17. Курс на Большую землю

Полеты на Северный полюс остались в памяти на всю жизнь. Часто вспоминаются шестнадцатисуточное житье на льдине, полярные сумерки, полярная ночь с ее причудами, фантастические северные сияния, арктические туманы, пурга, та самая полярная пурга, которая погубила не один десяток смельчаков и от которой не раз крепко доставалось и нашей экспедиции.

Ясно, отчетливо встают в сознании труднейшие минуты нашей жизни и работы в Арктике. Дни, проведенные на необитаемом острове Рейнер, на льдине, на мысе Меньшикова. Особенно запечатлелся в памяти полет от мыса Желания до Амдермы. Суровая обстановка, в которой протекал полет, и сейчас еще четко возникает перед глазами.

Это было во вторую экспедицию к Северному полюсу, когда мы разыскивали пропавший самолет Леваневского.

Полярная ночь царила в Арктике, когда мы получили распоряжение из Москвы — закончить операции и возвращаться на Большую землю. Мы намеревались лететь с острова Рудольфа до Амдермы. Для полета требовалось много бензина. Большой полетный вес самолета внушал опасения — сможем ли мы взлететь на колесах? Подниматься же надо было именно на колесах, так как в Амдерме и на всех промежуточных аэродромах снега не было. В то же время на острове Рудольфа был глубокий рыхлый снег.

Опасения оправдались. Первая попытка взлететь, использовав сравнительно сносную погоду — в лунное время, окончилась неудачно. Правда, очень затянулась [101] подготовка корабля. Луна зашла за горизонт, и погода значительно ухудшилась. Решено было на следующий день подготовить корабли к восходу луны и вылететь тотчас, как позволят метеорологические условия. Так и сделали.

Своеобразен был этот взлет. Перед самолетами расчистили маленькие дорожки для каждого колеса, чтобы оно не тонуло в сугробах. Направление разбега взяли вниз, под уклон, чтобы машина скорей набрала нужную скорость и быстрее оторвалась от земли.

Такой эксперимент проделывался не впервые. Еще весной нам приходилось взлетать, правда, на лыжах, но также под уклон, да еще в сплошном тумане. И на этот раз самолеты один за другим оторвались от земли и взяли курс на Амдерму. Полная луна тускло освещала поверхность земли из-за тонкого слоя облаков.

Погода была мало благоприятной для полета. Острова архипелага Франца-Иосифа едва-едва различались. Самолеты шли под облаками, за облаками, между облаков. Во второй половине пути, летя над Баренцевым морем, тогда свободным ото льда, мы увидели северное побережье Новой Земли. Радио из Амдермы сообщало: «Погода плохая, туман, снегопад, видимость 550 метров». То же было и на Маточкином Шаре и в заливе Благополучия. Все восточное побережье Новой Земли охватил большой циклон, лететь туда было опасно. Решили свернуть к мысу Желания. На середине Баренцева моря повернули, пошли прямым курсом и опустились на знакомую, правда плохую, посадочную площадку мыса Желания.

Через два дня, выждав погоду, мы собрались вылететь в Амдерму. Все было готово: моторы прогреты, корабли в порядке, люди на месте. Наш флагманский корабль после пробы моторов начал рулить к месту старта, но в этот момент под самолетом раздался оглушительный взрыв, словно выстрелили из большой пушки. Машина резко накренилась. Лопнула шина, полет отставили.

Создалось затруднительное положение. Лететь нельзя. Ждать, пока доставят новое колесо на мыс Желания, бессмысленно потому, что ни один пароход в это время года пройти к мысу Желания из-за льдов не смог бы. Оставлять машину на мысе Желания, где, как правило, свирепствуют сильные ветры, доходящие до 11–12 баллов, [102] значило обречь самолет на слом. Этого не хотелось, да и из Москвы передали, что машину оставлять нежелательно.

Просим ледокол «Русанов», находящийся в бухте Тихой, доставить нам колесо оттуда. На следующий день выяснилось, что «Русанов» сделать этого не в состоянии.

Некоторые товарищи предлагали вылетать на одном колесе и ободе другого колеса. Это было рискованно. Вопрос остался открытым.

Поздно вечером я задремал от усталости в своей комнате. Меня разбудил Водопьянов:

— Пойдем обсудим, тут есть предложение наших механиков.

Пошли. Полна комната народу: механики, командиры кораблей. Предлагают обмотать обод колеса хорошим канатом, сделать подобие покрышки и так стартовать.

Вообще я против таких экспериментов. К чему рисковать людьми и ценным кораблем?

Но что же делать? Оставить машину — значит списать ее в расход. Помощи ждать неоткуда.

