Рауль Валленберг, «Лаборатория-Х» и другие тайны политики Кремля
Рауль Валленберг и тайная дипломатия периода второй мировой войны
Тайна, окружавшая имя Рауля Валленберга, шведского дипломата, широко известного в мире благодаря своей деятельности по спасению евреев во время второй мировой войны и исчезнувшего в 1945 году, до сих пор не раскрыта. Валленберг был задержан военной контрразведкой СМЕРШ в 1945 году в Будапеште и тайно ликвидирован, как я предполагаю, во внутренней тюрьме МГБ в 1947 году. Прошло почти полвека в бесплодных расследованиях, проводимых как официальными липами из КГБ, так и журналистами, но следственные и тюремные дела Валленберга так и не обнаружены.
Недавно найдено письмо начальника разведуправления НКГБ СССР Фитина в адрес СМЕРШ, арестовавшей Валленберга в 1945 году, с просьбой передать его в распоряжение разведки в оперативных целях. Однако Абакумов это представление отклонил, стремясь, видимо, приписать «лавры» успешной работы с Валленбергом своему аппарату.
Рауль Валленберг принадлежал к известному семейству финансовых магнатов, которое поддерживало с начала 1944 года тайные контакты с представителями советского правительства. Хотя мне не поручалось разрабатывать Валленберга и его связи с немецкими и американскими спецслужбами, я знал о вкладе, который внесла его семья при заключении сепаратного мира с Финляндией. Характер донесений военной контрразведки о Рауле Валленберге и о контактах всей семьи говорил о том, что дипломат — подходящий объект для вербовки или роли заложника. Арест Валленберга, допросы, обстоятельства гибели — все подтверждает, что была попытка завербовать его, но он отказался сотрудничать с нами. Возможно, страх, что неудачная попытка вербовки станет известна, если отпустить Валленберга, заставил ликвидировать его.
В годы войны наша резидентура в Стокгольме получила указание найти влиятельных людей в шведском обществе, которые могли бы стать посредниками при проведении переговоров с финнами о заключении сепаратного мира. Вот тогда мы и установили контакты с семейством Валленбергов.
Сталин был озабочен тем, что Финляндия, союзник Германии с 1941 года, может подписать мирный договор с американцами, не учтя наших интересов в Прибалтике. Американцы, в свою очередь, опасались, что мы оккупируем Финляндию. Однако такой необходимости у нас не было: нам был важен нейтралитет ближайшей соседней страны, чтобы использовать его в своих интересах через агентов влияния в главных политических партиях Финляндии. Эти люди соглашались сотрудничать с нами, если мы обеспечим нейтралитет финского государства. Кроме того, они хотели играть роль посредника между Востоком и Западом.
Знаменательно, что в 70-80-х годах финскому примеру стремились последовать влиятельные политические круги в Польше, Болгарии, Румынии, Чехословакии, Венгрии, а также в Прибалтийских республиках, выступавшие за возрождение своей государственной независимости. Эти попытки обе стороны — предпринимавшие и препятствовавшие им — называли финляндизацией.
Я помню, как в 1938-м, за год до начала советско-финской войны Сталин распорядился о передаче двухсот тысяч долларов для политической поддержки финской партии мелких хозяев, чтобы она сыграла определенную роль в формировании позиции правительства по урегулированию пограничных вопросов. Деньги финнам передал полковник Рыбкин, мой друг, бывший тогда первым секретарем советского посольства в Финляндии и известный там под фамилией Ярцев. Сталин лично инструктировал его, как разговаривать с политическими деятелями, получившими от нас деньги, а также и по вопросу о подготовке секретных переговоров с представителями финского правительства с целью заключения пакта о ненападении и сотрудничестве, планировавшихся с участием доверенного лица советского правительства, лично известного главе финского государства Маннергейму. Это был граф Игнатьев, автор книги «Пятьдесят лет в строю». Переданные Ярцевым предложения финскому правительству Маннергейм отверг, однако проинформировал Гитлера о необычном предложении советской стороны. Таким образом, германское руководство, принимая решение о начале переговоров с нами по заключению пакта о ненападении, прекрасно знало, что их предложение не может рассматриваться Москвой как совершенно неожиданное и неприемлемое. Знаменательно, что все эти переговоры велись в строгой тайне от посла СССР в Финляндии Деревянко.
В годы войны Рыбкин и его жена руководили нашей резидентурой в Стокгольме. Одна из их задач заключалась в поддержании контактов с агентурной сетью «Красной капеллы» в Германии через шведские каналы. Жена Рыбкина известна многим как детская писательница по книгам «Сердце матери», «Сквозь ледяную мглу», «Костры» и др. — она печаталась под своей девичьей фамилией Воскресенская. В дипломатических кругах Стокгольма и Москвы эту русскую красавицу знали как Зою Ярцеву, блиставшую не только красотой, но и прекрасным знанием немецкого и финского языков. Рыбкин, высокий, прекрасно сложенный, обаятельный человек, обладал тонким чувством юмора и был великолепным рассказчиком. Супруги пользовались большой популярностью среди дипломатов в шведской столице, что позволило им быть в курсе зондажных попыток немцев выяснить возможности сепаратного мирного соглашения с Соединенными Штатами Америки и Великобританией безучастия Советского Союза. Кстати, немецкая разведка в провокационных целях распространяла в Стокгольме в 1943-1944 годах слухи о возможных секретных переговорах между СССР и Германией о сепаратном мире без участия американцев и англичан.
Рыбкины принимали активное участие в подготовке и оформлении секретных экономических соглашений. В 1942 году при помощи нашего агента, известного шведского актера и сатирика Карла Герхарда, им удалось заключить бартерную сделку: мы получили высококачественную шведскую сталь, крайне необходимую для самолетостроения, в обмен на платину. Нейтралитет Швеции был грубо нарушен, но банк, осуществивший эту сделку, получил солидную прибыль. Контрольным пакетом акций банка владела семья Валленбергов.
