Глава вторая.

Пять октябрьских дней

Лагерь на Угре

В конце августа меня вызвал командующий ВВС Западного фронта генерал Мичугин. Он приказал отправиться в Юхнов и создать там базу для подготовки парашютистов к засылке во вражеский тыл.

Юхнов! Что знал я о нем? Пожалуй, только то, что раскинулся он на берегу полноводной Угры, протекающей среди дремучих лесов. Полетел туда из-под Вязьмы на У-2. Самолет пилотировала младший лейтенант Егорова. Через некоторое время я спросил ее:

— Где мы сейчас летим?

Егорова, посмотрев вниз, потом на карту, ответила:

— Слева впереди Беляево.

Я поинтересовался, знает ли она, что именно здесь когда-то было знаменитое «стояние на Угре», а в 1812 году действовали партизаны.

Шум в полете не располагал к беседам, но Егорова все же сказала:

— Конечно читала. И о Давыдове, и о Фигнере, и о Сеславине тоже... — Когда мы приземлились, она добавила: — Вот бы им тогда две «уточки» для разведки.

В первые месяцы войны наши десантные группы состояли в основном из парашютистов авиационных частей. После перебазирования в Юхнов в отряд стали направлять ребят по комсомольским путевкам. [41]

Прибывали они из-под Москвы, где проходили первоначальную подготовку, целыми землячествами: москвичи, владимирцы, горьковчане. Многие из них знали друг друга по совместной работе, некоторые даже вместе росли. Комиссар отряда днепропетровский металлист Николай Щербина подолгу беседовал с новичками, рассказывал им о положении на фронтах, о том, что должен делать каждый, чтобы помочь стране в трудный час.

Наступила осень 1941 года. Я не заметил, как пролетели летние месяцы. Были отступления, бои, тревоги, переезды с аэродрома на аэродром, полеты в тыл врага. События развивались так стремительно, что их трудно было отделить одно от другого. И особенно теперь, десятилетия спустя. Но все-таки лето и в 1941 году было. Каким? Могу сказать одно — очень благоприятным для боевых действий вражеских наземных войск и авиации. Поля были сухими; дороги, даже проселочные, свободно пропускали не только танки, но и автомашины — от легковушек до тяжелых крытых фургонов. Небо было, как правило, безоблачным, ясным. Господствуя тогда в воздухе, немецкие бомбардировщики могли действовать почти беспрепятственно.

Мы по-прежнему стояли в лагере близ Юхнова, занимались боевой подготовкой...

На лужайке взвод десантников, с ними старший лейтенант Анатолий Левенец, крепкий загорелый украинец с озорными глазами и черными бровями. Он показывает приемы рукопашного боя, говорит:

— Ну и что ж, что у противника карабин, а у вас нема. Он же не знает, когда на него нападение будет, а вам это известно. Так что перевес на вашей стороне. Вот вы, товарищ Буров, держите карабин как можно крепче. Сейчас буду нападать. Заметьте, противнику такие предупреждения не делаются.

Буров крепко сжал ложе винтовки и приготовился защищаться. Он не уловил того мгновения, когда Левенец подлетел к нему, дал подножку и, перебросив через себя, выхватил оружие.

— А теперь вы попробуйте, — предложил старший лейтенант. [42]

Восемнадцатилетний Александр Буров, худощавый, невысокий паренек из Кольчугино, казавшийся совсем подростком, попытался отнять карабин у командира. Не получилось: нападающий сам очутился на земле.

— Не сокрушайтесь, товарищ Буров. Научитесь, — сказал я, подходя к бойцам. — Дайте-ка попробую. Держись, старший лейтенант!..

С большим трудом мне все же удалось обезоружить Левенца, который был покрепче меня.

Бойцы одобрительно загудели:

— Оказывается, ловкость и силу ломит...

В том, что и на вражескую силу есть сила, мы убедились, когда встретились с врагом лицом к лицу. Это случилось в Юхнове.

«Не уйдем!»

Как, может быть, помнит читатель, Борис Петров любил поэзию. Он часто читал нам по вечерам стихи Пушкина, Лермонтова, Маяковского. Особенно отвечали нашим чувствам строки из «Бородино»:

Да, столица была за нами. Совсем рядом, всего в двухстах километрах. Накатанное шоссе, проложенное в середине XIX века, вело к ней через Мятлево, Медынь, Малоярославец и Подольск. Москва была для нас не просто тылом, она была нашим сердцем. В ночи, слыша, как гитлеровские самолеты крадутся к ней, мы с тревогой думали: как она там?..

Фронт в это время проходил восточнее Ярцево. Он как будто бы стабилизировался. Но это было вроде затишья перед бурей. В конце сентября я часто летал во вражеский тыл и видел на дорогах множество неприятельских войск, двигавшихся на восток. В районе Спас-Деменска наблюдал ожесточенную артиллерийскую перестрелку. Это было на рассвете 30 сентября. В течение трех последующих ночей я побывал и в районах Минска, Борисова, Самойловичей. [43]

Утром 4 октября, вернувшись из очередного полета, только-только прикорнул в своей землянке, как меня начал кто-то трясти за плечо:

— Товарищ капитан, проснитесь, полк улетает!..

Я быстро натянул сапоги и выскочил наружу. Над леском на небольшой высоте с гулом шли в сторону Москвы четырехмоторные бомбардировщики, один за другим поднимавшиеся с аэродрома. Это были те самые самолеты, на которых мы не раз отправлялись на задания.

— Поезжай в полк! — приказал я старшему лейтенанту Кабачевскому. — Узнай там, что к чему.

Кабачевский сел в кабину грузовика, старшина Бедрин и сержант Петров — в кузов. Когда они приехали на аэродром, самолетов уже не было. Лишь порыжевшие маскировочные елки валялись перед стоянками.

Кабачевский, как он потом рассказывал, направился к зданию школы, где помещался штаб полка. Там тоже никого не оказалось. В домике, где был узел связи, кто-то маячил. Кабачевский вбежал туда и увидел пожилого человека в форме связиста с красными пересекающимися молнийками на рукаве.

— Есть связь с Вязьмой?

Связист отрицательно покачал головой.

— А с кем можете соединить?

