Огневой мешок

Невдалеке от селения Ойнала пролегал передний край обороны противника. Разведка нашего полка приблизилась к селению, а затем вклинилась в стык обороны белофиннов. Увлеченная успехом своих действий, разведывательная рота проникла в лес на 400 метров восточнее Ойналы.

Белофинны понимали, что если разведке удастся пройти по восточной окраине Ойналы, то вся их система обороны — не только переднего края, но и глубины — будет обнаружена, расшифрована, а огневые точки немедленно засечены.

Наша разведка действовала настолько успешно, что заставила белофинский авангард отойти в лес на 500 метров северо-восточнее Ойналы. Отход вынудил противника обнажить свой левый фланг.

Финское командование спешно подтянуло резерв из деревни Кююреля, который сразу же был брошен в контратаку против нашей роты. Резерв финнов — батальон отборных войск — действовал весьма решительно. Но замысел контратакующей группы мы разгадали без труда. Финны хотели отрезать путь отхода нашей разведке, окружить ее и уничтожить.

В числе разведчиков нами были впервые посланы представители от артиллерии. В их задачу входила не только разведка противника, но и организация связи с наблюдательным пунктом командира группы.

И вот в воздух взвилась черная ракета. Это был условный знак. На наблюдательном пункте командира группы сигнал, показывающий опасность, был принят.

Расстояние от наблюдательного пункта до рубежа накапливания белофиннов было не более 2 километров. Я решил подготовить огонь всей артиллерийской группы с таким расчетом, чтобы не только задержать контратаку противника, но и отрезать ему путь отхода.

Порядок ведения артиллерийского огня пришлось немного перестроить. Нужно было иметь подготовленные данные по [178] всем рубежам вероятного наступления и отступления белофиннов. Вместе с командирами батарей я уточнил на местности план действий.

Установили тщательное наблюдение за противником. План был понятен каждому: подпустить белофиннов поближе к нашей пехоте (но в пределах безопасности для наших разведчиков, чтобы они не пострадали от разрывов снарядов) и уничтожить их в огневом мешке.

Белофинны перешли в контратаку двумя группами. Главный удар, как мы. и предполагали, они направили на юго-восточную окраину Ойналы, чтобы отрезать путь отхода нашей разведке.

Наступили решающие минуты. За финнами следили прильнувшие к биноклям десятки глаз. На всех наблюдательных пунктах — тишина. Насторожились разведчики, готовые каждую минуту сигнализировать...

Медленно движутся враги. Вот они уже совсем близко от того смертельного рубежа, который мы для них подготовили. Командиры следят за работой наводчиков. Момент ответственный. Малейшая неточность в наводке может стоить жизни нашим разведчикам.

Все ближе подходят финны к расположению разведки. И когда между ними и нашей пехотой осталось 300–350 метров, я скомандовал:

— Огонь! [179]

30 секунд спустя вижу, как в окулярах бинокля вырастают грибообразные столбы разрывов...

Снаряды ложатся с математической точностью: именно там, где нужно. Частокол разрывов неприступной стеной преграждает путь финскому батальону. Враги пытаются прорваться через эту стену огня вперед, понимая, что чем ближе они подойдут к нашей пехоте, тем слабее будет артиллерийский огонь. Но этого им сделать не удается. Четкость и быстрота действий огневых расчетов, безупречная работа связи, отличная служба наблюдения обеспечивают своевременную корректировку огня.

Особенно хорошо работают орудийные расчеты 2-й и 6-й батарей. Вот орудие Хамбалеева. Вражеская пуля выводит из строя наводчика, но огонь ни на минуту не прекращается. На место выбывшего бойца становится сам командир орудия.

Поворачиваю бинокль в сторону белофиннов. Мощная огневая завеса окончательно преградила им дорогу. Растерянные, обезумевшие от страха, они пытаются скрыться в разных направлениях. Но нами все рассчитано. И снаряды один за другим настигают врагов.

Теперь нужно решить вторую половину задачи: отрезать белофиннам путь к отступлению. Открывают огонь батареи, подготовленные к стрельбе по рубежам отступления. Теперь белофинны уже в настоящем «огневом мешке». Они несут огромные потери.

В воздух летят пулеметы, винтовки и трупы врагов в развевающихся белых халатах.

Через несколько минут я вижу, что основная часть контратакующей группы уже уничтожена. Задуманный план осуществлен. Нужно добить уцелевшую горстку белофиннов, пытающихся прорваться к лесу.

Благодаря заранее подготовленным данным наша артиллерия имеет возможность поражать даже мелкие группки белофиннов. Снаряды немедленно ложатся там, где появляются враги. Огневое преследование ведется методично и беспощадно.