Карл Герхард поддерживал дружеские отношения с дядей Рауля Маркусом Валленбергом и по утвержденному в Москве плану представил ему на приеме Зою Рыбкину.
Зоя очаровала Маркуса Валленберга. Они встретились еще раз на уик-энде в роскошном отеле, принадлежавшем семейству Валленбергов под Стокгольмом. Разговор шел о том, как можно устроить встречу дипломатов двух стран — СССР и Финляндии, — находящихся в состоянии войны, на которой они могли бы обсудить заключение сепаратного мирного договора. Зоя Рыбкина сказала Валленбергу, что необходимо довести до сведения финнов: советская сторона гарантирует полную государственную независимость по окончании войны, но ввиду продолжения военных действии на Балтийском театре рассчитывает получить право на ограниченное военное присутствие в портах Финляндии и ограниченное размещение военно-морских и военно-воздушных баз на ее территории.
Семейство Валленбергов, в свою очередь, имело финансовые интересы в Финляндии и было очень заинтересовано в мирном урегулировании советско-финских отношений.
Всего неделя понадобилась Маркусу Валленбергу, чтобы организовать встречу Зои с представителем финского правительства Юхо Кусти Паасикиви, ставшим позднее президентом, сменив на этом посту Карла Густава Маннергейма. Советскую сторону на переговорах представляла Александра Коллонтай, наш посол в Швеции, долго остававшаяся первой и единственной женщиной в ранге посла. Только в 70-х годах в ранге посла вновь оказалась женщина — Зоя Миронова, возглавившая советскую миссию при международных организациях, аккредитованных в Женеве.
Возможные причины задержания и неудачные попытки принудить к сотрудничеству с советскими властями
Консультации продолжались все лето и, наконец, 4 сентября 1944 года был заключен мирный договор между СССР и Финляндией.
После того как Рауль Валленберг оказался в наших руках в качестве заложника или объекта возможной вербовки, Сталин и Молотов, вероятно, рассчитывали использовать положение семьи Валленбергов для получения выгодных кредитов на Западе.
В 1945 году советское руководство распространило слухи о том, что в Крыму будет создана еврейская автономная республика, куда смогут приехать евреи со всего света, особенно из Европы, пострадавшие от фашизма. Сталин блефовал, преследуя несколько целей. Во-первых, этой приманкой — еврейская республика — он надеялся успокоить британских союзников, опасавшихся, что еврейское государство будет создано в Палестине, которая находилась под их протекторатом. Во-вторых, Сталин стремился выяснить возможности привлечения западного капитала для восстановления разрушенного войной народного хозяйства.
От Берии я получил указание прозондировать американцев по этому вопросу во время бесед с их послом в Москве Гарриманом (в 1945 году я встречался с ним под фамилией Матвеев).
К моменту ареста военной контрразведкой Рауль Валленберг был известен своей деятельностью по спасению и вывозу евреев из Германии и Венгрии в Палестину. Мы знали о высокой репутации Валленберга среди руководителей международных сионистских организаций. Арестовать его, как и любого западного дипломата, без прямого указания Москвы было немыслимо. Даже если предположить, что он был задержан случайно (в это же время задержали более тридцати дипломатов некоторых европейских стран, почти всех освободили через несколько месяцев в обмен на военнопленных и военнослужащих Советской Армии, оставшихся на Западе), то руководители военной контрразведки в Будапеште должны были обязательно доложить об этом в Москву. Теперь известно, что приказ об аресте Валленберга подписал Булганин, заместитель Сталина по Наркомату обороны, и приказ был немедленно выполнен.
Мой бывший коллега, генерал-лейтенант Белкин, в свое время заместитель начальника СМЕРШ, был знаком с делом Валленберга. Он рассказывал мне, что в 1945 году фронтовые органы СМЕРШ получили из Москвы ориентировку на Валленберга, в которой указывалось, что он подозревается в сотрудничестве с германской, американской и английской разведками, и предписывалось установить постоянное наблюдение за ним, отслеживать и изучать его контакты, прежде всего с немецкими спецслужбами.
О работе Валленберга, как я припоминаю, сообщал наш агент Кутузов (он принадлежал к роду великого полководца), эмигрант, привлеченный к сотрудничеству с советской разведкой еще в начале 30-х годов. Кутузов работал в миссии Красного Креста в Будапеште и участвовал в разработке Валленберга. Согласно сообщениям Кутузова Рауль Валленберг активно сотрудничал с немецкой разведкой. Кутузов интерпретировал его поведение как двойную или даже тройную игру. Конечно, в таком рискованном деле — спасение евреев — необходимо было поддерживать тесные контакты с официальными лицами и немецкими спецслужбами. Я помню, что Белкин говорил мне о нескольких зафиксированных встречах Валленберга с начальником немецкой разведки Шелленбергом.
Обстоятельства сложились так, что Валленберг оказался в сфере повышенного внимания наших разведорганов. Может быть, через него советское руководство рассчитывало добиться более тесного сотрудничества семейства Валленбергов с нашими представителями в скандинавских странах, чтобы заручиться доверием международного капитала для получения кредитов.
Я припоминаю, что Рауль Валленберг проходил по оперативным материалам разведки и как доверенное лицо в ходе начавшихся в 1945 году тайных сепаратных переговорах о перемирии между представителями Германии, Англии и США за спиной Советского Союза. Не исключено, что план вербовки или использования его как заложника в возможной политической игре возник потому, что Валленберг рассматривался как важный свидетель закулисных связей деловых кругов Америки и фашистской Германии, а также спецслужб этих стран в годы войны. Когда союзники достигли тайной договоренности о круге обвинений, которые будут предъявлены руководителям третьего рейха на Нюрнбергском процессе, надобность в Валленберге отпала — он был уничтожен.
Рауля Валленберга задержали (фактически это был арест) в его квартире: к нему явились сотрудники контрразведки и предложили поехать в штаб группы советских войск. Валленберг сказал тогда одному из своих друзей: не знаю, кем я буду — гостем или пленником.
