: до парусно-моторной шхуны, идущей контркурсом под западным берегом фиорда, менее 20 кабельтовых. Фуртас в этом не виноват: прибора определения дистанции у нас нет, а прием на слух в заливах с неровным дном часто порождает ошибки.

Кто идет? Если враг, да еще с подслушивающей аппаратурой, он может обнаружить лодку. Невоенное судно вряд ли заметит. Тщательный осмотр склоняет меня к выводу — вероятнее всего это местный рыбак. Осторожность не помешает, и мы уходим на 30-метровую глубину.

При расхождении с судном акустик внимательно следит за ним. Да и я принимаю в этом участие. Обычно мне передают из акустической рубки вторую пару наушников. А слушать надо: если судно меняет курсы, это уже подозрительно; если время от времени стопорит ход, значит, ведет поиск подводной лодки.

Шхуна удаляется. Мы, незамеченные, продолжаем углубляться в фиорд. Напряжение спадает.

Инструктор политотдела Новиков спрашивает:

— Насколько помнится, товарищ капитан третьего ранга, подводный минный заградитель «Краб» поставил мины перед Босфором?

— Да, на линии входных мысов. К чему вы это вспомнили?

— Поставить мины внутри фиорда — это же шаг вперед. Известно, что противник уделяет больше внимания району перед входом — производит, в частности, контрольное траление. Наши мины явятся «сюрпризом» для гитлеровцев.

— Что ж, пусть враг трепещет от наших мин, — нарочито [15] громко говорю я, чтобы слышали все, кто находится в отсеке.

И опять наступает тишина. Через 10–15 минут подвсплываем на перископную глубину, уточняем свое место и снова погружаемся на 30 метров. Делаем это в интересах скрытности, главным образом от авиации. В здешних прозрачных водах самолет легко обнаружит подводную лодку, будь она под перископом.

Новиков уходит в кормовые отсеки, где идет подготовка мин к постановке.

Минеров у нас всего лишь два, причем они же являются специалистами и по торпедному оружию. Опытнейший из них — старшина 2-й статьи Наум Величко. Еще зимой 1939/40 года он участвовал в боевой постановке мин, произведенной подводным минзагом «Л-1». Да и на «Л-20» Величко был одним из первых, кто побывал в ратном деле: в составе команды, возглавляемой старшим лейтенантом Новожиловым, он ставил противопехотные мины на подступах к Ленинграду. Это было в августе 1941 года, когда мы готовили лодку к переходу на Север. Минеры со строящихся кораблей в содружестве с армейскими саперами создали около десятка минных полей. В этой напряженной, связанной с риском работе участвовал и наш второй минер — Николай Юров.

Настрой у минеров, я бы сказал, воинственный. Парни рвутся в бой. Семья у Величко осталась на Украине, у Юрова — на Смоленщине.

Работу минеров организует лейтенант Н. В. Апрелков, командир минной группы. Он совсем юн, хотя и успел побывать на сухопутном фронте — курсантов военно-морского училища в первые месяцы войны послали на передовую. Выл ранен, после лечения пришел к нам. Я по-отечески его жалею — уж очень он болезненно переносит качку. А профессию моряка и корабль свой любит — ни жалобы, ни просьбы о переводе на берег.

Поднимаю перископ и устанавливаю: мы приближаемся [16] к точке сброса первой мины. Теперь время полной воды — расчеты наши оказались правильными.

Кораблей поблизости нет, шхуна давно скрылась из виду, а отдаленные шумы мелких судов в вершине залива нам не помеха. Можно начинать.

Мины ставят по-разному: банками, в линию, змейкой... Мы наметили первый из упомянутых способов{5}. Банки расположим в разных местах фиорда. В двух банках будет по семь мин, в одной — шесть.

Лодка поворачивает вправо, направляясь к западному берегу фиорда. Оголенные скалы, местами запорошенные снегом, хорошо просматриваются, видны ориентиры — мысы, вершины гор. Нацеливаю в их сторону глазок перископа, беру отсчеты азимутального круга и передаю данные штурману, а он, прокладывая пеленг за пеленгом, уточняет место лодки на крупномасштабной карте.

Подходим как можно ближе к урезу воды (корабли противника наверняка держатся приглубого берега). Лодка разворачивается и ложится на боевой курс.

— Ставить мины!

Слышится щелчок, и на счетчике появляется цифра — единица. Для надежности с кормы репетуют:

— Первая вышла!

В кормовых — седьмом и восьмом — отсеках горячая пора, герои дня теперь минеры. Величко стоит у левой трубы, Юров — у правой. С получением команды «Ставить мины» они поворачивают маховичок реостата. Приглушенно жужжит мотор, установленный на амортизаторах. Мощные агрегаты передвигают мины, находящиеся в трубе (и лежащие там встык), на расстояние, равное одной мине. Тогда крайняя вываливается наружу и тонет. На дне остается якорь, а мина автоматически от него отделяется, всплывая на заданную глубину. Кстати, некоторые представляют мину рогатым [17] чудовищем. Наши были цилиндрические и гладкие; шары с «рогами» сейчас можно увидеть только в кино и музеях.

Мины сбрасываются поочередно то из левой трубы, то из правой. Минерам помогают старший электрик Борис Егунов и трюмный Иван Пухкало. Все работают четко и синхронно. Лейтенант Апрелков фиксирует по секундомеру время выхода двух смежных мин. Этот так называемый временной интервал играет важную роль в постановке. Эффективность заграждения достигается и направлением мин по отношению к предполагаемому курсу неприятельских кораблей, и расстоянием между минами, поэтому скорость лодки при этом надо держать точно.

— Последняя мина первой банки выставлена! — доложил штурман.

Пройдя немного по курсу, мы совершаем новый маневр, ложимся на другой галс и ставим вторую банку. Четко, без каких-либо заминок, завершается работа и над третьей банкой.

Замечу, что, как всегда, мы ставили мины на углубление, рассчитанное на подрыв крупных кораблей противника. Малые же суда, принадлежавшие норвежским рыбакам, могли безопасно плавать над минами. После войны мы с удовлетворением узнали, что малые рыболовные суда действительно не пострадали (подрывы на плавающих минах не в счет).

Штурман фиксирует координаты минного заграждения, и лодка ложится на курс, ведущий к выходу из фиорда.

