Огневой «мешок»

Наши войска вновь начали преследование отступавшего противника. В начале сентября передовые отряды 2-й гвардейской армии вышли на рубеж Кутейниково — Кузнецово — Михайловская, фронт наступления достигал теперь пятидесяти километров.

Командование противника пыталось задержать советские войска на этом рубеже. В штаб армии поступили тревожные данные авиационной разведки: из района Волноваха — Хлебодаровка в направлении на Донецко-Амвросиевку, [85] то есть на наш правый фланг, выдвигается до двух дивизий моторизованной пехоты с танками.

Положение осложнялось тем, что наши войска растянулись на значительную глубину. Артиллерия на тракторной тяге и обозы оказались далеко позади. Только противотанковые полки шли вслед за передовыми отрядами дивизий.

Надо было срочно принимать какие-то контрмеры. Генерал Захаров вызывает своих помощников, знакомит их с обстановкой.

— Судя по данным воздушной разведки, — говорит он, — дивизии противника на марше растянулись километров на пятьдесят — шестьдесят. По-видимому, командующий шестой немецкой армией генерал Холлидт решил спешно нанести контрудар по нашим частям, чтобы выиграть время для отвода своих войск на укрепленную линию Донецк — Мариуполь.

Звонит телефон. Дежурный офицер докладывает:

— У аппарата командующий фронтом генерал-полковник Толбухин.

— Наверняка интересуется, что мы предпринимаем, — высказывает предположение Захаров, подходя к телефону. — Слушаю, Федор Иванович... Наши намерения? Вот сейчас как раз решаем, что делать.

Хмурое лицо командарма вдруг прояснилось.

— Очень хорошо, — говорит он. — Через полчаса доложу. — Положив трубку, сообщает нам: — В помощь армии выделяется шестьдесят бомбардировщиков Пе-2 и полтораста штурмовиков Ил-2. Теперь нужно решить, как лучше использовать самолеты, артиллерию, все наши средства.

Первым поднялся Левин. [86]

— У противника и у нас общий недостаток — растяжка колони, — напомнил начальник штаба. — Зато мы сильнее его в воздухе. Нам надо использовать это преимущество, расчленить и задержать его колонны на подходе. В этом случае получим выигрыш во времени, подготовим противотанковую оборону и сможем бить врага по частям. Не так ли, Иван Семенович? — обратился Левин ко мне. Я кивнул в знак согласия. — Предлагаю три четверти всей авиации направить на вторые эшелоны противника с таким расчетом, чтобы часа на три задержать их продвижение. Начать воздействие немедленно. Оставшуюся авиацию, преимущественно штурмовиков, держать в готовности. Она ударит по первым эшелонам врага, когда они подойдут к переправам через реку Кальмиус. Стрелковым корпусам ускорить выдвижение артиллерии в головы своих дивизий, а механизированному — сосредоточиться на левом фланге для нанесения удара.

Командарм утверждает предложение Левина с некоторыми поправками. Совместными усилиями мы разрабатываем план отражения контрудара.

Мы не могли сразу определить направление главного удара врага и поэтому придержали самолеты. Зато когда головные танковые части противника подошли к реке Кальмиус, южнее Старо-Бешево, «илы» нанесли им немалый урон.

Прибывшие к нам на наблюдательный пункт командир 7-го штурмового авиационного корпуса генерал-майор авиации В. М. Филин и заместитель начальника штаба 8-й воздушной армии полковник А. И. Харебов сообщили, что вторые эшелоны противника около двух часов находятся под воздействием бомбардировщиков. Замысел по расчленению вражеских колонн проводится в жизнь успешно.

