Ворота в Донбасс

Шереметов рассказывает

Это утро не предвещало ничего нового. В дни затишья жизнь на фронте тянется однообразно. Лишь редкие орудийные выстрелы да глухая дробь пулеметов и автоматов нарушают напряженную тишину переднего края. Еще с неделю назад 3-я ударная армия наступала. Все вокруг грохотало, сотрясалась земля. Но это уже стало достоянием истории. А сегодня войска живут ожиданием новых битв. И настойчиво, изо дня в день, скрытно готовятся к ним. В штабных землянках офицеры кропотливо разрабатывают планы предстоящей операции. Разведчики проникают в логово врага в поисках «языка». Снабженцы наращивают запасы боеприпасов и продовольствия. Подальше от передовой, в тылах дивизий, командиры учат солдат штурмовать укрепления неприятеля, с поразительной точностью скопированные саперами.

Жизнь идет размеренно, как по расписанию. С этим примиряешься, к этому привыкаешь, как человек привыкает к неизбежной смене дня и ночи. И с тем большей остротой переживаешь каждое событие, нарушающее привычные фронтовые будни.

В тот день все началось со встречи с командующим армией. Генерал-лейтенант К. Н. Галицкий сидит в блиндаже хмурый, явно чем-то расстроенный. Молча вручает мне телеграмму. [4]

Читаю: «...Командующего артиллерией армии генерала Стрельбицкого откомандировать в Москву немедленно...»

Видимо недовольный этим распоряжением, избегая встретиться со мной взглядом, Галицкий наконец сказал:

— Возможно, Николай Николаевич{1} решил вас послать на более ответственное направление.

И хотя голос командарма звучал ободряюще, тревога в моей душе росла.

Попрощавшись, выхожу из блиндажа, жмурясь от резкой белизны пушистого снега, щедро залитого лучами зимнего солнца. Снег мягко скрипит под ногами. Высокие сосны, немые свидетели отгремевших сражений, суровы в своей неподвижности.

Шумно болтая, навстречу спешат телефонистки и радистки, разрумяненные легким морозцем. Весело звенит, как весенний ручей, беззаботный смех. Торопливо проходят офицеры штаба, оживленно обсуждая какие-то новости. Их приподнятое настроение понятно. Ведь совсем недавно закончились упорные бои под Великими Луками. Древний город освобожден. Немецкий гарнизон — 83-я пехотная дивизия со многими частями усиления — разгромлен. Войска фельдмаршала фон Клюге, пытавшиеся освободить окруженные части, отброшены к Новосокольникам.

Это первая крупная победа 3-й ударной армии в 1943 году.

Однако неотвязная мысль вновь возвращает меня к телеграмме. Нащупываю ее в кармане. «В чем дело? Почему перевод?»

Поздно вечером собрались все офицеры штаба артиллерии. К ночи мороз окреп. Стекла окон заледенели. В землянке тесно, но зато тепло и как-то уютно: в узком кругу сидят боевые товарищи и друзья.

Тяжело расставаться с людьми, вместе с которыми прошел по многим трудным дорогам войны, пережил 1941 год.

Вот сидит в темном углу крепко сбитый, коренастый, белокурый эстонец майор Ф. И. Паульман. Его оперативное отделение — мозг штаба артиллерии. И Паульман [5] с каждым днем все увереннее ведет свои дела, умело направляет подчиненных. Рядом с ним — молодой и такой же светловолосый капитан С. Е. Власов. Он недавно прибыл к нам, но уже успел зарекомендовать себя способным оператором, умным, энергичным и храбрым офицером.

Под утро приехали командиры армейских полков. Полковник И. Ф. Митюхин, волевой, скромный, внешне спокойный человек. Хороший организатор, он в короткий срок сформировал и подготовил к боевым действиям свой тяжелый артиллерийский полк. Под стать ему и майор А. М. Митрофанов. Насупленные брови, умные волевые глаза, порывистые движения — все говорит о силе и решительности этого человека.