Обратно идем веселее, и не потому, что нас подгоняет попутное течение, — чувствуется общая приподнятость настроения экипажа, тон репетований становится бодрее, на лицах улыбки, задорно блестят глаза... А как же! Трудное задание выполнено, опасность позади.

Стемнело. В перископ видны только черные берега фиорда и просвет впереди. Уходим на глубину и двигаемся далее по счислению. Придерживаемся западного берега, чтобы не напороться на злосчастную отмель, из-за которой у нас сорвалась атака. [18]

Спускаюсь из рубки в центральный пост. Здесь уже находится Новиков, вернувшийся из кормовых отсеков.

— Как там наши минеры? — спрашивает его старпом.

— Хорошо и слаженно работали, — рассказывает Яков Романович. — На клапанах, рубильниках и реостатах манипулируют так же виртуозно, как музыканты на флейтах и тромбонах. Словом, минеры — отлично сыгранный оркестр! Понравился мне Величко, его действия отработаны до автоматизма. Юров тоже молодец: рослый детина, а изворачивается в узком отсеке эдаким живчиком.

Новиков снова заводит разговор о русском «Крабе». Я понял, на что он намекает. Действительно, может показаться странным — «Краб» имел водоизмещение почти в три раза меньше, чем наша лодка, а принимал 60 мин. Но у нас не сравнимое с ним остальное вооружение, да и мина не та. Уж если корабль противника подорвется на ней, то ему несдобровать. Но дело не только в тактико-технических данных. Нам очень дорога боевая слава «Краба», что совершенно правильно подчеркивал Яков Романович. И я тут же, в центральном посту, без ущерба управления лодкой, кратко рассказал о конструкторе М. П. Налетове, создавшем первый в мире, превосходный по тем временам отечественный подводный минный заградитель, о том, как 27 июня 1915 года «Краб» поставил у Босфора минное заграждение, на котором подорвался немецкий крейсер «Бреслау». Завершили мы беседу выводом: нам, советским подводникам, надо гордиться боевыми успехами своих соотечественников, а тактику боевого использования минного оружия совершенствовать, двигать вперед.

Штурман доложил о выходе из фиорда, а вскоре из акустической рубки передали:

— Слышна работа мотора, очень близко!

Мы прислушались. Стук движка был буквально над нами. Ну а если мы под ним, то нас обнаружить трудно. Так оно и получилось: дозорный мотобот, а это был, вероятно, он, спокойно проследовал своим курсом.

Проходит некоторое время, и мы всплываем. [19]

Поднимаюсь на мостик и вглядываюсь в темноту. Никого. Дальше все идет по заведенному распорядку: запускаем дизели — один из них вращает гребной винт и генератор, другой вращается электромотором вхолостую, нагнетая воздух в цистерны главного балласта и выдавливая оттуда воду (на позиции мы всегда так продуваем балласт){6}. Лодка вентилируется, в отсеки врывается эликсир жизни — свежий морской воздух, который жадно вдыхается людьми. При продолжительном пребывании под водой недостаток чистого воздуха является, с физиологической точки зрения, наибольшей трудностью для экипажа. Утром лодка погрузилась перед зарей, а всплыла в 19 часов 50 минут — полсуток мы дышали тем, что осталось внутри лодки после закрытия рубочного люка. Процент кислорода к концу срока стал совсем мизерным. Интересен факт: через два часа после погружения спичка внутри лодки уже не горит — вспыхнет и сразу гаснет. Какой удивительной приспособляемостью обладает наш организм — пламя умирает, а человек живет. Кроме нехватки кислорода организм испытывает на себе и другие неблагоприятные факторы: воздух насыщен парами масла, газом, который выделяется аккумуляторной батареей... Но самым опасным является выдыхаемый людьми углекислый газ. Содержание его в воздухе свыше четырех процентов — уже опасно.

Могут спросить: почему не использовались имевшиеся на лодке запасы кислорода и поглотителей углекислоты? Но такой «роскоши» мы не могли себе позволить. Дело в том, что в то время еще не существовало установок, которые вырабатывают компоненты, обеспечивающие нормальное обитание внутри лодки. Запасы кислорода и регенерационных патронов у нас были ограничены, и их следовало беречь для аварийных случаев. И жизнь подтвердила — наш расчет оказался верным. [20]

Как только лодка принимает крейсерское положение, управление кораблем берет в свои руки вахтенный командир, возглавляющий очередную смену. Работают оба двигателя — на гребной винт и на зарядку аккумуляторной батареи. Команда ужинает.

Посылаю радиограмму в штаб с указанием координат поставленных минных банок, заканчиваю другие неотложные дела и спускаюсь в боевую рубку. Она представляет собой нечто вроде железнодорожной цистерны и установлена горизонтально над центральным постом (некоторые лодки имеют боевые рубки, установленные вертикально). В одной ее части, кормовой, проходят верхний и нижний рубочный люки, в середине располагаются перископы — командирский и зенитный, а за ними, в глухом углу, заводские строители но моей просьбе поставили маленький диванчик для отдыха в походе. Место удобное во всех отношениях! под рубкой центральный пост; вверху, на мостике, вахта, и все команды и доклады вахтенных хорошо слышны; в случае опасности, неожиданной встречи с противником командир мгновенно может выскочить на мостик и разобраться в обстановке; в рубке царит полумрак — горит лишь одна лампочка темно-синего цвета, и глава привыкают к темноте. Все это, конечно, в условиях ночного времени, когда лодка в надводном положении.

В рубку сама по себе поступает полезная информация. Так, например, монотонный звук всасываемого дизелями воздуха иногда становится пронзительно свистящим. Это означает, что кто-то поднимается или спускается через люк, уменьшая площадь сечения входного отверстия. Свист не мешает отдыхать, а, наоборот, успокаивает, подтверждая размеренный шаг корабельной жизни. Если свистящие звуки повторяются — происходит смена вахты. Частое их повторение указывает на неблагополучие, тревогу. Страшного тут ничего нет, если не вызывают командира, однако подняться и выяснить, в чем дело, нелишне.