От контратакующей группы не осталось ничего. Наша разведка спокойно вернулась в расположение своих частей. [180]

В тылу противника

Отдельному разведывательному батальону 17 декабря была поставлена задача — прорваться в тыл противника с правого фланга нашей стрелковой дивизии.

Уже несколько дней правофланговый стрелковый полк без успеха атаковал в лоб укрепленные позиции противника, расположенные в узком дефиле между двумя озерами. Прорыв отдельного разведывательного батальона и приданного ему 1-го батальона под командой капитана Тураева преследовал цель: зайти в тыл противнику, оборонявшему дефиле. В случае успеха немедленно обеспечивалось продвижение полка вперед.

Задача была нелегкой. Единственным путем, где мог быть совершен прорыв, являлась дорога, которая пересекала сильные позиции противника, расположенные по берегу реки Безымянной, и вела далее, через селения Колккала и Ютиккала, на станцию Пуннус. Никакое обходное движение не было возможно. Как раз в месте пересечения неприятельских позиций, по речке Безымянной, дорога почти вплотную прижималась к правому берегу озера, по другую сторону которого и находилось дефиле. Правее же, метрах в четырехстах, параллельно проходила железная дорога, также пересекавшая речку Безымянную. Около станции Пуннус обе дороги сближались. Получался замкнутый треугольник, ограниченный в основании речкой, с расположенными на ней сильными позициями неприятеля, а с боков — проселочной и железной дорогами, находившимися (после того как они пересекали речку) в руках неприятеля. Вся территория до речки Безымянной была в наших руках.

Следовательно, наша задача состояла в том, чтобы, двигаясь по проселочной дороге, захватить переправу через речку Безымянную и, продвигаясь по дороге дальше, через селения Колккала и Ютиккала, выйти к станции Пуннус и отсюда угрожать с тыла белофиннам, защищавшим междуозерное дефиле. [181]

Повторяю, это был единственный путь для прорыва, других не было.

Он был очень труден. И труден не только потому, что позиции белофиннов, защищавшие переправу через речку, были сильно укреплены (проволочные заграждения, ряды окопов, для огневых точек были использованы каменные фундаменты сожженных домов), но и в силу сочетания природных условий.

Дело в том, что перед речкой Безымянной дорога проходила по высокому гребню и, подходя к переправе, круто спускалась вниз, а затем, по ту сторону речки, опять круто поднималась. Таким образом, высшая точка гребня подвергалась идеальному обстрелу со стороны белофиннов. Один пулемет мог бы скосить целые полки пехоты, если бы они вздумали проходить высшую точку гребня под обстрелом неприятеля. Между тем эту точку нельзя было миновать, нельзя было обойти, так как узкая дорога на гребне обрывалась по обе стороны крутыми и глубокими оврагами, не доступными даже для пешехода. В довершение всего белофинны ухитрились заблаговременно вырыть в наиболее узком месте дороги три огромные ямы, сделавшие ее непроходимой для танков.

Вот обстановка, в которой мы приступили к выполнению боевой задачи.

Утром 17 декабря, поднявшись к высшей точке гребня, танки начали артиллерийскую дуэль с противником. Одновременно, под прикрытием танков, мы стали закапывать ямы.

Ямы удалось закопать быстро. Но на этом и застряли.

17-го, 18-го и часть дня 19 декабря продолжалась артиллерийская дуэль. Я должен отметить превосходную точность танковых орудий. Так, например, утром 17 декабря дуэль началась с того, что первым же выстрелом была сбита вышка на командном пункте белофиннов. На другой день в расположении белофиннов показалась повозка — ее тоже сбили с первого выстрела.

Тем не менее продвижение батальона Тураева к переправе через Безымянную было по-прежнему невозможно. Мы продолжали топтаться на месте.

Днем 19 декабря в расположении белофиннов неожиданно вспыхнула красная ракета. Мы не могли понять ее значения. Вдруг белофинны на наших глазах стали покидать окопы и отходить.

Немедленно 1-й батальон двинулся к переправе и захватил ее. Развивая успех, мы в тот же день заняли селения Колккала и Ютиккала и к вечеру были уже севернее Ютиккала, на выходе к станции Пуннус, т. е. достигли того рубежа, откуда [182] могли реально угрожать тылу белофиннов, сдерживавших стрелковый полк в междуозерном дефиле.