— Уже ни с кем. Всю аппаратуру увезли.

Машина Кабачевского обогнала несколько грузовиков, ехавших в Мятлево. Остановив один из них, старший лейтенант спросил сидевшего в кабине интенданта о положении на фронте. Кроме того, что противник прорвал нашу оборону, тот ничего больше не знал. Я попытался связаться по радио или телефону с генералом Худяковым, чтобы получить от него какие-либо указания. Штаб не отвечал. Передо мной встал вопрос: что делать? Собрать имущество базы — и в тыл? Ведь 1-й авиаполк улетел на восток. Видимо, и нам надо направляться туда же.

Эту мысль тут же сменила другая: а кто же встанет на пути врага? Наш небольшой отряд — двести бойцов, прибывших из фронтовых авиачастей, сто пятьдесят недавно прибывших комсомольцев и несколько десятков хорошо обученных парашютистов из 214-й [44] воздушнодесантной бригады, являлся единственной, громко говоря, силой на участке от Юхнова до Подольска. Если мы не остановим гитлеровцев здесь, в Юхнове, то они беспрепятственно дойдут до Мятлево, Медыни, Малоярославца... Но сможем ли мы успешно оборонять город столь малыми силами, не имея орудий, пулеметов, танков?

Высланная мною далеко на запад разведка подтвердила, что гитлеровцы прорвали фронт и по Варшавскому шоссе стремительно движутся на Юхнов. Посоветовавшись со старшим политруком Щербиной и старшим лейтенантом Кабачевским, я решил не отводить парашютистов на восток. Из всех, кто находился в районе города, создал отряд. Комиссаром его назначил Щербину, своим заместителем — Кабачевского, начальником штаба — Наумова.

Вместе со своим заместителем и комиссаром мы прошли по Юхнову, по его окраинам, отыскивая наиболее удобные места для обороны.

— Не удержаться нам здесь, командир, — сказал Андрей Прохорович Кабачевский. — Вся окраина словно на ладони. Поддадут германы из пушек, и останутся от наших окопов рожки да ножки.

Я решил организовать оборону не в самом Юхнове, а тремя километрами восточнее, там, где мы обычно проводили занятия по тактике и саперной подготовке.

Лейтенант Николай Николаевич Сулимов предложил первым делом уничтожить мост через Угру:

— Взорвать к чертям! Пусть потом гитлеровцы восстанавливают его под огнем.

С предложением Сулимова нельзя было согласиться. В неприятельском тылу оказалось немало наших частей. Они, конечно, будут пробиваться на восток, и мост еще может пригодиться. Я приказал его заминировать, но пока не подрывать.

Нам предстояли тяжелые испытания. Предвидя их, мы собрали коммунистов. Старший политрук Николай Харитонович Щербина коротко рассказал, что знал, о создавшейся обстановке:

— Враг рвется к Москве. Мы занимаем одну из ключевых позиций. Наша задача — задержать гитлеровцев, продержаться до подхода своих войск. [45]

Затем выступил коммунист лейтенант Коновалов. Он говорил взволнованно:

— Лютый зверь угрожает Москве. Мы должны преградить ему путь. Может, многим из нас не суждено будет остаться в живых. Но мы не имеем права пропустить фашистов к столице.

Партийное собрание решило: с занятого рубежа не отступать ни на шаг, стоять насмерть.

После этого был митинг. Совсем короткий. Я показал товарищам сорванную по моему приказу табличку с придорожного столба. На табличке была цифра двести пять.

— Именно столько километров до Москвы. Фашисты рассчитывают добраться туда на танках и автомашинах за несколько часов. Но мы нарушим вражеские планы!

Всматриваюсь в лица своих товарищей. Плечом к плечу стоят москвичи, ивановцы, горьковчане. Сосредоточенно молчалив сержант Борис Петров, насупил [46] черные брови Руф Демин, комсомолец из Кольчугино, отметивший недавно свое совершеннолетие. Рядом с Деминым совсем мальчишкой кажется худенький Саша Буров, его земляк, учившийся до войны в металлургическом техникуме. Укладчик парашютов старшина Ваня Бедрин снял с русой головы летный шлем и стоит в глубоком раздумье...

Когда я сказал, что мы будем обороняться на Угре до последнего, они заверили: «Не уйдем!»

Самый короткий митинг из всех, в которых мне довелось участвовать, навсегда остался в моей памяти.

Не забыть слов комиссара Щербины:

— За нами Москва. И если мы не задержим фашистов хотя бы на несколько дней, пока подойдут наши войска, народ нам этого не простит...

Забрав с собой все оружие и боеприпасы, мы пошли через обезлюдевший город.

Навстречу гитлеровцам я послал кольчугинских комсомольцев во главе с Руфом Деминым. Перед ними была поставлена задача взорвать мосты через ручьи и овраги, заминировать полотно автомагистрали. Ребята сами вызвались выполнить это задание. Буров, Власов, Бажин, Казаков, Гарусов и Демин захватили с собой несколько ящиков с минами, взрывчаткой, две бочки с бензином, погрузились на трехтонный грузовик и по Варшавскому шоссе поехали на запад.

Первое дорожное сооружение они подняли на воздух перед самым носом противника. Потом мы слышали другие взрывы, видели, как на шоссе что-то горело.

Еще одной группе бойцов я приказал задерживать автомашины, идущие в сторону Москвы, снимать с них все, что пригодится для обороны, особенно пулеметы, автоматы, винтовки и боеприпасы. К вечеру мы оказались хорошо вооруженными.

Восточный берег Угры, где мы расположились, господствовал над лежащей впереди местностью. Это позволяло организовать довольно устойчивую оборону. Лесная поросль маскировала позиции, позволяла нам скрытно маневрировать по фронту и в глубину. Фланги мы прикрыли небольшими подразделениями. [47]

Главные усилия сосредоточили на удержании Варшавского шоссе.

Может быть, с точки зрения здравого смысла попытка сдержать небольшим отрядом наступление вражеских колонн казалась дерзкой и бессмысленной, но я считал и считаю, что излишняя осторожность и благоразумие не всегда приносят успех в военном деле...

Вместе с Андреем Кабачевским и Николаем Щербиной мы обошли передний край, осмотрели окопы, маскировку, проверили, как составлены стрелковые карточки, организовали взаимодействие между подразделениями.

