На фронт

После торжественного митинга — прямо на автомобили. Наша группа — до тридцати молодых летчиков — едет на Юго-Западный фронт, в свою часть. Правда, пока никто не знает номера этой части, далеко не всем известен и маршрут.

Едем пока на север. В группе вместе со мной И. Ф. Ребрик, А. И. Медведев, С. Е. Тетерюк, В. М. Дрыгин, А. Н. Петушков и другие...

Из сообщений центральных газет и радио нам известно об упорных оборонительных боях советских войск на всех фронтах, в том числе и на Юго-Западном, о беспримерной стойкости и массовом героизме наших солдат. Гитлеровское командование рассчитывало, с ходу уничтожив пограничные заставы, захватить мосты, переправы и тем самым открыть главным силам вермахта путь на Украину. Но враг просчитался. Советские войска первого эшелона стойко и мужественно сдерживали натиск превосходящих сил противника, самоотверженно сражались с немецкими асами и наши славные авиаторы. На рассвете 22 июня в 4 часа 25 минут летчик-истребитель старший лейтенант И. И. Иванов таранным ударом сразил фашистского пирата. Это был первый таран в Великой Отечественной войне. Час спустя летчик комсомолец младший лейтенант Л. Г. Бутелин, вступив в решительную схватку с фашистскими стервятниками в небе над Галичем, таранил на малой высоте бомбардировщик Ю-88. [25] Боевые подвиги в первый день войны совершили командир эскадрильи капитан М. П. Жуков, летчики старший политрук К. С. Сердюцкий, капитан И. Д. Гейбо и многие другие. 22 июня на Юго-Западном фронте в воздушных боях нашими летчиками было сбито 46 фашистских самолетов. Но силы были неравны, и частям Красной Армии приходилось с боями отходить.

Добравшись до Запорожья поездом, вновь пересели на автомашины. Наконец, позади остался Днепр. Все дороги и речные переправы забиты войсками и толпами беженцев. Кажется, мы не едем, а плывем в пыли. Чем ближе к фронту, тем больше трагических следов войны и ощутимее ее присутствие: дома с пустыми черными глазницами вместо окон, обезображенные паровозы вверх колесами, разорванные и погнутые рельсы, тысячи людей, усталых и измученных, одетых кое-как... Женщины, дети, старики и старухи с котомками на спинах спешат на восток. В испуганных глазах одна мысль: уйти подальше от грохота и огня.

Катятся телеги, арбы, коляски, ползут, переваливаясь с боку на бок, трактора. Взбивая густую пыль, плетется колхозный скот. Автомобили и танки прижимают их к обочинам, но люди торопятся, неся свое горе дальше и дальше на восток, за Днепр.

Все больше раненых солдат — на автомобилях, повозках. Перебинтованы руки, шеи, головы. Вот на телеге окровавленный боец. Он стонет, упрашивая ездового: «Не тряси, браток... Да тише ты...» Ездовой уже не обращает на него внимания, подгоняет обессилевших потных лошадок: «Пошли, милые...». Далеко ли довезешь его по такой дороге?..

Колонны войск держат путь на запад. Машины, пушки, пулеметы. Конница. Танки. И мы в этом потоке движемся все быстрее, увереннее,

В Первомайске на площади у горсовета многолюдно. Здесь — привал. Красноармейцы пополняют запасы воды, продовольствия, отдыхают.

К нам подходит пожилой солдат с переброшенной через плечо скаткой шинели. Одна рука у него перебинтована, здоровую он протягивает со свернутым из газетной бумаги «козликом»:

— Не угостите ли махорочкой, товарищи соколы?

Один из сержантов достает из кармана коробку «Казбека», раскрывает и протягивает бойцу. [26] Прокуренными пальцами тот выдергивает одну папиросу, с наслаждением закуривает.

— Как там на передовой? — спрашиваем осторожно.

— Лютует, гад, ох как лютует! — вздыхает солдат. Затягивается дымком, причмокивает: — Зверь зверем. Никакой пощады ни малому, ни старому. Для всех одна мера — пуля. Никакая агитация не поможет. Только сила на силу.

Пуля и виселица — вот что уготовил Гитлер для всех, кто не покорится, не сдастся на милость оккупантам.

— Скорее бы в часть, да по морде фашиста, по морде... — стиснул в гневе кулаки Иван Ребрик.

Наконец прибываем в авиационный полк. Нас размещают, кормят и неожиданно объявляют: будете переучиваться на новый штурмовик Ил-2.

Беремся за учебу с большим энтузиазмом. Штурмовик, бронированный, с мощным вооружением и кабиной для стрелка, нам нравится. Учеба длится неделю. Вдруг где-то в штабах разобрались, что мы истребители, и — новый приказ.

Двигаемся дальше. Скорее в боевую часть, а то, гляди, и война закончится! Получить бы самолеты — и сразу в небо...

Город Котовск, Балта. Выгружаемся на полевом аэродроме. Фронт близко, мы его слышим. Над нами кружат фашистские стервятники, грохочут зенитки. Передовая извещает о себе орудийным громом.

На полевом аэродроме в зелени кукурузы и на опушке леса застыли замаскированные истребители И-15, И-16, МиГ-3, И-153 «Чайка». Мы воспрянули духом: теперь налетаемся! Стоим усталые, запыленные, изголодавшиеся. Но не внешний вид определяет нашу боевую готовность. Сердца требуют: быстрее в бой, смерть фашистским гадам — за гибель отцов и матерей, за слезы, страдания и лишения народа!

Личный состав полка выстроен для встречи с командирами. Мы ждем, с нетерпением поглядываем на дорогу. Вот и машина.

— Вы прибыли в Четвертый авиационный полк, — объявил нам энергичный майор, легко соскочивший со ступенек подъехавшей к нам «эмки». — Я командир полка Орлов Владимир Николаевич, рядом со мной — старший батальонный комиссар Миронов Николай Иванович. [27] С остальным начальствующим составом познакомитесь на службе. Самолеты — вот они, — кивнул он в сторону кукурузного поля.

Наличие такого количества и разнообразие самолетов в одном полку сразу успокоили и подбодрили нас. Откуда-то упорно ползли слухи, будто фашистам в первую же ночь удалось уничтожить всю нашу авиацию, а потому летчикам придется воевать в пехоте.

— Об обстановке на фронтах и боевой работе полка сообщит старший батальонный комиссар, — сказал далее Орлов.

Комиссар коротко рассказал нам о положении на фронтах.

— Как ни тяжело об этом говорить, — подчеркнул он в кратком сообщении, — но противник пока продвигается на всех направлениях огромного советско-германского фронта. Он рвется в глубь страны, бои идут на минском, киевском, ленинградском направлениях.

Советские воины проявляют массовый героизм. Жестокие сражения наших танковых частей в районе Луцк, Броды, Ровно, Дубно задержали наступление фашистов на Киев. Противник приостановлен и на линии реки Березина. Фашисты остервенело рвутся к Днепру. Они имеют в большом количестве танки, артиллерию, конницу. Им помогают несколько румынских дивизий. Главарь румынских фашистов Антонеску надеется таким образом поживиться и заполучить в результате ожидаемой победы часть советской территории. Не будет этого!

Комиссар рассказал нам о подвиге командира эскадрильи капитана Н. Ф. Гастелло, о героизме летчиков-истребителей С. И. Здоровцева, П. Т. Харитонова, таранивших самолеты противника, ценой собственной жизни одержавших победу над врагом.

— Они переступили через смерть во имя Родины, и потому память о них бессмертна. Нам есть кем гордиться и на кого равняться. Командование Юго-Западного фронта принимает меры к тому, чтобы остановить рвущихся в глубь нашей страны фашистских захватчиков. Наша задача: прикрывать войска фронта от налетов авиации, поражать ее на аэродромах и в воздушных боях, штурмовыми действиями уничтожать войска противника.

