Экипаж героев

Машина Данилы Диденко сама по себе ничем не отличалась от многих таких же точно танков в бригаде. Только экипаж этого танка отличался от всех других экипажей, когда он выстраивался у своей машины.

Сам Диденко был среднего роста. Механик-водитель Арсений Крысюк — чуть пониже. Но башенный стрелок, двадцатидвухлетний Евгений Кривой, был еще меньше водителя. От этого все трое выглядели особенно малорослыми.

Но не рост, не фигура бойцов важны, когда танк идет в бой. С первых же дней войны они показали это.

Экипаж получил боевое задание. Нужно было подойти с саперами к надолбам, прикрыть сапер своим огнем и помочь им взорвать надолбы, устроить в них «проходные ворота».

Противник без единого выстрела подпустил машину почти вплотную к надолбам. Уже можно было подробно рассмотреть эти неровные глыбы колотого гранита, загородившие дорогу. На полметра — не меньше — они утопали в снегу, наполовину, должно быть, были врыты в землю, а все же выглядели внушительно. Требовалась добрая порция взрывчатки под каждую из этих тумб. Саперы шли вслед за машиной.

Почему же противник не открывает огня?

Арсений Крысюк понимал, в чем дело.

— Он ждет, когда я ему бок подставлю. — И водитель направлял машину так, чтобы не повернуться боком к фронту: опаснее всего получить удар в бок машины.

— Нет, бок я тебе не стану подносить...

Вдруг башенный заметил вспышку огня справа, в мелком ельничке вдалеке от леса. По цвету огня башенный успел распознать противотанковую пушку. Это был первый и последний выстрел пушки. Водитель тотчас развернулся, убрав бок машины, а Диденко ударил из своей пушки по тому месту, где мелькнул огонь. И вдруг повалились елочки, укрывавшие финское орудие. Пригнувшись, побежали солдаты в коротких тужурках и шапках с козырьками. С третьего или четвертого [426] выстрела Диденко уничтожил пушку. Елочки в беспорядке лежали на снегу.

— Насадили сад, — усмехнулся Диденко. Елочки были попросту натыканы для маскировки.

Саперы пошли впереди, осторожно прощупывая снег длинными железными прутьями. Они вскоре извлекли из-под снега несколько мин, искусно заложенных противником. Кто-то предложил этими же минами подорвать финские надолбы. Так и было сделано. Когда дым от взрыва немного рассеялся, в надолбах уже чернел проход, усыпанный землей и осколками битого камня.

На другой день через «проходные ворота» машина Диденко вышла за надолбы, чтобы порвать колючую проволоку, открыть дорогу пехоте. Проволока была на деревянном колу. Разметать ее гусеницами не составляло большого труда. Механик-водитель Крысюк, как и накануне, первым заметил опасность. Несколько фигур в белых комбинезонах подползло из-за валунов, на которых круглыми белыми шапками лежал нетронутый снег. Издали финнов различить было трудно. Они и сейчас, видимо, считали, что их не заметили из танка. Ползут, подбираются — один, другой, третий. В руках — будто гранаты. Но это были не гранаты, а бутылки с зажигательной жидкостью. Белофинны спешили к одинокой низкорослой сосенке, стоявшей почти у самой дороги. Оттуда они уже могли попытаться разбить свои бутылки о броню танка. Танкисты дали им подойти поближе. Но как только первая фигура, достигнув сосенки, чуть-чуть приподнялась, башня повернулась в ту сторону, и грянул выстрел из пушки.

Диденко словно срубил снарядом сосенку и накрыл ею первого из подползавших, убитого наповал. Остальные бросились бежать, укрываясь за валунами.

Дорога в проволочных заграждениях была расчищена до новой линии надолб. Пробить проход в этих новых надолбах надо было бронебойными снарядами. Чтобы выполнить эту задачу, танкисты выехали на другой день по знакомой уже дороге.

Впереди диденковского танка шла машина Дерюгина. И тут произошло вот что. Водитель Крысюк, все время следивший за машиной Дерюгина, увидел, как она вдруг содрогнулась и, как-то перекосившись, загородила впереди дорогу. Когда рядом с ней разорвался снаряд, стало понятно, что это уже второй, а первый, как видно, попал в люк механика-водителя. Машина была подбита.

