Минометы на огневых позициях

Мы прибыли 6 марта на небольшой остров. Здесь было лишь два домика, и те стояли на виду у противника. Весь остров покрыт лесом. Ширина его — 150–200 метров, длина — 800. В 15 часов меня вызвал командир батальона на свой наблюдательный пункт, расположенный за небольшим камнем.

Предстояла нелегкая задача — выбить противника с высоты 19,6.

Я командовал минометным взводом. Комбат приказал:

— Минометному взводу занять огневые позиции за домами. Поддержать наступление батальона. Огонь вести по переднему краю обороны, а с подходом танков к берегу перенести его на фланги.

До начала наступления оставалось не более часа.

Ездовой Машковский под огнем белофиннов рысью по глубокому снегу выезжает на огневую позицию.

Работа закипела. Наводчики Лазовой и Большаков со своими расчетами расчищают снег, рубят елки, маскируют минометы, оборудуют пути подхода, готовят мины.

Жарко. Красноармеец Скрипник сбрасывает с себя шинель.

Финны выпустили несколько снарядов, которые разорвались совсем близко, но работа продолжалась с еще большей энергией.

Я подошел к артиллерийскому наблюдателю и из-за дерева стал смотреть в стереотрубу. На материке показался белофинн, невдалеке другой с пулеметом. Откуда-то стреляло 37-миллиметровое орудие.

Скомандовал:

— По белофиннам, заряд 3, угломер 27–60, наводить в точку наводки, прицел 7–20. Первому, один снаряд, огонь!

Первая мина упала у самого берега.

— Прицел 7–60, огонь!

Вторая мина упала у цели.

— Взводом четыре мины, беглый огонь!

Мины вылетали одна за другой. Цели были уничтожены... [384]

Батальон сел на танки, их повел в бой капитан Краснов, ныне Герой Советского Союза.

Наводчик Лазовой, не отрывая глаз от прицела, одной рукой вращал поворотный механизм, а другой — подъемный. Стреляющий красноармеец Скрипник непрерывно опускал мины.

Ствол накалился, на нем уже обгорела краска. Отделенный командир Хаяров докладывает:

— Товарищ лейтенант! Стрелять больше нельзя.

Подаю команду:

— Огонь не прекращать, ствол миномета обсыпать снегом.

Танки вместе с сидящими на них бойцами пошли в наступление. Артиллерия открыла огонь по материку. Шрапнели рвались между деревьями, у самых верхушек сосен и над ними. Снаряды выворачивали с корнями вековые сосны. Когда тяжелый снаряд попадал в логовище белофиннов, все летело кверху.

Танки подходят к материку. Переношу огонь одного миномета вправо, другого — влево. Лишаю белофиннов возможности бить с флангов по атакующему батальону.

И вот из башен танков вырвался шквал пулеметного и артиллерийского огня. Батальон перешел в атаку.

Один белофинн встает, поднимает винтовку и целится в комбата Краснова. Одно мгновение отделяет командира от смерти. У комбата в руке пистолет. Раздается выстрел, финн падает с простреленной головой. Красноармейцы с боем продвигаются вперед, расстреливая убегающих финнов...

Высота 19,6 взята. Подаю команду:

— Приготовиться к смене огневой позиции!

Расчеты двинулись на материк, туда, где минуту назад шел жестокий бой. На льду кое-где лежали убитые. Танки возвращались за боеприпасами. Помогли нескольким раненым взобраться на танк. Но вот очередь из автомата. Просвистели пули, одна из них пробила мне шинель. Расчеты залегли. Я осторожно приподнял голову, посмотрел в сторону, откуда стреляли. Там — небольшой островок, на нем несколько деревьев и много камней. У самого большого камня заметил вспышки.

Послали туда пару коротких очередей, и противник затих.

Поднявшись, расчеты продолжали путь к материку. Подходим к берегу на 20 метров. Здесь вода выступает на лед. Беру лыжу, ощупываю ею лед, покрытый водой. Лед крепкий. Двигаемся дальше. Вступаем на материк. Приказываю подготовить новые огневые позиции под огромной гранитной скалой. [385]

Как тракторы стали «танками»

Противник отступал. Части Красной Армии шли по его следам, оттесняя белофиннов к островам залива. Наш взвод ПТО вместе со стрелковым батальоном неудержимо продвигался вперед, преследуя остервенелого врага.

В первых числах марта мы вступили на юго-восточную часть острова Уран-саари. Двигаться по острову было очень трудно. Дороги покрывал метровый слой снега. Сорокаградусные морозы уплотнили его, но все же не настолько, чтобы он выдерживал тяжесть человека, не говоря уже о машинах. Из-за гранитных скал и из густых лесов нас то и дело обстреливал противник, хорошо знавший местность.

Но, несмотря на это, взвод вместе с батальоном успешно продвигался вперед. За несколько месяцев войны закалились бойцы. Их уже ничто не могло устрашить. Привычными стали ночевки на сорокаградусном морозе, пули, мины, «кукушки», засады, утомительные переходы — привыкли ко всему.

Суровая и жестокая школа боев и походов сплотила людей в единый коллектив, сцементированный боевой дружбой. Война обогатила опыт командиров, воспитала из молодых бойцов зрелых и бесстрашных воинов, приучив их к твердой дисциплине.