Далее шла речь о боевом пути полка, подвигах летчиков — героев борьбы с белофиннами, о первых стычках с фашистами на земле Молдавии. [28]

Полк был сформирован в конце апреля 1938 года, а 17 сентября уже принимал участие в освободительном походе Красной Армии в Западную Белоруссию. 7 января 1940 года перебазировался на другой аэродром, а весной того же года прибыл в город Кишинев и еще до начала войны уничтожил три самолета-нарушителя границы. Война застала полк на аэродроме Григориополь и Риваки. Фашисты при первых ударах не уничтожили ни одного самолета. Бомбардировке подверглись макеты, умышленно выставленные на открытых площадках ложного аэродрома.

— Теперь, — заключил старший батальонный комиссар, — полк защищает Кишинев и Балту, прикрывает переправы через Днестр, где сражаются наши войска.

Мог ли я знать тогда, что с этим полком, с его личным составом мне придется пройти — точнее, пролетать — вcю войну до последнего ее часа, пережить много горя и радости.

После беседы мы разошлись вдохновленные. Рассказ комиссара укрепил веру в наши силы и возможности. Действительно, если к этому времени полк сохранил высокую боеспособность и продолжает драться с врагом, то теперь, когда в его ряды вливаются молодые летчики, полные энергии, отлично теоретически подготовленные, его могущество, конечно же, возрастет. Каждый ожидал: вот вызовут, посадят в самолет — и в воздух!

Нас распределили по эскадрильям, звеньям. Отныне вся наша жизнь принадлежит авиации, полку, небу. Никто не думал о том, сколько жизни отмерено ему на войне.

Утром мы вновь на аэродроме. Погода солнечная, летная. Пусть не примем участия в воздушном бою — еще не получили самолетов — так хотя бы увидим его.

Однако интенсивных полетов не было. С аэродрома поднялся один МиГ-3. Летчик Иванов произвел облет машины после ремонта. На высоте две-три тысячи метров сделал один круг, другой, барражировал, испытывал двигатель на разных режимах. Никто из командиров, как и сам пилот, не ожидал опасности. И за такую беспечность летчик жестоко поплатился.

Со стороны солнца неожиданно вынырнули два «мессера» и с ходу, не применяя даже сложного маневра, ринулись в атаку. Пилот вряд ли успел понять, в чем дело. Самолет вспыхнул, как спичечный коробок. Длинный шлейф дыма протянулся с неба в кукурузное поле... [29]

Это была первая гибель пилота, которую мне пришлось наблюдать на войне. Мы похоронили товарища недалеко от места падения. Всем было ясно, что в полете он не проявил достаточной осмотрительности и потому не успел принять бой. Долго об этом говорили. Высказывались разные соображения — особенно молодыми летчиками — как действовать в таких случаях. «Следовало бы спикировать, а потом...», «Отвернул бы в сторону — и на прицел...»

Капитан Постнов, командир нашего звена, сказал:

— За науку расплачиваемся жизнями. Иванову усваивать поздно, а остальным — обязательно! Когда враг наступает, осмотрительность — главное оружие летчика. Если бы он своевременно сманеврировал, а потом, улучив момент, сам перешел в наступление, то и победу мог обеспечить. Ошибка влечет за собой расплату.

Угнетающее впечатление произвела на нас неожиданная и такая бессмысленная смерть пилота. Однако она напомнила нам не только об осмотрительности в полете, но и о многом другом: нельзя недооценивать врага, когда он силен и подготовлен лучше нас.

Налеты вражеской авиации на наш аэродром участились, но и мы не сидели без дела. Командир полка посылал более опытных летчиков для охраны важных объектов, перехвата вражеских бомбардировщиков.

Из состава полка для прикрытия Кишинева и железной дороги Кишинев — Тирасполь была выделена эскадрилья прославленного летчика-орденоносца капитана Афанасия Георгиевича Карманова. До войны Карманов работал летчиком-испытателем, воевал в Испании, имел правительственные награды. На Карельском перешейке в его эскадрилье и произошел тот случай, о котором позже узнала вся страна.

Карманов возвращался с боевого задания, когда у ведомого Анатолия Афанасьевича Морозова стал давать перебои двигатель. Скорость и высота быстро падали. Попытки Анатолия дать больше газа, сманеврировать не увенчались успехом. Единственно возможный выход — вынужденная посадка. Но под крыльями — снежные сугробы, лес и белофинны. Однако раздумывать нечего. Определив расстояние до голубеющего подо льдом озера, Морозов условным знаком сообщил командиру: сажусь.

В полукилометре от озера Морозов еще с воздуха рассмотрел рубленый домик с толпившимися подле него вражескими солдатами. [30] Заметив приземляющийся на лед советский самолет, они метнулись за дом, опасаясь, видимо, обстрела, но потом, осмелев, двинулись на лыжах к поврежденной машине.

Карманов, передав управление эскадрильей своему заместителю, решился сесть рядом с ведомым. Анатолий подбежал к машине командира и с трудом втиснулся в кабину, рассчитанную на одного человека. Чтобы дать товарищу хотя бы немного места, А. Г. Карманов высунулся наружу. Теперь они оба стояли.

Белофинны, приближаясь к самолетам, били из пулеметов и винтовок. Пули секли фюзеляж, решетили крылья. Карманов прибавил газ, и «Чайка», набирая разгон, взмыла в воздух.

Путь из неминуемого плена был очень трудным. Теперь главным препятствием оказался мороз — термометр показывал минус 36 градусов. За полчаса полета к своему аэродрому лица друзей от набегающего потока морозного воздуха покрылись ледяной коркой. Когда самолет приземлился, они оттаивали лед, прикладывая к щекам ладони. Потом Морозов бросился к другу и горячо его расцеловал.

— Спасибо, командир. До самой смерти не забуду!

Боевая выручка и дружба не раз спасали их от гибели. Теперь друзей и водой не разольешь. Здесь, у Кишинева, они сравнялись в должностях — Морозов тоже получил под свое командование эскадрилью,

...В состав группы Карманова, прикрывающей Кишинев, входило 15 боевых самолетов. На протяжении двух суток они не давали возможности противнику появляться над городом.

Вскорости группа была разделена на три подгруппы, по пять машин в каждой, что обеспечивало пребывание пяти самолетов в воздухе непрерывно с утра до позднего вечера. При таком боевом напряжении возник своеобразный метод экономии сил: едва натиск противника ослабевал, садилась и вторая пятерка, но уже не для заправки, а для кратковременного отдыха и ориентирования в обстановке.

По такому же методу группа Карманова работала и в тот день. Пятерка, возглавляемая лично капитаном, пошла на «подсадку», а в воздух были подняты другие пять машин. Не успели летчики, севшие с командиром, осмотреться, дозаправить самолеты, как на Кишинев прорвались десять «юнкерсов» под прикрытием «мессеров». [31]

— На взлет! — подал команду Карманов, и машины с половинным запасом горючего взмыли в воздух.

...Атаки следовали одна за одной. В вихре боя Карманов заметил, как фашистский истребитель подкрадывается к ведомому, заходит ему в хвост. Капитан вошел в крутое пике и атаковал противника с разворота. Камуфлированный «мессер» вспыхнул, как факел, и пошел вниз.

Потеряв «мессершмитт», противник на какое-то время растерялся. Замешательством воспользовался Карманов, сбив еще один вражеский истребитель, но тут подоспела новая группа фашистов. Капитан не сворачивал, дрался до последнего патрона. Шесть «мессеров» набросились на безоружную машину, когда у нее остановился двигатель — вышло горючее. И тогда Карманов решил выпрыгнуть с парашютом. К несчастью, купол не раскрылся, так как шальным осколком был перебит вытяжной тросик. Спастись летчику не удалось...

Весть о героической гибели любимого командира и боевого товарища была воспринята в полку как большое общее горе. У многих на глазах блестели слезы, а старший лейтенант Морозов не мог сдержать рыданий. Он поклялся жестоко отомстить врагам за гибель своего боевого друга.

Вскоре Указом Президиума Верховного Совета СССР капитану А. Г. Карманову было присвоено звание Героя Советского Союза (посмертно).

Мы, молодые летчики, пока не имевшие закрепленных машин и лишь наблюдавшие за событиями со своего аэродрома, не знали многого из того, что происходило в те дни в воздухе, и потому с особым вниманием слушали рассказы бывалых товарищей, уже не раз «понюхавших» пороха. Фронтовики принимали нас душевно и старались передать как можно больше из того, чему успели научиться сами, без каких бы то ни было прикрас и преуменьшения опасности.

