Коммунисты в бою
Я был избран ответственным секретарем партбюро одного из полков 70-й стрелковой дивизии и оставался одновременно комиссаром батальона. Партийная забота о боеспособности целой части, о воспитании людей связана с большими трудностями. Даже среди коммунистов и комсомольцев, впервые попавших на войну, было немало товарищей, недостаточно подготовленных к суровым боевым испытаниям. Надо было пробудить в них инициативу и находчивость, укрепить мужество и боевую отвагу, обеспечить их партийное влияние на всю массу бойцов.
Организованность и сплоченность подразделений во многом зависят от правильной расстановки сил коммунистов и комсомольцев. Это не значит, что надо заниматься перетасовкой личного состава. Ведь в каждом подразделении есть прекрасные люди, непартийные большевики, которые при надлежащем внимании к ним быстро вырастают в крепких, закаленных коммунистов.
Однажды политрук пулеметной роты тов. Селезнев обратился ко мне с жалобой, что у него в роте нет крепкого коммунистического ядра, и просил перебросить к нему из других подразделений двух-трех членов партии.
Порой, когда этого требовали обстоятельства, мы перед самым боем усиливали партийное ядро одного подразделения за счет другого, где коммунистов было больше. Но на этот раз я ответил Селезневу:
— Что касается помощи, то я сам приду к вам, а вот партийное ядро в роте может легко увеличиться завтра же, в бою.
Селезнев меня понял. Поняли и многие отважные бойцы-активисты, давно желавшие вступить в ряды партии.
Товарищи Аленкин, Исаев, Романов, Павлов, Келин, Дроздов и другие заявили о своем желании вступить в ряды ВКП(б).
— Мы хотим идти в бой коммунистами, — сказал Дроздов. [293]
— Хорошо, — ответил я, — партийная организация пойдет вам навстречу.
И каждый из этих товарищей получил партийное задание.
Спустя два дня, мы действительно принимали в партию Дроздова, Аленкина, Исаева и других. Бюро знало, что перед ним смелые молодые большевики, личным примером и отвагой доказавшие, что они достойны высокого звания коммуниста. Впоследствии эти молодые коммунисты проявляли всегда подлинное мужество и большевистскую доблесть в бою.
Однажды мы вели бой за так называемый «Военный городок». Чтобы приблизиться к укреплениям противника, надо было во что бы то ни стало пройти просеку, расположенную левее городка, на подступах к нему. Бой шел упорный и напряженный. Рота, которой были приданы пулеметчики, потерпела сильный урон. Противник начал окружать ее. В этот момент командир роты был ранен и выбыл из строя.
Тогда Дроздов, который на фронте был принят в партию, взял на себя командование ротой. Он принял решение не отступать. И когда белофинны, предвкушая скорую победу, пошли в атаку на уставшую роту, Дроздов встретил их уничтожающим огнем. Финны, ошеломленные неожиданным сопротивлением, стали отступать, а рота, ободренная успехом, поднялась в контратаку и выполнила задачу, поставленную перед ней командованием.
Партбюро строго следило за тем, чтобы не стать на путь кампанейщины в отношении приема в партию. Наоборот, к вступающим в ряды партии предъявлялись очень высокие требования.
Партийное бюро требовало от каждого, вновь вступающего в партию, подтверждения на деле его передовой роли в бою.
Среди многих десятков заявлений, поступивших в партбюро в первые дни военных действий, было и заявление комсомольца тов. Суходерова, бойца конной разведки. Он писал: «Я всегда был предан Родине, но в бой хочу идти партийным большевиком».
— Конечно, вы будете приняты в партию, — сказал я Суходерову, — но до собрания вы должны показать себя подлинным передовиком, обеспечить партийное влияние в отряде конников, показать пример смелости в бою...
Шел бой за деревню. Отряд конной разведки в 20 сабель с двумя ручными пулеметами шел впереди части. В составе разведки находился и Суходеров.
Уйдя далеко вперед, отряд встретился с эскадроном финских всадников. В нем было до 175 сабель, станковый пулемет.