4 марта, достигнув мыса Тронгсунд, являющегося северной частью острова Уран-саари, мы отдыхали целые сутки. Взятие Тронгсунда, паническое отступление белофиннов, захват огромного количества боевых трофеев — все это показывало, что в рядах финских войск уже началось моральное разложение. Этот момент нужно было использовать и, не теряя ни минуты, гнать и гнать дрогнувшего врага прочь с острова.

Утром 6 марта меня вызвал к себе в штаб капитан Марченко. Когда я пришел, все командиры были уже в сборе. Поэтому Марченко прямо обратился ко мне:

— Пришел приказ наступать, — сказал он. — Ваша задача: расставить пушки на южной оконечности мыса Тронгсунд и поддержать огнем наступление пехоты. Ясно? [386]

— Ясно, товарищ капитан! — ответил я и, повторив задачу, отправился к своему взводу.

Через несколько минут орудия уже стояли на огневых позициях, а в 9 часов Марченко передал приказание открыть огонь. В ту же минуту прогрохотал первый залп моего взвода, второй, третий. После артиллерийской подготовки батальон пошел в наступление.

Сразу же яростно затявкали вражеские пулеметы и автоматы. Но еще яростнее загрохотали орудия младших командиров Головко и Кустова и другая мало — и среднекалиберная артиллерия, поддерживающая батальон.

Бой продолжался до вечера. Финны, укрепившись на берегу острова Суонион-саари, могли обстреливать любую точку пролива, разделявшего наши позиции, а фигуры бойцов были хорошо заметны на снегу.

Бесстрашно ползли бойцы батальона по льду, пытаясь захватить остров. Только к 5 часам вечера одна из рот батальона сумела занять юго-восточную часть острова Суонион-саари и залечь за прикрытием в ожидании подкреплений...

Незаметно наступила ночь. Морозная, темная.

Наши залпы не могли подавить всех огневых точек противника, а поскольку подступы к острову были еще днем пристреляны им, то белофинны вели неослабевающий огонь даже в темноте, преграждая путь батальону.

Лежавшие на льду бойцы начали мерзнуть. Положение становилось все тяжелее. Подразделения несли большие потери. Нужно было что-то немедленно предпринять.

В это время я с командиром саперного взвода Ковальским был в ледовой разведке, выполняя приказ командира батальона: подвести наш взвод по льду Финского залива вплотную к ротам и вместе с ними начать атаку острова.

Однако разведка ничего утешительного не дала. Быстрое течение в проливе подточило лед, а широкие разводья и трещины от разрывов снарядов еще более затрудняли переправу. Лед оказался настолько слабым, что под тяжестью тракторов проваливался.

Доложив капитану Марченко результаты разведки, я ждал. его решения. Нужно искать иной выход.

— Дела неважные, — угрюмо согласился он.

Постояв так несколько минут, Марченко вынул из полевой сумки карту и при свете электрического фонаря показал ее мне.

— Снимайте взвод с огневых позиций, — сказал он. — Обходным путем через Рюевялинниеми достигните к 6 часам 7 марта южной части мыса острова Суонион-саари. Задача ответственная. Понятно?

— Есть, — коротко повторил я приказание, поняв, что батальон, наверное, уже ворвался на остров. [387]

Собрав взвод, подробно разъяснил новую задачу.

Всю ночь, по возможности скрытно, мы двигались к Рюевялинниеми. Шли медленно, преодолевая многочисленные препятствия. Дорога была узкая, каменистая, извилистая, тракторы буксовали в глубоком снегу. Приходилось то и дело браться за лопаты и подкапывать снег под клиренсом. Коченели руки и ноги, мороз своим ледяным дыханием обжигал лица, но все бойцы и командиры настойчиво и терпеливо вытаскивали тракторы из сугробов, подталкивали их, чтобы к назначенному сроку добраться до места назначения.

Наконец, наши тракторы вступили гусеницами на лед. В этот момент мы все почувствовали огромное облегчение. Да как не радоваться! Приказ выполнен, до батальона оставалось всего каких-нибудь 500–600 метров.

По ровному льду тракторы пошли значительно быстрее, чем по каменистым дорогам. В этом месте пролива лед хотя и был достаточно крепким, но все-таки большой уверенности не внушал.

— Только бы не искупаться в Финском заливе, — шутил замковый Горшков, — а финну мы всыпем по первое число... — и он указывал рукой в ту сторону, где еще находились невыбитые враги.

Подъехав вплотную к берегу острова, я прежде всего побежал искать командира батальона Марченко. Пройдя метров сто, вдруг слышу, что меня окликают:

— Крючков?! Ко мне!

Сразу же узнал знакомый голос. Не успел поздороваться с командиром батальона, как получил приказание:

— Нужно разведать передний край противника... Разведать немедленно. О результатах доложите...

— Отцепляй орудия! Товарищ Туровцев, садитесь на трактор с ручным пулеметом, — крикнул я на ходу, подбегая к машине водителя Макшакова.

Вскочив на трактор, я объяснил бойцам задачу, которую нам предстояло разрешить. Узнав в чем дело, они улыбались...

Макшаков дал полный газ. С грохотом и ревом пошел трактор вперед.

— Чем не танк! — заметил Туровцев, подпрыгивая на выбоинах и ухабах.

Пройдя метров пятьдесят за передовую линию, я слез с машины и лег за дерево. Дальше разведчики пошли одни. Грохот гусениц их трактора действительно походил на шум быстро идущего танка.

Ожидание всегда томительно, а тут, в боевой обстановке — особенно. Прошло несколько минут. Вдруг слышу короткие пулеметные очереди, даваемые Туровцевым. И чем дальше удалилась [388] машина, тем ожесточеннее строчил его пулемет. Потом короткая пауза.