В рубку приходят курильщики (ночью на мостике курить [21] запрещено). Если я сижу или лежу с закрытыми глазами, они тихо присаживаются на корточки и молча пускают клубы дыма. Когда же я бодрствую и тоже курю, побасенкам и рассказам нет конца. Если записать все, что здесь говорится, то получился бы многотомный сборник потрясающих приключений на море и на суше, легенд о любви, суждений по вопросам философии. Я стараюсь придать беседам актуальный характер. Разговор чаще всего заходит о событиях под Сталинградом, где наши войска развернули наступательные операции. Об этом мы уже знали в базе, а в море продолжали принимать сводки Совинформбюро.

Очередная партия курильщиков ушла, и я остаюсь один. Едва подумал, что надо бы побеседовать с Новиковым, как он явился сам.

Яков Романович пришелся мне по душе — спокойный, вдумчивый. Работал он вроде не спеша, но успевал всюду, где присутствие политработника было желательно, а подчас и крайне необходимо. Метод его бесед с людьми — предметный, всегда с интересными примерами и фактами. Чувствовалось, что он не новичок в подводном деле: много плавал на подводных лодках, в том числе даже на «барсах»{7}. Люди это сразу же оценили по достоинству. Забегая вперед, скажу, что Новиков на протяжении всего похода показал себя с положительной стороны, и у меня появилось желание оставить его на лодке в должности заместителя командира по политчасти.

Я познакомил Якова Романовича с комсоставом — по штату у нас 10 офицеров, почти в два раза больше, чем на «щуках». Рекомендовал поговорить с командирами боевых частей: краснофлотцев и старшин они знают лучше меня. Мы обсудили план партийно-политической работы.

Нашу беседу прервал голос вахтенного командира Апрелкова:

— Просьба командиру выйти на мостик! [22]

Тон спокойный — значит, ничего страшного. Но подниматься на мостик надо: просьбу вахтенного принято на флоте выполнять незамедлительно.

Апрелков доложил, что видит луч прожектора. Он светит с берега, далеко на горизонте. Для нас этот луч интереса не представляет: фашистского конвоя там нет. Противник не балуется светом, когда идут его корабли.

Томительное ожидание

Передача груза норвежским партизанам — более сложное задание. Встреча с ними должна произойти вечером, в канун Нового года, в районе Конгс-фиорда. Залив этот вдается в сушу на восемь миль, такая же у него примерно и ширина. Навигационные условия плавания в средней части фиорда, где нам пришлось ставить мины в октябре, а также в юго-восточной трудностей не представляют. Иная картина в северо-западной части, отделенной длинным узким полуостровом и называемой Рисфиордом. Он узок, изобилует опасностями, подводные и надводные камни встречаются там часто. В материковый берег этого фиорда вдаются несколько маленьких бухт. В одной из них и должно состояться рандеву с норвежцами.

...Утро 31 декабря. Лодка в подводном положении подходит к Конгс-фиорду. Здесь мы более часа маневрируем, выясняя обстановку. Ни одного корабля в этом глухом месте не обнаруживаем. Обогнув мыс Нольнесет, входим в Рис-фиорд. Зимой в здешних широтах солнце из-за горизонта вовсе не показывается и весь день держатся сумерки. Сегодня покрытое тучами небо ухудшает и без того малую видимость. Окружающий однообразный ландшафт — нагромождение скалистых гор, лишенных растительности, — представляется неприветливым и даже мрачным; мы же находимся среди берегов, где орудуют гитлеровцы, — этого из сознания не выбросишь. Однако настроение хорошее: мы идем [23] на встречу с норвежскими друзьями и надеемся, что она будет радостной.

Продвигаемся в глубь залива. Время от времени подвсплываем, и я внимательно вглядываюсь в перископ, фиксирую каждую мелочь, которая может пригодиться при выполнении задачи.

Производим сложные маневры, обходя надводные и подводные опасности. Не доходя до мелководной вершины фиорда, где впадает небольшая речка, поворачиваем вправо. Идет третий час пополудни, а уже совсем темно. Но я успеваю разглядеть в перископ вход в бухту, которую ищем. До ночи остается довольно много времени, и было принято решение лечь на грунт.

Звучит команда, все занимают места согласно расписанию, и лодка на самом малом ходу начинает углубляться. Но едва она касается дна, как раздается громкий скрежет и визг.

— Что такое? — беспокоится старший инженер-механик.

— Нарвались на кораллы, — поясняю Александру Николаевичу. — Вот уж не везет так не везет — они очень редко здесь встречаются, и угодить на них — это просто свинство{8}.

На жестком ложе подводная лодка слегка покачивается (крупная зыбь, заходящая в фиорд, достигает и нашей 30-метровой глубины), корпус лодки трется о жесткие ветви известковых полипов, издавая невероятную какофонию.

— Такое и глухой услышит, не говоря уже о немецких гидроакустических станциях, — ворчит вполголоса Афанасьев.

Тут же снимаемся с грунта и переходим на другое место: ложимся на песочек, как на пуховую перину. [24]

Ко мне в каюту заходит главстаршина Алексей Карпенко.

— Есть задумка, — говорит он. — Пока лодка на грунте, провести партийное собрание. Вы не против?

— Нет, конечно. Но о чем? Ведь задачи коммунистов обсуждались перед выходом в море...

Карпенко поясняет: в партийную организацию во время похода поступило пять заявлений. Люди стремятся связать свою жизнь с ленинской партией.

— Время выбрано удачно. А как посмотрит на это представитель политотдела?

— Я «за», — слышится голос Новикова, появившегося в дверях. — Ну, а если возникнет опасная ситуация, прервем собрание.

Обговорив время и место собрания, Новиков и Карпенко уходят — им надо тщательно подготовить это важное мероприятие. А я невольно задумываюсь. Вспоминаются юношеские годы. Шестнадцатилетним пареньком — это было еще в период гражданской войны — я вступил добровольцем в Красную Армию, служил телефонистом в роте связи одной из частей московского гарнизона. Там, в армейской семье, получил первую политическую закалку. После демобилизации, в 1922 году, был принят в комсомол, а лет пять спустя — кандидатом в члены партии, а потом и в члены ВКП(б).

В первом отсеке собираются коммунисты. Рассаживаются кто где — одни на разножках, обтянутых парусиной, другие, подложив ветошь, на трубопроводах, на маховиках клапанов... Замечаю: среди участников собрания немало краснофлотцев и старшин. Партийная прослойка среди личного состава увеличилась.

