Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Началось

К середине марта 1944 года разведка уточнила группировку противника и расположение огневых средств в его глубоко эшелонированной обороне. Много потрудились летчики 61-й отдельной корректировочно-разведывательной авиаэскадрильи. Они использовали малейшие разрывы в облаках для аэрофотосъемки. Успешно прошла разведка боем. Неоценимую пользу принесла нам систематическая информация крымских партизан. И наконец, кипучую деятельность развили бойцы и командиры подразделений артиллерийской инструментальной разведки. У каждой цели, даже самой маленькой, такой, как пулемет, теперь единый для всей армии номер и специальная карточка ежедневных наблюдений.

Имея к этому времени решение командарма и план наступательной операции, мы отработали до мельчайших подробностей вопросы артиллерийского наступления. Необходимо было провести ряд групповых упражнений со старшими артиллеристами, разъяснить им их обязанности, а также проверить реальность расчетов плана. [177]

Утром 16 марта у нас собрались командующие артиллерией корпусов, дивизий, командиры артиллерийских соединений и частей. Начальник разведки штаба артиллерии армии подполковник Дмитриев сделал подробный анализ состояния немецкой обороны. Подводя общие итоги разведки, он обратил внимание на то, что прежние данные об артиллерии противника на Перекопе устарели, много, оказалось ложных позиций. Одновременно выявлены новые зенитные и минометные батареи. Артиллерийским огнем вскрыта маскировка 12 дотов. Эти доты отчетливо видны. Однако их амбразуры не просматриваются, так как построены с расчетом на фланговый огонь.

Как много потрачено усилий и средств только на обнаружение этих дотов! А ведь мы могли бы иметь совершенно исчерпывающие данные о всех укреплениях, так как 8 дотов построены нашими войсками в 1941 году. Гитлеровцы захватили их, исправили, вооружили своими пулеметами и теперь подготовили для борьбы с нами. Казалось, должны где-то сохраниться чертежи их, координаты точек стояния с описанием секторов огня. Однако все попытки найти эту важную документацию не увенчались успехом. Вероятно, она погибла при эвакуации наших войск из Крыма в 1942 году. Поэтому и пришлось нам теперь специально вскрывать их маскировку, израсходовать на это очень много гаубичных снарядов.

После доклада Дмитриева был объявлен проект плана артиллерийского обеспечения наступления. Отдельные его положения проверялись на специальных учениях, которые мы проводили и на своем полигоне, и в войсках. Нужно было изыскать наилучшие способы и приемы прорыва сильно укрепленной обороны.

Группировка нашей артиллерии всем командирам была известна. В основе ее лежала строгая централизация управления в целях достижения наибольшего массирования огня на решающих направлениях. Это было необходимо, так как армия наступала на узком фронте (6–7 километров). Если бы в таких условиях артиллерия каждого корпуса действовала самостоятельно, это внесло бы невероятную путаницу. Да и концентрация артиллерии на таком узком участке, доходившая до 200 орудий и минометов на километр фронта, заставляла [178] сосредоточить управление в одних руках. С этой целью и были созданы две сильные армейские группы, в которые входили преимущественно тяжелые орудия.

Артиллерийское обеспечение планировалось так, чтобы до атаки разрушить и уничтожить основные доты и мощные дзоты, мешающие нашей пехоте. Такую задачу невозможно выполнить в день наступления, так как для разрушения дотов огнем орудий большой мощности необходимо 10–12 часов светлого времени. Поэтому уничтожение особо прочных сооружений мы решили начать за два дня до штурма. В целях маскировки предварительного периода разрушения предусматривалось за неделю до штурма наращивать огневую активность нашей артиллерии.

Непосредственное артиллерийское обеспечение в день прорыва займет три с половиной часа, из них два с половиной часа — на доразрушение особо прочных сооружений, на подавление живой силы и огневых средств и, наконец, час на поддержку атаки пехоты. Такой длительный срок артподготовки необычен для 2-й гвардейской армии. В предыдущих операциях на это уходило 100–120 минут. Но ведь и условия наступления на Перекопе тоже необычны.

Как известно, пехота противника отрыла очень глубокие «лисьи норы» и построила прочные блиндажи. Все укрытия ликвидировать не удастся. Чтобы нанести максимальный урон пехоте в тот момент, когда она вылезет из «нор» и блиндажей в траншеи, нужны ложные переносы огня, внезапные артиллерийские удары по пехотинцам, изготовившимся к отражению нашей мнимой атаки.