«Неужели подбиты?» — мелькнула мысль.

Но через мгновение мотор зарокотал как ни в чем не бывало, и я по его нарастающему шуму понял, что разведчики повернули обратно. Значит, машина цела. Я приподнял голову и вскочил на ноги. Со стороны финнов ни одного выстрела. Видимо, появление на острове советского «танка» здорово их напугало. В это время из-за лесной опушки показался и трактор. Но почему же они вернулись?

Из подошедшего «танка» выскочил Макшаков и торопливо доложил:

— Товарищ лейтенант! Разведка произведена, противник отступает.

Он устало отер вспотевший лоб рукавицей.

— Молодцы! — похвалил я экипаж мнимого танка и побежал к командиру батальона, чтобы передать ему эту приятную новость.

Батальон в эту минуту готовился итти в решающую атаку. Узнав в чем дело, Марченко приказал мне немедленно приготовить тракторы для преследования отступающих.

«Раз один трактор сошел за танк, так почему не сойдут и остальные, — решил я. — У страха ведь глаза велики!» Мой взвод отцепил от тракторов пушки и зарядные ящики. Водители сели за машины. В каждой — пулемет с пулеметчиком.

Через несколько минут три наших «танка» уже шли в голове наступающего батальона, сотрясая лес грохотом гусениц.

На отдельных подступах противник ожесточенно отстреливался, но «танки» делали свое дело. Белофинны так и не поняли, как это большевики умудрились перетащить «танки» через зыбкий и непрочный лед пролива...

С удалым русским «ура» развернутым строем шел батальон по острову, выбивая врагов из траншей и землянок, изо всех щелей и нор.

Наши трактористы и пулеметчики настолько вошли в роль «танкистов», что по всем правилам военной науки шли буквально по пятам бегущих финнов, расстреливая их в упор из пулеметов. Они так увлеклись погоней, что не заметили, как опередили батальон чуть ли не на полкилометра. Увидав это, я хотел дать команду выключить скорости, как вдруг слева, в 150 метрах от головной машины, застрекотал вражеский пулемет. Огнем руководил финский офицер, у пулемета лежало двое солдат. Водитель машины Кравченко, заметив противника, раньше меня направил свой трактор прямо на них.

Финны, увидев идущий на них «танк», кинулись в сторону, оставив нам пулемет (по счету уже третий). Добежав до каменной гряды, они было установили новый пулемет, но не успел [389] офицер скомандовать «огонь», как Кравченко метким выстрелом уложил его на месте. Финские солдаты бросились бежать со всех ног.

Остановив тракторы, мы стали поджидать авангард батальона — 7-ю роту, которая вскоре и появилась из-за поворота лесной дороги.

К исходу дня нам удалось очистить от противника значительную часть острова и захватить четыре станковых пулемета, больше десятка винтовок, несколько тысяч патронов. Марченко тепло благодарил нас за то, что наши «танки» помогли батальону очистить от врага половину острова Суонион-саари малой кровью.

Наступила ночь, и Марченко решил прекратить преследование противника. Батальон занял круговую оборону. Я расставил машины на флангах батальона и решил тут же на снегу немного заснуть. Однако спать почти не пришлось.

Проснулся от толчка. Вскакиваю. Начал прыгать и скакать на снегу, чтобы согреть окоченевшее тело. Слышу: по колонне передают:

— Командир противотанкового взвода — к комбату!

Встречаю Марченко по дороге в штаб.

— Вот что, Крючков, — сказал он, — вчера ваши «танкисты» славно поработали... Где они сейчас?

— Вон, стоят возле машин, — указал я рукой.

— Скажите им, пусть продолжают в том же духе. Итак, в голову колонны. Вперед!..

«Танкисты» быстро завели тракторы и снова вышли на дорогу, грохоча впереди доблестного батальона...

На этот раз работы у тракторов было побольше. Шли, открывали огонь, останавливались, снова расстреливали врага, снимали «кукушек», растаскивали Завалы. Наконец, подошли к 2-му батальону, который зашел во фланг финнам, но залег на снегу, так как перекрестный огонь финнов простреливал лощину.

Задача была ясна. «Танкисты» должны немедленно подавить огневые точки врага. Машины ринулись вниз по дороге прямо к сараю, откуда враги вели огонь.

Наше появление подбодрило пехоту. Бойцы поднялись и под прикрытием тракторов кинулись было вперед, но тут «танки» начали буксовать и застревать в глубоком снегу.

Снова задержка. Оглядевшись по сторонам, замечаю, что слева от дороги финны, спрятавшись за каменный завал на опушке, обстреливают нас из автоматов.

Груды камней служили для них надежным укрытием. Несмотря на глубокий снег, я все же решил попытаться подойти к ним поближе. Вздымая фонтаны снега, тракторы двинулись [390] целиной. До белофиннов оставалось 75–100 метров. Мы ясно уже видели их.

Вражеские пули не могли пробить стенки тракторов. Это еще более бесило финнов. В бессильной ярости они попытались вывести из строя водителей и пулеметчиков.

Я бегал от трактора к трактору, приказывая пулеметчикам направлять огонь туда, где появлялись новые цели. Это было с моей стороны безрассудством, но другого способа управлять огнем в создавшейся обстановке у меня не было.