Несмотря на численное превосходство противника, наши конники решили принять бой. В разгаре схватки пять лошадей нашего отряда, вспугнутые пулеметной и ружейной стрельбой, [294] вырвались из рук бойца и помчались в сторону врага. Красноармеец Смирнов, охранявший лошадей, бросился вслед за ними, но, тяжело раненый, рухнул в глубокий снег.
Оценив опасность, которая грозила отряду из-за потери лошадей, Суходеров вскочил на коня, кинулся один навстречу финским кавалеристам, догнал своих лошадей и тут же, под сильным ружейным огнем, связал их поводья. Затем взял раненого Смирнова к себе в седло и вместе с лошадьми умчался к своему отряду. Все это было проделано молниеносно.
Бой кончился. Финны отступили, потеряв 17 человек убитыми и нескольких тяжело ранеными, которых также не успели подобрать.
После этого боя Суходеров был принят в кандидаты партии.
Работа полкового партийного бюро все время протекала в ротах. И первой особенностью ее было то, что постоянных планов, в обычном смысле этого слова, партбюро не применяло. Составлялись планы-задания на время, в которое подразделения выполняли то или иное боевое задание. Часто такой план рассчитан был только на один день.
Все, из чего складывалась боеспособность подразделений, привлекало внимание партбюро, входило в круг его повседневной деятельности.
Разведка получает задачу: разведать расположение противника, выяснить его численность и вооружение, а в случае надобности — вступить в бой.
Партбюро немедленно составляет дневной план работы в роте. Проверяются и укрепляются все звенья роты, в особенности те мелкие подразделения, на которые падает главная часть задачи. Здесь каждый коммунист в отдельности получает конкретное партийное задание.
Партийное бюро учило коммунистов проявлять большевистскую дружескую заботу о своих беспартийных товарищах, чутко относиться ко всем их нуждам, помогать им закаляться и выполнять свой долг воина Красной Армии.
Как-то политрук одного подразделения сообщил мне, что у него есть красноармеец Лебедев, который почему-то загрустил.
Я пришел в землянку и как бы невзначай заговорил с Лебедевым о нашем житье-бытье. Он открыл мне свои тревоги. Дома у него остался сын. У мальчика нет родной матери, и Лебедев беспокоится за его судьбу.
На другой же день я написал письмо сыну Лебедева в Чудово. В письме я рассказал о героизме бойца Красной Армии Лебедева, о том, каким должен быть сын такого человека. «Гордиться нужно им и не забывать его!» — писал я мальчику. Вскоре от Игоря Лебедева пришел ответ. Мальчик восторженно отзывался об отце и сообщал, что окружен [295] настоящей заботой своей матери, хотя и не родной. Письмо сына благотворно подействовало на красноармейца, и тревожное состояние у него прошло.
А таких тревог было немало, у бойцов. Одни давно не получали писем из дому, другие беспокоились о своем имуществе, оставленном наспех. На все это надо было откликаться. писать письма, запрашивать колхозы, сельсоветы.
Большое место в работе партбюро занимает помощь политработникам в организации досуга бойцов и командиров в те немногие часы отдыха, которые удается урвать между жаркими боями.
23 декабря белофинны, вооруженные автоматами, пытались прорваться в наш тыл, захватить огневые рубежи артиллерии и уничтожить штаб. Противник находился в более выгодных условиях, чем мы. Наш полк растянулся на большом пространстве. Правый фланг оставался незащищенным. Сохраняя организованность и спокойствие, бойцы приняли бои. Дерзкая вылазка финнов потерпела неудачу. Противник был разбит, оставив на поле боя до 800 трупов.
Вечером, когда все пришли в себя после яростного, многочасового боя, всех нас охватили горячая радость и законная гордость в связи с такой победой. Я решил использовать этот душевный подъем бойцов и организовал «вечер рассказов о проведенном боевом дне». Бойцы с увлечением рассказывали [296] о мельчайших событиях памятного дня, приводили примеры героизма своих товарищей. Вечер закончился художественной самодеятельностью: рассказами, тихой песней (громко петь нельзя было — враг находился довольно близко), пляской под приглушенный звук гармоники.