Повестка дня — прием в партию. Первым рассматривается заявление кандидата партии А. С. Пухова, старшины группы торпедистов. Его все знают: сын рабочего и сам рабочий, на заводе он вырос до крупного специалиста — испытателя торпед. Плавал на подводной лодке «Л-3». Лучшего [25] мастера торпедного дела, пожалуй, и не сыщешь. Секретарь партийной организации не спеша зачитывает его заявление, рекомендации (одна из них моя), другие документы. Он характеризует Пухова положительно: кандидатский стаж явился для него школой партийности. Пухову задаются вопросы, о нем говорят коммунисты — и опять не спеша, как будто собрание проходит не на дне морском. Что ж, прием в партию — дело серьезное.

Коммунисты единогласно принимают Александра Пухова в члены ВКП (б).

На собрании были приняты также: в члены партии — старший краснофлотец Иван Мазуров, кандидатами — боцман Павел Каравашкин, старшие краснофлотцы Георгий Бабошин и Иван Пухкало. Все они классные специалисты, политически грамотные, проверенные в боевых походах люди.

Около 21 часа всплываем и двигаемся в надводном положении. Темно. Высокие горы стоят перед нами черной, непроницаемой стеной, к которой мы начинаем приближаться. Ни щели, ни просвета, а мы подходим все ближе и ближе. Кажется, форштевень вот-вот ткнется в отвесные скалы.

— Не вылетим на камни? — спрашивает стоящий рядом со мной старпом.

— Не должны. Перед покладкой на грунт штурман записал пеленг, по нему и пойдем.

Входные гранитные мысы, похожие на столбы, открываются в непосредственной близости, и мы проскальзываем между ними в бухточку. Здесь подводному минному заградителю тесновато. К тому же кругом торчат банки и рифы, а их ограждение отсутствует или его не видно в темноте. Словом, маневрировать придется с большой осторожностью: посадка на мель в чужой бухте — наша гибель.

Видимость улучшается благодаря снегу. Он лежит сплошным покровом на южном низменном берегу, а в горах, на пологих склонах и в расщелинах, держится пятнами или [26] полосами. Бухта просматривается довольно четко: виднеются строения, небольшой причал. Позднее мы обнаружили еще и прибрежное шоссе.

Лодка разворачивается носом на выход — при первых признаках опасности она сможет тут же покинуть бухту. Медленно идем задним ходом, пока корма лодки не приблизилась к береговым камням. Кажется, ничего подозрительного, кругом тихо и спокойно.

Вызываю для опознания местности представителя разведотдела и норвежца. Старик сразу узнает родной край, улыбается, кивает головой и что-то говорит лейтенанту. Тот перевел:

— Он подтверждает, что это именно та бухта, где мы должны встретиться с его товарищами. А вот и пристань, от которой отойдет шлюпка.

В такой ситуации держать лишних людей на мостике нельзя, и они спускаются вниз.

— Подать условный сигнал!

Сигнальщик энергично работает рычагом ратьера, и в темноту узкой полосой света несется сочетание вспышек — точки, тире...

Наступает волнующий момент. Кто там, на берегу? Друзья или злобный враг? Вспоминается разговор с Виктором Хрулевым, командиром «малютки». Его лодка подошла к вражескому берегу, чтобы принять разведчиков, выполнивших боевое задание. Был подан условный сигнал. А вместо ответа по лодке ударили гитлеровцы — зацокали пули, загудели артснаряды. Корабли противника пытались запереть лодку в заливе и уничтожить. С трудом подводники вырвались из расставленной ловушки и вернулись в базу.

Мы ждем ответа на сигнал. А ответа нет — ни хорошего, ни плохого. Проходит час... Удерживать лодку становится все труднее. Ее сносит ветром и приливным течением. Приходится почти беспрерывно подрабатывать машинами.

Проходит еще час. Увы, на свои запросы мы так и не получаем отзыва. Русская пословица гласит: «Ждать да догонять [27] хуже нет». Не знаю, как в отношении «догонять», но «ждать» действительно тяжело. В этом мы теперь воочию убеждаемся. Достается всем членам экипажа, в том числе и сигнальщикам, ведущим круговое наблюдение. Их напряжение — и физическое и моральное — на пределе.

— Товарищ капитан третьего ранга, — слышу я шепот Мазурова, — какие-то «глаза» смотрят на нас с берега!

Ну, думаю, неужели сигнальщику начинает уже казаться?

— Посмотрите чуть правее, — уточняет он. — Вон там...

И мне вначале кажется странным: по заснеженной равнине двигаются две лиловые точки. Они чуть подмигивают, временами исчезают, но явно приближаются к нам.

— Эх, морячки! Забыли сухопутье. Солдат сразу догадался бы... Это же автомобиль с затемненными фарами.

Машина тем временем выезжает к бухте и несется вдоль берега. Молча следим за ней, готовые ко всему. Но вот наконец она исчезает.

— Стоило фрицам остановиться на перекур, и они заметили бы нас, — говорит, с облегчением вздыхая, старпом Редькин.

— Господам офицерам не до наблюдения: спешат на встречу Нового года, — добавляет Ямщиков.

Становится совсем светло — в небе заполыхало северное сияние. Наше пребывание в бухте теперь связано с риском. Но что делать — задание есть задание. Стою на мостике. Реглан на рыбьем меху — холод пронизывает насквозь. Душит кашель...

Близится полночь. На мостике появляется Новиков.

— Вы поздравите экипаж с Новым годом или это сделать мне?

Но я не могу оставить мостик. Условливаемся: Новиков пройдет по отсекам, поздравит экипаж, а потом вместе сделаем обход корабля.

...Второй час ночи. Люди по-прежнему — пятый час — стоят на своих постах по боевой тревоге. А партизан нет. [28]

Становится очевидным — по какой-то причине они не смогли прийти. Время разумного риска, без которого не обойдешься на войне, давно кончилось — наше пребывание в бухте теперь уже ничем не оправдывается.

Команда, как я считал, крайне нуждалась в отдыхе. Штормовые дни, минная постановка, томительное ожидание партизан — все это вымотало людей. Решаю: лечь на грунт, дать возможность экипажу подкрепить свои силы в спокойной обстановке. Ведь наступил Новый год.

Отдаю команды, и лодка выходит из тесного закутка, погружается. Маневр покладки на грунт не занимает много времени, и корпус мягко, без толчков, касается дна (теперь-то мы знаем, где кораллы и где песок).