Замечаю, что наш огонь начал стихать. Нехватало патронов в пулеметных дисках. Вскоре они иссякли совсем. Пришлось отводить тракторы обратно. При отходе случилась неприятность. Наши «танки», завязнув в глубоком снегу, забуксовали и встали, как говорится, под носом у противника. Я зарылся в снег и приказал водителям и пулеметчикам прятаться за передней частью трактора.

Положение создалось препаршивое. Патроны кончились. Машины стоят. Оставалось только надеяться на личное оружие.

При выходе из кабины трактора боец Горшков был ранен в ногу, а затем и в плечо. Чтобы сдвинуть машины с места, нужно было очистить снег вокруг них, но огонь финнов не позволял нам пошевелиться. Спасти нас могла только помощь своих. Но как известить их?

К счастью, нас выручили довольно скоро. Начальник артиллерии стрелкового полка капитан Колосов, видевший наш бой с белофиннами, выкатил 76-миллиметровое орудие и прямой наводкой начал обстреливать каменную гряду у опушки леса, где засели белофинны.

Огонь Колосова отвлек внимание врага от тракторов, и мы успели окопать снег вокруг них. Снова радостно зарокотали моторы, и наши «танки» поползли к своим частям.

К исходу дня 8 марта остров Суонион-саари целиком стал советским.

Так скромные тягачи обеспечили победу пехоте и еще раз доказали, что в бою полезен всякий вид оружия, когда его умело применяют. [391]

Посыльный

Родился я в 1911 году, в Приозерском районе, Архангельской области, в бедной крестьянской семье. Работал на лесозаготовках, гонял бревна: и молевым сплавом, и на больших плотах. На коне хорошо ездил и на лыжах километров по пятьдесят ходил, на лодке и на бревнах проплывал по самой быстрине. Да и стрелять научился на охоте.

В Красной Армии я прослужил два года, потом демобилизовался. Снова пришел в воинскую часть незадолго до войны с белофиннами.

Попал я в батальон старшего лейтенанта Маричева, связным.

В боях приходилось мне не раз под огнем противника пробираться к сражающимся подразделениям, чтобы передать им то или иное приказание командира. Часто белофинны охотились специально за мной, и меня спасало только умение быстро и скрытно ползать по снегу.

Когда мы подошли к линии Маннергейма, начались особенно сильные бои. Запомнилась мне одна, особенно яростная наша атака под Сеппяля.

Было это рано утром. Лейтенант Овсянников со своей ротой пробился под проволоку. Связь с ними была потеряна, и мы не знали, двигаются ли они вперед или стоят на месте. Командир батальона приказал мне установить связь с ротой Овсянникова.

Я знал, что ползти надо как можно быстрей. Чтобы одежда не стесняла движений, снял полушубок и, несмотря на жестокий мороз, пополз в одной гимнастерке. Расстояние-то было всего метров восемьдесят — сто, но роты не видно, потому что она вышла вперед, за кустарники и камни. Ползти было очень трудно и опасно. По каждой замеченной фигуре белофинны открывали пулеметный огонь. Я все-таки добрался до Овсянникова и передал ему приказ командира батальона: во что бы то ни стало двигаться вперед, а если нельзя двигаться, то сообщить, какие причины задерживают наступление. [392]

Вскоре я уже возвращался обратно тем же путем и доложил командиру батальона, что у роты нет связи и два станковых пулемета выбыли из строя.

В этом бою лейтенант Овсянников был тяжело ранен. Я решил его спасти и снова пополз в расположение роты. Я нашел его уже перевязанным. Теперь следовало, как можно быстрее отправить его в тыл. Мы с санитаром ползком вынесли из боя лейтенанта Овсянникова, положив его на носилки, сделанные из лыж. Это спасло ему жизнь...

Все вперед и вперед продвигались наши части. Батальон старшего лейтенанта Маричева неизменно шел первым.

Никогда не забуду дней, когда после труднейшего ледового похода мы перерезали шоссе, соединяющее Выборг с Хельсинки, и завершили окружение Выборга.

В Нисалахти белофинны пытались отрезать наши роты от штаба. В эту ночь командир отправил меня с пленным в штаб полка. До штаба было километров семь. Я сдал пленного и вернулся рано утром в батальон, когда люди находились на отдыхе. Лег спать, но сон был тревожным, и вскоре я проснулся. Смотрю — в штабе нет никого, кроме телефониста и нескольких красноармейцев.

— Где комбат? — спрашиваю.

— Ушел, — говорят.

Я забеспокоился, ведь всегда старался, чтобы всюду сопровождать его. Вышел из штаба, смотрю, — он! Бежит что есть духу ко мне и кричит:

— Маминов, финны идут!

Вид у него возбужденный, он только-что подвергся нападению и убил нескольких врагов.

— Окружить нас пытаются, вот что!..

Я вернулся обратно в штаб, собрал гранаты, патроны. Вдвоем с комбатом побежали мы вперед и увидели большую группу белофиннов. Подпустили их ближе метров на двадцать пять — тридцать и открыли огонь из автоматов. Вдвоем рассеяли прорвавшуюся в тыл группу. Человек двенадцать было убито наповал, несколько ранено, остальные — кто бежал в занятый нами лес, кто удирал обратно.

У нас вышли все патроны, и мы возвратились в штаб. Комбат связался по телефону с ротами. Отдал боевой приказ, а сам, собрав всех находившихся в штабе, снова вернулся туда, где просачивались белофинны.