Тем временем подрывники во главе с лейтенантами Николаем Сулимовым и Юрием Альбокримовым заминировали мост через Угру.

В полночь мы услышали глухие взрывы и далекую ружейно-пулеметную стрельбу. Это продолжали действовать небольшие группы десантников, находившиеся западнее Юхнова.

Хотя внутренне мы были готовы к тому, что скоро встретимся лицом к лицу с противником, все же его появление на восточной окраине города на рассвете 5 октябри заставило тревожнее забиться наши сердца. Кое у кого еще теплилась надежда: а может быть, это все-таки наши?..

На автостраде показались десять мотоциклов. За ними ехали четыре бронемашины, два танка, десятка два открытых грузовиков с пехотой. А потом опять танки, танки... Мы насчитали их пятнадцать. Пожалуй, их было и больше, но за городскими постройками хвост колонны не был виден.

Николай Щербина, Андрей Кабачевский, Николай Сулимов, я и еще несколько командиров стояли на открытом шоссе, метрах в двухстах восточнее моста.

На мотоциклах и грузовиках развевались алые флажки, в грузовиках сидели солдаты в красноармейских плащ-палатках.

— Наши!.. — облегченно вздохнул Кабачевский.

Какое-то чутье, а может быть, опыт подсказали мне, что отступающие войска редко следуют в таком образцовом порядке, как эта колонна. Но очень уж хотелось верить в лучшее, и я сказал:

— Может быть, и так... [48]

Когда мотоколонна, выдвигавшаяся из Юхнова, была в двухстах — трехстах метрах от боевого охранения и в двух-трех десятках метров от парашютистов, дежуривших на контрольно-пропускном пункте, вперед вырвались три мотоцикла с пулеметными установками и открыли огонь по нашим бойцам. Следовавшие за ними бронемашины, танки, пехотинцы устремились к мосту. Но огонь пулеметов боевого охранения остановил их. Подбитые автомобили и мотоциклы загородили путь танкам. Последние, пытаясь либо прорваться вперед, либо развернуться, давили своих же солдат. Заслон десантников был малочисленным, и он не смог бы оказать серьезного сопротивления противнику, если бы лейтенант Коновалов, возглавлявший эту группу, и парашютисты Анатолий Авдеенков и Василий Мальшин не ввели в действие минные поля. Серия взрывов на дороге, вылазка кольчугинских комсомольцев Демина, Бурова, Бажина, Казакова, Дементьева, Забелина и Гарусова, забросавших гитлеровцев гранатами, нанесли большой урон неприятелю.

Так провел наш отряд свой первый бой на Варшавском шоссе. Успех укрепил веру в себя, в силу советского оружия, еще теснее сплотил нас. Мы убедились, что задача, которую перед собой поставили, хотя и тяжела, но выполнима.

Мне было ясно: мы вступили в соприкосновение с передовыми фашистскими колоннами, наступавшими на Москву. Конечно, одним нам не под силу остановить вражеские войска. Но задержать их на какое-то время сможем. К тому же у меня не переставала теплиться надежда, что наши дивизии, действовавшие на левом крыле Западного фронта, вырвутся из окружения и, отходя, ударят немцам в тыл. Именно это и удерживало нас от взрыва моста через Угру, заставляло до последней возможности сохранять броды.

Когда стрельба затихла, я спросил Николая Щербину, пришедшего на мой командный пункт, оборудованный в придорожной яме:

— Как ты считаешь, Николай, догадываются германцы, что у нас нет артиллерии?

Щербина, по-южному мягко произнося слова, сказал: [49]

— То, что с нашей стороны не вели огонь пушки, они могут расценить как обычную военную хитрость. Наверняка их офицеры считают, что мы просто-напросто пока держим в секрете позиции орудий.

— Хорошо, если они думают так, — заметил я. — А если решат, что у нас вообще ничего этого нет?

Щербина возразил:

— Если бы гитлеровцы знали это, сочли бы нас безумцами и смяли с ходу...

Новые попытки противника атаковать нас небольшими стрелковыми подразделениями под прикрытием артиллерии и минометов успеха не имели. Правда, стоило это нам немалых усилий. Особенно трудно было вести борьбу с танками. Ведь из противотанковых средств у нас имелись лишь связки гранат да бутылки с горючей жидкостью. Только удачно выбранное место для обороны и исключительная стойкость парашютистов позволяли сдерживать все нарастающий натиск врага. Как ни пытался он, а Угру так и не перешел.

В три часа дня Владимир Балякин, возглавлявший одну из фланговых подвижных групп, донес, что по проселочной дороге, параллельной Варшавскому шоссе, в сторону аэродрома идут две самоходки и две транспортные машины, в них до тридцати солдат. Сейчас этот небольшой отряд остановился на отдых.

Немцы заходили нам в тыл. Надо было что-то предпринимать. Я срочно направил туда несколько подразделений под общим командованием старшего лейтенанта Петра Балашова с задачей уничтожить гитлеровцев. Содействовать Балашову должна была группа техник-лейтенанта Кравцова, высланная ранее примерно в том же направлении.

Проводником у Кравцова был юхновский комсомолец Вася Федоров. 5 октября он пришел ко мне из Юхнова с четырьмя товарищами.

Подтвердив, что наша база на Угре взорвана — мы это поручали бойцам Смоленскому, Рощину, Матюгину, Белкину, — Вася спросил:

— Какие будут приказания?

Что мне оставалось делать с ним и его друзьями? Еще в сентябре мы помогли Юхновскому райкому партии в комплектовании партизанских групп. Две из [50] них тогда же отправили через линию фронта в Смоленские леса, а эту, возглавляемую Василием Федоровым, оставили на месте для связи с парашютистами. Им сообщили места явок, пароли, адреса конспиративных квартир в Юхнове и в прилегающих к нему деревнях Дзержинке, Пречистом, Мальцеве и других. Командир авиаполка Иван Васильевич Филиппов снабдил их оружием.

А этих пятерых, хорошо знавших все окрестные тропы, лощины, овраги, мы включили в состав разведывательной группы.

