5. Гроза

Наша авиация крепла и росла. Увеличивались скорость, высота и продолжительность полета. Теперь полет без посадки на расстояние 500–700 километров не представлял уже столь больших трудностей. Летчики стали меньше бояться летать в плохую погоду и, даже более того, не всегда считались с метеорологами, которые предупреждали об опасных явлениях погоды, могущих встретиться в пути. [33]

То, что мы подчас не обращали особого внимания на предсказания метеорологов, обращалось против нас. За самоуверенность и незнание метеорологических условий летчики расплачивались большими и маленькими неприятностями. Пришлось однажды поплатиться и мне.

Летом 1926 года я получил предписание совершить на самолете Р-1, скорость которого была примерно 150–170 километров в час, полет из Москвы в Смоленск и обратно с целью разведки местности перед предстоящим ночным полетом по этому, маршруту. Я должен был лететь вдвоем с механиком Федоровым. Рассчитывали вылететь на рассвете, в Смоленске быть к обеду и в этот же день вернуться в Москву.

Когда рано утром я посмотрел в окно, моему изумлению не было границ. Накануне стояла хорошая погода, а сейчас моросил мелкий осенний дождичек, облака ползли над самыми крышами домов. Но я все же поехал на аэродром. Нас долго не выпускали, от скуки мы с Федоровым дважды позавтракали, а погоды все не было.

Наконец метеорологическая станция дала более или менее утешительные сведения, и мы уговорили начальство нас выпустить.

Поднялись. Шли низко над землей. Лететь было спокойно, хотя временами облака едва не стелились по земле. Самолет шел плавно, почти без болтанки. Мы с удовлетворением следили за скоростью, наблюдая быстро мелькавший лес, поляны, деревни. С хорошим настроением мы подходили все ближе и ближе к Смоленску.

У самого Смоленска самолет попал в ливень. И в какой! Нас трепало, швыряло, но мы, благополучно выбравшись из этой переделки, подошли к городу.

Наконец — аэродром. Но каково же было наше удивление, когда мы увидели на середине аэродрома огромный знак, запрещавший посадку. (Позднее выяснилось, что от дождей аэродром раскис и садиться было нельзя.)

Делаем круг. Знак не убирают. Делаем два, три круга. Снизу машут руками, сигналят, что садиться нельзя. Мы упорно требуем посадки, так как бензин на исходе и пойти на другой какой-либо аэродром не имеем возможности. Сделали шесть кругов и жестами поясняем, что нам необходимо сесть во что бы то ни стало. Наконец [34] увидели бегущих людей, которые выложили посадочный знак.

Когда-то здесь через аэродром проходило шоссе. Сейчас оно поросло травой, но грунт в этом месте был хороший. На это шоссе удалось благополучно приземлиться.

В Смоленске, как и в Москве, непрерывно шел дождь, мелкий, нудный, напоминающий глубокую осень. Было свежо. Мы пообедали, высушили промокшую одежду и готовы были пуститься в обратный путь.

Я зашел на метеорологическую станцию. Молодой метеоролог вежливо сообщил, что по всему пути от Смоленска до Москвы во вторую половину дня будут грозы.

— Из чего вы исходите, давая такой прогноз? — спросил я.

Он обратился к синоптической карте и начал обосновывать свое заключение. Я не соглашался. Теоретически грозы при такой обстановке возможны, но почему-то я этому не верил.

— Я все-таки лечу, — заявил я.

— По-моему, лететь нельзя, — спокойно ответил метеоролог.

Не сказав больше ни слова, я молча вышел из метеорологической станции и направился к самолету.

Мотор запущен. Подбежал дежурный по аэродрому и заявил, что он самолет не выпустит. На балконе здания комендантского управления, где помещался дежурный, с бумагами в руке стоял метеоролог.

В то время мы, несколько штурманов, вели большую исследовательскую работу по дальним перелетам, и начальник Военно-воздушных сил разрешил нам вылетать в любую погоду по нашему усмотрению. У меня в кармане была соответствующая бумага. Я никогда не прибегал к ней, но на этот раз тон дежурного и сияющая физиономия метеоролога меня задели. Недолго думая, я вынул документ и предъявил дежурному.

Он пожал плечами и отошел в сторону.

Мы вылетели.

Опять высота 100 метров, видимость несколько лучшая, чем утром. Дождь совсем небольшой. Я ликовал, про себя посмеивался над предсказателем погоды и не раскаивался в том, что «применил» документ, ничуть не сомневаясь, что такая же благоприятная погода будет до самой Москвы. Уже продумывал, какую телеграмму [35] пошлю из Москвы в Смоленск и порядке подтверждения прогноза. Надо ее составить острей и поучительней, чтобы не морочили в другой раз голову нашему брату...

