18. Десять дней на мысе Меньшикова

Мы сели в четверти километра от берега Карского моря и в одном километре от маяка.

Шел мелкий мокрый снег. Погода напоминала глубокую осень где-нибудь в центре России, когда лето давно кончилось, а зима еще не наступила. Кругом мглисто и сыро. Снег падал и. тут же таял, только небольшие белые пятна маячили на полузамерзших кочках и покрытых льдом впадинах однообразного тундрового ландшафта. Метрах в пятидесяти от самолета — большое озеро, покрытое тонким льдом. Кое-где поверх льда проступила вода. Сквозь лед видно прозрачное, усеянное галькой дно.

Самолет накренился на правую, больную ногу. Обод неисправного колеса по ось погрузился в почву. Порывистый ветер дул под левое крыло, и крен от этого увеличивался.

Мы беспокоились о машине. Ее могло перевернуть на крыло и поломать.

Сразу же после посадки начали рыть канаву под здоровым колесом, чтобы погрузить поглубже и его. Тогда самолет примет нормальное положение. Каменистая почва поддавалась туго. Киркой, лопатами мы ковырялись в жидкой грязи, густо перемешанной с камнями и галькой. Через полчаса работы одежда стала мокрой от пота и мокрого снега. Мы основательно вымазались в грязи. Вид экипажа был, мягко говоря, непривлекательный.

Яма вырыта. Как же втянуть в нее машину? Достаточно повернуть самолет за хвост на несколько метров. Но нас всего пять человек, — мы не можем сдвинуть с места такой большой самолет.

Отправились на берег моря, где еще при посадке заметили много плавника. Море бушевало. Огромные волны с шумом ударялись о берег, высоко вздымались мириады брызг. Ледяная вода заливала берег, на котором валялось много обледенелых бревен. Их выкинуло море. Мы выбрали несколько бревен потоньше, использовали их как рычаги и с большим трудом перекинули хвост самолета вправо. В канаве утонуло и здоровое колесо. Самолет стоит прямо. Эту работу кончили в полной темноте. Вскоре после посадки механик Бассейн отправился обследовать [110] местность, узнать, что это за домик возле маяка, кто в нем живет, и переговорить о нашем размещении в нем. Через час-полтора Бассейн вернулся с неутешительными сведениями. Никакого домика нет, а есть наспех сбитый из ветхих досок сарай, без крыши и без одной стены. Повидимому, когда-то при постройке маяка он служил складом материалов. Самый же маяк — автомат, с запасом питания на шесть месяцев. Никого поблизости нет.

Это нас опечалило. Мокрые до последней нитки, голодные, усталые, мы очень нуждались в теплом помещении, чтобы отдохнуть, высушить одежду. Увы, приходилось довольствоваться нашим насквозь продуваемым самолетом.

Ломило руки, ноги, хотелось крепко уснуть. Но у нас еще не было связи с Большой землей. Поспешили с помощью самолетной антенны сообщить о себе в Амдерму. Но слышимость была плохая, и ответа мы толком не разобрали. Необходимо было установить настоящую радиомачту с мощной антенной. Вытащили складную металлическую радиомачту. Поставить ее ночью при сильном ветре и снегопаде стоило больших трудов; короткие металлические колышки для закрепления расчалок не держались в рыхлом верхнем слое земли. Площадку работ скупо освещал единственный карманный фонарик.

Но часа через два мачта стояла, антенна была подтянута к самолету, и спустя 15 минут мы свободно разговаривали с Амдермой.

Наконец-то можно заняться собой. Нужно согреть воду, закусить галетами, консервами, главное — выпить горячего чая. Около полуночи надули резиновые матрацы, разделись и залезли в спальные мешки. Тоскливо воет студеный ветер, но в мешке тепло, приятно ноет утомленное тело, сон туманит сознание, и с мыслью «все обошлось благополучно» мы засыпаем.

А ветер крепчает, с визгом врывается в щели крыльев, с остервенением ревет и часто стучит ремнями и пряжками моторных чехлов о металлическую поверхность крыла, отчего внутри самолета стоит непрерывный оглушительный стук, словно в клепальном цехе большого завода.

Наступил первый день нашего пребывания на самой южной оконечности Новой Земли. Относительно теплая [111] погода неожиданно сменилась сильным морозом. Наша сильно промокшая и непросушенная верхняя одежда смерзлась, в ней трудно было повернуться.

Возобновились переговоры с Амдермой. Оттуда сообщали, что колеса затребованы из Архангельска, через 2–3 дня выйдет пароход «Вологда», который доставит их нам. Доставка при этих условиях грозила затянуться надолго. Запросив, имеется ли в распоряжении Амдермы какое-нибудь судно, и получив утвердительный ответ, мы договорились, что с самолета Молокова снимут одно колесо и срочно доставят нам.

Но оказалось, в Амдерме все еще свирепствовал шторм и снимать колесо при ураганном ветре было невозможно. Приходилось ждать, пока ветер утихнет. На этом и порешили. При первой возможности маленькая шхуна «Вихрь» доставит нам колесо. Таким образом, предстояло прожить в нашем «клепальном цехе» несколько суток. Назначили следующий срок связи и занялись приведением в порядок своего хозяйства.