На наши настойчивые вопросы, почему нас не пускают в боевые полеты (ведь самолеты есть!), командир звена младший лейтенант Гаранчук неизменно отвечал:

— Потерпите, хлопцы. Налетаетесь еще...

Время было очень трудное. Невеселые, мы слонялись из палаток на аэродром и обратно. В один из дней командир звена отважный летчик Амет-Хан Султан пошутил:

— Куда это вы, молодежь, с торбами собрались? — А потом уже серьезно добавил: — На войне летчик должен иметь легкую экипировку. [32] Придется перелетать — садись и скачи в своем реглане. Техникам с такими «сидорами» тяжело перебазироваться на попутном транспорте.

Что касается самого Амет-Хан Султана, ходил он в реглане, с противогазной сумкой, в которой помещались полотенце, бритва, мыло, зубной порошок и щетка. После этого разговора мы выбросили из своих вещмешков лишние вещи, но о регланах могли только мечтать.

...Каждый вечер, собравшись у общей палатки, слушаем рассказы командиров, спорим, обсуждаем боевые вылеты. Спорить есть о чем: на всех фронтах советская авиация действует активно, без передышек, авиаторы применяют новые приемы боя, вплоть до таранов на встречных курсах. Мы еще не полностью осознали значение тарана, не уяснили, как, при каких обстоятельствах целесообразнее всего использовать этот последний шанс летчика. Мне надолго врезался в память рассказ о таране, совершенном любимцем полка героем-летчиком Анатолием Морозовым.

Девятка МиГ-3 поднялась по сигналу ракеты. Ведущий — комиссар полка Н. И. Миронов, ведомым у него — старший лейтенант Анатолий Морозов. На ближних подступах к Кишиневу группа заметила около тридцати вражеских бомбардировщиков Ю-88. Вспыхнул неравный бой. После нескольких атак истребителей шесть «юнкерсов» рухнули на землю, остальные повернули обратно. Но для наших истребителей не было передышки: на них набросились «мессеры». Бой продолжался с новой силой.

Вечером всех летчиков собрали на разбор и подведение итогов боевого дня. В штабной палатке царила необычная тишина. Все уже знали; сегодня в неравном бою погиб Морозов — замечательный летчик, отважный командир, душевный товарищ.

О подробностях боя рассказывал старший батальонный комиссар Миронов:

— Противника мы встретили на подступах к станции Бальбока. «Юнкерсы» построились в круг, изготовившись к бомбежке. Вражеские машины уже пошли в пике. Позиция — лучше не придумаешь. Я атаковал «юнкерса» первым, очередью прошил ему фюзеляж. Видимо, попал и в летчика, потому что фашист увеличил угол пикирования и врезался в землю недалеко от станции. Взорвался на собственных бомбах. Та же участь постигла и второй «юнкерс». Он был атакован Толей Морозовым. Фашист вспыхнул в воздухе и зарылся в землю рядом с первым. [33] При выходе из атаки мы с Морозовым попали под огонь двух «мессершмиттов», наседавших сверху. С трудом отбились. Но тут на нас посыпались удары второй и третьей группы. Последняя сосредоточила огонь на мне, но Толя перехватил удар на себя, бросился в атаку на ведущего «мессера» и не свернул в сторону...

Голос комиссара, негромкий, хриплый, дрогнул. Николай Иванович на минуту умолк, устало и печально поглядел на нас, молодых, необстрелянных, и продолжил:

— После выхода из атаки я собственными глазами видел, как Толя таранил немца на большой скорости. Из одного огромного клубка дыма, словно метеоры, вылетели два двигателя, а потом, как при замедленной съемке, болтаясь, проплыли и крылья. Ниже на фоне земли вроде белели парашютные купола...

Начальник штаба полка майор П. А. Федюнин, подсчитав наши потери, объявил итог дня:

— Сбито шесть бомбардировщиков и три истребителя противника. Повреждена машина летчика Дица, сам он. приземлился вблизи аэродрома. Не возвратился с боевого задания старший лейтенант Анатолий Морозов.

Разбор ежедневных полетов продолжался. Неожиданно у палатки послышался гудок автомобиля, кто-то отвернул дверь-полог и при свете «летучей мыши» адъютант командира полка радостно выкрикнул:

— Принимайте гостей!

Из-за его спины шагнул... Анатолий Морозов. Мы смотрели на него так, словно он вернулся с того света. Потом все разом бросились обнимать его и целовать.

Когда страсти несколько поутихли, старший батальонный комиссар Миронов, вытирая глаза, сказал:

— Ну, давай, рассказывай...

Анатолий устало улыбнулся, махнул рукой так, словно речь шла о чем-то обычном, второстепенном, не стоящем особого внимания.

— Когда третья группа «мессеров» напала на машину комиссара, я понял, что надо идти в лобовую на ведущего. Твердо решил не сворачивать перед фашистом. В последний миг стало страшно. Размалеванная громадина прет на меня... Сначала почувствовал удар... Треск... Затем тишина... Вижу: лечу на сиденье, а самолета нет. Оказывается, меня вышвырнуло вместе с креслом. Отталкиваюсь, раскрываю парашют. Земля еще далеко. В воздухе шныряют «мессершмитты», наши продолжают вести с ними бой. [34] Смотрю, «мой» фашист опережает меня в приземлении. Вспомнил основное правило парашютистов: нужно применить скольжение купола.

Потянул за стропы и камнем полетел вниз. Опередил-таки немца. Ну, думаю, теперь ты от меня не уйдешь! Тут прибежали красноармейцы, помогли обезоружить. Потом говорят: «Твой трофей — ты его и забирай». — Анатолий выглянул из палатки, негромко позвал: — Ребята, введите «трофей».

Полог палатки качнулся, и техники ввели гитлеровца.

— Так ты не только сбил два самолета, спас комиссара, но вдобавок взял в плен фашистского аса! — воскликнул командир полка майор Орлов. — Начальник штаба, сегодняшнее боевое донесение придется существенно переделать!

— Вас понял, товарищ майор, — с готовностью отчеканил Федюнин.

— И обязательно добавьте, — попросил комиссар, — и подчеркните: первый таран на встречном курсе. Геройский поступок!

Фашистский летчик, взятый в плен Морозовым, за разбой в Западной Европе был награжден железными крестами. Он стоял — высокий, худой, неуклюжий — и вытирал пот со лба.

— Сколько вам лет? — спросили его через переводчика.

— Двадцать семь.

Командир полка не поверил, переспросил еще раз.

— На вид вам значительно больше, — не выдержал Миронов. — Почему?

— Потому, — вражеский ас высокомерно вздернул голову, — что я воюю значительно больше, чем кто-либо из вас... Я сражался за великую Германию во Франции, Голландии, Дании, Норвегии, Греции, Польше...

Что и говорить, преуспел немало. Поразбойничал, набрался опыта воздушных боев. Значит, противник у Морозова был не новичок. Тем весомее подвиг Анатолия.

Пленного отправили в штаб дивизии, а Морозов продолжил свой рассказ, затем отвечал на вопросы товарищей.

Как сейчас вижу его перед собой: открытое лицо, прямой взгляд, нос с небольшой горбинкой, на правой щеке шрам — след ранения, полученного на Карельском перешейке. [35] Он был очень скромным в поведении, ровным в отношении с товарищами, никогда не бахвалился возможно, сам того недооценивал, что делал для обшей победы, и даже смущался, если слышал похвалы в свой адрес.

Теперь мы еще крепче полюбили его за храбрость и самоотверженность, по-хорошему завидовали не только его мастерству и отваге, но и внешнему виду, воинской выправке. Мы сравнивали себя с Анатолием и стремились быть похожими на него. Естественно, что нам тоже хотелось в бой, в небо.

Спустя два дня нас собрал командир полка майор Орлов.

— Мне хорошо известны ваши настроения, — сказал он. — Знаю потому, что сам недавно работал в школе пилотов, воспитывал таких, как вы... Сейчас у вас одна мысль: как скоро пошлют на врага... Верно говорю?

