22. Буданцев рассказал
Штурман Николай Корин привел корабль точно на цель. Бомбовый удар по скоплению мотомеханизированных частей противника прошел отлично. Как спичечные коробки, взлетали в воздух фашистские машины.
Уже взяли курс на свой аэродром, как начался ураганный обстрел зенитной артиллерии. Корин невозмутимо прокладывал путь своему и двум ведомым кораблям. Летчики, увертываясь от зенитного огня, уходили на свою территорию.
Все кончилось бы хорошо, как вдруг зенитный огонь прекратился и перед самолетами появились три «мессершмитта». Фашистские истребители атаковали уже обстрелянные советские воздушные корабли.
Атакуя, истребители стремились нарушить строй советских самолетов. Если бы это случилось, бомбардировщики могли быть уничтожены фашистами поодиночке. На это, очевидно, и рассчитывал противник.
Корин, высунувшись по грудь в верхний люк своей кабины, не обращая внимания на обстрел, сигналами требовал от ведомых не отставать и прижаться к ведущему еще плотней.
При второй атаке истребителей он быстро нырнул внутрь кабины и сам открыл огонь из пулемета.
Умелым прицельным огнем советские бомбардировщики зажгли два «мессершмитта» и повредили третий вражеский истребитель. Но в последний момент случилось нежданное. Шальной снаряд зенитной пушки прямым попаданием угодил в кабину штурмана, разворотил нижний и верхний люки, разбил вдребезги приборную доску. Взгляду летчика Буданцева предстала страшная [130] картина: Корин лежал в этом хаосе, обливаясь кровью.
Минутная растерянность, боль за друга и жажда мести охватили летчика. Сам не зная как, он вел самолет. Тревожила судьба ведомых. Найдут ли дорогу? Сумеют ли без лидера прийти домой? Впереди предстоял трудный участок сплошной облачности.
Обуреваемый этими тяжелыми мыслями, Буданцев вновь оглянулся на мертвого, как ему казалось, друга и в тот же миг едва не выпустил из руки штурвала от прилива бурной радости. Рядом с собой он увидел Корина. Лицо штурмана было обмотано окровавленным бинтом, конец которого, выхлестнутый из повязки струей ветра из разбитого люка, мотался по кабине, как алое знамя. Один глаз штурмана был закрыт кожаной перчаткой, привязанной телефонным шнуром, разбитые распухшие губы почернели.
Огромным напряжением сил Корин дотянулся неповрежденной рукой до карты летчика и, всматриваясь в нее единственным глазом, жестом стал указывать: повернуть налево... Теперь сюда. Теперь вот так держать...
Летчик понимал друга с полуслова. Он вел машину точно по его указаниям. Ведомые на близких дистанциях уверенно шли за ними. На разбитых губах Корина появилось подобие улыбки.
Два с половиной часа продолжался этот полет. Два с половиной часа отважный советский авиатор, тяжело раненный, помогал товарищу вести самолет. Лишь на исходе третьего часа этого нечеловеческого напряжения, когда вдали, в предутренней дымке, появились знакомые очертания родного города, комсомолец Корин потерял сознание.