Испытание

Наступила темная, безлунная ночь. Мы с Крейзером и Степановым прибыли на наблюдательный пункт к генералу В. Д. Цветаеву, командующему 5-й ударной армией.

Непрерывно по телефону и через офицеров штаба уточняется готовность к штурму. Особенно нервная обстановка у артиллеристов: на подготовку к наступлению нам всегда не хватает времени, а теперь его вообще оказалось слишком мало. Вновь прибывающие части занимали свои позиции перёд самой атакой, не успев даже пристрелять цели и реперы. Командующий артиллерией 5-й ударной армии генерал-майор А. И. Бельцов потерял голос и с трудом отдавал распоряжения по телефону.

И вот наступило памятное утро 17 июля. Ровно в три часа тридцать минут открыли огонь тысячи орудий. По ту сторону реки сплошное море всплесков от разрывающихся снарядов и мин.

В этот момент ко мне подошел Степанов. Укоризненно качая головой, он показал на северную окраину Дмитриевки, которую гитлеровцы, по данным нашей разведки, сделали мощным узлом сопротивления.

— Жидковат там наш огонек, — с сожалением отметил он.

— Поспешишь — людей насмешишь, — нехотя ответил я. — Следовало сильнее ударить по этому участку. Да времени не хватило, чтобы подготовить необходимые силы.

...И вот уже пехота 5-й ударной армии поднялась в атаку. По телефону сообщили, что пошли вперед и части 28-й армии. Артиллерия перенесла огонь в глубину обороны. Орудия сопровождения прямой наводкой пытаются, впрочем не всегда успешно, подавить или уничтожить ожившие огневые точки. Враг ожесточенно сопротивляется. Частям 5-й ударной армии удалось овладеть всего лишь первой траншеей и частично второй. Иначе складывалась обстановка на фронте 28-й армии. Ее части [37] не смогли занять даже первую траншею. Прорыв не удался. К полудню наступление приостановилось. Как показали пленные, немецкое командование знало о подготовке нашей операции и поэтому заранее усилило оборону на этом участке.

Изменив первоначальный план, командующий фронтом поставил перед 2-й гвардейской армией новую задачу — прорвать миусскую оборону фашистов своими силами и выйти к реке Крынка.

Свежие силы 2-й гвардейской, поддержанные танками, во взаимодействии с войсками 5-й ударной и 28-й армий постепенно стали вгрызаться в глубину немецкой обороны. К вечеру следующего дня на правом берегу Миуса у нас образовался плацдарм до десяти километров по фронту и в глубину.

Командующий 6-й немецкой армией{4} генерал Холлидт принимал меры, чтобы приостановить наступление советских войск. Двенадцать раз за эти два дня гитлеровцы бросались в контратаки.

Чтобы лучше управлять войсками, Крейзер решил приблизить к ним свой командный пункт. Ночью мы перебрались через Миус и расположились в одной из балок западнее села Дмитриевка.

К концу третьего дня штурма обстановка ухудшилась. Авиация противника господствовала над полем боя. Немецкие самолеты даже ночью, используя осветительные бомбы, не оставляли в покое наши боевые порядки. По показаниям пленных летчиков, их командование спешно перебросило с белгородско-харьковского направления на аэродромы Донбасса воздушный флот в 600–700 самолетов. Это соответствовало действительности. Партизаны из Донецка, Горловки, Константиновки сообщали нам о прибытии на местные аэродромы все новых и новых немецких бомбардировщиков.

8-я воздушная армия под командованием генерал-лейтенанта Т. Т. Хрюкина, подавленная численным превосходством противника, не могла оказать надежной поддержки наземным войскам. Напряженные бои с противником вели 18-я зенитная артиллерийская дивизия и 1530-й армейский зенитный полк. Артиллеристы наносили [38] немалые потери гитлеровцам, но полностью предохранить войска от ударов с воздуха не могли. В лучшем случае им удавалось заставить летчиков противника подняться до двух тысяч метров, но это нас не утешало: Ю-87 бомбили и с трех тысяч метров.

Рассвет четвертого дня штурма начался яростной бомбежкой нашего переднего края. Пикирующие бомбардировщики Ю-87 и Ю-88 непрерывно висели над войсками.