За ночь подразделения старшего лейтенанта Балашова и техник-лейтенанта Кравцова, пройдя более десяти километров, достигли аэродрома, захваченного немцами. На рассвете парашютисты напали на него. Два бомбардировщика были сожжены, а один, ТБ-3, десантники угнали. Его повел старший лейтенант Петр Балашов, который до этого ни разу не пилотировал четырехмоторные самолеты.

Я видел, как пролетела эта машина, но не мог понять, в чем дело: 1-й полк перебазировался, откуда же здесь взяться ТБ-3?

Через несколько часов мне доложили, что из группы Балашова прибыл старшина Иван Корнеев.

— Ну как, выполнили задачу? Где сам Балашов? — спросил я его.

— Все в порядке. Старший лейтенант отбыл на ТБ-3 в Москву. Вы, наверно, видели?..

— А бомбардировщик где взяли?

— Там же... На опушке леса стоял замаскированный. Видно, ремонтировали...

— А ты что не улетел?

— Я уж с вами. Ведь почти три года вместе, Иван Георгиевич.

Он впервые назвал меня по имени и отчеству, и я крепко пожал ему руку:

— Спасибо, тезка!..

Много дней спустя, когда наш отряд был выведен на переформирование, я, увидевшись со старшим лейтенантом Балашовым, пошутил:

— Видно, придется тебе в летчики подаваться.

— Только бы взяли. Хочу быть истребителем или штурмовиком. Отпустите? [51]

Я улыбнулся:

— Мы кадрами не разбрасываемся. — И чтобы перевести разговор на другую тему, спросил: — Как взлетел-то?

— Это нетрудно, а вот приземлиться...

— Все же сумел!..

— Зато страху натерпелся. Глянул на посадочную полосу в Тушино, и сердце замерло: то и дело приземляются и поднимаются самолеты. Сбросил вымпел с запиской: «Освободите полосу полностью, сажусь впервые». Дежурный по полетам такое требование выполнил. Зашел на посадку и — промазал. Понимаешь, не чувствую высоты на такой громадине, ведь не У-2!.. Повторяю все сначала — опять мимо. Только на пятый раз сел. Благополучно. Знаешь, Иван Георгиевич, как за штурвал захотелось! Отпусти, а? С такой яростью воевать буду, представить себе не можешь!

Не хотелось расставаться с боевым товарищем, но я не мог ему отказать. Парашютист Петр Балашов вскоре стал летчиком штурмовой авиации.

Больше мне не привелось встречаться с этим отважным и красивым во всем человеком, но слышать о нем слышал.

* * *

В ночь на 6 октября разведка донесла, что противник закрепляется на восточной стороне Юхнова. Мы с Щербиной пошли по окопам. Никто из бойцов не спал, хотя и царило затишье.

Я спросил Бориса Петрова:

— Что не ложишься?

Он пожал плечами:

— Сам не знаю, товарищ капитан!

— Есть хочешь?

Сержант отрицательно покачал головой.

А ведь он, как и все мы, не ел уже целые сутки.

Десантников тревожило: где наши войска? подойдет ли на помощь артиллерия? Все понимали — на одном мужестве долго не продержишься.

Я послал мотоциклиста в Малоярославец за подмогой. Долго ждали мы связного. Наконец он вернулся: [52]

— В Малоярославце наших частей нет. Пришлось ехать в Подольск. Там по тревоге подняты пехотное и артиллерийское училища. Они готовятся занять оборону у Малоярославца.

— А как же Юхнов? — спросил я.

— Сюда они пошлют передовой отряд. На автомашинах, с артиллерией.

— Когда?

Боец пожал плечами:

— Этого не сказали.

Приходилось рассчитывать пока только на свои силы.

На другой день, 6 октября, в одиннадцать часов неприятель под прикрытием сильного артиллерийского и минометного огня снова стал атаковывать наши позиции сразу в нескольких местах. Наиболее сильная группа пехоты с танками устремилась к мосту. На этот раз управляемые фугасы, установленные Альбокримовым и Авдеенковым минувшей ночью, не сработали. Это позволило гитлеровцам, несмотря на большие потери, пробиться к реке, а части солдат вслед за танками выскочить на мост. В самый критический момент боя я послал Василия Мальшина с приказанием взорвать его. Сооружение давно уже было заминировано. Об этом позаботились лейтенант Сулимов, бойцы Буров, Демин, Забелин, Бажин. Они оборудовали два огневых поста в непосредственной близости от объекта и дежурили в них.

Фашистские разведчики, прикрываясь танками, приблизились к одному из окопов, где сидели подрывники, метров на пятнадцать — двадцать. Парашютисты стали бросать во вражеские машины бутылки с горючей жидкостью. Но смесь, как на грех, не воспламенялась. Один танк, стреляя из пушки, надвигался прямо на десантников. Буров прижался к стенке укрытия. Но тотчас же заставил себя подняться и бросить гранату прямо под гремящие, лязгающие гусеницы. Кто-то последовал его примеру.

Почти одновременно раздалось несколько взрывов. Потом послышался радостный возглас: «Подбили!»

В это время сюда прибежал Мальшин и передал мой приказ. Подрывники замкнули электрическую цепь. В воздух полетели обломки устоев. Однако мост [53] разрушен не весь: часть зарядов не сработала из-за повреждения проводов. И все же атака немцев захлебнулась. Их танкисты стали поворачивать назад. Этим воспользовались бойцы отделения сержанта Афанасия Вдовина. Они уничтожили еще одну машину противника.

Александр Буров очень сокрушался, что мост взорван не полностью. Он все просил меня:

— Товарищ капитан! Разрешите работу доделать!..

Выстояли!

Прошло не более трех-четырех часов после того, как гитлеровцы вновь начали атаки. В небе появились их самолеты. Где-то далеко за нами раздались глухие взрывы бомб.

Сначала немцы навалились на наш левый фланг. Мы сразу же перебросили туда два отделения на подмогу оборонявшейся там и уже изрядно поредевшей роте лейтенанта Коновалова. Наступавшие, встреченные сильным огнем станковых и ручных пулеметов, вынуждены были залечь на открытом месте. Но через некоторое время, неся большие потери, они снова полезли и достигли реки. Старший лейтенант Андрей Кабачевский, уверенный в выдержке десантников, пошел на риск. Он приказал прекратить стрельбу и позволить противнику начать переправу. Когда неприятельские солдаты вошли в воду, а некоторые даже успели преодолеть Угру и, цепляясь за кусты, поползли на берег, Кабачевский скомандовал:

— Огонь!