Так летели до Вязьмы. Подходя к городу, я, к изумлению своему, увидел довольно большую черную точку. Это была грозовая туча. Откуда?

Подходим вплотную к туче. Обходить ее далеко. Я решил, что грозовой фронт не глубок и мы сумеем преодолеть его, не ломая пути.

Наш самолет погружается в черную бездну. Сильный бросок. Сразу наступили сумерки. Самолет швыряет из стороны в сторону. Дождь как из ведра. Нас бросает вверх, вниз. Яркие ослепительные взблески.

Грозное и величественное зрелище. Гром не слышен, зато ощутителен. При каждом ударе нас встряхивает. Броски так сильны, что кажется, вот-вот отлетит крыло. На нашем самолете было двойное управление, и мы оба крепко держимся за него, напрягая все силы, чтобы удержать самолет и не дать грозовым вихрям опрокинуть и перевернуть машину.

А стихия бушевала. Крупный град с шумом стучал по крыльям, больно бил в лицо, кругом становилось все темнее и темнее. «Влипли!» — мелькнуло в голове. Выберемся ли из этой бурлящей черной громады? Внезапно возник ослепительный блеск. Молния вспыхнула где-то совсем рядом. Впечатление такое, что наша машина вот-вот загорится. И вдруг самолет стремительно бросило вниз, боком на крыло. Казалось, все кончено. Я различил в проливном дожде под самым крылом машины макушки деревьев. Мы едва успели выровнять самолет и привести его в нормальное положение. Как мы не задели за деревья — было непостижимо.

Впереди мелькнуло небольшое «окошко». Скорей, скорей вон из этого кипящего котла! Мы облегченно вздохнули, когда огромная туча осталась позади.

Вслед за этой грозой повстречалась еще одна, маленькая, но мы, напуганные предыдущей, далеко обошли ее. Едва обошли вторую, появились третья, четвертая, пятая. Их было целое семейство.

Я никогда не видел такого скопища грозовых туч. Они заполнили огромный район. Мы лавировали между ними, обходя каждую, не решаясь сунуться даже в очень маленькую. Наш путь вместо прямой линии представлял теперь сплошные зигзаги. [36]

Я уже беспокоился, хватит ли бензина до Москвы. К тому же встречный ветер значительно убавлял нашу скорость. Мы утомились и промокли до нитки. Но, к счастью, грозы стали ослабевать. Прошли Можайск, погода улучшилась, и даже на мгновение показалось солнце. Я уже предвкушал удовольствие от стакана горячего чаю в Москве... Но вот солнце опять быстро заволокло облаками, и вновь пошел мелкий дождик. Все-таки на душе было легко! Все осталось позади, мы выбрались из этого омута гроз, теперь уже совсем скоро будет Москва.

Действительно, впереди показались мачты радиостанции, что у самого аэродрома. Наконец-то мы дома! Но мечты об отдыхе были прерваны. Когда мы подходили к Москве, все более настойчиво бросалась в глаза какая-то мутная чернота. Мощная грозовая туча простиралась перед нами огромным полукольцом. Она шла слева от нас, захватывала северную и северо-восточную части Москвы и уходила на юг, куда-то к Серпухову. Мы прибавили скорость и быстро пошли напрямик к аэродрому, чтобы скорее сесть, пока гроза нас не захватила. Но сильный встречный ветер задерживал самолет, гроза шла быстрее, неумолимо приближаясь к аэродрому.

Бешеная «гонка». Кто опередит? Выжимаем все из самолета — скорее к аэродрому. Вот остается всего полтора-два километра. А грозовая туча с другой стороны уже захватила границу аэродрома. Вот на поле поднялся вихрь, который, будто шутя, опрокинул уже на земле тоже торопившийся на посадку большой пассажирский самолет. Я обомлел. Уж если такую машину опрокинуло, то нам и соваться нечего.

Мы повернули и полетели прочь от аэродрома. По ветру нас несло быстро. Но надо было что-то предпринять, так как бензина осталось едва на полчаса. Обойти грозу слева или справа невозможно. Снизу нельзя — она стелилась почти до самой земли. Пробиться вверх — значит набрать тысяч шесть — семь метров высоты, чего мы сделать не можем.

Справа, в районе Царицыно, я заметил небольшое светлое «окошко». Мы устремились туда. Скорей, скорей, пока не исчезла и эта возможность. Вот уже подошли совсем близко. Но перед самым носом и это «окошко» захлопнули грозовые облака. Несколько секунд идем вперед и вот уже подошли вплотную к туче. Надо уходить. [37] Решительно развернулись, пошли обратно. Но оказалось, что передняя часть грозового фронта захватила самолет. Мы очутились в полукольце. Выход один: скорей уходить в единственный перед нами просвет, прочь от этой беснующейся громады.