Сюрприз

Старпом Редькин собрал в кают-компании командиров:

— Для отдыха отпущен один час — ни минуты больше, ни минуты меньше. По случаю Нового года, — продолжает Григорий Семенович, — в отсеках накрыть столы. Помните: команде надо подкрепиться и спокойно отдохнуть. А глоток живительной влаги — пятьдесят граммов портвейна — пусть будет символическим. Сами понимаете — лодка в походе.

Одеться бы поприличнее. Но в каюте на вешалке обнаруживаю лишь китель. Облачаюсь в него. На мне теплые стеганые штаны и грубые, побелевшие от морской воды сапоги. Сокрушенно вздыхаю: если бы и нашлась экипировка, все равно нет времени переодеваться.

В открытых дверях появляется высокая фигура краснофлотца. Это старший торпедист Александр Доможирский. Его глаза сияют, на лице хитринка. Лихо козырнув, Доможирский начинает с официального «разрешите обратиться», потом весело, с каким-то интригующим намеком заканчивает:

— «Салон» носовых отсеков приглашает вас на встречу Нового года. [29]

— Спасибо. Сейчас приду.

Доможирский так же мгновенно исчез, как и появился. На этот раз не сказав официального «разрешите». А торпедист Александр отличный и в боевое дело рвется: переживает за своих родных на Украине... Впрочем, это не мешает ему быть весельчаком и выдумщиком.

Открываю круглую дверь, перешагиваю через широкий комингс и с изумлением оглядываюсь. Второй отсек, хотя и считается жилым, особым уютом никогда не отличался. Холодно поблескивают запасные торпеды, трубопроводы, кабели, приборы, и лишь многоярусные койки в отдаленной степени напоминают, что это помещение для сна, отдыха и приема пищи. И вот я вижу в отсеке на середине праздничного стола елочку — настоящую, живую, такую близкую русскому сердцу. Ее убранство незатейливо: на ветках висят этикетки, галеты, кусочки колбасы, таранка, обернутая в серебрин... Под елочкой — ватный Дед-Мороз. Разноцветные лампочки — тут уж электрики постарались — украсили скромный наряд лесной красавицы.

Видение, право же, сказочное, и это на дне морском, вдали от Родины, в окружении берегов, где господствует враг.

Матросы с любопытством смотрят на меня. На лицах читаю: как посмотрит на их затею командир и знал ли он, что на борту корабля была спрятана елочка?

Подхожу к столу и в наступившей тишине снова рассматриваю чудо, явившееся к нам из далекого детства.

— Молодцы! Здорово придумали! И «операцию» провели, как настоящие подводники, — скрытно.

Матросы весело зашумели. Они радуются, как дети, что их маленькая тайна оказалась для командира сюрпризом, да еще приятным.

Я поздравил их с Новым годом, напомнил, каких усилий требует от нас Родина в эти суровые дни. И еще сказал, как приятно возглавлять экипаж романтиков моря. Ведь только тот, в ком жив дух юношества, у кого не пропала страсть к приключениям, ко всему необычному, мог придумать [30] новогоднюю елку в боевом походе. В заключение я подчеркнул, что встречу Нового года под толщей воды, в тылу врага, никто из нас никогда не забудет, а зеленая елочка в мрачном отсеке будет сиять перед глазами до конца жизни. Командир отделения комендоров старшина 2-й статьи Василий Острянко, хозяин второго отсека, подтолкнул Доможирского. Тот протиснулся между Бабошиным и Крошкиным (все они — главные организаторы елки) и вышел вперед.

— Личный состав носовых отсеков, — сказал Доможирский, — поздравляет командира подводной лодки «Л-20» с Новым годом.

Оп снял с ветвей елочки небольшую картонку-сувенир и вручил ее мне. На картонке было написано пожелание открыть боевой счет потопленным фашистским кораблям в наступившем 1943 году{9}.

Пожелание понятное. Я тут же ответил: пока не назначат нового срока встречи с норвежскими партизанами, будем вести свободную охоту.

Передо мной эмалированная кружка, до краев наполненная вином. Провозглашаю тост:

— За боевой сорок третий! Во имя морской дружбы и товарищества пусть каждый отопьет глоток из этой ендовы.

Пригубив добрый кавказский портвейн, я пустил кружку по кругу.

Вместе с Новиковым идем по кораблю из отсека в отсек. В центральном посту с Новым годом поздравляем вахту. Наш трюмный бог Василий Леднев, недавно принятый в члены партии, как всегда, бодр и не прочь пошутить. Впрочем, он серьезно уверяет, что именно на его смену выпадет встреча с фашистскими кораблями. В пятом отсеке застаем комсомольского вожака лодки старшину 2-й статьи штурманского электрика Владимира Гончара, а также матросов [31] Ивана Пухкало, Владимира Митрофанова, им тоже выпала честь нести новогоднюю вахту. В дизельном жмем руки Илье Певко, Николаю Федину, всем другим мотористам, возглавляемым виртуозом своего дела мичманом Никитой Пукаловым.

А вот и кормовой отсек. Мы желаем новогодних успехов минерам и электрикам, главстаршине Алексею Карпенко — руководителю партийной организации лодки.

Возвращаемся в кают-компанию, где офицеры в полном сборе ожидали нас. За ужином, как всегда, идет оживленный разговор, произносятся добрые новогодние пожелания. Заходит речь и о том, как на лодке могла оказаться елочка.

В ту зиму на территории береговой базы подводников соорудили каток. Для его художественного оформления откуда-то привезли и елочки. Матросы с «Л-20» убедили администрацию базы, что одна из них лишняя (тогда и зародилась идея подводного праздника). Елочку завернули в бушлат и пронесли на лодку, да так, что даже вахтенные не заметили. Но почему же все это делалось в глубокой тайне? Ведь попроси разрешения — и тебе никто не откажет. Ларчик, видимо, просто открывался: тогда бы не было сюрприза.

Свободная охота

Время, отведенное на ужин, истекает. Пора всплывать. Напоминаю офицерам, что в свободной охоте не только мы ищем вражеские корабли, но и они выслеживают нас. Побеждает тот, кто ловчее, хитрее, у кого больше выдержки, кто лучше сумеет оценить обстановку, быстрее приготовит оружие и первый нанесет удар.