Дружно ударили парашютисты. Подступы к их позициям густо усеялись вражескими трупами. Атака была отбита. За ней сразу же последовала новая. Однако и она успеха не имела.

В этой схватке все действовали хорошо. Но особенно отличились пулеметчики Черевашенко, Хмелевский, Лузгин, Хиль.

Часом позже неприятель предпринял попытку переправиться через Угру на правом фланге. Пехоту сопровождал самоходный понтон, прикрывали орудия. Однако и тут ничего не вышло. [54]

Во время выдавшейся паузы сержант Борис Петров восхищенно рассказывал заместителю политрука Ивану Анохину о храбрости Николая Щербины.

— Вот давал нынче наш комиссар! В самое пекло лез...

Степенный Анохин веско заметил:

— Коммунист! И комсомольская закваска, конечно, сказывается.

Как комсомольский работник, Анохин при каждом удобном случае стремился подчеркнуть роль ВЛКСМ в воспитании молодежи. Вот и сейчас он ухватился за любимую тему:

— У нас в отряде уже нет ни одного некомсомольца. Было шесть человек, но сегодня и они заявления подали.

Петров попросил показать, что же пишут молодые бойцы. Иван Анохин полез в планшетку и достал несколько листков. Заявления, написанные карандашом и наспех, были краткими. Вот одно из них: «Прошу принять. В этот грозный час хочу идти в бой комсомольцем...»

Да, настроение у наших ребят было самое боевое. И если говорить откровенно, то именно оно помогало сдерживать во много раз превосходившего нас неприятеля.

6 октября разведывательные группы донесли мне, что противник, достигнув западной окраины Юхнова, сворачивает с Варшавского шоссе, обтекает наш узел сопротивления. Они обращали внимание на большое скопление западнее Юхнова танков, артиллерии и моторизованной пехоты.

Парашютисты захватили несколько пленных, которые показали, что наступающие на нашем участке войска входят в состав армейских групп Гудериана и фон Клюге и что штаб 4-й армии фон Клюге с началом общего наступления на Западном фронте перебазировался из Рославля в Спас-Деменск.

К вечеру вернулись бойцы, высланные на Варшавское шоссе еще 4 октября. Они минировали дорогу, устраивали заграждения. Часов в семь вечера 4 октября они обстреляли колонну заправлявшихся танков, бронетранспортеров и грузовиков. [55]

Если вспоминать, кто первым встретил немцев под Юхновом, то надо обязательно сказать о шестнадцати наших товарищах, среди которых были Васильев, Балякин, Авдулов, Федоров, Климов. Вряд ли стоит приводить цифры о том, сколько было взорвано ими мостов, повалено телеграфных столбов, установлено противопехотных и противотанковых мин, уничтожено гитлеровцев. Их усилиями был сорван ночной бросок, который намеревался совершить передовой отряд 4-й армии противника, на десять — двенадцать часов задержано его вступление в Юхнов.

Из десантников, входивших в передовые группы, осталось в живых всего несколько человек. Они сообщили нам о численности вражеских войск, о том, что на шоссе все прибывают новые фашистские подразделения и части.

— Что будем делать? — спросил я Андрея Кабачевского и Николая Щербину. — Против такой силы не устоять.

Начали сообща думать. Мне в голову пришла мысль: что, если заставить этих самых германцев развернуться здесь, на Угре, а самим тем временем уйти на Изверь, протекающую в шестнадцати километрах восточнее? На Угре оставить заслон, а основные силы тем временем займут оборону на новом рубеже. Кстати, и на линии Стрекалово — Крюково можно задержать — еще выигрыш во времени!

Сказал об этом Щербине и Кабачевскому. Они одобрили эту идею. Начали действовать.

Я снял часть людей с позиций на Угре и направил рыть окопы на берегу Извери. Минирование и устройство завалов на дорогах мы поручили бойцам из 214-й бригады во главе с инструктором подрывного дела лейтенантом Николаем Сулимовым.

Утром 7 октября, как мы и ожидали, начался артиллерийский и минометный обстрел восточного берега Угры. На клочок земли шестьсот метров по фронту и четыреста в глубину обрушили огонь несколько десятков орудий и минометов. К небу взметнулись черные столбы земли, зеленый косогор покрылся воронками, валились срезанные деревья. Один снаряд угодил в красавицу сосну. Помедлив немного, она рухнула, ломая кроны своих соседок. По [56] ее свежим изломам, точно слезы, покатились янтарные капли смолы.

Четыре пятнадцатиминутных огневых налета произвели немцы. Лишь после этого два их батальона пошли в атаку. Солдаты бежали плотными цепями, надеясь, что все живое уничтожено. Вот они уже на открытом склоне. Я вижу их разгоряченные, потные лица, руки, сжимающие автоматы, командую:

— Огонь!

Длинными очередями заливаются все наши пулеметы. Их дружно поддерживают автоматчики, стрелки. Словно игрушечные хлопушки, лопаются в этом грохоте гранаты. Вражеские цепи редеют, останавливаются, потом откатываются.

Мы ликуем.

Из группы техник-лейтенанта Кравцова прибывает связной. Он сообщает, что на аэродроме Восточный десантникам удалось уничтожить фашистский истребитель. Пытались поджечь и трехмоторный Ю-52, но не успели — улетел.

Прибывший передал нам летные карты, письма и другие документы, взятые Кравцовым в кабине «мессершмитта».

Мы передали их потом в Подольск, в штаб 43-й армии.

Приведя в порядок свои подразделения, неприятель вновь пошел на штурм наших позиций. При поддержке орудий, танков и бронемашин гитлеровцы сумели уложить на поврежденном мосту настил и переправиться на восточный берег реки. Вместе с пехотой проскочил и один бронеавтомобиль. Его быстро подбили. Офицер, выскочивший из него и пытавшийся спастись, был тут же сражен.

Враг снова понес большие потери.