Первым выпрыгнул стрелок Дерюгина. Сделав шаг-другой, он взмахнул руками и упал на снег возле танка. Его сразила пуля финского снайпера. Прошло несколько секунд. Из машины медленно вылез Дерюгин. Одна нога была в валенке, [427] другая — не понять в чем — точно обмотанная красными тряпками — большая, тяжелая. Он кое-как перетащил ее через борт башни. Стоять он не мог и сразу упал грудью на снег. Его немного укрывала грядка снега, сбитого к краю дороги, но пули уже бороздили эту грядку. Все это было в 10–12 метрах от машины Диденко и длилось полторы-две минуты.

Огонь своих пушек противник теперь направлял на машину Диденко, но ни командир, ни водитель, ни башенный просто не успели подумать об угрожавшей им опасности. Нужно было спасти товарища. Решение пришло сразу. Арсений Крынок по приказу своего командира повел машину прямо на Дерюгина. Крысюк, сжав зубы и весь подавшись к смотровой щели, смотрел вперед, стараясь с точностью до сантиметра угадать, где пройдут гусеницы танка.

Дерюгин лежал неловко, немного поперек дороги. Нужно было заходить к его голове слева. Диденко и его друзья боялись только одного: Дерюгин мог не понять, в чем дело, мог потерять сознание, видя, как танк надвигается прямо на него, лежащего, истекающего кровью...

Но Дерюгин понял товарищей. Он выровнял, сколько мог, свое тело на дороге, вытянулся, подобрал руки... [428]

Громоздкие, тяжелые гусеницы завизжали у самой его головы, и машина накрыла его своим грузным корпусом. Пули, бороздившие вокруг него снег, застучали о броню танка.

Открыв нижний люк, экипаж Диденко втащил Дерюгина в машину. Крысюк задним ходом стал уводить машину из-под огня.

В части, где они служили, немало было случаев геройства, немало было людей, показавших редкую отвагу, бесстрашие. Имя самого командира части, Героя Советского Союза В. Н. Кашубы, гремело по фронту с первых дней войны с белофиннами.

Нелегко было там обратить на себя внимание, выделиться в ряду уже известных своей храбростью бойцов и командиров. Но трое друзей об этом не думали. Они знали, что воюют не хуже других, а это — главное дело. Так они жили, воевали, берегли свою добрую дружбу — все трое: недавний тракторист Диденко, колхозник Крысюк и житомирский рабочий Кривой...

Фронт лежал уже далеко за линией финских укреплений.

Машина Диденко вышла разведать подступы к одной железнодорожной станции под Выборгом.

День был мглистый и серый. Липкий мартовский снег наматывался на гусеницы. Дорога была трудная. На полпути к станции машина, шедшая следом за танком Диденко, была подбита и зажжена противником. Экипажу удалось выскочить и отползти. Диденко не имел права продвигаться вперед без второй машины. Отойти он также не мог — горящий танк загородил дорогу. Взрывались снаряды, находившиеся в танке. Свернуть с дороги, чтобы обойти этот страшный костер, было нельзя: слишком глубок был снег, а в канавах — мины и фугасы, еще не убранные нашими саперами.

Когда стемнело, белофинны стали подбираться к машине Диденко. Они ползли слева, из-за кустов, перебираясь от одной надолбы к другой, и пропадали из глаз в нескольких шагах от дороги.

— Окружают...

Тогда командир машины тихо сказал башенному:

— Приготовить гранаты...

От ближайшей надолбы приподнялась фигура в белом, за ней другая. Диденко, высунувшись из башни, бросил гранату, за взрывом первой — вторую, третью... Одного убил — это было ясно: фигура в белом осталась на месте. Другие не то отползли, не то притаились где-то за надолбами.

— Живьем они нас не возьмут. Гранат хватит.

Они видели, что настает, может быть, последний час их жизни. Но они знали, что ведут себя в этот тяжелый час хорошо, не хуже других. Только томительно было ждать: [429] когда же финны снова пойдут в атаку. На ожидание уходило сил больше, чем понадобилось бы для самой схватки. Каждая минута требовала полной готовности. В напряжении, в холоде, который постепенно пронизывал их, трудно было удержаться от изнурительной и досадной дрожи, охватывающей все тело.

Они сидели час, два. Похоже было, что ночь сморила белофиннов.

Черный остов сгоревшего танка торчал на обтаявшей от огня дороге.

Крысюк потихоньку вылез из люка, зацепил остывшую металлическую клетку своим тросом.

В четвертом часу ночи они прибыли в свою роту. Машина была в исправности. Экипаж готов, как говорится, выполнить любое новое задание.

— Нет, вы уж закусите, да потом поспите хорошенько, — сказал командир роты, прерывая Диденко.