— Так точно, — хором отвечаем мы, надеясь, что эта беседа станет началом ввода в боевой строй.

— Вы сами видите, как сейчас тяжело, — вздохнул майор и внимательно посмотрел на каждого из нас. — Всем нам — вы понимаете, молодым в особенности, — нужно много учиться, овладевать техникой и практикой. В условиях перевеса сил со стороны противника только опытным авиаторам можно вылетать на задания. Выполнить их могут лишь бывалые воины. Для вас мы создаем учебную эскадрилью под руководством знатоков летного дела. А вас в бой посылать пока рановато...

Учебную эскадрилью возглавил заместитель командира полка майор А. А. Терешкин. Полеты производились на И-153 «Чайка», и то редко: не хватало горючего, запасных частей. Самолетный парк таял, уменьшался, шли ожесточенные бои.

Майор Орлов хорошо знал противника. Из встреч в небе делал выводы, знакомил с ними нас. Сам он сбил нескольких фашистских асов. Как-то командир полка во главе эскадрильи вылетел на прикрытие переправ через Днестр. С разных направлений туда же тянулись группы вражеских бомбардировщиков и «мессеров». Хотя противник имел большое количественное преимущество, уклоняться от боя Орлов не привык. С первой же атаки он сбил «хейнкель» и только зашел в хвост Ме-109, как на него набросились несколько фашистов. Машина загорелась, и Орлову пришлось выпрыгнуть с парашютом.

В другом бою командир полка сбил бомбардировщик, который упал на Александровской улице в Кишиневе. [36] В третьем, где несколько наших самолетов сражались против двадцати шести «мессеров», майор лично уничтожил три вражеских машины.

Командир и комиссар полка прекрасно сознавали, что против вышколенных, опытных пиратов нельзя выпускать нас, зеленую молодежь. Они умели тактично объяснить существо дела, по-отечески заботились о будущих кадрах советской авиации.

Дороги на восток

Линия фронта приближается. С каждым днем все громче артиллерийская канонада. Противник по нескольку раз в день бомбит железнодорожную станцию у Балты, обстреливает дороги, пытаясь нанести советским войскам чувствительные удары. Наши отходят с тяжелыми боями. Все гуще поток беженцев.

Мы с сержантом Дрыгиным еле добрались до аэродрома. Все дороги забиты эвакуированными. По беженцам ведут непрерывный огонь вражеские истребители, они гоняются даже за отдельными людьми. Зачем? Враги стремятся запугать, сломить волю советских людей, чтобы затем поработить наш народ, заставить работать на нацию «господ-арийцев». Для этого фашисты прибегают к варварскому истреблению мирных жителей, не желающих оставаться на оккупированной территории.

К нам с Дрыгиным подходит Иван Ребрик. Усталый, бледный, а в глазах столько боли и ненависти, что мы сразу догадываемся: он тоже тяжело переживает безнаказанность действий гитлеровских разбойников.

Уже очевидно, что вскоре придется и нам перебазироваться на другой аэродром, на восток. Настроение неважнецкое. К тому же раздражает головотяпство некоторых интендантов. Мы уже знали о приказе командования уничтожать все материальные ценности, которые не представляется возможным эвакуировать, чтобы они не достались врагу, поэтому не удивились, когда на горе, где находился интендантский склад, полыхнуло пламя. Жаль только, что не раздали летчикам кожаные регланы, которые, как рассказывали бывалые пилоты, предохраняли какое-то время авиатора от ожогов, если кабину охватывал огонь. Комиссар и командир полка пытались убедить интендантов выдать летному составу регланы, но безуспешно. «У нас приказ...» — таким был ответ. [37]

Утром летчики нашей 20-й АД штурмовали аэродромы противника в его глубоком тылу — Фокшаны, Бакэу, Пьятры, Пирлица-Тур, Васлуй. Тринадцать вражеских самолетов было уничтожено, немало повреждено. На обратном пути А. А. Морозов, В. С. Нагорный, В. Ф. Щеголев, Ф. Н. Зубенко, А. Г. Ищук наткнулись на колонну румынской конницы. Воспользовавшись случаем, сделали четыре захода. Внизу возникла паника.

При очередном заходе на цель в машину Нагорного попал вражеский снаряд. Самолет развалился. Летчик выпрыгнул и угодил, было, в плен, однако ему удалось бежать; на третий день Нагорный прибыл в свой полк. Бои становились все более упорными и жестокими: наши авиаторы дрались с беспримерным геройством, не давая противнику возможности уйти от расплаты.

...На высоте 600 метров над нашим аэродромом появился разведчик противника Ю-88. Из дежурного звена на перехват врага поднялись машины лейтенантов М. П. Галкина и Н. И. Рыжкова. Догнав, они атаковали фашиста с двух сторон. Длинной очередью Галкин сбил «юнкерс» прямо над своим аэродромом. Какая это была радость для всего полка! Перед нами лежала груда металлолома с фашистской свастикой.

— Смотрите, — сказал комиссар полка Н. И. Миронов. — Не выдерживает фашист, рушится, если по нему бьют наши мастера боя. Вот вам самое убедительное доказательство: бить фашиста — можно! И довольно успешно!

Вскоре наземные войска противника подошли совсем близко. Отчетливо слышались артиллерийская стрельба, лязг немецких танков, у стоянок самолетов рвались снаряды. Оставаться здесь далее было опасно. Полк перебазировался на новое место вблизи Аскании-Новой. Следующий пункт дислокации — Геническ. Здесь задержались около месяца. Молодые летчики продолжали интенсивно совершенствовать технику пилотирования на УТ-4 применительно к новому МиГ-3. Майор Терешкин просто и доходчиво объяснял особенности устройства материальной части «мига», его боевое назначение, приемы работы пилота. Майор и потом, пролетав в 4-м истребительном много месяцев, в ходе боев был одним из лучших наших наставников.

В Геническе полк похоронил своего боевого командира майора Владимира Николаевича Орлова, трагически погибшего при исполнении служебных обязанностей. [38] Личный состав глубоко переживал тяжелую утрату. Похороны состоялись со всеми воинскими почестями, с пролетом боевых самолетов над могилой.

Запомнились те несколько дней, когда полк базировался в Мариуполе.

Приближалась осень, по ночам уже было холодно. Когда мы прибыли в город, командир созвал летчиков и сообщил, что начальник порта любезно согласился предоставить нам для ночлега один из кораблей — парусное судно «Товарищ». Мы обрадовались. Теплые, уютные каюты, чистый морской воздух — как говорится, предел мечтаний. После ночевок на аэродромах под самолетами, в поле, в скирдах соломы, в колхозных сараях для нас открывалась почти райская перспектива.

Летчики, добравшись до просторной палубы и кубриков исторического корабля парусного флота, шутили:

— От цыганской житухи — к барской. Здорово!

— Из летчиков — в морские волки!

— Сюда бы еще сенца — слаще бы спалось.

Быстро темнело. Мы приготовились к отдыху. Многие, устав за день, тотчас уснули.

Рядом со мной на узком матрасе вертелся Иван Ребрик.

— Никак не приспособлюсь, — бормотал он себе под нос. Вдруг замолчал, прислушался. — Слышишь?

Я затаил дыхание. Откуда-то издалека доносилось прерывистое гудение.

— Куда-то направляются, сволочи. Тяжелые...

Укладываемся поудобнее. Надо быстрее уснуть, ведь подъем предстоит ранний. Но ненавистное гудение все ближе. Неужели сюда?..

Кто не спал, зашептались, заспорили. Лейтенант Флейшман успокоил всех: волноваться нечего. В порту Мариуполя военные корабли не базируются, а допотопный парусник вряд ли может стать объектом для бомбового удара.

Довод показался основательным, разговоры прекратились. Однако гул двигателей неуклонно нарастал. Вот он где-то совсем рядом, дребезжат стекла, скрипит старый корабль, и даже море становится неспокойным. Вражеские бомбовозы разворачиваются прямо над нами. Бомбы с воем падают в воду: одна, вторая, третья... Глухие взрывы угрожающе сотрясают «Товарищ». Его бросает на волнах, словно щепку. Сколько их упало тогда справа и слева, спереди и сзади? В нас, однако, ни одна не попала. [39]

Когда фашистские бандиты сбросили в воду весь груз и улетели прочь, мы снова улеглись на свои койки.