Все же передовые части противника, хотя и понесли потери на переправах, вышли к рубежу, занятому нашими отрядами. Завязались ожесточенные бои. На флангах гитлеровцы пробиться не смогли, а в центре 87-я гвардейская стрелковая дивизия стала с боем отходить под прикрытие артиллерии. Здесь генерал-майор Цаликов срочно развертывал 3-ю гвардейскую дивизию. В свою очередь и гитлеровцы принялись усиливать войсками это направление. [87]

Артиллеристы заняли позиции по флангам прорыва и начали обстреливать вклинившиеся группы неприятеля. Невзирая на потери, гитлеровцы упорно рвались вперед, расширяя и углубляя прорыв на участке гвардейцев. Сюда же устремились и потрепанные авиаторами части второго эшелона немцев. Бой разгорался. Возле хутора Вышневый-Курьянский пылало около десяти танков и бронетранспортеров противника.

87-я гвардейская медленно отходила. Враг вползал в своеобразный огневой «мешок».

Захаров связывается по телефону с Толбухиным. Командующий фронтом выделяет еще пятьдесят «илов». Командарм, радостно возбужденный, держит в обеих руках телефонные трубки и кричит одновременно Чанчибадзе и Свиридову:

— Готовьтесь, ждите моей команды, лично возглавьте контратаки. Нельзя упустить такой момент! Вы поняли меня? Хорошо. — И он опускает трубки.

Обращаясь ко мне, он приказывает:

— Тымчику ни одного артполка. Все, что подходит, ставьте только на фланги. Где «катюши»? Сколько их?

Узнав, что артполки занимают позиции на флангах, Захаров успокоился.

Мы продолжали подтягивать артиллерию на фланги, к «воротам» прорыва. Гитлеровцы уже занимали в наших боевых порядках участок глубиной до десяти, а по фронту до двенадцати километров.

К этому моменту мы сосредоточили достаточно сил на флангах прорыва. Вот тогда-то и ударили советские артиллеристы. Казалось, не было такого места, где мог бы укрыться враг, попавший в этот «мешок». Гитлеровцы несли громадные потери. А командование 6-й немецкой армии во главе с генералом Холлидтом по-прежнему [88] требовало от своих войск развития «успеха». Доклады их командиров об огромных потерях штаб Холлидта не принимал в расчет. В эфире непрерывно звучали категорические призывы: «Форвертс!», «Форвертс!»{8}

На пятом часу боя были отмечены первые факты самовольного выхода из «мешка» отдельных групп и подразделений противника.

Генерал Г. Ф. Захаров предупредил командира 33-й гвардейской стрелковой дивизии полковника М. А. Кузнецова и командира 2-го механизированного корпуса генерал-лейтенанта К. В. Свиридова:

— Будьте готовы к нанесению удара по противнику в направлении на хутор Колосков.

И вот по сигналу командарма 33-я стрелковая дивизия с севера, а 2-й механизированный корпус с юга обрушились на фланги противника. Обескровленные немецкие войска, оставив на поле боя горевшие танки, бронетранспортеры, убитых и раненых, стали поспешно отходить. В довершение всего над полем боя появилось около сорока «юнкерсов», которые по ошибке высыпали бомбы на своих солдат.

Так бесславно закончилась одна из попыток командующего группой армий «Юг» фельдмаршала Манштейна восстановить положение в Донбассе.

Поздним вечером подполковник М. И. Князев, один из самых энергичных офицеров артснабжения штаба армии, принес мне только что составленные ведомости расхода боеприпасов. В отдельных дивизиях осталось так мало снарядов, что на другой день воевать было нечем. Особенно плохо в 59-м и 22-м артполках. Там [89] всего по три-четыре снаряда на орудие, а во 2-м гвардейском минометном полку — ни одной мины.

Тут зашел Сергеев, радостно возбужденный, все еще находящийся под впечатлением разгрома неприятеля. Заглянул в ведомости и усмехнулся:

— День резвились, а к ночи подсчитали и прослезились. — Посмотрев на меня, постарался утешить: — Ну, полно тебе переживать. За завтрашний день боишься? Да ведь подвезут же боеприпасы! Небось уже и сам Князев принял меры.

