Взаимная поддержка в бою
Ранним утром 20 февраля наша эскадрилья получила задание: разрушить в глубоком тылу противника важнейший железнодорожный узел Хапамяки, через который проходило снабжение белофинской армии.
Утро было ясное и холодное. Мороз на земле доходил до 45 градусов.
Капитан Серегин построил эскадрилью и дал последние указания:
— Главное, товарищи, поддерживайте друг друга в воздушном бою. Защищай соседа, и он защитит тебя. Бомбардировщику очень трудно вести бой в одиночку. Наша сила — в тесном взаимодействии. Поврежденные в бою машины не бросайте, сопровождайте их до своей территории.
Капитан Серегин указал на трудности взлета, сообщил предполагаемые метеорологические условия на пути к цели, и экипажи разошлись по самолетам, приготовленным точно к сроку. Об этом позаботился технический состав, работавший всю ночь, не считаясь со временем, не обращая внимания она жесточайший мороз.
Летчики еще раз проверили перед взлетом работу приборов, стрелки-радисты опробовали пулеметы, и вот высоко в воздух взвилась зеленая ракета.
Тяжело нагруженные машины пошли на взлет по покрытому снегом полю аэродрома, медленно набирая скорость. Как только они оторвались от земли, летчики сразу убрали шасси.
Машины построились, легли на курс и вскоре уже летели над территорией врага, сопровождаемые нашими истребителями.
...Через полтора часа после вылета истребители отвалили от нас; мы остались одни.
А через 15 минут мы по горизонту заметили много черных точек: вражеские истребители!
Для обороны этого пункта белофинны стянули самые лучшие самолеты. И вот на высоте 7 тысяч метров завязался жаркий бой между нашими бомбардировщиками и белофинскими истребителями. [227]
Противник подверг нас «психической атаке». Он стремительно ринулся в упор, пытаясь расстроить нас и бить по частям. Истребители его с огромной скоростью мчались в лобовую атаку; казалось, вот-вот самолеты столкнутся в воздухе. Но, не меняя курса, не нарушая строя, мы попрежнему шли вперед. Только вперед... И не выдержав, на расстоянии 40–50 метров от наших ведущих, противник внезапно менял курс. «Психическая атака» не помогала. Мы еще теснее примкнули к ведущему, еще крепче держали строй своих бомбардировщиков, помня, что именно в крепком строю наша сила.
После первой лобовой атаки противник снова ринулся на нас, но уже с разных направлений; истребители неслись на нас спереди и с боков, атакуя каждый бомбардировщик поодиночке.
Я был крайним фланговым и видел, как прямо на меня в лобовую атаку устремился истребитель и с дистанции 300–400 метров открыл огонь из пулеметов. Ринулся целый ливень трассирующих пуль, ливень, в котором можно было различить то красные, то синие, то белые, то зеленые струи. Еще крепче стиснув штурвал, я все так же вел свою машину, крикнув по переговорному аппарату стрелку-радисту старшине Гребенцову:
— Истребитель впереди!
Он открыл по врагу яростный огонь. Мы сблизились. Я уже думал, что столкновение неизбежно, потому что сам не собирался уступать врагу дорогу, не собирался ни на один градус изменить полет по боевому курсу, но он не выдержал и свернул.
Передо мной на одно мгновение мелькнула голова противника, я увидел черный шлем, кислородную маску, и сразу его машина стала на крыло, «животом» к моему самолету.
Этим мгновением и воспользовался Гребенцов. Он пустил в «живот» вражеского истребителя очередь из своего пулемета. Я увидел, как, беспомощно кувыркаясь и оставляя за собой клубы черного дыма, вся охваченная пламенем машина врага пошла к земле. Услышал в микрофоне радостный взволнованный голос стрелка-радиста:
— Один готов!
И еще через секунду он крикнул уже другим голосом:
— Еще один увязался!..
Донеслись глухой стук и трескотня по машине. Посмотрел на крыло; на нем одна за другой появлялись пробоины.
Приглушенный наушниками ворвался новый звук — застучал наш пулемет: это Гребенцов давал очередь огня. Крикнул ему в трубку микрофона: [228]
— Где истребитель?
