Воздушная прогулка

Стояла чудесная летная погода. Наша часть летала во вторую половину дня. Жара спадала. Слабые ветры, шалившие днем, к вечеру стихали. Наступал штиль. Часов с четырех дня на аэродроме начиналась кипучая жизнь. На поле выруливали на своих самолетах летчики школы, стоявшей тогда на центральном аэродроме.

Справедливость требует отметить, что суматохи на аэродроме было много, а порядка мало. Место для старта и посадочная полоса не были отмечены. Каждый взлетал, откуда хотел, и садился, куда вздумается. Отдельные группы самостоятельно отвели себе излюбленные места для работы.

Эти небольшие площадки назывались «пятаками». С этих «пятаков» самолеты взлетали, на них садились. Иногда какой-нибудь ухарь-пилот взлетал прямо из ангара. Другой — поперек старта. Третий поднимался по ветру. Словом, на аэродроме каждый был хозяином.

Неудивительно, что в этом хаосе самолеты часто налетали друг на друга еще на земле, при посадке, при взлете, при рулежке, сталкивались, ломались. Появилась даже новая аварийная разновидность: возвращаясь с полета, летчик либо просто «классически» опускался на стоящий или рулящий по земле самолет, либо налетал на него при пробеге после посадки.

За месяц таких случаев было четыре-пять. Самолеты, конечно, превращались в обломки. И вот что было удивительно — почти все случаи таких «посадок» приходились на нашу часть. Именно наш самолет типа «Эльфауге» почему-то садился на другой. [20]

Нам проходу не было от насмешек и укоров. Особенно доставалось от механиков. Они во время полетов собирались на середине поля и, пока их самолеты были в воздухе, бездельничали и зубоскалили. По правде сказать, тот, кто попадал к ним в переделку, чувствовал себя неважно.

Матерые, видавшие всякие виды авиационные механики метко прохаживались насчет нашей технической выучки и летной грамотности. Нашей части были поручены испытательные, опытные работы. Механики после этих событий прозвали нас «неопытными»... Возражать что-либо этим «зубрам» было немыслимо. Мы терпеливо отмалчивались и держались подальше от середины поля. Как-то вечером полеты подходили к концу. Некоторые самолеты были уже заведены в ангар. Неожиданно на аэродроме появился наш комиссар. Высокий, плотный (бывший кузнец), простой, справедливо требовательный, грозный к нарушителям летной дисциплины, он пользовался общим уважением.

Комиссар был не один. С ним шли приехавшие на аэродром три крупных работника одной хозяйственной организации, связанной с воздушным флотом. Они вздумали полетать. Одного из приехавших мы видели на аэродроме раньше. Не раз ему предлагали принять воздушное крещение. Гость отвечал обычно так:

— С большим удовольствием. Мне, знаете ли, очень хочется полетать. Но, видите ли, нога у меня не в порядке и вот тут в боку покалывает...

Дальше следовал пространный рассказ, как его во время гражданской войны контузило, и вот теперь бывают сильные головные боли, часто болит нога, бок. Мы уже заметили, что боли начинали беспокоить любителя сильных ощущений как раз перед полетом. Увидев его, мы подумали, что придется и сегодня выслушать знакомый рассказ о подробностях контузии.

Гости оставались около здания коменданта аэродрома.

— Скажите Лопину, чтобы он выводил свою машину и подруливал сюда, — обратился комиссар к старшему технику.

Пока летчик Лопин возился около машины, комиссар поддерживал любезную беседу. Он рассказывал гостям о типах самолетов, об эволюциях, которые производит [21] самолет в воздухе, о фигурах высшего пилотажа. Беседа не нуждалась в иллюстрациях. В воздухе шныряло множество самолетов, машины буквально кишели на аэродромном поле: то взлетали, то садились. Некоторые машины описывали круги, другие выделывали сложные фигуры. Для непривычного глаза все кругом было интересно, оживленно, занимательно. Подрулил Лопин. В машину уселся один из гостей; и летчик быстро поднялся в воздух. Комиссар, не желая обременять гостей ожиданием, хотел ускорить полеты. Увидев летчика Сомова, который уже закончил работу и шел домой, подозвал его и приказал:

— Выводите свой самолет, пойдете в воздух.

Сомову не везло. Это он в последний раз усадил самолет на учебную школьную машину «Авро» и едва не раздавил инструктора вместе с учеником. К счастью, раздавлена была только машина, люди остались целы. Этот случай серьезно повлиял на неудачника, и он с тех пор шел в воздух неохотно, с опаской.

Выслушав приказ комиссара, Сомов заволновался. Отойдя в сторону, он тихо спросил механика:

— Кто это с комиссаром?

— И не говори, товарищ Сомов, большое начальство, почти наркомы, — ответил тот.

Сомов еще больше засуетился. Сначала бросился почему-то в противоположную сторону, но, сделав несколько шагов, быстро, словно опомнившись, повернул к своему ангару. Вскоре он подрулил к группе гостей.