В эту ночь был объявлен аврал по изготовлению колеса... с веревочной покрышкой.

При свете маленьких электрических лампочек производилась кропотливая, необычная в практике воздушного флота работа. Руководили ею механики. Общими усилиями на обод натягивали канат, расстилали в несколько рядов и крепко сцепляли проволокой. Когда было наложено несколько рядов толстого каната, его заплели тонкой, но крепкой веревкой сверху — и колесо готово. Правда, в диаметре оно было меньше, чем исправное колесо, примерно на одну треть метра, отчего самолет стоял, сильно накренившись на правое крыло. Взлетать надо было очень осторожно, так как из-за неравенства диаметров колес машина могла пойти с резким разворотом вправо и задеть концом крыла за землю. Тогда самолет мог встать на нос и еще хуже — загореться.

Еще за час до рассвета метеоролог доложил, что погода не блестящая, но лететь можно. По всему маршруту облачность не ниже 200–300 метров, возможно, придется пересечь фронт, который характеризуется небольшим снегопадом и несколько уменьшенной видимостью, а вообще видимость по маршруту не менее 10 километров.

На деле оказалось не совсем так. Бедный наш метеоролог, опять Арктика подвела его! Но по существу он не [103] был виноват. Трудно предсказать более или менее точно погоду на таком большом участке при небольшом количестве метеорологических станций.

Так как старт на машине с дефектным колесом и посадка в Амдерме были рискованными, мы высадили всех пассажиров своего самолета, оставив самый необходимый экипаж. Высадили второго пилота, метеоролога и двух бортмехаников. На корабле осталось только пять человек. Все готово.

— Что ж, пойдем... — сказал Водопьянов.

Полный газ — и, накренившись, машина медленно, неохотно двинулась с места. Мощность мотором дана до отказа. Заранее, еще до полета, мы подкачали в левое крыло свыше тонны бензина и переложили кое-какой груз.

Самолет пробежал около 100 метров, набрал немного скорости, и мы, хотя и с трудом, смогли выровнять крен. С этого момента дальнейший разбег совершался, повидимому, на одном колесе. Так или иначе, через несколько секунд машина была в воздухе. Мы вздохнули с облегчением, будто гора свалилась с плеч.

Оставалось долететь до Амдермы. Кстати сказать, мы беспокоились не о том, как долететь, а о том, как будем садиться.

Я пошел в штурманскую рубку, чтобы определить направление полета и вычислить все штурманские элементы.

Невольно бросив взгляд на «больное» колесо, я обомлел: канат при разбеге размотался, накрутился на ось и намертво заклинил колесо. Посадка без поломки, повидимому, невозможна.

Взяв управление машиной, я предложил Водопьянову полюбоваться этой картиной... Решили все же идти на Амдерму. Уж если сажать машину с повреждениями, то сажать ближе к Большой земле, а не здесь, на отлете, в недосягаемой морским путем зимой Арктике.

Все три машины в воздухе. Взяли курс и пошли по маршруту. На погоду в начале пути жаловаться было нельзя. Мы шли под самыми облаками, на высоте 300 метров, при видимости в 10–15, а иногда даже 20 километров, правда, с небольшим встречным ветром.

Мы уже начали радоваться, что погода удивительно сходится с прогнозом. Но скоро пришлось убедиться в обратном. Уже через час, при подходе к заливу Благополучия, [104] видимость начала ухудшаться, и скоро все вокруг затянул густой туман.

Мы вошли в него, надеясь, что он простирается не очень широким фронтом, мы быстро пробьем его и выйдем опять в благоприятную погоду. Но туман сгущался.

Шли вдоль берегов Новой Земли. Эта гористая местность с суровыми скалистыми, отвесно спускающимися к воде берегами смутно вырисовывалась справа. Впереди видимость была всего метров на полсотни. Двух остальных кораблей мы уже не видели. Часто запрашивали их по радио. Первое время получали очень невнятные ответы с корабля Молокова. Трудно было понять — что с ним и где он. Было ясно одно — что он летит. От Алексеева никаких сведений не было. Это внушало серьезное беспокойство. Погода становилась все хуже. Берег, от которого мы шли на расстоянии примерно ста метров, временами совсем скрывался. Мы жались ближе к берегу, чтобы не потерять его. А перед нами то и дело неожиданно вставали заливы, мысы, которые надо было осторожно огибать.

В сплошном тумане справа и совсем близко от нашего самолета я увидел, наконец, силуэт корабля. Это был Молоков.

Лететь становилось труднее. Я запросил погоду от Амдермы и Маточкина Шара. Эти два пункта имели метеостанции и могли дать погоду. Амдерма сообщала: ветер — 9–10 баллов, высота облаков — 50 метров, туман, снегопад, видимость — 500 метров. Маточкин Шар передавал: облачность — 100 — -200 метров, видимость — 2–4 километра, слабый снегопад.

