Артиллерия дальнего действия

Противник применял довольно хитрую тактику использования артиллерии; каждая его батарея имела от пяти до семи огневых позиций. Сегодня, к примеру, батарея вела огонь с одной позиции, на следующий день — с другой, потом опять с первой, затем с третьей и т. д. Сделав не более 20–24 выстрелов, батарея уходила на другую позицию. Часто противник применял фланговый огонь батарей с соседних участков. Все это затрудняло нам разведку и особенно стрельбу на поражение.

Прежде всего мы постарались разгадать систему неприятельских «позиционных гнезд» и установили постоянную слежку за деятельностью обнаруженных батарей с целью их подавления и уничтожения.

Из всех средств артиллерийской разведки в условиях финского театра военных действий самым сильным оказалась, как и следовало ожидать, звукометрическая разведка. Звуковая разведка нашего артиллерийского полка, во главе которой стоял опытный командир старший лейтенант Погодин, дала полную картину расположения огневых позиций белофинских батарей на участке Вяйсянен — станция Лейпясуо.

Финны предполагали, что если они выпускают за малый промежуток времени ограниченное количество снарядов, то тем самым не дадут нам возможности разведать их огневые позиции. Но финны просчитались. Передовые звукометрические наблюдатели после первых же двух выстрелов противника пускали в ход регистрирующий прибор, и на его ленте появлялась не приятная для финской батареи запись. Через несколько минут в штабе группы на карту наносился условный значок — местонахождение батареи. Координаты батареи сообщались в соответствующие дивизионы, батареи готовили исходные данные и заносили их в каталоги целей. Разведанная огневая позиция бралась под наблюдение.

Авиаразведка в условиях лесистой местности и при отличной маскировке огневых позиций противника не всегда достигала [312] успеха. Поэтому самолеты-разведчики обычно доразведывали цель, уже обнаруженную звуковой разведкой, уточняли координаты цели и корректировали огонь.

Группа артиллерии дальнего действия, чтобы своевременно получить данные о деятельности батарей противника, в особенности фланговых, которых не в состоянии засечь звуковая разведка, держала тесную связь со штабами групп артиллерии поддержки пехоты и даже со штабами стрелковых полков.

Получавшиеся от них сведения вначале сводились к тому, что, мол, по командному пункту вечером стреляла «откуда-то» батарея противника. Такие неточные данные не могли служить отправным пунктом для постановки задач органам инструментальной разведки. Но тут было установлено, что многие финские снаряды не разрываются и оставляют за собой борозды. При этом условии даже скудные, иногда сбивчивые сообщения, которые давались пехотой, сопоставляемые с наблюдениями за бороздами от неразорвавшихся снарядов, позволяли определить примерный район расположения батареи противника.

При штабе группы артиллерии дальнего действия была создана специальная команда осколочников. В ее задачу входило: объезжать рано утром командные пункты групп артиллерии поддержки пехоты, стрелковых полков и даже батальонов и собирать все данные о деятельности артиллерии противника (откуда, по какому району, когда, сколько времени вела огонь финская батарея).

Команда осколочников с увлечением проводила свою интересную работу. Она детально изучала районы обстрела, подбирала осколки, по которым можно было определить калибр и форму снаряда, разыскивала дистанционные трубки, исследовала борозды от неразорвавшихся снарядов и т. д.

В штабе группы по осколкам снарядов устанавливали систему орудия, а по справочникам — его баллистические данные. По борозде брали направление на батарею и в дальнейшем по карте определяли примерный район ее огневой позиции, к которому и приковывалось внимание органов звуковой разведки.

Сопоставление полученных данных, взаимная проверка их различными разведывательными органами с последующим внимательным изучением, нанесение на карту предполагаемых огневых позиций вражеских батарей — все это позволяло нам в конце концов устанавливать систему огневых позиций противника.

Об отдельных эпизодах артиллерийской дуэли с врагом мне и хочется рассказать в этой статье. [313]

1. Точный огонь

В конце декабря группа артиллерии поддержки пехоты одного из стрелковых полков занимала огневые позиции в районе Таперниеми на юго-западном берегу озера Муола-ярви. Отдельные наши батареи хорошо просматривались с северо-восточного берега, занятого противником, большинство же батареи обнаруживало себя при открытии огня.

Однажды начальник артиллерии дивизии звонит на командный пункт нашей группы и сообщает, что батарея противника ведет огонь «откуда-то» из-за озера Муола-ярви по расположению группы поддержки пехоты.

Обнаружить эту батарею с помощью звукометристов нельзя было, так как она стояла на фланге. Самолет не мог вылететь из-за плохих метеорологических условий. Сделав несколько выстрелов не причинивших вреда, финская батарея прекратила огонь. Однако на следующий день она возобновила свою деятельность. Мне доставили осколок от дна снаряда. Этот осколок меня очень удивил. Выходило, что стреляет финская батарея 107-миллиметровых пушек раздельного заряжания, образца 1887 года, на жестком лафете. Мы давно отвыкли от подобных систем. Как-то даже не верилось, что мы имеем дело со столь старомодной системой. [314]

Я вызвал начальника артиллерийского снабжения и спросил, показывая осколок:

— Что это за странный снаряд?

— Ну и ну, — заметил начальник артснабжения. — Быстро, однако, финны истощили свои ресурсы, если вытащили на огневую позицию эдакую бабушку...

Когда о результатах исследования осколка я доложил по телефону, то в штабах корпуса и дивизии отнеслись к моему докладу весьма скептически.

Но осколок говорил сам за себя...