Из-за леса нас сразу обстреляли минами. Мина за миной начали падать возле нашего танка, который разворачивался на поляне. Здесь, у танка, меня ранило в ногу. Но я никому ничего не сказал, хотя крови потерял очень много: боялся в эти трудные часы оставить своего комбата без помощи и снова пошел с ним вперед. [393]

И должно же было случиться так, что в тот же день он был тоже ранен. Под огнем вынес я из боя любимого комбата старшего лейтенанта Маричева, спас жизнь командира, как велит устав Красной Армии.

Когда узнали о моем ранении, хотели отправить в полковой госпиталь, но я, перевязав рану, остался в строю и находился в батальоне до последних дней войны.

Новый командир сказал:

— Куда мне хромого?

Я ответил:

— Возможно, пригожусь.

И, хромая, выполнял его приказы.

Во время одного сильного боя стали иссякать запасы патронов у наших рот. А финны сплошной огневой завесой перерезали единственную дорогу из штаба к ротам.

Я пришел к командиру батальона и спросил:

— Можно мне подвезти патроны?

Он разрешил. Правда, страшновато было — никто не решался даже ходить по этой дороге, и вдруг я еду по ней на санях. И вот ведь проехал благополучно. Правда, сани были прострелены в нескольких местах.

С дороги свернул в лес, лошадь укрыл, лег на живот, стал разгружать повозку. Сделал несколько «рейсов» к ротам ползком. Потом осмелел — встал в полный рост и начал бегать взад и вперед, не обращая внимания на пули.

Бойцы стали помогать мне разгружать боеприпасы.

Все пулеметы были обеспечены патронами.

В последние дни войны, еще не вполне оправившись после ранения, я попросился в разведку. Мне удалось забраться на чердак одного дома, находившегося поблизости от белофинских позиций, и оттуда наблюдать в бинокль. Я обнаружил финский штаб, заметил, где сидели «кукушки». С одной такой «кукушкой» я завязал перестрелку и заставил ее замолчать.

Весь день я находился на своем наблюдательном пункте. Уже под вечер увидел, что к этому же дому пробираются пять финнов. Не знали, видимо, что место-то уж занято. Открыл огонь, и все пятеро полегли на снегу.

Вернувшись в батальон, я доложил обо всем командиру. К месту, где был финский штаб, я пошел вместе с танками. Там были взяты боеприпасы, два легких орудия и противотанковая пушка. Но финны, к сожалению, успели оттуда скрыться. [394]

Третий батальон

С самого детства любил я военное дело и мечтал стать военным. Семья моя крестьянская. Кроме одной из сестер и старухи-матери, все мы, Маричевы, коммунисты: шесть членов партии и один кандидат.

Старший брат — участник гражданской войны, остальные братья тоже были на военной службе. В дни боев с белофиннами в Красной Армии служили четыре брата Маричевы.

Когда я перешел бывшую нашу государственную границу с Финляндией, было мне 23 года. Я имел звание старшего лейтенанта и командовал 3-м батальоном. Как и всем нашим командирам, за исключением старшего лейтенанта Пальчикова, имевшего уже боевой опыт, мне предстояло на снежных полях Карельского перешейка принять боевое крещение.

Эскарп у Терваполтт

Это было в первый день боев, на расстоянии четырех километров от границы.

Разведка доложила, что впереди обнаружена группа белофиннов, которая пошевеливается, но пока не стреляет. Я посмотрел в бинокль и увидел как бы отвесную стену и наверху ее проволочное заграждение в два-три кола. Кроме этого, видны были черные квадратики — амбразуры пулеметных огневых точек. Когда разведчики стали продвигаться дальше, белофинны открыли пулеметный огонь. Попробовали мы определить фланги эскарпа, но разведка доложила, что флангов не заметно. Я приказал поставить десять станковых пулеметов и бить по проволочным заграждениям и амбразурам. Правее пошла 7-я стрелковая рота, а я вместе с 8-й и 9-й ротами отполз несколько влево. Как только наши минометы и пулеметы открыли сильный огонь по врагу, мы с криками «Ура», «За Родину! За Сталина!» бросились вперед. [395]

Белофинны встретили нас очень сильным огнем, но наши пулеметы вскоре заставили противника замолчать, и вот мы уже у эскарпа...

Высота эскарпа — 2,5, а в некоторых местах 3 метра. Прежде чем лезть на него, нужно было перерезать проволоку. На случай, если белофинны ползком подберутся к эскарпу, мы забросили бы наверх десятка два гранат. Потом я скомандовал:

— Становись друг на друга и режь проволоку.

По этой команде было устроено несколько живых лестниц: один боец вставал на четвереньки, на его спину взбирался второй и тоже становился на четвереньки, держась руками за колья, которые удерживали стену от осыпания, а третий влезал на него и резал проволоку. Когда перерезали все заграждения, двое сильных бойцов взобрались наверх. Чтобы скорее залезть туда всем, мы стали делать так: подбрасывали бойца, а там, наверху, наши силачи подхватывали его. Каждый стремился попасть на эскарп первым. Оказавшись уже там, боец ложился и, не дожидаясь остальных, сразу открывал огонь. На эскарпе накопилось около двадцати человек, и тогда все поползли вперед. Когда через эскарп перебралась целая рота, бросились в атаку.

Немного постреляв, белофинны бежали, бросив станковый пулемет, автомат, много патронов и гранаты, которыми они готовились забросать нас у эскарпа... Быстро взяв эскарп, мы дали возможность пройти танкам и артиллерии. Я поставил новую задачу разведке, и мы пошли на Терваполтт.