Для меня до сих пор не решен вопрос: почему белофинны покинули позиции по речке Безымянной? Действительно ли они не выдержали огня танковой артиллерии или же думали заманить нас в глубину замкнутого треугольника, а потом неожиданным ударом со стороны железной дороги вновь захватить позиции по речке Безымянной и, взяв нас в кольцо, уничтожить. Я скорее склоняюсь к последнему предположению, потому что, как выяснилось впоследствии, белофинны оставили в районе покинутых позиций по Безымянной скрытого наблюдателя-телефониста.

Но почти столь же вероятно и предположение, что белофинны действительно не выдержали артиллерийского огня танков и отступили, так сказать, всерьез. В этом случае только наша серьезная ошибка была причиной того, что у белофиннов родилась мысль отрезать нас, пробравшись вдоль речки Безымянной. Ошибка наша состояла в следующем. Продвинувшись очень быстро, в течение половины зимнего дня, от переправы через Безымянную до рубежей, выводящих к станции Пуннус, мы, увлеченные успехом, оставили без защиты самую переправу. Это было совершенно непростительно, тем более, что правая сторона треугольника, т. е. железная дорога, оставалась в руках неприятеля от самой Безымянной до станции Пуннус и далее к северу.

В сущности, мы освободили противника от необходимости захватывать вновь переправу через Безымянную силой оружия, попросту подарили ее противнику, тем самым беспечно оставляя себя в кольце.

Но о последствиях ошибки — потом.

Выйдя на рубеж севернее Ютиккала на выходе к станции Пуннус, мы здесь заняли оборону и расположились на ночлег.

В центре обороны была пехота, а на флангах поставили бронемашины, тщательно их замаскировав.

Южнее, в самом селении расположился штаб. Для охраны штаба были оставлены моя машина и кавалерийский эскадрон.

А еще южнее — самая переправа через речку Безымянную, повторяю, была оставлена без всякой охраны.

На ночь мы выслали разведку в направлении станции Пуннус.

* * *

Разведка вернулась перед рассветом. Из 18 человек возвратилось трое. Остальные были убиты. Вот что сообщили вернувшиеся.

Белофинны за ночь успели вызвать бронепоезд со значительным [183] пехотным десантом. Часть десанта должна высадиться у речки Безымянной и занять прежние позиции, отрезав нас от переправы. Другая, меньшая часть десанта высаживается в районе платформы Корпиоя (если речку Безымянную принять за основание треугольника, в котором мы находились, то платформа Корпиоя расположена на правой стороне этого треугольника, как раз напротив селения Ютиккала) и наносит удар до нашему штабу. Атака основных белофинских сил будет, очевидно, направлена на нашу пехоту, занявшую рубеж севернее, на выходе к Пуннус. Что же касается бронепоезда, то он может курсировать по линии, обеспечивая задачу своих пехотных сил.

План, надо сказать, был неплох.

Рассвет уже наступал, когда разведчики доложили обо всем этом командиру разведывательного батальона Филиппову. Комбинированный удар белофиннов мог начаться каждую минуту.

Медлить было нельзя.

Как уже было сказано, я находился со своей машиной в селении Ютиккала. В данную минуту это была единственная машина в распоряжении командира батальона, да и она нужна была для охраны штаба, которому угрожало нападение, белофиннов. [184]

Но командир не колебался ни секунды:

— Товарищ Радьков, — обратился он ко мне, — как можно быстрее выскочите на своей машине к переправе и не давайте противнику занять ее.

— Есть как можно быстрее выскочить к переправе и не давать противнику занять ее! — отвечал я.

Мороз доходил до 45–46 градусов. Но мотор, конечно, был прогрет. Я дал полный ход и уже через 10 минут приблизился к переправе.

«Успел или не успел противник занять ее?» — думал я.

Рассвет еще только начинался. Я сбавил ход, зорко вглядываясь в предрассветный сумрак. Как будто все спокойно.

Вот и развалины командного пункта... Да, белофиннов еще нет... Я с облегчением вздохнул. Переправа в наших руках, вернее... в моих. Ну, что ж, постараюсь, чтобы противник не занял ее...

Я внимательно оглядел местность, выбирая удобную позицию. Нашел превосходную позицию: в лощине, между разрушенным командным пунктом и белофинскими окопами. Танк, выкрашенный в белый цвет, здесь отлично маскировался. Обстрел обоих направлений, откуда могли появиться белофинны, был великолепный.

Когда занял оборону, посмотрел на часы. Прошло восемь минут с того момента, как я подъехал к переправе.

Буквально не прошло и двух минут, как вдруг я увидел выходившую из леса группу людей. Их было человек пятнадцать, все в белых халатах. Они направлялись к разрушенному командному пункту, т. е. прямо к моей машине.