— Через сутки только будут снаряды, — сказал я огорченно. — А тут иные полки умудрились за четыре часа боя лимит четырех суток израсходовать.

— Эх, Иван Семенович! Вспомни гражданскую, когда ты батареей командовал. Неужели не представляешь себе психологию молодого комбата? Сегодня ведь мы устроили гитлеровцам самый настоящий огневой «мешок». Это понимать надо.

Я невольно вспомнил этот разговор через много лет, работая над архивными материалами. В одной из папок мне попалась отчетная карта оперативного отдела штаба 2-й гвардейской армии с интересным названием «Организация артиллерийского «мешка». Не помню теперь, кто автор этого заглавия — Сергеев или Захаров. Одно могу сказать: оно точно выражало суть дела. Для гитлеровцев это была страшная мясорубка, причем в роли мясника выступал генерал Холлидт. Он старательно гнал тысячи немцев в огневой «мешок», обрекая их на верную смерть.

Войска 2-й гвардейской армии неудержимо двигались в глубь Донбасса, выдвинув вперед сильные отряды. Перемолов в «мешке» танковые войска противника, мы сравнительно легко вышли на рубеж Донецк — Мариуполь.

Командир 87-й гвардейской дивизии полковник Тымчик энергично руководил действиями своих передовых отрядов. Один из них, под командованием капитана Н. Н. Ратникова, 7 сентября на машинах достиг шахты «Мария» и ворвался на восточную окраину Донецка. Через полчаса сержант Герасименко и рядовой Жуйков водрузили красное знамя над зданием драматического театра. Почти одновременно с северо-востока вступили в город передовые отряды 5-й ударной армии. А на улицах [90] рабочие и партизаны продолжали добивать факельщиков и подрывников.

Город был освобожден 8 сентября войсками Южного фронта с ходу и почти без потерь.

Желто-бурый дым стлался над городом. Кругом, куда ни глянешь, остовы обгоревших зданий. На центральной улице, где до войны высились красивые высокие дома, теперь были развалины и пустыри. Кто-то из товарищей показал мне немецкую газету «Донецкий вестник» от 1 сентября 1943 года. В ней бургомистр писал: «С некоторых пор по городу стали ходить тревожные, очень волнующие население слухи о безнадежном положении немецких войск на фронте и о том, что приход большевиков в Юзовку{9} — это дело нескольких дней. Усилившееся движение машин по улицам города рассматривается как явное отступление немецких частей». Автор уверял, что «положение немецких войск прочно, как никогда». Едва ли сам он верил тому, о чем писал, а что касается народа, то его обмануть нельзя.

После освобождения Донецка нам привелось побывать в штабе генерала К. А. Цаликова, разместившемся в селе, километрах в тридцати юго-западнее города. В просторной хате нас радушно встретил сам командир 3-й гвардейской стрелковой дивизии, высокий, стройный осетин лет сорока. В нашей армии он был известен как храбрый боевой генерал. Меня поразила его необычная взволнованность.

— Ну посудите сами, — начал он так, словно продолжал давно начатый разговор, — что мне делать? На пути от Волги до Донбасса мы потеряли в боях почти всех наших старых бойцов. Особенно жалко тихоокеанских матросов. И вот теперь дивизия сплошь шахтерская. Ничего не скажу — смелые люди. Но их же надо учить. А времени для этого нет. Какие из них сегодня солдаты? Вы слышите, что творится на дворе? Я только что пришел из сельсовета, а они уже здесь!

За окном раздавались нестройные голоса, с каждой секундой они становились все громче. Наконец в дверь настойчиво постучали. Адъютант вышел и тотчас же вернулся. [91]

— Вас просят, товарищ генерал, — доложил он Цаликову.