Так произошло наше боевое крещение.

В тылу врага

До Пухтоловой горы пришлось брать четыре таких эскарпа. Все они были взорваны. Потери при этом были небольшие — несколько убитых и раненых. Когда батальон подошел к поселку Пухтола, командование полка приказало мне занять его.

Бойцы двигались все время быстрым маршем, не отдыхая, и сильно устали, проголодались. Кухни не успевали продвигаться за нами, а сухой паек за сутки кончился.

Была уже ночь. Справа, в направлении другого полка, горели какие-то населенные пункты. Слева был черный лес. Вся дорога до Пухтолы была завалена срубленными соснами, опутана колючей проволокой. Ширина завалов доходила до 500–700 метров. Их приходилось уничтожать, подрывать, растаскивать, чтобы дать возможность пройти артиллерии, обозам и танкам. Продвигаясь к поселку, мы оставляли позади группы, которые уничтожали препятствия.

Поселок Пухтола был занят после короткого боя. [396]

Здесь бойцам было разрешено съесть консервы из неприкосновенного запаса.

Ночью 1 декабря я поставил батальон на отдых, выставив усиленное охранение. Поиски разведчиков продолжались. Вскоре получили приказ снова двигаться вперед.

Батальон построился, двинулись к Пухтоловой горе. Бойцы немного уже отдохнули и шли бодро, весело.

Следовало спешить. Командир полка майор Федоров приказал как можно скорей занять Пухтолову гору. Когда младший лейтенант Лисин докладывал мне об этом, пуля пробила его каску и оцарапала кожу на голове. Я сказал ему:

— Дорогой мой, здесь держитесь поосторожней, это не на тактических учениях, — голову нужно держать ниже!..

Первой пошла в атаку 9-я рота. Политрук Мельников и лейтенант Строилов на левом фланге первыми прорвались к эскарпу и начали метать гранаты.

Отлично действовали в этом бою также лейтенант Овсянников и политрук Богоявленский. Эти отважные люди тоже подбежали к эскарпу первыми, подавая пример своей роте.

До сих пор мы действовали тактикой «выталкивания». Как только дело доходило до «ура», белофинны тотчас, же убегали. Пробежав километр или два, они садились за следующий: эскарп и снова задерживали нас. Я решил во что бы то ни стало окружить отступающих.

Передав командование начальнику штаба батальона и точно указав время атаки, я с тридцатью бойцами пошел в обход.

Мы шли по колено в снегу. Ни на шаг не отставая от меня, шел рядом мой связной Маминов. Уже выстрелов почти не было слышно. Мы ушли далеко в глубь белофинского расположения. Не видя никаких препятствий, я повел отряд направо и, ориентируясь по карте, определил, что нахожусь в створе со своим батальоном. Противник располагался между нами. До назначенного мною времени атаки оставалось 20 минут.

Неожиданно мы наткнулись на белофинские землянки, увидели свежие следы, которые вели в сторону, откуда должен был наступать наш батальон. Вышли на опушку леса. Впереди нас была поляна примерно в 75–90 метров ширины. Все тотчас по моему знаку легли и окопались. Прошло совсем немного времени, и вдалеке прозвучали крики «ура» — это мой батальон шел в атаку. Прошло еще немного времени, и небольшой белофинский отряд показался на опушке. Это были те, кто уцелел после схватки с батальоном. Они двигались на лыжах прямо на нас, не предчувствуя своей беды, не зная, что мы здесь лежим в засаде. Всех их — человек 15–16 — удалось положить на месте. [397]

Райвола — Мустамяки

Когда мы подходили к селению Райвола, оно горело. 9-я рота под командой лейтенанта Строилова пошла в обход. Она достигла опушки леса и заняла высоту севернее станции. 2-й батальон нашего полка обошел противника с юга. Я находился с 8-й ротой, вступившей в селение. Со всех сторон, с крыш, из окон, на нас посыпался град пуль. Из леса финны били по нас из орудий и минометов. Они надеялись, после того как мы вступим в горящее селение, окружить нас и уничтожить. Наш обходный маневр свел их коварный план на-нет. К вечеру сопротивление финнов было сломлено. Бой затих. Я организовал оборону вокруг станции Райвола, выставил усиленные караулы и поставил батальон на отдых.

Рано утром «кукушки» снова начали обстреливать нас. Мы дали несколько артиллерийских залпов картечью по опушке леса, по отдельным домикам, и «кукушки» были сбиты. В это время пришел новый приказ, и батальон выступил на Мустамяки.

По пути нам попадались саночки, нагруженные кожаными пальто, а сверху были положены велосипеды, какие-то узлы с вещами, куски шелковой материи, — это все были заминированные «сюрпризы». Белофинны рассчитывали, что бойцы Красной Армии набросятся на эти «сюрпризы», но враг обманулся в своих расчетах. Впереди, вместе с разведкой, шли саперы, которые уже успели изучить козни противника. Они осторожно разглядывали каждую палочку, веточку, ниточку, попадавшуюся на полотне дороги или около нее. Обнаруженные и обезвреженные мины выбрасывались на обочину.

Попрежнему встречалось нам очень много завалов. Они тоже были заминированы. Для уничтожения завалов я организовал специальный отряд, состоявший из огневой группы и из группы по разграждению. Огневая группа, как только ей доносила разведка, что впереди имеется завал, тотчас же быстро выдвигалась и занимала оборону с круговым наблюдением. В это время саперы и группа по разграждению растаскивали минированный завал, освобождая путь для прохода танков, артиллерии и обоза.