Этот экипаж — ныне экипаж Героев Советского Союза. [430]

Бои за перекресток у мызы Хаюрю

Наш танковый батальон действовал справа на окружение Выборга. 29 февраля мы достигли укрепленной полосы, тянувшейся от Выборга через станцию Таммисуо и дальше. Отступавшие уже несколько дней белофинны решили оказать здесь нашим частям упорное сопротивление.

Местность, заросшая густым лесом, заваленная валунами высотой до 2 метров, была перерезана вдоль и поперек рядами каменных надолб. У каждого поворота дороги были устроены завалы с ложными обходами. Танк свернет в сторону, и взрыв. Батальон, расчищая себе путь, приближался к мызе Хаюрю.

Здесь, у поселка, от которого остались только дымящиеся головешки, был узел пяти сходящихся дорог, а дальше в полукилометре пролегала железная дорога на Выборг.

Танки остановились, заглушив моторы. Темнота, наступившая как-то незаметно, мешала наблюдению. Люди сидели в машинах и, развернув орудия во все стороны, настороженно вглядывались в ночь. Повадка шюцкоровцев давно уже была нами разгадана. Они лезли исподтишка с бутылками зажигательной смеси, если пушки смотрели не на них. Но стоило только повернуть орудия к лесу, и лес опять был, как лес, тихий и молчаливый.

Командир 2-й роты старший лейтенант Синчилин, открыв потихоньку люк, вылез и лег на сетку, чтобы хоть немножко согреть ноги, окоченевшие от долгого бездействия в башне. Теплота, идущая от мотора, обогревала тело. Слипались глаза. Четвертые сутки батальон продвигался за отступавшим противником. Чтобы не заснуть, Синчилин стал сушить портянки на еще не остывших трубах. Валенки намокали за день, ночью они смерзались, сжимая ноги, как в тисках.

К Синчилину подошел майор Мороз, командир, батальона.

— Товарищ Синчилин, ведите сейчас роту в бой. К утру во что бы то ни стало надо захватить перекресток.

Они забрались в башню. Закрыв смотровые щели и включив свет, майор и старший лейтенант склонились над картой. Но [431] впереди вдруг захлопали выстрелы и сразу же заговорил пулемет. Пули с шипением прорезали макушки деревьев, над танками пролетело несколько снарядов, разорвавшихся где-то позади в снегу.

Нашим танкам была придана стрелковая рота. Это ее разведку, ушедшую вперед, видимо, обнаружил противник.

Сон сняло, как рукой. В темноте загудели моторы, но колонна еще не двигалась, ждала разведчиков.

Вскоре показалась разведка. Лейтенант Смирнов доложил: — Слева на высоте батарея 76-миллиметровых. Справа на высоте, поросшей лесом, — пулеметы.

Прямо на опушке вспыхивают огоньки вражеских стрелков. Перекресток минирован.

Старший лейтенант Синчилин коротко объяснил задачу командирам машин. Танки в темноте рванулись вперед.

Снаряды белофиннов ложились возле дороги. То один, то другой, не попадая в цель, вскидывал снег и сучья. Залегая за камни, пехота перебежками двинулась на высоту. Взвод лейтенанта Смирнова обходил стрелявшую батарею. Внезапный бросок и громкое «ура» обратили белофинских артиллеристов в бегство. Они бежали, побросав орудия, снаряды, автомашины.

Но справа, там, где в потемках неясно обозначалась высота, поросшая еловым лесом, огонь нарастал. Белофинны переходили в контратаку. Наши танки опрокинули их, погнали, заставили повернуть обратно. Мы проскочили минированное шоссе. Там за дорогой были рассыпаны мины, мы наскочили на них впотьмах, и у двух наших машин оторвало колеса.

Где-то совсем близко перекликались по-русски белофинны: «Обходи слева!»

Снова они готовили контрудар и, разумеется, обходили нас справа. Два наших станковых пулемета, стрелявшие из-за камней, вдруг прекратили стрельбу, люди бросились под защиту танков. Под непрерывным обстрелом старший лейтенант Синчилин выскочил из машины. Он кинулся навстречу пулеметчикам, вместе с ними добежал до пулеметов, и пулеметы снова заговорили, расстреливая наседавших белофиннов. И эта контратака была отбита.

Утром 1 марта взятый в плен белофинн показал в штабе батальона, что на перекрестке у мызы Хаюрю зарыто две тонны тола с механизмом, который должен взорвать их в 14 часов. Саперы подорвали фугас, и в тот же день по этим дорогам прошли дальше наши части.