Здесь надо предупредить, что мы еще не знали о гибели 15 разведчиков. Трое вернувшихся сообщили, что они просто разошлись с товарищами. Только позднее мы нашли их тела.

И вот мне вдруг показалось, что идут свои, идет потерявшаяся разведка. Обрадованный неожиданной помощью, я высунулся из люка и закричал:

— Не открывайте огня! Здесь свои. Скорей сюда!

Однако эффект от моего гостеприимного приглашения получился странный. Люди в белых халатах стремглав бросились к окопам. А один из них стал устанавливать ручной пулемет на подвернувшейся изгороди.

Я мигом захлопнул люк, бросился к пулемету и открыл огонь, по белофиннам, бежавшим к окопам. Но было уже поздно: они успели скрыться в окопе.

— Зарядить осколочный снаряд, — скомандовал я башенному стрелку.

— Есть зарядить осколочный снаряд! Выстрел. Снаряд дал перелет на 2 метра. Второй выстрел был точен — прямо по окопу. [185]

Белофинны разом выскочили и бросились в лес. Но на этот раз я был наготове у пулемета и огонь открыл своевременно.

Половина бежавших осталась лежать на снегу. Другие успели скрыться в лесу.

Еще когда я вел стрельбу по бежавшим белофиннам, пулеметчик-радист и механик-водитель доложили:

— С правой стороны колонна в халатах направляется по берегу к окопам.

Я взглянул на расстоянии метров семисот, в направлении от железной дороги, колонна в белых халатах двигалась по берегу реки с очевидным намерением захватить переправу.

Поскольку я еще был занят со своей группой белофиннов, я приказал пулеметчику-радисту вести по ним огонь из лобового пулемета, чтобы они не заняли окопы.

Когда же я освободился, то увидел, что белофинны изо всех сил бегут к окопам. Было ясно видно, что они несут большие потери от нашего огня. И все же они продолжали движение. Часть колонны — примерно человек шестьдесят, — успела добежать до окопов и занять их.

Я приказал открыть по ним огонь из орудия. ...Между тем белофинны одновременно, правда незначительными силами, произвели нападение на штаб батальона. Оставшийся [186] для охраны штаба кавалерийский эскадрон легко их отбил. Это дало возможность тов. Филиппову направить кавалерийский эскадрон ко мне на помощь.

При появлении эскадрона белофинны по одному стали выскакивать из окопов и удирать в направлении платформы Корпиоя, где стоял их бронепоезд. Наш пулемет работал, не переставая. Отступление обошлось противнику дорого. В окопах мы захватили большое количество оружия, в том числе несколько новейших английских пулеметов.

Теперь, когда переправа была прочно занята, штабные машины получили возможность отхода за переправу. Но едва они стали подходить к речке, как бронепоезд, находившийся за лесом на расстоянии 3–4 километров, открыл сильный и очень точный артиллерийский огонь (огнем, несомненно, управлял скрытый наблюдатель-телефонист). К счастью, вблизи реки, между дорогой и озером, находился крутой обрыв. Машины осторожно сползли туда и таким образом надежно укрылись от огня. Только благодаря этому обстоятельству у нас почти не оказалось потерь: легко была подбита лишь одна машина и ранен один боец. Через полчаса бронепоезд прекратил огонь.

На передовом рубеже, где был расположен батальон капитана Тураева, имевший на флангах нашу механизированную роту, в это время происходило следующее.

Белофинны сосредоточили здесь вдвое превосходящие силы (свыше двух батальонов) и, уверенные в успехе, со штыками наперевес, ринулись в атаку. Несмотря на тщательную разведку, они, однако, не знали, что на флангах батальона замаскирована механизированная рота. Когда они приблизились на достаточное расстояние, пулеметный огонь этой роты с обоих флангов резко охладил их наступательный порыв. Но дело все же дошло до штыкового боя. Впрочем, белофинны — не мастера штыкового боя. Первая атака была отбита.

Противник на этом не успокоился и возобновил атаки. Особенно яростно он обрушился на 3-ю роту. Одно время 2-я и 3-я роты даже вынуждены были несколько отступить с тем, чтобы, перегруппировавшись, снова нанести удар. Потеснив 2-ю и 3-ю роты, противник быстро перебросил основные силы в расположение 1-й. Вот уже 1-я рота очутилась почти в окружении. Отдельные, наименее устойчивые бойцы начинают отступать.

Видя это положение, младший командир Черных поднимает свое отделение для штыкового удара. С криком «ура!» он бросается в атаку. Черных собственноручно распарывает живот белофинскому офицеру. Пробежав еще несколько шагов. Черных падает, сраженный пулей.