Батарею противника необходимо было разведать и уничтожить. Я решил снять один из звуковзводов с основного направления и развернуть его вдоль юго-западного берега озера Муола-ярви, специально для разведки этой батареи.

Взвод развернулся и приступил к наблюдению.

Через некоторое время батарея была разведана, один из дивизионов группы подготовил исходные данные и был готов к ее подавлению.

Но батарея, как назло, не возобновляла огня. Вскоре наступила летная погода. Она позволила доразведать и уточнить место огневой позиции батареи. Затем самолет приступил к корректировке стрельбы. После нескольких очередей беглого огня летнаб сообщил:

— Одно орудие подбито.

Вскоре было уничтожено второе орудие и, наконец, — третье. Снимок, сделанный летнабом, подтвердил это.

Когда была прорвана линия Маннергейма, я выслал разведку, чтобы определить результаты подавления батареи. Разведчики запечатлели на фотоснимке тела старинных пушек, валяющихся в снегу, и перевернутые лафеты с перебитыми колесами.

2. Инициатива летнаба

Незадолго до прорыва линии Маннергейма два дивизиона нашего полка занимали огневые позиции в районе западнее пристанционного поселка Пэрк-ярви.

Летнабу тов. Витрику была поставлена задача — доразведать батарею немного западнее станции Лейпясуо.

Сделав два круга, Витрик доложил, что батарея разведана, и передал ее координаты. Дивизион подготовил данные. Мы с начальником штаба группы внимательно следили за ходом пристрелки.

Неожиданно перед самым переходом на поражение Витрик дал для 2-й и 3-й батарей какие-то странные отклонения. Дивизион был прекрасно сострелян, и столь больших отклонений, да еще сразу у двух батарей, произойти не могло. Ясно было, что Витрик перенес огонь двух батарей в новый район. [315]

Высоко ценя прекрасные качества Витрика как наблюдателя, мы не вмешивались в ход стрельбы. И вот одна наша батарея начала вести огонь на поражение, корректируемый с самолета, а две с помощью того же самолета заканчивали пристрелку по новому району. Затем и они повели огонь на поражение.

Наконец, наше недоумение разрешилось. Витрик доложил по радио, что он перевел огонь на новый район, так как обнаружил колонну финской пехоты до батальона, идущую к линии фронта. После огневого налета летнаб донес:

— Заметил несколько прямых попаданий в батарею противника, жизнь на ней прекратилась. Наблюдал также, что финская пехота понесла значительные потери и рассеялась по лесу, оставив на дороге разбитые повозки...

Этот эпизод говорит об инициативности летнаба Витрика. Батарея противника находилась уже под поражающим огнем и уйти от него не могла. Но колонна пехоты имела возможность в любую минуту свернуть на замаскированную с воздуха дорогу, а таких дорог у противника было порядочно. И летнаб поступил правильно, переведя огонь двух батарей на поражение новой цели.

3. Как мы разрушали доты

В период прорыва линии Маннергейма железобетонные огневые точки, находившиеся у железной дороги Пэрк-ярви — Лейпясуо, приостановили продвижение наших войск. Необходимо было эти железобетонные точки разбить. Решили выдвинуть на открытую позицию одно из орудий 4-й батареи под командой старшего лейтенанта Егорова.

Заблаговременно разведали дорогу и выбрали в 250–300 метрах от дота огневую позицию, замаскированную небольшими деревьями.

Орудие было выведено на огневую позицию вполне благополучно, но шум работающего трактора привлек внимание белофиннов, и в скором времени противник обстрелял этот участок из минометов, впрочем, никому не причинив вреда.

Орудие открыло огонь. Первые же снаряды попали в цель. Прекрасно работавший наводчик «клал снаряды в точку». Шесть или семь снарядов пробили многоплитную стальную и железобетонную стенки сооружения. Белофинны выбежали из дота, пытаясь спастись в ходах сообщения.

Пехота атаковала дот и захватила его.

Орудие на ночь ушло на свою основную огневую позицию.

На другой день были разрушены еще две железобетонные точки противника и разворочены ходы сообщений.

Ворота для продвижения стрелковых частей были пробиты. [316]

Разведка с аэростата

Телефонист штаба группы тов. Федоров вызывает меня к аппарату. Получаю приказ немедленно явиться в штаб артиллерии, находящийся в деревне Бобошино, к майору Игнатову, чтобы получить указания по работе на аэростате.

— Захватите с собой рацию и зенитно-пулеметную установку для охраны аэростата, — сказали мне. Майор Игнатов был краток:

— Разведать артиллерию и скопление противника в районах Кархулы, озера Сумма-ярви, высоты 65,5. В случае обнаружения давить огнем дивизиона, — приказал он.

— Есть! — коротко ответил я.

В это время входит начальник артиллерии армии комдив Парсегов. Узнав о полученном мною приказе, он пожал мне руку и пожелал успеха.

— Если обнаружите батарею противника, громите ее до конца, не оставляйте камня на камне.

— Есть, товарищ комдив, — ответил я. — Задание будет выполнено!

Ровно через час мы с летчиком Гудковым были уже в воздухе. Высота — 800 метров, видимость отличная. Аэростат медленно покачивается, отклоняясь на северо-восток.

С этой высоты деревня Кархула хорошо просматривается в бинокль. Отмечаю у себя на карте ориентир № 1. Замечаю и озеро Сумма-ярви — ориентир № 2. Почти прямо передо мной отчетливо выделяется черное пятно. Это район Турта — Хотинен, который подвергается систематическому артиллерийскому обстрелу. На карте отмечен ориентир № 3. Правее — высота 65,5 — ориентир № 4.