Бешеный вихрь снова бросал нас из стороны в сторону, вверх, вниз. Порой казалось, что привязные ремни не выдержат и при резком толчке нас выбросит из самолета. Полный газ! От мотора взято все, что он может дать. Но мы от грозы не отделяемся. Она с такой же скоростью идет вместе с нами. По сторонам и сзади сверкает молния. По броскам самолета чувствуем удары грома.

Но теперь гроза, хоть и медленно, но уходит назад. Еще немного, — и мы вырвались из ее кольца. Теперь куда? Где можно сесть? Вблизи — ни одного аэродрома. Несколько минут бесцельно идем по ветру. Гроза преследует. Внизу я замечаю ровную, покрытую густой травой поляну. Вот аэродром, лучшего желать нельзя. Действительно, поле ровное, как стол, покрытое яркой зеленой скатертью — травой. Раздумывать некогда. Делаем круг и заходим на посадку.

Земля все ближе, ближе. Высота примерно 40, 30, 10 метров. Мы увлечены посадкой. Я не сомневался, что она пройдет хорошо, но перед самой землей — резкий бросок, это вихрь от настигшей нас грозы. Ослепительная молния, самолет подбросило, еще рывок, машину с невероятной быстротой опрокинуло и крепко ударило о землю.

Все это произошло мгновенно. Мы не успели даже сообразить, что же именно случилось. Я висел вниз головой на привязных ремнях и мучительно припоминал, выключен ли мотор. «Вдруг загорится», — мелькнуло в голове. Но как потом оказалось, нос самолета завяз в трясине, и мотор давно уже молчал. Я отстегиваю ремни и, выставив сначала одну, потом другую руку, опускаюсь вниз головой с намерением выбраться из кабины. Рука уходит в мягкую землю. Уходит все глубже. Упираюсь второй рукой, она тоже уходит.

Под нами торфяное болото. Я уже начинаю задыхаться, а ноги еще в кабине. Извиваясь всем корпусом, вытаскиваю, наконец, ноги из кабины, освобождаю одну руку, хватаюсь за какую-то деталь самолета и подтягиваюсь. Отдышался. Тина залепила глаза, уши, нос, залезла [38] за рубашку. Руки, лицо, куртка, шлем — все в какой-то слизистой жиже. Протираю глаза, подтягиваюсь еще больше, встаю на ноги и тотчас чувствую, что ноги быстро вязнут. Торфяное болото засасывает.

Бросаюсь в сторону от лежащего вверх колесами самолета. Бегу быстро по трясине, чтобы не увязнуть. Напрягая остатки сил, борюсь с топкой грязью и, наконец, чувствую под ногами более твердую почву. Выбегаю на какую-то тропку. Несколько минут стою, ничего не соображая, еле переводя дыхание. А где же Федоров?

— Федоров! — кричу я. Ни звука.

В самолете? Убит? Ранен? Потерял сознание? Не может выбраться? Бросаюсь к самолету. Бегу, стараясь попадать на свои же следы. Тина быстро затягивает их, и они еле различимы. Наконец добежал до самолета. Заглядываю в кабину — пусто. Осматриваюсь кругом, может быть, его засосало болото? Никаких признаков. Передняя часть самолета вся в масле. Течет бензин. Федорова нет. Весь самолет и я вместе с ним постепенно погружаемся в предательскую тину. Бегу опять к тропке.

На дорожке, которая, извиваясь, уходила к маленькому холмику, я заметил бегущего Федорова. Не могу себе представить, когда он сумел выбраться из самолета. Я бросился за ним. Он, видимо, изнемогал уже от бега, да и дорожка шла в гору. Я быстро его нагонял. Когда оставалось метров сто, я почувствовал, что бежать больше не могу. Громко крикнул:

— Федоров, стой! — Он остановился. — Куда ты бежишь?

Он смотрел блуждающими глазами куда-то мимо меня.

— Разве я бегу? — тихо произнес он.

Мы пошли к самолету. Он лежал на спине с изуродованными крыльями. А сверху лил проливной дождь, сыпался град, сверкала молния и рокотал гром. Пришла та самая гроза, от которой мы только что удирали.

Спустя четверть часа погода улучшилась. Дождь перестал, появилось солнце. Какая злая ирония — тепло, светло, а мы стоим около болота на некотором расстоянии от своего разбитого самолета, мокрые, растерянные, виноватые...

Через несколько минут из соседних деревень к нам уже бежал народ. Впереди, как всегда, неслись мальчишки. [39] Огромная толпа окружила болото. Нас ни о чем не спрашивали... Вид у нас, повидимому, был очень жалкий. Говорить ни о чем не хотелось. Да и о чем говорить? Все ясно.