До настоящего времени артиллерийскую подготовку мы начинали мощным огневым налетом по батареям противника. Если нашу армию поддерживала бомбардировочная или штурмовая авиация, то и она принимала участие в их подавлении. Затем переходили к методическому огню до следующего массированного налета. Такой огонь не всегда мог удержать немецкие орудия на старом месте, и гитлеровцы, понеся после первого налета потери в прислуге и материальной части, перетаскивали пушки на запасные огневые позиции. Чтобы помешать им, мы решили изменить обычный порядок контрбатарейной борьбы. Ориентировочно ее [179] начало отнесли к концу артиллерийской подготовки. Это позволит более интенсивно обстреливать батареи противника.

Командир одного из полков спросил, хорошо ли мы сделали, включив в контрбатарейную группу четыре легких полка. Ведь раньше в эту группу входили только более мощные орудия.

Я ответил, что у 76-мм орудий действительно маломощные снаряды для фугасного действия. Но это нас не должно беспокоить. Нам нужно море осколков для поражения живой силы, и тут как раз пригодятся такие орудия.

— А как будете поддерживать атаку пехоты? — поинтересовался Василий Иванович Черешнюк.

Отвечая на вопрос Василия Ивановича, я рассказал о том, что условия местности и конфигурация фронта заставили нас применить минометный огневой вал. История огневого вала уходит в далекие времена первой мировой войны. Тогда он организовывался крайне примитивно и передвигался по времени. Это часто приводило к отрыву огня от пехоты. С появлением же радиосвязи стало возможным руководствоваться в этом случае не временем, а сигналом пехотных командиров. Поэтому мы строили расчет на создание огневого вала для каждой дивизии и каждого полка. Если из двух полков один застопорится в атаке, то перед ним будет создана огневая завеса из разрывов мин, а перед другим огонь по сигналу командира передвинется наследующий рубеж.

Для проведения огневого вала на этом участке привлекалось 200 минометов. Кроме того, два артиллерийских полка должны были создать огневые завесы на флангах дивизий. Огневое окаймление имело важное значение, так как на направлении главного удара имелись мощные опорные пункты противника — Армянск, Кула и Джулга.

Начальник штаба артиллерии подполковник Кац внес предложение использовать 82-мм дымовые мины, которые прибыли на полевой армейский склад. Я согласился с этим и приказал, чтобы специальная минометная группа подготовила два-три рубежа дымовой завесы с целью «ослепить» противника на самых ответственных участках его обороны. [180]

В тот же день вечером командарм генерал-лейтенант Г. Ф. Захаров созвал руководящих генералов и офицеров полевого управления армии и командиров корпусов. Обсуждался вопрос о подготовке артиллерийского обеспечения штурма перекопских позиций и всей армейской наступательной операции по освобождению Крыма. Я доложил о нашем плане. Предложение об использовании реактивной артиллерии получило общее одобрение. Оно заключалось в том, что два полка во время атаки пехоты будут отдельными установками наносить удары по опорным пунктам, чтобы сковать противника в глубине обороны и не допустить его контратаки. Экспансивный командир 13-го гвардейского корпуса генерал Чанчибадзе вскочил с места:

— Вот это правильно! «Катюши» заменят нам авиацию!

Эта реплика была обоснованна. Дело в том, что все силы 8-й воздушной армии решением командующего фронтом планировалось использовать только в полосе наступления соседа — 51-й армии. Мы же, располагая четырьмя десятками самолетов Черноморского флота, должны были компенсировать недостаток авиации «эресами» хотя бы во время боя за первую полосу обороны врага.

Много времени было посвящено разбору самого построения артиллерийского обеспечения, особенно организации ложных переносов огня, что должно было способствовать истреблению пехоты противника. Командарм потребовал, чтобы во время ложной атаки в траншеях поднимали на палках каски с чучелами и кричали «ура!». Насчет касок не было сомнений. Мы применяли их на учениях. Но вот «ура!» явно должно было потеряться в грохоте снарядов во время артподготовки. Поздно ночью, разобрав все вопросы артиллерийского обеспечения штурма перекопских позиций, командарм утвердил наш план.

23 марта 1944 года. Ровно месяц прошел с того дня, когда мы переключились на крымское направление. В хорошем настроении захожу к командарму.

— Вот и хорошо, генерал, что зашли. Давайте разберемся.

