Мировой рекорд

Только в сентябре 1934 года нам удалось установить задуманный рекорд.

Вылетели на рассвете. Мы должны летать по треугольнику Москва — Рязань — Тула — Москва. Весь день держалась вполне приличная погода. Мы спокойно ходили по основному маршруту. Мотор работал хорошо. Самолет вел себя отлично. Через каждые три часа разговаривали с землей по радио. День прошел незаметно. Наступил вечер. Надвигалась ночь. Погода стала значительно хуже. Мы продолжали лететь по тому же треугольнику, забравшись на высоту до четырех тысяч метров и выйдя выше облаков. Ночь длинная, осенняя. Мы подолгу не видели земли. Лишь временами сквозь небольшие окна в облаках показывались огни какого-нибудь населенного пункта.

Утро мрачное, мглистое, холодное. Облачность еще гуще и плотней заволакивала землю. Штаб руководства сообщал нам неутешительные сведения о погоде. Мы уже подумывали о том, что следовало бы уйти от основного треугольника на запасный маршрут. Запросили погоду, но оказалось, что непогода хозяйничала и на запасных вариантах. Мощный циклон застилал всю европейскую часть СССР, Крым и Кавказ. Оставалось одно — держаться здесь, поблизости Москвы. В середине второго дня погода окончательно испортилась. Мощные дождевые и грозовые облака густо нависли над землей и в некоторых местах почти касались ее. Лил обильный дождь. Проходили грозы. Верхний слой облаков простирался до пяти, а местами и до семи тысяч метров. [63]

Особенно трудным по погоде оказался район между Рязанью и Тулой. Низом пройти невозможно. Пробиваем облака, лезем все выше и выше, четыре тысячи, пять тысяч метров высоты, а облачности и конца нет. Мороз. Замерзло радио. Это большая неприятность. Теперь нельзя даже запросить, где лучшая погода, куда итти. На большой высоте мы продолжаем итти в Тулу.

От мороза замерзли и полопались бутылки с нарзаном и боржомом. Остались без питьевой воды. Подходим к Туле, а облака громоздятся еще выше и доходят почти до семи тысяч метров. Пробиваемся еще раз сквозь облака с тем, чтобы попытаться пройти низом.

Спустившись до двух тысяч метров, мы оказались в очень странной и интересной обстановке. Самолет летел в большом шарообразном безоблачном пространстве. Его окаймляют облака, и мы находимся как бы внутри гигантского шара. По сторонам мощные, кучевые, грозовые облака, то там, то здесь их пронизывает молния. Я пробую включить радио. Оно отогрелось, работает. Надо срочно запросить район, где стоит лучшая погода. Антенна была убрана, так как опасались, что при полете сквозь облака в нас может ударить молния. Быстро выпускаю антенну. Закоченевшие руки упустили рукоятку лебедки, антенна обрывается и падает. Долго вожусь, пристраивая запасную антенну.

Утром спустились еще ниже и вышли совсем над землей. Стена осеннего дождя. Кругом ничего не видно. Берём курс на Москву. Через некоторое время лететь становится еще труднее. Снова полный газ, стараемся выйти за облака.

Долго нас бросает из стороны в сторону. Наконец, выходим наверх. Огромными комьями всюду громоздятся белые облака. Нигде не видно ни кусочка земли. Уже сколько часов идем в облаках. Сообщаю на землю: «Погода невозможная, лететь тяжело. Дайте район с лучшей погодой». Земля отвечает: «Районов с лучшей погодой нет». Когда мы подходим к Москве, разражается мощный ураган. Он ломает деревья, сносит крыши с ветхих домов. В довершение хлынул бурный ливень. Самолет, вылетевший к нам навстречу, едва [64] успел спастись от катастрофы. Срочно уходим от Москвы снова к Рязани. Наступает ночь.

«Можно ли держаться в районе Москвы?» — запрашиваю штаб руководства. Получаю ответ: «Особых улучшений погоды ждать невозможно. Попробуйте продержаться на еще меньшем треугольнике на северо-восток от Москвы». Даем распоряжение возможно ярче осветить поворотные пункты нового треугольника.

Сентябрьская ночь. Ни луны, ни звезд. Мрачная, свисающая к земле облачность громоздится в несколько ярусов. Дождь, дождь без конца. Мы на высоте 3500 метров. Ниже — почти сплошная пелена облаков. Выше — те же облака.

Иногда еле заметны огни Москвы или луч прожектора на одном из поворотных пунктов. Тяжелая ночь. До последней степени напряжено зрение. Напряжен каждый мускул, каждый нерв. Приложены всё умение и весь опыт. Темная осенняя ночь тянется медленно, томительно, нудно.

Долгожданный рассвет наступает тоже как-то медленно, лениво, неохотно. Стало немного лучше, не потому, что улучшилась погода, а потому, что стало светлей. Можно разобраться в обстановке. Решаем вернуться на главный треугольник. Снова порывистая болтанка, снова нужно обходить грозы, мощные облака. Мы маневрируем и летим, летим, покрывая километр за километром. Это были третьи сутки полета.