— Не научились-таки фрицы попадать в малоразмерные цели, — подвел итог налету Амет-Хан Султан.

— Поживем — увидим, — вздохнул Александр Ищук.

— Хватит вам, теоретики, — прикрикнул на них помощник начальника штаба по связи старший лейтенант Алексей Цыганков. — Спать пора.

Но заснуть не удалось: с того же направления вновь послышалось ненавистное гудение. Пришлось срочно эвакуироваться с корабля на берег. Притаившись у скирд на поле, мы оттуда наблюдали за взрывами.

Мариупольский порт в ту ночь стал объектом ожесточенной бомбардировки. Трудно объяснить, почему. Возможно, вражеская разведка приняла учебный парусник за боевой корабль. Так или иначе, бомбежка не принесла фашистам желаемых результатов: «Товарищ» остался невредим.

На полевом аэродроме, куда перебазировался полк, продолжались боевая работа и учеба. С огромным вниманием мы слушали рассказы участников воздушных боев, жадно усваивали все, что могло пригодиться при встрече с сильным и коварным противником. Часто такие беседы проводил с нами, молодежью, Анатолий Морозов. Просто, без рисовки, с шутками-прибаутками рассказывал он и показывал ладонями маневры, способы захода в атаку и выхода из нее. Знания, полученные в ходе этих бесед, дополнялись на занятиях, которые проводил майор Терешкин. У нас крепла уверенность в том, что добьемся своего, скоро закончим учебу и будем расправляться с противником так, как это делают наши прославленные асы.

Когда над аэродромом появилась «рама», мы поняли: жди беды. Так оно и вышло. Разведчик пролетел в небе на рассвете, а с восходом солнца большая группа «мессеров» атаковала самолетные стоянки, склад с горючим. Нескольким нашим машинам удалось взлететь, но навязанный им воздушный бой был неравным. Перекрещивались линии трасс, среди ватных разрывов зенитных снарядов белели купола парашютов. В воздухе — копоть, обрывки парашютов. Жарко полыхают склады, трещит, оседая, догорающая крестьянская изба. Еще час назад в ней смеялась, щебетала двухлетняя девчушка. А сейчас окровавленная мать держит на руках мертвого ребенка... [40]

Мы покидаем разрушенный аэродром. Жители прилегающего села вышли нас проводить. Стоят, понурив головы, в глазах горечь, немой укор: на кого нас оставляете?

Взлетает последний самолет. Благо, погода отвратительная, и фашистские пираты не смогут нас преследовать. Батайск. Ростов-на-Дону. Здесь мы задерживаемся на несколько дней в ожидании дальнейших указаний.

Враг продвигается к Ростову...

На новую технику

Линия фронта то быстро, то медленнее перемещалась на восток. На южном направлении она приближалась к Мариуполю и Ростову-на-Дону. Враг неистовствовал. А мы рвались в полеты.

— Подождите еще немного, — успокаивали нас знатоки штабных разговоров и планов. — По всем признакам, что-то готовится. Видать, скоро получим новые «миги».

Однажды после завтрака летчиков построили в общем строю. Новый командир полка подполковник А. В. Серенко сказал:

— Товарищи, мы получили чрезвычайной важности задание. Сегодня вылетаем на другой аэродром. Материальную часть оставляем здесь. Подробнее о предстоящей работе поговорим на месте.

Разошлись, готовимся в путь. Кое-кто недоволен: почему, мол, не сообщить, какое именно задание, куда летим. Всегда сдержанный и рассудительный сержант Дрыгин возражает:

— Куда и зачем летим — хочется знать не только нашему брату. Еще больше этим вопросом интересуется немец.

Тут же голос дежурного:

— Сержант Дрыгин, на выход!

Спустя минуту Дрыгин возвращается и сообщает:

— С вами не лечу.

Друзья шутят: «Неохота расставаться с морским воздухом».

Вместе с несколькими другими летчиками сержант Дрыгин оставлен в составе авиационной группировки, обеспечивающей защиту Ростова.

...Транспортные самолеты высадили нас на одном из северных аэродромов. [41] Можно сказать, глубокий тыл, но могучее дыхание фронта чувствовалось и здесь. Заметной была деятельность войсковых тыловиков, занятых снабжением армии, формированием и подготовкой частей. Встречались офицеры и солдаты, прибывшие по разным делам из действующей армии: наспех перебинтованные, с полевыми сумками, вещевыми мешками. У многих вырезанные из консервных банок знаки различия на петлицах.

Зима в этих местах весьма сурова. В военном городке, куда нас отвезли на автомашинах, свободно разгуливал северный ветер, и потому в классах, которые на первых порах служили нам и общежитием, трещал такой же мороз, как и на улице. Ни коменданта, ни истопников не было, поэтому мы сами организовали «поход за теплом»: назначили дровосеков, дежурных, дневальных. И вот в печах уже затрещали дрова, запасами которых так богаты здешние места.

В столовой, до отказа набитой военными, мы впервые увидели, людей в незнакомой нам форме английских ВВС. Позже мы стали хорошими друзьями.

Вечером командир полка подполковник Серенко сообщил задание. Нам предстояло в кратчайший срок, за месяц-полтора,овладеть английским самолетом «Хаукер Харрикейн».

Снова учеба, теперь уже в глубоком тылу. Бои далеко на западе.

Английские самолеты, вернее их узлы и детали, находились на аэродроме в больших деревянных ящиках. Мы сами распаковывали их и собирали. Это помогало освоить материальную часть.

Переучиванием руководили подполковник П. С. Акуленко и полковник И. И. Шумов. Затруднения вызывало отсутствие учебно-тренировочных истребителей, за исключением старых У-2, на которых можно получить провозные полеты. После прохождения теоретического курса нам дали по два провозных на имеющемся самолете применительно к «харрикейну» и разрешили самостоятельные.

Летали мы неплохо, начали ходить в зону на пилотаж и боевое применение. Самолет сам по себе тяжелый и скорее напоминал штурмовик, чем истребитель. Имел он на вооружении двенадцать пулеметов калибра 7,62 миллиметра — маломощное вооружение, непригодное для дальнего боя. [42]

С самого начала мы знали, что машина эта, устаревшей конструкции, снята с вооружения английских ВВС. Стали известны и изъяны, с которыми мы незамедлительно встретились.

На «харрикейнах» стояли двигатели с водяным охлаждением и большим сотовым радиатором. В условиях русской зимы радиатор часто замерзал, двигатель выходил из строя. Кроме того, подводил деревянный трехлопастный винт, который часто ломался.

Последнее обстоятельство особенно волновало летчиков. Дело в том, что машина имела переднюю центровку и на мягком грунте или на снегу ее хвост поднимался вверх. Случалось, она капотировала на нос, и тогда лопасти винта касались своими концами рулежной дорожки, ломались. Резервных лопастей было очень мало — англичане не предвидели такой оказии со своими изделиями.

Где выход? Его искали и инженеры, и пилоты. Переохлаждения и замерзания можно избежать: утепляй и прогревай мотор, умело пользуйся режимом полета. А как быть с винтами? Долго обсуждали, экспериментировали, спорили, пробовали, испытывали. А время не ждало.

Один из наших техников — старший техник-лейтенант Александр Мельников, смелый и смекалистый парень, предложил своему командиру старшему лейтенанту Ищуку собственный вариант «борьбы» с капотированием «харрикейна».

— Способ очень простой, — объяснил он. — Когда будете выруливать для взлета, я сяду на хвост машины. Полагаю, мой вес повлияет на центровку, и машина не клюнет носом.

Посоветовавшись с инженером, доложили о предложении командиру полка. Попробовали. Держась руками за хвост, Мельников, как на коне, проехал по аэродрому верхом на фюзеляже один раз, другой. Самолет ускорял и замедлял бег — капотирования не происходило. Винт оставался целым. Результат поразил всех. Но особенность состояла в том, что Мельников сидел не вперед лицом по ходу движения, а спиной, держась руками за хвост.