Таким образом, карта сориентирована. Всматриваемся в местность — все мертво. Вдруг летчик Гудков замечает самолет, летящий на наш аэростат.

Опознавательные знаки наши, но хвостовое оперение не то. «Самолет противника», — решаем мы. [317]

Гудков сразу же сообщает об этом на землю. Спаренная пулеметная установка под командой младшего лейтенанта Береста тут же взяла на мушку самолет и выжидала его приближение. Финский летчик пытается поджечь аэростат, но вдруг круто берет вираж влево и уходит в сторону. Это тов. Берест отогнал его от аэростата своим заградительным огнем. Продолжаем разведку. В районе ориентира № 2 засверкал огонь — батарея противника. На опушке леса удалось обнаружить склад снарядов. Я определил положение цели, нанес ее на карту и тут же сообщил координаты в штаб. Дивизиону приказали открыть огонь. Через три минуты батареи дали по одному залпу для контроля. Я корректировал в микрофон: — 4-й батарее — левее 0–06, 5-й батарее — левее 0–10, 6-й батарее — 0–15, — беглый огонь! После первого же залпа мы наблюдали с аэростата отрадное зрелище: снаряды попали в склад снарядов противника — произошел огромной силы взрыв. Вскоре и сама батарея врага прекратила свое существование. [318]

Прямой наводкой по дотам

Наш тяжелый корпусный артиллерийский полк прибыл 17 декабря в район Хотинена, к так называемой линии Маннергейма. Двухсуточный тяжелый переход с боем был совершен

без сна и отдыха. Мы были сильно утомлены, но не теряли бодрости.

Быстро разобрали лопаты, ломы, кувалды, кирки-мотыги, топоры и принялись за оборудование огневых позиций, выворачивая из мерзлой земли камни с такой энергией, что если бы пришел кто-нибудь посторонний и посмотрел, то обязательно сказал бы про нас: во-первых, это высококвалифицированные землекопы и каменщики, а во-вторых, все только что вернулись после длительного отдыха.

Как всегда, у нас быстро была сделана обычная трассировка для орудия и вырыты ровики для расчета. К вечеру выкопали землянки, оборудовали их тремя накатами из бревен, что защищало нас не только от пуль и осколков, но и от вражеских снарядов малого калибра.

В первый день нам мало пришлось пострелять по белофинской артиллерии. Но зато на второй день мы уже по-настоящему показали врагу всю мощь советских тяжелых орудий.

О нашей артиллерийской стрельбе финские пленные из резервистов отзывались так: «В какие бы доты и укрытия мы ни прятались, — не было спасения от вашего огня. Если даже ваши снаряды и не поражали нас своими осколками, то все равно организм человека не выдерживал силы взрывов: из ушей, носа и рта лилась кровь».

Стреляли мы много и довольно метко, неоднократно давая прямые попадания в доты, расположенные в 6–7 километрах от наших огневых позиций. Но одного, двух и даже десятка снарядов было недостаточно, чтобы разгромить дот и полностью заставить его замолчать. Поэтому выброшенные нами за несколько дней тысячи килограммов стали не дали желательного эффекта. [319]

И тогда — это было 19 января — командование решило поставить тяжелое орудие на несколько сот метров от дота и прямой наводкой разбить его.

Об этом узнали мы, расчет первого орудия 5-й батареи.

Кто поедет выполнять эту задачу — неизвестно. Приказа никому еще пока нет. В первую же свободную минуту мы собрались в землянку обсудить этот вопрос. Решение у всех одно: немедленно составить рапорт и просить командование части, чтобы эту почетную и ответственную боевую задачу доверили нам, расчету первого орудия 5-й батареи. Опасались лишь одного: не доверят нам эту задачу, поскольку все мы из приписников, а в части было много орудийных расчетов целиком из кадрового состава. Но мы успокаивали друг друга: ведь хотя мы и «приписники», но наше орудие по быстроте и точности стрельбы считается передовым в полку.

Рапорт тотчас же был составлен и подписан всеми номерами орудийного расчета. В рапорте мы поклялись, что доверие командования, доверие народа и любимого Сталина оправдаем с честью и выполним задачу только отлично.

Когда принесли рапорт в штаб части, то оказалось, что туда уже поступило двенадцать таких рапортов. Расчеты других орудий раньше нас узнали о предстоящей опасной задаче. Я не суеверный, но подумал — наш рапорт по счету тринадцатый. Чортова дюжина! Вот нам и не повезло.

Огорченный, я обратился к комиссару части орденоносцу тов. Мартынову.

— Товарищ батальонный комиссар, мы поздно узнали и поэтому опоздали. Идти сейчас к бойцам с отказом — это лучше не ходить.

Он мне говорит:

— Не волнуйтесь, поедете вы, — так и передайте бойцам. Окончательный ответ — завтра.

— Есть так передать!

А сам думаю: комиссар, наверно, всем так говорит.

С нетерпением ждали завтрашнего дня. Комиссар свое слово сдержал в точности. Нашему орудию — первому — было доверено прямой наводкой громить белофинские логовища — доты. Все мы чувствовали себя именинниками. Днем еще раз проверили орудие, все до винтика, пришили к гимнастеркам свежие воротнички, чисто выбрились. С наступлением темноты отправились на намеченную огневую позицию, чтобы под прикрытием ночи оборудовать ее, до рассвета подвезти на тракторе орудие и с рассветом взяться за выполнение боевой задачи.

