12. Двое суток на льдине

Летом 1954 года я встретил одного из своих старых знакомых, которого давно не видел. Разговорились. Я его пригласил зайти.

— Не могу, — улыбнувшись ответил он. — Тороплюсь. Завтра улетаю.

— Куда?

— На Северный полюс на дрейфующую станцию.

Он сказал это так, словно собирался лететь в Ленинград или Киев. И это не случайно. Северный полюс приблизился к нам. Воздушная дорога к полюсу хорошо «протоптана» советскими летчиками. Достаточно сказать, что известный полярный летчик И. П. Мазурук весной этого года совершил свой десятый полет на Северный полюс.

И сейчас невольно вспоминаешь те дни, когда советские летчики преодолевали огромные трудности, осваивая этот путь, и первыми в мире достигли полюса. На долю наших авиаторов выпала высокая честь принимать активное участие в больших научных экспедициях по изучению Арктики.

* * *

Это был ясный солнечный день 23 апреля 1937 года. Мы находились на острове Рудольфа, ожидая вылета на полюс. В этот день в 19 часов 10 минут я взял старт с площадки от самой зимовки острова Рудольфа. Цель полета — отлететь километров восемьдесят-сто на юг и проверить астрономическими наблюдениями, правильно ли работает радиомаяк Рудольфа, то есть точно ли он дает направление на полюс. Со мной участники экспедиции: радист Сима Иванов и геолог Женя Федоров. Быстро беру курс на юг. Погода хорошая. Пересекли горы острова Рудольфа, слева оставили остров Гогенлоэ. Вскоре за островами Рейнер подошли к разводьям. Пролетели немного [66] дальше тем же курсом. Всюду вода. Сесть негде. Пришлось вернуться.

Южнее острова Александры пролив был покрыт торосистым льдом. Решили сесть среди торосов у острова Дик. Иду бреющим полетом, выбираю площадку. В 20 часов 15 минут благополучно сели. «Аэродром» плохой. Множество малозаметных с высоты торосов, твердые, старые заструги.

Сразу же принимаемся за работу. С помощью теодолита измеряем высоту солнца. Раскидываем походную радиостанцию. Осматриваем площадку для взлета — торос на торосе. Трудно, но взлетим. В 20 часов 20 минут выключил мотор. Заготовил радиограмму № 1.

«Рудольф Шмидту. Восточная часть Итальянского пролива и почти весь Американский пролив имеют большие разводья крупный и мелкий битый лед. На южном горизонте также видна вода. Садиться невозможно. Вернулся обратно. 20.15 благополучно опустился между проливами Бака и Кельти восточнее острова Дик пяти километрах. Аэродром очень плохой — торосы до одного метра. Производим наблюдения. Связь с вами через каждые 30 минут начиная от 21.00. Спирин».

Но этой радиограмме так и не суждено было дойти до адресата. Она осталась первой и последней. В 20,35 выясняется, что связи нет. Мы Рудольф слышим, он нас — нет. 20.50. Кручу моторчик радиостанции, но Рудольф по-прежнему не слышит нас. Проходит час. Не теряем надежды связаться по радио. Мы с Федоровым крутим моторчик до мозолей на руках. Сима Иванов бешено выстукивает ключом: «УКВ, УКВ» — вызывает Рудольф. 22.00. Начали запускать мотор. Заливка хорошая. Бьемся полчаса. Мотор упорно не запускается.

Тут я впервые почувствовал всю серьезность положения. Однако стараюсь казаться веселым. Пробуем запустить мотор с помощью амортизатора. Я в кабине, Федоров натягивает амортизатор, Иванов держит винт, чтобы он не вращался. Оба скользят, падают. Смешно и грустно. Мотор не идет. Заливаем, продуваем — никакого толка. Мала прилагаемая к амортизатору сила — всего один человек. Другой должен держать винт, третий управлять в кабине. Решаем использовать ропак{3} или торос и натягивать [67] амортизатор вдвоем. Выбрали поблизости подходящий торос. С трудом перетаскиваем самолет.

...Час ночи. Светит солнце. Погода все хуже и хуже. Запускаем мотор при помощи нашей «рационализации». Снова неудача. Мы выбились из сил и не даем амортизатору достаточно натяжки. По приборам замечаю, что давление воздуха катастрофически падает, а температура поднимается. Плохой признак. Решили отдохнуть. Слушаем радио Рудольфа. Сима записывает.

«Спирину. В 3 часа самолет вылетает по вашему маршруту. Сбросит спальные мешки, продовольствие и прочее. Если есть возможность сесть, разложите знаки. Шевелев».

2,30. Приступаем к подготовке площадки для посадки самолета. Меня уговаривают не сажать. Уж очень плох аэродром. Думаю, что сесть все-таки можно. Площадка длиной в 400 метров. Подход с юга хороший. Свежий ветер уменьшит посадочную скорость. Если стихнет, всегда успеем выложить крест, запрещающий посадку. Для выкладки знаков используем шубу, брезент, даже перчатки, чехлы приборов.