В период подготовки к прорыву укрепленного района противника все коммунисты соревновались на лучшее освоение приемов борьбы в штыковой атаке, блокировки дотов, хождения на лыжах и т. д.
Накануне 11 февраля партбюро еще раз проверило готовность коммунистов подразделений к решающему бою. И он начался рано утром...
Батальон наступал на высоту. Вслед за огневым налетом артиллерии ринулись на штурм бойцы. Впереди одной из рот шел отважный воин, недавно принятый в партию — заместитель политрука Болеслав Матусий. Красивый юноша, с горящими боевым возбуждением глазами, он устремился к укреплению врага, держа красный флажок. Ливень пуль хлестал по рядам бойцов, рвались снаряды. И все-таки возглавляемая Матусием рота неудержимо продвигалась вперед.
Но вот Матусий покачнулся, упал. Товарищи хотели его вынести с поля боя. Но доблестный большевик, обливаясь кровью, поднялся и, высоко подняв красный флажок, первым
взобрался на высоту. На руинах белофинского дзота взвился победный красный флаг.
У Матусия потемнело в глазах. Он упал, и последнее, что он слышал, было громкое «ура», подхваченное сотнями голосов. Это его товарищи ворвались в укрепленный район. На искаженном страданием лице появилась едва уловимая улыбка...
Матусий выполнил свой долг воина, коммуниста, питомца славной партии Ленина — Сталина.
Так, по-большевистски выполняли в бою свой долг перед Родиной сотни и тысячи коммунистов. [297]
Артиллеристы-разведчики
Одно дело — артиллерийский полигон, на котором мы учились в мирное время, другое дело — война. В обучении было у нас много условного, и мы не представляли себе всех трудностей, с которыми впоследствии столкнулись в боях. Особенно сложным оказалось наблюдение. На полигоне можно было ясно видеть цели издалека, а на местности, где шли бои, ничего не видишь даже за несколько десятков шагов.
Впервые мне пришлось по-настоящему познакомиться с трудностями наблюдения и разведки в районе озера Куолема-ярви, где наши части встретили большое сопротивление противника. Озера Куолема-ярви и Хатьялахден-ярви соединялись узким проливом. Мост через пролив был взорван, и дорога, идущая по противоположному берегу, сильно укреплена. По всей видимости там находилось несколько крупных дерево-земляных точек. Эти точки вели мощный огонь по занятому нами берегу и особенно по стрелковой роте, которая занимала мыс у разрушенного моста. Крайняя часть мыса была открытой, и стоило только высунуться из-за опушки леса, как раздавалась бешеная стрельба. Однажды к мосту случайно проскочила повозка с тремя красноармейцами. Кони и люди были убиты в один миг. Несколько смельчаков предприняли две-три вылазки, чтобы забрать трупы, но белофинны каждый раз открывали такую пальбу, что к повозке невозможно было подступиться.
Междуозерные укрепления белофиннов являлись ключом ко всему участку. Казалось, наша артиллерия превратила их в груды развалин, но проходила ночь, и оживала та или другая точка. В то время я был командиром взвода разведки штабной батареи. Командир полка поставил мне задачу — разведать, действуют ли две передовые точки справа и слева от дороги. Весь день я провел в расположении стрелковой роты, изучая местность впереди моста. Пролежав несколько часов в снегу перед опушкой леса, я наметил путь для разведки и постарался запомнить его настолько, чтобы ночью ориентироваться [298] наверняка. К концу дня финский снайпер заметил меня, но промахнулся: пуля пролетела мимо уха.
В разведку я решил много людей не брать, так как малейший шум мог нас выдать. Со мной пошли только младший командир Мевх и боец Сыров. Предварительно мы хорошо пригнали снаряжение, надели чистые халаты, набили карманы патронами и взяли по нескольку гранат.
Когда проходили через расположение пехоты, командир роты сказал мне:
— Если дело будет плохо, мы вас поддержим.
— Не нужно, — ответил я. — Это будет нецелесообразно. В темноте вы можете нам только повредить.
Я попросил его предупредить всех стрелков передовой линии, чтобы они не открывали огня даже в том случае, если белофинны начнут стрелять.