Немало убитых и раненых было и среди нас. Фельдшер Саша Кузьмина не успевала накладывать повязки. Ей помогал пожилой санинструктор, который только позавчера прибился к отряду. Он отходил с тыловой частью. Встретив нас, попросился:

— Не позволяет совесть дальше идти, когда вы тут рубеж держите.

Его оставили...

Немцы никак не хотели примириться с неудачами. [57]

Не успели мы отдышаться, как они опять начали артиллерийский налет. Их снаряды ложились все точнее и точнее. Они наносили нам ощутимый урон. Из строя вышло уже немало ребят. Вот схватился за грудь снайпер Николай Стариков. Превозмогая боль, он сделал еще несколько выстрелов, но, обессиленный, опустился на дно окопа. Санинструктор повел раненого в медпункт.

Под вечер, впервые за два дня, мы увидели в воздухе трех наших Пе-2. Выйдя на юго-западную окраину Юхнова, они подвергли бомбежке скопившиеся там войска противника. Судя по взрывам и черным столбам дыма, поднимавшимся с земли, удар был удачным. На третьем заходе один из «Петляковых» был подбит зенитками. Делая крутые спирали, он стал терять высоту и лишь в ста — ста пятидесяти метрах от земли выравнялся и, планируя, пошел в сторону Медыни.

По тому, куда сбрасывали бомбы наши самолеты, мы определили, в каком именно месте сосредоточены главные силы неприятеля.

Нас удивило, что в Юхнове так много зенитных орудий. Небольшой городок прикрывался очень плотно. Позже я узнал, что это было не случайно. 10 октября из Спас-Деменска в Юхнов перебрался штаб генерала фон Клюге.

А несколько раньше (все в тот же третий день нашей обороны) я получил от разведчиков, действовавших на флангах, тревожные донесения. Мне сообщили, что в десяти километрах слева от нас батальон фашистов, поддерживаемый танками, форсировал Угру, а в семи километрах справа через реку переправилась рота, усиленная двумя танками.

Намерение врага было предельно ясным: выйти в тыл нашему отряду, окружить его и уничтожить. При такой ситуации оставаться на Угре больше не имело смысла.

Скрытно сняли мы свои главные силы с позиций. Старший лейтенант Кабачевский форсированным маршем отвел их на восточный берег реки Извери. В окопах близ Угры остались лишь тридцать пять человек во главе с младшим лейтенантом Наумовым. Сам я с небольшой группой обосновался на промежуточном [58] рубеже, надеясь, что вскоре к нам присоединятся и те, кто пока держат оборону на Угре.

Часа через два немцы вышли на шоссе позади группы Наумова. В это время неприятельская артиллерия открыла огонь по восточному берегу Угры. Налет продолжался двадцать минут. Спустя четверть часа он был повторен. Потом до нас донеслась ружейная и автоматная стрельба. Это вступил в бой наш заслон.

Я жадно ловил каждый звук, стараясь угадать, как развиваются события. Ко мне кто-то подбежал и доложил:

— Товарищ капитан, в наше распоряжение прибыли рота и батарея из подольского училища.

К окопу, где я находился, подошли два командира. Их направил сюда сержант Афанасий Вдовин, возглавлявший группу охранения. Как потом мне рассказали, на вопрос приехавших «Где найти представителя командующего фронтом?» Вдовин без тени улыбки ответил:

— Представитель командующего сейчас организует оборону.

Артиллеристы весьма удивились, узнав, что мы успешно сдерживаем врага, не имея ни одного орудия.

Часом позже на отбитой у гитлеровцев танкетке подкатил наш мастер на все руки Григорий Забелин. Теперь, как острили парашютисты, у нас была своя не только артиллерия, но и бронетанковые силы.

Около пяти часов билась группа Наумова. Десантники истекали кровью, но держались. И только когда их осталась горстка, они начали отход. Двигались лесом, параллельно шоссе. Наумов дважды выводил бойцов к дороге и устраивал засады. Парашютисты обстреливали вражеские машины и скрывались в зеленом массиве.

Когда они, отойдя на некоторое расстояние, в третий раз приготовились встретить гитлеровцев огнем, Наумов вдруг увидел, как два лимузина, сопровождаемые двумя танкетками и бронетранспортером, свернули к опушке и остановились. На небольшую поляну вышла группа офицеров и генерал. Они расположились [59] метрах в тридцати — сорока от наших воинов, развернули карты.

— У меня, — рассказывал потом Наумов, — мелькнула мысль захватить пленного и документы. Приказал ребятам открыть огонь. Сам выстрелил из маузера. Генерал и еще несколько человек из его свиты упали. Тогда я вскочил на ноги и вместе с десантниками Беловым, Лузгиным и еще кем-то бросился к немцам. Они открыли стрельбу. Потеряв двух товарищей, мы были вынуждены отказаться от своего намерения и скрыться в лесу.

В Стрекалово из группы младшего лейтенанта Наумова вернулось лишь восемнадцать человек.

В это время в западную часть деревни ворвались вражеские мотоциклисты. Мы решили выбить их оттуда.

Под прикрытием 76-миллиметровой батареи в сопровождении танкетки атаковали гитлеровцев и опрокинули. Увлекшись преследованием, попали в засаду, потеряли свою единственную боевую машину. В ней и погиб полюбившийся всем нам веселый и на редкость сильный парень ивановский комсомолец Григорий Забелин.

Во второй половине дня 7 октября на наш командный пункт прибыл броневик в сопровождении трех мотоциклистов. Открылась тяжелая дверца, и незнакомый мне полковник, не выходя из автомобиля, сказал:

— Товарищ капитан, вас вызывает командующий фронтом.

Я быстро собрался, и мы поехали в Медынь. Как ни был я возбужден и как ни трясло меня в коляске мотоцикла, усталость взяла свое: я уснул, уснул впервые за последние четверо суток.

Когда открыл глаза, увидел штабной автобус, а рядом с ним танки Т-34 и КВ. У меня даже дух захватило: вот бы нам такую силу! Захотелось дотронуться до их стальных плит. Каждый поймет меня. Ведь мы вели бой с сильным врагом, по сути, почти безоружные. Выигранные дни и часы достались нам дорогой ценой.

