Рассказы шестидесятого года

Дорога

Мы неслись на большой скорости, была темень и ночь.

Впереди, в свете фар, и чуть по сторонам кружились снежинки.

Над нами была ночь. Мела пурга, сильно задувало, и мы стояли в кузове, подняв воротники.

В полушубках.

Машину трясло, под колесами звенела мерзлая мертвая земля.

Не помню уж, были ли видны какие-нибудь окрестные огни. Странное молчание деревень. Снега и сугробы... Смутные очертания холмов. А мы все едем и едем, закрываясь от ветра, через эти голые заснеженные поля. Мы еще готовы были долго так ехать по звездной этой укатанной дороге и радовались быстрой езде.

Как вдруг раздался взрыв. Под колесами.

Медленно всплыли ракеты. В небо понеслись отмеченные двумя пунктирами цветные трассирующие пули. Все загромыхало.

Вдалеке заговорили — зататакали пулеметы.

И где-то рядом, чуть в стороне и, может, сзади, защищая нас, тоже ударил пулемет.

Заехали!

Через минуту мы уже мчались назад.

Когда раздался этот взрыв, уцелевшая, наскочившая, на мину наша машина споткнулась. Но водитель сумел развернуться. Мы не успели опомниться, а он уже мчал нас обратно. Сетуя на нашу молодость и непросвещенность.

Мы чуть не воткнулись в чужую траншею.

У меня до сих пор все это в памяти: и эта дорога, и эта траншея. [78]

Образ дороги, перерезанной траншеей.

Закрою глаза и вижу.

Дорога. Обычная полевая проселочная прямая дорога. Дорога, она — без конца. Она должна вести вдаль...

И вдруг она обрывается.

Как перед шлагбаумом.

Дальше — фронт, передовая. Ржавое проволочное заграждение...

С тех пор у меня осталось это в памяти — воспоминание о войне, как о дороге, перегороженной траншеей. [79]

Серое здание

Когда наступил рассвет, все, кто был в доме Гиммлера, подошли к окнам, надеясь увидеть рейхстаг. Но ничего не увидели: мешало какое-то здание.

Неустроев тоже глядел из-за подоконника. (Окно в подвале было высоко.) Он видел немногое. Справа — деревья парка, еще голые, темные. Тянет апрельской влагой, прошлогодним прелым листом. Слева виден ров. Еще не совсем рассеялся туман. С крыши капает... Неустроев увидел и это четырехугольное невысокое здание, также прикрытое деревьями. Здание ему показалось не очень большим. Правда, над ним купол и башни по бокам, но ничего особенного оно собою не представляет.

Бойцы, столпившиеся тут же, были озадачены. Там, где ждали увидеть рейхстаг, никакого рейхстага не было.

Но другой комбат — Давыдов — сказал, что из подвала плохо видно, и повел командиров наверх. Осмотреться. Оттуда им яснее будет, как действовать дальше.

Они поднялись повыше на два этажа и стояли, прячась за косяк. От Шпрее еще наползал туман. Насквозь промокший парк был пуст. И было тихо. И тут увидели то, чего раньше не могли рассмотреть, — увидели, что площадь вся изрыта траншеями... Увидели бронеколпаки на углах, танки. В глубине парка — самоходки. Афишная тумба. Еще какое-то сооружение, похожее на трансформаторную будку, вероятно, укрепленное. Кроме рва, впереди был еще и канал, заполненный водой. Да и это здание с башнями отсюда, с высоты, выглядело внушительнее, не то что из подвала, когда первый этаж был скрыт...

Прибежал связной. Неустроева вызывали. Комдив Шатилов запрашивал, почему он не наступает. [80]

«Товарищ «семьдесят семь»! Мешает серое здание».

«Постой, постой... Какое здание?»

«Прямо перед нами! Буду обходить справа».

Неустроев, лежавший у телефона в углу подвала, и комдив у себя на НП, в Моабите, оба склонились над картой...

Пришел командир полка. Зинченко. Он разместил свой штаб за рекой — рядом со швейцарским посольством.

«Что тебе мешает? Давай карту». Они вымеряли и прикидывали. Мост Мольтке... Шпрее... Дом Гиммлера...

«Неустроев! Да это — рейхстаг».

А ему и в голову не приходило, что это четырехугольное серое здание, этот дом перед окнами (до него так близко!) и есть тот рейхстаг, к которому они стремятся. А ему казалось, что до рейхстага еще надо идти да идти.

Над ребристым его куполом была площадка, и на ней — шпиль. Перед фасадом — густые, готовые вот-вот распуститься деревья — не обломанные и не обожженные...

Но видели это лишь немногие, и лишь этим ранним утром. Через час началась артподготовка, по рейхстагу ударили «катюши» и орудия — дальние и прямой наводки, и он мгновенно стал таким, каким у нас его знают по снимкам, появившимся после войны. [81]

Немногие знают...

Немногие знают: после того как мы водрузили знамя на рейхстаге, бои в рейхстаге шли еще два дня и две ночи.

Полторы тысячи немцев, уже в дни штурма Берлина переброшенные сюда с Балтики, засели в подвалах рейхстага. Они забрасывали нас фаустами. Этого сильного реактивного оружия в подвалах у них было много. Но когда стало ясно, что вернуть рейхстаг им не удастся, они подожгли его. А может, он и сам загорелся от тех же фаустпатронов.

Он горел так, как горит всякий дом, а гореть в рейхстаге было чему — горела мебель, краска стен, вспучивался и полыхал паркет; дым, а потом пламя показалось из окон, из пробоин. Горстка людей — около трехсот бойцов, лишь немногим больше! — сражалась в горящем здании.

Но не только в этом был драматизм положения.

Утром первого мая — на тысяча четыреста десятый день войны — сводка Совинформбюро сообщила, что нашими войсками в центре Берлина взято здание германского рейхстага и водружено Знамя Победы. Об этом же было сказано Сталиным в его первомайском приказе.

В Париже, в Лондоне, в Нью-Йорке служили молебны. В эфире — стоило включить рацию — слышался колокольный звон... А в это время в горящем здании рейхстага, в тесном коридоре, прижатые огнем к стене, рукавами закрывая глаза, стояли наши бойцы.

Комбату было передано, что он может вывести людей. «Выйдите из рейхстага, займите круговую оборону, а как только здание прогорит, станете брать его снова».

Но выходить уже было некуда. Собравшиеся в одной узкой комнате, задыхавшиеся от дыма бойцы, натянув [82] противогазы — у немногих они оказались, — лежали на полу. Пламя уже врывалось сюда.

И что-то с треском рухнуло. Из провала в стене повалил желтоватый дым. Но это была, как они увидели, не новая опасность, это было — спасение...

И через этот неожиданный, вдруг открывшийся пролом бойцы перебрались в соседнее, уже выгоревшее помещение.

Немцы не смогли добиться своего. А знамя не сгорело, все так же оставалось над рейхстагом, оно лишь слегка закоптилось.

Когда огонь начал понемногу стихать, все выходы из подвалов были опять блокированы...

Наступило утро второго мая. [83]