— Ну, ребята, теперь учитесь седлать «харрикейна», — шутил старший инженер полка инженер-капитан Григорий Сергеевич Айвазов. — Кто не ездил на рысаках орловской породы, пусть покатается на скакуне английской королевы... [43]

Техники, рискуя жизнью, боролись за безаварийность заграничной машины на наших аэродромах. Само по себе пребывание на хвосте во время руления не гарантировало безопасности «седока». Но с этим можно бы мириться. Случались казусы куда неприятнее, если летчик, волнуясь, забывал, что на хвосте его самолета — человек, и, торопясь, поднимался в воздух. Один такой полет действительно состоялся в полку. Поднявшись, летчик, к счастью, вспомнил о технике и тотчас приземлился. Техник обморозил руки и поседел. Но могло быть и хуже...

Способы борьбы с поломками винта искали не только в полку. Проблему удалось разрешить московским инженерам. Вскоре наши заводы наладили производство этой детали в нужном количестве.

Летно-тактические данные «харрикейна» тоже были не на высоте: максимальная скорость — 500 километров в час. В маневренности он уступал нашим истребителям. Очень беспокоила нас проблема перевооружения «харрикейна» нашим оружием крупных калибров. Скорее бы!

Полк заканчивал переучивание и доукомплектовывался молодым пополнением. Донимала суровая зима, но занятия проходили с большой нагрузкой. Готовые к отбытию на фронт, мы ожидали только сигнала.

Вскоре полк получил задачу прикрывать с воздуха Ярославль и Рыбинск, над которыми уже появлялись вражеские разведчики. Видимо, противник готовил удары по этим важным железнодорожным узлам и промышленным центрам.

Мы с Иваном Ребриком входили в состав эскадрильи капитана В. И. Москвина, опытного боевого летчика, имевшего на своем счету около сотни боевых вылетов и несколько сбитых самолетов врага. Из числа молодых командование выбрало нас с Иваном, доверив перегнать самолеты в район новой дислокации.

К началу февраля 1942 года мы перебазировались на новое место. Сели на поле, покрытое глубоким снегом: для посадки расчищалась лишь неширокая полоса, по обе стороны которой поднимались высокие снежные сугробы. Мы садились на такую полосу, как в глубокий коридор.

Вечером помылись в бане «по-ярославски», с березовыми вениками. Поужинав, пели песни. Иван Ребрик шутил, играл на гитаре. Теперь мы чувствовали себя настоящими истребителями. Всем присвоили звания старших сержантов. [44] У нас есть свои боевые самолеты, и сегодня мы сели на заснеженную полосу наравне с опытными асами. Теперь нам и карты в руки...

На второй день, изучив район базирования по карте крупного масштаба, уточнив характерные ориентиры, командир звена старший лейтенант А. Д. Рыбакин вызвал Мосякина, Ребрика и меня.

— Слушай приказ, — объявил он. — Нам надлежит вылететь звеном по маршруту с целью изучения возможного района перехвата фашистских самолетов. Метод: наблюдение предметов на местности, сверка местности с картой, запоминание объектов, которые могут быть использованы как ориентиры. Замечу, что район Ярославля и Рыбинска, за исключением Волги, беден характерными ориентирами. Вокруг сплошные леса и болота.

Затем был определен порядок взлета и посадки.

Мы слушали приказ, затаив дыхание. Это уже боевая задача, и если встретим врага, то уклоняться не станем. Кроме того, облет района для нас означал, что наше комсомольское звено уйдет в боевой вылет первым.

...Запускаем моторы. Выруливаем. Вслед за командиром идут Мосякин, Ребрик. Теперь и моя очередь. Даю газ. Чувствую тяжелый бег колес по заснеженной дорожке. Двигатель работает ровно. Держу руки на рычагах. Беспокоит, что крылья почти касаются снежных сугробов. Зацепи чуть-чуть кончиком — и поломка, а то и авария. Мне не приходилось еще поднимать в воздух машину в таких условиях.

Самолет взлетел прямо и ровно. Итак, первый экзамен выдержан.

Построившись звеном в правом пеленге, прошли над стартом, как на параде. Внизу на фоне снега виднелись наши самолеты, снегоочистители, заправщики. Техники махали нам руками. Хотелось радоваться и петь: наконец-то в твоих руках грозное оружие. Теперь поскорее бы в бой!

В условленной зоне определили направление железных дорог, характерную конфигурацию лесных массивов и просек, населенных пунктов, водохранилищ. Возвращаемся домой. Командир снижается. Мы все идем за ним. Внизу вижу знакомые очертания летного поля. Скоро посадка, а там доклад о виденном, итоги, выводы. Завтра или послезавтра — боевое задание. Что же, машина и район облетаны, сам я давно готов к бою. [45]

Подлетаю к аэродрому, готовлюсь заходить на посадку. Вдруг слышу внезапные перебои в двигателе. Тяга ослабевает. Проверяю кнопки зажигания, пробую сектор газа, пытаюсь увеличить скорость. Ничего не получается. Скорость молниеносно падает, самолет проваливается. Выпускаю шасси и снижаюсь. Прямо передо мной поле аэродрома. Вот колеса врезаются в снег. Проскочил полосу, не выдержав расстояния.

В конце пробега машина «клюнула» носом, сломался злосчастный винт... Вокруг меня поднялось большое облако снежной пыли.

Что теперь будет?

Прибежали техники, комиссар полка, подняли нос самолета, оттащили машину в сторону. Прибыл инженер.

— Докладывайте, — приказал строго.

— Отказал двигатель. Причины не знаю.

— Посмотрим.

Инженер полка Айвазов не «прогнозировал», хотя, безусловно, предвидел несколько возможных причин.

Осмотрели самолет, винт, опробовали управление, зажигание. Дошли до баков с горючим.

— Проверить основные, — приказывает Айвазов.

— В основных горючее выработано, — докладывают техники.

— Резервные!

Спустя минуту голос техника:

— Резервные не включались.

Так вот в чем дело! Горючее в основных баках закончилось. Следовало поставить кран на резервные — и двигатель заработал бы снова. Очень простое решение в создавшейся аварийной обстановке даже для самого молодого летчика.

Прошел час, и мне сообщили решение командира полка: за халатность, в результате которой произошла поломка боевого самолета, отдать меня под суд.

Моя вина была очевидной. Еще бы! Вывести из строя боевой самолет... И не при каких-то сложных обстоятельствах, а в обычных условиях, при облете района, вдали от боевых действий. И машина не старая, не побитая и потрепанная, а исправная, боеспособная. Вывод и решения командира были совершенно справедливы.

Прошел день, а меня почему-то не берут под арест. Лишь комсорг полка младший политрук Григорий Иванович Черных, встретив меня, со строгостью предупредил, что о моем проступке предстоит серьезный разговор на заседании комсомольского бюро. [46]

— Потеряли комсомольскую ответственность, — сказал комсорг, перейдя со мной на «вы».

— Понимаю. А что теперь?

— Посмотрим, что решит бюро.

Я ходил как в воду опущенный два дня. На третий меня вызвал комиссар полка Миронов.

— Отдыхаешь? — спросил он и кивком указал на табуретку у стола.

— Вынужденная посадка, товарищ старший батальонный комиссар, — криво улыбнулся я.

Комиссар был задумчив и, как мне показалось, нервно вертел в пальцах карандаш.

— Как полагаешь, верно будет, если отдадим тебя под суд?

— Я готов понести любое наказание, — вырвалось у меня. — Заработал, товарищ комиссар. Допустил оплошность.

— Так... Значит, заработал? Так и следует понимать твои слова? — Миронов поднялся со стула, я тоже хотел вскочить, но он повел рукой, остановив меня, и прошел к двери.

— Правильно ты сказал. И главное, я считаю, в том, что человек, обдумав, сам кается, карает себя не менее жестоко, чем наказание, наложенное командиром или судом. Последнее действует не так, как собственное... Глубину своей вины за проступок почувствуешь тогда, когда устроишь суд над самим собою. Правду говорю?