С наблюдательного пункта мы видели в стереотрубу, как мотострелковая бригада 2-го механизированного корпуса под прикрытием танков пошла в атаку на Степановку, превращенную неприятелем в опорный пункт. Вскоре в воздухе появились сначала пятнадцать, потом тридцать, а затем шестьдесят немецких бомбардировщиков. Разрывы бомб, рев моторов слились в сплошной грохот. Небо заволокло желто-бурым дымом. Загорелось несколько танков: Две зенитные батареи успели уничтожить пять самолетов противника. Несмотря на ожесточенное сопротивление гитлеровцев, 2-й мехкорпус под командованием генерала К. В. Свиридова освободил Степановку.

Наша армия, взаимодействуя с 5-й армией, продвигалась на запад. И вот когда до Донецка оставалось по прямой всего шестьдесят километров, от партизан пришли тревожные вести: на станциях Иловайская, Кутейниково, Амвросиевка выгружаются дивизии «Райх» и «Тотенкопф», входящие в эсэсовский танковый корпус. Как и воздушный флот, они тоже прибыли с белгородско-харьковского направления.

На рассвете 24 июля противник обрушил на наши войска концентрированные танковые удары. Скрежет и лязг металла, орудийный гром стояли над полем боя.

Девять суток не прекращались кровопролитные бои. Советские воины стояли насмерть. Артиллеристы творили чудеса, уничтожая танки. Не раз противнику удавалось врываться в боевые порядки наших частей. Тогда командиры корпусов немедленно бросали к месту прорыва резервы противотанковой артиллерии, а когда их недоставало, на помощь выдвигались армейские.

Маневр артиллерии был затруднен: едва какой-нибудь полк снимался с огневых позиций, как налетали вражеские самолеты и начинали бомбить. [39]

28 июля выдался особенно трудный день. 13-й полк 3-й гвардейской стрелковой дивизии только что занял оборону южнее Степановки. Он еще по-настоящему не окопался, как навалилась вражеская авиация. Полтора часа пикировали «юнкерсы». Не успели отбомбиться самолеты, как из района Ремовских рудников в атаку пошли немецкие танки.

Мой заместитель, находившийся в это время на северном направлении, не растерялся.

— Прикрыть полк огнем! — тотчас же приказал он командиру ближайшей гаубичной бригады 2-й гвардейской артиллерийской дивизии.

По-видимому, гитлеровцы ждали первых выстрелов, чтобы обнаружить огневые позиции. После первых же залпов в небе появились две эскадрильи «юнкерсов». Построившись в круг, самолеты пикировали по очереди. Сразу умолкли многие орудия. Из оврагов, где стояли батареи, повалил густой, черный дым.

А танки, за которыми шло до четырех батальонов пехоты, покачиваясь на неровностях и стреляя на ходу, приближались к нашим окопам. Редкие выстрелы уцелевших орудий не причиняли противнику большого урона. Лишь два танка замерли на месте. А вся армада в восемьдесят машин, стреляя, продолжала двигаться вперед.

Тогда полковник Горбунов вызвал по радио «внеплановый» огонь 4-й гвардейской артиллерийской бригады, которой командовал полковник В. И. Кобзев. Дивизионы немедленно ударили по врагу. Правда, снаряды поначалу рвались больше позади танков, рассеивая пехоту. Но хорошо было уже и то, что немецким автоматчикам пришлось залечь.

В бой вступали все новые и новые противотанковые батареи. Один за другим застывали на поле объятые пламенем немецкие танки. Высоко в безветренное небо поднимались столбы иссиня-черного дыма. Но силы танковой лавины еще не иссякли. Мощный поток машин упрямо двигался вперед. Вот они уже у переднего края. Бойцы легли на дно неглубоких траншей. Разрушая окопы, стальные чудовища переваливали через них и устремлялись дальше.

Казалось, в траншеях не осталось ничего живого, все похоронено навсегда. Но тут во весь рост поднялись три [40] бойца. В машины полетели противотанковые гранаты. Три танка вышли из строя. Позже мы узнали имена смельчаков: это были сержант Василий Кругликов, солдаты Степан Лихов и Андрей Кузьмин.

Еще с километр прошли танки в глубину нашей обороны.

Внезапно с фланга их обстрелял замаскированный в лощине дивизион 22-го артиллерийского полка. До десяти машин замерло на месте, остальные упрямо шли вперед. А за ними спешили поднявшиеся автоматчики. Их пытался отсечь от танков другой дивизион 22-го артполка. Завязался огневой бой артиллеристов с танкистами. Ожесточенно стреляя, танки все еще продолжали углублять и расширять прорыв.