Первая забота — о тепле. На каждого приходилось по три спальных мешка, так как члены экипажа, пересаженные на мысе Желания на другие самолеты, мешков с собой не взяли. Не взяли они и десять новых резиновых матрацев. Мы надули матрацы, разостлали их в среднем отсеке фюзеляжа, оставшимися матрацами и спальными мешками загородились от ветра. На резиновые матрацы на полу постелили несколько малиц{6}, мехом наружу.

Стало немного тише, хотя ветер и проникал через небольшие отверстия. Попрежнему держался лютый мороз. Было так холодно, что без перчаток руки мгновенно замерзали.

Мы сидели, вернее полулежали на полу, на разостланном меху, в полном полярном обмундировании, в теплых шапках, около нас непрерывно горели два примуса, служившие печками.

Сегодня дежурный по «кухне» — механик Бассейн. Он молчаливо возится, творя из крупы, сухого картофеля и прочих снадобий что-то среднее между супом и кашей. Мы обсуждаем способы, какими можно будет скорей и проще вытащить машину из крепко смерзшейся земли. Час обеда. Приготовленное кушание поразительно невкусно. [112] Но нам оно кажется замечательным, потому что оно горячее. А мы так нуждаемся в тепле. Едим с аппетитом, едим и похваливаем.

В 10 часов вечерняя связь с Амдермой. Сообщили, что с зимовки «Лагерная», единственной зимовки на южной оконечности Новой Земли, расположенной от нашей стоянки километрах в пятидесяти, к нам вышла на собаках партия с продовольствием. Пурга не унималась. Мы тревожились: доберутся и найдут ли нас эти люди? Опробовали пистолетные ракеты, зажгли одну большую посадочную ракету, также для пробы. Этими ракетами мы хотели давать сигналы. Зеленые и красные пистолетные ракеты взвивались высоко вверх, освещая большое пространство. Наверно, их можно было увидеть издалека. Мы с нетерпением ждали гостей.

На другой день я сильно замерз во время сна и проснулся очень рано. Спал в крыле. С удивлением обнаружил, что мой спальный мешок занесен снегом: в щели за ночь надуло целый сугроб. Самое мучительное — вылезать из спального мешка. Эту операцию стараешься проделать как можно скорее; подпрыгивая и приплясывая, торопишься натянуть меховую одежду. Это удается с трудом. Руки и ноги кажутся одеревеневшими.

Чтобы разогреться, шли запускать моторчик радиостанции. Связь мы устанавливали с раннего утра. За ночь моторчик застывал и упорно отказывался работать. Приходилось, сильно дергая за трос, поворачивать моторчик. Этим занимались по очереди. Согревшийся уступал место другому. Потом дежурный начинал готовить завтрак. Меню было не особенно разнообразным: чай или какао, галеты, разогретые мясные консервы.

Завтрак как будто «закреплял» тепло, добытое у моторчика рации. Но стужа брала свое. И через полчаса-час мы снова ощущали студеное дыхание Арктики.

Шел третий день нашего ожидания на суровом, безлюдном мысе Меньшикова. После завтрака решили пройти к маяку и подробно разведать местность. Обошли кругом и исследовали небольшое озерко, расположенное возле самолета, откуда мы брали пресную воду; прошли вдоль скалистого морского берега до самого мыса, на котором стоял маяк. Море бесновалось. Ветер завывал и сбивал с ног. Пенистые валы стремительно бежали к скалам, ударяясь о них, вздымались вверх и, словно укрощенные, [113] откатывались назад. На берегу валялись какие-то ящики, бочки, остатки шлюпок. На одном из ящиков мы с трудом разобрали: «Нордвик». Этот ящик море схватило у мыса Нордвик, за тысячу километров, и принесло сюда.

Поднялись на маяк, осмотрели его автоматическое устройство. С самой вышки наблюдали шторм. К обеду тронулись домой. Сегодня дежурный приготовил обед из двух блюд: рисовая каша и какао. Светлого времени очень мало. На мысе Меньшикова в это время солнце уже не всходило, но еще держались короткие сумерки — не более полутора-двух часов. Скоро здесь так же, как и на Земле Франца-Иосифа, наступит полная полярная ночь.

Регулярно через каждые два-три часа я несколько раз стрелял ракетами вверх, надеясь привлечь внимание идущих к нам зимовщиков с «Лагерной». После обеда начинались различные рассказы и беседы. Читали и перечитывали вслух единственную книгу, оставшуюся на самолете. Играли в карты и при этом всегда ожесточенно спорили. Причина спора была очевидна: по уговору проигравший должен сдавать карты для новой игры. Для этого приходилось снимать рукавицы. А что может быть неприятнее при такой температуре?