Вот и сейчас, не впадая в грустные рассуждения, всегда навеваемые расставанием, он с какой-то покоряющей уверенностью говорит:

— Будем воевать, товарищи. Будем бить оккупантов, куда бы ни забросила нас война. А потом встретимся. Где? В Берлине. Иначе не может быть.

И на душе у меня становится легче оттого, что рядом стоит такой замечательный боец.

— С этим человеком не пропадешь, — тихо говорит полковник В. И. Недзвецкий, начальник штаба артиллерии. — Боевой командир. Его полк один из лучших в армии.

Недзвецкому лет сорок пять, он высокого роста, могучего телосложения, с большими кистями крепких рук.

Слушаю полковника, и мне от души хочется сказать такие же теплые слова о нем самом. Мы вместе работали со дня формирования армии. Приходилось бывать в тяжелых переплетах. Но полковник всегда был спокоен, находчив и отважен. И вот пришла пора расставаться с этим верным товарищем по оружию, неутомимым тружеником. Мы крепко обняли друг друга, с трудом скрывая глубокое внутреннее волнение. Не думал я тогда, что прощаюсь с ним навсегда: через месяц Вячеслав Иванович погиб. Вместе с новым командующим артиллерией армии он морозной, вьюжной ночью заблудился в пути и, оказавшись в расположении немецких войск, предпочел смерть плену.

...Фронтовая машина, изрядно потрепанная, вымазанная для маскировки известью, неторопливо, с остановками катилась по ухабистым дорогам. [6]

Февральским солнечным утром после пятисоткилометрового пути она вышла на Ленинградское шоссе. Вдали в дымке прозрачного тумана показалась Москва.

Большой город выглядел по-боевому, готовый в любой момент ответить врагу ударом на удар. На бульварах серебрились только что спущенные аэростаты, высоко в небе патрулировали истребители, настороженно глядели вверх зенитки. По улицам громыхали танки, проходили войска.

Останавливаемся у первого же киоска «Союзпечати». Сегодняшние газеты! В очереди узнаем: только что по радио Юрий Левитан сообщил об освобождении нашими войсками Ростова и Харькова.

Хорошо начался новый год! После тяжких испытаний, огромных потерь в людях и технике, когда даже союзники неделями исчисляли сроки нашей гибели, на фронтах наступил долгожданный перелом. Пора, пора!

2 февраля 1943 года закончился разгром оккупантов у берегов Волги. 330 тысяч солдат и офицеров не досчитался Гитлер. Прорвана блокада города Ленина. Освобождены Великие Луки. За ними — Ростов, Харьков. Стратегическая инициатива прочно захвачена советскими войсками.

Около нас задержалась колонна грузовиков с противотанковыми «ежами» в кузовах. Хотя гитлеровцы отогнаны от столицы всего на сотню километров, командующий Московской зоной обороны уже отдал приказ убрать заграждения, прикрывавшие подступы к городу.

Пересекаем Красную площадь. Справа — близкие сердцу заснеженные зубцы кремлевской стены и серебристые ели по обе стороны ленинского Мавзолея. Последний раз я был здесь 8 августа 1941 года, после выхода из окружения. Мне посчастливилось тогда разговаривать в Кремле с Михаилом Ивановичем Калининым. На приеме было десять командиров, только что прибывших с фронта за получением правительственных наград.

В сопровождении секретаря Президиума Верховного Совета СССР А. Ф. Горкина к нам вышел Михаил Иванович. Он выглядел сильно усталым, лицо осунулось. Видимо, бессонные ночи измотали его... Поздоровавшись с каждым из нас (Горкин успел шепнуть: «Осторожней, руку сильно не пожимать!»), Михаил Иванович пригласил всех за стол. [7]

Обращаясь ко мне, он спросил:

— Так что же, отступаем опять? — и, словно рассуждая сам с собой, продолжал: — Как это может быть? Мы много уделяли внимания Красной Армии, снабдили ее чем нужно, а она отступает. Ведь бои идут у Смоленска, Ленинграда... В чем дело? Почему?