Ползком, с инструментами, добрались до огневой позиции. При 40-градусном морозе дружно взялись за работу под орудийный гром и пулеметную трескотню. Хотя эта музыка [320] и не такая уж веселая, но настроение у всех было замечательное, работа как-то особенно спорилась.

Огневая позиция готова. Теперь предстояло самое сложное дело — подвезти на тракторах орудие и поставить его перед носом белофиннов так, чтобы они не заметили. Чтобы замаскировать движение орудия и самую установку его на огневой позиции, одному дивизиону было дано задание — вести непрерывный огонь по дотам.

Но и это не помогло. Когда орудие подъезжало к огневой позиции, белофинны услышали стук тракторов и в темноте открыли по нас минометный, пулеметный и артиллерийский огонь.

Стреляли они хоть и много, но неважно. Их снаряды ложились вправо, влево, перелетали, недолетали.

Нам удалось благополучно подвезти и установить орудие. Снаряды заготовлены, огневой расчет весь на своих местах. Ждем лучшей видимости, рассвета.

Когда чуть-чуть забрезжило, стали смутно вырисовываться очертания дота. Рассветало медленно. Ночь словно нехотя уступала место ясному морозному дню.

Выбираю ориентиры, на глаз прикидываю дистанцию и ставлю прицел, беру перекрестье панорамы на ориентир (остро заточенный кол впереди в проволочном заграждении), замечаю, как оно лежит на ориентире, выбираю запасные ориентиры, кладу перекрестье панорамы на них, замечаю. Установку панорамы перевожу на основной ориентир. Докладываю:

— Орудие готово.

Командир батареи старший лейтенант Трунов подает команду:

— Огонь!

Первый снаряд — мимо. Беру поправку: опять мимо. Беру поправку на волосок, на полволоска. Все мимо! Ругаю себя, как только умею. А потом опыт показал, что пока орудие не укрепилось, оно прыгает, перемещается, а я на эти перемещения поправки не брал.

Восьмой снаряд угодил уже прямо в дот, в башню с амбразурами. За ним туда же летят девятый, десятый и т. д. Смотрю — башня не падает. Навожу под башню, выпускаю десятка три снарядов, разбиваю амбразуру, крепление башни, затем даю выстрел по самой башне... и она падает с дота.

С первого же нашего выстрела по доту белофинны словно с ума сошли. Они открыли по нашему орудию бешеную стрельбу из нескольких батарей шрапнелью и гранатой, минометный и пулеметный огонь. Тяжелые снаряды рвались справа, слева, сзади, спереди. Но мы работали без малейшего замешательства. Мешали нам только снаряды, которые разрывавались [321] впереди, поднимая вверх огромные столбы снега и земли. Это затрудняло наблюдение за дотом и ориентиром.

Двумя тяжелыми снарядами разбило наш бруствер. Несколько раз нас засыпало комьями мерзлой земли, поднятой разрывом, но каждый боец уверенно продолжал делать свое дело, горя желанием скорее разбить логовище врага, решить боевую задачу отлично!

Ящичному А. И. Головкину осколком снаряда разрезало щеку, кровью ему залило всю фуфайку и брюки; потом кровь перестала литься и запеклась на щеке. Мы были так увлечены стрельбой, что никто не заметил ранения Головкина, не заметил его и сам Головкин.

Снарядному Е. К. Булахову разбило осколками руку. Ему предложили немедленно эвакуироваться с огневой позиции, над которой хлестала свинцовая гроза. К тому же с одной рукой он был нам плохим помощником. Булахов уйти отказался и продолжал работать здоровой рукой. В течение всей стрельбы с нами находились наши непосредственные начальники: командир 2-го дивизиона старший лейтенант Лебедев и командир батареи старший лейтенант Трунов.

Когда мы выпустили последние снаряды по доту, тов. Лебедев сказал: [322]

— Задача выполнена отлично!.. К вечеру мы вернулись на свои старые, закрытые, огневые позиции. Нас все поздравляли и считали счастливцами. Да, мы действительно были счастливы, так как с честью выполнили свои обязательства, причем без единой потери.

В этот, навсегда памятный для нас день орудийный расчет работал в следующем составе:

За командира орудия — помощник командира взвода Леонтьев Петр Михайлович, слесарь 1-го граммофонного завода (ныне Герой Советского Союза).

Наводчик — Яковлев Василий Николаевич, директор одного из ленинградских ресторанов (ныне Герой Советского Союза).

Замковый — Банеев Леонид Павлович, ленинградский кровельщик (награжден медалью «За отвагу»).

Снарядный — Булахов Ефим Кириллович, литейщик завода «Центролит», Ленинград (награжден медалью «За отвагу»).

Зарядный — Блинов Иван Иванович, завхоз 1-й ленинградской школы Ленинского района (награжден медалью «За отвагу»).

Установщик — Вайнелович Антон Викторович, грузчик Ленинградского порта (награжден медалью «За боевые заслуги»).

Ящичные — Головкин Андрей Иванович, рабочий артели «Выборгский обувщик» (Ленинград), и Бунеев Антон Семенович, грузчик Ленинградского порта (награжден орденом Красной Звезды).

Тракторист — Ворона Андрей Тарасович (награжден медалью «За отвагу»).

Весь состав расчета — приписной, мобилизованный в Красную Армию в 1939 году.

* * *

С того памятного дня прошло две недели, как мы не выезжали для стрельбы прямой наводкой.

8 февраля 1940 года мы опять получили эту любимую работу. На этот раз нам дали задание разгромить не один, а несколько дотов.