По тому, что Захаров называет меня не по имени и отчеству, как обычно, догадываюсь, что его настроение [181] не совпадает с моим. Он раскрывает ведомость, и мне сразу же бросается в глаза подчеркнутое красным карандашом: общая обеспеченность армии боеприпасами — 70 процентов. Я взял ведомость и предложил:

— Посмотрим по видам боеприпасов. Снарядов особой и большой мощности — сто процентов. Гаубичные и пушечные, а также мины — восемьдесят пять. Тоже неплохо. В чем же мы отстаем? Сорокапятимиллиметровых снарядов у нас маловато. Хорошо, чтобы и эти были израсходованы. Легких мин хватит, да еще за эти дни подвезем. А что касается винтовочных выстрелов, то вы же знаете, как редко расходуют даже десятую часть того, что дается.

Вижу, как у Захарова повеселело лицо.

— Правильно, — говорит он, — штурм можно начинать. Погода исправляется, через сутки дороги будут проезжими.

Хорошая погода недолго баловала нас. Только подсохли грейдерные дороги и по ним покатили тысячи автомашин в войска и на склады, как налетел ураган с дождем и снегом. Правда, к концу дня снег растаял.

Под утро получили приказ командующего фронтом: «Наступление откладывается». Оказывается, на Сиваше вновь разрушены обе переправы, и 51-я армия опять отрезана от тылов. Вместе с приказом пришел вызов от Ф. И. Толбухина днем прибыть в штаб фронта. Тут же вместе с командармом и членом Военного совета мы отправились в путь.

В длинной узкой комнате сидели маршал А. М. Василевский, генерал армии Ф. И. Толбухин, член Военного совета фронта генерал-майор Н. Е. Субботин, генерал-лейтенанты С. С. Бирюзов, С. А. Краснопевцев, командарм 51-й генерал-лейтенант Я. Г. Крейзер и командующий артиллерией этой армии генерал-майор Н. И. Телегин, командующий 8-й воздушной армией генерал-лейтенант Т. Т. Хрюкин.

Каждый командующий армией доложил об окончании всех предварительных работ и о готовности своих войск к наступлению. Василевский и Толбухин интересовались планированием артиллерийского обеспечения операции. Разумеется, у каждой армии имелась своя организация и методика артиллерийского обеспечения, [182] так как их фланги разделялись широким Сивашом и Литовским полуостровом.

Подробно разбирались и вопросы авиационной поддержки операции. Но нас они мало интересовали, так как все воздушные силы предполагалось использовать на фронте 51-й армии. Нам же предназначалась лишь одна минно-торпедная авиационная дивизия Черноморского флота. Кроме того, у нас был авиационный полк ночных бомбардировщиков, в котором оставалось к этому времени в строю всего лишь восемь По-2. Заканчивая совещание, генерал Толбухин назначил начало операции на 5 апреля.

В течение второй половины марта пехотинцы каждую ночь отрывали «усы» в сторону противника, а затем, соединив их по фронту, образовали новую первую траншею. Теперь наши и немецкие окопы разделяло всего 100–150 метров.

Противник тоже не дремал и, судя по аэрофотосъемкам, отрыл много новых окопов в глубине обороны. К 25 марта у него в тылу появилась четвертая сплошная траншея. Это заставило нас задуматься: не ушел ли противник из первой траншеи? Если бы это было так, мы много снарядов могли выбросить на пустое место. Своими опасениями я поделился с командармом. Он [183] забеспокоился. Командирам корпусов было приказано немедленно провести разведку боем, организовать ночной поиск.

Однако поиск прошел неудачно — отличная сигнализация предупредила немцев о появлении чужих возле проволоки. Наспех организованная разведка боем тоже ничего не дала. Только через сутки разведывательная группа 55-го стрелкового корпуса, переправившись дождливой ночью через Перекопский залив и удачно пройдя подводное минное поле, захватила «языка». Пленный ничего не знал о первой траншее, но зато сообщил, что четвертая, новая траншея несколько дней назад занята частями 50-й пехотной дивизии.

На экстренном совещании у командарма с участием командиров корпусов мы обсудили положение. Я предложил изменить планирование артиллерийского огня и начинать обработку не с первой, а со второй траншеи. Командарм боялся просчета, хотя вся артиллерийская разведка с Турецкого вала подтверждала, что в первой траншее противник держит очень мало солдат.

— Нельзя ли обработать и первую и четвертую траншеи? — допытывался Захаров.