— Под хвост забрался! Не могу достать! Отверните ручку! Значит, враг сидел в мертвом конусе, где его нельзя было добыть нашим огнем.
Я резко дал правую ногу, истребитель опоздал повторить мой маневр и снова зайти под хвост. Он оказался в поле действия пулеметов моего стрелка, и тот моментально сбил противника.
Так мы вели этот бой на высоте в 7 тысяч метров, при 60-градусном морозе, но во время боя мы мороза и не чувствовали, наоборот, всем было жарко.
Это был один из самых продолжительных воздушных боев: он длился 25–27 минут. И главное, ведя бой, мы в то же время точно выдерживали курс и шли на заранее намеченной высоте. Противник потерял семь истребителей, остальные обратились в бегство.
Воздушный бой закончился перед самой целью. Никакие вражеские силы, никакая опасность не смогли помешать нам выполнить ответственнейшее боевое задание.
Бомбы на железнодорожный узел были сброшены.
Белофинны открыли по нашим бомбардировщикам заградительный огонь из малокалиберных орудий, но он нам не причинил никакого вреда.
Цель была поражена, задание выполнено отлично!
...Еще во время боя с истребителями я заметил, что у меня стал «барахлить» левый мотор. Когда взяли курс от цели, я стал отставать, терять высоту.
А до нашего берега нужно «топать» еще около трех часов. Вскоре левый мотор совсем сдал. Я уменьшил скорость до предела, чтобы не терять высоту и поберечь здоровый мотор. Да и радист кричал мне в трубку переговорного аппарата:
— Товарищ командир, поберегите мотор, патронов осталось очень мало. А за связь с воздухом не беспокойтесь!..
— Ничего, как-нибудь дотянем! — успокаивал я его, хотя лететь еще оставалось около двух с половиной часов, большей частью над вражеской территорией. Положение было трудное.
От эскадрильи я отстал.
Не успели мы долететь до полуострова Ханка, как меня стали преследовать два истребителя «Фоккер Д-21».
С нашей машины была отправлена радиограмма, в которой мы просили прикрыть нас. Радиограмму отправили, надеясь, что в этом районе оперируют наши бомбардировщики, которые откликнутся на призыв.
Тем временем вражеские истребители зашли сзади и ринулись в атаку.
Мой стрелок выпустил несколько очередей, но вскоре его пулемет замолчал. [229]
— Уходить надо. Патроны кончились! — услышал я его голос в микрофоне.
Казалось, уже ничто не может спасти нас от близкой и неизбежной гибели. И горько стало мне при мысли, что я, сын железнодорожного мастера, недавний подручный слесаря, обученный летному делу и воспитанный великой партией большевиков, должен погибнуть в этом бою, когда есть еще столько сил и знаний. Мысль бороться до конца, без остатка отдать все силы любимой стране, нашему общему бессмертному делу сверлила мозг.
Оглянулся по сторонам, увидел: на помощь мне спешит бомбардировщик. Рискуя жизнью, летчик, ведший эту машину, ринулся в атаку на вражеские истребители. Завязалась короткая стычка, и атака «Фоккеров» была отбита.
Я еще не знал, кто этот отважный летчик, но сердце мое переполнилось горячей благодарностью.
Вот она, взаимная выручка в бою!
Под нами Финский залив. Оглянувшись, я увидел, что справа ко мне пристроился бомбардировщик, спасший меня. Он летел на таком близком расстоянии, что я различил его номер и узнал, что ведет эту машину мой лучший друг Дима Найдус. Это он выручил меня из беды, спас от гибели! Я покачал самолет с крыла на крыло в знак привета, в знак того, что я здоров. Он мне ответил тем же самым и помахал затянутой в перчатку рукой...
Когда прилетели на свой аэродром, я увидел, что самолеты нашей эскадрильи уже зарулили на стоянку.
Первым на посадку пошел капитан Найдус и за ним я. Во время выравнивания мой радист крикнул мне в микрофон:
— Смотрите, товарищ командир, нам все машут!