Я играл с Симой Ивановым; Водопьянов с Петениным, пятый член экипажа механик Бассейн обычно сидел рядом, поддакивал, подтрунивал над неудачниками. Нашим противникам не везло. Они почти каждый раз проигрывали, нервничали, ругали друг друга за неправильный ход. Особенно остро переживал неудачи Михаил Васильевич Водопьянов. За оплошный ход он «грыз» Петенина так, что тому становилось «жарко». А нам повышенное настроение партнеров доставляло большое удовольствие, и мы подливали масла в огонь. Когда руки коченели окончательно, игра прекращалась. Тогда начинались длинные, длинные рассказы, в которых была и правда, и вымысел, и действительные происшествия, и планы будущих экспедиций.

О чем только не рассказывали, о чем не переговорили за десять долгих полярных ночей! Как-то Водопьянов рассказал даже старинную русскую сказку об Алеше Поповиче. Часа два слушали ее, а Михаил Васильевич, умело импровизируя, все говорил, развлекая своих спутников. [114]

В 12 часов — связь с Амдермой. Потом ужин. Чай. Потом спать.

Повторяем то же, что происходило накануне. Стараешься быстро-быстро стащить с себя одежду, нырнуть в спальный мешок, закутаться как следует. Долго дрожишь в этом мешке, пока, наконец, не ощутишь приятную теплоту. В одном спальном мешке было холодно — спали в двух, вдетых один в другой. Закроешься с головой — нечем дышать. Откроешь верхний клапан — лицо замерзает. Обычно под голову клали летный пиджачок на беличьем меху, крепко закутывали им голову, оставляя маленькое отверстие для воздуха.

Так проходили дни и ночи. На пятый день сообщили, что «Вихрь» вышел к нам с колесом. Всеобщее ликование. Высчитывали, сколько времени потребуется судну, чтобы дойти до нас. Даже запросили у капитана все данные на этот счет и его мнение, когда он сможет прибыть. Приготовили ракеты, осмотрели берег, где будем выгружать колесо. Настроение поднялось.

Каково же было наше разочарование, когда на следующее утро радио из Амдермы сообщило, что «Вихрь» из-за сильной волны и обледенения вернулся назад. А вскоре нам передали, что собачья партия, шедшая к нам с зимовки «Лагерная», из-за плохой погоды вернулась обратно.

Начали подумывать, нельзя ли вылететь, обойдясь своими средствами. Но обод колеса был поврежден так сильно, что рассчитывать на успех было трудно. Тем не менее мы начали вытаскивать самолет из ямы, решив, что подробный осмотр колеса подскажет выход и вылететь как-нибудь удастся.

С утра приступили к работе. Она шла медленно. Все быстро уставали: сказывались недостаточное питание, изнуряющий мороз.

Надо с берега принести несколько бревен, чтобы под кладывать их под домкрат при подъеме машины. Идем к морю. Вот и бревно. Мы с Симой взвалили его на плечи, понесли к самолету. Водопьянов и Петенин пошли искать доски. Бревно не тяжелое и нести-то всего четверть километра. Но мы с Симой отдыхали восемь раз, пока подошли к самолету. Все были простужены. У Иванова повысилась температура, болело горло. У Водопьянова начали болеть челюсти, разбитые при давно случившейся аварии. [115]

Приближалось 7 ноября. Мы получили много поздравительных телеграмм. Обидно, что не удалось, как предполагали, встретить великий праздник в Москве. 6 числа мы с вечера отправились на берег моря с пилой, топором и бидоном бензина, навалили огромную кучу выловленного леса, и 7 ноября у нас все время горел огромный костер. А мы сидели около него и разговаривали о том, как замечательно празднует двадцатую годовщину Октября родная Москва.

На десятые сутки работа по вытаскиванию корабля из ямы подходила к концу. Вдруг по радио получили извещение, что «Вихрь» снова вышел к нам. На этот раз море было спокойно.

Всю ночь, не смыкая глаз, мы следили за продвижением судна. Часто разговаривали по радио с капитаном, подбадривали, уверяя, что море у нас совершенно спокойное, ветер слабый и, на худой конец, с южной стороны есть бухта, где судно может укрыться от волнения.

В 24 часа «Вихрь» сообщил, что пересекает Карские Ворота. Мы тут же, с пилой, топором, ракетами, с бидоном бензина, вышли на самый берег моря, снова разожгли костер.

Поминутно пускали ракеты. В четвертом часу вдали от берега замаячили огни судна, а через час к нашему костру пристала шлюпка с матросами и остальными членами экипажа нашего самолета во главе с механиком Морозовым.

Радости нет конца. Нам привезли колесо, много продовольствия, несколько бутылок вина и спирта, которого у нас не было ни капли. Опасаясь, что море снова забушует, мы попросили, чтобы колесо выгрузили немедленно.

Нас с Водопьяновым пригласили на судно в гости. Встретила вся команда. Капитан — милый, замечательный человек. Он скупо рассказал об этом походе. Мы многого не знали. Не знали и того, что маленькому слабому судну стоило больших трудов пробиться к нам.

На следующий день привезенное колесо было поставлено на место. Моторы разогреты. Мы поднялись в воздух и прямым курсом пошли в Амдерму.

Пробили туман над Карскими Воротами и вскоре были в крепких объятиях всех остальных участников экспедиции. [116]