— Правду, товарищ старший батальонный...

— Так вот, — Николай Иванович снова сел напротив меня. — Если ты уже достаточно прочувствовал свою вину и мыслями, наверное, побывал среди «штрафников»... Так?

— Побывал, товарищ комиссар, — тяжело вздохнул я.

— То мы с командиром решили не передавать дело в суд. Полагаю, хватит и того, что серьезно поговорили. Твой комэск тоже приходил и просил за тебя. Мы прислушались.

У меня повлажнели глаза.

— Вот это, брат, никуда не годится, — нахмурился Николай Иванович. — Ты, Ваня, человек военный. И привыкай ко всему. В иных обстоятельствах, случается, каплет из глаз, а ты повелевай себе: не смей! Ты воин. [47] Не хныкать!.. Завтра тебе вручат отремонтированный самолет. Уверен, доверие наше оправдаешь.

— Товарищ комиссар... Буду летать и бить фашистов, пока хватит у меня сил! До последней капли крови!

— Ну, о смерти давай не думать. Не накликай, и она тебя обойдет, — улыбнулся Миронов, поднимаясь и давая этим понять, что разговор окончен.

Я возвращался от комиссара с чувством облегчения. Никогда в жизни не забуду и то утро и разговор. Казалось, Николай Иванович заглянул мне в самую душу. Какой же он замечательный человек! Какая мудрая и справедливая наша партия! Ведь это она посылает таких людей проводить ее мысль, ее линию в жизнь. Хотелось сейчас же, сию минуту сесть в самолет и подняться в небо, броситься на врага и оправдать доверие командира и комиссара, сурово, но верно оценивших мой проступок и поверивших в мою искренность.

И теперь, спустя десятилетия, когда я вспоминаю ту беседу, передо мной всплывает образ комиссара ленинской закалки Н. И. Миронова. Николай Иванович был невысокого роста, коренастый, с неширокими, но тугими плечами, подвижный, непоседливый. Густые русые кудри, синие глаза, нос прямой, немного вздернутый на кончике.

Комиссар был награжден, многими орденами и медалями. Среди них и монгольский орден Красного Знамени — свидетельство отваги и героизма, проявленных Николаем Ивановичем в боях на Халхин-Голе, где он лично сбил три вражеских самолета.

Большой опыт, умение владеть собой в самых сложных обстоятельствах, разговаривать с людьми весьма просто, убедительно создавали ему непререкаемый авторитет. Беседуя с нами, он внимательно выслушивал каждого, много времени проводил среди подчиненных, жил интересами людей, помнил о них.

То была первая и последняя за все тридцать семь лет летной службы поломка самолета по моей вине.

Над городом Ярославлем

Оказывается, не так уж далеко мы от фронта, если судить по действиям противника. Гитлеровцы совершили ряд налетов на Ярославль и Рыбинск. Теперь наша задача — поставить перед ними воздушный заслон. [48]

Каждый день полк патрулировал в воздухе на разных высотах — от пяти до, восьми тысяч метров. Летчики выполняли поставленную задачу со всей ответственностью, насколько позволяли силы и уменье. Тут во всей полноте проявились изъяны «харрикейнов». Пришлось и мне почувствовать их на себе.

...Звено поднялось на перехват «юнкерсов», приближающихся к Ярославлю с запада. Бомбардировщики, увидев нас, отворачивают вдруг не на запад, а на восток. Почему на восток? Пытаемся отрезать их, чтобы не дать возможности затем бежать на запад, но они упорно продолжают полет в, восточном направлении. А вот и разгадка! Километрах в сорока-пятидесяти восточнее Ярославля тянутся мощные кучевые облака. Фашисты решили за них спрятаться.

Выбираю одного Ю-88, догоняю, даю очередь из пулеметов. Дистанция длинновата, пули достигают лишь верхнего стрелка. Нужно сблизиться, сократить расстояние и ударить наверняка — по двигателям. Сближаюсь под пулями врага. Пилот на «юнкерсе», видимо, опытный. Он резко переводит самолет в пике, давая тем самым возможность своему нижнему стрелку воспользоваться незадействованным оружием. Тут мой «харрикейн» вдруг пошатнулся, двигатель кашлянул, из его блоков потекла вода.

В кабине стало темно, ее окутал пар, заслонивший от глаз приборы. Не вижу и «юнкерса». По-видимому, он нырнул в облака и скрылся от преследования.

Делать нечего — возвращаюсь на свой аэродром. Двигатель, весь окутанный облаками пара, еле тянет израненную машину. Толчок при посадке — и двигатель заклинивает. Оказывается, из кожуха охлаждения вытекла вода.

Прибежал авиатехник, удивленно ахнул:

— Ну, Степаненко, родился ты в рубахе, — и добавил: — Долго пролетаешь!

Вся машина изрешечена пулями, у винта отбит один конец лопасти, обшивка мотора тлеет, двигатель раскален до предела.

Мне и раньше говорили, что с дальней дистанции нечего и пытаться поразить врага: пули «харрикейна», если и попадут в него, то никакого ущерба не причинят. А с близкой? Враг поразит тебя быстрее, чем ты к нему приблизишься. У нижнего и верхнего стрелков наготове крупнокалиберные пулеметы. [49] Пока ты будешь сближаться, он успеет дать по тебе прицельную очередь. Главное — быстрота и внезапность, молниеносный удар сверху, чтобы враг не успел опомниться.

Пулеметы системы «браунинг», установленные на «харрикейнах», были малоэффективны, об этом хорошо знали и фашистские летчики. Однажды они ухитрились сбросить на наш аэродром записку с язвительным обращением: «Иван, не порть краску на наших мощных крыльях».

Бои, проведенные на заграничных машинах над Ярославлем, давали основание говорить не только об их вооружении, но и о тактике, о способах боевого применения. Вскоре по всем этим вопросам у нас состоялась летно-техническая конференция, на которой, кроме участников боев, выступали инженеры, командир нашей дивизии ПВО полковник П. К. Демидов. Накануне он много беседовал с нами, докапывался до мелочей, выясняя, устраивает ли вооружение, с каких углов и дистанций мы открываем огонь, как выходим из атаки. В своих выступлениях участники конференции детально проанализировали первые бои и выработали соответствующие рекомендации. Важность советов и предложений состояла в том, что нужно действовать как можно решительнее, стремительнее сближаться с противником и бить по двигателям с коротких дистанций. В заключение полковник Демидов сказал:

— Вы скажете, у противника длиннее руки — крупнокалиберные пулеметы. В этом отношении должен сообщить, что проводятся исследования, и наши инженеры уже приспосабливают к этим самолетам отечественное оружие.

Такие попытки делались и в нашем полку, они обнадеживали. Перспектива перевооружения обозначалась вполне реальной.

Вскоре мне с командиром эскадрильи Героем Советского Союза капитаном А. А. Морозовым довелось перегонять «харрикейны» на завод, где 7,62-миллиметровые пулеметы «браунинг» заменялись нашими двумя 20-миллиметровыми пушками «швак», двумя крупнокалиберными пулеметами и шестью 82-миллиметровыми реактивными снарядами. Огненные трассы стали намного длиннее и мощнее. На аэродроме летчики шутили: «Английскому Джеку русский Иван пришил длинные руки с большими кулаками. Теперь дело пойдет на лад...» [50]

Наличие на самолетах мощного вооружения позволяло теперь поражать врага и с дальних дистанций. Огонь всегда эффективнее, если он внезапен для противника. Немаловажно и выгодное положение для атаки, чтобы не «мазать» при стрельбе. Во всяком случае, боевые возможности нашего полка возросли в несколько раз, мы стали надежнее прикрывать объекты.

Условия службы в частях войск ПВО страны даже в военное время значительно отличались от условий службы во фронтовой авиации. Молодые летчики по вечерам, освободившись от дежурств, могли изредка посетить театр, кино, концерты. И, конечно, многие учились.

Значительную оживленность внесло появление в полку девушек, прибывших на разные должности: укладчиц парашютов, мотористок, оружейниц, связисток. В воскресные дни и на праздники мы ходили даже на танцы. Это было непривычно и удивительно для фронтовиков.