Мы сидели притихшие. Всех нас охватило такое ощущение, будто именно мы виноваты в отступлении войск. Я рассказал Михаилу Ивановичу о том, как враг застиг нас врасплох внезапным нападением.

— Да, да! — промолвил Калинин, отвечая, видимо, на какие-то свои вопросы. — Проглядели, проглядели! Не верили в возможность нападения.

Михаил Иванович подробно расспрашивал о первых боях. Прощаясь с награжденными, сказал:

— Верю, что скоро наш боец остановит германца. Будет советский солдат в Берлине, как бывали там наши предки — славные богатыри земли русской! Партия, Центральный Комитет делают все для того, чтобы разгромить коварного врага.

С той памятной встречи в Кремле прошло полтора года. А как все изменилось в Москве! Всюду строгий порядок, спокойно стоят на своих постах бойцы местной противовоздушной обороны, сурово насупив брови, на запад идут солдаты, одетые в новые шинели.

По узкой улице подъезжаем к штабу артиллерии Наркомата обороны СССР. Старинное здание с высокими окнами, несмотря на маскировочные зигзаги и пролом от прямого попадания бомбы, выглядит строго и величаво.

В штабе меня тотчас же принял заместитель командующего артиллерией генерал-лейтенант Б. И. Шереметов. Он почти не изменился с тех пор, как мы виделись последний раз, несколько лет назад. Сухощавый, подвижной и даже при шпорах, как истый конник.

— Знаете, зачем я вас вызвал? — сразу же спросил он, весело поблескивая стеклами пенсне, и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Маршал артиллерии Воронов решил назначить вас на важнейшее сейчас направление — во вторую гвардейскую армию Южного фронта. Поздравляю!

Я хорошо знал командующего артиллерией этой армии, боевого генерал-лейтенанта С. А. Краснопевцева. [8]

Благодарю Шереметова за поздравление и осторожно спрашиваю:

— Но разрешите узнать, что случилось с Семеном Александровичем Краснопевцевым, жив ли он?

— Э-э, да вы, батенька, отстали от жизни. Вторая гвардейская отличилась в боях за волжскую твердыню, и все ее руководство получило более высокие назначения. Бывшему командующему армией генерал-полковнику Родиону Яковлевичу Малиновскому поручен Юго-Западный фронт, вашему предшественнику Краснопевцеву передана артиллерия Южного фронта. Вот так-то. — Шереметов кивнул на полураскрытый чемодан, стоявший у стены: — Я только вчера прилетел с Волги. Хотите послушать кое-что об этих боях?

— О, конечно!

— Ну так вот. — И генерал, подойдя к висевшей на стене карте, живо, с видимым удовольствием поведал подробности этой битвы.

Еще во время напряженных боев на подступах к Волге осенью 1942 года Ставка Верховного командования [9] начала подготавливать силы для разгрома оккупантов, рвавшихся к великой русской реке. Враг теснил наши части в городе, а маршал артиллерии Воронов по решению Ставки уже накапливал мощные артиллерийские группировки для контрнаступления.

— Кое-кто из больших начальников сильно нажимал в дни обороны на Воронова, требовал больше снарядов, орудий, — продолжал генерал, — но Николай Николаевич оказался «крепким орешком» и сохранил все, что надо для перехода в контрнаступление. Ему приводили веские доводы: мол, в момент наступления будут введены в действие воздушные армии Красовского и Хрюкина, они нанесут сокрушительный удар. На это Воронов спокойно, в своей манере, слегка этак растягивая слова, отвечал: «Это очень хорошо, но не забудьте, что наступать придется в ноябре. Вполне возможно, будет нелетная погода. Авиация останется на земле. Что тогда прикажете делать? Нет, только артиллерия наверняка поможет пехоте при любой погоде». И он оказался прав. Сильный снегопад, а с утра и туман не позволили вовремя использовать самолеты. — Борис Иванович мелкими шажками прошелся по кабинету, мелодично позвякивая шпорами. — Девятнадцатого ноября в восемь тридцать началась артподготовка штурма — самая мощная за время войны. Тысячи орудий восемьдесят минут били по позициям противника, подавляя его пехоту и артиллерию.