Но целиком поглощенный посадкой, я не мог смотреть в сторону, хотя очень было интересно увидеть, как товарищи встречают нас.
Когда сел и соскочил с крыла на землю, увидел большую группу своих товарищей, которые приветливо махали нам руками. Среди них стоял мой замечательный боевой друг Дмитрий Найдус.
Мы крепко с ним расцеловались. Отовсюду неслись приветствия товарищей, которые, обступив нас, поздравляли с благополучным исходом жаркого, рискованного дела.
Подошел полковник Александров. Он поцеловал меня и сказал, указывая на Найдуса:
— Я же говорил, что эти двое никогда не пропадут!
Так закончился этот полет на Хапамяки. [230]
После Дима Найдус говорил мне:
— Я увидел, что ты отстаешь, и приказал своему стрелку Балакину следить за тобой. Но ты подошел ближе, и я было успокоился. Все же понял: у тебя один мотор не работает. Потом оглянулся — тебя не видно. Отстал! Тогда я развернулся влево, отошел от строя, чтобы найти тебя, и вижу, какую-то машину догоняют два вражеские истребителя. Ну, тут нельзя было терять ни секунды! Дал полный ход, стал подходить и вижу — да ведь на хвосте бомбардировщика чернеет твой номер — шестой. Это на тебя наскочили истребители! И до чего же я разозлился на них. Как ты и заметил, я развернулся и бросился прямо на них, а эти «Фоккеры» не выдержали огня моего стрелка Балакина и удрали. Потом я ринулся за тобой, когда ты вошел в пике, хотя после этого пике у меня уши до сих пор болят.
Так говорил мой друг Найдус. В бою я всегда иду рядом с ним и знаю, что в любом деле можно положиться на таких людей, как капитан Найдус.
Возвратившись из полета в глубокий тыл противника, я с грустью осмотрел свою машину.
Она была вся в пробоинах. Стало очень жаль ее, и я сказал технику Заходченко, который вместе со мной осматривал бомбардировщик:
— Эх, завтра мне не удастся полететь!
И было очень тяжело сознавать, что товарищи снова пойдут на выполнение боевых заданий, а я останусь на аэродроме. Какою завистью к товарищам переполнялось мое сердце — ведь у них машины в порядке, и ничто не помешает их вылету.
Но Заходченко ответил мне:
— Идите, отдыхайте спокойно. Не расстраивайтесь: завтра ваша машина будет в порядке. Даю вам слово!..
И я ушел обрадованный. Я знал, что если Заходченко дал слово, то выполнит его. И он выполнил, хотя это стоило ему бессонной ночи и напряженного труда...
К утру моя машина была отремонтирована, и снова я вел ее в глубокий тыл противника, радуясь, что опять иду громить зарвавшегося врага, который надолго запомнит удары нашей эскадрильи. [231]
Бой за «Высоту с камнем»
Хорошо организованная система пулеметного огня и снайперы-»кукушки» защищали подступы к высоте, а склоны ее были пристреляны белофинскими минометчиками. Наша часть получила приказ — овладеть этой высотой.
Ранним утром началась артиллерийская подготовка. Тридцать минут громили наши орудия «Высоту с камнем». Мы двинулись в атаку. Приумолкший под артиллерийским обстрелом противник встретил наступающие подразделения ураганным огнем автоматов и пулеметов.
«Высота с камнем» не уступала нашему напору. Первая атака не дала успеха. Был какой-то секрет в обороне этой высоты, еще нам не известный.
Начались разведывательные поиски. Вскоре разведка донесла, что на противоположном склоне высоты расположены блиндажи и землянки. Стало ясно: когда мы открывали артиллерийский огонь, белофинны покидали передний край обороны и отсиживались в укрытиях. А как только мы пытались перейти в атаку, противник вновь занимал гребень высоты и встречал нас сокрушительным огнем.
Секрет разгадан.
По приказу командования пять станковых пулеметов были оставлены на месте, чтобы своим огнем отвлечь внимание противника. Два подразделения наступали с фронта, а третье — с правого фланга. Артиллерии было приказано быть наготове и только по заявке давать огонь.