Противник не оставлял без внимания крупные центры промышленности — Ярославль и Рыбинск. Получив хороший отпор у Москвы и Тихвина в 1941 году, он продолжал угрожать столице и прилегающим городам ударами с воздуха.

Незадолго перед празднованием Первого мая фашисты в который раз попытались вывести из строя ярославский резиновый комбинат, производивший, как известно, покрышки для автомобильного парка всей страны и снабжавший ими фронт. Противник рассчитывал нанести удар по комбинату утром, когда у нашей противовоздушной обороны, как ему казалось, притуплялась бдительность.

На рассвете нас подняли по тревоге. Прозвучал сигнал на взлет. «Юнкерсы» были перехвачены на дальних подступах к городу. Наши истребители действовали методом круговой обороны, чтобы не пропустить врага с любого направления, расстроить его боевой порядок, сбить с боевого курса. Несколько «юнкерсов» удалось перехватить, другие ретировались со снижением, не дойдя до цели, три или четыре упали на землю. Но остальные — наиболее опытные немецкие асы продолжали двигаться по курсу и маневрировать, рассыпая кассетные бомбы.

Бой был тяжелый, затяжной. Бомбовозы огрызались всеми средствами защиты, но наши летчики понимали, что, если не удастся отбить атаку, то смертоносный груз не только разрушит резиновый комбинат, но и унесет немало жизней работающих на нем тружеников. [51] Сознание воинского долга, стремление не пропустить фашистов к городу придавало воздушным бойцам энергию, смелость и решительность.

В составе группы полка действовал один из молодых, но отважных летчиков Амет-Хан Султан. Его действия в воздухе как бы отвечали личному характеру: неспокойному, порывистому, огневому. Амет-Хан привносил в бой азарт, сочетая его с разумным расчетом, отвагой, точно определяя позицию, заходя на вражеские машины с разных направлений.

Затяжной бой, как известно, требует много боеприпасов. А их не хватало. Когда «юнкерсы» все же прорвались к городу, Амет-Хан вдруг увидел: кончается боезапас. Как быть? Выйти из боя? У летчика нет времени на размышления. Самолеты один за другим, выработав горючее, снижались, уходили из боя. Но в его машине горючее еще имеется. Нужно атаковать! Вражеских самолетов остается все меньше, один из них действует довольно активно, прорываясь к объекту. Еще минута, и бомбы посыплются на комбинат, на людей, работающих для фронта. Амет-Хан улавливает момент и направляет свою машину на врага. Тот уклоняется от удара, но Амет-Хан заходит вновь и атакует. «Юнкерс» не выдерживает, отваливает в сторону и исчезает в облаках. За ним отходят еще два.

Уже приземлившись, Амет-Хан в нервном возбуждении метался у своей машины, по привычке теребя пальцами черные кудри.

— Надо было таранить!.. — повторял он. — Таранить на подходе к облакам...

Свое намерение Амет-Хан осуществил в последующем бою. Он вылетел на перехват воздушного разведчика ведущим пары. Неожиданно у ведомого, сержанта А. П. Струкова, стал давать перебои двигатель, и тот вынужден был вернуться. Теперь на Амет-Хана ложилась двойная ответственность за охрану города и перехват противника. До боли в глазах всматривался он в горизонт, делал круги, выходил на вероятные направления. Наконец далеко на западе появилась черная точка. Приближаясь, она увеличивалась в размерах, и стало понятно: это противник.

Амет-Хан развернулся. Сердце забилось чаще. Сейчас главное — не потерять «юнкерс» из поля зрения. Наш самолет заходит сзади, дает очередь. [52] Огненные трассы рассекают воздух совсем рядом с разведчиком. Начинается горячий поединок. Противник маневрирует, уклоняется от ударов. Черные кресты то мелькают над головой, то проплывают сбоку. «Теперь ты не уйдешь... — решает Амет-Хан. — Теперь я тебя с короткой дистанции...»

Следующая очередь пришлась на стрелка, но машина продолжает полет. Амет-Хан атакует в третий раз, с силой нажимает на гашетки. Оружие молчит — боезапас истрачен.

Обо всем на свете забыл в тот миг летчик, кроме одного: во что бы то ни стало уничтожить врага.

Амет-Хан подходит совсем близко к «юнкерсу», почти касается грязноватого, с крестами, фюзеляжа, несколько секунд летит рядом, а потом бьет своим крылом по крылу фашиста. От сильного удара обе машины распадаются на куски. Три парашюта зависают в воздушном пространстве над городом.

Амет-Хан приземлился у околицы пригородного села, освободился от строп и уже собрался было идти в поселок, но тут произошло неожиданное: его со всех сторон обступили люди — кто с вилами, кто с палкой.

— Стой, руки вверх!

«Облава» — догадался летчик. Колхозники, охраняющие порядок в селе, поспешили взять в плен вражеских парашютистов. Окружили и Амет-Хана.

— Кто такой?

— Советский летчик.

— Знаем таких летчиков... Много вас здесь летает, поди разберись!..

Амет-Хан по-русски говорил с небольшим южным акцентом, и это вызвало подозрения. Под усиленной охраной его доставили в местную милицию, а уже оттуда — в свою часть.

Вечером после подведения итогов дня мы собрались в клубе. Со всех сторон слышались шутки, в центре внимания был Амет-Хан Султан. Конечно, не молчал и он сам:

— Я фашиста и в хвост, и в гриву, а он удирать... Пришлось погладить крылом...

Подошел старший техник-лейтенант Александр Мельников, вынул из кармана портсигар и протянул Амет-Хану.

— Возьми, теперь он твой.

Амет-Хан внимательно посмотрел на Мельникова и заколебался: брать или нет?

— Возьми! — настаивал Александр. [53]

Дело было в том, что однажды в минуты перекура, увидев у Мельникова красивый инкрустированный портсигар, Амет-Хан пошутил:

— Был бы ты хороший друг, подарил бы...

Надо сказать, что многие техники, коротая время в ожидании возвращения летчиков из полетов, мастерски изготовляли из металла и плексигласа всякие изящные вещицы — зажигалки, мундштуки, складные ножики, портсигары, затейливо украшая их.

— Было бы за что дарить, — с улыбкой ответил Мельников. — Никак не собьешь хоть одного паршивого фашиста.

— А вот и собью, — горячился Амет-Хан.

— Кишка тонка.

— Бьюсь об заклад.

— Давай, — согласился техник. — Собьешь врага в ближайшую неделю — портсигар твой. Ну, а если нет, то что ты мне?

— Месячную зарплату, — без раздумий выпалил летчик.

Такая вот история.

— Бери портсигар, он твой, — настаивал Мельников. — Ты выиграл.

— Нет, брать его как выигрыш я не согласен, — подумав, ответил Амет-Хан. — Знаешь, какое-то некрасивое наше пари: ведь неудобно играть на жизнь и смерть... Вот если ты мне друг, то лучше подари.

— Ну, о чем речь? Конечно! — Александр обнял летчика и втиснул ему в руку блестящий портсигар, над созданием которого колдовал более месяца.

* * *

Минула ночь, а утром о подвиге Амет-Хана узнала вся страна. За таран летчик был награжден орденом Ленина. Остатки сбитого «юнкерса» были выставлены на площади города Ярославля для всеобщего обозрения, а городской Совет депутатов трудящихся присвоил летчику звание почетного гражданина города.

...В конце мая 1942 года наш полк снова пополнился материальной частью. Получали машины на одном из северных аэродромов. Добирались туда самолетом Ли-2. Воздушный путь над городами и селами обогатил мои . представления о нашей Родине, ее величии, бескрайних просторах. Под крыльями простирались необозримые поля, леса, змеились реки, поблескивали стальными рельсами железные дороги. [54] Велика и невыразимо прекрасна наша страна. Мы — в ней хозяева. И за ее независимость будем стоять не на жизнь, а на смерть.

Посматривая вниз через фонарь кабины «харрикейна», я вспоминал Нехайки, город Днепродзержинск, Днепр. Теперь там злобствует враг. Чтобы он не добрался сюда, его надо остановить.

Скорее бы в бой!