Командир дивизиона тов. Лебедев и командир батареи тов. Трунов выбрали очень удобную огневую позицию; с нее можно было разбивать доты, расположенные справа, слева и впереди. Но белофинны стали в это время еще злее. Когда тт. Лебедев, Трунов, инструктор пропаганды полка политрук Лапанов, замковый Банеев, снарядный Панягин, помощник командира взвода Леонтьев и я поползли к огневой позиции, белофинны осыпали нас стальным градом. Приходилось по пути неоднократно зарываться в снег. Нужно было добраться в намеченное место, разрыть снег, чтобы подготовить площадку для орудия, и опять — самое сложное (сложнее, чем в первый [323] раз, когда мы работали в темноте) — подвезти при дневном свете орудие на тракторах и установить его.

Во время подготовки огневой позиции выбыл из строя снарядный В. В. Панягин. Ему пулеметной очередью, когда он лежа разрывал снег, пробило грудь и живот. Он был еще жив, но в безнадежном состоянии. Мы хотели положить его на лыжи и эвакуировать к своим.

— Не несите меня никуда, — возражал наш славный товарищ, — не теряйте времени... Бейте гадов крепче!.. И это были его последние слова. Мы доставили его на медицинский пункт, где он скончался.

Орудие установили быстро, несмотря на сильный огонь противника. Для стрельбы прямой наводкой мы теперь уже имели опыт. Со второго же выстрела снаряд ударил в дот, за ним еще и еще.

Из дота выбежали белофинны, по ним вели огонь наши малокалиберные пушки. Оставшаяся часть белофиннов побежала обратно в дот искать спасенья. Тогда я им подарил еще гостинец, который, видимо, оказался им не по зубам. Несколько человек выскочило из дота, но далеко не ушел ни один. Так всеспасающее логовище превратилось для них в могилу.

Враг сосредоточил по орудию сильный артиллерийский, минометный и пулеметный огонь. Но расчет смело и уверенно [324] продолжал свою работу. Разгромив один дот, мы перенесли огонь на второй и тоже вывели его из строя.

Сгустились сумерки, ориентиров не видно, работу надо заканчивать. Нужно снять орудие, чтобы отвести его подальше в тыл, а завтра до рассвета опять поставить на то же место, Белофинны стали этому яро препятствовать. Они создали заградительный огонь и беспрерывно освещали ракетами место, Где находилось орудие. Они явно рассчитывали блокировать нас. Сделать это было нетрудно, потому что ни справа, ни спереди, ни слева не было поблизости наших подразделений, передовые подразделения пехоты находились метрах в ста сзади нас. Снятием с огневой позиции руководил инструктор пропаганды полка политрук Лапанов. Выставили вперед дозоры. Дело идет туго; освещаемые ракетами, мучаемся час-два под огнем белофиннов. Оказывается: поскольку у нас не было никакой трассировки, мы не могли на мерзлой земле укрепить орудие, и оно прыгало при выстрелах. От подпрыгивания и сильных ударов о землю получился перекос станины, а это не давало возможности перевести орудие из боевого положения в походное. Возились мы часа три. Это было самое неприятное испытание. Когда стреляют по тебе и ты отвечаешь, то мало заметен вражеский огонь, но когда стреляют только по тебе, а ты молчишь, — ощущение весьма противное.

За ночь нам сменили орудие. 9 февраля ночью мы поставили его опять на то же место и с рассветом начали расстреливать дот. Белофинны снова обрушились на нас огнем, еще более жестоким. Но мы продолжали уверенно выпускать снаряд за снарядом. Из дота вверх взлетала какая-то рухлядь, корзины, кровати, тряпки, а вместе с ними и белофинны.

В это время меня окликнул наблюдавший за боем политрук Лапанов. Я подполз к нему, смотрю: у него разбиты противогаз и стоявшая рядом автоматическая винтовка, но сам отделался счастливо, не получив и царапины. Он сидел в воронке, и возле него упало два снаряда — один на расстоянии одного метра, а другой — еще ближе.

— Видишь, как финн шутить начал. Но нас — сталинцев — не возьмешь! — сказал, обращаясь ко мне, тов. Лапанов.

— Ну, правильно, — говорю я ему.

Затем он показал мне бугорок. Это был дот. Там что-то зашевелилось, амбразуры не видно, огонь ведется с правой стороны, — амбразура, видимо, там же. Рассматриваем в бинокль и обнаруживаем ее.

— Давайте так, — говорит тов. Лапанов, — чтобы с первого же выстрела заклепать амбразуру.

— Можно, — говорю, — это не то, что в первый раз. Сейчас будем бить по заказу в любую точку дота. [325]

Выбрал я ориентир в направлении этого дота, ввел нужную поправку в установку угломера. Выпустил снаряд, смотрю — он в амбразуре. Хорош!

Так, в течение нескольких дней, с 6 по 16 февраля, мы, меняя огневые позиции, разбивали в этом районе доты, превращали эти железобетонные спасительные убежища белофиннов в их могилы.

В самые напряженные моменты никто из нас не думал о себе. Все были охвачены одним стремлением — как можно лучше выполнить боевую задачу. Однажды, когда по станинам орудия колотили осколки вражеских мин и цокали пули, замковый Леонид Павлович Банеев обратился ко мне с такими словами:

— Пусть ребята уйдут в укрытия, в воронки, а мы с тобой будем вести огонь вдвоем. Если погибнем, то только двое. Зато остальные смогут после стрелять.

В таких случаях мы так и поступали, — вели огонь вдвоем. Часто нам помогали помощник командира взвода Леонтьев или Боровиков, командир орудия.