К вечеру батальон подошел к станции, которая находится между селениями Райвола и Мустамяки. Разведка донесла, что мост через реку взорван, впереди большая минированная поляна, и финны ведут огонь издалека.

Ночь была лунная. На небе ни одной тучки. На расстоянии до одного километра видимость прекрасная. Пришлось остановить батальон в лесу, а самому выбраться вперед, чтобы проверить донесение разведки. Осматривая в бинокль взорванный мост, я попал под огонь неприятельских автоматов и минометов. [398]

Доложил обстановку командиру полка майору Федорову. Он придал мне роту сапер с переправочными средствами и приказал подготовиться за ночь к переправе, но до утра не переправляться ни в коем случае.

Бойцы ползком двинулись к реке. От опушки леса до моста было не меньше километра. Спуск к берегу был крутой. Саперы волоком тащили козлы и нагладили дорогу до того, что она стала скользкой. Тогда они стали делать так: каждый садится на пару козел и скользит на них по дороге, пока не упрется в снег, как на санках. Работа ускорилась, хотя враг и не прекращал огня. Крутые берега затрудняли финнам обстрел места, намеченного для переправы. Чтобы обеспечить наводку моста, я выдвинул в боевое охранение два взвода — один левее, другой правее. Они перекрестным огнем не давали возможности врагу подойти к переправе.

Утром, когда солнце стало всходить, я пустил батальон вперед. Как только он рассеялся по поляне и бойцы стали стекаться к наведенному мосту, белофинны побросали свои гнезда и побежали. Пулеметчики открыли по ним огонь. Река здесь еще не была покрыта льдом, вода бежала очень быстро, грозила то и дело сорвать и унести мост. Некоторые бойцы, несмотря на сильный мороз, влезали по колено в воду и удерживали переправу кольями. Торопясь на тот берег, кое-кто срывался с моста, падал в воду и, выскочив из нее, продолжал бежать вперед еще быстрее, хотя обледеневшая одежда затрудняла движение.

До Мустамяки от переправы оставалось около шести километров. Неожиданно моя разведка нарвалась на мину. Тут произошел удивительный случай. Один младший командир был отброшен взорвавшейся миной метров на пять, и на нем не оказалось ни единой царапины! Его только обожгло и контузило. Он потерял сознание, но когда его повезли в тыл, сразу пришел в себя и спросил:

— Куда меня везете?

— Везем в госпиталь, лечить.

— Я не пойду, — сказал он и побежал вдогонку за своей ротой.

Разведка снова донесла, что впереди минированное поле. Я решил, что при таких условиях двигаться прямо в лоб на Мустамяки нельзя, нужно сделать обходный маневр.

На карте значилось, что вправо от меня к станции Мустамяки тянется непроходимое болото. Мороз еще был не так силен, чтобы все это болото успело замерзнуть. Но надо было рискнуть. Я приказал бойцам нагрузить на себя все патроны, все пулеметы и минометы. Обозу, артиллерии и танкам приказано было оставаться на месте, пока пехота неожиданным ударом с тыла не захватит Мустамяки. [399]

Когда мы вошли в болото, оказалось, что вода здесь ниже колена. Но чем дальше мы шли, тем выше поднималась вода. Командиры двигались впереди. Итти становилось все труднее. Каждый боец тащил на себе большой груз. Красноармеец Лапин нес станок весом в четыре пуда. Весь путь, почти восемь километров, за Лапиным следом шел его второй номер и вежливо просил:

— Иван Никитич, разрешите, я пронесу. Дайте мне хоть немножечко пронести.

Лапин отвечал:

— Только когда я упаду, ты понесешь.

Я сделал маленький привал, собрал всех командиров и сказал, что надо очень внимательно следить, как бы кто-нибудь не отстал и не погиб в этом болоте.

Уже смеркалось, когда батальон начал выходить на твердую почву. Бойцы сразу же стали падать на снег от усталости.

Я решил, что людям нужно дать перед боем отдохнуть хотя бы часок, и обеспечил охрану отдыха батальона.

Спустя час, командиры будили спящих. К этому времени я дал уже каждой роте свое направление. К вечеру наш батальон ворвался на станцию Мустамяки. [400]

Белофинны ожидали нас с другой стороны. Никто из них не подумал, что мы можем преодолеть непроходимое болото. Увидев нас, они пришли в панику и устремились в лес.

Большинство строений станции Мустамяки осталось цело, хотя противник уже подготовил для поджигания бутылки с бензином, спички, солому.

Я организовал охрану и стал связываться со своим полком.

Прорыв

Из Мустамяки мы шли вперед, все дальше в глубь Карельского перешейка. Мы заняли Кантель-ярви, Лоунатиоки, Пэрк-ярви, Бобошино и многие другие селения и станции. Большие и успешные бои мы вели под Ойналой.

В районе Сеппяля мы заняли построенные противником траншеи, основательно укрепили их и начали учить бойцов тактике действий в укрепленном районе, который нам предстояло штурмовать в ближайшее время.

Настали сильные морозы, они доходили до 50 градусов. Порой трудно было дышать, но учеба непрерывно продолжалась. Командиры все время учили бойцов, как надо брать доты, как блокировать их, как действовать разведке, как растаскивать завалы с минами. Проводились занятия по метанию гранат. Строили специальные искусственные укрепления из снега и учили брать их.