Старший лейтенант Синчилин награжден орденом Ленина, я, механик-водитель танка, — орденом Красной Звезды. [432]

Заправка танков в бою

В первый период военных действий в Финляндии танковые батальоны снабжались боеприпасами и горючим только в тылу. Как правило, когда иссякали боеприпасы и горючее, подразделения выводились из боя в район расположения головного эвакуационного пункта и заменялись на это время другими.

Но однажды обстановка сложилась так, что наше подразделение не могло заправиться таким способом. Батальон сражался под станцией Таммисуо (северо-западнее Выборга). Связь с ним была случайной, а к помощи радио, по приказанию комбата майора Смирнова, мы не прибегали. Уже несколько дней экипажи питались сухим пайком.

Естественно, что это очень тревожило меня, как начальника головного эвакуационного пункта. Чтобы найти какой-то выход, следовало прежде всего установить с батальоном живую связь. Для этого я направил в район боев старшину 1-й роты и одного красноармейца.

Вернувшись, они сообщили неутешительные вести: батальон находится под минометным и редким артиллерийским огнем противника. Танки стоят, и когда двинутся дальше — неизвестно. Подъехать на колесных машинах нельзя, а пронести на себе термосы очень трудно: дорога заметена глубоким снегом и проходит по сильно пересеченной местности. Боеприпасов пока хватает, бензин нужен.

Я решил сам отправиться в батальон, чтобы на месте выяснить все точно и выбрать участки, где можно сосредоточить машины, нужные для подвоза запасов. Одновременно я поставил своей задачей доставить экипажам горячую пищу.

У нас уже выработался опыт доставки пищи в термосах. Термосы быстро вымыли и подогрели внутри, прополаскивая их крутым кипятком. Это помогало дольше сохранять высокую температуру. Фронтовая обстановка научила нас ценить все «мелочи». Пищу мы наливали быстро и только большими половниками, предварительно доводя ее в походных кухнях до [433] кипения. Ни одной лишней секунды мы не держали термос открытым.

Бойцы, искушенные в доставке термосов на дальнее расстояние, заранее заготовляли подкладки под лямки. Дело в том, что лямки, предназначенные для переноса термосов за спиной, слишком мягки, быстро скручиваются в веревку и начинают резать плечи. Прежде нам не раз, несмотря на мороз, приходилось в пути снимать рукавицы и подкладывать их под лямки. Поэтому бойцы заранее запаслись подкладками.

И вот мы тронулись в путь. Значительную часть его, пока была проезжая дорога, мы проделали на машинах. Несмотря на это, люди очень устали, так как путь был тяжел, машины то и дело застревали.

В пути я обращал внимание на все, что могло помочь при подтягивании эвакуационного пункта. Я заметил, что параллельно дороге на Выборг справа, за лесом, идет сильно занесенная снегом дорога на мызу Хаюрю.

Доехали до мызы. Дальше я пошел пешком и через 30 минут увидел танки, растянутые длинной, изогнутой колонной по левой части большого поля, вдоль возвышенности.

Танки находились под редким, временами учащавшимся автоматическим огнем. Рвались мины. Подобно гигантским ракетам, пролетали трассирующие снаряды.

Я стал пробираться к машинам. Они стояли одна от другой метрах в десяти — пятнадцати.

Постучал в водительский люк первого танка. Спросил: «Чья машина? Где комбат?» «Впереди», — ответил танкист.

Нагнувшись, я быстро перебегал от машины к машине. Белофинны вели огонь с высоты. Корпуса танков надежно прикрывали меня, и важно было только миновать интервалы между ними.

Наконец, достиг танка начальника штаба батальона старшего лейтенанта Оскотского. Он, оказывается, давно следил за мной и сразу открыл люк. Узнав, что мы доставили горячую пищу, он удивился и похвалил нас.

Раздачу пищи организовали поэкипажно. Один экипаж обедает, другие сидят в машинах, ждут своей очереди. Обед в этих необычайных условиях протекал благополучно. Раз только вблизи разорвалась мина, и осколки, уже потерявшие убойную силу, застряли в куртке повара Миронова.

Замерзшие, усталые от бессонницы, танкисты, поев горячей и жирной пищи, стали бодрее и веселее.

Когда стемнело, начали подтягивать бензоцистерны, заправочную машину и машину с боеприпасами.

Самым удобным для сосредоточения местом оказалась мыза Хаюрю. Здание сгорело, только головешки еще тлели. Я приказал [434] расположиться не на мызе, а метрах в двухстах от нее, в зарослях кустарника, за небольшой возвышенностью.