Старшина батареи Киселев ползком, и всегда вовремя, доставлял нам пищу и спецпаек. Если старшина видел, что некоторые из расчета выведены из строя или затормозилась доставка снарядов к орудию, он снимал полушубок, оставался в одной фуфайке и помогал нам до тех пор, пока орудие не снималось с огневой позиции. Когда что-нибудь заедало у орудия, артиллерийский техник Миненков здесь же на глазах, под огнем врага, быстро устранял неисправность.

Каждый день белофинны выпускали по нас сотни снарядов и мин, тысячи пуль. Но что бы враги ни делали, они не в силах были остановить нашу боевую работу.

Остановить нас могла только смерть, и больше ничто, потому что мы были полны неистребимой ненависти к врагам и беззаветной любви к своей великой Родине, партии большевиков, родному Сталину. [326]

Бой за высоту „Груша»

Утром 1 февраля к нам прибыл член Военного Совета товарищ Штыков. Он разъяснил командному составу батальона значение захвата высоты «Груша» для быстрейшего разгрома врага в районе Кархулы.

— Приложите все силы к тому, чтобы высота «Груша» была в наших руках...

С таким призывом обратился к нам тов. Штыков. «Груша», расположенная на пути к району Кархулы — это продолговатая, заросшая лесом, высота. За ней — еще более высокая и крутая, тоже лесистая, высота 38,2, которая и являлась главным препятствием на пути к Кархуле. С одной стороны этих сопок — озеро, с другой — болото.

Высота 38,2 была как бы замком, закрывавшим подступы к району Кархулы. Ключом к этому замку была «Груша». Ее защищали четыре ряда каменных надолб, дзоты, колючая проволока.

С севера на юго-запад, слегка вдаваясь в восточную сторону, вытянулась полоса леса, усыпанная валунами.

К востоку от высоты была открытая поляна; ее восточный край замыкала речка, за которой начинался лес, занятый нашими частями.

Противник, укрепившийся на высотах 38,2 и «Груша» построил свою оборону так, что простреливал всю прилегающую местность.

Наши пехотные части, начиная с 5 февраля, вели бой за овладение высотой «Груша». Попытки занять высоту в лоб не имели успеха. 7 февраля, после получения приказа, группа работников штаба бригады — комбриг Иванов, старший лейтенант Петров, я и другие — отправились на рекогносцировку местности.

У комбрига Иванова возникло решение — штурмовать высоту «Груша» не со стороны поляны, как это делалось раньше, а с левого фланга. Ведя наступление прямо по открытому месту на высоту, пехотные части должны были отвлечь внимание противника. А в это время танковая группа с десантом [327] пехоты должна была незаметно, под прикрытием леса, ворваться с фланга в расположение противника и занять высоту. Таков был план комбрига Иванова.

Перед началом наступления были проделаны проходы в надолбах. Нужно было уничтожить опасные для танков и пехоты огневые точки и, подтянув пехоту в бронированных санях, укрепиться на высоте. Для выполнения этой задачи командование батальона выделило 10 танков, поручив мне и старшему лейтенанту Петрову руководить их действиями.

Танковой группе был придан пехотный десант. На передней машине висел лозунг: «С именем Сталина — вперед, боевые товарищи!» А на машине, что стояла в середине колонны, я с улыбкой прочитал: «Силу удара дружно обрушим — только черенок оставим от «Груши».

Вблизи от передовой линии сосредоточивались танки и приданная им пехота. Утих шум последних выхлопов. Густые ветви елей, покрытые снежными шапками, скрыли подразделение старшего лейтенанта Петрова.

В 12 часов 9 февраля танки под нашим командованием вышли из укрытия на исходный рубеж для атаки. Перед нами. словно половинка разрезанной груши, лежала сопка, поросшая хвойным высоким лесом, усеянная огневыми точками, опоясанная [328] каменной грядой надолб, опутанная колючей проволокой и скрытыми рвами.

Подступы к высоте были заминированы.

В воздух взлетела красная ракета, оставляя дымчатый след, — это сигнал атаки. Танки рванулись вперед.

Противник, не ожидавший нападения с юго-восточной стороны, был ошеломлен. Воспользовавшись минутной заминкой, наши боевые машины уже приближались к проволочному заграждению. В это время белофинны открыли по ним ураганный огонь. Двигавшихся за танками бронированных саней с десантной группой пехоты финны не видели и били по машинам.

У надолб сани были отцеплены, и пехота мгновенно рассыпалась по скатам. Увидев пехоту, противник снова растерялся на миг, а потом перенес огонь орудийных и пулеметных гнезд на десант. Лавируя между камнями и рвами, танки прорвались за надолбы и стали в упор расстреливать разбегающихся белофиннов.

Танки младшего лейтенанта Куроптева, заместителя политрука Хаулина, политрука Гриневича и Ольховника с непостижимой ловкостью преодолевали препятствия. С замечательным искусством и хладнокровием продвигались вперед водители Королев, Турков и мой водитель Зубарев. За стеной разрывов снарядов порой не видно было соседнего танка. Справа, совсем рядом разорвался снаряд, поднялся столб земли и снега. По башне градом ударили осколки. Ловко маневрируя, водитель Зубарев не дает врагу возможности пристреляться. Танки вступили на юго-западный склон высоты. Слева появилось противотанковое орудие. Не успели белофинны открыть огонь, как машина заместителя политрука Хаулина под тяжестью своих гусениц похоронила орудие и прислугу. Политрук Гриневич огнем подавил расчет другого орудия.