Командиры корпусов признавали тщательность артиллерийской разведки и хорошее качество ее наблюдения, но в данном случае не решались сказать что-либо определенное. Начальник инженерных войск армии генерал Брынзов предложил вновь отрывать «усы», чтобы подойти к первой траншее неприятеля возможно ближе. Командарму план понравился, и он приказал немедленно заняться этим.

Скрепя сердце Захаров утвердил мое предложение о переносе огня с первой на вторую траншею. Почти одновременно пришло распоряжение командующего фронтом перенести наступление на 8 апреля.

Двое суток потребовалось нам, чтобы внести соответствующие изменения в план артиллерийского обеспечения наступления. К 4 апреля все расчеты были переделаны и доведены до солдат, сержантов и офицеров батарей.

Погода улучшилась. Стало хорошо пригревать солнце. Все мы облегченно вздохнули: дороги быстро просохнут. 6 апреля артиллерия открыла огонь по дотам. Начался предварительный период разрушения. [184]

Стреляли мы более интенсивно, чем раньше. К вечеру включились и орудия большой мощности. В результате было повреждено несколько вражеских дотов.

Ночью меня разбудил адъютант:

— Вызывает немедленно командарм.

Наскоро набросив шинель, я спустился в ход сообщения и... замер в изумлении. Крупные хлопья снега, совсем как в Москве, плавно кружились в воздухе, мягко оседая на землю. Кругом все бело. Вот так весна! Что за капризная погода!

Вошел в жарко натопленный блиндаж Захарова. Командарм сидел за столом над картой, видимо, еще не ложился. Рядом горка изорванной, исписанной бумаги.

— Генерал, — сурово обратился он ко мне, — успеем мы перепланировать огонь и перенести его на первую траншею?

— Поздно, да и незачем.

— Это вы меня убедили бить только по второй! И подвели! Привык вам верить, а сейчас вижу, что зря!..

Вошел полковник Левин и сразу же начал успокаивать командарма:

— Вам же Иван Семенович докладывал, что он на всякий случай дает по первой траншее сильный минометный огонь. Это ведь хорошая страховка.

Слова Левина еще больше подлили масла в огонь.

— Что вы думаете, я не понимаю разницы между минометным горохом и мощными снарядами?

Мое внимание привлекли погоны начальника штаба армии. Их каемка четко обозначалась каплями от подтаявшего снега. По ассоциации я подумал, что немцы будут очищать свои окопы от снега. Схватив трубку одного из телефонных аппаратов на столе командарма, я приказал соединить меня с начальником штаба артиллерии.

— Что случилось? — удивленно спросил Захаров. — Что вы собираетесь делать?

Я не успел ответить, как услышал в трубке сочный баритон начальника штаба артиллерии:

— Слушает подполковник Кац.

Посмотрел на часы. Было пять утра.

— Немедленно передайте старшим артиллерийским начальникам мое распоряжение — вызвать всех командиров [185] на наблюдательные пункты и следить за очисткой от снега траншей и блиндажей у противника. Вместе со снегом солдаты будут выбрасывать грязь, и на белом фоне отчетливо покажутся очертания окопов. Это даст нам возможность отличить действующие сооружения, доты и дзоты от ложных. Потребуйте, чтобы к концу таяния снега у нас в штабе была специальная схема такого уточнения разведывательных данных.

Командарм заулыбался и тотчас же стал давать соответствующие распоряжения командирам корпусов. Павел Иванович Левин по другому телефону связался с начальником авиационного отдела штаба армии и спросил, можно ли сейчас поднять самолеты на разведку. Захаров быстро перехватил трубку у Левина и потребовал немедленной аэрофотосъемки.

Я рассказал Павлу Ивановичу, какую роль во всем этом сыграли его погоны, и мы, посмеиваясь, вышли из блиндажа. Снегопад прекратился. Наступил рассвет. Показались просветы в облаках. День обещал быть солнечным.

К десяти часам солнце уже стало припекать. И в наших, и в немецких траншеях шла обычная жизнь. Немцы, как мы и предполагали, очищали окопы от снега и выбрасывали вместе с ним мокрую землю. С передового наблюдательного пункта доложили, что снег перед второй и третьей немецкими траншеями побурел от выброшенной грязи. Сразу видно, что они плотно заняты войсками. Перед первой траншеей снег белый, чистый, только в двух-трех местах на километре заметна грязь, — по-видимому, там посты дежурных автоматчиков.

К двенадцати часам дня подполковник Кац принес схему целей. Мы внимательно просмотрели ее. Снег помог внести много ценных дополнений в разведывательные данные. Теперь уже совершенно ясно, что первая траншея занята только дежурными наблюдателями. Кроме того, мы обнаружили много целей, около которых нет жизни, нет движения, а следовательно, они либо сомнительные, либо ложные.