Нескольо раз мы снижаемся под облака, тянем вверх, заходим за облака, пытаясь во что бы то ни стало продержаться в воздухе. Забыли про сон, не чувствуем усталости. Погода буквально не дает вздохнуть. Она на каждом километре строит новые и новые козни, воздвигает новые и новые препятствия. Несколько раз мы попадаем в грозовые облака, где машину так болтает и швыряет, что кажется — она не выдержит, развалится от таких мощных ударов. Но машина держится, не сдается. Не сдаемся и мы.

К четырем часам дня третьих суток метеорологические условия стали просто невозможными. Разбушевавшаяся стихия словно требовала прекращения полета. Лететь было невозможно. Так мы и сообщили штабу руководства. Получили неожиданный ответ: «Мы это [65] знаем, видим. Удивляемся, как вы держались до сих пор. Но ничего лучшего в смысле погоды предложить вам не можем. Повсюду плохо. Есть одна возможность — итти в район Севастополя. Но в этом случае предстоит очень плохая погода по пути и самое главное — пробить мощный, очень опасный фронт при подходе к району Сиваш. Примите решение сами».

Через несколько минут мы шли на юг, по направлению на Севастополь. Ураганный ветер гнал нашу машину с невероятной скоростью. Мы шли ниже облаков на высоте 150–200 метров. В дожде, в дымке, в тумане мелькали леса, дороги, населенные пункты, реки, ручейки. Темнота застала в районе Харькова. Всё по-прежнему: мелкий дождь, облачность, ветер, доходящий до 80 километров в час. Временами мы снижаемся до 50 метров и даже меньше. И все же земли не видно. Лишь изредка под крылом промелькнет слабый огонек. Что это? Костер пастуха? Избушка? Никаких ориентиров. И невольно думается: летим низко, близко земля, ветер шквалистый, машину сильно бросает из стороны в сторону, зацепит самолет за землю своим длинным крылом — и все кончено...

А вот и обещанный метеорологический фронт. Нет, итти вперед невозможно. Решаем повернуть назад. Все та же качка, все тот же дождь. Все та же мгла и зияющая чернота.

Преодолевая сильный встречный ветер, опять идем к Харькову. Ветер отнимает у нас много скорости. То расстояние, которое мы прошли по ветру за двадцать минут, сейчас тянем уже свыше часа. Кажется, мы никогда не дойдем до Харькова. Но вот где-то вдали показывается сначала один огонёк, вот их уже несколько и, наконец, много. Это — Харьков. Обходим его с западной стороны. Совершенно неожиданно погода над Харьковом несколько прояснилась. Мы смогли набрать 300, затем 400 и 500 метров. Решаем остановиться в районе Харькова, просить Москву дать нам треугольник и здесь, если удастся, закончить полет.

Связи с Москвой нет. «Весна, весна» — выстукиваю я ключом позывные радиостанции Москвы. Никакого ответа. Долго носится в эфире: «Весна, весна, я — Стрела, нахожусь над Харьковом, дайте треугольник». Ответа нет. [66]

Вызывать Москву бесполезно. Начинаю вызывать Харьков. Харьков упорно не отвечает. Наконец, получаю ответ: «Стрела, я — Лена. Вы вызываете Харьков, он, повидимому, не исправен. Я вас слышу все время хорошо, что прикажете передать с и кому?»

Оказалось, это станция Ростова. Через Ростов связываюсь с Москвой и Харьковом. Мы ходим по новому треугольнику в районе Харькова. Высота две тысячи метров. Внизу все закрыто плотным осенним туманом. В 23 часа я подсчитал, что мы прошли уже 10.700 километров. Побит мировой рекорд. Советуемся с Громовым, как быть дальше. Решаем пока не сообщать об этом на землю и пролетать еще несколько часов. Снова ходим по своему треугольнику, тщетно пытаясь хоть что-нибудь различить на земле, хоть какую-нибудь звездочку вверху.

Но вот забрезжил рассвет. Мы составили и передали в эфир радиограмму:

«СТАЛИНУ, ВОРОШИЛОВУ.

Счастливы донести о великой победе советской авиации. Мировой рекорд за Страной Советов. Только железная воля и настойчивость большевиков могли создать такой самолет и такой мотор, которые на сегодняшний день побили лучшие самолеты мира. Благодарим за доверие и исключительное внимание».

Передав эту радиограмму, я невольно вспомнил первые шаги нашей авиации. Полеты Васильева, Уточкина, мой первый полет, «гробы» периода гражданской войны, — как далеко позади все это!.. Я лечу на прекрасно оснащённом, любовно построенном самолете. На нем смело, надежно можно лететь трое суток, даже при отвратительной погоде.

Темной ночью, среди облаков, под дождем, в центре разбушевавшихся ветров я сижу в закрытой, уютной, ярко освещенной кабине и свободно разговариваю с землей.

Да, только большевистское упорство и настойчивость могли создать такой блестящий аппарат. Только в нашей стране можно было сделать огромный шаг от немощных самолетов, от «летающих гробов» до такого замечательного самолета.

Несмотря на то, что никто из нас не спал трое суток, настроение все же было бодрое, волнующее. Последние [67] часы за управление самолетом вновь сел сам командир экипажа Михаил Громов.

К полудню он плавно посадил самолет на Харьковском аэродроме. Мы пробыли в воздухе 75 часов 2 минуты без посадки и покрыли за это время 12.411 километров. [68]