По телефону меня вызвал командующий армией.

— Дальше пропускать танки нельзя, — сказал он. — Что у нас осталось в резерве?

— Истребительный противотанковый полк. В трех километрах отсюда.

— Быстрее вводите его в эту брешь, — приказал Крейзер.

Признаюсь, мне не хотелось вводить в дело 1255-й истребительный противотанковый полк полковника Байнова — ведь это был наш последний армейский артиллерийский резерв. Но другого выхода не было.

Я посмотрел вокруг: кого послать с распоряжением к Байнову?

Адъютант понял.

— Разрешите слетать в полк? — сказал Гиммельфарб.

— Мчись, — быстро ответил я и показал рукой противотанковый рубеж, куда должен выйти полк.

Водитель Митя Мищенко с адъютантом благополучно проскочили опасный участок и скрылись в балке, где стоял противотанковый резерв. Через две-три минуты там уже затрещали моторы тягачей. Но, как назло, над огневыми позициями полка появилось до двадцати «юнкерсов». Бомбы рвались непрерывно. Батареи окутались сплошной завесой дыма и пыли.

Крейзер нетерпеливо допытывался у меня по телефону:

— Почему противотанковый резерв еще не вышел на рубеж? Нажимайте! [41]

— Его бомбят. Выезжаю на место.

Спокойным голосом командующий потребовал:

— Сначала восстановите противотанковый резерв. Если не хватает пушек, используйте гаубицы. Сами находитесь на НП.

Между тем завеса из дыма и пыли стала перемещаться на запад. Видимо, полк, несмотря на бомбежку, пошел на противотанковый рубеж. «Байнов не растерялся», — с благодарностью думал я о командире полка.

Кто-то из штабных офицеров закричал:

— Товарищ генерал, танки вышли на бугор!

В двух километрах от нас, на взгорье, словно на параде выстроилось около 50 вражеских танков. Развернутым строем они двигались к оврагу.

Сердце сжалось от мысли: «А если не успеет полковник Байнов занять противотанковый рубеж? Тогда танки расправятся с полком и выйдут к Миусу. Армия будет разрезана на две части».

Стоял жаркий день, но меня бросало в холод. Чувство ответственности за исход боя, за судьбу людей, армии в целом заставляло остро переживать каждую неудачу, любой промах, все моменты большого сражения. И когда, кажется, сделано все, чтобы с честью выйти из этого испытания, волнуясь, ждешь: как дальше будут разворачиваться события?

...Танки подходят к курганам, что в полукилометре от оврага. В этот момент где-то впереди раздались выстрелы.

— Молодец Байнов! Успел все же проскочить овраг! — радовался Горбунов.

И вот уже по склону оврага, точно муравьи, поползли «виллисы» с «сорокапятками». Байнов выскочил на своей машине вперед, и перед ним как на ладони раскрылась картина боя. В центре — танки противника.

Полк развернулся на пологом склоне оврага. И как только танки стали приближаться к батареям, их встретил сильный артиллерийский огонь. В первые же минуты загорелись девять танков и одна самоходка. Такой удар сразу сбил спесь с гитлеровцев. В рядах противника началось замешательство. Некоторые машины стали отходить, отстреливаясь из орудий и пулеметов; другие остановились, превратившись в прекрасную мишень для орудийных расчетов. [42]

Крейзер передал по телефону:

— Вижу, как горят танки. Спасибо артиллеристам: выручили!.. Знаешь, Иван Семенович, словно гора с плеч свалилась. Но торжествовать еще рано. Пусть пушкари продолжают в том же духе. Там еще сорок — сорок пять танков.

В голосе командарма слышались душевные, теплые нотки. Видимо, он тоже многое пережил за эти часы, показавшиеся нам вечностью.

Атака противника отбита. Полковник А. И. Байнов быстро оценил обстановку и, наблюдая за отступлением танков, приказал вручную выкатывать орудия на бугор и в упор расстреливать неприятеля. К счастью, «сорокапятки» у Байнова были самыми легкими из всех наших противотанковых пушек — их вес не превышал 400 килограммов, и бойцы успешно управлялись с ними.

Пламя над полем боя разрасталось. Артиллеристы наносили меткие удары. Один за другим выходили из строя боевые машины неприятеля.