Все сильнее и сильнее разгорался бой. Противник упорно сопротивлялся.

Вспыхнули огоньки выстрелов на левом склоне. Огневая точка противника грозит вывести из строя танки политрука Гриневича и лейтенанта Гоголева. Комсомолец Ольховник, заметивший опасность, бросается на помощь. Его машина, быстро маневрируя, подъехала к дзоту и, закрыв броней амбразуру, блокировала его. Подоспевшие саперы подложили заряд. К машине подбежал сапер.

— Танкист, отъезжай! — крикнул он, замахав руками. Едва танк отъехал, как дзот взлетел на воздух, похоронив под собой засевших там шесть офицеров и пулеметный расчет.

Одна за другой были уничтожены огневые точки противника. Большое мастерство, выдержка и смелость, помноженные на ненависть к врагам, — дали свои результаты. [329]

В 14 часов высота «Груша» была в основном очищена от противника, отошедшего с потерями за высоту 38,2. Танки снова и снова прочесывали вдоль и поперек побуревшую от копоти поверхность взятой высоты. Остатки финских укреплений и подошедшие свежие силы белофиннов вели бешеный огонь. Врагу, злобно притаившемуся в складках местности, выглядывавшему из-под земли сквозь амбразуры огневых точек, удалось вывести из строя несколько танков.

Прямым попаданием была подбита машина младшего лейтенанта Куроптева. Но экипаж был жив. Ведя ураганный огонь из башни, он несколько раз отбивал атаки белофиннов. Будучи не в силах взять танк, белофинны подожгли его. Машина горела, командир был убит, а башенный стрелок Топчий ранен. Механик-водитель Королев быстро вытащил Топчего и на себе, ползком, унес его в укрытие. Их заметили. По ним били пулеметы, и финны подползали все ближе. Королеву и Топчему грозил плен. Машина лейтенанта Гоголева пришла им на помощь. Подавляя противника огнем и прикрывая танкистов, Гоголев дал им возможность спастись. Огонь, прекратившийся на минуту, был с новой силой обрушен на машину Гоголева. Ее охватило пламенем. Славной смертью погиб героический экипаж. Измученный, мокрый от пота и снега, механик-водитель Королев дотащил раненого товарища до своих и вскоре снова стал громить белофиннов.

В машине механика-водителя Туркова снаряд пробил броню и застрял в трансмиссионном отделении. Машине грозила гибель, но Турков, выжимая последние обороты, вывел ее в безопасное место. От взрыва снаряда на машине лейтенанта Новоселова вспыхнул пожар. Но экипаж сумел потушить его.

Враг выдыхался и сдавал рубеж за рубежом. В 15 часов «Груша» была полностью очищена. Отыскивая место для наблюдательного пункта, я наткнулся в траншее на трех барахтавшихся белофиннов, засыпанных землей. Они подняли вверх дрожащие руки. Я отправил их в тыл.

Наступила ночь. Было ясно, что враги попытаются вернуть высоту «Груша». Мы должны были во что бы то ни стало удержать ее. С оставшимися на ходу двумя танками — моим и младшего командира Моисеева — мы решили стать в оборону. Остальные машины не в состоянии были двигаться, но зато экипажи их были невредимы и оружие в целости. При помощи буксира мы расставили поврежденные танки по всему склону «Груши» и распределили секторы, чтобы отбивать атаки противника огнем из башен.

В середине ночи белофинны пошли в наступление. Обходным путем, пользуясь темнотой, они пытались подобраться к танкам и поджечь их. Вновь началась трескотня пулеметов, разрывы [330] мин. С небольшими перерывами бой длился всю ночь. Обрушивая огневой шквал на врага, боевые машины отбивали одну атаку за другой. В 22 часа противник усилил контратаки. Наша пехота не выдержала и стала отходить. Немедленно надо было принимать меры. В это время политрук Гриневич выскочил из танка и, схватив пулемет, бросился вперед со словами:

— За Родину, за Сталина, вперед, товарищи! Он увлек за собой бойцов и несколько часов вместе с пехотой вел огонь, отбивая натиск белофиннов. Лежа в снегу, он держал закоченевшими голыми руками пулемет и выпускал ленту за лентой, поливая огнем наседающего противника. После атаки его подобрали с отмороженными руками.

Финны вели по танкам ураганный огонь. Начальник штаба батальона, составив три машины «в коробку», вызвал к себе командира Ольховника и бойца Поликарпова. Нужно было узнать о судьбе экипажей двух поврежденных танков. Эти машины стояли метрах в двухстах. Каждый шаг пути простреливался огнем белофиннов с нескольких сторон. Ольховник и Поликарпов поползли к разбитым машинам, осмотрели их и вернулись обратно.

Мне сообщили, что танк лейтенанта Новоселова окружают финны. Мы поспешили на выручку отважного экипажа. Весь окутанный туманом и дымом танк лейтенанта Новоселова в упор расстреливал подползавших финнов. Мы подошли на полном газу. Тяжесть гусениц и вся сила огня обрушились на обнаглевшего врага.

В одну из атак, когда нас стали окружать, я вылез из танка и вместе с пехотинцами пошел в контратаку. Под прикрытием Огня своих машин мы вновь возвратили потерянную позицию.

Боеприпасы подходили к концу. Бой, продолжавшийся 36 часов, измотал силы бойцов. Пополнения не было. Радиосвязь работала только на передачу. В этот момент старший лейтенант Петров и я вынуждены были подать радиограмму комбригу Иванову с просьбой о помощи.