Мы миновали мыс и спустились в пролив. Снегу здесь нанесло по пояс. Впереди шел я. Осторожно опуская одну ногу в снег, я искал для нее опоры на льду, и, лишь найдя опору, передвигал другую ногу. Эта предосторожность, как потом оказалось, была не напрасной. На льду пролива имелось несколько прорубей — ловушек, покрытых сверху слоем соломы и снегом.
Разведчики шли по моим следам. Мы двигались бесшумно. Ночь была темная, и нас едва ли кто мог заметить. Но когда добрались до цели и я юркнул под мост, в небо вдруг взвилась ракета и осветила все вокруг своим холодным зеленоватым огнем. Разведчики поспешили за мной под мост и сделали это своевременно. Одна за другой беспрерывно взлетали вверх ракеты. Стало светло, как днем. В душе я поблагодарил противника за услугу: при свете ракет из нашего укрытия можно было кое-что увидеть.
Белофинны открыли сильный огонь. Снопы трассирующих пуль пролетали над нашими головами. Рискуя себя обнаружить, я в промежуток между двумя ракетами приподнял голову, и все для меня стало ясным: жили обе точки! Кроме того, я понял, что финны впали в заблуждение. Трассирующие пули летели явно к тому месту, где стояла наша повозка. По всей вероятности, финны думали, что красноармейцы, пользуясь ночной темнотой, предпринимают новую вылазку.
Мы порядком закоченели, пролежав под мостом целых четыре часа. Наконец, противник угомонился и прекратил стрельбу. Я дал знак разведчикам, и мы поползли в обратный путь.
В следующую ночь нам поручили разведать и другие точки. Вместе с нами действовали десять пехотных разведчиков. Чтобы вызвать огонь противника, они придумали хитрое приспособление. Притащив с собой несколько халатов, набитых [299] соломой, и издали напоминавших человеческие фигуры, они через некоторое время вызвали целый переполох в лагере финнов. Неслышно приблизившись к укреплениям, разведчики воткнули в снег несколько палок и накинули на них веревки, к которым были прикреплены чучела. Затем, отползши в сторону, они стали тянуть за веревки. Послышался шум, напоминавший движение людей по снегу. Финны выскочили из укреплений и блиндажей, стали занимать траншеи. Все действующие огневые точки открыли стрельбу по чучелам. Это помогло нам, артиллеристам, засечь ожившие дзоты. Вскоре наша тяжелая артиллерия уничтожила их окончательно, освободив путь для пехоты.
Артиллерийская разведка всегда требовала большого напряжения и хитрости, а наблюдение — методичности. Для того чтобы обнаружить наблюдательный пункт противника или огневую точку, надо было помногу часов, а то и по нескольку дней подряд следить с разных пунктов за местностью и тщательно вести запись наблюдений. [300]
Ухо к земле!
Как ни старались разведчики полка, им не удалось полностью раскрыть огневую систему укрепленного района. Железобетонные доты все еще не были обнаружены. А враг с каждым днем все усиливал и усиливал огонь. Все новые и новые точки приводились в действие. Теперь простреливалась вся лощина. Заговорила и артиллерия врага — снаряды ложились в роще «Зуб» — там, где закопался в землю полк. Сюда же долетали и мины. Все труднее становилось работать разведчикам. Мешала делу и разобщенность их действий. Тогда командование полка решило создать особую разведывательную роту.
Это было глубокой декабрьской ночью. Меня неожиданно вызвал к себе комиссар полка тов. Поршаков. У комиссара я застал лейтенанта Жгута и старшего лейтенанта Квашу.
— Вот и Кирпичников. Отлично! — увидев меня, сказал комиссар и сразу же приступил к делу.
Нам поручалось формирование разведывательной роты. Тов. Жгут назначался начальником разведки, тов. Кваша — командиром роты, а я — политическим руководителем. Задание: в кратчайший срок обнаружить все доты, артиллерийские позиции, укрытия пехоты, выявить всю систему огня укрепленного района.
— Есть! — ответили мы комиссару.