Надо было пробиваться хотя бы к Маточкину Шару и попытаться сесть в заливе Канкрина. Дали туда распоряжение, чтобы приготовили аэродром, костры. Но до Маточкина Шара лететь еще далеко, а туман все густел. Идем на высоте 100 метров. Попытка подняться на большую, хотя бы даже в облака, не удавалась, так как едва мы начинали набирать высоту, как самолет сильно обледеневал.

Неожиданно впереди, совсем рядом, вырисовывается скала, значительно выше нас. Мы шли прямо на нее...

Резкий разворот — и в самый последний момент мы избежали неприятной встречи. Положение становилось серьезным. Управлять приходилось вдвоем. Мы уговорились с Водопьяновым — каждому смотреть в свою сторону [105] и, когда появится какая-либо опасность, реагировать на нее самостоятельно. Другой в это время не препятствует движению рулей и таким образом дает самолету возможность маневра.

Наш четырехмоторный корабль не очень поворотлив. Погода на удивление плохая. Поэтому надо быть готовым к любым эволюциям, чтобы не напороться на скалы, горы и не разбиться вдребезги. Оба наши спутника потеряны в тумане. Резкий порывистый ветер сильно бросает машину. Уже утомляются глаза, до боли напряжены мышцы рук, градом катится пот. Но мы полны решимости дотянуть хотя бы до Маточкина Шара.

Неожиданно впереди под самым носом самолета снова встает скала. От нее нам также удается увильнуть в самый последний момент. Едва отошли от берега в море и, относительно успокоенные, продолжали идти прежним курсом, как впереди, с моей стороны, я заметил что-то огромное, белое, грозно надвигающееся на самолет. Привыкнув к черным голым скалам, я совсем не ожидал встретить гору, покрытую снегом и простирающуюся значительно выше нас. Свернуть направо — наверняка наткнуться на еще какую-либо гору, свернуть налево — невозможно, так как эта снежная глыба, как мне казалось, несколько загибалась налево. Мы были зажаты в полукольцо. Все же я успел дать полный газ всем четырем моторам и с набором высоты положил машину в левый крен, чтобы развернуться налево. Гора надвигалась... Я еще увеличил крен.

— Что ты делаешь? — крикнул Водопьянов.

Глазами показываю ему на гору. Но он ее не видит: она с моей стороны. Когда казалось, что вот-вот мы на полной скорости врежемся в гору, я даю левую ногу до отказа и кладу машину на левое крыло. Удивительно, как наша громадина могла удержаться в воздухе в таком положении. С замиранием сердца жду: вот сейчас будет удар — и все кончено...

В этот момент машина резко скользнула на левое крыло. Это ускорило разворот и спасло от неминуемого удара об гору.

Почувствовав, что падаем вниз, мы оба почти одновременно дали рули в обратную сторону и, не видя из-за тумана ничего вокруг, по приборам привели машину в нормальное положение. [106]

Я заметил совсем близко под крылом самолета воду. До сих пор удивляюсь — как мы не задели (а может быть, слегка и задели, но не заметили?) поверхности воды.

Впереди опять берег. Совсем низко, осторожно пошли вдоль него. Скалы то справа, то слева. Вот промелькнула одна, совсем похожая на двугорбого верблюда.

Спустя некоторое время, когда я собирался точнее поставить машину на курс, вдруг услышал голос Водопьянова:

— Опять эта гора...

Я посмотрел на него. Он недоумевающе разводил руками. Действительно, под нами тот же «двугорбый верблюд». Я сообразил, что это один из островов Крашенинникова, который в сплошном тумане мы обошли кругом два раза. Если будет так продолжаться, то неминуемо напоремся на гору или скалу.

— Пойдем в море! — кричит Водопьянов.

— Подожди, — отвечаю, — пройдем еще немного.

Единственное наше спасение — Маточкин Шар. Туда и надо пробираться. Но через несколько минут я уже согласился с Водопьяновым, что надо идти в море, подальше от этих гор, и пробираться к берегам Большой земли.

Меняем курс на 90 ° влево и выходим в открытое Карское море. Идем курсом в Амдерму. Через полчаса начинается сильный снегопад. Попытка пробиться или хотя бы набрать высоту и идти в облаках опять не увенчалась успехом. Едва вошли в слой облачности, как машина начала сильно обледеневать. Пришлось снова идти низко над водой.