День 7 апреля протекал так же, как и предыдущий, внешне спокойно. И в то же время для каждого из нас он был наполнен тревожным ожиданием: что будет завтра? Одиночным огнем отдельные батареи продолжали [186] разрушать намеченные цели. Некоторые полки по плану «врастяжку на весь день» вели контрольные пристрелки.

К вечеру выяснилось, что результаты стрельбы на поражение оказались более эффективными, чем накануне. Половина немецких дотов была разрушена, много дзотов и окопанных танков тоже вышло из строя.

* * *

Велико волнение артиллеристов накануне штурма. Хотелось снова и снова проверить правильность всех расчетов, целесообразнее организовать огонь более тысячи орудий и минометов. А после того как в штабе все было сделано, мы с майором А. М. Сапожниковым и адъютантом Н. П. Спиридоновым отправились в 126-ю стрелковую дивизию, прославившуюся в боях за Донбасс.

Проходя по глубокой траншее, я услышал знакомую мелодию популярной песни «Катюша». После двух-трех куплетов песня замерла, ее сменил гортанный немецкий голос, обращенный к противнику. Затем совсем близко от нас раздались крякающие разрывы мин.

— Товарищ генерал, рядом убежище! — крикнул адъютант, и мы быстро втиснулись в подбрустверную нишу.

Отрывистая немецкая речь продолжалась, не прекращался и обстрел.

— Вишь, как фриц ищет эту самую Огеу! — заметил пожилой старшина.

— Что это за Огеу? — удивился Сапожников.

— Окопная громкоговорящая установка, — пояснил все тот же старшина. — Почитай, фашисты эту Огеу страх как ненавидят. Правды нашей побаиваются.

С помощью громкоговорящих установок наши политработники в содружестве с немецкими антифашистами разъясняли неприятельским солдатам правду о разбойничьей войне, развязанной гитлеровцами, говорили о благородной миссии Советской Армии, сражающейся за свободу и мир всех народов. Вот почему фашисты так остервенело пытались заглушить правдивый голос советских политработников и их верных друзей — немецких антифашистов. В дни подготовки к наступлению они трудились особенно энергично. [187]

Утром 5 апреля на передний край пришла группа бойцов во главе с инструктором политотдела 24-й дивизии Ю. И. Кириленко. Вместе с капитаном были и немцы антифашисты. Пустив в ход громкоговорящую установку, они, как и прежде, начали передачи с «Катюши». Веселая мелодия песни привлекала внимание немецких солдат, а именно на это и рассчитывали наши агитаторы. Прослушав песню, солдаты, естественно, ждали продолжения передач. И продолжение следовало: солдаты 4-й роты услышали письмо своего командира, недавно попавшего к нам в плен. Офицер призывал своих подчиненных переходить к русским. Затем антифашист рассказал о командире 8-й роты Мюллере, который прикинулся больным и уехал из осажденного Крыма, бросив своих солдат. «Если хотите спасти жизнь, — добавил диктор, — бросайте оружие и сдавайтесь в плен».

Агитаторы не ограничивались только конкретными примерами из жизни соседних частей противника: они рассказывали правду о положении на фронтах, об успехах наших войск и крушении оборонительных позиций врага на Миусе и Молочной. Все эти факты, точные и неоспоримые, показывали немецким солдатам ложь гитлеровской пропаганды о планомерном отступлении и выравнивании линии фронта.

Встретив капитана Ю. И. Кириленко, мы попросили его рассказать о результатах пропагандистской работы.

— Цыплят по осени считают, — неопределенно ответил он. Потом добавил: — Сами видите, что немцы дерутся уже не так, как в сорок первом. Морально они уже надломлены. Это — результат могучих ударов советских войск. Но думаю, что и наша правдивая пропаганда в какой-то мере подтачивает силы врага.

С большой теплотой капитан отозвался о работе известного немецкого писателя Фридриха Вольфа. Его страстные призывы, яркие речи, обращенные к соотечественникам, волновали сердца, вызывали у немецких солдат неверие в успех войны против СССР.

* * *

8 апреля в восемь часов утра началась артиллерийская подготовка. Как она не похожа на все предыдущие! Вместо обычного мощного огневого налета всей [188] артиллерии шла редкая стрельба из отдельных орудий.