3.10. Погода совсем плохая. Ясно, что самолет не прилетит. Стараюсь шутить, рассеять товарищей. Но они и так крепки, испытаны, и в таких арктических «случаях» бывали больше, чем я. В 3 часа 30 минут началась метель Поспешно убираем знаки с нашего аэродрома.

4 часа. Запуржило как следует. Ветер крепчает. Видны только ближайшие торосы. Торопимся укрепить самолет. Все тем же амортизатором привязываем одно крыло за торос и веревочками от радиостанции за треногу теодолита, врытую в снег с помощью финского ножа. Теперь ясно — застряли надолго.

«Ну вот и начали «куропатить»{4}, — думаю, глядя на жалкую привязь, на раскачивающийся от ветра самолет и на измученные лица товарищей.

Залезаю в кабину самолета. Федоров, защищаясь от ветра, прилег на крыле у фюзеляжа. Сима дежурит, пытаясь связаться с базой. Хочу вздремнуть. Невозможно. Отчаянно дует. Кабину заносит снегом. Снег забивается под шлем, за воротник шубы. Зуб на зуб не попадает. [68]

В кабине не пробыл и часу. Выхожу к Симе. Возимся вдвоем. Со связью попрежнему ничего не выходит. Устраиваюсь полежать на крыле. Продувает насквозь. Опять залезаю в кабину. Дует еще больше. Как же согреться? Придумали прогулку — до ближайшего тороса, что в двадцати метрах от самолета, и обратно. Немного разогрелись. В голове тревожные мысли. Ведь продуктов у нас — три плитки шоколада и двести граммов сухарей на троих. Ничего теплого. А сколько будет пуржить? Хорошо, если сутки, двое, — а как пять-семь? Что тогда?

Через каждый час окликаю Симу и Женю — боюсь, что замерзнут. — Может быть, поедим? Отказываются. Действительно, нам не до еды.

Что же делать? Ждать? Чего? Да и сколько ждать? Идти пешком? На худой конец это можно. 80 километров пройдем за полтора суток. Но куда пойдешь в пургу? Опять чертовы мысли о всяких каверзах, на какие способна Арктика... Нет, надо взять себя в руки. Улетим. Во что бы то ни стало улетим.

11 часов. Опять лезу в кабину. Хочется спать. Но в кабине хозяйничает ветер. Знобит. Только бы не заболеть — тогда совсем плохо. Заворачиваюсь плотнее в шубу, поджимаю под себя ноги и ненадолго забываюсь. Окликаю товарищей, предлагаю закусить. Едим неохотно. Настроение грустное. Пытаюсь острить, получается не совсем удачно. Хочется тепла и спать, спать.

Снова все залезаем в кабины. Термометр показывает восемь, затем шесть и четыре градуса. С самолета течет. Это на его темную поверхность действуют солнечные лучи и плавят падающий на него снег. Весь самолет в сосульках. Красиво и как-то жутковато. Неужели не улетим?

А что если снова попытаться запустить мотор? Ведь температура четыре градуса. Взялись дружно. Убавили длину амортизатора. Со второго раза мотор фыркнул, с третьего дал два выхлопа и заработал.

Сразу стало веселее. Но вокруг туман и пурга. Мотор прогрели и выключили. До восемнадцати часов систематически прогреваем мотор. Наш амортизатор действует превосходно. А метель все крутит и крутит. Ветер усиливается. А вдруг начнется такой же ветер, как на Маточкином Шаре — 11–12 баллов?

...Снова в кабине. Кутаемся и дрожим... Снова тревожные мысли. 24 часа. Наконец небольшое прояснение. Решили лететь. [69]

Мотор быстро завелся. При разбеге мокрый липкий снег тормозит самолет. На разбеге лавирую среди торосов и ропаков. По прямой взлететь нельзя. В конце льдины прекращаю взлет, заруливаю на старое место и делаю последнюю попытку. Полный газ.

Самолет скачет по небольшим торосам. Выбираю ручку немного на себя. Не опрокинуться бы, а то сгоришь. Скорости нет. Пытаюсь оторвать самолет. Не хватает еще немного скорости. Уже конец площадки, а впереди большой торос. Еще рывок, машина перескочила торос и камнем пошла вниз. Катастрофическое положение. Убрал газ. Резко работаю рулями, лавирую среди торосов. Самолет цел. Вздохнулось легче. К черту такие эксперименты! С трудом вытаскиваем машину на ровное место. Подруливаю опять к стоянке. Бензина мало. Выключаю мотор. Сима и Женя требуют:

— Лети один! Нагрузка меньше... Оторвешься, привезешь нам продовольствие, палатку и все, что нужно.

Я удивленно смотрю на товарищей. Улететь одному, оставить их без одежды, без палатки, среди снега и пурги — безумие. Категорически прекращаю этот разговор.