Всю ночь просидели мы над планом нашей будущей работы. Прежде всего договорились о составе роты. У нас должны быть крепкие, выносливые бойцы. Никаких кашлюнов, т. е. людей, хотя бы в малой степени подверженных простуде. Разведчик — он же сапер. Каждому разведчику — ножницы, взрывчатку. Разведчик должен обладать к тому же чутким ухом, уметь надежно замаскироваться, вовремя донести о результатах наблюдения.
Затем мы договорились о характере и порядке действий. Во-первых, круглосуточное наблюдение завеем укрепленным районом, как из расположения полка, так и с территории противника [301] Во-вторых, «разведка флангом»: обманывая, дезориентируя противника, по одному из его флангов бьет наша артиллерия, а на другом фланге в это время работает разведка. В-третьих, надо как можно глубже проникать на территорию укрепленного района.
Прошли сутки — рота была создана.
Разведка укрепленного района началась. Отважные разведчики ползком пересекали лощину, переползали надолбы, проволочные заграждения, углублялись далеко на территорию врага. Опасность поджидала их на каждом шагу. Командир взвода Тишкин полдня пролежал недалеко от огневой позиции вражеского миномета. Командир отделения Ефимов с утра до ночи пролежал в 40-градусный мороз вблизи огневой точки, не шевелясь, без единого движения, чтобы не выдать себя. Красноармеец Рябков провалился в глубокую [302] яму. Оказалось, что он попал в замаскированный ход сообщения, ведущий к высоте 65,5. Вместо «потолка» — сетка, на сетке — листы бумаги, а поверх снег.
Однажды, когда наши артиллеристы посылали снаряд за снарядом на рощу «Молоток», отвлекая внимание противника от действий разведки на левом фланге, командир отделения тов. Парменов забрался на возвышенность «Язык», метрах в шестистах от высоты 65,5 и залег на холме в снегу. Противник активно отвечал на действия наших артиллеристов. В воздухе свистели мины, с гулом проносились снаряды, пули беспрестанно повизгивали, дзинькали над головой. Смелый разведчик, все глубже и глубже зарываясь в снег, добрался до грунта.
Неожиданно он почувствовал под собой какие-то толчки. Насторожился, приложил к земле ухо. Земля протяжно гудела и через короткие промежутки вздрагивала от мощного удара изнутри. Парменов сообразил: под землей — пушки. Артиллерийское сооружение. Дот!
Сердце разведчика учащенно забилось. Хотелось тотчас же доложить об этом командованию, но герой-разведчик понял, что именно теперь, вот в эти минуты, когда он постиг тайну дота, он обязан во что бы то ни стало уберечься от пуль, чтобы не унести с собой в могилу эту тайну. Выдержка и спокойствие! Разведчику не положено волноваться.
Спустилась ночь. Артиллерийская стрельба все еще продолжалась. Еще явственнее ощущал Парменов толчки под собой и протяжный, певучий гул. Так мог гудеть только бетон. Да» все ясно. Дот! Железобетонный артиллерийский дот... Теперь пора домой, в полк, к командованию...
Но прежде чем ползти домой, Парменов еще с полчаса наблюдал в темноте за возвышенностью, на которой лежал, прикинул ее размеры, запомнил опознавательные знаки — пень и елочку. Потом, стараясь не произвести ни малейшего шума, спустился с возвышенности и пополз.
Часов в одиннадцать ночи раскрасневшийся Парменов, отряхиваясь от снега, пришел к нам на командный пункт. Обо всем доложил. Мы обняли замечательного разведчика. Лейтенант Жгут пошел доложить командиру полка. Майор Рослый приказал артиллеристам разрыть возвышенность, найти и разрушить подземную крепость врага.
На другой день, когда взошло солнце и наблюдатели засекли стереотрубами опознавательные знаки — пень и елочку, — артиллеристы полка открыли сокрушительный огонь по возвышенности «Язык», на которой лежал вчера герой-разведчик. Снаряды ложились точно в цель. Вся возвышенность опоясалась столбами разрывов. В воздух вздымались камни, земля, клубы черного дыма. Вокруг почернел снег. [303]
С полудня артиллеристы усилили огонь. С каждым разрывом снаряда все ниже и ниже становилась возвышенность, а к вечеру из развороченной земли показался уже и угол дота, острый, как нос линкора.