Командир немецкой эсэсовской дивизии «Мертвая голова», видимо, не хотел оставаться без машин и создавать огромное танковое кладбище в этом злополучном овраге. После того как запылало еще несколько танков, противник поспешно отошел на исходные позиции. На плацдарме осталось около 30 горящих стальных громадин.

Ночью Байнов, выйдя в резерв, позвонил мне и доложил о состоянии полка.

— Кто отличился больше всех? — спросил я полковника.

— Все дрались как львы. — И он с гордостью стал рассказывать о героях дня.

Командир первой батареи старший лейтенант Корчагин, получив тяжелое ранение, отказался покинуть огневые позиции. Его батарея уничтожила пять танков. Командир орудия сержант И. Д. Щуклин и наводчик старший сержант А. П. Малофеев сожгли два танка. Один из них загорелся в ста метрах от орудия.

На четвертую батарею навалилось сразу не менее десяти танков и самоходных установок. Прямыми попаданиями снарядов они сразу же уничтожили три орудия. В батарее осталась одна пушка. Но солдаты не пали духом. Командир орудия Н. В. Петров и наводчик [43] И. А. Курочка стойко отражали атаку. Они подбили два танка и самоходное орудие. Остальные машины повернули обратно.

С душевной болью командир вспоминал лейтенанта Тригуба и санинструктора Газизову. Командир взвода Тригуб во время бомбежки увидел раненого бойца, который не мог доползти до орудийного окопа. Лейтенант выскочил из щели, взвалил его на себя и пополз с ним в окоп. Здесь офицер был убит осколком снаряда.

Старшина медслужбы Газизова успела перевязать и вынести с поля боя более десяти солдат. Увидев впереди у орудия раненого пехотинца, она смело, пренебрегая опасностью, поползла к нему на помощь. Выскочивший танк раздавил девушку.

Подвиг артиллеристов командование фронта и армии отметило высокими наградами. Пятьдесят восемь солдат и офицеров были награждены орденами и медалями, в том числе санинструкторы Гарина и Фомина.

В эти тяжелые дни мы с группой офицеров штаба артиллерии часто выезжали в корпуса и дивизии для организации артиллерийского огня и противотанковой обороны. Особенно запомнился один такой выезд.

Командующий артиллерией 13-го стрелкового корпуса полковник Горбунов утром 30 июля доложил мне по телефону:

— Положение резко ухудшилось. После трехчасовой авиационной и артиллерийской обработки позиций тридцать третьей дивизии противник перешел в наступление на село Гараны. В голове идет не менее ста танков. «Котелки»{5} не выдерживают, отходят за артиллерию. Помогите хотя бы одним полком!

Вслед за Горбуновым мне позвонил начальник штаба 2-й гвардейской артиллерийской дивизии РГК{6} полковник И. Г. Меленков:

— На участке тридцать третьей пехота восемьдесят восьмого стрелкового полка отошла на огневые позиции пятой гаубичной бригады. Прошу разрешения перевести наше хозяйство на запасные позиции. Тяжелые гаубицы малопригодны для борьбы с танками. [44]

— Подождите до моего приезда, — отвечаю ему. — Помогите пехотным командирам навести порядок, вернуть окопы.

Ехали на «виллисе». Вначале нам везло. Километров семь-восемь промчались без остановки. Самолеты кружили правее нас. Но дальше дорога была перерыта саперами. Оставив машину, пошли пешком.

Справа и слева какой-то батальон рыл окопы. Дождей давно не было, земля окаменела, и солдаты с ожесточением дробили ее. Впереди дивизионная артиллерия, стоявшая ранее на закрытых позициях, теперь прямой наводкой уничтожала танки и пехоту противника. На подступах к орудиям горело несколько машин.

— Слабы у фашистов нервы, не выдерживают горячей «баньки» пушкарей! — закричал мой спутник. — Смотрите, танки удирают.

Я тоже поначалу принял их отход за бегство. Но мы ошибались. Танки, оказывается, уходили для того, чтобы освободить поле для нового удара по нашим огневым позициям — с запада шла армада бомбардировщиков с фашистской свастикой на крыльях.

— Товарищ генерал, скорее ко мне! — услышал я незнакомый голос.

У обочины дороги стоял пожилой солдат, морщинистый, давно не бритый, без каски. Он успел уже отрыть окопчик по пояс и заботливо приглашал укрыться в нем.

Гул моторов нарастал. Отчетливее стали видны бомбардировщики «хейнкели». Эти не пикируют, но зато берут в два раза больше бомб.