Быстро промелькнуло несколько часов напряженной работы. За все это время по мызе — ни одного снаряда.

Часам к пяти утра противник открыл сильный огонь из автоматов по месту размещения наших машин. Стреляли с верхушек деревьев, с высотки, из-за камней. Несколько пуль ударило по цистерне.

Я приказал тщательно укрыться и усилить наблюдение, но ответного огня не вести. В темноте противника все равно не видно было, и мы лишь совершенно напрасно обнаружили бы себя. А нам нужно еще дозаправить боевые машины.

В 6 часов 30 минут танки начали прибывать на заправку. Первый же танк прострелял деревья, и автоматчики замолкли. После этого заправка протекала спокойно.

За три часа мы заправили все машины, кроме одной. Она осталась без воды и не могла двигаться. О буксировке на той местности и думать нечего было.

Что делать? Осенила идея — доставить воду термосами, в которых мы накануне подвозили обед. Моментально очистили термосы от остатков пищи, залили водой, поставили на танки и повезли. Водители Азов и Лукянцев, несмотря на обстрел, успешно заправили последний танк.

Одновременно с бензином все машины получили и снаряды.

В бою под Таммисуо я убедился, что заправка машин и пополнение танков боеприпасами могут производиться непосредственно у передовой линии.

Если не жалеть труда, колесная машина пройдет даже по пересеченной местности. Нам очень помогли взятые с собой доски и инструмент, благодаря которому мы добывали местный материал. Важна и находчивость.

Благодаря находчивости и красноармейскому упорству мы бесперебойно снабжали всем необходимым боевые машины и их экипажи. [435]

Работа саперного батальона

Приказ командующего Северо-Западным фронтом С. К. Тимошенко о всеобщем переходе в наступление застал наш саперный батальон в 50 километрах от линии фронта.

Всю ночь батальон готовился к выходу. Посадка людей и погрузка имущества на машины совершались почти бесшумно, при тусклом свете ламп и свечей.

Чувствовалось, что бойцы взволнованы. Командир отделения украинец Кашка, коренастый среднего роста, обычно шумный и веселый, на этот раз все делал молча. Но в глазах его, когда он докладывал о готовности отделения, ярче обычного вспыхивали огоньки.

Машины тронулись. По дороге нескончаемым потоком двигались грузовики, танки, артиллерия и пехота.

До утра еще было далеко, но уже высоко в небе слышался шум моторов. Это патрулировали наши самолеты, охраняя движение войск к линии фронта.

Вот предрассветную тишину нарушили первые разрывы снарядов. По всему фронту началась артиллерийская подготовка. Стало сразу светло, как днем. Сплошной гул канонады сопровождал нас всю дорогу до пяти часов вечера.

Когда мы подошли к бывшему финскому военному лагерю, расположенному в помещениях дачного поселка, то узнали, что славная 123-я стрелковая дивизия прорвала линию Маннергейма. По дороге нам встретились первые пленные, первые трофеи...

Началась обычная боевая работа сапер. Тут я впервые увидел, что между нашей учебой в мирной обстановке, с ее условностями, и фронтом, где нет ничего условного и надуманного, — «дистанция огромного размера». В саперном деле я не был новичком. Военно-инженерное училище, законченное в 1937 году, дало мне немало практических знаний по специальности. И все же в боевой обстановке пришлось, если не переучиваться, то во всяком случае быстро освоить много нового. [436]

На долю нашего батальона выпала задача — разминировать первые прорванные участки линии Маннергейма. Кругом обломки железобетонных конструкций, остатки проволочных заграждений, взорванные танки, уныло торчащие огромные пни вековых сосен, осколки снарядов. Среди всего этого скрывались многочисленные ловушки, расставленные белофиннами. Полезет сапер осматривать взорванный дот, начнет отваливать в сторону камень, который мешает проложить телефонную линию, или просто сдвинет с дороги какой-нибудь обломок — вдруг взрыв... Мина!

К каким только уловкам ни прибегал враг!

Мне лично не раз приходилось самому разминировать ловушки, в которых приманкой служили такие вещи, как велосипеды, стенные часы, новая одежда. Хитер-то, хитер враг, да неизвестно, чего было больше у него: хитрости или наивности. Он не учел, что среди советских бойцов нет мародеров, и их не поймаешь на ту удочку, где приманкой служит патефон или диагоналевые штаны.