Еще два дня разрывали артиллеристы возвышенность «Язык», — и вот железобетонное артиллерийское укрытие врага встало перед нами, как на картинке.
«Ухо к земле! Слушать землю!» — вот о чем мы говорили теперь нашим разведчикам. И это сразу дало большие результаты. По звуку шагов, по стуку винтовок о мерзлую землю мы разведывали заснеженные финские траншеи, землянки, скрытые ходы к дотам, а затем и самые доты. Всего перед фронтом нашей 123-й дивизии было восемь железобетонных крепостей, оснащенных пушками и пулеметами, с подземными казематами, с отепленными и освещенными электричеством тоннелями.
Крепко, по-боевому работали артиллеристы. Сносилась высота 65,5, сносились возвышенности слева, сносился и холм у рощи «Молоток». С каждым днем все больше и больше обнажались железобетонные крепости врага. Вот явственно выступили из развороченной земли серые квадраты дотов на высоте 65,5, вот уже видны черные стальные плиты, вделанные в бетон передних стен, вот открылись длинные щели амбразур, — и доты обнажены, вырыты из земли. Теперь они перед нами, как на ладони! [304]
По огоньку папиросы
Батальон капитана Сукача готовился к прорыву укрепленного района белофиннов севернее деревни Вяйсянен. В это время взвод противотанковой артиллерии, которым я командовал, получил боевой приказ: прямой наводкой проделать проходы в поясе каменных надолб, чтобы пропустить танки на участке намеченного прорыва.
При стрельбе по относительно малой цели, как надолбы, необходима исключительная точность огня. Такой точности можно достигнуть лишь на расстоянии 150–200 метров от цели. Как же подготовить незаметно для противника огневую позицию?
Все места, подходящие для огневой позиции, были расположены в районе, пристрелянном пулеметами и минометами врага. Оставалось одно: работать ночью.
Вечером я отправился в разведку с командирами орудий. Осторожно ползли мы по снегу. Неподалеку от вражеских гнезд выбрали огневую позицию. От нее до надолб, которые предстояло нам громить, было метров сто двадцать пять-сто тридцать.
С наступлением темноты мы приступили к оборудованию огневой позиции. Ночь выдалась очень темная. Выбранная нами позиция находилась в низкорослом густом сосняке. Чтобы иметь возможность стрелять отсюда, необходимо сделать расчистку. Как же это осуществить в такой темноте?
— Товарищ Васильев, — отдал я приказание бойцу, — отползите назад, в укрытие, зажгите папиросу и приползите с ней обратно.
Боец удивился, но приказание выполнил: через несколько минут он явился с папиросой в зубах.
— Ложитесь, — говорю ему, — на то место, где у нас будет стоять орудие, и через каждые пять минут на одну-две секунды поднимайте папиросу до уровня орудийного прицела.
Так, ориентируясь на еле заметный огонек папироски, я с группой сапер бесшумно расчистил секторы обстрела. [305]
А на рассвете наводчики моего взвода увидели цель, как на ладони. Мы открыли огонь бронебойными снарядами. Через 15 минут надолбы на протяжении 15–20 метров были начисто снесены, словно их ветром сдуло. Проход для танков сделан.
Когда враг опомнился и стал довольно точно бить по сосновой рощице, нас уже там не было. Мы не только успели ускользнуть отсюда, но и приступить к завтраку.
За едой Васильев балагурил:
— Обкурился я, товарищ командир... Пока вас ориентировал, четыре папиросы выкурил — все боялся, что ориентир потухнет. [306]
Герой Советского Союза Михаил Трусов
Когда Михаил Трофимович Трусов впервые появился на Новом аэродроме, товарищи прозвали его «медведем» — до того этот невысокий человек казался им малоподвижным в своем коричневом комбинезоне и меховых унтах.
— Медведь, совсем медведь. И имя даже медвежье. Михаил. Миша... Целые дни Трусов проводил у своей серебристокрылой машины. Молча проверял приборы, опробовал моторы, делал какие-то вычисления. И так же молча наблюдал он за полетами других летчиков.