Мы вышли на улицу. У крыльца столпились люди. Тотчас же выступил вперед статный старик с георгиевским крестом на груди. Он оглянулся и, подождав, когда все замолчат, начал:

— Товарищи командиры! Мы все здесь шахтеры, и нет тут ни одного моложе пятидесяти годов. Так разве это резон — не принимать нас в войско? Вот мы и требуем сформировать из нас добровольческую бригаду, включить ее в ваши войска как отдельную часть. Мы хотим бить фашистов, мстить им. Посмотрите на него. — И он показал рукой на сумрачного чернобородого шахтера, безучастно глядевшего вдаль. — Злодеи убили у него жену, повесили сына, угнали в Германию двух дочек. Как, по-вашему, есть ему за что мстить фашистам, гнать их с нашей земли?

Цаликов молчал, лицо его было освещено какой-то внутренней радостью.

Я спросил георгиевского кавалера:

— Не знаете ли вы, товарищ, в каком положении Гришинские рудники?

— Да был я там. — Старик посмотрел в сторону Гришино. — Немцы наладили электростанцию, подготовили крепеж. Хотели добывать уголь...

— Вот где вы можете помочь Советской власти. Кому же это сделать, как не вам, старым шахтерам?

— Что верно, то верно, — угрюмо вставил чернобородый, до сих пор безучастно слушавший наш разговор. — Уголек, он, конечно, очень нужен. Но я так понимаю: надо сперва выбить фашистов с Украины.

— Теперь у нас силы много, техника мощная, получше гитлеровской, — попытался я уговорить шахтера. — Помогайте стране углем. У нас, кроме тощего подмосковного, другого поблизости пока не имеется.

— Нет, товарищ генерал! — воскликнул старик, решительно прервав мои слова и в упор посмотрев на меня. — Не возьмете, все равно пойду бить Гитлера проклятого... Да и все они! — добавил шахтер, взглянув на своих товарищей.

— Все, все пойдем! — раздались в ответ возбужденные голоса. [92]

Я хотел уже уезжать, но упрямый старик с Георгием на груди задержал меня: видно, не все высказал, что не давало его душе покоя.

— Вот, — продолжал он, — в сорок первом вы уходили из Донбасса. Горько было. Как же так? Собирались воевать на чужой земле, ан сами врага на тысячу километров к себе пустили? Еще горше стало, когда фашист на шахты пришел. Ну, думал я, Красная Армия не устояла, а ты что же не пошел в войско? Заговорила совесть. Соберемся вечером в хате, все «годки» мои, и вспоминаем, как в том же сорок первом за селом остались брошенными наши танки КВ. Немцы уважительно поглядывали на них! Внутрь лазили, головами качали: «гут, гут», мол. У них таких и в помине не было. А почему наши бросили их? Ни горючего, ни боеприпасов. Скорбно на душе было. Сами видим: техника у нас лучше, чем у них... Почему же отступаем? И стали мы казниться: надо бы и нам в армию. И чем дальше шло время, тем больше совесть горела, грызла души. Цаликов пошутил:

— Наверное, все-таки совесть кое-когда и очищалась!

— Что правда, то правда, — сказал непреклонный шахтер. — Совесть мы очищали почти каждую ночь. Днем мы смирные были, а стемнеет, тут уж извини, господин фриц, случая не упускали, обушком по голове да — в шурф. Э, пустое, — отмахнулся рукой старик. — Какая-нибудь сотня за год. В армии мы бы больше сделали... Так вот, товарищ генерал, чтобы не повторился сорок первый, берите нас в армию. Не подведем. Мы — шахтеры, сердца у нас черные, углем прокопченные, крепкие, стало быть. Пощады врагу не дадим. До Карпат дойдем, а тогда и домой на шахты можно будет вертать. [93]

— Даю вам слово, — сказал я, — что сегодня передам вашу просьбу командующему армией и тотчас же сообщу его решение.

— Верим вам, — откликнулся старик. — Будем ждать.

Желание шахтеров было исполнено. Правда, в армию взяли тех, кто помоложе. Старикам вежливо отказали.

— Пусть ваши отцы и деды Донбасс возрождают, — сказал командующий, принимая молодых воинов-шахтеров.