Операция по разминированию участков вокруг дотов была нами проведена в срок и без потерь. На иных участках мы «снимали» и разряжали до 800 мин. Потом эти запасы взрывчатых материалов были использованы против финнов же: для подрыва надолб, завалов, огневых точек.

Бойцы других родов войск обучались у сапер обращению с минами. При этом случалось немало смешного.

Не имея зачастую времени выстроить себе землянку, саперы наскоро выбирали какую-нибудь пустующую лачужку, ушедшую в землю по самую крышу, и чтобы ее не заняли другие, вешали объявление, написанное крупными черными буквами на газетном листе:

«Не входить: мины!»

Саперы были уверены, что никто не подойдет к их «крепости». Но не тут-то было! Какой-нибудь предприимчивый пехотинец, которого саперы же обучили в свое время обращению с минами, невзирая на грозную надпись на дверях, обойдет землянку кругом, обшарит все подозрительные места и потом уведомляет своих товарищей:

— От набрехалы ци саперы. Ничего такого тут нема — нияких мин. Найшлы кого лякать!..

Саперы, возвращаясь вечером с работы, издали уже видели тянувшийся из трубы мирный дымок, и им приходилось слезно молить «захватчиков» потесниться...

Всеми операциями, связанными с минами, у нас занималась 1-я рота. 2-я в это время расчищала от снежных заносов и ремонтировала участки основной дороги, прокладывала колонные пути по снегу. Но и 2-й роте пришлось выловить немало мин. [437]

Прокладка колонного пути параллельно основной дороге потребовала напряженнейшей работы. Нам были приданы два понтонных батальона. Работы производились в две смены непрерывно, день и ночь. Специальные дорожные машины — грейдеры — остались далеко позади, и работать пришлось только с помощью лопат. Большую помощь оказали нам специальные дорожные деревянные лопаты, захваченные у белофиннов.

Трудность работы объяснялась не столько короткими сроками, отведенными на прокладку колонного пути, сколько очень тяжелыми природными условиями. Приходилось ходить в разведку сквозь болота и лесную чащу, чтобы найти участок, более или менее удобный для прокладки пути.

Успех работы решала умелая организация ее. Основные расчеты — потребное количество людей, их сменяемость, нужные для работы материалы, оборудование, инструменты — были подготовлены еще перед выходом на исходные позиции. На местности эти расчеты потребовали, конечно, известных поправок.

За четверо суток путь протяжением в 12 километров был проложен. Казалось бы, это не так уж много, но надо учесть, что мы работали на болотистой, хотя и сильно подмерзшей, почве при снежном покрове в полтора метра толщиной и жестоких морозах. К тому же не раз приходилось снова начинать уже выполненную работу, поскольку артиллерия противника непрерывно обстреливала дорогу. В общем наши саперы неплохо потрудились за эти четверо суток!

Наши передовые части заняли в это время финскую станцию Кямяря. Отступившие финны, как водится, взорвали платформу. Нетронутыми остались только захудалые станционные строения, в которых разместились штаб дивизии и госпиталь.

Сдав станцию Кямяря, противник перешел на следующую линию обороны. По данным разведки было известно, что перед фронтом дивизии находились свежие, отборные шюцкоровские части, вновь прибывшие из Выборга на смену сильно потрепанным частям. Им была поставлена задача — во что бы то ни стало удержать станцию Перо, что в 12 километрах от станции Кямяря.

После захвата станции Кямяря мы продолжали продвигаться с боями вперед. Правый фланг дивизии был задержан укреплениями перед местечком Кямяря. Левый фланг выдвинулся вперед и занял высоту «Длинная», вклинившись в расположение противника на 3–4 километра. Успешное наступление на станцию Перо было невозможно без подтягивания правого фланга, для чего надо было взять местечко.

По дороге от высоты «Длинная» к местечку Кямяря находилось местечко Пиенперо, разделенное небольшой речкой Перон-йоки. Через речку на шоссе выходил мост на железных [438] прогонах длиной метров двадцать семь-двадцать восемь, который был предусмотрительно взорван финнами.

Решено было не восстанавливать мост, а построить рядом временный. Без этого нельзя было и думать о переправе танков для захода с левого фланга на местечко Кямяря в тыл противнику. На переправу танков в другом месте не приходилось рассчитывать: берега у речки были слишком круты...

Мы знали, что за 600 метров от нас, в близлежащем лесу располагаются финские минометы. Но другого выхода не было: временный мост следовало построить не позднее 10 часов утра, т. е. к началу танковой атаки. А шел уже пятый час...