— Скорее, — торопил солдат, и я прыгнул в его окопчик.

— Тесновато, — как бы извиняясь, тихо сказал он.

— Спасибо, дружище, — от души поблагодарил я бойца и крепко пожал ему руку.

А самолеты уже над нами. Видим, как отделяются парами бомбы и с воем летят вниз. Вой и визг прервались сплошным гулом и рокотом разрывов. Рядом раздались новые мощные взрывы. Меня больно ударило в поясницу. Это были комья спекшейся земли.

Внезапно передо мной появился адъютант, весь в пыли. Он что-то говорил, но я ничего не слышал.

— Зачем приполз, немедленно укройся! — кричу ему.

Оказывается, он решил проведать, жив ли я. [45]

Целый час длилась авиационная обработка огневых позиций артиллерии и батальона. Когда она закончилась, местность вокруг стала неузнаваемой: всюду виднелись большие воронки, на дороге стояли остовы сгоревших машин, валялись разбитые повозки, мертвые лошади.

Солдат хозяйским глазом окинул притихшее поле и с философским раздумьем сказал:

— Огрызается, стервец! И зачем, спрашивается! Все равно Адольфу от петли не уйти. Между прочим, я и в гражданскую с германцем дрался. Силен был, чего там говорить, а вот супротив русского мужика не мог устоять. Кишка тонка!

Боец обшарил свои карманы, заглянул в кисет:

— Сейчас бы в самый раз прочистить горло махрой. Потом и за дело. Да вот поизрасходовался. Пусто, А до старшины далеко. И не даст. Срок, скажет, не пришел, экономить надо.

— Вот «Беломор». Бери на память.

— Не солдатское это курево, товарищ генерал, слабовато... Ну да что там, как говорят, дареному коню в зубы не смотрят... Благодарствую.

Попрощавшись с бывалым солдатом, мы направились в 33-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Комдива генерал-майора Н. И. Селиверстова встретили у блиндажа. Усталый от бессонных ночей, осунувшийся, он казался старше своих сорока пяти лет.

— Сегодня с рассвета и до полудня противник предпринял три попытки прорвать оборону дивизии, — рассказывал он. — Каждая атака начиналась с авиационной обработки переднего края. Налетало по шестьдесят — девяносто бомбардировщиков. Потом следовали массированные удары артиллерии. Откровенно говоря, — понизив голос, продолжал комдив, — мы все с нетерпением ждем, когда кончится бомбардировка. Нам легче отражать атаки пехоты и танков, чем сидеть полтора часа под визгом бомб и грохотом разрывов. Во время последних налетов дрогнули некоторые батальоны и отошли — не выдержали десятидневной бомбежки! Спасибо артиллеристам, отбили немцев.

— А где же ваш командующий артиллерией?

— Да вот он, идет сюда, наш Алеша, — ласково произнес Селиверстов. [46]

Быстрым шагом к нам подходил по-мальчишески стройный, молодой подполковник Харламов. Он пользовался исключительной любовью бойцов дивизии. «Наш Алеша» — нежно называли его многие офицеры. Подполковника любили за смелость и отвагу в бою, за отеческое отношение к людям и подкупающую скромность. Он никогда не говорил о себе, а часто и свои подвиги приписывал подчиненным.

Поздоровавшись, Харламов доложил о героях артиллеристах 59-го полка и 6-й тяжелой гаубичной артиллерийской бригады.

— Ребята успешно отразили атаку танков. Захватили исправную самоходную пушку.

— Вот и приехал бы на ней сюда, — пошутил Селиверстов.

— Опасно! На ней кресты, свои подобьют. Пусть уж пользуются артиллеристы, — улыбаясь, ответил Харламов.

Порадовало нас его сообщение о новом успехе Петра Болото, командира роты противотанковых ружей.

— Знаете, трудно им стало нынче бороться с танками. Средний танк из противотанкового ружья в лоб не возьмешь, можно стрелять только в борт, и то с близкого расстояния. Так и поступают все бойцы роты. Они подбили шесть танков, когда те уже переползали траншею, — взволнованно делился своими впечатлениями подполковник, и в его словах звучала неподдельная гордость за простых людей, ставших в эти дни героями в борьбе с танками.

Голос подполковника вдруг показался мне более громким. Между тем он говорил по-прежнему спокойно и неторопливо.

— Слышите, это уже другая музыка, — вмешался в разговор Селиверстов. — Опять бомбардировщики идут. Видимо, враг готовится к новому удару на нашем участке.