В Москву его везли под охраной, но в спальном вагоне, обращались как с «гостем», еду приносили из вагона-ресторана. Кутузова также доставили в Москву, отдельно от Валленберга. Вскоре Кутузова, в отличие от Валленберга, освободили из тюрьмы и разрешили ему выехать на Запад, разумеется, с условием продолжать активное сотрудничество с советской разведкой. В конце концов он обосновался в Ирландии, где скончался в 1967 году.
Спецблок внутренней тюрьмы и спецлаборатория НКВД — МГБ в 1940–1950 годах
В Москве Валленберга поместили в специальный блок внутренней тюрьмы на Лубянке, где содержались под стражей особо важные лица, которых склоняли к сотрудничеству; если они отказывались — их ликвидировали.
Немецкому отделу нашей разведки регулярно пересылались протоколы допросов Валленберга. Возможно, следователи запугивали его, обвиняя в связях с гестапо.
Из опубликованных в прессе материалов ясно: Валленберга держали в Москве в двух тюрьмах — во внутренней на Лубянке и в Лефортовской. Сотрудники МГБ-КГБ вспоминают, что после допросов «с пристрастием» в Лефортове Валленберга вновь переводили в специальный блок внутренней тюрьмы на Лубянке.
Спецблок внутренней тюрьмы, скорее, напоминал гостиницу. Помещения, в которых содержались заключенные, можно было назвать камерами лишь условно: высокие потолки, нормальная мебель. Еду приносили из столовой и ресторана НКВД, по качеству она, конечно, сильно отличалась от тюремной. Однако место это при Сталине было зловещим. В этом здании находилась комендатура НКВД — МГБ, где в 1937-1950 годах приводились в исполнение приговоры в отношении лиц, осужденных на смертную казнь, а также тех, кого правительство считало необходимым ликвидировать в особом, то есть несудебном, порядке.
В Варсонофьевском переулке, за Лубянской тюрьмой, располагалась непосредственно подчиненная министру и комендатуре токсикологическая лаборатория и спецкамера при ней. Токсикологическая лаборатория в официальных документах именовалась «Лабораторией-X». Начальник лаборатории полковник медицинской службы профессор Майрановский занимался исследованиями влияния смертоносных газов и ядов на злокачественные опухоли. Профессора высоко ценили в медицинских кругах.
В 1937 году исследовательская группа Майрановского из Института биохимии, возглавляемого академиком Бахом, была передана в НКВД и подчинялась непосредственно начальнику спецотдела оперативной техники при комендатуре НКВД — МГБ. Комендатура отвечала за охрану здания НКВД, поддержание режима секретности и безопасности и за исполнение смертных приговоров.
Вся работа лаборатории, привлечение ее сотрудников к операциям спецслужб, а также доступ в лабораторию, строго ограниченный даже для руководящего состава НКВД — МГБ, регламентировались Положением, утвержденным правительством, и приказами по НКВД — МГБ. Ни я, ни мой заместитель Эйтингон не имели допуска в «Лабораторию-Х» и спецкамеру.
Непосредственно работу лаборатории курировал министр госбезопасности или его первый заместитель. По поводу этой лаборатории до сих пор ходит много чудовищных слухов.
Проверка, проведенная еще при Сталине, после ареста Майрановского, а затем при Хрущеве в 1960 году, в целях антисталинских разоблачений, показала, что Майрановский и сотрудники его группы привлекались для приведения в исполнение смертных приговоров и ликвидации неугодных лиц по прямому решению правительства в 1937-1947 годах и в 1950 году, используя для этого яды. Мне известно, что подобного рода акции осуществлялись нашей разведкой за рубежом также и в 60-70-х годах. Об этом говорил и писал генерал-майор КГБ Олег Калугин.
С Валленбергом работали офицеры разведки и контрразведки, под руководством одного из ее руководителей Утехина. Допросы велись следственной частью по уголовному обвинению. Чаще других его допрашивал подполковник Копелянский. Его уволили из органов в 1951 году из-за еврейского происхождения. Хотя участие Копелянского в допросах подтверждено документально — его фамилия значится в тюремном журнале регистрации вызова заключенного на допрос к следователю, — он отрицал это и говорил, что не помнит подследственного с таким именем. Однако по этим записям в журнале видно, что именно Копелянский вызывал Валленберга из камеры на допрос за день до его смерти.
Дело Валленберга к началу июля 1947 года зашло в тупик. Он отказался сотрудничать с советской разведкой и был уже не нужен ни как свидетель тайных политических игр, ни как заложник — Нюрнбергский процесс закончился.
Похоже, Валленберг был переведен в спецкамеру «Лаборатории-Х», где ему сделали смертельную инъекцию под видом лечения (в то же время руководство страны продолжало уверять шведов, что ничего не знает о местонахождении и судьбе Валленберга). Медслужба тюрьмы не имела ни малейшего представления об этом, и его смерть была констатирована в обычном порядке. Однако министр госбезопасности Абакумов, очевидно, осведомленный о подлинной причине смерти Валленберга, запретил вскрытие тела и приказал кремировать его.
Существовала специальная практика кремации тех, кто был уничтожен по особому правительственному решению: вскрытие тела не производилось, прах подлежал захоронению как невостребованный в общей могиле. Позднее власти очень неохотно признали, что прах таких известных людей, как Тухачевский, Якир, Уборевич, Мейерхольд, и других захоронен в этой общей могиле. Крематорий Донского монастыря тогда был единственным, поэтому, возможно, в одной и той же могиле лежит прах моего начальника, друга и наставника Шпигельглаза и одного из руководителей разведки Серебрянского. Весьма вероятно, что прах Валленберга и Берии захоронен там же.