В дни прорыва линии Маннергейма мой батальон должен был демонстративным наступлением отвлечь внимание врага от того места, где ему наносился смертельный удар. Рано утром 11 февраля батальон вступил в бой. Когда мы пошли в атаку, белофинны открыли уничтожающий огонь из всех своих пулеметных и артиллерийских точек. Обойти противника, забраться ему в тыл здесь местность не позволяла. Приходилось итти прямо в лоб. Танки, которые сперва прошли вперед, наткнулись на минированное поле, потом на надолбы и были возвращены на исходную позицию.

Под несмолкающим огнем врага поле разминировали, стали подрывать надолбы, делать проходы для танков. Артиллеристы, с трудом протаскивая свои орудия между деревьями по кочкам и оврагам, выкатывали их на опушку леса и отсюда били по дотам прямой наводкой.

Как только взорвали надолбы и проход был готов, танки ринулись вперед. Белофинны опять открыли ураганный огонь, стараясь отсечь от танков двинувшуюся вслед за ними пехоту.

Местность была настолько выгодной для врага, что он видел нас всюду. Но нас поддерживала артиллерия, и мы ползком пробирались вперед, непрерывно ведя пулеметный огонь.

К вечеру батальон был уже у самого проволочного заграждения, [401] а ночью Строилов, Путевец и Овсянников наладили резку проволоки. Утром был дан приказ продвигаться дальше, не ослаблять темпа атаки. И опять пополз батальон.

Вот уже вторая полоса проволочных заграждений. Резать их в светлое время под ураганным пулеметным огнем не было никакой возможности. От полудня ждали, пока стемнеет. Ночь была лунная, но все же к утру проволоку перерезали. Танки снова пошли вперед и снова попали на минное поле, встретили большой вал и эскарпы. Пришлось решать все живой силой.

Преодолевая невероятные трудности, бойцы моего батальона ползли к главным вражеским укреплениям. Артиллерия поддерживала нас, и все-таки были часы, когда мы продвигались вперед всего на несколько метров. В этом бою был убит незабвенный политрук. Константин Мельников, тяжело ранен храбрец-лейтенант Овсянников, тяжело контужен лейтенант Строилов, убит командир разведчиков Давыдов...

* * *

За доблесть, проявленную в бою под Сеппяля, звание Героя Советского Союза получил лейтенант Распопин.

Ему, как командиру стрелкового взвода, было приказано с помощью сапер блокировать дот противника. Едва пробравшись за линию проволочных заграждений, он поднялся, чтобы сделать бросок вперед, и в этот момент был ранен пулей в руку. Он разрезал рукав шинели, сам перевязал рану и скомандовал:

— Взвод, за мной!

Бойцы рванулись за ним. Вторая пуля ранила Распопина в ногу.

— Опять зацепила, — сказал Распопин. Он разрезал брюки, опять сделал перевязку и снова подал команду:

— Взвод, за мной!

Пробежали несколько метров, и его ранила третья пуля.

— Некогда перевязывать, — сказал лейтенант и пополз вперёд.

Четвертая пуля нанесла ему тяжелое ранение в голову. Распопин потерял сознание.

Бойцы спасли своего героического командира из-под огня. Он тогда истекал кровью, но сейчас уже вполне здоров и снова находится в рядах нашей орденоносной дивизии.

Удар на материк

123-я дивизия закрепила свой славный успех, и на нашем направлении белофинны, боясь окружения, стали отступать. Многое сохранилось у меня в памяти о тех славных днях, когда части Красной Армии шли вперед: и бои за полуостров Койвисто, [402] и захват островов, и ледовый поход. Сейчас я хочу рассказать только о нашем успешном ударе на материк.

Все преимущества были на стороне белофиннов. Они сидели на материке в дотах, дзотах, замаскированных в лесу, а наши бойцы шли по голому льду, не имея возможности замаскироваться.

Я запомнил слова командира дивизии тов. Кирпоноса:

— Ни в коем случае не ложиться на лед. Залечь на льду — значит обречь себя на расстрел. Во что бы то ни стало выбираться на материк и бить врага на материке!

Этот боевой приказ был доведен до каждого бойца батальона.

В 4 часа утра батальон вступил в бой. Справа горел Выборг. Огромное пламя пожаров освещало Финский залив.

Я принял решение наступать узким фронтом, потому что чем уже фронт, тем меньше огневых точек врага будет бить по батальону. Я учитывал, что каждая огневая точка имеет свой сектор обстрела и пока противник успеет перенести огонь, батальон уже сможет зацепиться за берег.

Первым эшелоном пошла на материк рота старшего лейтенанта Путевца. Путевец бежал впереди, отсчитывая метр за метром. Под пулеметным огнем бойцы кричали друг другу:

— Бегом вперед, не ложись, они расстреляют на льду!

И вот уже совсем близко берег. Еще один рывок, и Путевец первым врывается на материк. Белофинские окопы всего в 20–30 метрах от берега. Стали разрываться ручные гранаты, застрочили наши пулеметы.

Связисты самоотверженно тянули линию за наступавшей 7-й ротой.

— Путевец? — спросил я, узнав донесшийся издалека по проводу знакомый голос.

— Зацепился за берег, — ответил Путевец. — Передние бойцы только-что отбили у белофиннов пулемет...

Я сразу бросил вперед 8-ю роту.

Так был начат удар на материк, завершивший окружение Выборга. [403]