В первый же день войска Юго-Западного фронта прорвали вражескую оборону. Введенные в прорыв танковые корпуса — 1-й танковый корпус генерал-майора В. В. Буткова и 26-й генерал-майора А. Г. Родина к вечеру уже громили оперативные резервы противника, углубившись в его тыл на тридцать пять километров. Двадцатого ноября погода улучшилась, и наша авиация завладела небом. К тридцатому ноября трехсоттысячная армия Паулюса была зажата в тиски и окружена.

Для освобождения войск, попавших в столь тяжкое положение, немецкое командование организовало группу армий «Дон» в составе тридцати дивизий под командованием фельдмаршала Эриха фон Манштейна.

— Кстати, — напомнил Шереметов, — этот Манштейн получил фельдмаршальский жезл после захвата Крыма, где он командовал одиннадцатой армией. [10]

Манштейн сумел довольно быстро создать мощный кулак из соединений 4-й немецкой танковой и 4-й румынской армий под общим названием «Гот». На рассвете двенадцатого декабря эта группа из района Котельниково перешла в наступление вдоль железной дороги, чтобы прорваться к окруженным войскам Паулюса.

Я с интересом слушал рассказ генерала, внимательно следил за его указкой, стремительно бегавшей по карте. Наши успехи, цифры потерь врага радовали меня.

Вот Шереметов говорит о том, что советские войска развернули ожесточенное сражение на реке Аксай. Дивизии 51-й армии, усиленные противотанковой артиллерией, в четырехдневных боях нанесли большой урон гитлеровцам. Однако обстановка для обороняющихся частей сложилась трудная. Враг подтянул свежие силы. Утром 19 декабря триста танков таранили наш передний край. Под их прикрытием шла пехота.

Действуя на узком участке фронта, противник прорвал оборону советских войск на Аксае. Севернее реки немцев встретила 20-я истребительная противотанковая артиллерийская бригада. Завязались яростные бои. Они продолжались до полудня. Артиллеристы метко поражали бронированные машины. Заснеженное поле было усеяно горящими танками. Не считаясь с потерями, фашисты рвались вперед, преодолели огневой заслон бригады и двинулись к реке Мишкова. До окруженной группировки Паулюса оставалось всего сорок километров.

К этому времени в состав действовавшего здесь фронта влилась хорошо укомплектованная и вооруженная 2-я гвардейская армия под командованием генерал-полковника Р. Я. Малиновского. К вечеру 23 декабря армия развернулась на новом рубеже у Мишкова, и утром ее части перешли в наступление. Через шесть дней наши войска взяли Котельниково. Силы группы Манштейна иссякли. Преследуемые советскими бойцами, оккупанты отхлынули на запад.

— Истины ради надо сказать, — продолжал Борис Иванович, — что вторая гвардейская армия была усилена такими мощными подвижными соединениями, как шестой механизированный и седьмой танковый корпуса. И это в значительной степени предопределило наш успех. Огромную роль в отражении натиска врага сыграла [11] артиллерия. Из-за недостатка горючего наши танковые соединения вначале не могли полностью участвовать в боях. Поэтому вся тяжесть борьбы с фашистскими танками в эти дни легла прежде всего на артиллеристов и бронебойщиков... Словом, успех громадный.

Шереметов замолчал. Потом, улыбнувшись, сказал:

— Не огорчайтесь, на юге и для вас хватит работы. Враг еще силен.

Мы попрощались.

В раздумье выхожу на улицу. «Где найду штаб второй гвардейской?» Известно только, что она — в составе войск Южного фронта, а они дерутся сейчас на Миусе. Назначение радовало: буду участвовать в освобождении родного края, воевать там, где родился, провел детство и сражался с белогвардейцами и махновцами в годы гражданской войны.

И вот я опять в пути. Как и положено быть военному человеку — всегда в пути.