Как следует из воспоминаний бывших сотрудников МГБ — КГБ, журнал специальных записей всех ликвидации со ссылками на соответствующие решения высших инстанций в запечатанном конверте с надписью «без разрешения министра не вскрывать» и грифом «совершенно секретно» после ареста Берии был отправлен Суханову, помощнику Маленкова, заведующему особым сектором Президиума ЦК КПСС. В 1966 году полковник Студников, сразу же после моего ареста сменивший меня в должности начальника по разведывательно-диверсионной работе за границей, его заместитель Гудимович и полковник Василевский подтвердили в ЦК, что этот пакет был изъят из сейфа на Лубянке и передан в особый сектор Президиума ЦК. С тех пор он находится в недрах архивов или уничтожен по указанию высшего руководства, так как содержит свидетельства прямой ответственности за акции, осуществленные «Лабораторией-Х», не только Ежова, Берии, Абакумова, Меркулова, но и высшего руководства страны — Сталина, Молотова, Маленкова, Булганина, Хрущева.
В июне 1993 года «Известия» опубликовали статью Максимовой «Валленберг мертв. К сожалению, доказательств достаточно», а газета «Сегодня» — статью Абаринова «Отмывают не только деньги, но и версии». В обеих статьях приводятся выдержки из документов, касающихся судьбы Валленберга.
Из служебной записки Вышинского Молотову (1947 г.) явствует, что в конце 1944 года шведы обратились в Народный комиссариат иностранных дел СССР «с просьбой взять под защиту первого секретаря шведской миссии в Будапеште Рауля Валленберга».
В 1945 году, в начале января, шведов информировали, что Валленберг обнаружен и взят под защиту советских военных частей (на самом деле Валленберг был арестован военной контрразведкой в Будапеште).
Через некоторое время шведы уведомили МИД, что среди сотрудников их миссии, выехавших из Будапешта, Валленберга нет, и просили разыскать его. По этому вопросу они направили восемь нот в советские инстанции и сделали пять устных запросов. Посол Швеции в Москве Седерблом в 1946 году обратился к Сталину (он был им принят) с личной просьбой — выяснить судьбу Валленберга.
В свою очередь, МИД тоже несколько раз запрашивал о Валлленберге СМЕРШ и Министерство госбезопасности. Наконец в феврале 1947 года МИД был проинформирован П. Федотовым, в то время начальником разведывательного управления, что Валленберг находится в распоряжении МГБ.
В упомянутой выше служебной записке Вышинский писал: «Поскольку дело Валленберга до настоящего времени продолжает оставаться без движения, я прошу Вас обязать тов. Абакумова представить справку по существу дела и предложения об его ликвидации».
Для меня нет сомнений в зловещем смысле последних слов Вышинского. Он не предлагает закрыть дело (тогда была бы другая формулировка — «прекратить дело»), а почти «требует», чтобы Абакумов представил предложения об уничтожении Валленберга как нежелательного лица для советского руководства.
Итак, Вышинский выступил с такой просьбой — это крайне важно, — будучи заместителем Молотова и по разведывательной работе, которая осуществлялась в те годы Комитетом информации. Федотов, который сообщил Вышинскому о том, что Валленберг находится в тюрьме также в тот период был одним из руководителей Комитета информации.
Резолюция Молотова на записке Вышинского также имеет большое значение: «Тов. Абакумову. Прошу доложить мне, 18. V. 47 г.»
Фактически это было распоряжение заместителя главы правительства и руководителя разведки представить предложения о том, как ликвидировать Валленберга. Такова была обычная практика тех лет. (Недавно опубликован и показан по телевидению документ, направленный Сталину и Молотову в 1947 году, касающийся американского гражданина, закордонного агента НКВД Исаака Оггинса, подозревавшегося в двойной игре. Этот документ содержит такую же формулировку.)
После того как предложение было рассмотрено, Сталин или Молотов давали свое согласие в устной, а иногда письменной форме. Если в устной, то Абакумов, как было установлено в ходе проверок и следствия по его делу, делал пометку на таких документах: «Согласие тт. Сталина, Молотова получено» и проставлял дату.
Из официальных документов явствует: Валленберг умер 17 июля 1947 гола. Однако 18 августа того же года Вышинский информировал шведского посла о том, что советское правительство не располагает сведениями о Валленберге и что он не мог быть задержан советскими властями, а, скорее всего, стал случайной жертвой уличных боев в Будапеште (в январе 1945 года мы информировали шведов, что Валленберг находится под защитой советских военных частей).
В марте — мае 1956 года в ходе советско-шведских переговоров, проходивших в Москве, шведская сторона предоставила нашему правительству материалы, относящиеся к Раулю Валленбергу. Тогда же ЦК партии принял решение о проверке и выяснении обстоятельств гибели шведского дипломата. Это решение ЦК КПСС до сих пор не опубликовано.
В 1957 году ЦК КПСС утвердил проект меморандума советского правительства о судьбе Валленберга, подготовленный в МИДе (министр иностранных дел Шепилов) и КГБ (председатель Серов).
Советское правительство информировало шведское, что компетентные органы изучили и проверили представленные шведами материалы о Рауле Валленберге. Тщательные поиски в архивах внутренней тюрьмы на Лубянке, Лефортовской, а также Владимирской и других тюрем ничего не дали: сведений о пребывании Валленберга в Советском Союзе не обнаружили (в 1947 году были: мы сообщали МИДу, что Валленберг находится в распоряжении МГБ). Компетентные органы провели после этого проверку всех архивных документов вспомогательных служб, и в результате в документах медицинской службы внутренней тюрьмы на Лубянке обнаружили рапорт начальника этой службы Смольцова, адресованный бывшему министру госбезопасности Абакумову. В рапорте говорилось, что лично известный министру заключенный Валленберг неожиданно скончался у себя в камере вечером 17 июля 1947 года. Причина смерти — инфаркт.
Заканчивался меморандум, как положено, искренними сожалениями и глубокими соболезнованиями по поводу смерти Рауля Валленберга.
Обращает на себя внимание немаловажная деталь: на рапорте Смольцова от 17 июля 1947 года сделана приписка, что о смерти Валленберга доложено лично министру и тело приказано кремировать без вскрытия.