Начали работать. Вот уже сделали прогоны, поставили коротыши в качестве свай и частично заготовили доски для настила.

Вдруг белофинны начали интенсивный обстрел работающих на мосту. Появились потери. Финны, конечно, понимали, что время у нас ограничено. Они не мешали нам развертывать строительство временного моста, чтобы затем, в самый разгар работы, уничтожить минометным огнем и результаты ее и самих работающих.

Через связиста я известил командование, что необходимо уничтожить мешавший нам вражеский миномет. Работу мы продолжали, несмотря на непрекращающийся обстрел.

Прошло некоторое время, и к самому мосту подвезли пушку. Несколько выстрелов прямой наводкой, и миномет врага умолк.

Мы спешим, дорога каждая минута.

Вдруг неизвестно откуда на нас посыпались пули. Выстрелы были одиночные. Ясно, что где-то спрятался снайпер, который и бил из автомата.

Работы на мосту не прерывались. Четко и оперативно руководил бойцами командир взвода младший лейтенант Ростовцев. Саперы работали, низко пригнувшись к настилу моста. Пилили, рубили, строгали, прилаживали доски, буквально распластавшись. Под этим неприятным снайперским огнем (кажется, что все время находишься под прицелом, да так оно и было) исключительную выдержку и спокойствие показали младшие командиры Романенко, Ищенко, а особенно Кашка. Пуля прострелила у него пилу — на самой середине. Кашка поморщился, а потом засмеялся и не то с удивлением, не то с жалостью в голосе сказал:

— Эх, яка добра пилка була! Нещастна пуля як ии покарябала, цилый кусок одирвала...

Через минуту он уже распевал свою любимую песенку: «Нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк...»

Кашка потом признавался, что ему было здорово не по себе от этой пули. «Но раз я командир, — говорил он, — то обязан бойцам пример показывать». [439]

Кашка в числе других командиров и бойцов-сапер был впоследствии награжден медалью «За отвагу»...

Белофинский снайпер попрежнему не давал нам покоя. Он уже вывел из строя несколько человек, к счастью, только ранив их. И неизвестно было, откуда он стреляет.

Когда по мосту стали проходить первые танки, а за ними пехота, белофинн все не унимался. Поиски усилились, и, наконец, он был обнаружен.

Кто-то из наших заприметил, что из трубы небольшого, уцелевшего дома, находившегося на нашей стороне, как будто идет дымок. А мы хорошо знали, что дом этот пустует. Подошли ближе к дому — выстрелы прекратились, и дымка уже нет. Вражеский снайпер спрятался в трубе. Когда приблизились наши бойцы, он уполз по трубе вниз. С ним мы долго не церемонились, тем более, что он отказался выйти наружу. Граната, брошенная в трубу, прикончила белофинна.

Мост был закончен во-время, и танки прошли по направлению к местечку, разгромили там врага и двинулись дальше на станцию Перо. Батальон пехоты, посаженный на танки, захватил эту станцию неожиданно для финнов. Нашими частями был захвачен крупный обоз, много трофеев.

Враг отходил так поспешно, что даже не успел разрушить крупный гвоздильный завод и плотину на реке Перон-йоки. На территории завода мы сняли свыше двух тысяч килограммов взрывчатых материалов.

Наши бойцы с большим интересом осматривали цехи завода. Особое внимание привлекли жилые помещения для семьи хозяина, управленческого аппарата и рабочих. Дом владельца завода и дома крупных служащих отличались своими размерами, обилием комнат, внутренней отделкой: огромные зеркала, роскошная мебель из карельской березы, масса безделушек из кости и дерева.

Зато внешний вид и обстановка рабочих жилищ нас поразили своей нищетой и убогостью. Мы диву дались, когда узнали, что для рабочих имеется только нечто вроде землянок, выдолбленных под горой. Таких землянок я насчитал до тридцати. Вначале мы подумали, что это складские помещения, но потом узнали, что это казармы для рабочих: сырость и гниль, грубые нары, из досок сколоченные столы, тумбочки... Знакомство со всем этим явилось для нас отличной школой политграмоты. Временами казалось, что это экспонаты, иллюстрирующие первую главу «Краткого курса истории ВКП(б)»...

Как раз в это время нам доставили подарки от ленинградских рабочих, служащих и колхозников. Сколько радости было на лицах бойцов! Мы на фронте ни в чем не нуждались, но эти подарки были нам дороги, как свидетельство нерасторжимой связи народа со своей армией. [440]

В одной из присланных нам варежек домашней работы были найдены положенные туда три рубля и записка: «Передайте варежки и деньги бойцу Коле от Наташи, — в память о моем старшем брате Коле, погибшем в 1922 году в Карелии от руки финских белобандитов...»