Но прошло тридцать — сорок минут, и результаты стрельбы стали сказываться. По проводам понеслись к нам донесения: дот номер такой-то разрушен, дзоты номера такие-то уничтожены. На сороковой минуте немцы заметно забеспокоились. Над районом огневых позиций нашей артиллерии завыли их бомбардировщики.

Майор Сапожников, заместитель начальника оперативного отделения, стоя около меня, усмехается:

— Достанется сегодня нашим ложным батареям!

И действительно, после бомбежки выяснилось, что «сокрушены» пять таких батарей. Из настоящих пострадала лишь одна. Немцы же потеряли сбитый зенитками самолет.

Вскоре противник начал вводить в действие свою артиллерию. От командиров корпусов полетели настойчивые просьбы подавить вражеские батареи.

Гитлеровцы стреляют всего семью-восемью батареями. Надо набраться терпения, тем более что сейчас наша артиллерия частично еще занята разрушением. А самое главное — чем позже откроем огонь, тем он будет неожиданнее и тем надежнее будут подавлены орудия противника к моменту атаки.

К исходу семидесяти минут артиллерийской подготовки огонь наших тяжелых орудий резко усилился. Некоторые батареи заканчивали уничтожение целей переходом на беглый огонь. По телефону в штаб бесконечным потоком льются сообщения о ликвидированных дзотах, блиндажах, окопанных танках.

На восемьдесят первой минуте, по заранее выверенным часам, точно по плану, словно гром среди ясного неба, грянула канонада. Это был первый огневой удар по переднему краю. В течение пяти минут больше полутора тысяч орудий на 8-километровом фронте вели непрерывный огонь.

Ровно на восемьдесят шестой минуте неистовый грохот сменился на мгновение мертвой паузой, после чего артиллеристы произвели ложный перенос огня.

Мы, наблюдавшие с фланга, отчетливо увидели, как стена желто-серого дыма и пламени передвинулась на 200–300 метров вперед. Немцы, надо полагать, теперь [189] торопились выйти из блиндажей в окопы для отражения предстоящей атаки. Конечно, тут у них неизбежны суета, установка пулеметов, скопление людей. И вот тогда-то половина всей нашей артиллерии и множество минометов внезапно обрушили огонь на изготовившихся к бою гитлеровцев.

Одновременно разрывы немецких снарядов стали учащаться, и очень скоро перед нашей первой траншеей выросла завеса из дыма и земли. Это гитлеровцы вели артиллерийский заградительный огонь, «запрещающий» советской пехоте подняться в атаку. Через семь минут мы должны выкатить из глубоких ниш пушки для стрельбы прямой наводкой. А заградительный огонь гитлеровцев не позволит этого сделать, и тогда даю команду «Буря!».

Это условный сигнал начала контрбатарейной борьбы — подавления вражеской артиллерии.

Пятьдесят батарей залпами ударили по всем действовавшим огневым позициям противника. Очевидно, первый огневой налет еще застал его прислугу у орудий и нанес большие потери. Завеса перед нашими траншеями стала быстро редеть и скоро исчезла.

К сожалению, дальность наблюдения не позволяла видеть, а среди общего гула несмолкаемой пальбы нельзя было уловить звуки первых выстрелов контрбатарейной группы. Но по тому, как немцы быстро прекратили огонь, можно было догадаться об успешном подавлении их артиллерии.

В то же время, чтобы орудия прямой наводки могли беспрепятственно разрушать огневые точки, корпусные и дивизионные артгруппы стали бить по минометам противника, а полковые — по опорным пунктам и траншеям в двух-трех километрах от переднего края.

Потом пленный офицер, командовавший батальоном 50-й пехотной дивизии, рассказывал, что у них создалось трудное положение, когда артиллерия перестала их поддерживать. «А минометчики, — сказал он, горько усмехнувшись, — которые вполне могли бы расправиться с советскими орудиями, бесцеремонно стрелявшими с открытых позиций, почти все были прижаты к земле внезапным русским огнем...»

Напряжение нарастало. И так же, как прежде, половина всей массы огня переместилась в глубину. Наши [190] пехотинцы зашевелили над окопами полторы тысячи чучел в касках. Это создавало у гитлеровцев впечатление атаки. Они снова выскочили из блиндажей и «лисьих нор», готовясь ее отразить. Но вместо атаки другая половина орудий и минометов обрушила на их головы сотни тонн металла.