Я полагаю, что уничтожение архивных следственных материалов по делу Валленберга началось в процессе подготовки меморандума. Обусловлено это было, видимо, тем, что непосредственные инициаторы его ареста и убийства — Молотов и Булганин — все еще находились у власти и занимали ведущее положение в руководстве страны. Булганин, подписавший приказ об аресте Валленберга, был главой правительства, а Молотов, отдавший приказ о ликвидации шведского дипломата, входил в высшее руководство государства.
Однако, по моему мнению, в архивах службы внешней разведки имеются обширные материалы по этому делу. В частности, сразу после ареста Валленберга, насколько я помню, в феврале 1945 года, Сталину по линии НКВД было доложено содержание секретного меморандума министра иностранных дел фашистской Германии Риббентропа о возможных условиях сепаратного мира Германии, США и Англии. При этом отмечалось, что Рауль Валленберг занимался посредничеством в установлении контактов по этому вопросу между спецслужбами США и Германии.
Наше правительство официально признало факт ареста Валленберга, заключения его в тюрьму и смерть от «инфаркта» спустя десять лет после его гибели. Оно также заявило, что Рауль Валленберг был незаконно арестован по приказу Абакумова, который за совершенные им преступления, в том числе арест Валленберга, понес самое суровое наказание.
Это была циничная ложь. В ходе судебного процесса и следствия Абакумову такого обвинения не предъявлялось.
До сих пор не найдена в архивах КГБ записка Абакумова Молотову, в которой, вероятно, должны были излагаться суть дела Валленберга и, по-видимому, содержаться роковые для его участи предложения, инициированные Вышинским. Хотя записка не найдена, следы ее, видимо, могут отыскаться в переписке Министерства госбезопасности и МИДа, председателя КГБ с руководством ЦК КПСС и правительства в указанный период времени. В регистрационном журнале секретариата Молотова имеется кодовый номер, по которому можно проследить прохождение этого документа.
Зато в архивах КГБ, как заявили моему сыну осенью 1994 года, удалось найти документ, из которого следует, что председатель КГБ Серов просил Молотова принять его по делу Валленберга в феврале 1957 года, когда готовился проект меморандума шведскому правительству с признанием ареста Валленберга и его смерти.
Не обнаружена пока и записка Серова, в которой он, прежде чем был подготовлен официальный меморандум советского правительства, должен был сообщить Хрущеву и Булганину, соответственно первому секретарю ЦК и председателю Совета Министров, о том, что в действительности произошло с Валленбергом.
Зная повадки Хрущева, я утверждаю, что он сохранил в своем архиве записку Серова, безусловно содержавшую серьезный компромат на Молотова. Для Хрущева эта записка имела существенное значение в обстановке обострившейся борьбы за власть в начале 1957 года, завершившейся, как известно, разгромом так называемой антипартийной группы Молотова, Кагановича, Маленкова и примкнувшего к ним Шепилова. Однако в силу неясных для меня причин Хрущев не использовал дело Валленберга против Молотова. Я помню, как следователи весьма настойчиво добивались от меня данных об участии Молотова в секретных сделках с западными промышленниками и дипломатами, и я понимал, что их вопросы далеко не случайны. Однако имя Валленберга тогда не фигурировало.
Серов должен был обязательно обратиться к Хрущеву за разрешением на уничтожение материалов по делу Валленберга. Вполне вероятно, что после этого они и были уничтожены. Причина ясна: Молотов в феврале 1957 года был еще в силе и оставался весьма влиятельной фигурой в руководстве. Он, как и другие государственные деятели, имевшие прямое отношение к скандальным и преступным акциям, был заинтересован, чтобы документальные свидетельства исчезли.
Должно сохраниться и другое письмо Серова, в котором он обязан был доложить Хрущеву, что дело Валленберга уничтожено.
Последний раз дело Валленберга расследовалось по приказу Горбачева под наблюдением Бакатина, председателя КГБ. Новое расследование подтвердило, что Валленберг, действительно, умер в тюрьме. Было также установлено, что его следственно-архивное и тюремное дела уничтожены.
Вероятно, некоторые подробности поисков материала по делу Валленберга знает внук Молотова профессор Никонов, председатель фонда «Политика», бывший тогда помощником Бакатина.
К сожалению, архивы, как и рукописи, увы, горят и уничтожаются. Но следы остаются. Бывают находки совершенно случайные и неожиданные. Так, технический сотрудник в архиве КГБ, не имевший никакого отношения к расследованию дела Валленберга, обнаружил его дипломатический паспорт и личные вещи в пакете, выпавшем из увесистой пачки неразобранных документов.
После громкого скандала, вызванного выходом в свет моей книги на Западе, я написал в мае 1994 года по просьбе русско-шведской комиссии по делу Валленберга объяснение в учетно-архивный отдел Федеральной службы безопасности. Мой сын беседовал с шведскими представителями: выяснение истины о деле Рауля Валленберга зависит в немалой степени и от шведской стороны, которая упорно отказывается предать гласности данные его отчетов о контактах с немецкими и американскими спецслужбами в 1941-1945 годах.
Как сказал мне финский историк Сеппо Изотало, в настоящее время в распоряжении шведских властей имеются скрываемые ими документы о выполнении Валленбергом задания американской разведки, а также о его участии по поручению своего дяди, финансового магната Маркуса Валленберга, в «отмывании» гитлеровцами захваченных ими богатств еврейского населения.
Я думаю, что когда-нибудь исследователи все-таки доберутся до наших и зарубежных архивных материалов, как это произошло с катынским делом, и поставят точку в запутанной и трагической истории Валленберга.
Попытка наших властей, надо сказать, небезуспешная, скрыть правду о Валленберге напоминает дело о расстреле в 1940 году польских военнопленных в Катынском лесу под Смоленском и других местах. Только в 1992 году в прессе были опубликованы архивные материалы этого дела, в частности рапорт бывшего председателя КГБ Шелепина об уничтожении документов, связанных с преступной акцией (Шелепин в 1959 году обращался к Хрущеву, чтобы получить разрешение на их уничтожение). Все это дает основание предполагать, что и с делом Валленберга поступили так же.