На фронте мгновенно все стихло. Замолкла и артиллерия противника.

Увлеченный рассказом Харламова, я не обратил внимания и на плавный гул самолетов, и на внезапно смолкнувшую «музыку» вражеской артиллерии. Оттого-то и голос подполковника зазвучал сильнее.

— Подготовить сосредоточение огня артиллерии не [47] менее четырех артполков перед фронтом тридцать третьей дивизии! — поспешил я отдать приказание по телефону своему начальнику штаба.

А заботливый адъютант уже дергает меня за плечо:

— Товарищ генерал, скорее в щель!

Самолеты над нами. От них отделяются сотни продолговатых бомб и с воем несутся вниз. Опять то же ощущение, будто земля под тобой ходит ходуном.

В глубокой узкой щели набралось человек двенадцать. Рядом со мной Алексей Иванович, он тяжело вздыхает. Прочитав в моих глазах вопрос, Харламов признается:

— Боюсь за истребительно-противотанковый полк. Он стоит на участке восемьдесят восьмого стрелкового, от которого остался, по существу, один номер. Сумеют ли пехотинцы прикрыть артиллеристов, если враг снова пойдет в атаку?

— Думаю, что не подкачают, — успокаиваю его. — Это не сорок первый год.

Не меньше часа все новые и новые армады бомбардировщиков терзали небольшой клочок земли. Район наблюдательного пункта бомбили сравнительно немного. Главный удар наносили по полковым участкам обороны.

Харламов недаром беспокоился за 1255-й истребительно-противотанковый полк. После бомбежки немецкие танки атаковали пехотинцев. Те не смогли удержаться, и, несмотря на энергичные меры командиров, батальоны отошли. Противник вклинился в нашу оборону километра на полтора-два. Нависла угроза и над истребительно-противотанковым полком.

Селиверстов волнуется:

— Надо контратакой выбить противника из захваченных траншей, а нечем.

— Что у вас в резерве?

— Один батальон, а в нем не больше шестидесяти — семидесяти штыков.

Наш разговор нарушает телефонный звонок. Беру трубку. Слышу голос Чанчибадзе:

— Почему артиллерия не стреляет? Не жалей, дорогой, давай огня!

Действительно, наш артиллерийский огонь слабеет. Даже на участке 33-й дивизии, которую поддерживали четыре артполка, стреляет не более двадцати орудий. [48]

Пока запрашивали по телефону артиллерийские бригады о подвозе снарядов, стало известно, что возле Калиновки пехота 49-й гвардейской стрелковой дивизии отошла на огневые позиции армейской и корпусной артиллерии. Это значит, что противник и на юге плацдарма углубился в нашу оборону на три-четыре километра. Я представил себе положение гаубичных полков. Их орудия стоят на позициях в оврагах. Видимость не более 200–300 метров. Теперь им страшны не столько танки, сколько автоматчики. Нужна пехота, а ее нет, она сзади. Вот и дерутся сейчас артиллеристы как пехотинцы. Потому-то так мало огня дает артиллерия перед фронтом дивизии Селиверстова.

Это предположение подтвердил внезапный звонок командира 6-й пушечной артиллерийской бригады полковника П. Г. Медведева:

— Пехота отошла за ниши огневые позиции и окапывается. Батареи ведут бой в полуокружении.

Скрепя сердце я приказал комбригу оставаться на месте, отражать атаку до ночи и помогать пехоте восстанавливать положение. Доложив обстановку командарму, я выехал на свой наблюдательный пункт.

В пути увидел два орудия 1255-го артиллерийского полка. Они уже отслужили свой короткий век: щиты разорваны, противооткатные приспособления перебиты. А «виллисы», которые их везли, шли без резины, на одних дисках. На машинах сидели только раненые, у некоторых сквозь повязки сочилась кровь.

— В районе села Мариновка вторая батарея полка ведет бой в окружении, — четко доложил командир орудия, молодой паренек, отпустивший для солидности жиденькие усы.

Спустя много лет я нашел в архиве отчет командира 1255-го полка. Он писал: «Вторая батарея, попав в окружение и расстреляв все снаряды, погибла во главе с командиром батареи».