С наступлением сумерек бойцы стали ползти вперед, каждый в указанном ему направлении. Пять станковых пулеметов с места обстреливали высоту. Бойцы рыли проходы в снегу, головой пробивали снеговые пласты, бесшумно ползли на склоны «Высоты с камнем». Когда до белофиннов оставались последние десятки метров, огонь нашей артиллерии отрезал противнику путь к блиндажам. В этот момент бойцы, достигнув высоты, ринулись в атаку. [232]
Мы занимали землянки, штыками опрокидывая группы оборонявшихся белофиннов. Остатки разгромленного вражеского отряда бежали, оставляя по дороге оружие, лыжи, обмундирование.
Удачный замысел, мужество бойцов, целую ночь прокладывавших себе путь в снегу, стремительность их натиска обеспечили победу. «Высота с камнем» была взята. [233]
Герой-связист
Красноармеец Егоров в бою под деревней Сеппяля давал связь командиру взвода лейтенанту Серегину. Взвод Серегина шел впереди. Он пробился за надолбы и цепко вгрызался во вражеские укрепления.
— Товарищ командир, я ранен, — сообщил вдруг по телефону Егоров.
Я немедленно послал двух бойцов, чтобы они оказали первую помощь Егорову и приняли от него связь. Но в это время уже не было никакой возможности пробиться к камням, среди которых находился Егоров: нигде огонь белофиннов не был таким жестоким, как в этом месте. Оба посланные мною связиста не смогли подойти к Егорову: они были ранены в самом начале пути.
До этого боя Егоров не был в числе особенно дисциплинированных красноармейцев. Он порой даже казался мне нытиком, а теперь, в момент величайшей опасности, неожиданно раскрылась мужественная и благородная душа этого человека.
— Товарищ командир, — сказал он по телефону, — не посылайте никого ко мне, я останусь один. Не хочу, чтобы люди гибли из-за меня...
«Но как же он будет раненый держать связь?» — думал я. А ведь телефонная связь с передовым взводом была особенно необходима именно сейчас.
Через несколько минут я сделал попытку связаться по телефону с Егоровым. Велика же была моя радость, когда я снова услышал его голос:
— Я буду все время держать связь, — сказал он. — Что бы ни случилось, трубку из рук не выпущу...
— Перевязку себе сделали? [234]
— Перевязку сделать невозможно. Как только шевельнешь рукой или ногой, сразу огонь усиливается.
Так до ночи, не сходя со своего боевого поста, держал связь Егоров.
Ночью огонь ослабел, и боец, раненный в ногу и спину, приполз к нам... [235]
Как мы взорвали дот с пятнадцатью шюцкоровцами
В день Красной Армии, 23 февраля, мне с группой бойцов нашего саперного взвода было приказано взорвать дот. Взяв с собой пару сотен килограммов взрывчатого вещества, мы двинулись в путь. Обошли дот с тыла. Вдруг видим, к амбразуре подходит наш танк. Только он приблизился, белофинны закидали его из амбразуры бутылками с какой-то жидкостью. Одна из бутылок попала на заднюю часть танка, и машина загорелась. Мы начали подавать танкисту сигналы, показывая, чтобы он отъезжал в тыл. В это время бойцы Чупин, Захаров, Сухарев и Сазонов под огнем противника подобрались к горящему танку и стали кидать на него снег, стараясь погасить пламя. Вскоре это им удалось сделать.
Тем временем подошла еще одна боевая машина. Это приехал наш командир взвода младший лейтенант Гордюшов и привез нам еще взрывчатки.
Я доложил командиру взвода, что дот со стороны амбразуры взорвать трудно. Целесообразнее взорвать его сверху — начать с броневого купола, а потом в самый дот опустить ящик взрывчатого вещества с коротким шнуром и оглушить шюцкоровцев. Так и решили поступить. Под купол подложили 75 килограммов взрывчатки и подожгли шнур. Раздался взрыв. Он был силен, но купол дал только трещину.
Тогда мы решили подорвать дот по-другому. Приготовили взрывчатку, шнур и капсюли. Одного красноармейца посадили на огнеметный танк, чтобы он подавал танкисту знаки, когда жечь амбразуры и когда прекращать огонь.