— Ну вот, пожалуйста, летите, — предложил комиссар нашему старому знакомцу.

Тот замялся и начал было свое привычное:

— С удовольствием, да вот, видите ли, контузия, нога болит...

— Да брось ты, — прервал его товарищ. — Нога, контузия... Садись и лети. Чего зря ездить на аэродром, людей от дела отрывать.

Уговоры, сдобренные изрядной дозой иронии, подействовали. Гость нехотя согласился, надел на голову огромную каску, в каких тогда летали летчики, и полез в самолет. Его привязали ремнями. Сомов пошел на взлет.

Лопин сделал два полета, покатал двух гостей и, оставив свой самолет, стоял с ними. Летчик бойко рассказывал [22] об авиационном искусстве, показывал на самолеты, кружившие в воздухе, и объяснял, что за фигуры они проделывали. Его довольные и веселые собеседники делились впечатлениями от первого полета.

— А где наш самолет? — вдруг спросил один из них.

Лопин обвел небо глазами.

— Наш? Да вот он, — и быстро указал на какой-то летящий самолет.

На самом же деле Сомова над аэродромом не было.

Прошло еще несколько минут. Сомову давно бы пора возвратиться, а его все нет. Попрежнему на поле и в воздухе гудели самолеты. Садились, взлетали, кружились и кувыркались над аэродромом.

— Вот переворот через крыло, — рассказывал Лопин. — Он делается так...

Следовали столь специальные подробности, что гости вряд ли что-нибудь понимали.

— А где же наш самолет? — опять спросили они у Лопина.

Тот и сам беспокоился. Все мы уже тревожились за Сомова.

Лопин натянуто улыбнулся и переспросил:

— Наш? — Он опять метнул взгляд на небо и ткнул пальцем в первую попавшуюся машину. — Да вот он. Сейчас, вероятно, пойдет на посадку.

В это время раздался оглушительный взрыв и треск. Мы взглянули и ахнули. На середине поля стоял столб пыли. Сквозь нее виднелась бесформенная груда обломков самолета.

— Это не наш? — в один голос тревожно спросили гости.

— Нет... Нет... — с деланным спокойствием заявил Лопин. — Наш вон летит. Сейчас сядет.

Из ангара выскочил механик Сомова. Он с испуганным лицом бежал к месту происшествия. Лопин знаком задержал его и незаметно для приезжих шопотом спросил:

— Кто?

— Сомов, — бледными, дрожащими губами тихо пролепетал механик.

Лопин воспользовался тем, что гости на минуту забыли о нем, быстро ретировался, зашел за угол здания [23] и оттуда бегом пустился к своему ангару. Там были вторые аэродромные ворота, через которые можно было выйти на улицу.

Подбегая к месту происшествия, мы увидели, как от груды обломков отделился человек в комбинезоне и шлеме. Он на ходу отвязывал пристегнутый к ноге высотомер. Отстегнул его, бросил и метнулся к зарослям кустарника, окаймлявшим аэродром. Он бежал так, словно за ним гнались, по меньшей мере, сто африканских львов. Это был Сомов.

Все ясно — наш самолет опять сел на учебный «Авро». Сейчас большой исковерканный «Эльфауге» лежал на совершенно раздавленном учебном самолетике.

Среди обломков были еле заметны остатки кабины. В ней сидел наш гость. Вокруг бесновалась толпа механиков, принявших его за летчика.

— Сволочь, — кричали они. — Не видишь, что ли, куда садишься? Ремонтировать за вами не поспеваем. Бить таких надо...

Крики неслись со всех сторон. Стеной стояла отборная ругань. А воздушный турист сидел безмолвно. Высокая каска придавала его голове странную продолговатую форму. Рот был открыт, нижняя губа отвисла, из нее слегка сочилась кровь. Бледный, как полотно, он сидел неподвижно и, не моргая, смотрел в одну точку. Кольцо разъяренных механиков сужалось, и неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы не подоспели мы и не крикнули:

— Начальство!

Это подействовало успокаивающе. Толпа с невероятной быстротой рассыпалась по сторонам. Место аварии опустело.

Сомовского пассажира отвязали, помогли ему вылезти из обломков. Он все так же, глядя в одну точку, едва покачивая головой, постоял, подумал и, тихонько прихрамывая на контуженную ногу, пошел. Навстречу ему спешили товарищи и наш комиссар.

— Ну, Как? Все благополучно? — спрашивали они наперебой.

— Да ничего, хорошо, — медленно и тихо произнес он. — А потом... потом кто-то меня за что-то ругал, — устало добавил он. [24]

Его усадили в автомобиль.

Сомов не являлся на службу два дня. Дома его тоже не было. Только на третий день его отыскали. Он приютился на скамейке в Петровском парке и здесь в одиночестве переживал неудачную воздушную прогулку с начальством. [25]