Но отважный бросок отделения Черных уже превратился в неудержимый штыковой удар всего батальона. Смерть Черных [187] еще больше разгорячила бойцов. Белофинны не выдерживают. Отступление их переходит в паническое бегство.

Бронепоезд же, после неудачи всей операции, стал отходить к станции Пуннус. Но тут, весьма своевременно, появился в воздухе наш бомбардировщик и разбомбил этот бронепоезд, который через короткое время был нами захвачен.

Так закончилась эта интересная операция с заходом в тыл противнику. Здесь было осуществлено взаимодействие почти всех родов оружия: пехоты, кавалерии, мотомехчастей, самолета.

Командование армии высоко оценило операцию. К наградам были представлены 22 участника боя, — все они награждены. [188]

Высота „Знаменитая»

Перед батальоном тов. Угрюмова стояла задача — занять высоту Безымянную, которая была важнейшим звеном узла сопротивления Кархулы.

От противника батальон отделяло большое болото, через которое протекала речка. С опушки леса, примыкавшего к болоту, высота Безымянная, господствовавшая над окружающей местностью, хорошо просматривалась. Она была покрыта лесом, опоясана двумя рядами колючей проволоки в пять кольев, в четыре ряда громоздились надолбы. Имелись сведения, что на высоте расположены дерево-земляные укрепления.

Времени до начала наступления оставалось немного. Надо было использовать его, чтобы получше разведать огневую систему противника. Наши разведчики проникли по болоту к речке и по нескольку часов вели наблюдение.

Условия для наблюдения были плохие. Финны запрудили речку, и она, выйдя из берегов, затопила болото. Заболоченную местность тонким слоем покрыл снег, а под ним была еще не успевшая замерзнуть вода. Часами лежали разведчики в воде. Возвращались они промокшие, продрогшие, но каждый раз приносили ценные сведения о противнике. Один докладывал, что заметил в лесу костер, другой сообщал о движении отдельных групп противника, третий обратил внимание на то, что в одном месте на стволы сосен изредка падает красноватый свет. Усилили наблюдение за этим местом и определили, что свет падает через открывающиеся двери дзота.

Из мелких деталей, из отрывочных сообщений складывалась цельная картина расположения противника и его огневых точек. Она дополнялась и личным наблюдением командира батальона. Его наблюдательный пункт находился на скатах небольшой высотки. Разрыв авиабомбы вырыл здесь большую воронку. Ее расширили, сделали накат из бревен, установили стереотрубу, протянули связь.

Отсюда в бинокль иногда можно было наблюдать, как между деревьями шныряют финские секреты. Вот за толстой сосной [189] прячутся две фигуры в белых халатах, к сосне прибиты планки, а повыше, в кроне, устроена деревянная площадка. Это финский наблюдательный пункт.

— Товарищ Угрюмов, а белофинны-то наблюдают за нами, — говорю я Угрюмову.

Не отрываясь от бинокля, глядя на верхушку сосны, в которой прячется наблюдатель, — Угрюмов отвечает:

— Пускай посидит до утра, мы ему весточку пришлем.

Утром в самом начале артиллерийской подготовки над толстой сосной вспыхнуло желтоватое облачко. Ударил град

шрапнели, ломая ветки, что-то рухнуло на землю. Длинный белый лоскут, зацепившийся за сук, долго еще болтался на ветру, напоминая об уничтоженном финском наблюдателе.

Еще с ночи ударил мороз, намокшие шинели замерзли, полы торчат во все стороны.

Мой дивизион вел артиллерийскую подготовку, «обрабатывая» укрепления и траншеи противника.

Снаряды ложились в районе расположения вражеских огневых точек. Огонь ослепил белофиннов, они не могли вести прицельной стрельбы. А наши роты уже двинулись вперед. Бойцы ползли по снегу, совершали короткие перебежки, снова ползли, разгребая одной рукой снег, а другой осторожно вынося вперед винтовку. [190]

4-я рота, действующая на левом фланге, преодолев речку, стала втягиваться в лес, а 5-я рота и наступающая за ней уступом 6-я вышли на правом фланге к березовой роще.

Дивизион уже перенес огонь в глубину вражеской обороны.

— Товарищ Коренский, — окликает меня Угрюмов, — глядите, сарайчик-то ожил...

Сарайчик находился у березовой рощи на равном расстоянии от нас и от противника. Полуразваленный, с покосившейся крышей, он имел вид давно заброшенной постройки и так примелькался, что мы не обращали на него внимания.

Сейчас оттуда яростно бил станковый пулемет, и под его огнем 5-я рота вынуждена была залечь, зарыться в снег.