Скромный, тихий, он мало рассказывал о себе, больше приглядывался к товарищам. Те в свою очередь изучали его.
Однажды предстоял сложный тренировочный полет. К Трусову подошел командир.
— Сейчас летите вы.
Трусов сел за штурвал. Машина плавно скользнула по земле и рванулась вверх. С неослабным вниманием следили товарищи за тем, с какой виртуозностью и легкостью Трусов решал в воздухе сложную задачу.
— И кто бы только подумал. Вот тебе и медведь. Это — воздушный зубр.
Уже тогда товарищи убедились, что перед ними незаурядный летчик.
... В дни боев на Карельском перешейке с особой силой сказалось летное мастерство Михаила Трусова.
Он совершил десятки боевых вылетов. Летал и тогда, когда многоярусная облачность прижимала к земле, когда пятидесятиградусный мороз сковывал пальцы и сквозь маску обжигал лицо, когда зенитный огонь преграждал путь его самолету. Сквозь дождь и снегопад, в пургу и метель бесстрашно вел Трусов свою машину в бой с врагами.
Беззаветная отвага и искусство Трусова сделали его имя широко известным на фронте. Но более всего прославился отважный летчик подвигом товарищества, подвигом взаимной выручки, о котором мы расскажем читателю. [307]
В это утро они отлично бомбили укрепленную линию противника и сейчас снова летели туда же, чтобы расчищать путь наземным войскам. Маршрут проходил над озером Куолема-ярви.
Ведущим шел капитан Локотанов. Слева от него вел свое звено Трусов.
Погода не баловала. Ветер гнал серые тучи. Самолеты шли над облаками.
— Цель, — доложил командиру штурман Кирюхин.
Трусов прорывает пелену облаков, спрашивает у штурмана:
— Видно?
— Отлично.
Глубокие воронки — следы утренней работы летчиков — зияли в земле. Кругом было тихо, пустынно.
— Притворяются, гады... Хитрят... — подумал Трусов, — Сейчас мы им покажем!
Он хорошо изучил коварство врага. Точно такой же пейзаж ему довелось видеть несколько дней назад: заснеженный лес, домики. Но стоило самолетам очутиться над ними, как эти домики «заговорили».
Враг маскировался. Едва самолеты очутились у цели, завеса зенитного огня преградила путь. Разрывы снарядов ложились почти у самых машин.
Маневрируя, Трусов выводит звено из зоны огня. Штурманы моментально уточняют расчеты на бомбометание. Цель уже в пузырьке прицела. Из-под крыльев срывается смертоносный груз. Внизу взметнулись столбы огня, и густой черный дым поднялся к небу.
— Нормально, — улыбается Трусов. Самолеты развернулись на обратный курс.
Ведомый — старший лейтенант Мазаев — неожиданно почувствовал сильный толчок. Машину подкинуло вверх. Пули забарабанили по сиденью летчика. Мазаев мгновенно выводит самолет из-под обстрела.
— Все невредимы?
Штурман Климов кивнул головой. В кабине командира зажглась сигнальная лампочка — значит, стрелок тоже невредим.
Опытным глазом Мазаев оглядывает машину. На капоте левого мотора несколько рваных пробоин. Сильной струей вытекает вода.
— Сволочи... — выругался Мазаев. — Придется добираться на одном моторе. [308]
Когда он сделал разворот, стрелок-радист Пономарев сообщил:
— Горит правая плоскость...
Развернув машину на обратный курс, Трусов по установившейся привычке решил посмотреть на своих ведомых. Машина Лобаева, правая ведомая, шла за ним. Трусов повернул голову влево. Мазаева не было.
Командир звена сделал крутой разворот. Далеко впереди он увидел как бы горящий факел. Это и был самолет Мазаева.
Не в обычае советских людей оставлять товарищей в беде. Если ты видишь, что твоему товарищу угрожает опасность, иди ему на выручку. Все за одного, один за всех. Это правило твердо усвоил Трусов и так учил свои экипажи.