На наблюдательный пункт мы добрались быстро. Земля и тут буквально перепахана снарядами и бомбами. Когда я уезжал отсюда утром, передний край находился в трех километрах. А сейчас здесь спешно окапывается пехота. В километре от нас, в лощине, идет бой. Слышны орудийные выстрелы и автоматные очереди. Это солдаты 5-й гаубичной бригады и 1095-го армейского [49] артполка настойчиво отражают атаки врага. Из оврага тянутся столбы густого черного дыма — горят фашистские танки.

Генерал-лейтенант Крейзер по телефону просит передать благодарность артиллеристам.

— Любой ценой надо удержать огневые позиции. А с наступлением сумерек пехота перейдет в контратаку и займет свои траншеи. Вы же знаете фашистов, — в голосе Крейзера звучит ирония, — ночью они боятся воевать. Авиация их не поддержит в темноте, а своим артиллеристам они не очень-то доверяют по ночам.

В телефонной трубке слышу крики: «Воздух! Воздух!» — и почти одновременно мембрана доносит характерные звуки близких разрывов бомб... Начался очередной налет на командный пункт Крейзера. Я уже хотел положить трубку, но с противоположного конца провода донесся спокойный голос:

— Чанчибадзе и Миссан просят помощи. Продумайте использование армейского противотанкового резерва сто тринадцатого истребительного полка.

Наши офицеры-артиллеристы шутили: у майора Ф. М. Долинского, командира 113-го истребительно-противотанкового полка, какой-то особый нюх: он чувствует на расстоянии, когда речь идет о нем. И на сей раз майор очень кстати оказался на наблюдательном пункте. Как всегда, Долинский был одет подчеркнуто опрятно, с каким-то кавалерийским «шиком». Фуражка с высокой тульей, по-видимому сшитая на заказ, надета чуть набекрень. Защитная гимнастерка с широкими рукавами туго подпоясана, галифе хорошо отглажены, новые сапоги блестели. Все, начиная с порывистых движений, четкого доклада о положении в полку и кончая аккуратностью в одежде, говорило о его исключительной энергии. Четыре ордена Красного Знамени украшали широкую грудь офицера. Столько орденов в то время никто из знакомых мне артиллеристов не имел.

— Будьте готовы к выходу на помощь Чанчибадзе или Миссану, — на ходу сказал я Долинскому.

— А Долинский всегда готов, товарищ генерал, — громко ответил он и, красиво приложив правую руку к фуражке, звонко щелкнул каблуками.

— Это хорошо. Однако еще раз проверьте все на месте. [50]

— Есть! — Он лихо повернулся и выбежал из блиндажа.

Бой не прекращался. Неприятель спешил до заката солнца прорвать позиции артиллеристов. Командиры полков подполковники Щеголихин, Казачков, Тихонов и другие возглавили оборону своих батарей. Временами гитлеровцам удавалось захватить то или иное орудие. Тогда командир полка собирал, где мог, бойцов и с небольшим отрядом контратаковал и отбивал пушки или гаубицы.

По телефону и по радио на наблюдательный пункт непрерывно поступали то радостные доклады об отражении атак противника, то печальные вести о гибели батарей и их замечательных бойцов.

Особенно трудно приходилось личному составу 114-й пушечной артбригады и 1095-го армейского артполка. Их орудия, возвышающиеся над окопами, противник хорошо видел.

Командир 114-й пушечно-артиллерийской бригады, умный и волевой полковник Л. И. Митюрев, доложил по телефону:

— Танки и пехота атакуют наши батареи. Много потерь. Разрешите перейти на запасные позиции.

— Переводить батареи в тыл сейчас нельзя.

— Разрешите тогда пойти мне самому на батареи.

— Это можно.

Позже я узнал, что Митюрев не раз возглавлял небольшие группы штабных разведчиков и связистов по освобождению огневых взводов, попавших в окружение.

Самоотверженно руководил самообороной батарей командир 217-го гвардейского полка подполковник Нестеренко. Ему удалось отбить три сильные атаки танков. Командир орудия коммунист старший сержант А. П. Подопригорин и сержант А. А. Тягущин подбили «королевский тигр».