Меня пригласили в автобус. Войдя в него, я увидел Маршала Советского Союза С. М. Буденного. [60]

Представился, извинился за свой внешний вид. А выглядел я тогда так: щеки, заросшие пятидневной щетиной, на мне потертый кожаный реглан, темно-синяя с голубым кантом авиационная пилотка, на левом боку планшет с единственной в отряде картой пятикилометрового масштаба, справа — маузер и сумка с двумя гранатами. В карманах пять-шесть пачек патронов, два ржаных сухаря. Их сунул мне на дорогу старшина Иван Бедрин.

Маршал подробно расспросил, что я знаю о противнике. Затем о нашем отряде, о том, сколько у нас осталось бойцов, какое оружие. В точности моего доклада Семен Михайлович усомнился. Он, видимо, посчитал, что я умышленно все преуменьшил. Я повторил, потом сказал о нуждах отряда, попросил усилить артиллерией и хотя бы несколькими танками.

Семен Михайлович обещал помочь.

— А что касается этих вот танков, — он кивнул на стоявшие вблизи машины, — то тут ничего не получится. Ими Ставка распоряжается...

На прощание Буденный пожелал успеха, ободрил:

— Деретесь вы смело, даже дерзко. Это правильно. Хорошо, что в обороне опираетесь на водные рубежи. Чаще беспокойте противника. Еще немного продержитесь, скоро сменим.

Маршал приказал к завтрашнему дню захватить пленного и доставить его в Подольск, где Семен Михайлович будет ночевать в одном из училищ.

Назад меня отвезли на том же мотоцикле. В течение всего пути я смотрел по сторонам и с горечью видел, что шоссе пустынно и поддержать нас пока некому.

Вернувшись в отряд, сразу же послал за «языком» Васильева, Федорова, Градусова, Белова и Лузгина. Перед рассветом они приволокли из Стрекалово дородного гитлеровца, которого я, не допрашивая, немедленно отправил в Подольск. А оттуда вскоре прибыли грузовики с курсантами-артиллеристами. Ребята как на подбор, но почему-то без орудий.

Перед отходом на Изверь я решился на вылазку. Сейчас не помню, кто именно предложил снять с автомобилей глушители. Без них гул машин напоминал шум идущих танков. Хитрость удалась. Когда мы, [61] ринувшись в атаку, включили моторы, их рев всполошил немцев. Некоторые из них дрогнули и побежали. Мы этим воспользовались и ворвались на их позиции. Случилось так, что вражеских солдат пришлось выбивать из окопов, вырытых накануне нами же. Гитлеровцы подались к лесу. Мы не стали их преследовать, а по обочине шоссе в походном порядке пошли в противоположную сторону, к новому рубежу, подготовленному на реке Извери.

В тот день к нам прибыл представитель инженерной службы фронта. Он имел задание разрушить дорожные сооружения и всячески препятствовать продвижению неприятельских войск. Приехавший проинформировал меня о положении на нашем направлении, дал несколько добрых советов, как улучшить противотанковую оборону.

Утром 9 октября фашисты сразу в нескольких местах попытались форсировать реку небольшими группами. С трудом нам удалось отразить их натиск. Особенно напряженно поработали в этот раз наши пулеметчики Курлинэ, Хмелевский, Гасенюк, Хиль. Они молниеносно меняли огневые позиции и вовремя поспевали туда, где возникала наибольшая угроза.

Хорошо воевали артиллеристы, но у них кончились снаряды, и мы были вынуждены отправить их в тыл. Оставили лишь одно противотанковое орудие с шестью зарядами. Как жаль, что не могу сейчас назвать ни одного из курсантов — слишком мало довелось нам биться рядом. А они заслужили доброе слово.

За эти дни численность отряда сильно сократилась. В нем насчитывалось теперь лишь несколько десятков бойцов. Мы с Щербиной решили сократить линию обороны и сосредоточить все силы у моста через Изверь. Лейтенанту Коновалову было указано, где и как расположить огневые точки. Вскоре он доложил о выполнении приказа. Когда отходил от нас, начался очередной артиллерийский обстрел. Осколком Коновалова ранило. Пришлось отправить его, как и многих других наших товарищей, к фельдшеру Шуре Кузьминой.

С каждым часом число вышедших из строя росло. И приходилось только удивляться неутомимости Кузьминой, Кубасова и Моисеева, которые вот уже несколько [62] суток, не смыкая глаз, оказывали бойцам и командирам первую медицинскую помощь. Я спросил Шуру:

— Не устаете?

Она гордо ответила:

— Не для того я два месяца пороги военкомата обивала, чтобы на трудности жаловаться.

Кузьмина, Моисеев и Кубасов не только перевязывали раненых. Когда противник уж очень напирал, они брались за автоматы.

Во время одной из очередных схваток я видел, как то ли Моисеев, то ли Кубасов, сейчас не помню, схватился за левый бок и, шатаясь, пошел в тыл. Из-под пальцев лилась кровь, но раненый никого не просил о помощи. Я подбежал к нему. Силясь улыбнуться, фельдшер сказал:

— Пустяки, немного задело.

Он лег на землю, вытянулся во весь рост, отвел руки от раны и закрыл глаза. Человек, спасший жизнь многим из нас, сам погиб. Погиб геройски, в бою.

В этот же день ранило и укладчика парашютов ветерана 214-й бригады старшину Ивана Корнеева, того самого, что во время обороны на Угре отказался лететь с Петром Балашовым на отбитом у немцев нашем бомбардировщике.

Я сказал Корнееву:

— Желаю тебе скорее выздороветь, тезка!

Он лишь улыбнулся:

— Если поправлюсь, отзовите из госпиталя в свой отряд.

Я пообещал.

Неприятельские снаряды ложились все с большей точностью. Видимо, стрельбу кто-то корректировал. Я послал нескольких снайперов во главе с сержантом Юрием Смирновым прочесать верхушки ближайших деревьев. Они сняли двух-трех наблюдателей. Но это никак не сказалось на артиллерийском огне неприятеля. Тогда мой взгляд задержался на колокольне, находившейся в полутора — двух километрах от наших позиций. Я направил туда семерых бойцов во главе с Руфом Деминым.