Запуржило сильней. Ветер опять усилился. Снова дрожим в кабинах. Неужели не улетим? Нет, надо максимально разгрузить самолет, выбросить все, вплоть до радиостанции, и улететь.

Сильные порывы ветра резко раскачивают самолет. Подумываю, не привязать ли его опять. Сидеть в кабине невозможно. Возобновляем «прогулки» к торосу.

Возникают сомнения насчет бензина. Правильно ли показывает бензиномер? Как бы измерить, сколько его еще осталось? Собираемся втроем. Опускаем в бак маленькую антенну от радиостанции. Высчитали: минут на сорок хватит. Надо экономить.

6 часов. Закусили сухарями, шоколадом. После неудачного взлета усталость еще больше. Болят ноги, руки, спина, ноет все тело. Как хочется поспать!

Прошел еще час. Стихает снегопад: немного лучше становится видимость по горизонту. Решаю попробовать подняться. Обсуждаем. Если не оторвемся, надо что-то делать. Идти пешком нельзя — пурга. Повидимому, придется рыть у какого-нибудь тороса нору в снегу и отсиживаться, продолжая «куропатить». Запускаем мотор. Если не оторвемся — конец: бензина не хватит. Лететь нельзя. [70]

Мотор долго капризничал, и наконец, пошел. Сгружаем все аккумуляторы и весь лишний груз — это килограммов шестьдесят — семьдесят. Заруливаю на вновь выбранную площадку. Погода быстро портится, хотя ее вообще нельзя было назвать мало-мальски сносной.

Сима раскачивает самолет, помогая ему оторваться от мокрого снега, и садится на ходу. Полный газ. Напрягаю все мускулы. Рывок, другой... Чувствую — машина висит в воздухе. Проскочили через два больших тороса. Летим! Только добраться бы до острова Рудольфа. Видимость отвратительная. Снег сыплет, как из мешка.

Беру курс прямо на Рудольф через гористый остров Александры. На высоте около 150–200 метров самолет заволакивает облаками. Через минуту уже ничего не видно. Приборы для слепого полета на этой машине не внушают доверия. Кроме того, самолет сильно болтает. Решаем повернуть обратно и пойти в обход острова Александры. Спускаемся до двадцати пяти метров. Кое-что видно. Идем бреющим полетом. Мелькают огромные торосы, ледники. Только бы не наскочить в тумане на какую-либо гору или айсберг. Через несколько минут становится еще хуже. Видимость совсем плохая. Болтает. Скорее бы добраться до моря — там есть разводья и лучше видно землю. Ветер сильный, попутный. Обогнули с востока остров Александры. Промелькнули маленькие островки Реул и Кобур.

Подошли к острову Гогенлоэ. Впереди виднеется узкая полоска моря. Стало веселей. Вот уже и море. Справа в тумане видны горы Рудольфа. Идем низко над водой. Бензиномер показывает десять литров — хватит ли? И куда садиться в случае остановки мотора? У берегов небольшой припай с крупными торосами. Выдержит ли этот лед? Хочу посоветоваться с Федоровым, но мешает ветер и сильная качка. Огибаю скалы, крутые обрывы, сползающие к морю. Напряженно ищу льдину для посадки на случай, если остановится мотор.

Наконец-то показались мыс Столбовой и радиомачты зимовки. Подхожу вплотную. Аэродром закрыт густым туманом. Около зимовки — сильная метель. Поверхности аэродрома не видно. Кричу Симе, чтобы бросил ракету. Он что-то замешкался. Внизу ни одного человека. «Не ждут», — мелькнуло в голове. Решаю садиться в пурге. Ждать нельзя: бензин на исходе. С работающим мотором против сильного порывистого ветра подхожу к земле. [71]

Промелькнул домик. Впереди справа смутно виднеется силуэт собачника.

Выравниваю машину. Она мягко касается снега лыжами и быстро останавливается. К самолету бегут люди, застигнутые врасплох нашим появлением... Да и кто мог ожидать, что мы прилетим в такую пургу?

— А мы две ночи не спим, беспокоимся о вас... Самолет все время дежурит, чтобы вылететь на розыски, — наперебой сообщают нам друзья.

Все довольны. А больше всех — мы. Прошу папироску. Ведь так давно не курили. Сутки назад собрали и заложили в трубки последние крошки табаку.

Вместе с зимовщиками идем в помещение. Докладываю Шмидту о полете. Почти все население острова собралось вокруг. Умываемся и приводим себя в порядок. В кают-компании хороший завтрак. Экипаж дежурного самолета с аэродрома шлет по телефону приветствие. За столом Шмидт рассказывает, как все на зимовке волновались о нас.

В кают-компании много народу. С завтраком не клеится, почему-то не хочется есть. А вот горячий чай пьем с большой охотой: намерзлись. Расспросы и расспросы без конца. Тепло, хорошо, уютно.

— Разрешите поспать?!