Хотя Борис Николаевич Ельцин передал Леху Валенсе документы и дело о польских военнопленных вроде бы уже закрыто, покров тайны все еще не сброшен до конца. В извлеченных из архивов КГБ документах нет сведений, как планировалась и проводилась эта акция. Даже те, кто активно занимался вербовкой польских офицеров, не представляли, какая судьба ожидает военнопленных, отказавшихся сотрудничать с НКВД. Я предполагаю, что об этом знал Райхман, имевший отношение к польским делам.
Официальное сообщение правительства гласило, что польские военнопленные, находящиеся в лагерях, попали в руки немцев и были расстреляны. Действительно, некоторые польские офицеры были убиты из немецкого оружия. Тогда многие, и я тоже, поверили этой версии.
Впервые я услышал, что польских военнопленных расстреляли мы, от генерал-майора КГБ Кеворкова, заместителя генерального директора ТАСС в 80-х годах. Он сказал, что Фалин, заведовавший Международным отделом ЦК КПСС, в 70-х годах получил выговор от Андропова за проявленный интерес к катынскому делу и предложение начать новое расследование. Меня поразило, что, по словам Кеворкова, в ЦК больше всего были озабочены тем, чтобы возложить всю ответственность за это дело только на НКВД и скрыть, что уничтожение польских офицеров было проведено по решению Политбюро.
Говоря о преступном массовом уничтожении польских военнопленных и попытках Хрущева и Горбачева скрыть эту трагедию, надо отметить и то обстоятельство, что, возможно, расстрел поляков в 1940 году был своего рода мщением, сведением счетов с ярыми антисоветчиками, польскими офицерами, за уничтожение сорока тысяч (по разным данным разные цифры) наших военнопленных в польских концентрационных лагерях после поражения Красной Армии в 1920 году под Варшавой.
В 1953 году меня и Эйтингона обвинили в том, что мы организовывали ликвидацию неугодных Берии людей с помощью ядов на специальных конспиративных квартирах, в загородных резиденциях и эти убийства преподносили как смерть от несчастных случаев. Абакумов также обвинялся в уничтожении неугодных ему людей. Вопреки требованиям закона, ни в обвинительном заключении, ни в приговоре по нашим делам не фигурировали имена «наших жертв». И это не было случайностью или результатом небрежной работы следователей — они свое дело знали. Жертв просто не было, не существовало. В сведении личных счетов Берии и Абакумова с их противниками ни я, ни Эйтингон участия не принимали.
Все тайные ликвидации двойных агентов и политических противников Сталина, Молотова, Хрущева в 1930-1950 годах осуществлялись по приказу правительства. Именно поэтому конкретные боевые операции, проводимые моими подчиненными совместно с сотрудниками «Лаборатории-Х» против врагов, действительно опасных для советского государства, как тогда представлялось, ни мне, ни Эйтингону в вину не ставили. Абакумову, лично отдававшему приказы от имени правительства о проведении операций, они также не ставились в вину. Берия же в 1945–1953 годах не имел к этим делам никакого отношения и даже не знал о них.
Вся работа «Лаборатории-Х», не только научная. была хорошо известна как тем, кто занимался расследованием дела Берии и Абакумова, так и правительству и ЦК партии, наблюдавшим и направлявшим ход следствия по этим делам и определявшим его содержание.
В обвинительном же заключении по моему делу утверждалось, что именно я наблюдал за работой сверхсекретной токсикологической лаборатории, которая экспериментировала с ядами на приговоренных к смерти заключенных в период с 1942 по 1946 год. Это обвинение было снято при моей реабилитации, поскольку в архивах ЦК КПСС и КГБ обнаружили утвержденное правительством Положение, регулировавшее всю деятельность этой лаборатории и порядок отчетности об ее работе. «Лаборатория-Х» мне не была подконтрольна. Я не мог ни отдавать приказы ее начальнику Майрановскому, ни использовать яды против кого-либо, ни тем более проводить с ними эксперименты на людях. И сейчас показаниями, выбитыми у Майрановского, якобы участника сионистского заговора в МГБ, которого никогда не существовало, пытаются спекулировать, чтобы дискредитировать меня и Эйтингона. Причем делают это Ваксберг, Бобренев — профессиональные юристы и Петров из «Мемориала», отдающие себе отчет в том, что использование потерявших юридическое значение показаний и протоколов, не подписанных обвиняемыми и подсудимыми, против реабилитированных людей, выставляет их в самом неприглядном свете, превращает в соучастников фальсификации уголовных дел.
При нынешнем взгляде на эти события нельзя не иметь в виду и другое важнейшее обстоятельство. Практика тайных ликвидации политических противников и агентов-двойников была неприятным, но неизбежным атрибутом «холодной войны» и авторитарного правления. Она регламентировалась специальным решением не партийных органов, а правительства, объявленного в приказах как по линии органов Госбезопасности, так и военной разведки. В Положении о задачах службы разведывательно-диверсионных операций, подлежащих неукоснительному и бесприкословному выполнению, было прямо записано, что «служба осуществляет наблюдение и подвод агентуры к отдельным лицам, ведущим вражескую работу, пресечение которой в нужных случаях и по специальному разрешению правительства может производиться особыми способами: путем компрометации, секретного изъятия, физического воздействия или устранения».
В 1951 году Майрановский вместе с Эйтингоном, Райхманом, Матусовым и А. Свердловым были арестованы и обвинены в незаконном хранении ядов, а также в том, что они являются участниками сионистского заговора, цель которого — захват власти и уничтожение высших руководителей государства, включая Сталина. Рюмину, который возглавлял следствие по этому делу, удалось выбить фантастические признания у Майрановского (он отказался от них в 1958 году) и заместителя начальника секретариата Абакумова Бровермана. Когда в конце 1952 года Рюмин, будучи заместителем министра госбезопасности Игнатьева, был снят с должности, следственная часть не могла представить обвинительное заключение против Майрановского в том виде, как его подготовил Рюмин. Показания начальника токсикологической лаборатории не подкреплялись признаниями врачей, арестованных по делу Абакумова, которые не имели понятия об этой лаборатории.