К селу они подъехали на машине, потом, прячась за постройки и ограды, подобрались к церкви. Здесь [63] разделились на две группы: одна проникла внутрь помещения, другая с крыши соседнего дома начала отвлекать внимание немцев. Вскоре парашютисты уничтожили засевших на звоннице двух фашистов, захватили стереотрубу, рацию, несколько мотоциклов. Но и сами потеряли двух товарищей...

К трем часам дня 9 октября стали поступать тревожные сведения от патрулей, ведущих наблюдение за неприятелем на флангах. Гитлеровцы снова готовились к переправе через Изверь выше и ниже моста. В наш тыл проникли мелкие группы автоматчиков и снайперов.

Пока вокруг было тихо. Но это временное спокойствие не могло нас обмануть. Меня волновало одно: сумеем ли продержаться до прихода подмоги? Ведь в отряде осталось всего двадцать девять человек.

И как же мы обрадовались, когда под вечер к землянке у шоссе, где прежде хранились инструменты дорожного мастера, а теперь размещался наш командный пункт, подошли несколько незнакомых командиров. Один из них запомнился тем, что у него поверх шинели был накинут дубленый полушубок. Полным контрастам с этим «утепленным» танкистом была Шура Кузьмина. Она стояла возле нас в одном кителе.

Прежде чем я успел спросить прибывших, кто они, владелец полушубка сам обратился к нам с вопросом:

— Почему лейтенант медицинской службы одета не по сезону?

Кузьмина ответила, что свою телогрейку положила в кузов машины, чтобы мягче было раненым парашютистам. Николай Щербина стал расстегивать свою шинель, намереваясь отдать ее Шуре, но его опередил танкист. Он скинул ладный полушубок и протянул девушке:

— Носите на здоровье!

Сменить нас прибыла танковая бригада. Как-то не верилось, что произойдет это так обыденно, вроде сдачи поста в карауле. Заступили мы на этот «пост» 4 октября на двести пятом километре, а сменились 9 октября 1941 года на сто восьмидесятом километре от Москвы. [64]

Уже после войны мне удалось познакомиться с архивным документом, в котором были строки и о нашем отряде. Вот они:

«В октябре 1941 года под Юхновом 430 человек, отобранных из батальона для подготовки десантников, под командованием майора Старчака в течение четырех дней сдерживали наступление немецких войск, рвавшихся к Москве. Из состава отряда погиб 401 человек. Но отряд не отступил и дал возможность подтянуть резервы и остановить наступление врага на юхновском направлении».

Далее говорилось, что уцелевшие двадцать девять человек представлены к ордену Красного Знамени.

Тут я должен внести некоторые уточнения. Да, в день составления политдонесения нас действительно было всего двадцать девять человек. Однако позже в отряд пришли еще около тридцати бойцов из числа тех, кого мы считали погибшими или пропавшими без вести. И продвижение противника мы задержали не на четыре, а на пять дней.

Передав занимаемые позиции прибывшим подразделениям, мы отправились в Москву. Я всю дорогу спал. Растолкали меня, когда машины наши уже стали въезжать в затемненную столицу, забаррикадировавшуюся и прикрывшуюся сверху аэростатами воздушного заграждения.

Александра Кузьмина да и многие другие ребята впервые видели Москву.

— Давай через Красную площадь, — велел я шоферу, хотя это и составляло немалый крюк.

Бойцы просили, чтобы водитель ехал медленнее, особенно когда впереди показался Мавзолей...

Сержант Петров вспомнил, что на Серпуховке живет его любимая учительница Антонина Кирилловна Макарова, оставившая Вурнары и поселившаяся у замужней дочери. Он поделился со мной мыслью, что хорошо было бы ее повидать, попить, как до войны, чаю с клюквенным вареньем, побеседовать по душам. Петров рассказал о ее трогательном напутствии, когда он зашел к Антонине Кирилловне проститься перед отъездом в Ленинградский институт советской торговли. [65]

— Ты уж, Боря, смотри там... береги себя, — сказала она тогда и, хотя на дворе стояла летняя пора, протянула шарф. — Взял бы, а?..

— Ну что ж, — обнадежил я Петрова, — может быть, как-нибудь и выберешься, навестишь...

А сам подумал о жене. Где она? Успела ли уйти из Минска?

Получив указания в штабе Военно-воздушных сил, направились в лагерь, расположенный недалеко от Москвы. Там же базировался 1-й бомбардировочный авиаполк, в котором у нас было много друзей.

Полковник Филиппов встретил приветливо и поблагодарил за самолет, пригнанный Петром Балашовым из Юхнова.

Мы пока не знали, кто еще уцелел из наших товарищей. Неизвестной оставалась судьба разведчиков, ушедших вместе со старшим лейтенантом Левенцом. Не было сведений и о парашютистах, высадившихся во вражеском тылу еще в сентябре и оставшихся на Варшавском шоссе в начале октября. Но вот они один за другим стали возвращаться. Пришли ребята, взрывавшие мосты близ Мятлево, вернулась вместе со своим командиром группа Левенца...

— Теперь снова будете вместе петь на берегу Нерли, — сказал я Саше Кузьминой. — Жаль только она того и гляди станет.

Река и вправду уже покрывалась снежной пеленой. У берегов кое-где по утрам хрусталем поблескивали тонкие ледяные пластинки.

Участники боев на Угре и Извери — десантники, побывавшие в неприятельском тылу, стали ядром, вокруг которого собиралась молодежь, прибывавшая почти каждый день из Москвы, Горького, Владимира, Иваново с путевками Центрального Комитета комсомола. Юноши с уважением смотрели на побывавших в огне воинов, на их ордена и медали, охотно учились у них всему, что необходимо на войне.

В конце октября кто-то из друзей летчиков показал мне газету «Красная звезда» и обратил внимание на статью полковника Е. Санина «Стойко оборонять дороги». В ней рассказывалось и о боях десантников под Юхновом. Автор положительно оценивал наш опыт [66] использования естественных преград для создания надежной обороны.

Андрей Кабачевский, прочитав этот материал, заметил:

— А ведь и в самом деле интересно посмотреть на себя со стороны. Как-то виднее.

Тогда же, в октябрьские дни, о боях на Угре поведал и писатель Николай Богданов в очерке «Советские богатыри». [67]