В эти дни героизм артиллеристов стал массовым. Старший лейтенант В. К. Журавлев был тяжело ранен, но не согласился покинуть поле боя и до вечера продолжал командовать батареей. Командир батареи 4-го пушечного полка лейтенант А. Г. Костюков вместе со своими солдатами за день отбил три атаки, уничтожив при этом три танка и одну самоходную пушку. [51]

В трехстах метрах от нас трактор ЧТЗ вез снаряды. Вокруг него стали рваться мины. В задней части прицепа вспыхнуло пламя. Сидевшие наверху бойцы спрыгнули и разбежались. Занялись снарядные ящики и дополнительные пороховые заряды. Огненные языки уже подобрались к трактору. Казалось, промедли еще мгновение, и в воздух взлетит сотня снарядов, а от трактора останется одно воспоминание. В этот момент из кабины выскочил человек с курткой на голове. Он подбежал к прицепу, охваченному огнем, отсоединил его и, прыгнув к рулю, рванул вперед трактор. Сзади раздался оглушительный взрыв.

С опаленным лицом, усталый, мимо наблюдательного пункта ехал этот бесстрашный воин. Я вышел ему навстречу.

— Сержант Васильев, — доложил он, сойдя с трактора.

Это был тракторист из 1100-го пушечного полка. Поблагодарив за спасение трактора, я спросил, почему он пошел на такой страшный риск. Васильев достал из кармана обгоревшей куртки паклю, неторопливо вытер руки и только после этого стал отвечать:

— Так им что до трактора, товарищ генерал? Они же за него не отвечают. А с меня спрос. Что я сказал бы своему командиру, если бы пришел к нему пешком? А у нас с тракторами беда. Вчера фашисты пять машин уничтожили. Сейчас в полку по одному трактору на два орудия. Как же его не спасать?

* * *

День на исходе. Наступают сумерки. С минуты на минуту можно ожидать прекращения атак гитлеровцев. Вот уже доложили Ионов и Петюшкин, что на их участках схватки затихают.

— Все идет как по расписанию, — замечает Ионов. — Фашисты готовятся к отдыху и... — Не успел полковник высказать свое предположение, как на огневые позиции гаубичных полков обрушился град снарядов. Огонь, видимо, вели не менее двухсот орудий.

Доложил командарму.

— Эге, — сказал он, — немцы изменяют своим привычкам, хотят, видимо, воевать и ночью. Либо их артиллеристы опоздали с подготовкой к налету, как, между [52] нами говоря, и у нас с вами иногда бывает, либо они собрали все силы на одном направлении и хотят прорваться до ночи к Миусу. Следите и в случае необходимости самостоятельно используйте армейский противотанковый резерв. Где он сейчас?

— Долинский здесь! — внезапно раздался его звонкий голос.

Все рассмеялись.

— Откуда узнали, что о вас разговор будет?

— Обстановочка, товарищ генерал, — весело ответил майор.

Почувствовав запах водки, я спросил:

— Выпили?

— Так точно! Законных сто грамм...

Огневой налет артиллерии противника вскоре прекратился. Началась атака танков и пехоты. До двух батальонов автоматчиков под прикрытием пятидесяти танков атаковали 1095-й армейский артиллерийский полк. Здесь, пожалуй, был наиболее слабый участок нашей обороны. Следовало немедленно помочь полку.

— Где же Долинский? — спрашиваю адъютанта.

— Он здесь! — выскочил вперед лихой майор.

— Выводите полк немедленно! Занимайте рубеж возможно ближе к тяжелым орудиям для отражения атаки. Положение очень серьезное. И всему командному составу находиться на позициях. Поняли, командир?

— Так точно! За Долинского можете быть спокойны! Долинский танки не пропустит!

Меня и радовало боевое настроение майора, и в то же время вызывали тревогу его излишняя самоуверенность и манера говорить о себе в третьем лице.

Минут через десять «студебеккеры» с подпрыгивающими на пахоте пушками промчались мимо нас. Орудийные выстрелы и автоматные очереди слились в сплошной гул.

Выход полка на противотанковый рубеж был своевременным. Танки противника уже прорвали оборону тяжелого полка и устремились дальше. В этот момент они и были встречены бронебойными снарядами 113-го истребительно-противотанкового артиллерийского полка.

Уже стемнело.

Гитлеровцы начали поспешно окапываться, чтобы утром вновь повторить все сначала. [53]

Мы же считали ночь своим союзником. Генерал Чанчибадзе любил повторять: «Ночь — это наше время». Под покровом темноты стрелковые полки дружными контратаками выбили противника с захваченных им позиций. Пехота вновь заняла свои траншеи, правда, не первые и вторые, а третьи, последние перед огневыми позициями артиллерии. Но и это — шаг вперед.

К рассвету артиллеристы перегруппировались с таким расчетом, чтобы помочь пехотинцам противотанковым и массированным огнем.