Лодка принимает надводное положение. Внимательно осматриваюсь. Проходим фиорд незамеченными. Слева чернеет высокий скалистый мыс Нольнесет, за которым расположен порт Берлевог. Справа очертания берегов растворились в темноте безлунной ночи. Встречная морская зыбь начинает плавно раскачивать подводную лодку. Приглушенно чавкают дизели. [32]

Настроение у всех отличное, дышится легко и свободно. Да, самое страшное позади: и тесная бухта, и окружение мрачных берегов, и томительное ожидание. Впереди широкий простор Баренцева моря.

Проходит каких-нибудь полчаса.

— Корабли справа по носу! — докладывает сигнальщик Мазуров.

В его голосе волнение. Вот и нам наконец привалило счастье: встретили того, кого искали. Тут разве останешься равнодушным? Только не упустить бы! Но командиру не положена эмоциональность, и я стараюсь отдать команду спокойно.

— Боевая тревога! Торпедная атака!

Виднеются смутные очертания судов конвоя. В середине, в кильватерной колонне, три транспорта, за ними два больших охотника за подводными лодками; остальные эскортные корабли держатся мористее. Курсовой угол противника благоприятен для атаки.

Из люка появляется старпом, он передает мне ночной прицел.

— Разрешите остаться на мостике? — спрашивает Григорий Семенович.

Место старпома в центральном посту, но сейчас там штурман Афанасьев и старший инженер-механик Горчаков — на них можно положиться. А Редькину пора приобретать командирский опыт: в любой момент он должен заменить меня.

— Добро, присматривайтесь.

Знакомлю Григория Семеновича с обстановкой и замыслом атаки: охранения у противника с нашей стороны нет, поэтому подойдем поближе. Транспорты имеют предельную осадку — в трюмах скорее всего никелевая руда. Стрелять будем всеми носовыми аппаратами, согласно инструкции (в плохую видимость и ночью рекомендовалось выпускать все наличные в аппаратах торпеды). [33]

Стопорим дизели. Лодка бесшумно маневрирует под электромоторами, сближаясь с противником.

— Не обнаружат нас с такой дистанции? — спрашивает старпом.

Вопрос резонный. Лодка в надводном положении, длина ее корпуса около полукабельтова. Выделяется ограждение рубки да еще пушки. Почему бы нас и не заметить? Мы-то следим за каждым движением противника.

Если два человека стоят в темноте лицом к лицу, то один из них, глядя на другого, будет считать, что и его визави не спускает с него глаз. Нечто подобное происходит и в ночной атаке: подводники, наблюдая за противником, испытывают ощущение, что их тоже видят. В действительности это не всегда так. В данном же случае, объясняю старпому, нас наверняка не замечают — мы в темной части горизонта, на фоне берега. Кроме того, наблюдатели конвоя основное свое внимание уделяют морю, им и в голову не приходит, что опасность грозит из их же фиорда (мы находились на выходе из фиорда).

Транспорты совсем рядом, по крайней мере так кажется. Их силуэты на фоне мглисто-серой пелены выделяются теперь резко, как зачерненные тушью. Лодка на боевом курсе{10}. Приникаю к ночному прицелу и внимательно слежу за целью, наползающей на визирную линию.

— Точнее держать на курсе!

— Есть, точнее держать на курсе! — репетует рулевой из-под козырька ограждения рубки (во время ночных атак рулевой переводился на мостик).

Форштевень приближается к прицельной рамке. И до чего медленно двигается транспорт, быть может, он сбавил ход? Да нет, это только так кажется. На мостике абсолютная тишина. Ну вот, наконец-то...

— Аппара-аты... пли! [34]

Палуба под ногами несколько раз вздрагивает — выпущенные торпеды устремляются вперед. На них, вкладывая всю свою ненависть к врагу, матросы написали: «За Родину», «За Киев», «За Ленинград», «За кровь братьев»...

Наступило время томительного ожидания — будет попадание или нет? Курс, скорость и дистанция определены на глаз, ошибки возможны. А конвой продолжает двигаться как ни в чем не бывало.

Человеческое чувство — наихудший секундомер: то его стрелка бежит удивительно быстро, то медленно. Сейчас секунды нам кажутся минутами. Мы как бы потеряли контроль над временем. Я беспрерывно смотрю в ночной бинокль на транспорт, а он преспокойно идет дальше. Но вот на судне, чуть впереди мостика, вспыхивает огонь, высоко взлетает черный столб дыма с проседью вспененной воды. Почти одновременно по корпусу лодки ударяет гидроакустическая волна — резкий звук взрыва торпеды дошел до нас быстрее, чем грохот в воздухе. Смертельно раненный транспорт вздрогнул, как будто ударился во что-то, замедлил свой ход, потом осел носом и стал быстро тонуть.

— Все вниз, срочное погружение!

Прыгая в люк последним, слышу еще один взрыв. Это либо попала вторая торпеда, либо разорвало котлы на транспорте.

Подводная лодка начинает стремительно проваливаться. Задраиваю крышку люка, а до меня уже доносится шум врывающихся в ограждение рубки потоков воды.

Спускаюсь вниз и попадаю в атмосферу более чем приподнятого настроения экипажа. Еще бы! Не остыло новогоднее пожелание, как оно исполнилось. В жизни так бывает не часто.

По отсекам передают: «Потоплен фашистский транспорт водоизмещением около 10000 тонн» {11}. [35]

Мы ждали ответного удара, но его не последовало. Командование конвоя, вероятно, не догадывалось о нашем присутствии вблизи берега, посчитало, что транспорт подорвался на плавающей мине. Пожалуй, это доказывает, что второй взрыв относился к котлам, а не к торпеде.

Оставив в центральном посту старпома, спешу в носовой отсек, к торпедистам. Они сегодня заслуживают особой похвалы.

— Кто отличился? — повторяет мой вопрос командир БЧ-2–3 Новожилов и отвечает: — Все! Заслуга в приготовлении торпед прежде всего опытнейшего мичмана Пухова.

Опыт у Александра Пухова действительно большой. Он работал слесарем, механиком, испытывал торпеды в мастерской, много лет плавал на лодках. Специалист высокого класса, Пухов готовит оружие с ювелирной точностью — завершившаяся атака тому подтверждение. У него и помощники отличные: старшина 2-й статьи Кабанов и старшие краснофлотцы Доможирский и Крошкин. Я объявляю всем торпедистам благодарность, крепко жму им руки.