Раздумывать некогда. Трусов дает полный газ. Он не выпускает из поля зрения самолет Мазаева. Но вот густые облака скрывают горящую машину.
Что делать? Обходить облачность? Это значит — потерять несколько минут.
Прорваться вперед, сквозь облачность!
Рваной ватой плывут облака, расступаясь перед могучими моторами.
Вот впереди опять маячит самолет Мазаева.
Машину Мазаева начинает захлестывать пламя. Огонь охватил правый мотор.
— Лишь бы добраться к своим... — думает Мазаев, напрягая все силы, чтобы дотянуть машину до линии фронта. Но до родной земли далеко, а единственный мотор с каждой минутой все больше и больше сдает.
Вокруг стало темно. Густые черные клубы дыма заволокли небо. Белофинны открыли стрельбу из зениток по Мазаеву, пришлось маневрировать на пылающем самолете. Вот-вот сдаст правый мотор.
— Держись, товарищи, — шепчет летчик.
Плывут земля, лес, блещет озеро, скованное льдом. Садиться нельзя: площадка слишком мала, погубишь экипаж. Вот озеро побольше...
Яростно бьют вражеские зенитки. Воздух наполняется громовым гулом. Неожиданно Мазаев видит, как огненные струи трассирующих пуль скрещиваются почти у самого самолёта, а сверху доносится рокот моторов.
Мазаев поднял голову: впереди, сбоку и сзади летели наши истребители. Это они поливали свинцом зенитки врага. Мазаев [309] понял: боевые друзья пришли на выручку. Еще через несколько секунд он увидел самолет своего командира Михаила Трусова. Он кружил над ним и покачивал крыльями. А дальше — машины Локотанова, Лобаева, Сажко, Баратьяна. Вся пятерка шла на помощь товарищу.
Управлять самолетом становилось все труднее. Но Мазаеву удалось дотянуть его до озера и сесть на лед.
Враги подстерегали добычу. Они вылезли из окопов, открыли ружейную пальбу и побежали к советскому самолету.
Но не тут-то было. Со всех машин затрещали пулеметы. Стреляли с истребителей, стреляли стрелки-радисты, стреляли штурманы. Сталинские соколы загнали врага назад в его берлогу. Белофинны не смели высунуть головы. Они вели лишь беспорядочный огонь по озеру, пустив в ход пушку и минометы.
Под градом пуль и осколков стояли на льду у горящего самолета три отважных бойца.
— Надо спасти экипаж во что бы то ни стало, — решил Трусов. Он представляет себе всю сложность и опасность принятого решения. Но что может быть сильнее воли большевика!
Трусов резко снижается и идет на посадку. [310]
Бандиты предвкушают двойную добычу — два советских экипажа. С новой силой грохнули орудия. Но с советских машин стреляют метко. Пули ложатся прямо у укрытий, за которыми прячутся враги, и не дают сдвинуться с места.
С волнением и восхищением следили товарищи, как мастерски сел Трусов недалеко от горящего самолета.
Первым подбежал к Трусову стрелок-радист Пономарев.
— Мы знали... Мы были уверены..
Он бросился обнимать Трусова.
— Потом... Потом... Не время... — крикнул Трусов. — Два — в кабину стрелка-радиста, один — в бомбовый люк, — командовал он. — Только быстрее.
Теперь нужно поскорее оторваться ото льда. Враг продолжает вести сильный огонь. Снаряды ложатся то позади самолета, то не долетая до него. Трусов садится за управление, дает полные обороты моторам. Самолет не сдвигается: примерзли лыжи. Трусов энергично «шурует» рулями, машина раскачивается, идет вперед, несколько раз ударяется хвостом о лед и, наконец... отрывается.
На глазах у опешившего врага Трусов делает разворот над озером и пристраивается к своим.
Внизу чернеет догоревшая машина Мазаева.
— Теперь все в порядке.
Вдруг Трусов рассмеялся. Он вспомнил растерянный вид стрелка-радиста и подумал: «Огрел я его за порыв... Нехорошо...»
— Где Пономарев? — спросил он в переговорную трубку.
— В бомболюке.
— Нормально, — улыбнулся Трусов, — включу-ка я ему свет... [311]