Мы были растроганы содержанием записки, но долго ломали голову, какому же Николаю (в батальоне их было немало) отдать эти варежки.

Среди подарков был еще вязаный шерстяной шарф с приколотым к нему письмецом. В нем было написано, что вязала этот шарф 70-летняя старуха-колхозница Авдотья Егоровна, и она желает нам победы над «басурманами», шлет свое материнское благословение. Это послание от старухи-колхозницы тоже глубоко взволновало нас.

Вечером провели митинг. Он прошел с огромным подъемом. Бойцы с каким-то особым воодушевлением пели «Интернационал». Враг был отогнан уже далеко. [441]

Высота с киркой

Ночью 29 февраля полк получил приказ к 11 часам занять местечко Нетнютниеми. Авангардный батальон был усилен всей полковой артиллерией.

В авангард выступил батальон майора Гугина. Точно к 11 часам он выполнил приказ. В местечке Нетнютниеми батальон получил новую задачу: занять станцию и высоту с киркой, что в одном километре севернее станции.

При выходе на северную окраину местечка Нетнютниеми батальон был обстрелян с высоты ружейно-пулеметным огнем. При поддержке полковой артиллерии и двух орудий противотанковой артиллерии батальон начал наступление.

С кирки противник вел сильный огонь. Надо было во что бы то ни стало разрушить ее.

— Я ее собью, — сказал наводчик Кравцов.

И действительно — от третьего снаряда, посланного им, огневая точка замолчала.

Несмотря на сильное сопротивление противника, к 24 часам 2 марта станция была нами занята. Предстояла атака высоты с киркой.

4 марта, в 12 часов, после артиллерийской подготовки пехотинцы ринулись в атаку. Вел их смелый командир тов. Гугин. Вражеская пуля сразила героя. Бойцы жестоко отомстили белофиннам за смерть командира и после горячего боя заняли высоту с киркой.

К высоте подтягивались батареи полковой и противотанковой артиллерии. Под огнем расчеты вытащили орудия на руках к самой кирке.

Старший лейтенант Марков, заменивший командира батальона, имел в своем распоряжении на высоте четыре станковых пулемета и примерно тридцать стрелков. Мы распределили огневые средства для охраны флангов. Правый фланг охраняли четыре орудия полковой артиллерии, а на левый фланг мы выставили три противотанковых орудия. Пулеметы и стрелки прикрывали их с фронта. [442]

Не успели мы расставить орудия, как противник открыл сильный артиллерийский огонь. Под прикрытием его белофинские снайперы перебежками приближались к высоте. Командир взвода Грудина заметил двух снайперов, засевших за развалинами. Подобравшись к ним с тыла, он заколол обоих штыком.

Всю ночь шла борьба. Все попытки врага прорваться на высоту были тщетны.

На рассвете белофинны пошли в атаку на левый фланг. Первый удар приняли на себя три орудийных расчета батареи противотанковой артиллерии. Они вели ожесточенный огонь по противнику. Однако белофинны, пользуясь траншеями, все приближались. Вот уже в десяти шагах от нас показались группы белофиннов, одетых в белые халаты. Они что-то дико кричат. Орудийный мастер тов. Попков первым бросается с винтовкой в руках в контратаку. На него наседает шесть белофиннов. Но Попков — мастер штыкового боя. Под его сильными ударами четверо солдат падают сраженными. Остальных наседавших на него врагов застрелил кто-то из красноармейцев.

Геройски сражался и смертью храбрых погиб помкомвзвода Трофимов. Он до последнего дыхания отбивался от врагов. Их было пять человек. Взобравшись на лафет пушки и взяв винтовку за ствол, он прикладом проламывал головы белобандитам. Трофимов вышел бы победителем из этой неравной борьбы, но в него пустил очередь автоматчик. Храбрец свалился на лафет пушки.

Из орудийного расчета у пушки остался один красноармеец — наводчик Кашкинбаев. Видя, что белобандиты идут в открытую большими группами, он один, перебегая от орудия к орудию, вел огонь из трех пушек.

Несмотря на численное превосходство, белофиннам не удалось взять высоту. Она осталась нашей.

Мужество артиллеристов, их умение сражаться в рукопашном бою, — вот что помогло выиграть бой. [443]