Мы снова всплыли, осмотрелись. Конвой ушел на запад. Неподалеку, где был торпедирован транспорт, сновали катера-охотники. Они освещали поверхность воды и подбирали людей, плавающих среди обломков, ящиков, перевернутых шлюпок.

Старпом высказал мнение, что целесообразно было бы расстрелять катера артиллерией и захватить пленных. Идея, конечно, заманчивая. Но здравый расчет показывал: в условиях темноты и крупной зыби стрельба по мелким целям окажется неэффективной. Ночной бой сложится не в нашу пользу.

— Может быть, команде выйти на мостик? — спрашивает Редькин. — Пусть люди убедятся, что новогоднее пожелание сбылось.

— Добро. Только одновременно не более трех человек. В те минуты представители всех отсеков побывали на [36] мостике. Поднялся сюда и старший инженер-механик Горчаков.

— А ведь, пожалуй, в новом-то году мы первыми открыл ли боевой счет потопленным кораблям, — сказал он, наблюдая за возней гитлеровцев.

— Придем в базу — уточним, — отозвался Редькин. — Во всяком случае новогодняя атака была успешной.

«Смотрины» окончились. На мостик поднялся Ямщиков и доложил:

— Из штаба флота получена радиограмма.

— Содержание?

— Приказано немедленно идти на перехват «Тирпице»: предполагается его выход в море.

Мы, конечно, знали, что еще с начала 1942 года в Северной Норвегии базировались основные силы гитлеровского надводного флота, в том числе линейный корабль «Тирпиц». Но полученное задание — выйти на перехват «Тирпица» — было для нас неожиданным. Я тут же приказал Ямщикову нанести квадрат новой позиции на карту и проложить курс отхода, поставив об этом в известность командира БЧ (штурманскую вахту Афанасьев и Ямщиков несли поочередно).

Подводная лодка направляется в новый район. Дизели заработали на полную мощность.

Глубокая ночь, но на лодке никто не спит. Экипаж готовит корабль к бою. Аккумуляторная батарея вбирает в себя запасы энергии. Перезаряжаются торпедные аппараты — работа эта трудоемкая: надо поднять во втором отсеке запасные торпеды и подать их через горловины переборки в носовой отсек, к аппаратам. Торпеды тяжелые, около двух тонн каждая, руками их не сдвинешь. Заводятся тали, производятся необходимые крепления. А море хотя и не штормит, но покачивает. Сорвись восьмиметровая стальная сигара — хватишь лиха. Бойцам приходится нелегко, а ведь они уже сутки на ногах, без сна. [37]

Меня особенно беспокоит старший торпедист Дмитрий Крошкин — в начале войны он имел тяжелое ранение. Тогда Крошкин служил в бригаде морской пехоты. В одном из боев — это было в районе Капорья Ленинградской области — вражеская пуля ранила бойца в грудь. Товарищи подобрали его и отправили в тыл. После лечения в новосибирском госпитале Крошкин попал к нам на лодку.

На мостике появляется Новиков. Он находился в носовых отсеках, где идет перезарядка торпед.

— Дело идет к завершению, — сообщает Яков Романович. — А Крошкин работает, как и все, да еще с шуткой-прибауткой.

— Крепки эти воронежские ребята...

Снизу доложили о готовности к передаче радиограммы.

— Немцы-то засекут работу нашего передатчика, — предостерегающе говорит Новиков.

Он конечно же прав: теперь, когда «Тирпиц» готовится к выходу в море, гитлеровцы особенно внимательно следят за эфиром. Но и мы не из простачков. Я рассказал Новикову, что в таких случаях у нас принято действовать так: перед работой рации лодка ложится на другой курс. Вот и сейчас ляжем на курс, ведущий в базу, и начнем передачу. Противник засечет нас и по радиопеленгам установит движение лодки на восток. Это подскажет врагу и логика суждений: лодка утопила транспорт, израсходовала боезапас и возвращается с позиции. А мы его обманем: закончим передачу и сразу же повернем на обратный курс.

— Если придерживаться такой тактики постоянно, то противник разгадает наши маневры, — не унимается Новиков.

— Правильно, поэтому каждый раз мы делаем по-иному. Лодка легла на контркурс, сбавила скорость, и радист начал передавать радиограмму. Командованию было доложено о неявке партизан, о прошедшем конвое, об атаке, подтверждалось получение приказа о переходе на новую позицию. [38]

Радиопередача закончилась, и лодка легла на прежний курс.

— Подготовлен к выпуску боевой листок, прошу посмотреть, когда будет время, — обратился Новиков.

— Лучше всего — сейчас. Пойдемте.

Мы прошли в кают-компанию. Боевой листок не выглядел красочным, но он был сделан с любовью и привлекал ярким содержанием. В небольших заметках рассказывалось о событиях дня, об отличившихся членах экипажа. В одной из заметок говорилось о том, что молодой член партии Иван Иванович Мазуров первым обнаружил вражеский конвой. Другая заметка сообщала о том, чего я еще не знал, — о боевой инициативе Крошкина. «С выходом из фиорда, — писалось в боевом листке, — команде разрешили перекурить. В отсеке за дежурного остался Дмитрий Крошкин — как некурящий. Когда объявили боевую тревогу, он не растерялся, энергично принялся за приготовление аппаратов и до прихода товарищей успел сделать многое». Что ж, старшего торпедиста похвалили правильно. Кстати, он тоже молодой коммунист: в члены партии Дмитрий Петрович Крошкин был принят в предыдущем походе.

Боевой листок мне понравился — чувствовалась опытная рука не только редактора, но и представителя политотдела.

И я еще раз с удовлетворением отметил плодотворную помощь, которую оказывает нам Новиков. К сожалению, только помощь. Ведь Яков Романович в штате у нас не числится и после прихода лодки в базу вернется в политотдел{12}. А мне снова придется непосредственно заниматься всеми вопросами политработы. Создавалось впечатление, что командование решило провести эксперимент: смогу ли я один, без заместителя по политчасти, организовать на лодке политико-воспитательную работу? Вспомнился эпизод, происшедший [39] незадолго перед нашим походом. Группа командиров, в том числе и я, находилась на пирсе у обреза за перекуром. Тем временем появились командующий флотом и член Военного совета (они возвращались из бригады подплава к себе на ФКП) и, как водится, подошли к нам. Завязался разговор. И я откровенно признался, что совмещать две должности — командира и замполита — весьма трудно. Вице-адмирал А. Г. Головко сказал:

— Всем теперь нелегко. Вы старый член партии, справитесь и один. Ведь правда? — Этот вопрос относился не столько ко мне, сколько к вице-адмиралу А. А. Николаеву, который при этом промолчал.