— ...Сыграйте-ка отходную этому мерзавцу, — продолжал Угрюмов, — да быстрее, не то мои молодцы скучают, в снегу лежа...

Я бросился к телефону. Командир батареи тов. Карпач немедленно перенес огонь по сарайчику. После третьей очереди снаряд разнес вражеское гнездо, сарайчик загорелся. Бойцы 5-й роты, проползая мимо тлеющих обломков, видели исковерканный пулемет, перевернутую и разбитую лодку с нерасстрелянными пулеметными лентами. Тут же валялись трупы двух вражеских пулеметчиков.

Когда роты достигли надолб, а смельчаки уже подползли к проволоке и стали прорезать проходы, открыли бешеный огонь два новых дзота. Они находились на высоте в глубине леса и не обнаруживали себя до последнего момента. Огонь не позволял нашим бойцам поднять головы. Наблюдатели по вспышкам засекли эти огневые точки. По дзоту, что был перед фронтом 4-й роты, открыла огонь батарея Карпача, а по тому, что на стыке 4-й и 5-й рот, — две другие батареи.

Через наши головы с визгом полетели снаряды.

...Наблюдательный пункт уже вынесен за речку, к отдельной сосне с бугорком. От артиллерийских залпов дрожит земля, с сосны осыпается иней. Сосредоточенный огонь батарей заставляет огневые точки противника умолкнуть.

Роты уже прорезали проволоку, и до нас доносится «ура». Сначала приглушенно, потом все громче и громче несется победный клич. Чувствуешь прилив новых сил, когда слышится радостное «ура» уже с высоты, из глубины леса. Бойцы штыком и гранатой уничтожают врага во всех щелях.

Бой закончен к исходу дня. Высота Безымянная полностью очищена от противника. Пьяный офицер, прислонившийся к стенке траншеи, бессмысленно выпучив водянистые глаза, еще пытается разрядить в красноармейца свой пистолет, но валится, оглушенный крепким ударом приклада.

— Умри, гадина! [191]

В траншеях в беспорядке разбросаны бутылки из-под вина, оружие, боеприпасы. Полторы роты похоронены под развалинами дерево-земляных укреплении и в траншеях на высоте Безымянной.

...Уже давно стемнело. Батальон Угрюмова, захватив высоту

оказался далеко впереди своих соседей. Их наступление на правом и левом флангах задержалось.

Выяснив обстановку, Угрюмов решил занять круговую оборону.

До глубокой ночи он отдавал распоряжения, обходил позиции своих рот, осматривал захваченные трофеи. [192]

До рассвета оставалось часа три. Можно было вздремнуть. Мы примостились в одном дзоте на площадке, где раньше стоял пулемет, амбразуру закрыли соломой, легли рядом и даже укрылись одеялом, брошенным финскими вояками.

На фронте, известно, какой сон. Смежишь глаза, и перед тобой проплывают картины только что отгремевшего боя, грезится, будто это уже новый бой и ты решаешь новые задачи.

Откроешь глаза, прислушаешься и снова впадаешь в забытье.

Едва рассвело, нас разбудил командир батареи тов. Ляшенко.

— Белофинны, — говорит, — прорвались и скапливаются в березовой роще.

Враг, выходит, у нас в тылу. Вытащили солому из амбразуры, глядим. Верно, — большая группа белофиннов мелькает в роще. Пулеметы — на лодочках, в руках — автоматы. Значит, ночью они проникли сюда, а теперь готовятся двинуться на высоту.

Времени терять нельзя. Надо накрыть врага в роще, не подпустить к Безымянной.

Связь! Есть ли связь с батареями? Вызываю первую, вторую — все в порядке. Батареи готовы к открытию огня. Нас отделяет от врага каких-нибудь 150–200 метров. Но твердо верю в своих артиллеристов.

Батареи ударили разом. Белые халаты заметались по роще, кинулись к опушке. Но по опушке хлестнули пулеметы.

Новые вихри железа и огня налетали на рощу, выметая оттуда начисто белофинскую нечисть. Через 30 минут все было кончено. Враг нашел себе могилу в березовой роще. Вся группа белофиннов была уничтожена.

Высоту Безымянную прочно держал в своих руках батальон Угрюмова. В боях за эту высоту батальон взял семь станковых и тринадцать ручных пулеметов, несколько сот винтовок и автоматов, много патронов. Финны потеряли около батальона. Вот почему бойцы, шутя, называли потом эту высоту не Безымянной, а Знаменитой. [193]

Подготовка самолетов к боевым вылетам

В лучах зимнего солнца над заснеженным аэродромом проносятся самолеты. Люди в синих молескинках на меху с восхищением смотрят на небо.