Атаки белофиннов все усиливались. Наша поредевшая группа стойко выдерживала удар за ударом. В это время в небе появились самолеты. Они летели над нами и, казалось, не замечали происходившего на земле боя. И вот в самый напряженный момент стальные птицы пронеслись бреющим полетом и обрушили свинцовый дождь на белофиннов. В то же время с восточной стороны высоты «Груша» подошло подкрепление в составе пяти танков и двух рот пехоты. Мы бросились в атаку, и вскоре разбитые части противника окончательно отошли за скаты высоты 38,2. [331]

Эскадрилья над Кархулой

Командир эскадрильи капитан Витрук выходит из штаба. Он только что получил задание вылететь в район Кархулы. Там, по сведениям нашей разведки, на высоте 38,2 расположены укрепления. Они должны быть уничтожены.

— Учтите, — сказал полковник Витруку, давая задание, — наши почти рядом... Ошибка в 100 метров и... Высокий, тонкий даже в теплом комбинезоне, капитан Витрук идет к самолетам по хрупкому насту, разглядывая на ходу карту. Его догоняет штурман Колчанов: получена последняя метеорологическая сводка.

— Над Финским заливом начинается снегопад, — говорит штурман. — Почти до самой цели мы будем лететь, не видя земли!

— Долетим, товарищ штурман!

Капитан и штурман имели уже по тридцать пять совместных боевых вылетов. Метель, ураган, огневая завеса — никакая сила не могла остановить капитана. Летел ли он на Лаппенранту, где его ждали «Фоккеры», бомбил ли он другие пункты, над которыми стеной поднимались разрывы зенитной артиллерии, — всегда он оставался победителем.

Метеорологи оказались правы. Над Финским заливом они попали в метель. Снежные вихри бросали машину. Земли почти не было видно. Моторы гудели. Крылья покрылись серебристой кромкой льда.

«Вот еще беда, — подумал Витрук, — это может кончиться плохо».

На командном пункте бригады учли тяжелые условия полета. Одну эскадрилью вернули по радио. С эскадрильей Витрука не сумели связаться и вдогонку был послан лучший летчик. Но и он не догнал ее.

Капитан Витрук вел свои самолеты уже над территорией врага.

Смертоносная стена!.. В одно мгновение мимо самолета пронеслось много красных, синих, черных шаров; они лопались [332] на уровне самолета, ниже его, рассыпаясь золотыми брызгами. Разноцветные дымки расползались в воздухе и таяли постепенно. А вместо них возникали все новые и новые...

Строй эскадрильи разомкнулся.

Капитан Витрук дал максимальную скорость, а через полминуты, когда предательский фейерверк опять начинал сверкать вокруг, резко уменьшил ее. И снаряды пролетали впереди. Тогда капитан опять что есть силы рвался вперед, то и дело меняя курс.

Когда прошли зону заградительного огня, Витрук спросил штурмана:

— Жив?

— Жив!.. — ответил штурман.

— Хорошо! Самолеты все?

— Все! — ответил стрелок-радист.

Теперь оставалось самое главное. Обрушить весь груз бомб на передний край. Ни дальше, ни ближе. От его искусства и от искусства штурмана зависело все. Одним ударом он должен был проложить путь пехоте, пробить еще одну брешь в линии Маннергейма.

Внизу шел бой. Его не было ни видно, ни слышно. Под большим куполом неба уходили вдаль леса, и снежные озера, лежащие между ними, казались белыми подпалинами на шкуре зверя.

Вот черные изогнутые линии — это ходы сообщения. Они вьются между перелесками. Неожиданно начинаются и так же неожиданно исчезают. Они соединяют дзоты.

Витрук рассчитал: по времени он должен быть уже недалеко от Кархулы. И верно, штурман подал сигнал: «Скоро цель». Но капитан не сразу взял курс на нее. Он продолжал еще некоторое время идти прежним путем, заставляя врага теряться в догадках — куда он летит. Он даже сбавил немного скорость, чтобы его самолеты опять сомкнулись и были готовы к встрече с истребителями.

И вдруг резко повернул на цель и понесся к ней, выжимая из машины все, что она могла дать.

Штурман Колчанов не отрывал глаз от пузырька прицела.

— Бомбим!..

Бомбы полетели вниз. Черные гребни взметнулись над землей.

Сначала Витрук ничего не мог различить в застлавшем землю дыме. Но когда самолеты развернулись, чтобы лечь на обратный курс, он увидел темные ямы.

Скорей назад, скорей на аэродром! Скорей бы узнать результаты бомбежки! Витрук готов лететь еще раз, пережить опять все, что пережил, лишь бы разгромить препятствия, стоящие на пути пехоты. [333]

И вот он вернулся. Никто еще ничего не знал. Полковник пробрал его за риск, но втайне был Витруком доволен.

Прошел час, второй, третий...

Витрук ждал, и терпение его истощалось. Наконец, принесли фотоснимки. Они были еще мокрые, с них текла вода.

Капитан жадно взял их в руки и стал разглядывать. Вот черные точки — это окопы. Вот, как бы дымы — это взрыв бомб. А вот, на этом фото... Оно снято последним. Какая-то необычная воронка. Она слишком широка. Да ведь это дзот! Дзот на высоте 38,2! Он разбит прямым попаданием!

— Товарищ полковник, — воскликнул радостно Витрук, — хочу лететь второй раз!

Но его не пустили. Полеты были уже закончены.

В тот же день нам сообщили, что на высоте 38,2 уничтожен неприятельский дзот. Пехотинцы приносили свою благодарность командиру храброй эскадрильи. [334]