Никто из арестованных врачей ничего не знал о секретной деятельности Майрановского: он сам проводил эксперименты с ядами на приговоренных к смертной казни в соответствии с установленным правительством и Министерством госбезопасности порядком. Зафиксировать в полном виде признания Майрановского было чересчур рискованно, поскольку он ссылался на указания высших инстанций и полученные им награды. Именно поэтому его дело поступило на рассмотрение во внесудебный орган — Особое совещание при министре госбезопасности. По-видимому, имелись какие-то планы использовать в дальнейшем Майрановского в качестве свидетеля против кого-либо в высшем руководстве. Его оставили в живых и в феврале 1953 года приговорили к десяти годам лишения свободы за незаконное хранение ядов и злоупотребление служебным положением.
Майрановский был осужден незадолго до смерти Сталина. Когда Берия вновь возглавил органы безопасности, Майрановский направил ему огромное количество заявлений-просьб об освобождении, писал о своей невиновности и ссылался на работу под его непосредственным руководством в 1938-1945 годах. Берия, видимо, собирался освободить его, но вскоре сам был арестован. Прокуратура немедленно использовала заявления Майрановского против него самого, против Берии, Абакумова и Меркулова. Теперь Майрановский был представлен как сообщник Берии в его мифических планах ликвидации советского руководства с помощью ядов.
Мне известно о четырех фактах ликвидации опасных врагов советского государства, как тогда однозначно понималось, проведенных с участием Майрановского в 1946-1947 годах. Я имею в виду известных украинских националистов, о которых я уже рассказывал, а также иностранцев — Самета и Оггинса.
Самет, польский инженер еврейской национальности, интернированный нами в 1939 году, занимался совершенно секретными работами по использованию трофейного немецкого оборудования на наших подлодках, которое давало большое преимущество в длительности пребывания под водой. Самет связался с англичанами: он собирался выехать в Палестину. Чтобы внедрить агента в окружение Самета и контролировать его связи с иностранцами, в Ульяновск, где все происходило, направили Эйтингона. Приехавший позже Майрановский вместе с агентом, врачом заводской поликлиники, сделал Самету во время профилактического осмотра инъекцию яда кураре.
Генерал Волкогонов в 1992 году представил в конгресс США список американцев, погибших в Советском Союзе в годы второй мировой войны, а также «холодной», и выразил от имени президента Ельцина сожаление в связи с их гибелью. В этом списке был и Оггинс. Ликвидировали Оггинса, как считает Волкогонов, чтобы он не смог рассказать правду о советских тюрьмах и концлагерях.
На Западе к тому времени было достаточно хорошо известно о ГУЛАГе. и причина, по которой уничтожили Оггинса, не так проста, как писали в наших газетах. Судя по публикациям, Оггинс был незаконно арестован НКВД и приговорен Особым совещанием к восьми годам заключения якобы за антисоветскую пропаганду. На самом деле Оггинс приехал в Советский Союз по фальшивому чехословацкому паспорту — об этом в прессе не было ни слова. Он действительно симпатизировал коммунистическим идеям и являлся негласным членом компартии США. Оггинс также был старым агентом Коминтерна и НКВД в Китае, на Дальнем Востоке и США. Его жена Нора входила в агентурную сеть НКВД в Америке и Западной Европе и отвечала за обслуживание наших конспиративных квартир во Франции и США в 1938-1941 годах. Оггинса арестовали в 1938 году, подозревая в двойной игре. Его жена вернулась в США в 1939-м. Вначале она считала, что муж находится в Советском Союзе по оперативным соображениям, но потом поняла, что он арестован. У нас были основания предполагать, что Нора начала сотрудничать с ФБР и другими американскими и японскими спецслужбами. Она попыталась, может быть, по заданию американской контрразведки, восстановить прерванные с 1942 года связи с нашей агентурой в Америке. В конце войны Нора Оггинс обратилась к американским властям, чтобы они помогли разыскать ее мужа. рассчитывая добиться его освобождения. В период наших хороших отношений с Америкой сотруднику американского посольства в Москве разрешили встретиться с Оггинсом в Бутырской тюрьме, преследуя свои цели — выявить, что известно американцам о его деятельности.
После провала нашей разведывательной сети в США и Канаде в 1946-1947 годах Молотов опасался, что если освободить и Оггинса, то американцы могут привлечь его в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности и использовать как свидетеля против компартии США. Кроме того, по мнению наших спецслужб, контакты Норы Оггинс с американскими властями и сотрудничество с ФБР уже нанесли серьезный урон нашим агентурным позициям в США и Франции.
Абакумов, зная это, предложил ликвидировать Оггинса, решение было принято Сталиным и Молотовым. В 1947 году Майрановский во время медицинского обследования сделал Оггинсу, находившемуся в тюрьме, смертельный укол. Мне и Эйтингону поручили организовать его похороны на еврейском кладбище в Пензе и оформить дату захоронения 1944 или 1945 годом.
Сейчас, вспоминая этого человека, я испытываю сожаление. Но тогда, в годы «холодной войны» ни мы, ни американцы не задумывались о моральных аспектах ликвидации опасных противников, агентов-двойников.
Показания Калугина об использовании ядов и токсикологических препаратов в спецоперациях КГБ за границей в 1970-х годах
В 60-70-х годах и в 1990-м прокуратура, КГБ и Комитет партийного контроля при ЦК КПСС расследовали случаи использования ядов в операциях спецслужб. Было установлено, что Майрановский имел отношение к применению ядов спецслужбами в 1937-1947 годах. С 1952 года использование ядов возобновилось уже без участия Майрановского и, как всегда, регламентировалось соответствующими приказами правительства. Никто из реально руководивших всеми действиями по применению ядов ни из службы комендатуры КГБ, ни из оперативно-технического управления не был привлечен даже к административной ответственности.