Наконец, четвертый огневой налет потряс все окружающее. Двенадцать минут снаряды рвались на переднем крае. Приближался решающий момент. Наши пехотинцы накапливались в первой траншее. Как только мы перенесли огонь в глубину, пехотные цепи с криком «ура-а-а!» стремительно ринулись в атаку.

Результат первого дня штурма следует признать блестящим. К пятнадцати часам на направлении главного удара 3-я гвардейская дивизия овладела тремя линиями траншей, а 126-я стрелковая — Армянском. Этого не ожидало далее командование фронта. Оборона в центре была прорвана. Глубина прорыва увеличена на три и расширена в южной части на два километра. В условиях укрепленного района это неплохо. С выходом 3-й гвардейской дивизии в район Джулги, а 126-й — в Армянск первая и вторая позиции главной полосы обороны на Перекопе были расчленены на две части — западную и восточную. Лучшие результаты штурма показала 126-я дивизия: ее командир генерал Казарцев умело и своевременно воспользовался массированным артиллерийским огнем.

На правом фланге армии западный фас Турецкого вала, а на левом — восточный оставались к этому времени еще у немцев. Здесь на них никто в лоб и не наступал.

Во второй половине дня 3-я гвардейская стрелковая дивизия вела бой за опорный пункт Джулга. Я приказал приготовить сосредоточенный огонь по Джулге из трехсот орудий. Доложил свое решение командарму.

— Правильно, — одобрил он. — Но давайте вначале запросим Цаликова. Может быть, в Джулгу ворвались его роты.

Цаликов подтвердил, что огонь открывать нельзя, так как в поселке будто ведут бой его батальоны.

Через три-четыре часа после начала атаки сопротивление немцев усилилось. Генерал Конрад, командир 49-го армейского корпуса противника, по-видимому, не ожидал, что нам удастся так глубоко вклиниться в его [191] оборону. Поэтому он спешно перебросил с участка 51-й армии пехотный полк 111-й дивизии.

К вечеру успешно начавшееся наступление стало постепенно затухать. Надо было выяснить истинное положение наших передовых частей, чтобы знать, чем им помочь.

Обстановка оказалась сложной.

Пехота, прорвав первые две позиции главной полосы обороны, наступала уже не цепями, а отдельными изолированными группами. А генерал Конрад спешно подбрасывал резервные батальоны. Они чаще переходили в контратаки, которые в этих условиях тоже были необычными. Как потом выяснилось, роты и даже взводы 3-й и 126-й дивизий, отражая контратаки, удерживали за собой захваченные окопы и попадали в своеобразное окружение. Радиосредств роты тогда не имели, и не всегда командир стрелкового полка своевременно узнавал, что происходит в том или другом его подразделении.

Танков и самоходных артиллерийских установок у нас было очень мало. А если учесть, что в первый же день боя половина их подорвалась на минных полях, то станет ясным, что пехота фактически вела бой почти без танков. Те 12–15 боевых машин, которые оставались в строю, не могли оказать наступающим существенной помощи. Поэтому вся тяжесть обеспечения ближнего боя пехоты в глубине обороны противника легла на артиллерию.

С большими трудностями столкнулись артиллеристы, сопровождавшие пехоту. Орудийным расчетам из четырех-пяти человек приходилось под огнем врага перетаскивать пушки на руках по изрытому полю.

А ведь были же у нас еще в 1936 году легкие безоткатные орудия, усовершенствованию которых, к сожалению, не уделялось внимания, и их сняли с вооружения. Как бы они пригодились нам теперь!

Огонь 82-миллиметровых минометов хорошо использовался только в начале боя, при атаке первой и второй траншей противника, и значительно хуже при штурме третьей позиции, когда минометчикам приходилось перемещаться. Минометы перетаскивать сравнительно легко, они разбираются, а вот подносчикам достается. Пока они со своим десятком мин доползут до новой позиции, проходит много времени. [192]

Когда обстановка более или менее прояснилась, Захаров приказал командиру 13-го гвардейского корпуса генералу Чанчибадзе из-за правого фланга 3-й дивизии ввести свежую, 87-ю гвардейскую дивизию. Она находилась во втором эшелоне корпуса, в трех-четырех километрах от передовых частей, и должна была бегом вдоль Распаханного вала спуститься к морю и окружить группировку противника в районе Кула.

Вечерняя темнота стала окутывать местность, но бой не затихал. Необычайное световое зрелище открывалось с нашего наблюдательного пункта. Весь Перекопский перешеек был освещен. Вспышки орудийных выстрелов и разрывов, пламя возникающих пожаров, огненные пунктиры трассирующих пуль со всех сторон прорезали сумеречную мглу. Далеко к югу вспыхивали немецкие голубовато-белые ракеты. Уже не по ходам сообщения, как раньше, а прямо по открытому полю бежали к Турецкому валу подносчики пищи.