В Карском море бушевал шторм. Гигантские волны пенились под самым крылом самолета. Через каждые 15 минут запрашивали о погоде все расположенные близ Амдермы населенные пункты: Югорский Шар, Вайгач, Варнек, Нарьян-Мар. Повсюду было одно: сплошной туман, снегопад, видимость от нуля до 50 метров при сильном порывистом ветре. Амдерма же давала шторм: ветер — 11–12 баллов, видимость — нуль, туман, сильный снегопад.

Сильным снегом забросало самолет. Внимательно вглядываясь вперед, силюсь хоть что-нибудь разглядеть. Ничего. Муть, снег и туман... Стараюсь вести самолет на повышенной скорости, но замечаю, что она падает. Это [107] заметил и Водопьянов. То он, то я все прибавляем и прибавляем обороты моторам. Наконец моторы работают уже на полной мощности, а скорость упала до 140 километров. Залепленные снегом стекла наводят на мысль, что у нас забросало снегом приемники указателя скорости. Этого еще не хватало... Как же лететь дальше? Надо немедленно включить дополнительный обогрев.

Когда оба контакта были включены, указатель скорости стал работать нормально.

Мы летим уже два с половиной часа в сплошном тумане и снегопаде. Никакого просвета.

Иванов через каждые четверть часа приносит метеосводки. Погода в Амдерме и во всем районе не улучшается. Вести самолет становится все тяжелее. Наконец снег повалил так, что даже белую пену волн почти под самым крылом различить невозможно.

Удастся ли добраться до земли? Я высунулся в открытое окно, чтобы увидеть хоть что-нибудь впереди. Ветер сорвал шапку, швырнул ее в море. «Шапка уже утонула», — подумал я.

Еще час мучительного полета над беснующимся морем, в неистовом снегопаде и проклятом тумане. Наконец, к нашей радости, видимость становится немного лучше. Вот она — 200–500–1000 метров. И самое главное — мы могли уже подняться на 150 метров от воды. Изменили курс с намерением подойти к берегам Новой Земли.

Давно уже пролетели Маточкин Шар и подходим к южной оконечности Новой Земли. Подходя к берегу, неожиданно увидели один из наших самолетов. Он нас не заметил. Я долго вызывал его по радио, но ответа не получил. Позднее выяснилось — это был корабль Молокова.

Еще и еще запрашивали Амдерму о погоде. Оттуда сообщили: двенадцатибалльный ветер, видимость — нуль; сильный снегопад, туман. Песчаная коса — единственное место для посадки в Амдерме — заливается волнами бушующего моря. Направление ветра — не вдоль этой косы, а поперек ее.

Куда же мы пойдем?

Садиться на неисправном самолете при боковом ураганном ветре, отсутствии видимости я сплошном снегопаде на заливаемый волнами аэродром — наверняка по губить самолет. [108]

— Давай сядем где-нибудь здесь, — предлагает Водопьянов. Долго советуемся.

— Надо садиться, — говорю я, — где-нибудь около жилья.

— Да где же его найдешь, жилье-то? — возражает Водопьянов.

Я напомнил, что на самой южной оконечности Новой Земли, на мысе Меньшикова, есть маяк. И когда мы еще летели на остров Рудольфа, я заметил около него маленький домик.

Упорно пробиваемся вперед и, наконец, приходим к мысу Меньшикова.

— Ну что же, садимся? — спрашивает Водопьянов.

— Садимся, — отвечаю.

— Сломаем!.. — кричит он. — Ветер сильный, надо стараться на одно колесо посадить.

Больше нам ничего и не оставалось. Кроме плохой погоды, впереди по маршруту нас в Амдерме ожидала еще и посадка ночью. В обстановке, какая была в Амдерме, это было невозможно.

Прошли бреющим полетом над мысом Меньшикова. Его неровная поверхность абсолютно лишена снега. Как-то выйдет посадка? Зашли еще раз. Я бросил дымовую ракету. Строго против ветра заходим на посадку. Земля все ближе и ближе.

— Выключай, — говорит Водопьянов.

Нажимаю аварийный контакт, и все четыре мотора останавливаются. Машина с левым креном подходит к земле, бежит на одном колесе, потом упирается на законтренный канатом обод колеса, резко разворачивается направо, мы парируем это рулем направления и элеронами, но заворот продолжается, крен увеличивается, машина чуть не цепляется крылом за землю.

Наконец резкий рывок. Наш гигант высоко поднял хвост и на мгновенье застыл в таком положении. И тут же обращенный к самолету зычный крик Водопьянова: «Ты что делаешь?!» Как бы слушаясь, машина резко стукнулась хвостом о землю и стала в нормальное положение. Я сорвался со своего места и, соскочив на землю, в радостном изумлении увидел, что машина невредима.

Трудно удержаться от радости:

— Цела, цела! — кричу я. [109]