Вот наш боец, поместившись за башней танка, командует:
— Дай огня!
Танкист дает огонь. Боясь быть сожженными, белофинны укрылись в глубине дота. Тогда я решил вылезть из танка и послушать, [236] что делается в доте. Услышал разговор. Ах так! Влезаю на дот, кричу:
— Сдавайтесь, гады!
Но белобандиты молчат. Тогда я бросил в отверстие башни гранату. Она взорвалась, и в доте вспыхнуло пламя. Это загорелись бутылки с жидкостью, которые белофинны припасли для поджигания наших танков. Вскоре я услышал стоны и непонятный шум.
Танкисту тем временем подали сигнал, чтобы он дал огня по амбразурам и затем сразу прекратил его. Тот так и сделал. В один миг мы подскочили к амбразурам, заложили в каждую по два ящика взрывчатки и зажгли огнепроводные шнуры. [237]
Когда произошел взрыв, амбразуры разорвало. Вместо них зияли большие отверстия. Вот эти-то отверстия и начал танк беспрерывно поливать огнем. У дверей дота с пулеметом и гранатами стояли бойцы. Белофиннам был отрезан путь к отступлению.
Через некоторое время мы прекратили огонь из танка и бросили в дот четыре ящика взрывчатки. Танкистам предложили отвести танк. Внутри дота произошел сильный взрыв. Купол сбросило, дверь вылетела. В доте — ни звука. Тогда мы доложили командованию, что дот обезврежен.
Нам приказали вынести убитых из дота. Когда мы начали выносить трупы, к нам бросились белофинны из других дотов и начали обстреливать из автоматов. Бойцов-пехотинцев они оттеснили от дота, а мы остались в нем. Ну, думаем, будем сражаться, а из дота — ни шагу!
Правее, в двадцати метрах от дота, расположился наш станковый пулемет. Пулеметчик, видя, что на него движутся белофинны, не растерялся, подпустил их поближе и открыл по ним сильный огонь. Но все же белофиннам удалось бросить к нам в дот гранату, осколками которой ранило командира отделения Краснова.
Вдруг мы слышим, что наш пулемет ведет огонь одиночными выстрелами. Тогда выполз из дота отделенный командир Сазонов, подобрался к пулеметчику и подал ему новую ленту с патронами. Пулемет снова начал косить белофиннов. Враги не выдержали и убежали. Ми ото их погибло от метких выстрелов пулеметчика.
В доте оказалось 15 убитых шюцкоровцев. [238]
Спасая раненых
Наш танк, выдвинувшийся на 200–300 метров вперед, был подбит противником и отрезан от пехоты. Политрук доложил, что в танке осталось двое раненых, которые решили не покидать свою машину.
На дороге, которая вела от нас к подбитому танку, снарядом вражеского противотанкового орудия была /подбита вторая наша боевая машина. В боевом отделении танка взорвались снаряды и диски с патронами. Вся машина была охвачена пламенем. Добраться до нее было очень трудно. Противник, чтобы не дать нам возможности под покровом ночи подойти к танку, поджег метрах в ста от него большое здание. Пламя освещало все подступы к танку.
Комиссар батальона вызвал меня к себе, объяснил создавшуюся обстановку и, выделив в мое распоряжение необходимое количество бойцов, приказал во что бы то ни стало добраться до танка и оказать экипажу помощь.
Двинулись в путь. В нашем распоряжении имелось два станковых и несколько ручных пулеметов. По мере продвижения к танку мы оставляли по обочинам дороги бойцов с задачей вести наблюдение и отражать попытки противника окружить и отрезать нас.
Противник неоднократно пытался своим огнем задержать наше продвижение, и нам то и дело приходилось зарываться в снег. Особенно яростным стал огонь белофиннов, когда мы были уже возле танка. Несмотря на все попытки врага не допустить нас к машине, нам все же удалось до нее добраться. Мужественным танкистам была немедленно оказана помощь, и они были отправлены в ближайший медицинский пункт. Через полтора часа были эвакуированы с поля боя и оба подбитых танка. [239]