Токсикологическая лаборатория была создана в 1921 году при председателе Совнаркома В. И. Ленине, задолго до Берии, и именовалась «Специальным кабинетом». Возможно, что Ленин просил Сталина достать ему яд именно из запасов этой лаборатории — «кабинета».
Первым начальником лаборатории в 30-х годах был профессор Казаков, его расстреляли в 1938 году по процессу Бухарина.
Научно-исследовательские работы по тематике лаборатории проводились специалистами Института биохимии под руководством Майрановского. В 1937 году лаборатория-»кабинет» и исследовательская группа Майрановского были переданы в НКВД. В 60-70-х годах она получила название Спецлаборатории No 12 Института специальных и новых технологий КГБ.
Мрачная известность лаборатории продолжала волновать воображение советских руководителей. В 1988 году генерал-майор КГБ Шадрин рассказывал мне, что высшая инстанция, то есть Горбачев, проявляет интерес к практике устранения политических соперников в прежние времена. Тогда получили распространение слухи о том, что председатель КГБ Семичастный в 1964 году якобы отказался выполнить намек-поручение Брежнева по негласной ликвидации Хрущева. Однако Семичастный, по словам Шадрина, отказался представить письменное объяснение по этому вопросу в 1988 или 1989 году.
В 1990 году меня и Олега Калугина вызвали в прокуратуру. Меня допрашивали по делу Оггинса, Калугина — по делу Маркова, болгарского диссидента, убитого в Лондоне, где он в 1978 году работал на Би-Би-Си. Калугин подтвердил прокурору то, о чем говорил в своих выступлениях в прессе.
Он, занимая должность начальника службы внешней контрразведки КГБ, консультировал болгарскую разведку в проведении операции по ликвидации Маркова с помощью яда, полученного из Спецлаборатории, которую раньше возглавлял Майрановский. Марков погиб от укола зонтиком, изготовленным в этой лаборатории.
Участие Калугина в операции, проводимой болгарской разведкой, соответствовало его служебным обязанностям: он отвечал за мероприятия по борьбе с агентурой западных спецслужб за рубежом и должен был оказывать содействие спецслужбам социалистических стран. Марков же считался в то время видным агентом английской разведки. Как мне рассказывали, болгарское правительство наградило Калугина за эту операцию орденом и браунингом. Не так давно Калугин поведал, что получил орден Красного Знамени еще за одну ликвидацию — похищение в Вене советского перебежчика, офицера ВМФ Артамонова, проведенное с использованием токсикологических препаратов, от которых Артамонов умер у него на руках.
Объяснение Калугиным его участия в ликвидации и похищении неугодных советскому правительству людей было аналогично моему. Другой вопрос: для нашей так называемой «демократической общественности» Калугин — борец за справедливость и права человека, а я, мягко говоря, — одиозная личность.
Калугин и поддержавшая его пресса справедливо поставили вопрос о контроле над работой токсикологических подразделений спецслужб. Однако, на мой взгляд, дело не только в контроле. Токсикологические лаборатории всегда будут в составе служб технического обеспечения деятельности органов госбезопасности и разведки.
Преступные злоупотребления в этой сфере были установлены и в операциях ЦРУ. В 1977 году Огородник, сотрудник Министерства иностранных дел, являвшийся агентом ЦРУ, покончил жизнь самоубийством, проглотив ампулу с ядом в момент ареста. Однако до этого он с санкции ЦРУ ликвидировал с помощью изготовленного США яда скрытого действия ни в чем не повинную женщину, советскую гражданку, имевшую некоторые основания подозревать его в шпионаже.
Проблема контроля над деятельностью токсикологических групп органов безопасности и внутренних дел в мирное время
Возникает вопрос: оправданно ли применение наркотиков или ядов в борьбе с терроризмом? Конечно, смертный приговор или уничтожение террориста должны осуществляться в строгом соответствии с требованиями закона. К сожалению, правовые аспекты действий спецслужб в боевой обстановке, например, при вынужденной ликвидации опасных террористов, не разработаны ни у нас, ни за рубежом.
Однако опасность заключается в том, что столь мощное оружие может быть использовано правящим режимом для уничтожения нежелательных людей, политических противников и соперников, как уже было в нашей истории. Разумеется, токсикологическая служба обязана подчиняться строгим правилам и контролироваться. Но, повторяю, дело не только в контроле — важен статус персонала.
Я думаю, что сотрудники токсикологических подразделений спецслужб не должны находиться на действительной военной службе. Это позволит контролировать их действия в рамках реального прокурорского надзора. Не являясь военнослужащими, они не должны будут подчиняться в своих действиях требованиям дисциплинарного Устава Вооруженных Сил, согласно которому приказ начальника является законом для подчиненного, а уголовную ответственность за незаконно отданный воинский приказ несет высшее должностное лицо, его отдавшее. Может быть, это станет какой-то гарантией против злоупотреблений в использовании токсикологических служб в политической борьбе.
То, что я рассказал, кому-то покажется схематичным, кому-то попыткой скрыть от общественности механизм страшной работы «Лаборатории-Х». Проверка сфальсифицированных против меня обвинений, что я контролировал работу лаборатории и отдавал ее начальнику приказы, показала, что я, как и руководители других самостоятельных служб и управлений МГБ — КГБ, имел самое общее представление о работе лаборатории и никакого участия в деятельности токсикологического подразделения не принимал.
Впервые этот материал, но, естественно, в другой форме, я представил в ЦК КПСС в 60-х годах, в своих заявлениях, добиваясь сначала освобождения из тюрьмы, затем реабилитации. Напрасно так называемые демократические журналисты пытаются обвинить меня в том, что я утаиваю невыгодные для себя обстоятельства, но при этом используют факты из моей книги, изданной на Западе, без ссылок на нее.