— Мои топают! — радостно кричит один из них. — Давай. давай, орлы, приземляйся!

— А как узнал? — с любопытством спрашивает Козлов, молодой парень с обветренным лицом.

— По штурману. Он у нас маленький, только голова и торчит...

Жмурясь от яркого солнца, Козлов всматривается в дали. Неожиданно он начинает энергично махать руками.

— Косякинцы идут! Мои!

— А ты как узнал?

— Я-то? По походке... — шутит Козлов. — Командира Косякина из сотни узнаешь! У него свой стиль полета. А вот рядом с ним — это не иначе Горшков...

Люди в синих молескинках — инженеры, техники, механики, мотористы, — те, которые, работая на земле, готовят летчикам победу в воздухе.

Когда летчик отдыхает, хозяином машины становится техник. Техник осматривает и проверяет каждую деталь, каждую заклепку. Вот он, заканчивая осмотр, взобрался на гладкое полированное крыло самолета. Привычным глазом осматривает поверхность, — все в порядке. Теперь нужно проверить мотор. К утру машина должна быть готова к боевому вылету. Летчик может отдыхать спокойно. Материальная часть, подготовленная руками его боевых помощников — инженеров, техников, механиков, — никогда не подведет!

В дождь и снегопад, в пургу и мороз, нередко по нескольку суток без сна, готовили техники боевые машины к вылетам, опрокидывая все представления о нормах и сроках.

Техники звена тов. Воробьева восстановили машину за 14 часов ночной работы при 50-градусном морозе, тогда как по всем данным на восстановление ее требовалось не менее трех суток. [194]

Однажды машина летчика Дуюнова, попав в зону сильного зенитного огня неприятеля, была серьезно повреждена. Считали, что восстановить ее удастся лишь дней за восемь, за десять. Каково же было радостное изумление летчика, когда на другой же день рано утром техник Царев доложил ему:

— Машина в порядке, можете лететь спокойно! Дуюнов несколько раз пошуровал рулями, включил моторы. Потом посмотрел на приборы. Механизмы работали, как часы. Выключив моторы и спустившись на землю Дуюнов схватил Царева и, обняв его, крепко расцеловал.

— Как это получилось? За одну ночь! Ведь это почти немыслимо!..

Оказалось, Царев привлек к ремонту всех незанятых техников, механиков и мотористов из других подразделений.

— Как можно допустить, чтобы машина была в простое? Десять суток на ремонт, разве это мыслимо? Да за это время вы двадцать раз слетаете и сто вражеских укреплений на воздух поднимете! — горячился техник.

Как-то на одном самолете надо было срочно заменить мотор. Надвигалась ночь. Дул холодный и резкий ветер. Мороз сковывал пальцы, ветер сбивал с ног. Под открытым небом целую ночь работал инженер Чернов с техническим экипажем самолета, и к утру машина вышла на боевое задание.

Особо напряженными были дни боев во время прорыва укрепленного района противника. В трудных метеорологических условиях требовалось бомбить по нескольку раз в день. Нужно было максимально сократить время на подготовку самолетов в промежутках между вылетами и при первом запуске.

Обычно каждый экипаж готовит свой самолет самостоятельно. При такой системе заправка топливом, маслом и водой занимала много времени. Я предложил свой метод заправки машин, над которым работал с первого дня войны. Он заключается в том, чтобы одновременно заправлять большую группу самолетов.

Боевой актив инженеров, техников, механиков и мотористов непрестанно будил творческую мысль остальных. Десятки замечательных предложений, выдвинутых нашим активом, были практически осуществлены.

Инженеры Лапшин и Шмелев изобрели электрообогреватель пулемета стрелка-радиста. Пулемет стал действовать безотказно при 50-градусном морозе. Техник Кубрак предложил способ, который давал возможность стрелкам-радистам стрелять из турельного пулемета, не снимая перчаток. Техник по вооружению Гужва сделал приспособление к кинжальным пулеметам, давшее возможность вести стрельбу с помощью ноги.

День и ночь самоотверженно работали инженеры, техники, механики и мотористы, повышая боеспособность самолетов. Не [195] [196] успевала еще машина приземлиться, как они бежали ей навстречу и забрасывали экипаж вопросами:

— Хорошо ли работали моторы?

— Как действовал пулемет?

— А приборы?