А все же лучше, если бы на лодке был замполит, такой же опытный, как Новиков.

Встреча с норвежскими патриотами

Пробыли мы на новой позиции безрезультатно. Фашистский линкор не вышел в море, и мы вернулись в прежний район боевых действий.

Из штаба флота нам сообщили, что партизаны не могли явиться под Новый год и встреча должна состояться на том же месте в ночь на 6 января.

Идти по освоенной трассе, конечно, легче. А с другой стороны, и небезопасно — обстановка-то изменилась: в том районе мы поставили мины и пустили на дно транспорт. Да и в бухте проторчали много часов — враг мог нас заметить.

И все же мы пошли проторенным путем. У нас не было оснований менять маршрут: в фиорде не замечалось ничего подозрительного, не отмечалось (в том числе во время лежания на грунте, перед бухточкой) и движения вражеских кораблей.

И вот лодка снова в тесной бухте — кормой к берегу, носом на выход. Наблюдение показывает, что внешне ничего здесь не изменилось. Мы даем ратьером запрос. На этот раз сразу же за нашим сигналом появляются яркие вспышки огня. Просто не верится, что отзыв правильный. [40]

Проходит несколько минут, и в ночной темноте вырисовывается силуэт барказа.

Не хочется думать, что это может быть ловушка. Тем не менее мы стоим в полной боевой готовности. Подводная лодка не боится больших кораблей, никакой линкор ей не страшен, но против небольших судов она может оказаться беспомощной. А вдруг за бортами барказа прячутся автоматчики?

На мостик приглашаем норвежского партизана. Старик вглядывается в темноту и, угадывая наше волнение, спешит успокоить. Это свои, подтверждает он жестами и, как только шлюпка приблизилась, обменивается с ней паролем.

Барказ у борта лодки. Мы крепко жмем руки представителям непокоренного народа.

Боцман Каравашкин, возглавляя авральную партию, организует процесс разгрузки. Основная часть груза находится в пятом отсеке, и мотористы начинают быстро переносить его. Ловкий, небольшого роста Николай Федин передает ящик высокому Илье Певко, тот переносит его под рубочный люк Дмитрию Соплину, а далее рулевые Иван Мазуров, Владимир Митрофанов, трюмный Иван Пухкало продолжают действие живого конвейера. Ящики и тюки взлетают из центрального поста на мостик, перелетают через поручни и бережно опускаются на дно шлюпки.

Перевезти сразу до полсотни тяжелых предметов невозможно, и барказ начинает курсировать между подводной лодкой и берегом. И все это время мы настороже — как бы не появился враг.

Выгрузку закончили часа через два. Дед — так называли матросы норвежского патриота — спускается в шлюпку. Мы желаем ему и его друзьям-партизанам удачи в борьбе за освобождение своей родины.

Над бухтой два выстрела

Из фиорда мы вышли благополучно, а через несколько дней получили радиограмму с приказом вернуться в базу. [41]

Ночь. На мостике на этот раз тихо. Попутный ветер равен нашей скорости. Яков Романович делится впечатлениями о рейде подводной лодки к норвежским берегам. Что ж, боевой поход действительно был успешным: все три задания выполнены. За экипажем теперь будет числиться уничтоженный транспорт противника. На трех наших минных постановках кто-нибудь да подорвется.

Хочется отметить одно важное обстоятельство: за время похода подводной лодки противник ни разу ее не видел и не слышал, не сбросил на нее ни одной глубинной бомбы, не произвел в ее сторону ни единого выстрела. Это означало, что экипаж лодки строго соблюдал одно из важных требований к подводникам — скрытность.

Бойцы и командиры за время похода получили хорошую закалку, стали опытнее. В воспитании экипажа большую роль сыграла партийная организация.

Новиков спускается вниз, а я продолжаю оставаться на мостике. Невольно вспоминается прошлое, так тесно связанное с настоящим. Ведь основы становления экипажа, его боевого мастерства закладывались еще до войны, когда лодка строилась. Изучать тогда ее устройство было благоприятно: машины и системы находились в открытом виде, на наших глазах укладывались кабели и трубопроводы; до всего мы легко добирались, облазили все уголки, знали лодку в совершенстве — не только где расположены те или иные приборы и механизмы, но и как они должны действовать. В экипаже проводились технические конференции и собеседования, устраивались строгие экзамены.

Для становления экипажа решающее значение имела боевая и политическая подготовка, проводившаяся на Белом море. Ее полный курс мы завершили учебными торпедными стрельбами, выполненными на «отлично». С включением лодки в состав бригады подплава Северного флота нас снова по всей программе строго проэкзаменовали. Кстати, в Баренцевом и Белом морях, во время зачетных упражнений, нам приходилось срочно погружаться в связи с налетами немецко-фашистской [42] авиации. А это ведь тоже экзамен. Словом, твердое знание своего корабля, напряженная боевая подготовка и натренированность, глубокая вера в торжество нашего правого дела позволили экипажу удачно провести первые три похода в районы, где орудует враг.

...Кольский залив. Здесь даже от заснеженных скал веет теплом и уютом, а душа переполняется радостью — все тут свое, все так близко сердцу.

На рейде Полярного застопориваем ход. Артрасчет выскакивает из рубочного люка, спускается на палубу и занимает места у орудия. Ствол его высоко поднимается вверх, и над притихшей гаванью гремят два победных выстрела{13}.

На пирсе нас встречают командующий флотом А. Г. Головко, член Военного совета А. А. Николаев, начальник политуправления флота Н. А. Торик, командир бригады подводных лодок Н. И. Виноградов, друзья, соратники по оружию. Обстановка, к нашему удивлению, более чем торжественная — гремит оркестр. Подводная лодка швартуется, схожу с корабля и докладываю командующему о выполнении всех трех боевых заданий.

Боевому походу после тщательного разбора была дана высокая оценка. Вскоре весь экипаж наградили орденами и медалями. Тогда и я получил свой первый орден Красного Знамени. [43]