К шести часам утра 9 апреля 87-я гвардейская дивизия овладела гребнем Распаханного вала и вышла на берег Перекопского залива. Соединения противника, занимавшие западный фас Турецкого вала и Кулу, оказались отрезанными от своих войск. Наш 55-й стрелковый корпус, перейдя в наступление, к девяти часам овладел западным гребнем Турецкого вала.

Всю ночь на 9 апреля мы готовили новую артиллерийскую обработку противника. Возникало немало трудностей в связи с тем, что уже не существовало сплошной линии фронта. Кое-где наши роты и батальоны на полкилометра вклинились в расположение немцев; последние, местами будучи в окружении, еще удерживали за собой отдельные опорные пункты. Поэтому часто мы не могли стрелять по передовым вражеским окопам, так как около половины наших снарядов из-за рассеивания падало бы на своих. А гитлеровцы, закрепившиеся в этих окопах, могли задержать продвижение наступающих.

Именно об этом вскоре сообщил мне по телефону начальник разведки Дмитриев. Он доложил, что противник контратакует мелкими группами, чтобы выровнять фронт и выбить наши штурмовые отряды, глубоко вклинившиеся в его боевые порядки. Генерал Захаров взял у меня [193] трубку и долго уточнял данные, полученные от разведчиков. Потом обратился ко мне:

— Видно, немцы постараются ночью усилить оборону опорных пунктов, и прежде всего Джулги. Что вы предпримете?

Я ответил, что артиллеристы выдвигают пушки и гаубицы поближе к передовым подразделениям пехоты. За два-три часа до рассвета они будут на месте. Командующие артиллерией дивизий еще засветло указали районы позиций, а командиры артполков выслали туда пеших артиллеристов, чтобы подготовить окопы для гаубиц и щели для номеров.

— Замечательно! — сказал командарм. — А почему бы вам не вывести на прямую наводку тяжелые стопятидесятидвухмиллиметровые гаубицы? Вот было бы хорошо!

— Такая мысль и мне приходила в голову, и я даже приказал отрыть десять орудийных окопов против Джулги. Но потом отказался от этой затеи. Стопятидесятидвухмиллиметровую гаубицу, которая весит семь с половиной тонн, не дотянут даже сто человек. Можно попробовать прицепить ее к двум тракторам, но как вспомнишь наши лигроиновые ЧТЗ-60, так злость разбирает. Когда они работают, из каждой выхлопной трубы, как из самовара, бьет такое пламя, что на поле они будут настоящей мишенью.

— Да, — медленно произнес Захаров, — и все же подвезти тяжелые орудия надо. Пусть даже потеряем половину, зато другие окажут пехоте неоценимую услугу. Благо там храбрый и умный командир артполка подполковник Иванов. Он что-нибудь придумает...

Поздно ночью командующий армией, крайне раздраженный, еще раз зашел ко мне.

— Подумать только, — сразу же начал он, — сильнейшую оборону с дотами, броневыми куполами нам удалось пробить. Две такие позиции из трех прорвали! А развить успех, оказывается, нечем.

Он долго ходил по блиндажу и не мог успокоиться.

Наступило утро 9 апреля. После дополнительной пристрелки — а она была необходима из-за близости наших войск к противнику — мы приступили к артиллерийской подготовке. Поставленные ночью гаубичные и тяжелые орудия целый час били непрерывно по дзотам, огневым [194] точкам, траншеям. После этого в 10 часов пехота дружно поднялась в атаку.

В первый же час гитлеровцы были выбиты из третьей траншеи. Особенно успешно для нас развивался бой на правом фланге наступления армии, где действовала 87-я гвардейская дивизия полковника Тымчика, которая, смело отражая контратаки, прорвала почти всю главную полосу обороны и вышла к Ишуньским позициям. Полковник Тымчик и командующий артиллерией полковник Шевченко умело командовали своими частями. Разумную инициативу и находчивость в бою проявляли командиры полков майоры Подолич, Шепелев и Поплавский.

Успех дивизии превзошел все наши предположения и имел далеко идущие последствия. Важный опорный пункт Джулга оказался обойденным с запада. Это помогло соединениям Цаликова и Казарцева, наступавшим на направлении главного удара, успешно выполнить свою задачу.

Дальше