И когда летчик говорил свое обычное «Нормально!» — это было лучшей наградой за самоотверженный труд. [197]

Товарища в беде не оставлять

С утра 20 декабря падал мокрый, тяжелый снег. Но потом рваные клочья низких облаков стали быстро уплывать на восток. К полудню облачность поднялась до 100–150 метров. Получен боевой приказ. Нашему звену предстояло разрушить железнодорожную станцию Хейниоки. Маршрут давно изучен. Проверено знание сигналов: «сомкнись», «разомкнись».

— Товарищи! — говорю я перед тем, как занять свое место в самолете. — Если кто-нибудь из звена начнет отставать — не улетать, беречь товарища, идти на меньшей скорости!

Над аэродромом взвилась ракета. Эскадрилья за эскадрильей стали подниматься в воздух и ложиться на курс. Мое звено идет под облаками, почти совсем у земли.

За Финским заливом погода резко изменилась. Над головой развернулось ясное, безоблачное небо, как говорят летчики, — «с неограниченной высотой».

У озера Муола-ярви на звено обрушились зенитные батареи противника.

— Разомкнись!

Летчики быстро исполнили эту команду. Чтобы окончательно запутать белофиннов, я на ходу беспрерывно меняю скорость и направление. Через несколько секунд снаряды стали рваться в стороне от самолетов.

— Станция близко! — кричу я в микрофон штурману.

Самолет лег на боевой курс. Вдруг горсть снега ударила меня по очкам. Это штурман открыл бомбовые люки, и примерзший к стенкам снег рвануло вверх.

Теперь, несмотря на усиленный зенитный обстрел, необходимо 15–20 секунд строго выдерживать горизонтальный полет, чтобы бомбы попали точно в цель. Какими долгими кажутся эти немногие секунды! В ушах почему-то звучит мотив «Не спи, вставай, кудрявая...», и невольно я начинаю его напевать.

Но вот я почувствовал, что штурман сбросил бомбы и самолет стал легче. [198]

— Сомкнись!..

Зенитный огонь врага не смог отрезать нам путь. Справа видна железнодорожная станция Хейниоки, окутанная дымом и пламенем.

Перелетаем линию фронта. Облака опять прижимают самолеты к земле. Я веду свое звено над самыми верхушками деревьев и вдруг замечаю, что левый ведомый летчик Остаев отстает. Я сбавил скорость, но ведомый отстал еще больше. С экипажем явно неблагополучно! «Если ранен летчик, — подумал я, — экипаж может погибнуть», и решил немедленно сесть на аэродром соседней части, над которым мы пролетали.

Я не ошибся. Летчик Остаев и стрелок-радист Погребняк были действительно ранены. Остаев моментами впадал в полуобморочное состояние, но быстро приходил в себя. То, что мы находились все время рядом, оказало ему большую моральную поддержку; Летчик, преодолев боль и напрягая все усилия, благополучно посадил машину.

Он сам говорил потом:

— Вижу, как все приноравливаются ко мне, берегут меня. И это прибавляет сил. Чувствуешь себя крепче, бодрее, забываешь о ране...

С утра ждем вылета, чтобы разгромить деревню, где скопилась большая группировка противника.

Погода крайне неустойчивая. По нескольку раз в день солнце скрывается за тучами, начинается метель. Во второй половине дня, когда солнце выглянуло в один из просветов, был отдан приказ лететь.

По пути мы попали в сплошную облачность. Долго и упорно пробивались, твердо уверенные в успехе. Проходили долгие минуты, а просвета все не было. Вдруг мы вырвались из белесой мглы. Над нами сияло солнце, голубело небо.

Легли на боевой курс. Ударила вражеская зенитка. Трассирующие снаряды пролетали огненным дождем между самолетами.

Неожиданно мою машину качнуло — сначала влево, а затем вправо. Эскадрилья сделала маневр, я оглянулся и увидел, что правое крыло пробито и поврежден левый элерон. Самолет сильно кренило вправо.

Я удерживал его изо всех сил, стараясь дойти до цели и сбросить бомбы. Это мне удалось, но разворот от цели стоил больших усилий. Разворачиваясь, все же успел заметить, что цель поражена.

Постепенно мой самолет начал отставать, все более кренясь на правое крыло. И тут произошло то же, что было когда-то [199] с Остаевым. Летчик Гонтаренко, придержав свою машину, махнул мне, чтобы я выходил вперед. Когда я вышел, он и Остаев пристроились по бокам. Я оказался ведущим. Звено сбавило скорость. Заметив это, командир эскадрильи капитан Тараненко сделал то же самое. И вся эскадрилья, приноровившись к скорости моего самолета, вместе дошла до своего аэродрома.

Так наша эскадрилья воспитывалась в духе товарищества и боевой дружбы. [200]